На снимке слева: хозяйка "Салона" Вера Алексеевна Пычко с мужем поэтом Иосифом Гольденбергом (слева) и сыном Владимиром Ландкофом ("Димсом", 50-е гг.; на снимке справа - "Павлопольская бражка", воспетая Б. Чичибабиным: cидят (слева направо): Семен Подольский, Инна Лифшиц, Ирина Рапп, Аркадий Левин, Александр Калиновский, Генрих Алтунян. Стоят: Владислав Недобора, Лев Корнилов, Алла Ладензон,Софья Карасик-Недобора, Инна Корнилова, Давид Лифшиц,Александр Алтунян, Тамара Левина, Римма Алтунян, Владимир
Пономарев, Роман Каплан. Апрель 1975 г.
* * *
Мне привезли из Харькова три маленьких книжицы, из тех, что вышли недавно там в издательстве «Права людини». Каждая – очень небольшим тиражом: от ста до 300 экземпляров. Сообщаю это, чтобы сразу же отсечь у редакторов и читателей мысль о том, что перед ними «скрытая реклама». При таком-то тираже авторы давно эти книжки раздарили, и вам, уважаемые, их просто не достать! Но мне хочется рассказать о них для того, чтобы как можно больше людей узнали о запечатлённых там событиях, явлениях и людях из истории харьковского политического и литературного андеграунда..
Так случилось, что в этих трёх книжках есть как минимум один общий герой – он же и центральный персонаж моей мемуарно-биографической книги «О Борисе Чичибабине и его времени», вышедшей в 2004 году в том же издательстве. Благодаря авторам трёх новых книжек (а они – тоже, так или иначе, мемуарные) можно лучше и ярче понять, благодаря какой человеческой среде, какому нравственному климату именно в провинциальном Харькове вырос поэт такой моральной чистоты и такой художественной силы.
Книга Владимира Ландкофа «Параллельно яру» открывается одноименной мемуарной повестью. Параллельно яру (теперь совсем или почти совсем засыпанному и застроенному) проходит в Харькове улица Культуры, она же - бывший переулок Покровского, а ещё ранее – Барачный переулок, где автор вырос в квартире своей мамы – Веры Алексеевны Пычко, женщины редкого обаяния. Отец его был известный в городе университетский преподаватель математики, мама заведовала на филологическом факультете кабинетом западной литературы и благодаря общительному и магнетическому для творческой молодёжи характеру стала в центре сложившегося вокруг неё неформального кружка. Родители Владимира рано расстались, но с течением времени один из юных студентов филфака, Иосиф Гольденберг, пламенно в Веру Алексеевну влюбился, и она ответила ему столь же нежной и верной любовью. Несмотря на то, что он был гораздо моложе её, с течением лет их отношения завершились браком. Иосиф был одним из самых заядлых книгочеев, знатоков и собирателей книг, и это обстоятельство послужило дополнительным фактором создания в квартире, где они жили, истинного художественно-литературного «салона», в составе которого в течение многих лет пребывали люди интересной, сложной и трудной судьбы.
Автор книги в первые годы формирования этой культурной общности был ещё подростком, откликавшимся на присвоенную мамой кличку «Димс» (а он называл её «мамс»), однако прочно и точно запомнил и обрисовал основные фигуры этой компании. Вот он пишет о моей сестре – поэте Марлене Рахлиной: «высокая чуть полноватая девушка с рыжеватыми волосами, очень чёткими и красивыми чертами лица». «Вела она себя скромно, слегка неуверенно, и хорошо читала любимые женские стихи». Вот, в его описании, стихи читает Борис Чичибабин: «Когда же он, прикрыв глаза и чуть раскачиваясь, читал свои стихи, – это походило на магические заклинания и волшебство. Не обалдеть было нельзя».
А вот лишь отрывок из словесного портрета Юлия Даниэля (начинавшего свой литературный путь именно в Харькове): «…самый яркий, самый богемный, самый «несерьёзный», самый большой выдумщик не только в Барачной компании, но, как затем оказалось, далеко за её пределами». «Юлик мог насмешить, но сам, в отличие от многих, не смеялся громко и рот до ушей не держал. Но страшно мило улыбался и замечательно говорил. А как здорово он пел!» «Так же артистически Юлик читал и стихи…» «Многие смешные стишки они сочиняли вместе с Ларой Богораз, сперва подругой, а затем и женой».
Надеюсь, читатель понимает: речь о том Юлии Даниэле, который стал позднее одним из двух фигурантов скандального для советских властей «писательского процесса» 1966 года, и о не менее известной правозащитнице – одной из тех семи-восьми смельчаков, кто вышли в августе 1968 года на Лобное место Красной площади в Москве с протестом против вторжения советских войск в Чехословакию… А ещё Димс вспоминает о поэтах: Марке Богославском (ныне живущем в Нетании), покойном мастере верлибра Владимире Буриче; о литературоведе-пушкинисте Стелле Абрамович, преподавателе литературы, блистательном остроумце Юлии Кривых… Мне посчастливилось быть знакомыми со всеми этими яркими людьми, думаю, автор ещё и не всех смог припомнить – я бы добавил Владимира Портнова (поэта и переводчика, жизнь которого лет пять назад завершилась в Израиле), а, возможно, и прозаика Станислава Славича…Себя, по всей правде, не решился бы причислить к этой блистательной компании, хотя в доме Веры Алексеевны и Иосифа бывал принят в самые горькие дни своей юности, когда, из-за ареста обоих родителей, нас с сестрой не в каждый дом решались впускать близкие знакомые и родня… А здесь встречали как своих!
Книжка пестрит великолепными живыми сценками из харьковского быта и нравов, она написана грациозно и просто, лишена и тени занудства, столь свойственного многим мемуаристам (не исключаю себя из этого числа)…Особенно ярко описывает сын свою маму:: «с весёлыми зелёными глазами и открытой зубастой улыбкой», она «не так уж сильно отличалась от них» (студентов филфака – Ф. Р. ) по возрасту. Он с любовью и сочувствием рассказывает об Иосифе – своём, так сказать, отчиме: «Он не имел ни родителей, ни денег, ни дома» (все или почти все близкие Иосифа погибли в войну, сестра в 1944 году, познакомившись с ним на факультете, совсем было уговорила нашу мать усыновить его, но оказалось, что ему как раз исполнилось 18 – возраст, когда уже не усыновляют!
И тут хочу рассказать о книжке стихов Иосифа Гольденберга «О, память сердца!...» - под этим заголовком, заимствованным из стихотворения К. Батюшкова, собраны, прежде всего, стихи памяти первой жены автора Веры Пычко (он женился после её смерти вторично и живёт в Пущино-на-Оке, где Вера Алексеевна и похоронена в 1975 году). Это цикл стихов мемориальных, написанных в течение многих лет (уже и десятилетий!) после кончины Веры Алексеевны, но звучат некоторые из них так, как будто она жива и сейчас. Во всяком случае, в них живёт её душа:
Вся жизнь – как лёгкое дыханье.
В твоих страстях, в твоих страданьях
ни суеты. Ни пустоты.
Любовь, отмеченная Богом,
была залогом и уроком
и верности, и чистоты.
А вот стихотворение под заголовком «25 лет со дня смерти…» (её смерти!):
Печаль, наверное, права:
Всё в жизни временно и зыбко;
Но первая твоя улыбка,
Твои последние слова
Навеки в памяти моей
И сердце до сих пор тревожат…
Моя любовь тебе поможет
Живою быть в стране теней…
Какая высокая нравственная высота и сила в этой поистине бессмертной любви!
Вспоминая Иосифа (а он появился в нашем доме в 1944 году, вскоре после того как вместе с моей сестрой стал учиться на первом курсе филфака Харьковского университета), прежде всего отмечу исходивший от него свет чистоты и обаяния. Любовь к книгам была главной страстью его жизни, редчайшие издания, казалось, сами находили его, и ещё в студенческие годы, скитаясь по съёмным углам, живя буквально на медные гроши, во всём себе отказывая, он сумел составить себе, как говорили знатоки, одну из лучших в городе личную библиотеку… Вместе с тем, нисколько не был скуп и прижимист – напротив, отличался беззаботностью и бескорыстием. Его приятель и «компаньон» по съёму жилья, студент истфака, с удивлением рассказал мне такую историю: дело было в декабре 1947 года, как раз в первый день знаменитой послевоенной денежной реформы и отмены карточной системы. Этот приятель, с утра голодный, вечером с нетерпением ждал возвращения из университета сожителя, который должен был получить очередную стипендию (они жили «на паях»). Наконец, затемно, с мороза, долгожданный Иосиф вернулся домой с рассказом: стипендию отобрали уличные грабители! Рассказав – залился смехом:
– Представляешь, отняв деньги, они стали их рассматривать под светом фонаря: «Интересно! – говорят, - мы денежек нового образца ещё не видали!» И сам хохочет вовсю…«Что ж ты смеёшься?» - говорю (продолжал рассказчик). – «Ты бы им сказал, что это стипендия…»
«Да говорил я им, - отвечает, - а они: «Тебе ещё дадут через месяц, а нам сейчас нужно!» И убежали…» И опять хохочет…
«Димс» – Владимир Ландкоф – пишет об Иосифе: «Среди этой компании был особенно юный студент, заслуживший ироническую кличку «Граф». Название произошло «от противного» - вряд ли нашёлся бы кто-нибудь менее графский, чем Иосиф. Он не имел ни родителей, ни денег, ни дома. Это всё заменялось непосредственностью, наивностью и обаянием».
Друзья поэты, теперь ушедшие в лучший мир, любили его нежно и душевно. С гордостью включил он в свою книжку их стихи, к нему обращённые. Вот – из Бориса Чичибабина.
Труби ж в ворожущий рожок,
сзывай живых к себе,
смирёныщ, мальчик, малышок
и граф своей судьбе.
Молюсь, чтоб Божий свет вовек
В твоей душе не смерк,
Мой самый лучший человек –
Иосиф Гольденберг.
А это – из стихотворения «Графу», которое посвятила ему Марлена Рахлина:
Спутников перебирая,
в памяти перевирая
наше прошлое быльё,
одного я не порушу:
лишь твою родную душу,
изо всех – одну её!
И он в этой своей книжечке каждому из покойных друзей посвятил стихотворения: и Марлене, и Стелле Абрамович, и Юлику Даниэлю и Ларе Богораз, и Вове Буричу, и другим… а памяти Бориса Чичибабина – целых десять… «О, память сердца!...»
Почему-то В. Ландкоф невнятной скороговоркой объяснил причину того, что работавшие в новосибирском Академгородке Иосиф и Вера Алексеевна вдруг эту работу там утратили и вынуждены были уехать, очутившись в г. Пущино-на-Оке: «Времена изменились, там что-то не заладилось по идеологической линии»… Расскажу конкретнее: ещё в октябре 1965-го на И. Гольденберга донёс в ЦК КПСС «сам» тогдашний председатель КГБ СССР Семичастный, приведя «крамольную» цитату из выступления Иосифа на встрече с главным редактором журнала «Новый мир» А.Т.Твардовским (выступвший «позволил себе» намекнуть на то, что читатели знают о цензурной травле властями передового журнала). А вскоре Иосиф подписал письмо с протестом против ввода советских войск в Чехословакию.
Так что уроки чести, совести и дружества, воспринятые в «салоне» Веры Алексеевны, не прошли даром…
Такие самой жизнью рождённые сюжеты, как история этого «салона», дают возможность понять, как даже в, казалось бы, наглухо закрытом, зашторенном и зашоренном тоталитарном обществе «сами собой» возникали независимые, гордые и сильные характеры с мощным зарядом сопротивления диктату власти и господствовавшей идеологии. За такими «одиночками» часто стоят единомышленники, даже целые компании друзей.
Второй такой пример – «История одной компании за 40 лет в фотографиях», вышедшая в том же Харьковском издательстве «Права людини» под записанным латинскими буквами греческим названием «Fuimus». Автор фото и текста этой 84-страничной брошюры Семён Подольский в своём вступлении к ней сразу же поясняет: это слово заменяло идущим в бой древним грекам нынешнее «Ура!» и означало: «Мы были!»
Кто же эти «Мы» и что стоит за словом «были»? Вот что пишет автор уже в самом начале своего комментария к этому своеобразному фотоальбому:
«Была компания друзей-единомышленников.
Была десятка подписантов-харьковчан. И хотя на самом деле физической подписи под тем крамольным письмом в Комитет по защите прав человека ООН, первом открытом письме в истории СССР (май 1969 г.), большинство из нас не ставили (а давали согласие по телефону), но от своих подписей не отказались, как их ни прессовали на допросах в КГБ
Никто!»
Речь здесь о письме советской общественной Инициативной группы по защите прав человека, направленном в ООН. Кроме 15-ти подписей членов этой группы (первой по алфавиту стояла подпись харьковчанина Генриха Алтуняна) в поддержку письма стояли ещё десятки подписей, в том числе и девяти его друзей земляков: Александра Калиновского, Софьи Карасик, Льва Корнилова, Аркадия Левина, Тамары Левиной (сестры Аркадия), Давида Лифшица, Владислава Недоборы (мужа С. Карасик), Семёна Подольского, Владимира Пономарёва.
В письме перечислялись вопиющие факты невыполнения в СССР обязательств руководства страны относительно соблюдения прав человека: сообщалось, что на политических процессах судят людей по ложным обвинениям в клевете на социалистический строй, в попытках его подрыва, а фактически – за политические убеждения. Приводились примеры беззаконных судебных процессов и преследований: например, против писателей А.Синявского и Ю.Даниэля, участников демонстрации группы диссидентов на Красной площади против вторжения советских войск в Чехословакию, преследования советских евреев, требующих выезда в Израиль, крымских татар, стремящихся вернуться на родную крымскую землю. Сообщалось об арестах генерала Петра Григоренко и Ильи Габая, выступавших в поддержку законных требований крымско-татарского народа…
Харьковские гебисты, как и их коллеги в других городах страны, немедленно приступили к подавлению местных инакомыслящих. Четверых (Алтуняна, Недобору, Левина и Пономарёва) арестовали, затем последовали суд и наказание: по три года лагерей. Ещё четверо (в том числе и автор «альбома») были изгнаны с работы. Двое остальных понижены в должностях. Все десятеро были пропущены через «чистилище» унизительных проработок в «трудовых коллективах», подвергнуты допросам на предварительном следствии и в судебных заседаниях.
Автор с горьким юмором передаёт атмосферу этих проработок и «бесед» Так, один из следователей гостеприимную квартиру супругов В. Недоборы и С. Карасик, где неизменно тёплый приём находили все друзья-«подписанты», называл не иначе как «явкой».
Или вот ещё одна «сочная» подробность. На первом процессе над Алтуняном прокурор спросил Александра Калиновского, привлечённого в свидетели: «Вы согласны с такой фразой обращения, которое вы тоже подписали: «… продолжается (в СССР. – Ф.Р.) политика неприкрытого шовинизма»? – «Нет, не согласен, отвечал Калиновский, - надо было написать «прикрытого»
Ещё забавный штришок, подмеченный автором: судья на процессе то и дело называл подсудимого Левина… «подсудимым Лениным»!
Увы, чувство юмора не спасло стойких друзей от расправ со стороны бесчестной власти. По отбытии наказания они не смогли вернуться к прежним занятиям, к работе по специальностям. Аркадий Левин, работавший ранее главным инженером проекта, отсидев, смог устроиться лишь землекопом, инженер-конструктор Владислав Недобора – такелажником. Высокообразованный военный инженер-электронщик Г. Алтунян, благодаря своим золотым рукам и глубоким познаниям, смог всё же попасть на должность квалифицированного слесаря. Но из родного Харьковского высшего авиационно-инженерного военного училища был изгнан навсегда.
Семён Подольский вспоминает: «После собраний в организациях, где мы работали (тр[ест] «Промтехмонтаж» и проектный институт «Гипросталь»), на которых нас клеймили «предателями Родины», «вражескими агентами» и проч,, проч., проч., нас выгнали с работы.
Когда немного «пыль улеглась», мы с Тамарой (Левиной. – Ф.Р.) устроились в одной малозаметной конторе (вход из подворотни и без вывески). Сидели мы с ней в одной комнате (хотя группы были разные). Туда же посадили некоего Ф., который в открытую плотно следил и слушал, что мы делаем и что говорим».
Жаль, что автор (конечно, из стремления к краткости) не упомянул ряд интересных подробностей, характеризующих особенности личных связей и дружб этой группы единомышленников. Так, несколько подписантов в прошлом были одноклассниками в одной из центральных школ города -36-й на ул. Артёма. Это Алтунян, Левин, Лифшиц и Недобора. Генрих Алтунян, которого безусловно можно назвать душой компании и самым значительным в ней (недаром он, единственный из всех, был отправлен харьковской «гебухой» во вторую «ходку» и находился в заключении ещё почти семь лет!) в своей замечательной мемуарной книге «Цена свободы» особо подчёркивает это обстоятельство и с благодарностью пишет об учителях школы, прививших своим питомцам не только знания, но и основы высокой нравственности…
Фотоальбом» С. Подольского и комментарий к нему – это маленькая повесть о большой дружбе и тесной компании верных, честных, любящих друг друга людей, истинных, а не показных патриотов и граждан своей страны. Не их вина, что бесчестная власть именно таких выдавливала из пределов несчастной родины. Так брат и сестра Левины, вовсе не будучи участниками сионистского движения за выезд в Израиль, были вынуждены сюда уехать. Значительно позже в Израиль репатриировалась и семья сына Владислава Недоборы и Софьи Карасик – Миши. Случилось так, что Владислав, поехав в гости к сыну, тяжко заболел и умер на земле Израиля… И вот уж совсем «не по правилам», а по прихоти судьбы именно здесь окончил свой земной путь один из видных диссидентов – Генрих Ованесович Алтунян. Хотя он и был женат на еврейке, но в Израиль не стремился, а между тем, после неудачного лечения на родине, был привезён сюда с надеждой на спасение, но, как оказалось, поздно… Здесь и смежились навсегда его очи
…
А впервые Алтунян побывал в Израиле в 1992 году, когда, одновременно с Б. Чичибабиным, он как депутат Верховной Рады Украины стал членом большой делегации этой страны на проходившем в Иерусалиме форуме еврейско-украинских связей. Мне тогда довелось стать свидетелем его волнующей встречи с соседом по камере в советской тюрьме Натаном Щаранским. Они буквально бросились друг к другу в объятия! Потом, выступая перед собравшимися, Натан рассказал, как Генрих будил его каждое утро пением известного по передачам «Кол Исраэль» марша «Хэвэйну шалом алехем!» («Мы принесли вам мир»). Конечно, в брошюре Подольского этой сценки нет. Но о ней вспоминает сам Генрих в своей книге «Цена свободы», давая «со-узнику» восторженную характеристику.
На брошюре своей С. Подольский написал: «Памяти моих друзей». Увы, даже из тех десяти «подписантов» в живых осталось только трое. Но ведь компания состояла из гораздо большего круга друзей, и многие явились духовно поддержать жён и семьи пострадавших уже после всех «посадок» и расправ, без оглядки на последствия, на мнение властей. Так, одним из первых пришёл в семьи однокашников по 36-й школе Борис Ладензон с женой Аллой. И он же ввёл в эту компанию чету Чичибабиных (Бориса и Лилю) и Марлену Рахлину с её мужем Ефимом Захаровым. Так в лице двух поэтов и их «половин» «салон» сомкнулся с «бражкой» (как, с лёгкой руки и вещего слова поэта, стали теперь называть всю «павлопольскую» компанию. Горечь испытаний и лишений, обрушившихся на семьи «подписантов» разделили семья школьного учителя С.Подольского - С. С. Скоблинского, которая, в свою очередь, ввела в состав «бражки» семью профессора математики С.Д. Бермана, в том числе его дочь Наташу, хорошо известную и многим израильтянам: последние годы своей рано оборвавшейся жизни талантливая поэтесса-бард и автор интересной прозы прожила в нашей стране…Были и ещё люди, пополнившие собой дружную «павлопольскую» компанию:
«Благодарствую, други мои, /за правдивые лица, /пусть, светла от взаимной любви,/ ваша подлинность длится. /Будьте вечно такие, как есть, - /не борцы, не пророки, /просто люди, за совесть и честь /отсидевшие сроки… (…)/ Вместе будет нам в худшие дни /не темно и не тяжко. /Вы одни мне заместо родни, павлопольская бражка. (…) Нашей жажде все чаши малы, /всё, что есть, вроде чуши./ Благодарствую, други мои, /за правдивые души». (Борис Чичибабин).
Стихотворение полностью приведено в книжечке Подольского. Несколько раз цитирует он и М. Рахлину. Вот её посвящение Алтуняну: «Верен рыцарским законам,/ честь которых так строга,/ он мечом своим картонным /насмерть поражал врага…» Смешно и мерзко вспомнить, а ведь сестру (в том числе и за эти строки) тягали «на правёж» в КГБ… Ещё раньше такой её «привод» туда стоил жизни нашей маме…
На фотографиях я вижу запечатлённых с гитарой в кругу «павлопольцев» Инну Шмеркину (талантливую харьковскую певицу), Юлия Кима, автор цитирует Галича, Высоцкого, Окуджаву, песни которых помогали честной компании жить-выживать…
Из самой последней заметки узнаём (от её автора – издателя брошюры Е.Захарова) о последних днях жизни С. Подольского: «Он закончил книгу, передал мне для публикации и через два дня умер».
«Они были!» Они жили и умерли не напрасно. Нам остаётся память о чести и дружестве, верности и человеческом достоинстве, жизненном подвиге этих людей. Так будем же помнить. «О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной…» (Константин Батюшков).
------------------------
Конец книги очерков ХХ века "В стране Гергесинской". Далее в цикле мемуаров Ф. Рахлина "Повторение пройденного" следует книга 4-я,"Рукопись", написанная Феликсом по рукописному плану, составленному его отцом Давидом: http://proza.ru/2011/06/20/841