В отдельных очерках и воспоминаниях, приведенных в моем сайте, жизнь моей матери можно проследить достаточно подробно. Но, поскольку все связанные с ней эпизоды разбросаны, трудно составить общую картину событий, составляющей ее жизнь. Поэтому я решил написать этот очерк, который будет посвящен только жизни этого дорогого для меня человека. Тяжелые события, сопровождавшие ее жизнь, очень выпукло отражают жизнь всего этого поколения. Как я написал в эпиграфе к своей странице в «Проза.ру», я не ставлю своей целью писать литературные произведения. Моя задача дать информацию о событиях, происходивших в моей стране и в мое время. И в этом плане события, сопровождающие жизнь моей матери, будут точно отображать жизнь этого поколения в нашей стране.
Она родилась в бедной еврейской семье, в местечке Дукшты, Ковенской губернии. (Литва) в 1905 году. Таким образом, начало ее жизни совпадает с началом 20-го века. Отец ее окончил какую то еврейскую религиозную школу. В Дукштах он был учителем в хедере. Вся семья держалась на моей бабушке Гинде. Деда между собой все называли «шлим-мазл», или никчемный. Он умел только читать книжки. В семье у них было четверо детей. Старшей была моя мать.
В 1914 году начинается первая мировая война. Царь Николай – 2, который через некоторое время потеряет свою империю, решает, почему то, что евреи в прифронтовой полосе будут шпионить в пользу Германии, и издает указ, о выселении евреев из Литвы. Все дукштинцы покидают свои дома и отправляются, как мы теперь говорим в эвакуацию. Бесполезный мой дед также уезжает со всеми, бросая семью, которая, несмотря на все приказы, почему то остается на месте. Так моя бабушка и своими детьми оказываются на территории, оккупированной немцами. Немецкие солдаты жили даже в их доме. Отношения между немцами и евреями были нормальными. Никаких гонений не было. Матери было восемь лет, и у нее от того периода на всю жизнь осталось неплохое знание немецкого языка.
Эти нормальные отношения немцев к евреям, впоследствии сыграли злую шутку. В 1941 году многие евреи Литвы, после нападения Германии на СССР, не поверили советской пропаганде о зверствах нацистов, заявляя, что мы помним немцев по первой мировой войне – это культурная нация, и отказались бежать. Естественно все без исключения были уничтожены. Причем не столько немцами, сколько литовцами.
Кончается первая мировая война, переходящая в революцию. Бабушка умирает от тифа. Остаются четверо детей с бесполезным отцом. Собирается вся дукштинская родня, для решения судьбы осиротевших детей. Приезжает на это собрание родной брат бабушки Роман, который живет в Петрограде, недавно женился и имел уже первого сына. Он очень любил потерянную сестру. Выслушав всех, он заявляет. Я забираю старшую девочку к себе, и она будет расти в моей семье, на правах дочери. Это будет моим вкладом в решение проблемы. Таким образом, Полина (моя мать) в 1918 году двенадцатилетней девочкой попадает в Петроград.
Она даже не владеет русским языком. Литва становится независимым государством. Связь и Романа, и Полины с семьей исхода прекращается.
В семье Романа и Рахили (жена Романа) появляется еще два сына. Полина ходит в школу. В 14-15 лет вступает в комсомол. Как не старались в новой семье хорошо относиться к ней, но положение племянницы в семье с тремя родными детьми было, я думаю, незавидным. Это в дальнейшем хорошо прочувствовал и я, сын Полины, когда пришла моя очередь болтаться по родственникам.
Шли годы. Полина закончила школу. Поступила в медицинское училище. Все эти годы помогала тетке растить мальчишек, которых полюбила, как родных братьев.
В этом же доме, в соседнем подъезде жила большая семья Кресиных, состоящая, кроме родителей из восьми детей. Младшего из них звали Константином. Где то их пути пересеклись. Стали встречаться, а затем в 1928 году пришло решение – пожениться. Константину, наверное, надоело быть всеми опекаемым младшим братом в большой семье, захотелось и независимости, и самостоятельности. Наверное, и у Полины возникло желание оторваться от положений племянницы-приживалки.
Оба решили начать новую жизнь в новых условиях. Для этого, поженившись, убежали от своих семей и переехали в Москву. Константин работал в Автодоре, занимался строительством дорог, часто выезжал в командировки. Полина поступила в Медицинский институт. Оба были безоговорочными сторонниками советской власти. Занимались много общественными работами, активно, особенно отец, участвовали в партийной жизни страны.
В 1930 году у них родился сын, которого назвали Артемом. Это речь идет обо мне. Мать не бросила институт. Однажды она поставила передо мной горячее молоко и отошла. Я схватил скатерку и потянул на себя. Горячее молоко вылилось мне на грудь. Мать в институте стерилизовала мои пеленки. У меня на всю жизнь на груди осталась памятка в виде ожога. В 1934 году мать окончила институт.
В СССР был взят курс на создание автомобильной промышленности. Когда были выпущены первые автомобили, для утверждения их на мировом рынке, было необходимо подвергнуть их серьезным испытаниям. Был организован, так называемый «Каракумский автопробег», который вошел в историю автомобилестроения страны заметной вехой. Определенное количество вновь выпущенных грузовых автомобилей должно было проехать из Москвы до пустыни Кара Кумы, пересечь на пароме Каспийское море и через Кавказ вернуться обратно. Этому пробегу был придан большой политический смысл. О нем на первых полосах писали газеты, журналы. Мой отец был участником этого автопробега. Я помню, как мы с мамой присутствовали на торжественной встрече, по окончании пробега, организованной на окраине Москвы. Отец подошел к нам запыленный в комбинезоне, поднял меня и обнял. За участие в автопробеге отец получил премию: кожаное пальто и радиоприемник СИ.
По моему восприятию 5-7 летнего ребенка жизнь проходила нормально. Я играл во дворе. Мама работала школьным врачом, и когда меня некуда было девать, брала с собой. Так что к школьным коридорам я привыкал с раннего детства. Летом меня отвозили на дачу. Едва себя помню, как летом отец вытаскивал меня рано утром из постели, и мы бежали на рыбалку, проводя на берегу реки целый день. Эта бацилла любителя рыбной ловли преследует меня по сегодняшний день.
По исполнении 5 лет, мама на лето стала брать меня с собой в летние пионерские лагеря, где выполняла обязанности врача, и я был на положении воспитанника. Помню такой эпизод, как показатель маминой принципиальности и несгибаемости – на утренней линейке она выходит вперед и отдает рапорт начальнику лагеря о санитарном состоянии. И вдруг в перечне непомывшихся детей она произносит мое имя. Нас неумытых отводят в сторону и гурьбой гонят к умывальнику.
Отец принес домой несколько кусков фанеры и стальной пруток. Мне он объяснил, что изготовит для меня педальный автомобиль. Я захлебывался от восторга.
Наступил 1937 год. Я кожей чувствую, что родители очень взволнованы. Апрель месяц. Я с нетерпением жду первомайской демонстрации. В прошлые годы отец брал меня в эти дни на праздничные мероприятия. Однажды ночью я проснулся и увидел в квартире посторонних людей. Они ходили по квартире и что-то искали. Отец был одет в пальто. Потом подошел ко мне, поцеловал и сказал, что ему нужно уехать. Я только спросил, а к демонстрации ты вернешься?
Все последующие дни мама была в удрученном состоянии. Глаза не просыхали. На мои вопросы отвечала – голова болит. Потом рассказывала, что я однажды спросил: а если бы папа приехал, голова перестала бы болеть?
Тем не менее, в этом 1937 году мама опять поехала врачом в очередной пионерский лагерь, где я также был на правах воспитанника.
Незабываемые дни – первый раз в первый класс. Ходим по магазинам, покупаем все необходимое для школы. Первые уроки. Первая учительница. Так было всего несколько дней.
В первой декаде сентября, как-то вечером, когда мама уже укладывала меня спать, раздался звонок, к нам в квартиру вошли посторонние люди и стали приглашать маму проехать с ними. Мама говорит, я не могу оставить ребенка, приду в ваше учреждение завтра. Очевидно, они настаивали и убеждали, что это на несколько минут, и они привезут ее обратно. Я включился в разговор и сказал, чтобы мама не беспокоилась, я спокойно лягу и засну. Мама уехала, а я действительно заснул.
Далее я буду коротко излагать то, что она мне потом рассказывала. Ее привели в камеру. Всю ночь она не спала. Ей казалось, что я утром сам встану и пойду в школу. При переходе улицы я попаду под машину. Как я понимаю, в дальнейшем ей пришлось пережить много подобных потрясений. Она мне никогда не рассказывала о пережитых ею издевательствах. Пока я был подростком или юношей, не хотела, во мне разжигать ненависть, оберегая меня, с одной стороны, и, с другой стороны, она, не смотря ни на что, оставалась сторонником советской власти до конца своих дней, она верила в социализм с человеческим лицом. А Сталинский период нечаянной ошибкой истории. Потом в уже зрелые годы, очевидно, не хотела себя расстраивать воспоминаниями.
В результате ей было объявлено, что она, как «член семьи изменника родины» (ЧСИР) приговаривается к восьми годам лагерей. Вагон, в котором ее везли в Сибирь, был заполнен женщинами. Она ехала в одном вагоне с известным оперным режиссером Натальей Сац. Через много лет мать мне рассказала, что женщины, ехавшие в вагоне, сочинили песню о себе. Это была песня советских людей, никакого протеста в не было. Была мечта вернуться в общество полноправными его членами. Окачивалась словами
«И опять воля Сталина будет,
Как и прежде наш путь освещать»
.. Привезли их на станцию Юрга Томской железной дороги. Это был один из многих специальных лагерей, предназначенных для жен «врагов народа». Только в этом Юргинском лагере таких жен было восемь тысяч. Примерно через год им было разрешено начать переписку с родственниками. Она, конечно же, стала разыскивать меня.
События вокруг меня развивались следующим образом. За мной в ночь ареста матери приехали люди и отвезли в московский детприемник. Подробно, этот эпизод описан в очерке «Я член семьи изменников родины»
Много сил и изворотливости потребовалось моим родственникам, чтобы найти меня в детском доме в селе Саваслейка Горьковской области. Неоднократно чиновники им задавали иезуитский вопрос: «А почему это Вас интересует сын врагов народа?». Можно представить, как им нужно было выкручиваться, отвечая на него.
В 1939 году меня забирают к себе родственники в Ленинград. В ленинградскую блокаду в феврале 1942 года, я снова ухожу в детдом. (Очерк «Мы из блокады. Хроника блокадного детского дома».)
24 марта 1942 года нас по таящему льду Ладоги отправляют на Большую Землю, в Ярославскую область. Здесь я вспоминаю адрес матери, и начинаю с ней самостоятельную переписку. В августе 1944 года меня направляют в Ремесленное училище в Ленинград.
Мама за эти годы работала вначале на общих сельскохозяйственных работах. Через какое-то время ее направляют в лагерную больницу, где она начинает работать по специальности. В этой больнице она проработала около шести лет. Начинала ее с сарая, и за этот период доводит ее нормального, в лагерных условиях, состояния. И как ни странно, в старости она с гордостью вспоминала, эту больницу, как самый плодотворный период ее жизни в роли врача. Она чуть ли не своими руками строила эту больницу, раскапывала огород около больницы для дополнительного питания больных, белила стены, стирала белье. Она жила в ней, а, следовательно, круглые сутки была со своими больными, выхаживая самых безнадежных. У нее хранились пачки писем, в которых люди благодарили ее за спасение жизни в тех страшных условиях.
Однако эта больница была лагерной, а среди больных было много уголовников, которые постоянно создавали различные чрезвычайные ситуации. Охрана лагеря ежедневно приходила в больницу для пересчета больных, и не затрудняла себя соблюдением порядка и больничного режима. Однажды она принимала роды у жены начальника лагеря. Началась родильная горячка. Мать провела около нее несколько суток. Когда роженица начала поправляться, жены лагерного начальства решили ее навестить. Идут по коридору веселой компанией, громко разговаривая, к палате. Мать уставшая, не спавшая несколько ночей, вышла и сказала – « товарищи, я не могу вас пустить к больной, ей нужен полный покой». За слово «товарищи», на нее было наложено взыскание.
И здесь я хочу сделать отступление от нити рассказа. Зная свою мать, ее отношение к работе, к стране, я могу представить, что с ней было, если бы она не подверглась аресту. С началом войны она пошла бы добровольцем в армию, работала в полевом госпитале, ползала за ранеными по передовой и вряд ли осталась в живых.
В 1944 году ее переводят в лагерь Баим, расположенный в семи километрах от города Мариинск Кемеровской области.
В 1945 году заканчивается ее восьмилетний срок. В стране послевоенная разруха. У матери ни кола, ни двора. Зацепиться не за что. Начальство лагеря уговаривают ее остаться работать в лагерной больнице вольнонаемной. Выделяется комната вне лагеря.
В 1946 году я оканчиваю Ремесленное училище. В стране отменяется требование «вызова» для поездок по железной дороге. Я получаю месячный отпуск, и создаются условия для нашей встречи после девятилетней разлуки. (Очерк «Во глубину сибирских руд».) Я в августе еду в Мариинск и встречаюсь с мамой. Пятнадцать дней пролетают незаметно. Я возвращаюсь в Ленинград.
В конце 1946 года она все-таки решает уехать из Мариинска. Местожительство ее крайне ограничено. В столицах республик, и в областных центрах ей жить запрещено. Она едет по адресу, данному ей одной из сотрудниц лагерной больницы. Это деревня Кипрево, Киржачского района, Владимирской области. (Очерк «Радуга»)
Я в 1947 году поступаю в Ленинградский Энергетический Техникум. Мама, чтобы быть ближе ко мне перебирается в работать в Тихвин, находящийся в 210 км от Ленинграда. Наступает относительно нормальная жизнь. Мама получает при больнице комнату, я на летние и зимние каникулы, приезжаю к ней.
Но соответствующие органы не дремали. Вдруг они выяснили, что репрессии 1937 года не привели к полному уничтожению всех «врагов народа и членов их семей». Некоторым из них удалось выжить. И начиная с 1949 года их стали поочередно арестовывать и отправлять обратно. Не избежала этой судьбы и моя мать. ( Очерк «Вехи 1951».)
В двадцатых числах января 1951 года сотрудники МГБ приходят к ней на работу и арестовывают в присутствии больных и сотрудников. Она с этими людьми работала четыре года, пользовалась их уважением. Она-то знала, что ее ждет в этом архипелаге, через который она уже однажды прошла. Пытаюсь представить весь ужас, охвативший ее в тот момент, когда она под охраной органов проходила под взглядами, находившихся в палате больных и сотрудников. Один из медиков, присутствовавший при аресте, рассказывал, когда ее обыскивали, она с горечью сказала – «я сейчас очень хотела бы принять цианистый калий».
Об этом периоде написано у Е. Гинзбург. «Крутые маршруты». Мать продержали в Ленинградской тюрьме около 6 месяцев, и она «московской тройкой» была приговорена к ссылке на вольное поселение в одну из пустынь Казахстана, по адресу Джамбульская область Сыры-Суйский район, поселок Байкадам. Не понятно только, зачем нужно было полгода держать человека в тюремной камере, этапировать в тюремном вагоне, далее в тюремных «воронках» везти к месту ссылки, и уже там отпускать на вольное поселение.
Если раньше она сидела как «член семьи изменника родины», то теперь ей пришили свою статью «Социально опасная». Такую статью давали проституткам и БОМЖ-ам, хотя она была взята прямо из больничной палаты, где она проводила врачебный обход больных.
Я до сих пор поражаюсь ее силе воли. У нее за плечами было уже 47 лет нелегкой жизни. Но она нашла в себе силы не поддаться растерянности или меланхолии и стала строить жизнь в созданных ей условиях. Она начинает там работать в местной больнице. Приобретает саманный домик, который достраивает, раскапывает огород. В этом поселке основным населением, кроме местных казахов, были ссыльные. Кто-то насчитал там представителей 32 национальностей.
В 1952 году она встречает такого же ссыльного Куцегеоргия Георгия Феодосьевича, полурусского – полугрека. Через некоторое время они становятся мужем и женой. Я эту новость принял в штыки. (Очерк «Мама вышла замуж») Но прошло время и мы с ним даже подружились. Он происходил из интеллигентной семьи южной Украины. Знал несколько языков. По специальности инженер - строитель. Такого знатока поэзии я не встречал. Естественно 1937 год не мог пройти мимо его. При первой нашей встрече он мне сказал такую фразу. «Ёсли бы моя мать, которую я безумно любил и которой я обязан жизнью, за полчаса до моего ареста, сказала бы мне, что со мной будет через час, я бы ей заявил, что такого быть не может, ты клевещешь на мою страну, я отрекаюсь от тебя и отдаю на суд народа».
Он год отсидел в камере смертников, затем 15 лет в Карагандинских лагерях, и, наконец, получил пожизненную ссылку в Байкадаме.
Однако жизнь продолжалась. Я закончил техникум. С моей анкетой смог поступить на работу только на торфоразработки. ( очерк «Ода торфушкам»). Пришло время, я встретил свою будущую жену.
Переписывались мы с мамой регулярно. В 1956 году мы с женой решили в отпуск поехать к ней в Казахстан. (Очерк «Во глубину Казахских руд»). Уже прозвучал доклад Н.С. Хрущева на 20 съезде КПСС. Репрессии прекратились. Появились сведения и о возможности реабилитации. В этой обстановке произошло мое знакомство с маминым мужем и их обоих с моей женой.
К 1957 году кончился срок ссылки у мамы. В 1959 году были реабилитированы оба моих родителя, и отец и мать. Пришла реабилитация матери по второму делу 1951 года. Полную реабилитацию получил и Георгий Феодосьевич. В те времена имел хождение анекдот – Вносится новый пункт в Конституцию: «Каждый гражданин СССР имеет право на посмертную реабилитацию».
Они могли покинуть место ссылки и жить в любом месте страны без ограничения. Мама имела право требовать квартиру в Москве. Но Георгию Феодосьевичу был более привычен юг Украины. Они выбрали Кривой Рог. Мать получила там от больницы квартиру. Однако ее тянула к себе Москва, и она начала хлопоты по отстаиванию своих прав на московскую жилплощадь и прописку. В результате они переехали в Москву. Им была выделена комната в коммунальной квартире.
Был такой эпизод. Мама пошла в управление Госбезопасности, что - бы получить документы об отце. Она стала их читать, и увидела там дату его расстрела – июнь 1937 года. Она вспомнила, что продолжала носить ему передачи вплоть до собственного ареста в сентябре 1937 года. То есть, его уже не было, а эта организация продолжала принимать передачи. На первый взгляд событие незначительное, но говорящее еще раз о гнусном лицемерии и бесчеловечности этого ведомства. Этот мелкий факт спустя более 20 лет всколыхнул в ней все пережитое, и она впала в истерику. Сотрудникам архива КГБ пришлось ее успокаивать и вызывать скорую помощь.
Мама проработала еще несколько лет в московской больнице и вскоре вышла на пенсию. Георгий Феодосьевич проявил себя как большой специалист в филателии. Он стал консультантом в соответствующем московском филиале Всесоюзного Филателистического Общества, и руководил кружком во Дворце Пионеров. Последние годы жизни они, наконец, провели спокойно. В 1978 году он умер. Маму мы перевезли в Ленинград, где она прожила с нами до своей смерти в 1988 году. За что этих людей в самый плодотворный отрезок жизни длиной 25 лет швырнули в мир тюрем, лагерей и ссылок. Этот вопрос гложет меня все эти годы.