О войне написано много, как ни о чем другом. И в предыдущих моих воспоминаниях этому уделено много внимания. Но ведь и значимость темы не сравнить, ни с какой другой. Прошло более семидесяти лет, но, ни участники, ни свидетели, ни, даже, поколения, родившиеся после окончания этой бойни, не могут не интересоваться произошедшими тогда событиями.
Еще сегодня есть юноши, которые на вопрос родителям, почему у меня нет дедушки, получают ответ: он погиб на фронте. Кому то кажется странным, а кому то нормальным, что интерес к этому историческому событию не спадает.
Главная трудность понимания тех событий в многогранности причин возникновения войны, трагедии первого периода войны, протекания и ее завершения. Трактовка и понимание одной грани событий, зачастую вызывает протест от тех, кто уделил внимание другой грани. Мне кажется, всеобъемлюще и всесторонне понять эти события, ввиду их грандиозности, невозможно.
Имеются и субъективные причины. Одна из них заключается в искреннем непонимании сегодняшним поколением, мировоззрения населения страны, живущего в СССР в тридцатых годах. Ну! непонятно им, как можно было идти к военкомату и становиться очередь добровольцев, рвущихся на фронт и, как мы теперь знаем, на погибель? И это в стране, где прошла кровавая коллективизация, лежали безымянными в земле, и томились в дальних лагерях миллионы невинных людей. Как современный человек, готовый разнести все правительства за отсутствие летом горячей воды в доме, может понять того, кто готов отдать свою жизнь за независимость такой своей страны.
Безусловно, есть любители напиарить себе политический капиталец, выгодной сегодня для них трактовкой тех событий. Мне кажется, что тема, морального и духовного состояния общества того времени, еще ждет своих беспристрастных исследователей, которые будут свободны от пристрастий - как очернительства, так и лакировки тех событий. Чтобы такие исследователи появились, нужно отдалиться от них на необходимое временное расстояние. Как показывает жизнь, прошедших семидесяти лет для этого недостаточно. И задача нашего поколения – обеспечить тех, кто заинтересуются этими вопросами разнообразным фактическим материалом.
Не собираюсь возражать сторонникам всех этих подходов к военным событиям, или переубеждать их. Эта различие жизненных позиций разных поколений, определяется интервалом времени длиной семьдесят лет. А в наш быстроизменяющийся век, за такой период мировосприятие людей меняется самым коренным образом, и пытаться добиться взаимопонимания между поколениями дело безнадежное. Единого мнения нет даже у участников военных действий. Можно пытаться находить общий язык, с теми, кто хочет беспристрастно вникнуть в те события под разными углами зрения и, тем самым, приблизиться к истине. С ними разговор и интересен, и полезен, поскольку он дает возможность более глубоко проанализировать события
Начальный период войны, настолько значительное и грандиозное событие почти для всех народов земли, что описать его конечным количеством воспоминаний просто невозможно. Много подобных воспоминаний мной прочитано. При этом я говорю не о художественных произведениях, а только о воспоминаниях очевидцев тех событий. Почти все они написаны очень хорошо и правдиво. Но в каждом мне кажется, что- то недосказано, что-то пропущено. И это подвигло меня на написание собственного восприятия этого отрезка истории. Картина этого мирового события бесконечно многоцветна и запутана. Я рассчитываю, что своим описанием внесу еще один маленький оттенок в общую цветовую гамму, и, тем самым возможно смогу дополнить наши знания о войне на бесконечно малую величину.
В других моих воспоминаниях об отдельных эпизодах войны эта тема, конечно, рассматривалась. Но я вдруг решил, что этот период по своей важности заслуживает отдельного, более подробного и сконцентрированного повествования. Мое поколение не участвовало в военных действиях, но мы являемся последним поколением, которое видело и помнит войну.
У меня была необычная детская судьба, и чтобы были понятны некоторые события, я должен очень кратко описать свое положение к началу войны. Детство мое проходило в Москве. В 1937 году, когда мне было семь лет, мои родители были репрессированы. Отец расстрелян, мать как «член семьи изменника родины» получила 8 лет сибирских лагерей. Меня, в ночь ареста матери, отвезли в Московский детприемник, и через несколько дней я уже был в детском доме Кулебакского района Горьковской области. Подробности этих событий описаны в других очерках. В 1939 году меня разыскали мои ленинградские родственники и забрали в Ленинград. С тех пор я стал ленинградцем.
Моя новая семья представляла: дядя Роман, родной брат моей бабушки, его жена Рахиль и три их сына Самуил, Александр и Павел. Младшему Павлу было пятнадцать лет. Относились ко мне очень хорошо, но, в связи с разницей в возрасте с их сыновьями, каждое лето возникала потребность, куда-то меня сплавлять. Летом 1939 и 1940 года меня отправляли в Москву в семью родного брата отца, где тоже меня устраивали в какой-нибудь пионерский лагерь. Интересно отметить, что в пионерском лагере под Москвой в 1940 году я девятилетний предстал перед своими малолетними товарищами, чуть ли не участником войны с белофиннами, поскольку Ленинград находился недалеко от театра военных действий. Была введена светомаскировка. И когда я рассказывал ребятам о том, как я поздно вечером, я шел по проспекту 25 Октября и увидел в небе летящий яркий предмет, принятый за снаряд, которыми якобы финны обстреливали Ленинград, я представал перед своими маленькими слушателями почти фронтовиком. Потом никаких сведений об обстрелах Ленинграда не приводилось. Нельзя исключить, что эту светящуюся ракету, запустили в небо, и наши политические интриганы для провокации.
И в школе, и в пионерских лагерях нам внушали, и небезуспешно, что наша страна, сама сильная, самая могучая, самая справедливая. Подтверждением этому были наши сокрушительные и быстротечные победы над белополяками и над белофиннами. Мы пели песни: «Если завтра война », «И от тайги до британских морей, Красная Армия всех сильней». И даже у меня, ребенка, пострадавшего от репрессий, все эти постулаты крепко сидели в сознании. Первое время от меня факт ареста моих родителей скрывался, мне говорили, что они находятся в командировке, по выполнению государственного задания. Когда лет в девять или десять я узнал правду, то находил оправдание, прикрываясь общими формулами – «лес рубят - щепки летят», отдельные мелкие ошибки могут быть допущены ради великой цели – построение, в условиях вражеского окружения, первого в мире справедливого коммунистического общества.
Договор между Германией и СССР нам десятилетним был совсем не по уму. Однажды мы с двоюродным братом Олегом пошли гулять, и дошли до Исаакиевского собора. Потрясли карманами и, к нашей радости, набрали денег на детские билеты на верхнюю смотровую площадку собора. Долго забирались туда. Наконец перед нами раскрылась панорама громадного города с высоты птичьего полета. А внизу на углу улицы Герцена и Исаакиевской площади, напротив гостиницы Астория, стояло красивое здание из красноватого гранита, и над ним реял крупный, яркий, красный флаг с белым кругом в середине, на котором была изображена черная свастика – фашистский знак. Как нам объяснили, это было германское консульство. Нам мальчишкам было непонятно, почему это был красный флаг. Мы были твердо уверены, что красный цвет принадлежит только нам, стране рабочих и крестьян, проливших кровь при свершении Октябрьской революции. Почему фашисты тоже используют этот цвет? Было также не очень приятно, что над городом реет фашистская свастика. До пресловутого договора мы смотрели антифашистские фильмы «Карл Брунер», «Профессор Мамлок», читали антифашистские статьи. Но, при этом, мы были воспитаны в уверенности, что наши вожди ошибаться не могут, и эти мелкие сомнения отбрасывались.
В 1940 году был принят закон о воинской повинности, согласно которому все окончившие 10 классов призывались в армию. По этому закону был мобилизован средний сын моей новой семьи Александр. Его мать, очевидно, чувствовала, что это разлука с сыном навсегда. При последнем объятии она потеряла сознание. Провожать пошли отец и оба брата.
Переписка с ним была регулярная. Он сразу попал в кавалерию и служил на польской границе в районе Белостока – местечко Рось. Письма, от него приходили часто, он в них описывал свою службу: и строевую подготовку, и скачки, и рубку лозы. Мне запомнилось, что в его описании солдатской жизни значительная часть дня уделялось мытью лошади. До сих пор не могу понять, почему городского мальчишку, видевшего лошадь только на картинке, могли взять в кавалерию.
Наступили летние каникулы 1941 года. Мне раздобыли путевку в пионерский лагерь под Лугой. Выезд был намечен на начало июня месяца. В указанный день и час я явился к Варшавскому вокзалу. Все было организовано прекрасно. Играл оркестр. Почти все дети были с родителями. У всех было торжественное настроение. Нас развели по вагонам, которые были украшены. Родители стояли на перроне. Состав тронулся, последние наставления и добрые пожелания. Нам раздали пакеты с питанием. Чего только в них не было. И фрукты, и пирожное, и конфеты, и яйцо, и еще не помню что. Через 3-4 часа поезд прибыл в Лугу. Опять торжественная выгрузка под оркестр из вагонов и размещение в ожидающих нас автобусах.
Нас быстро довезли до лагеря. Все чудесно, красивые спальные корпуса, большая удобная столовая, эстрада, площадка для торжественной линейки. А кругом леса, холмы, поля. Рядом протекает река. Во второй половине дня стали распределяться по кружкам. Выбрать трудно. Тут тебе и авиамодельный, и туристский, и рыболовный. Это те, среди которых я выбирал. А на все другие вкусы разнообразие еще большее. И шитье, и вышивка, и хор, и пляски, и художественное слово, и спорт. Всего не упомнишь.
И потекли влекательные лагерные дни. Каждый день проводилось что-нибудь интересное. Питание было обильное. Запомнилось, что каждый день давали красную икру. Многие ребята ее не ели. Врач специально проводила с нами беседу, и объясняла: « мама-рыбка для своих будущих деток вкладывает в каждую икринку все лучшие и полезные витамины, и вещества, поэтому для вашего здоровья икру нужно есть». Я расписываю все эти лагерные прелести для контраста, с тем, что мы все увидели, и во что окунулись через очень короткое время. Особенно в голодные блокадные, да и все военные годы, вспоминал наставления врача об икринках.
И вот наступил день 22 июня. На вечерней линейке нам было объявлено о начале войны с Германией. Не знаю, как взрослые, мы дети отреагировали на это спокойно. Мы были воспитаны в полнейшей уверенности во всепобеждающей силе нашей Красной Армии. Недавно были победоносно закончены две войны с белополяками и с белофиннами. Мы ожидали, что через несколько дней сообщат еще об одной победе наших доблестных Вооруженных сил.
Но к нашему удивлению, ни каких сообщений о разгроме немецких войск не было. Взрослые вели себя напряженно. Директор лагеря после тожественной утренней линейки, когда мы уходили на завтрак, подходила к мачте и спускала флаг. Вспоминается, что по лагерю прошел слушок, что нас повезут не домой, в Ленинград, а куда-то в центр страны. Слова «эвакуация» мы еще не знали. В такой неопределенности мы прожили до времени окончания наших путевок – 3 июля, когда нас стали готовить к возвращению домой. В этот день с утра нас построили, и мы пешком отправились в Лугу.
Путь предстоял небольшой, наверное, 10-12 километров, что для нас было не страшно, но, сравнивая наш с торжественный приезд со скромным возвращением, некоторое смущение мы испытывали. Тем более, что при проходе через одну из деревень, мы увидели в небе группу самолетов. Вдоль колоны была дана команда - спрятаться по обочинам дороги или по сараям деревни. Но все прошло спокойно, и мы продолжили путь.
К концу дня мы пришли в Лугу. Расположились в лесочке недалеко от вокзала. К ночи нас повели на станцию и разместили в грязных вагонах. Почти всю ночь ехали до Ленинграда. Утром мы подъезжали к Ленинграду. Первое, что на нас произвело впечатление, когда мы на рассвете подъехали к окраине, это множество аэростатов, висящих над городом. Другим, удивившим нас, фактом были бумажные кресты, наклеенные на всех оконных стеклах. Мы начали чувствовать, что наступают суровые времена, в которых не остается места для нашего детского понимания военной романтики.
С вокзала мы разъехались по домам. В моей семье было все напряжено. Александр служил на границе. Что с ним? По сводкам можно было ожидать самого ужасного. Старший сын Самуил за несколько дней до начала войны окончил институт киноинженеров, по специальности – «акустик и звукооператор». С первого дня войны пошел в военкомат и стал рваться на фронт. До войны он очень успешно занимался художественным словом. Выступал на поэтических вечерах, читал Маяковского, Пушкина. Благодаря его домашним репетициям, я наизусть помнил Графа Нулина и многие другие стихи. Его даже иногда приглашали на ленинградское радио, где он исполнял обязанности диктора в «последних известиях».
Младший сын Павел, которому было 16 лет, сопровождал его в походах в военкомат. Он рассказывал, что Самуил выступал перед толпой добровольцев, и читал стихи. В результате он ушел на фронт в первые дни войны. К моему появлению в доме 4-го июля он уже воевал, я его больше так и не увидел.
В связи с активными действиями немецкой авиации, части воздушного наблюдения стали разворачивать вокруг Ленинграда звукоулавливающие установки. Но специалистов знакомых с законами распространения и улавливания звука нехватало. В конце июня пришли к нам домой, чтобы мобилизовать в эти части Самуила. Но он был уже не просто мобилизован, он уже шел фронтовыми тропами, и вытащить его оттуда было невозможно. Много лет спустя, я встречал соучеников Самуила, которые по повестке военкомата пошли служить на звукоулавливающие станции. Они все остались живы.
Можно представить обстановку в доме, в котором двое сыновей находятся в военном пекле. Чтобы я там не отсвечивал, тетка мне велела ехать на дачу в Токсово к другому моему дяде Мише. Я на другой день туда и поехал. Ни на одной даче всего поселка никого не было. Кругом военные части. Все часовые меня ругают: «какая дача?! ты, что мальчик с ума сошел, война идет!». Я переночевал у какого то костра, с солдатами, и на следующий день вернулся в Ленинград.
Конечно же, ни на какую дачу семья дяди Миши не уезжала. Но здесь я узнал еще об одном, проводимом в городе мероприятии. С первых дней войны стали собирать детей и отправлять их из Ленинграда. Так сын дяди Миши Олег оказался в Боровичах, другой двоюродный брат Саня был увезен в Малую Вишеру. Моя будущая жена была отправлена в Старую Руссу. Уже в июле отцы сами привезли их обратно. Много читаю информации по войне, но до сих пор не видел объяснения этому мероприятию.
В городе по несколько раз в день звучала сирена, возвещающая об опасности налета немецкой авиации. «Говорит штаб местной противовоздушной обороны города Ленинграда. Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Первое время люди дисциплинировано прятались в бомбоубежищах, подворотнях, в щелях. Но я в тот период, ни одного немецкого самолета не видел. Однажды я пошел в кинотеатр «Родина». Как только звучал сигнал тревоги, сеанс приостанавливался, и зрители препровождались в убежище, После отбоя нас возвращали в зал. И так – многократно. Я провел в кинотеатре часов пять, и ушел, так и не досмотрев фильм.
Настроение у взрослых было подавленное, никто не знал, что нас всех ждет. В каждой семье кто-то уже был призван в армию, муж, брат, отец или сын, чаще в армии уже служили несколько членов семью. Все понимали меру опасности для них. Этой же тревогой была объята и моя семья. Ни о Самуиле, ни об Александре не было ни весточки. В июле была введена карточная система, но голодных еще не было, поскольку нормы были, очевидно, достаточными, и работали коммерческие магазины. У взрослых разговоры были или на тему о судьбе своих близких, ушедших в армию, или о судьбе Ленинграда – сдадут или не сдадут.
К середине июля все уже знали о зверствах фашистов. Эти знания черпались не только из газет или радиопередач, но, в основном, от очевидцев. Город наполнялся беженцами из оккупированных территорий. Они рассказывали, как немецкие летчики бомбили и расстреливали санитарные поезда, эвакуационные поезда наполненные женщинами и детьми. При этом самолеты снижались настолько, что летчик не мог не видеть, в кого он целится.
Взрослым было не до меня, и я целыми днями болтался по городу. Много времени проводил в Таврическом саду. Подрядился помощником к торговцу мороженным. Возил тачку, подвозил товар, И он меня подкармливал. Помню, что по всему парку были расставлены щиты с прутьями, около которых обучали спешнонабранных солдат штыковому бою. Как я помню, большинство из них были старше 30 лет, и мне десятилетнему казались старыми. Они по очереди подходили к щиту, звучали команды: коротким коли! средним коли! длинным коли! И они соответственным движением винтовки с примкнутым штыком кололи эти прутья. Не уверен, что эта учеба им пригодилась.
Так прошел июль и часть августа. Надо помнить, что я описываю все события такими, какими они виделись десятилетнему мальчишке. Взрослые видели все шире и глубже. По сводкам Совинформбюро они знали и анализировали трагическое положение на фронтах. Они знали о приближении немецких войск к Ленинграду. 9 июля немцы взяли Псков. В первой декаде июля возник Лужский рубеж, хотя слово Луга у ленинградцев связывалось с ленинградским пригородом. 15 августа был сдан Новгород.
Взрослое население, не призванное в армию, а, в основном, это были женщины, с первых чисел июля было мобилизовано на рытье окопов, эскарпов, возведение надолбов, установку противотанковых ежей. Люди возвращались с окопов изможденными и рассказывали о пережитом. Их там бомбили и обстреливали с самолетов. Уставали настолько, что спали они прямо около окопов на земле, с питанием были неурядицы. Немцы сбрасывали на них листовки. Хранить их запрещалось. Запрещено было также их читать. В моей мальчишеской памяти сохранился текст одной из них.
Девочки и дамочки
Не ройте ваши ямочки
Приедут наши таночки
Зароют ваши ямочки.
Немножко напрячься и написать то же, но более приемлимым языком у них даже не возникало желания.
В августе начали чувствовать напряженность с продуктами. В семье появилось понятие об экономии, необходимость распределения еды между завтраком, обедом и ужином. Появилась чечевица, о которой раньше даже не знал, но какая она была вкусная! Если раньше еда была, как воздух. – ел и всё. Теперь же ел с удовольствием, и с сожалением смотрел в пустую тарелку, не отказался бы еще поесть.
В домохозяйстве также привлекали жителей к общественным работам. Нужно было очистить от всякого хлама чердаки, покрасить все стропила белой, якобы негорючей, краской, установить ящики с песком, бочки с водой, разложить асбестовые колпаки, оснастить чердаки лопатами, ломами, щипцами для захватывания зажигалок. Мы мальчишки занимались этим с удовольствием. Было установлено дежурство по дому, мои тетки, которым было уже за пятьдесят, в определенные часы дежурили на чердаках. С первых дней войны стали готовить бомбоубежища. Подвалы дома очищали, осушали, красили. Расставляли скамейки для жителей дома. Все эти мероприятия принимали скептически, и делали по приказу руководства, но жизнь показала в дальнейшем, что все это было нелишним.
Так пришел сентябрь. И наступила памятная для меня и всего города дата – восьмое сентября 1941 года. Вторая половина дня. Я шел домой от Греческой церкви по улице Жуковского и находился уже на углу улицы Восстания, как раздался сигнал воздушной тревоги. Меня и других загнали в подворотню дома на улице Жуковского с четными номерами. Где то вдали за домами впереди проспект 25 октября (Невский). К тревогам мы уже привыкли, и стояли в подворотне спокойно, ожидая отбоя. Кто-то пошутил – « раньше любили разную музыку, кто джаз, кто песни, кто оперу. А теперь все сошлись на одном, нет музыки лучше сигнала - «отбой воздушной тревоги». Все улыбнулись. Однако на небе послышались взрывы зенитных снарядов. Это было тоже не страшно, мы их уже слышали и привыкли. Но когда мы выглянули из подворотни на небо, мы увидели несколько самолетов, летящих большой высоте со стороны Невского проспекта. Они были окружены облачками взрывов зениток, которые, наверное, их не доставали. За ними тянулись широкие шлейфы из разреженных газов. Более страшное зрелище, мы увидели через некоторое время. Небо со стороны Невского проспекта было черным от дыма. Стало ясно, где то сильный пожар. Через некоторое время прозвучал сигнал отбоя. У меня осталось впечатление, что из-за дымной тучи над городом, сумерки в этот день наступили на пару часов ранее обычного.
На следующий день городу стало известно, что немцы в первую бомбежку уничтожили, известные в городе Бадаевские склады, где хранился большой запас продовольствия для жителей города. Наиболее сообразительные жители, стали ездить туда и собирать землю, пропитанную жженым сахаром. Забегая вперед, вспоминаю, как однажды в детдом попала шепотка такой земли, и мы по очереди ее пытались жевать и высасывать. Какой-то оттенок сладости чувствовался, но думаю, что это был психологический эффект. Шел февраль 1942 года, эта щепотка земли была уже высосана не одной сотней ртов. Одновременно с уничтожением Бадаевских складов, немецкие войска в эти дни замкнули кольцо Ленинградской блокады.
С этого дня начались регулярные бомбежки города. С немецкой точностью, каждый вечер звучал сигнал тревоги. На город стали сыпаться бомбы. Каждый день появлялись новые разбомбленные дома. Смотреть на такой дом было страшно. Его был как бы дом в разрезе. Часть дома рассыпалась, а оставшаяся часть обнажалась. В комнатах были разные обои, разное убранство стен, висели часы, картинки и другие настенные украшения, и все это было выставлено на всеобщее обозрение.
Первое время все жильцы нашего дома спускались в бомбоубежище. Сидя там, прислушивались к взрывам. Каждый из них оповещал о падении очередной фугасной бомбы, а, следовательно, о разрушении большого жилого дома. Бомба могла попасть и в наш дом. Никто не знал, а устоит ли подвальное перекрытие, и не будем ли мы похоронены там навечно. Но все надеялись, очевидно, что и в дом немцы не попадут, а если и попадут, то подвал устоит, а скорее всего, люди просто покорялись судьбе – «чему быть, того не миновать».
В один из вечеров, после объявления воздушной тревоги, я пришел в бомбоубежище с теткой. У нее в руках был баул, куда она предварительно складывала все документы, карточки и ценности. Все эти военные месяцы я ее почти не слышал, она все время молчала. Ее можно понять, два сына в военном пекле, ни одной весточки, живы ли они? Надежда поддерживает ее, но интуиция, логика событий, сведения с фронтов, рассказы переживших этот ужас, подсказывают страшный отрицательный ответ, который она принять не может. Она также понимала, что с фамилией Гамбург ей не приходится надеяться даже на нахождение сыновей в плену. Так и в бомбоубежище она приходила автоматически, и сидела, глядя отрешенным взглядом в стену.
Забегая вперед, должен рассказать один эпизод. В 1942 году, когда я уже был в детском доме, семья Романа эвакуировалась в город Сталинабад, где они тоже жили впроголодь. Однажды Роман раздобыл рис, перемешанный с мусором. Тетка могла сутками сидеть и выбирать рисовые зерна из мусора - она представляла, что она выводит сыновей из окружения. Не уверен нужна ли эта интимная подробность, ноя решил ее привести.
В одну из тревог, бомба попала в дом на углу Жуковского и Маяковского, это три дома от нас. Наш дом, вместе с бомбоубежищем содрогнулся, люди стали метаться, думая, что разрушен наш дом. Тетка выронила баул и с отрешенным лицом пошла в другой конец бомбоубежища. Я, очевидно по молодости и по глупости, оставался совершенно спокойным, поднял баул, пошел, вручил ей его, и отвел ее на прежнее место. Дядю Романа я в эти дни почти не видел, он был на работе и жил на казарменном положении. Павел в этот вечер дежурил на чердаке и ему повезло. Взрывная волна могла сдуть его с крыши вниз, но она наоборот вдула его внутрь чердака. Он быстро прибежал в бомбоубежище проверить состояние матери.
Во время этих бомбежек, наряду с фугасными бомбами, высыпалось большое количество зажигательных бомбочек. Я видел такие зажигалки, 30-40 см в длину, диаметр около 5 см, весом – около килограмма. Покрашена серой краской. При ударе об твердый предмет в ней начинал разгораться термосостав, и она сгорала сама и поджигала все способное воспламеняться. Для них и были подготовлены на чердаках и вода, и песок, и асбестовые колпаки. В большинстве случаев их или гасили на месте, или сбрасывали во двор на землю, где она догорала. Иногда немецким летчикам было лень выбрасывать эти бомбочки по одной, и они сбрасывали их целыми кассетами.
В нашей квартире на Жуковского оказались выбитыми все стекла. Впереди зима. Может быть, этот взрыв встряхнул Рахиль. Надо было думать о младшем сыне Павле. Она решила обратиться к своему брату, который работал дворником, в ведомственном доме на улице Герцена 15. Он жил на первом этаже. Во дворе всегда можно было найти какое - то топливо. В этой семье тоже все сыновья были в армии. В квартире жили сам брат Рахили его жена и дочь. Наверное, это было обоюдное решение совместно пережить предстоящую зиму. Мне в этом доме совсем места не нашлось. И я, какое-то время, ночевал на ул. Жуковского – иногда в бомбоубежище, иногда в квартире. Когда пришли холода, я стал ходить ночевать к дяде Мише на ул. Кирочную.
Первого сентября по инерции пошел в свою школу, но там госпиталь. Нашел другую школу. Занятия назначили с первого октября в квартире одной из учительниц, с обязанностью приносить на каждое занятие одно полено дров. Было всего одно или два занятия, потом и эта школа была отменена.
Однажды, в начале сентября, меня послали в магазин за хлебом. Когда я выходил из магазина, у меня попросил хлеба юноша, сказавший, что уже несколько дней он ничего не ел. Я отдал ему довесок. На мой вопрос, почему он в таком положении, он объяснил, что бежал от немцев из Пушкина. Неужели немцы уже в Пушкине, переспросил я. Да, вот еле успел убежать, ответил он. Для меня Пушкин был окраиной города, и поэтому эта встреча осталась в памяти.
Продуктовые нормы быстро снижались, уже всегда хотелось есть. Тетка меня постоянно посылала в очередь. Выстаивал часами, и иногда что-нибудь приносил. В очередях наслушался, что многие люди ездят в пригород перекапывать картошку. Именно перекапывать, а не копать, поскольку с самого поля урожай был уже убран, но отдельные картофелины оставались, и те, кто перекапывал второй или даже в третий раз их находил. Однажды я прошел по магазинам, и ничего не купил.
И созрело решение, сесть в трамвай и поехать за город на Ржевку, с целью найти картофельное поле для перекопки. Подобные поля я нашел и убедился, что я плохо представлял реальную картину. Во первых, нужно было иметь хорошую лопату, а я рассчитывал, что буду копать руками. Но картина с перекопщиками стоит и сегодня передо мной. Копали уже не по второму разу, а наверное по двадцатому. Но и их труд что то давал. Я видел женщин, которые за 7-8 часов набирали до трех, четырех килограмм. Каким-то образом и я наскреб, наверное, до десятка картофелин. Потом нашел капустное поле, где набрал верхних капустных листьев, так называемой хряпы. Приехал домой на Герцена с добычей. Таких поездок было несколько. Кончилось тем, что однажды местные ребята у меня все отобрали, а самого хорошо поколотили. На этом моя загородная эпопея закончилась.
Лица ленинградцев становились все более серыми и безжизненными. Никто не знал, что нас ждет. Я говорил, что на ночь над городом поднимались аэростаты авиазащиты. В конце сентября и в начале октября аэростаты иногда оставались в небе и днем. Люди говорили, что наше командование в эти дни ожидает штурм города. Во дворе нашего дома с довоенных времен, был стрелковый тир, где обучались серьезной стрельбе. Один из наших дворовых ребят сказал, что он договорился с руководителем, что если будет штурм, нам будут розданы винтовки для обороны. Мы, мальчишки, эту тему обсуждали вполне серьёзно. С середины сентября, к бомбежкам добавились артиллерийские обстрелы. Вечерние бомбежки продолжались весь сентябрь, и мне кажется даже часть октября. Но люди практически перестали ходить в убежище. А я с началом бомбежек, наоборот, забирался на чердак, садился у слухового окна и рассматривал небо, которое полыхало от огня зенитных орудий, лучей прожекторов, стрельбы трассирующими пулями, и снарядами. Мальчишеский ум не знал страха.
Днем мы собирали осколки зенитных снарядов. Я гордился своей коллекцией. Придумал способ сбора осколков. Днем я ходил по крыше и когда находил дырку в железной кровле, забирался внутрь чердака и под этой дыркой обязательно находил осколок. Однажды рано утром я вышел из парадной и нашел наконечник зенитного снаряда. В другой раз нашел хвостовик от сгоревшей зажигалки. То и другое было украшением моей коллекции.
В сентябре и октябре целыми днями над городом раздавались непонятные вначале громкие свистящие звуки, приблизительно «уи-уть», напоминавшие свист и хлопок кнута. Тогда уже люди объясняли это тем, что: это корабли Балтийского флота обстреливали немецкие позиции, и снаряды летели над городом. В 2012 году я познакомился с работами Игоря Абросимова (Проза.ру), посвященными истории ВОВ. Много статей написано им о Балтийском Флоте во время блокады. Я ему задал вопрос о возможности таких обстрелов. Он подтвердил, что линкор «Октябрьская Революция» и крейсер «Киров» действительно посылали в немецкое расположение снаряды весом 100кг на расстояние до 35-37км, которые пролетали над центром города.
Наступил ноябрь, со своими холодами. Даже бесцельно болтаться по городу стало холодно. С каждым днем все больше чувствовался голод, мысли о еде не оставляли ни на минуту. Стало не до осколков. Вдруг узнал, что есть такой продукт питания - жмых, украинское название макуха ( а где-то дуранда). И ассортимент жмыхов, оказывается, был очень разнообразен. Подсолнечная макуха с шелухой семечек и без шелухи, более высокий сорт – льняная, далее заоблачные сорта хлопковая, и даже кокосовая. Грызть найденный кусочек, было верхом наслаждения. Иногда в семью попадал этот продукт. Тетка Рахиль всю жизнь для меня была непревзойденным кулинаром, и в это время оладьи из макухи, выпекаемые ею, были совершенством. Может быть, действовало выражение, что «голод самый лучший соус».
Припоминается, что во дворе Герцена 15, в августе и начале сентября, было складировано большое количество мешков со жмыхом. Потом все увезли. Всю блокаду вспоминали упущенную возможность умыкнуть мешочек. Тогда она еще не представляла ценности, и искать ее никто не стал бы.
Как я говорил ранее, кинотеатры в городе продолжали работать, наверное, до ноября. Павел работал в кинотеатре «Титан», где играл в оркестре, развлекавшем зрителей перед началом сеанса. В этом же кинотеатре кассиром работала девушка необыкновенной красоты Наташа, Павел не смог пройти мимо. Возник «служебный роман» длиной в целую жизнь.
Наступили холода, топлива в городе не было. Стали натягивать на себя все теплое. Здесь нужно упомянуть о том, что в Ленинграде было открыто много пунктов по приему теплых вещей от населения, для фронтовиков. Могу засвидетельствовать, что они все были буквально заполнены хорошими теплыми вещами, то есть люди несли, что могли. Не было в городе, да и во всей стране семьи, в которой не было одного или нескольких фронтовиков.
На этом я свои воспоминания о начале войны заканчиваю. Впереди было самое страшное – зима 1941-1942 года, пережить которую предстояло далеко не всем. В своих воспоминаниях я к теме войны постоянно возвращаюсь, Но этот очерк посвящен только ее началу, как его видел один из десятилетних ленинградских подростков. Дальнейшие события моего военного детства описаны в очерках: «Разговор в инкассаторском», «Мы из блокады», «Картофелины», и других.