Вышла мадьярка на берег Дуная,
Бросила в воду цветок.
Утренней Венгрии дар принимая,
Дальше понёсся поток.
(Е. Долматовский, “Венок Дуная”)
В социалистические времена, служа за границей, практически все военные в той или иной степени грешили какой-то мелкой контрабандой. Мои родители небыли исключением и каждый раз, уезжая в очередной отпуск, везли что-то как бы для себя, но с последующей перепродажей. Как правило, это делалось под заказ, по просьбе родственников или каких-нибудь хороших знакомых. Так, за пять лет службы, из Венгрии в Союз было привезено несколько ковров и аккордеон “Scandalli”, а обратно: два детских велосипеда, радиоприёмник, стиральная машина и двуствольное охотничье ружьё. Вот про это-то ружьё и будет мой рассказ.
У отца, заядлого рыбака и охотника, появился друг – мадьяр, полицай Пишта, такой же рыбак и охотник. По-русски он почти не говорил, но зато отец, свободно говоривший на казахском и неплохо знавший немецкий язык, быстро освоил венгерский. Благодаря этому он со многими дружил, часто выступал в роли переводчика и пользовался среди своих офицеров и у мадьяр особым авторитетом. Не уверен, что наши ружья среди охотников ценились выше, чем, например, те же немецкие, но, не особо уступая в качестве, они были на много дешевле. Вот Пишта и попросил отца оказать ему такую любезность – привести ружьё ИЖ-58, 16-го калибра. На вывоз огнестрельного оружия из Союза необходимо было иметь специальное разрешение от Коллектива военных охотников, заверенное командованием части, которого у отца, естественно, не было. Свою "норму" в одну единицу, он погасил по возвращении из первого же отпуска, посредством ввоза собственного ружья. Отметка об этом, видимо, хранилась и в каких-то таможенных гроссбухах.
Когда папа приобрёл в Алма-Ате двустволку для Пишты и принёс домой, мы все её долго рассматривали. Благородные воронёные стволы, благородные светло-коричневые цевьё и приклад, и всё это в художественных насечках. Вещь, несомненно, была солидная, очень красивая и по тем временам безумно дорогая. А моему младшему брату, Юрке, которому тогда не было и пяти лет, оно понравилось так, что при виде ружья он впадал в какой-то благоговейный гипнотический транс. Он восторженно, не дыша, смотрел на него большущими синющими глазами и целыми днями, как бы ненароком, ходил кругами вокруг чемодана, в который его уложили, как котёнок вокруг пузырька с валерьянкой. Вечером, засыпая, он бормотал что-то про ружьё и утром первым делом бежал проверить – на месте ли оно.
Путь обратно лежал через Москву, где родители традиционно вели нас в Детский Мир и покупали в дорогу карандаши, краски, раскраски и ещё что-то мальчишеское, в двух экземплярах, что бы мы не ссорились. В тот раз, среди прочего, совершенно случайно, этим “что-то” оказались два детских двуствольных ружьишка, которые громко стреляли специальными бумажными пистонами. От Москвы до Чопа мы всю дорогу, высунув языки, мулевали раскраски цветными карандашами из новенькой коробочки с загадочной надписью "Сакко и Ванцетти" а, в перерывах, играя в войнушку, носились по полупустому вагону. Мы прятались в свободных купе и лихо палили друг в друга из ружей, отчего в вагоне стоял соответствующий характерный острый запах. Но взрослые, и даже проводницы, нас не ругали, а наоборот, смеялись, шутили и подбадривали. Ох, и счастливые же были времена!!
Когда доехали до границы, перед выходом из поезда, отец, опять же совершенно случайно, открыл чемодан с ИЖевкой, спрятанной на дне, среди одежды и бросил сверху эти детские ружьишки.
Отстояв очередь, папа положил все наши носильные вещи на таможенную стойку. Процедура была привычная, скорее формальная, таможенники к военным не придирались. Благодушно улыбаясь, они, больше для вида, постукивали молоточками на длинных рукоятках по стенкам чемоданов, слегка приподнимали содержимое, как бы заглядывая внутрь и, пропускали дальше. Данное действо, на всё, про всё, занимало не больше трёх-четырёх минут.
Вот и в тот раз проверка проходила обыденно. И вдруг, когда “дядя” открыл крышку последнего чемодана, Юрок моментально пролез между родителями, взялся руками за край стойки, приподнялся на цыпочки и, распахнув бездонные, как вечернее апрельское небо восторженно-пронзительные, лучистые, немигающие глаза, заговорщицки, с придыханием сообщил:
– Дядя, а у нас там… РУЖЬЁ!
Таможенник, глядя на два детских ружьишка, лежавшие сверху, снисходительно улыбнулся:
– Я вижу, мальчик.
– Не-е-ет, дядя, а у нас там… ЕЩЁ… РУЖЬЁ!
– Я вижу, вижу, мальчик. Захлопнул крышку и толкнул чемодан.
Юрка, обиженный такой непонятливостью, хотел ещё что-то сообщить “дяде”, но мать, от греха, ласково подхватила его, а отец чемоданы и мы быстро перекочевали на венгерскую сторону.
Я потом долго не мог взять в толк, чего это у родителей так вытянулись и побледнели лица?
Видимо, в честь такого “пронесло”, отец повёл нас тогда в мадьярский ресторан, где даже днём играл живой оркестр, и мы, первый раз в жизни, попробовали грибной суп с оливками. А мама с папой, соединив руки и глядя в глаза друг – другу, поклялись никогда больше не связываться с контрабандой оружием…
M.V.