ALEX WALKER
ВОЛЧОНОК
Чтобы Жизнь улыбалась волкам – не слыхал.
Зря мы любим её, однолюбы.
Вот у Смерти – красивый широкий оскал
И здоровые ровные зубы.
Владимир Высоцкий
Серому всегда нравился этот ехидный, злой почти что прищур, с которым смотрит на него Красная Шапочка. В этом презрении – не садо-мазо-игры, а реальная борьба за власть двух садистов, из которых каждый мечтает хотя бы сегодня оказаться наверху – а для этого любые средства хороши. Она может обойтись элементарной сказанной в лицо гадостью, а может всерьёз планировать уже момент, когда в полном соответствии со сценарием сказки ей улыбнётся-таки набить ему брюхо камнями.
И то тоже нравилось Серому Волку, что вся эта откровенная, развратная в наглую сексуальность исходит от юного, не испорченного так ненавистными Серому крупными формами тела. Девичьего тела. Почти детского…
Почти даже мальчишеского.
И можно вполне правдоподобно делать вид, что у него с ней действительно такая вот бурная любовь-ненависть, и ни при чём тут совсем Иван-царевич. Для всех, кроме неё, правдоподобно…
Ведь Серый Волк Ивану-царевичу просто бескорыстно служит?!
Так чего она сейчас-то щурится?
-Эй ты, которая в волчьей шапке мясом наружу! Что-то я не уловил… О чём это ты…
Роткепхен треплет Волка за уши и смеётся…
-Что ты уж прямо святого из этого Царевича лепишь? Типа и хотеть его даже недопустимо. Нормальный среднестатистический извращенец!
-Чего это он извращенец?! Да у него сроду ни одного мужика не было! Вот и сейчас он с Варварой-царевной крутит…
-Да, конечно, с Варварой…- глумливо смеётся Роткепхен. – В педерастичесих связях не замечен. Только в скотоложских.
-О чём ты?! – искренне не понимал Серый.
-А о том, что Варвара эта – такой же оборотень, как и ты!!
Ярость распластала Серого Волка в длинных, прошивающих километры прыжках. Или может не ярость, а похороненная в глубине души обида: он не оскорбил Царевича волчьей своей (да в том ли дело, что мужской, главное – волчьей) любовью, а Варвара не поберегла, хоть и такой же волкодлак, а – посмела…
А-ах!.. Эта тварь ещё и рожает!.. Серый Волк запустил адскую машину своих челюстей и когтей, и к тому моменту, когда подоспел Иван-царевич, успел оправить в мир смерти незадачливую, хоть и удачливую, казалось, соперницу и двух её новорождённых дочерей.
Подоспевший Царевич пытался отбить хоть тело жены у озверевшего своего прежде верного слуги (Оттого и озверел, надо понимать, что верность его благоговейную Иван, если разобраться, в грязь втоптал, и теперь Серый развенчивал ложные идеалы… Ах, Иван, запретный не внешним каким-то «нельзя», а внутренним пониманием какой-то его святости… Эх, лишь привидевшейся Волку святости…), но тот напоминал взбесившийся танк: рвал и рвал зубами тело соперницы, и подступиться к нему не было никакой возможности.
Серый вспорол зубами брюхо царевны-волчицы, и тогда на свет появился ещё один волчонок. Сын, умерший во чреве погибшей матери…
Того, что случилось с Серым Волком в этот момент, не понять никому. Он и сам, наверно, этого не понял, но вот – случилось. Переклинило, что называется. Душа зашлась от нежности. Весь смысл существования его и всего мира сосредоточился в этом мёртвом волчонке, а почему – выяснять было бесполезно. Случилось.
Серый принял человеческий облик, подхватил тельце детёныша на руки и рванул к себе в Шанце.
Большие ли, маленькие ли, кошки ли, собаки ли – но они всегда продолжают вылизывать мертворождённых своих чад, даже если кажется, что надежды нет ни малейшей, и детёныш окончательно и бесповоротно мёртв. И оказывается иногда ошибкой безнадёжность.
Так случилось и сейчас. Щенок пискнул, и воздух расправил его лёгкие, которым, казалось, не суждено уже было вдохнуть и задышать.
И Волк смахнул лапой с морды слезинку облегчения и нежности…
Волчата растут быстро. Особенно те, что в основном-то люди. Достигают того возраста, в котором хотят остаться на всю жизнь, и консервируют в нём свою вечную молодость.
Как Серый привык быть парнем лет двадцати трёх или двадцати четырёх, так и Волчонок стал скоро мальчишкой лет пятнадцати-шестнадцати.
Когда оборачивался он мальчишкой человеческим, тогда и Серый Волк стремился к облику человечьему, и даже Шанце являло собой вполне обжитую людскую квартиру, даже не слишком холостяцкую. Если же принимал мальчишка облик волчонка, отползая в тоске в дальний угол Шанце (просто в эти моменты волчьего логова) – на Луну что ли повыть, то и Серому в такие минуты было всё людское постыло. Серый Волк – он и есть Волк. Серый, да, да…
И всё же Волчонок чаще принимал облик человеческий, уходя из странного их мирка в большой и больной мир, даже имени своего в котором Серому он так и не открыл.
Красив он, конечно, был немыслимо, и всё же даже в красоте его боли и печали было больше чем самой красоты.
Только Серого Волка в эту печаль он не приглашал – не было ему никакого дела до фанатичной готовности Волка печаль эту и боль с ним разделить. В конце концов он не просил убивать мать и сестёр, утаскивать его, едва живого, у отца, спасать, предварительно угробив практически насмерть…
Как-то, глядя, какими печальными стали опять глаза Волчонка, когда говорил он по телефону:
-Предательница… Как ты могла… Уходишь? Ну и уходи, но я тогда тоже уйду… - Серый Волк не выдержал. Нашёл эту девчонку, принёс Волчонку – полупридушенную, бесчувственную, покорную…
…Как он орал… Нет, ну как он орал… Привёл, конечно, девчонку в чувства – а она и слушать его не стала, что ни при чём он. Глянула как на чужого, как на врага даже – и исчезла. Серый же выслушал длинную речь, вернее, вопль, почти лишённый печатных слов, о своих умственных способностях и душевных качествах…
Но однажды заметались тени в окнах и ужас в глазах Волчонка.
-И в этой жизни нашли… - выдохнул он. Огромные карие глаза не помещались на лице – а в них не помещалась – жуть…
И тогда Волк шагнул к нему, обнял, прижал к себе.
-Я не пущу их, не отдам им тебя, кто бы они ни были…
Волчонка трясло, но Серый прижал его к себе – крепко и бережно, и дрожь стала утихать.
В ту ночь они уговорили два литровых «Мыса Чуркина» и едва ли не блок сигарет. Серый прижимал голову Волчонка к своему плечу, тихонечко, бережно русые прядки перебирал, а пацан рассказывал ему о страданиях земной своей человеческой жизни.
…Кем они стали теперь? Отцом и сыном? Братьями? Да разве в словах дело, если теперь они были – родными…
Серый верил: там, за гранью жизни и за чертой смерти, где нет тела и поэтому нет телесных удовольствий и соблазнов, но нет и телесных преград и запретов – они встретятся, и тогда их души, для которых уже действительно не будет телесных запретов, будут навсегда, на всю бесконечную вечность, вместе…
-Ты живёшь со всеми этими царевнами-оборотнями ради того, чтобы от них кусочек вечной молодости получить? – спросила Роткепхен.
Иван-царевич промолчал. Поморщился только: ну вот чего эта чёртова Красная Шапочка опять не в своё дело лезет?! Но та не унималась: с появлением Волчонка Серый Волк – в силу кощунственности теперь для него даже мысли об этом – о сексе с ней и не вспоминал, а её голодать не устраивало, пусть даже для этого придётся изменить давно обкатанный сценарий.
-Чего молчишь?! – наседала она на Царевича. – Все твои Василисы, Настасьи, Елены – кто может поручиться за их человечье происхождение?!
-Я! – Иван старался держаться решительно и строго. Но Роткепхен смеялась:
-Ты! Ты сам отлично знаешь, что Варвара – никакое не исключение, и все твои остальные – такие же оборотни. Ты специально ищешь их, потому что думаешь, что лишь так сохранишь вечную молодость. А можно ведь и по-другому…
-Как?
-Со мной. Только мы должны осуществить ту часть сценария, где Волку брюхо набивают камнями. Как тебе идея?
-Можно.
-Но пащенка его тоже надо убрать.
-Ты что?! – возмутился Иван. – Он вообще-то мой сын.
-Ага, - зло фыркнула Красная Шапочка, - сын волчицы, выкормыш Серого Волка, знать о тебе не знающий и вспоминать не вспоминающий. Сын – твой позор. Я тебе сына-человека рожу. И дочь. И не по одному. Согласен?
-Да.
Их взяли порознь, воспользовавшись очередной отлучкой Волчонка. Шприц-парализатор – и Серый слышал всё, что они говорили, а изменить ничего не мог …
-Вспори ему брюхо, - распоряжалась Роткепхен, и Иван чиркнул ножом по животу Серого. – Теперь камни.
-Куда камни? – спросил Иван-царевич.- Там же потроха?..
-К ****ям потроха! – распорядилась Красная Шапочка. – Выкидывай и загружай камни.
Иван подчинился с какой-то даже радостью, во всяком случае – с глумливой мстительной улыбочкой…
…Не боль от вырванного сердца… Страшное понимание, что Волчонок тоже попался, и ничего уже не сделать с этим, не исправить никак, только лишь можно постараться доползти-таки до него, чтоб не был он один в последние свои минуты, чтобы не так больно и страшно было ему. Не умереть раньше него…
Неимоверными усилиями удерживая жизнь и сознание в лишённом сердца теле, волоча неподъёмные каменюки в не зашитом даже, а какой-то простынёй подвязанном брюхе, Волк всё же дополз до своего детёныша…
Череп Волчонка был разбит в крошку. Кровь засохла на шерстинках. И всё же он был в сознании… Непереносимая боль туманила прекрасные карие глаза – но сознания всё никак не выключала…
-Я иду к тебе… - шептал Серый. – Я с тобой… - Он не думал сейчас о вечности, лишь бы в эти последние минуты не оставить пацана одного, разделить боль его и ужас… Не умереть раньше него… На вечность уже нет сил… - Я с тобой, родненький… В жизни и в смерти – всегда с тобой – до конца…
Волчонок услышал… Почувствовал, как Серый Волк дотянулся лапой до его лапы, тихонько погладил её. Слезинка скатилась по морде Волчонка. Серый слизнул её.
-Ничего… - шептал Серый. – Уже недолго, потерпи, родненький. Скоро боли не будет. – Он ещё раз лизнул Волчонка в морду – и почувствовал его последний вздох.
И тогда он разрешил и себе уйти туда, где боли не будет больше. Разрешил себе умереть.
Боли не будет. Лишь тоска по единственной дорогой и любимой на всём свете душе…
Он умер, и его душа вслед за душой Волчонка упала в вечность небытия…
Вечность… Нам ли решать, будет ли она у нас – и какая?..