Часть II Силой сердца. От масок – к маске.
Глава 4
Как ни странно, но остафьевская версия биографии «нью Сафо» не оправдывает страхов. Фантазия не вышла за рамки приличия и не накрылась покровом банальностей. Страдающая душа поэтессы, потерявшей возлюбленного в ранней юности, не смогла перешагнуть черту отчуждённости от мира. Она так и осталась на аллегорическом, воображаемом берегу. Не захотела броситься в житейские волны. И, потому, её творчество доселе неведомо никому. Что же побудило искать собратьев по перу? Так это, скорее, поиск товарищей по несчастью. Всех тех, кто познал утрату близких. Некое духовное единство душ, ищущих покоя в творческом порыве. Сафо замкнута, странна, глубока и одинока. Это несчастная, живущая воспоминаниями и некоторыми неосуществлёнными желаниями. Живость её слова не соответствует её образу. Возраст свой она тщательно скрывает, но выглядит очень молодо; однако, свойственная ей манера держаться, выдаёт особу на возрасте. Что-то между 45 и 55 годами. Сафо чрезвычайно чувствительна, хрупка, в ней явно виден душевный надлом. В общении скованна, и, несколько рассеяна, говорит мало и неохотно.
Такая щедрая в своём творчестве на слова, в общении – совершенно немногословна. Часто недоговаривает, резкую речь переносит с трудом: может, даже, упасть при этом в обморок. Сафо – хрустальная ваза, к которой лучше не приближаться. Если она и согласится на сотрудничество с издательствами, то только через посредника в лице Людмилы Остафьевой. По той простой причине, что ей льстит умение читать её стихи этой артистической натурой.
Данное резюме повергло в благоговейный шок некое, по большей части, мужское сообщество, к коему принадлежит моя Людмила Климовна. Эта часть жизни подруги была закрыта не потому, что та туда не пускала, нет! Просто,самой не особенно и хотелось туда заглядывать. И многочисленные Людкины рассказы из этой области, входили в одно ухо и тут же выходили в другое, оставляя в сознании осадок ощущения чего-то не очень чистого: после них всегда хотелось забраться в душ. Людка чувствовала это и, потому, говорить об этом, последние полгода старалась как можно меньше.
- Бринка! Они все в шоке. Ты для них как инопланетянка, в крайнем случае, стоящая на учёте в психдиспансере. Там даже, у нас один доцент… Так он сказал, у тебя синдром… - Людка жмурится, щёлкает пальцами.
- Маниакально-депрессивный что ли?
- Нет, - крутит головой Людка. – То, есть – депрессивный – да. Но без мании. Что-то другое там было.
Людка машет рукой:
- Ну, ладно, чёрт с ним. В общем, ты для них – нереальная, но крутая. Один мужик, говорят, был импотент, а теперь он, благодаря твоим стихам, ГИ-ГА-НТ! – Людка выкатывает на лоб глаза вместе с этим словом.
- Люд, мне страшно.
Действительно страшно: поджилки так и трясутся, какой-то нервный озноб то и дело пробегает вдоль позвоночника.
- А мне, страшно интересно посмотреть, как они все попадают, увидев тебя. Надо будет загримироваться тебе под выходца с того света. И голосом поработать замогильным, что б мороз по коже драл. В общем, ты должна быть нереальной на все сто. Им там жутко интересно, какая ты в натуре. Короче, готовься к сьёмкам, к автографам… Да, – прищёлкивает Остафьева пальцами, - ещё одно! Если что предложат – пей мало, а ешь ещё меньше…
- И где же это всё будет?
Сопротивление бесполезно – судьба в душе задушевной подруги накинула петлю, придушила, опутала сетью невидимыми нитями, прочными и плотными. Сквозь эти ячейки не проскользнуть. В ответ на вопрос, Людка беспечно встряхивает головой, пожимая плечами:
- Сама ещё не знаю. В одном из наших офисов, наверное, если только зал какой-нибудь не достанут. Не волнуйся, мы туда не поедем, нас туда повезут. У нас будет доставка, туда и обратно.
- Достав-вка-а. - Голос импровизирует замогильный звук — уроки театральной студии ещё помнятся.
Людка ойкает от неожиданности и хлопает в ладоши:
- З-здорово! — Хохочет она — я однажды таким голосом воспиталку до обморока довела у нас в детском доме…
- Люд, а зачем это нужно? Мы ж не на маскарад идём. Зачем это детство?
- Бринулик!!! Это интрига! Понимаешь? Это пиар-ход! Ты для них –аномалия. Это твой образ. Раз они изначально восприняли, как потустороннюю, так надо предвосхитить их надежды. Пусть они от одного шока перейдут к другому. А потом, мы ещё что-нибудь сотворим… Они там все одуревшие от однообразия, примитивные: тупые анекдоты, плоские остроты — с жиру бесятся, хотят сами не знают чего. Им хочется необычного, сильного. Чего-то такого весёлого, таинственного, самобытного… В общем, того чем не обладают сами.
- Ага! А я, значит, их как клоун развлекать должна!..
Людка выкатывает глаза:
- Но это же окупается!!! Да и к тому же, при чём здесь они?!! Развлекайся сама, прикалывайся над ними... Поверят, не поверят - какая разница. Не в этом дело. Дело в оригинальности: то ли у тебя гормоны мужские, то ли ты операцию на связки перенесла, или у тебя мистическая сущность… Им сплетни свежие нужны, пища для разговоров. Им же говорить не о чем — это же болото! Хвастаться им друг перед другом уже нечем. Умные среди них скучают, дураки дурью маются от безделья, деловые головной болью страдают. И всё потому, что души нет, только бабло, тачки, тряпки, искусство-ширпотреб, шмотки… Да, всё дорогое, всё красивое, а радости нет. Таланта нет. Потому они на тебя повелись. Ты для них — и НЛО, и Йети, и лохнесское чудище, и Бермудский треугольник… Но не где-то там, а тут, рядом — удивительное рядом! Экзотика под боком! Существо… живое, на грани фантастики — сказка на яву!
На Остафьеву снизошло вдохновение. Её аннотация на Смелову, сдобренная сравнениями и красочными образами — это поэма в прозе. Моя Остафьева — образчик рекламы. Она как никто умеет преподнести, соблазнить, вдохновить и увлечь. Это прирождённая проповедница, аферистка-авантюристка, интриганка-провокаторша, импровизатор. Быть в гуще событий, в курсе всего, владеть некоей тайной – во имя, или ради того, чтобы чувствовать себя более сильной. Выделяться на фоне человеческих лиц. Иметь ко всему доступ, быть первой — это её путь и судьба. И она идёт по этому пути не задумываясь, держа нос по ветру, ушки на макушке, с широко открытыми глазами: для начала поймать, а потом думать для чего это надо. Но поймать, не пропустить. Короче, Смелова попалась.
Тройной белый грим, сочно затемнённые тенями глазницы, бледно розовые губы отражают в зеркале лицо, если не покойницы, то уж исчадия ада точно — это готовый персонаж Хэллоуина. Готы такую примут на ура. Но причёска классическая: прямой пробор, узел на затылке. Лоб перечеркивает янтарная нить. Янтарные серьги…
Довольная Людка вынимает мобильник, настраивает камеру:
- Бринчик! Попробуй прочесть своим нежным голосочком несколько своих бессмертных строк. Общество надо подготовить заранее... Ну-ка улыбнись… В-вау-у, — трясёт Людка головой, словно прогоняя видение, — если у меня мурашки забегали, что ж с ними-то будет!
Ужели кровь не вдохновит
Касанье дерзких рук нетерпеливых,
И губ дрожанье торопливых,
Приблизивших заветный миг?
Ужель тиски объятий исступлённых
Не смогут глаз воспламенить?
А взгляд тревожный, нежный, томный
Желанье страсти не узрит?.. *)
По остафьевской физиономии, из-за корпуса мобильника видно, что её обладательница, если не в состоянии оргазма, то уж точно в его преддверии.
…Немая страсть милее слов.
Движенье в немоте бездонной,
Не осквернится грубым стоном -
Всё скажет взгляд, его безмолвный зов.
Испепелённое сознанье
Застынет в неге роковой.
Царит одно, одно желанье -
Любви - всесокрушающей, святой.
Людок бухается на табурет, падает лицом на руку. Её плечи сотрясаются в беззвучии. Неужели смешно? Остафьева поднимает голову: залитое слезами красное Людкино лицо светит синевой глаз в какие-то заветные дали. Она громко и длинно всхлипывает.
- Нет, не могу… — Наконец выговаривает Людка и ревёт, ревёт уже во весь голос. - Еесли бы м.. мне т..аккое — хоть один парень м..муж..жик… Н-н… ну хоть один рраз… Ну хоть что-нибудь похож-жее!!!!..
Это крик души. Души тоскующей по настоящему чувству. Души обездоленной, согревающейся лишь своим теплом в холоде человеческой вселенной, души жаждущей, алкающей любви. Людок размазывает слёзы по лицу.
- Н-ну откуда? — Дрожит Людкин голос. — От-ку-да-ты-эт-о-бе-рёшь? Ка-ак ты это делаешь? Ведь это же…
Яростный зубовный скрежет с щемящим душу стоном — это как личная подпись на документе.
Да! Может быть так и рождается что-то. Вот так, в мучениях, в неясных очертаниях. Вдруг вспыхнет искра чувства, а в след за ней - огонь. Тот самый, яркий, святой, чистый. И это жизнь, прибежище, судьба. Это действует сильнее, чем предполагала. И всё-таки нет нужной уверенности. Нет! Почему?
Зеркало отражает, содрогающуюся душу, маску скорби: лицо вампира недопившего крови. Людок резко вскидывает руку с мобилой.
- Снято!! - Звонким голосом выкрикивает она, словно несколько секунд назад с ней не было нервического припадка.
***
Кадры остафьевского фильма ужасов впечатлили публику. Макияж «а ля гот» и «вокал» не ввели в заблуждение. Макияж лишь выразил душевную доминанту, состояние сознания. На счёт же голоса, все остались в полном убеждении, что это накладка, или искажение, что же касается стихов, так они вызвали благоговейный трепет. Людку обвинили в шарлатанстве, в сознательной порче голоса автора. Ей заявили, что если поэтесса за это на неё в суд, то с Людки за святотатство сдерут приличный штраф, или дадут три года условно. Людок подставилась, и потому, придётся кое-кому демонстрировать свои вокальные способности.
Зима проходит в чудовищной горячке. От поэтических бдений, репетиций образа, роли: всё как во сне, с реалистическими вкраплениями матерной брани, под неусыпным остафьевским оком. Это настоящая шестая палата, дурка на выезде, бесконечный кошмар! Ужас! Ад кромешный! Проклятие. Остафева! Ты моё вечное проклятие! Твоя любовь — каторга в каменоломнях!!!
Питерская весна — целый набор сюрпризов погоды. Сплошные неожиданности и редко приятные. К ним, однако, надо быть готовым и не расслабляться. За сутки до корпоративной вечеринки со всеми шмотками перебралась к Людке, сделав предварительный звонок в ижорский ОВД с сообщением о обречённой пустовать, в течение трёх суток смеловской даче.
Остафьевская квартира превращена в гримёрку и мастерскую по отработке имиджа. От долгого отсутвия практики, в сознании выработался комплекс неуверенности. Но совместные воспоминания многое воскрешают из небытия. На целые сутки предстоит пропасть родному голосу. Питие яблочного уксуса на кипятке и сырых яиц делает связки фантастически эластичными — из них уже можно лепить что угодно. Жить предстоит в гриме, и, потому, ни о какой еде и исполнении прочих потребностей не может быть и речи. Кожа выбелена припарками из столового уксуса. Грима-белила применено минимально, а вот тени вокруг глаз насыщены основательно, но с эффектом «реалистик». Нужно показать — Сафо к косметике не испытывает пристрастия. Весь упор на «натурал». Данный образ должен изображать чахоточную в последнем градусе, отчаянно молодящуюся, старуху. И верно, теперь Смеловой при всём желании уже нельзя дать восемьнадцать. В сочетании же с вокальной спецификой, возрастные рамки расширились до невероятных пределов. Возраст можно уже предполагать любой, вплоть до ожившего, хорошо сохранившегося трупа великой грешницы времён египетских царей, посланной в командировку на землю из приисподни для повышения квалификации.
Кое-какие тайны театрального имиджа, и совсем незнакомые широкому кругу рядовых обывателей, сделали возможным то, что возможно сделать только при наличии специального опыта и практики. В школьных спектаклях, где по пьесе полагалась старуха, учителя наивно полагали наличие чьих-нибудь бабушек, любезно согласившихся помочь внукам, и даже не подозревали об истинном положении вещей. А ведь только при одном из способов, как питьё холодного молока с мёдом, горчицей, солью, можно накрутить возраст до полутора-двух десятков лет за сутки. А если ещё при этом не спать и сидеть при ярком свете, нюхать ацетон, вдыхать Дым от гаванской сигары…
Чудо перевоплощения налицо. Тяжёлое испытание для остафьевской нервной системы. Людок зрит произведение искусства. Долгая пауза, с вытаращенными небесными очами, частым сглатыванием и бурным дыханием, завершается диким пронзительным визгом, в полуобморочном состоянии. Труды превзошли все ожидания. Глядеть саму на себя в зеркало неприятно: ходячий манекен из очередного сериала ужасов,или подруга Дракулы, это самое меньшее, что приходит на ум при созерцании самой себя. Ослепительная фосфорическая бледность кожи, оттеняющая чёрные волосы, брови и длинное, до пят, чёрное платье, облегающее фигуру, чёрные до локтей перчатки – зрелище эффектное, что и говорить, но жуткое. Взгляд приобрёл нечто зловещее, неуловимое, и, в то же время, явное. Людка наконец-то берёт себя в руки:
- Смелова! Я… я не ожидала, честное слово.
В глазах Остафьевой, похоже, недоверие, кажется, она даже сомневается в том, что разговаривает с Смеловой. А с кем же она разговаривает тогда? Дело ясное: имидж-студия переусердствовала.
- О-о… как я понимаю Франкенштейна!!! – Выдыхает Остафьева. – Смелова! Не молчи, скажи что-нибудь.
- Я люблю тебя, Людмила. – Произносит голос потустороннего мира.
Движение бледных, почти слившихся с лицом губ, в сочетании с взглядом глаз, смотрящих, словно, из пещеры, респект теням, это - что-то невозможное! В душе от этого так и передёргивает:
- Тьфу, ты, мать твою! К чёрту! Не хочу быть такой!!
Эти слова и сугубо человеческая реакция полностью меняют картину.
- Н-не-ет!!! – Страстно восклицает Людок, она уже полностью пришла в себя. – Бриночка! Всё очень хорошо! Просто отлично! Ах, сюда бы Станиславского! Что бы он сказал?! — Всплёскивает руками Остафьева.
Предостерегающий жест руки имиджмейкера Остафьевой и её возглас показывают стойкую душевную организацию, способную перенести ещё и не такое.
- Значит так, Смелова, - Людка обрела полностью деловой тон, - за ночь мы должны полностью освоиться с твоим образом, а завтра вечером, мы уложим всех наповал. Ну-ка, пройдись.
Людка хмыкает, глядя на походку.
- Нет, - наконец говорит она, - не пойдёт, ничего оригинального. Это походка манекенщицы, безликая…
- А может, хромать?
- А на какую ногу ты бы хотела?
- Да без разницы.
- Ну, попробуй…
Людка следит инквизиторским взором, качает головой:
- Нет, хромота – банально. Слушай, а попробуй как-бы плыть, тогда у тебя движение в плечевой пояс перейдёт, и при твоей худобе это будет нереально… Ага! – Восклицает она довольно. – Ну-ка, прогнись чуть в пояснице… Угу! Плечи назад, и больше динамики вверху… Да! Умница, да!! И вот так голову… Да! Молодец! В-вамп! Натуральный вамп!!
Остафьева светится от счастья:
- Мы нашли!..
- Только одно, Остафьева! Есть одна нестыковка. Ты им говоришь, что я хрустальная ваза, а не поверку я оказываюсь вамп – это не вяжется.
- Ещё как вяжется. – Возражает Остафьева. – Это говорит о поэтической, противоречивой натуре. «Вамп» – сущность, а «ваза» - душевный надлом, реальность. Ты согласна?
- Что ж, пожалуй. Только…
- Что?
- Да вот, думаю, как на ночь расположиться. В смысле где и на чём.
- А ты что, забыла? Когда-то для тебя в этом вопросе проблем не было.
- Поняла, на шкаф намекаете, сударыня. Нет уж, одного раза хватит…
В своё время, пришлось переночевать в шифоньере, стоя, чтобы не измять бальное платье. Та ночь многого стоила, среди плащей, пальто и нафталина.
Стул, с высокой спинкой, длинным сиденьем в кухне – годится. Но не годится кухня – тесная и заставленная. Если Людке приспичит, среди ночи туда вторгнуться, может произойти катастрофа. Спать-то придётся с вытянутыми в сторону руками и полностью вытянутыми ногами, находясь лишь на двух точках опоры – основании шеи и копчике. Стул вносится в комнату. Поперечина на грядушку спинки стула: прикреплённая эластичным бинтом гладкая берёзовая доска завершает станок. Дальше – петли для рук из того же эластичного бинта. Приносится ширма из душевой: хоть комната достаточно просторна, но Людка страхуется основательно – мало ли.
Эта стерва попутала–таки. Она профессионал. Нет, это я себя сама попутала – её руками. Сама себя изнасиловала. Я – змея подколодная! Провокатор. А Люська – моя жертва. Я её ужалила в сердце, и она потеряла навечно покой. Это всё – из-за меня! Весь этот дурдом из-за меня. Я, конечно, порядочная сволочь, ничего не скажешь.
Уймись, печаль, уйди усталость.
Уже немного и осталось,
Но внемлет чувство только ей,
Тоске любви, любви моей.
Она себя не исчерпала,
Хоть, и растратила себя:
Её высокое начало
Ттворит начало бытия.
Шагов, чуть слышный слабый звук,
Биенье сердца не нарушит,
И обласкает жадно душу,
И сохранит её от мук…
Упражнение на связки перед сном – вещь необходимая, особенно для такого специфического тембра. Людкин мобильник пискнул, включилась функция записи, увековечивая момент. Стихи рождаются сами. Да, есть причина их рождения, есть. Но сам процесс зачатия и развития – тайна даже для самого поэта. Озарение. Откровение. Вдруг, окатит жар, охватит всё внутри, и, вот уже, сердце бьётся в полном согласии… А потом – слова. Слова уже потом, сами собой, из сердца, из сознания, из души, и их не удержать. Потому что попытка их удержать – преступление.
Мой милый, где и когда мы встретимся с тобой? Мой невидимый-долгожданный, желанный- родной, всё, что что я делаю – для тебя. Где ты? Где ты, любовь моя? Я тебя узнаю! Я узнаю тебя! И даже знаю как: сначала забеспокоюсь, сердце забьётся. Сильно-сильно! Закружится голова, и, только потом – я тебя увижу. И пойду навстречу. Руки наши коснутся. И мы ничего не скажем. Зачем? Мы и так знаем всё, что можно сказать. Мы всё знаем друг о друге. Давно-давно. Зачем повторяться? Надо утонуть в глазах, навсегда раствориться на губах, слиться в один поток. Я не жду тебя, я иду к тебе навстречу. Через много-много времён и путей, я иду и не собьюсь. Я знаю!
Я узнаю её во всём,
В сиянье ночи, в свете дня.
Она сама меня найдёт,
Но ей бегу навстречу я.
Мой бег—потребность двух начал,
Он — отраженье двух природ:
И духа, что её венчал,
И плоти, что рождает плод.
Её я жизнью одарю,
Ей эта жертва лишь нужна,
Её я отблагодарю
За то, что есть во всём она.
Благодарю, благодарю
За благо света, за покой,
За знанье правил, за игру, ту,
Что она ведёт со мной.
Сон, сидя по стойке смирно, с вытянутыми в стороны, руками, исполнен прелестью новизны. Но и только. Основание шеи саднит, копчик ломит. Маска грима придаёт ощущение скафандра. Проклятый имидж! Сколько ради него надо пережить!
- Бринка! — Доносится голос из-за ширмы. — Живая?
- Что-то не пойму сама. — Голос на автомате выдаёт заданную программу.
- Ну, не фига себе, так в роль войти! — Шепчет Людкин вкрадчивый голос. — Смотри не привыкни. Что я тогда буду делать? Ты же даже во сне таким макаром выражалась…
-Я! Выражалась!!? И как же я выражалась?
- В смысле, стихи читала. Таких у тебя ещё не слышала… Похоже, ты их во сне сочиняешь. Хочешь послушать? У меня записалось. Ты меня вчера убаюкала, и я забыла отключить.
- Давай…
«Я узнаю её во всём, в сиянье ночи, в свете дня…» - Начинает вещать глас нечисти из остафьевского мобильника.
- Остафьева! - Людка ойкает от неожиданности. — Брось меня по имени называть. Переходи твёрдо на псевдоним. Ты не можешь произносить моего имени. По крайней мере, пока. Мне совершенно не катит, чтобы его знали другие…
Людок вздыхает:
- Да, ты права, дорогая Сафо.
- И, вот ещё что, думаю там не поверят про хрустальную вазу. Баба с таким голосом не может быть хрустальной вазой. Я конечно им его продемонстрирую ради тебя. А потом выдам всё это за шутку. Свою. А ты будешь в стороне удивляться заодно со всеми.
Людок бурчит что-то себе под нос.
- Н-ну, попробуй, наконец говорит она, только странности в тебе поубавится. Рейтинг снизится…
- Да ну его к дьяволу такой рейтинг! Я его стихами компенсирую… Говорить буду стихами, на ходу импровизировать. Ну, разумеется, не сразу. Но, думаю, освоюсь. Хотя, я бы вообще-то, общаться с этим бомондом хотела через тебя, а не напрямую. Ты их там всех знаешь. Ты — своя, я — чужая.
- Ты уже там заочно своя, дорогая Сафо. Тебя там по стихам знают. А после того, как я им тебя показала, их интерес - аж до небес. Они хотят с тобой говорить. Меня они уже наслушались, им охота тебя услышать. Натуральную, — Людок шуршит материей, видимо надевает платье, — а мне главное, чтобы меня там за трепло не считали.
- Ладно. Но я буду немногословна…
- Это как хочешь. Главное, не молчи как рыба. Ежели чего, я тебя заблокирую. Хотя, ты сама можешь это сделать: хлопайся в обморок. Они предупреждены. Так что, вина целиком на них будет…
Копчик наконец перестал ныть. Потихоньку стало отпускать шею. Людка бегает по комнате, видимо убирает после вчерашнего, так что ширму лучше не покидать во избежание роковой случайности. Окна квартиры выходят на утренний свет. Дома, дома… и лишь, то тут, то там лоскуты облаков, разбросанные по небу. Видимо уже далеко за полдень, судя по световому отблеску на крышах. Остафьева!
- Ау!
- Который час?
- Половина четвёртого.
Роковой час неумолимо приближается. Что принесёт этот вечер? Будут новые лица, люди. Будут говориться какие-то слова. Глупые, умные… Взгляды будут щупать, раздевать, изучать. А потом, все эти пресыщенные собой станут обсуждать, осуждать, высмеивать. Делать всё то, что привыкли делать за свои деньги. Но это всё мелочи. Главное - в другом, станет ли этот день очередной ступенью к цели? Приблизит ли он к ней? Что же чутьё? А оно какое-то вялое, неопределённое. Видимо, надо отбросить рассуждения. Заранее, сейчас, сегодня рассуждать бесполезно. Не над чем. Ещё вчера можно было, а сегодня нужно просто принять жизненный поток в новом качестве. И всё должно быть естественно, без напряга.
Шаг сделан, и, сомненья пали,
Подобно одеяньям на ковёр.
Мы оба устоим едва ли
Друг перед другом. Взор во взор.
Соединение потоков
Нас в волны унесёт любви.
Мы были оба одиноки,
И, наконец, мы обрели.
Не отпускай меня, мой милый,
Но вырви стон, не раз, не два…
Я так хочу, хочу так сильно,
Как и не думала сама.
Ведь я ещё себя не знаю,
Ещё я не начатый холст.
Художник — ты, и ты ваятель,
Свершений радужных исток.
Твори меня своею волей,
Верши меня своей рукой…
В квартире возникает движение. Приглушённые звуки голосов, а точнее, шёпот.
…Что от начала первой боли
Подарит радость и покой.
Голоса за ширмой:
- Слышишь, как увлеклась? - Людкин.
- Ничего себе, — молодой мужской, —обалдеть!
–А вы ещё не верили. — Упрекает кого-то Людка.
- Ты уверена, что это не трансвестит?
- Дурак!!! — шипит яростно Людок — Чего болтаешь!? Знаешь, какая она чувствительная!!! У неё семь пятниц на неделе. Возьмёт вот сейчас и откажется ехать. И что ты потом Акумову скажешь?
Кто-то виновато сопит в ответ.
- Сафо-о-о… — нежный Людкин голосок подобен серебрянному колокольчику. В его переливе столько оттенков! Так говорят только сердобольные мамаши с капризными младенцами, привыкшими тиранить души своих близких безнаказанно.
- Да, дорогая…
- За нами приехали... Уже время… - Неуверенно, просительно-моляще и с робкой надеждой, тянет Остафьева-мамочка.
Моё появление из-за ширмы- не больше, не меньше — шок. У парня отвисает челюсть. Людок вздрагивает, но она уже привычная. Умильная улыбка не сходит с её лица. Но очевидно, для взгляда нового человека — явление впечатляющее. Парень как вдохнул, так и забыл выдохнуть. У Людки в глазах торжество.
- Павлик. — Показывает она на высокого, стройного блондина с карими глазами.
- З-здрассс… - заикаясь кивает Павлик.
- А это - Сафо! — Людка победно вскидывает подбородок. — Разумеется, это псевдоним. Но Сафо поклялась, никому никогда не открывать своего настоящего имени, даже мне.
Снисходительный кивок в ответ выра зительней слов. В глазах Павлика смесь ужаса и любопытства, они раздевают. Раздевают досконально, заставляя невольно смутиться — реакция нормальной женщины. «Да, это женщина», — выносят глаза Павлика мужской приговор, — «женщина, но с гормонами у неё проблема». Судя по некоторой суетливости, появившейся у него в ногах, ему чего-то стало не уютно. Пауза угрожающе затягивалась.
- Я – готова. — В этих двух словах целая вселенная оттенков. Театральная студия при Мариинке на пару с имидж-студией «Ост-компани-продакшн» выдала эксклюзивный, артистический продукт дикламации. Бедняга-блондин облегчённо вздыхает и стартует, срывается с места, крикнув на ходу: «Карета ждёт дам!»
- Н-ну, С-сафо, держись! — выдыхает Людок, набрасывая на мои бледно-фосфорические плечи черно-бурое манто.
*) здесь и далее, во второй части романа, использованы стихи Катиславы Юрьевны Коростель.