«Кира! Кира! Иди сюда, ну иди же скорей», - настойчиво звал ее чей-то очень знакомый голос.
Кира вскочила с кровати, набросив халат, выбежала на крыльцо и ахнула – за ночь все деревья в их саду расцвели, словно по волшебству, расцвели все сразу, даже гранаты и яблони, которые зацветают позже остальных.
В центре сада, под цветущей вишней стоял Семен, весело улыбался и теребил большую ветку над своей головой, с ветки на него слетали белые лепестки.
«Семен?» - крикнула она удивленно. – «Зачем ты отряхиваешь цветы в чужом саду?»
«Ну что ты, Кира, это же наш сад, и дом наш, ты забыла».
«Это ты все забыл, Семен! Ты давно продал и наш дом, и наш сад, здесь теперь живут совсем другие люди».
Семен уже не улыбался, а растерянно пытался ей что-то сказать, но с губ слетали невнятные звуки. Белый вишневый цвет вдруг побагровел, потом почернел и словно обгорелые хлопья усыпали землю у ног Семена.
*
Кира вздрогнула, открыла глаза и поняла, что это был сон, удивительно явный, но сон. Несколько лет она старательно избегала даже мыслей о муже, запретив себе вспоминать прошлое, боясь снова испытать ту страшную боль-пустоту, чуть не убившую ее после того, как Семен подло и жестоко бросил ее. Бросил, перечеркнув одним махом более тридцати лет жизни вместе, наплевав на троих взрослых детей и малых внуков, забыв о том, что обязан Кире своим здоровьем, да и, наверное, жизнью.
Сегодняшний сон словно снял запрет, заставил оглянуться назад.
Кира долго лежала, вспоминая, как мечтали они о своем доме, намыкавшись по землянкам, баракам да общежитиям. Дом построили, сад посадили, детей вырастили, внуков дождались, строили планы на будущее, представляли, как приезжать будут на лето дети и внуки, у них-то самих родительские дома война разрушила, так пусть у детей и внуков будет место, где их всегда ждут, где всегда можно собраться вместе, всей большой семьей.
Не сбылись мечты, пошла жизнь наперекосяк, когда беды не ждали.
О том, что Семен стал к соседке Клаве захаживать, Кире сразу донесли, город маленький, слухи быстро доходят, но Кира тогда подумала: «Погуляет напоследок и угомонится, возраст ведь уже».
Что скрывать, погуливал Семен понемногу и раньше, словно наверстать хотел все, что недобрал по молодости из-за плена и лагерей. Кира переживала, но прощала, понимая и жалея, тем более столько вокруг было одиноких женщин, которые сами на шею вешались.
Сама Кира была внешности самой обычной - худенькая, светловолосая, собой особо никогда не занималась – не любительница была, смолоду не умела, и с возрастом не научилась, да и некогда было, забот много.
Соседка Клава была дамой белотелой, пышногрудой, вся в кудряшках и оборочках, поведения вольного, жила для себя, детей не было никогда, все пыталась судьбу свою устроить. Может, молодостью прельстила, может, подсыпала чего Семену, кто знает, да только муж совсем сдурел, заявил однажды, что подает на развод, имущество делить будет, потому что хочет на Клаве жениться «по закону», и слушать ничего не желал.
Киру словно к земле прибило, ходила, глаз не поднимая, в город старалась не выходить, а если приходилось выйти, выбирала безлюдные переулки, страшась встреч со знакомыми. Ей казалось, что пальцем на нее показывают, что смеются над ней, шепчут ей вслед: «Бросил ее Семен, бросил», и внутри у нее от стыда и обиды все горело огнем.
Суд, развод, скандал с разделом имущества она почти не помнила, здоровье ее такого испытания не выдержало, и Кира попала в больницу. Приехавшая дочь долго раздумывать не стала, увидев мать в таком состоянии, посоветовалась с докторами, сгребла Киру в охапку и увезла к себе в другой город.
Несколько лет прошло, ни слуху, ни духу от Семена не было, и вот такой странный сон приснился.
Вечером Кира сказала дочери: «Ты напиши отцу, узнай, как он там, я сон плохой видела, что-то душа не на месте».
«Неужели все простила, все забыла?» - удивилась дочь.
«Думала, никогда не смогу простить, а вот сон увидела, и так его жалко стало, сама удивляюсь. Ты напиши туда, или позвони».
«Мам, неужели ты думаешь, что я за эти годы не писала и не звонила? Просто я тебе не говорила, тревожить не хотела. Письма то ли не доходят, то ли отвечать они не хотят, то ли в адресе ошибка, не знаю, что и думать. Таджикистан теперь заграница, ближнее зарубежье, ничего узнать невозможно, код междугородний поменялся, номера телефонные тоже. Я даже на наш старый адрес писала, через три месяца вернулось письмо с пометкой «адресат выбыл». И братья тоже пытались, и тоже ничего».
«Ну, попробуй еще раз, а если не получится, надо будет кого-то туда послать. Чувствую я, неладное с ним случилось».
*
Новый пациент Дигмайского дома престарелых и инвалидов был немногословен и угрюм. Единственным человеком, навещавшим его, была женщина, которая его сюда привезла, оформила и здесь оставила. Женщина, вполне еще не старая, выглядела несколько вульгарно, появлялась очень редко, казалась раздраженной и всегда торопилась уехать.
Нового пациента все называли дядя Семен, говорили, что он ветеран войны, льготник,прошел через плен и лагерь, а теперь доживает свои дни здесь, в богадельне, прикованный к инвалидной коляске после инсульта. Семен был мужчиной крупным, поэтому при необходимости пересадить его на кресло или провести какие-то процедуры, санитарки звали на помощь садовника Юсуфа, который был в доме престарелых помощником на все случаи жизни, а заодно и дворником, и сторожем.
Как ни странно, Юсуф был едва ли не единственным человеком, к которому Семен испытывал доверие и с которым иногда беседовал. Этот простой и бесхитростный то ли узбек, то ли таджик, был также одинок, как и Семен, но, в отличие от него, не замкнулся в себе, а стремился к людям, к общению, каждая морщинка его лица излучала доброту и желание помочь. Вывозя на прогулку Семена, Юсуф, если был не очень занят, присаживался рядом, и они разговаривали.
«Дядя Семон, кто этот женщин, который к тебе приезжает?» - однажды спросил Юсуф.
«Клавдия-то? Жена моя».
«Она молодой, чем ты, ты поздно женилься, да?»
«Это вторая моя жена».
«Вторая? Значит, был первая? Умер?»
«Нет, мы развелись».
«Развелись? Как это? А, я понял, развод, талак по-нашему. Зачем талак? Плохой был, гулял, или кушать не варил, или детей не рожал, или много ругалься?»
«Нет, она была очень хорошая, добрая, хозяйственная, у нас детей было трое – два сына и дочка».
Юсуф смотрел непонимающе, Семен добавил: «Что смотришь? Дурак я был, вот и развелся», и надолго замолчал.
Он вспомнил, каким заморенным и больным он был, когда познакомились они с Кирой и поженились, сколько бессонных ночей провела она, когда он задыхался от ночных кошмаров, вспоминая пытки фашистского плена, как плакал он от обиды у нее на груди, вспоминая унижения советского лагеря. Кира поила его буквально с ложечки, растирала его ноющее от боли покалеченное тело, чтобы облегчить физическую боль, на руках качала, баюкала, любовью и заботой пыталась лечить боль душевную.
Вспомнил себя после нескольких лет семейной жизни, заматеревшего, гладкого, ухоженного, наглаженного, в шляпе набекрень, гордого и самодовольного. Он никогда не задумывался, как и когда Кира все успевала. Трое детей выросли такими хорошими, ведь это Киры заслуга, а много ли ласки она от него видела, да еще мог и рявкнуть, и ударить по пьяному делу - она все терпела, ни слова поперек.
«Что же я за скотина такая неблагодарная, как же мог я все забыть», - он даже зубами заскрипел.
Через несколько дней Юсуф осторожно спросил: «Дядя Семон, ты сказал, что у тебя три дети есть. Они уже взрослий? Гиде живут?»
«Они давно уже в Россию уехали. Живут далеко, в разных городах, у них свои семьи, уже свои дети есть».
«Знаешь, дядя Семон, я вот совсем один осталься, у меня совсем никто нету – папа-мама умер давно, жена был силно болной, все время болел, детей рожать не мог. Надо было чужой ребенка взять, воспитать, сейчас один бы не был, но уже поздно, жена умирал. Вот я сюда пришел, здесь работаю, когда старый болной буду, тут останусь, тут кушать дадут, лекарства дадут, потому что я совсем один, никому не нужен. А у тебя три дети, два жена, а ты тут – неправилно это, нехорошо, ти ведь не один, нельзя тут тебе быть, дети должны помогать тебе».
«Мои дети даже не знают, что я сюда попал, я ведь всех разогнал. Когда первую жену прогнал, они попытались заступиться за нее, я их тоже выгнал. Несколько лет уже ничего про них не знаю, и они про меня тоже. У меня хорошие дети, я сам виноват, заслужил, ничего уже не исправить, и хватит об этом».
Между тем приближалась весна, становилось теплее, и Семен все чаще просил вывозить его в сад.
«У меня ведь и дом был хороший, и сад большой», - похвалился он однажды приятелю-садовнику. – «Весной всегда любил я в саду возиться, и Кира, первая жена, очень любила весну, особенно когда вишня цветет».
«Где теперь твой дом, что с ним случилься?»
«Продал я и дом, и сад».
«Вай, как жалко. Наверно, сильно денга нужно было?»
«Нужны были, чтобы молодую жену ублажать».
«Для этой Клава ти дом продавал? Свой семья, дети без дом оставил? Сам где стал жить?»
«У нее стал жить. Что, не нравится она тебе?»
«Чесна? Нет, не нравитса. Она злой немножко, и вино пьет, кажется, и тебя не ухаживает».
Юсуф помолчал, а потом выпалил: «Дядя Семон, только ти не кричи, меня послюшай. Один раз письмо напиши свои детям, расскажи им все».
«Да ты о чем говоришь!? Я так всех обидел, обозвал так всех, стыдно теперь писать, да и не простят они меня».
«Нет-нет-нет, так не скажи!» - замахал руками Юсуф. – «Какой может быть стидно, ведь они твой дети, как это не простят, ты ведь болной совсем. Знаешь, дядя Семон, ты один раз детей силно обижал, второй раз их пожалюста не обижай. Ты болеешь, вдруг будешь помирать, тебя чужой люди будут похоронить, скажут, что у тебя три дети, а хоронили чужие. Потом твой дети узнают, будут плакать, переживать, стидно им будет, что свой папа они не похоронили, даже не знали, не помирилься, как они потом будут жить, всю жизнь будут за этого плакать».
Семен смотрел на своего собеседника: «Да у меня и адресов нет их».
«Хорошо поищи, ничего, найдешь адрес. Обязательно напиши один раз», - настойчиво повторил Юсуф.
Всю ночь проворочался Семен без сна, из головы не шли те позорные дни. Как плакала Кира, умоляла его: «Не позорь меня, семью не позорь, у нас ведь внуки уже. Ну, гуляешь, а разводиться зачем, зачем гнездо семейное разорять?»
Дети пытались его остановить, а он кричал, что они боятся потерять деньги свои за дом, что ни копейки от него никто из них не получит. Кира тогда попала в больницу, а они-то с Клавой еще и смеялись над ней. Уже потом от людей узнали, что дочь увезла Киру к себе, в Россию. Да как же после такого еще наглости набраться и детям писать? Вообще, с ним ли это было? Невозможно сейчас ничего изменить, получил он свое по заслугам, и нечего позориться перед детьми, нет ему прощения, и писать он не будет, так решил Семен той ночью.
А в очередной приезд Клавдии он, неожиданно для себя, попросил ее поискать в его бумагах адреса детей.
«Это зачем еще?» - скривилась та. – «Приедут, будут деньги за дом требовать, а где они, деньги, их уж не осталось».
«Ты вообще можешь о чем-то, кроме денег, думать?» - разозлился Семен.
«Тебе тут хорошо на всем готовеньком, а я как должна жить».
«Ага, ты мне еще позавидуй», - Семен странно смотрел на нее и молчал.
Клавдия заерзала под его взглядом, кокетливо повела головой, прижалась грудью: «Что смотришь, может, соскучился?»
Семен брезгливо отстранился от нее: «Смотрю и думаю, как же я мог променять свою Киру на тебя, куклу раскрашенную. Ну, глаза-то понятно, на каком месте были, а мозги куда девались, где душа была, куда совесть подевалась - непонятно. И еще хотел тебе сказать, ты бы пила, Клав, поменьше, а то обрюзгла совсем, уже под штукатуркой заметно. Сопьешься ведь, пропадешь».
«Ты слова выбирай, а то не приеду к тебе больше», - фыркнула жена.
«Да ты и так не приезжаешь почти, сдала меня, как от ненужного старья избавилась. Ты мне адреса поищи, обязательно».
«Возьми свой адрес, чего его искать. На, подавись», - Клавдия раскрыла сумочку и швырнула ему конверт. – «Это недавно пришло, от дочки твоей, спрашивает, как твои дела. И раньше приходили письма, да я их выбрасывала».
Семен схватил конверт: «Почему?»
«Потому что я знаю прекрасно, что им нужны деньги за дом, требовать будут свою часть».
У Семена потемнело в глазах, он хотел что-то сказать, но стал задыхаться, перепуганная Клавдия побежала за медсестрой, началась суматоха, и она под шумок ушла.
Прошло время, зацвела в саду вишня, пробивалась нежная зеленая трава, стал Семен проситься на прогулку: «Я так долго болел, не гулял, задыхаюсь, в сад хочу, на весну посмотреть, на цветущие деревья».
Когда Юсуф провозил его через холл, медсестра вручила Семену конверт: «Вам письмо пришло, на прогулке и прочитаете».
Юсуф поставил коляску, как попросил Семен, прямо под вишневым деревом, и, видя, как нетерпеливо теребит Семен конверт, деликатно ушел, сославшись на дела.
Семен торопливо развернул письмо и стал читать – это был ответ дочери на его письмо, которое он все же отправил: «Папа, дорогой, ты нас только дождись, мы очень скоро к тебе приедем, все вместе, и братья тоже, и мама».
Он перечитал это небольшое письмо, наверное, раз сто, он выучил его наизусть, а потом словно забылся, любуясь цветущим садом, вдыхая такой особенный, словно звенящий, весенний воздух.
Почему-то он не удивился, когда увидел Киру, бегущую к нему от крыльца дома, а лишь подумал: «Надо же, как была в молодости худенькой и легкой на ногу, так и осталась».
Следом за Кирой шли его дети – сыновья и дочь, он радостно вздохнул: «Я дождался вас, я так вас всех люблю».
Кира наклонилась над ним, гладила его по щекам, а он все повторял: «Прости меня, Кира, я так виноват перед вами».
Юсуф работал в саду, изредка посматривая в сторону Семена. Что-то вдруг встревожило его, он бросил кетмень и торопливо подошел.
Семен сидел, запрокинув голову и счастливо улыбался, широко раскрытые глаза его смотрели в прозрачное весеннее небо, с цветущих веток осыпался на него вишневый цвет, какие-то из лепестков прилипали к мокрым от слез щекам и оставались на лице.
Юсуф вынул из коченеющих пальцев конверт, аккуратно сложил его и убрал в нагрудный карман, бережно смахнул лепестки с лица и закрыл Семену глаза, потом присел на корточки рядом с коляской и стал молиться.