Виктору стало немного легче, он почувствовал, что протянулась нить понимания между ним и Марьиным. Он как, никто другой пытался понять его сложное мировосприятие. Именно таких офицеров Шумков хотел видеть в армии: с глубокой интуицией, здравым умом и нравственными устоями – настоящего порядочного человека. Виктор проникся к Марьину доверием, его карие глаза широко раскрылись и заблестели искрой глубочайшего доверия.
- Вы правы товарищ командир. Но, сейчас всё меняется. В армии обязательно пройдут реформы. Это следует ожидать.
- Мы всегда ожидаем лучшего, верим в него. Только, вот почему – то, постоянно готовимся к худшему. Не в этом ли причина сказочник?
- Возможно.
- Тогда откуда берётся эта причина, что её вызывает? Как - то глупо всё получается, за всё это время, могли бы уже научиться использовать прежний опыт, учесть прежние ошибки. Но, опять всё выходит боком. Почему?
- Думаю, что по причине страха, что – то менять в устоявшейся системе, ибо эта система была создана в угоду властям. Механизм её долгое время исправно работал на благо сильным мира сего и приносил ощутимую выгоду чиновникам всех рангов и мастей. Зачем, что – то менять, если от этого можно потерять значительно больше. Страх потерять свои позиции и привилегии, формирует защитную реакцию. Даже любое, самое незначительное изменение в структуре механизма системы, в конечном счёте, может привести к её сбою или к ломке. Поэтому, всякие коренные изменения в нашей стране к идеальным проектам, которые так жаждет наша русская душа, возможны лишь при насильственном свержении политического строя. Но даже при таких встрясках после оказывается, что страх, свойственный нашей ментальности берёт вверх над прежним желанием перемен и всё становиться, как бы на круги своя, только в иной форме.
- Хорошо сказано – ответил Марьин, доставая сигарету и протягивая её Шумкову.
- Я не курю.
- Чёрт забыл…. Но, сигареты иметь обязан – пояснил Марьин.
- Я уже понял.
- Значит, нам нужна революция или переворот, какой? – вернулся к разговору Владимир Марьин.
- Чтобы хоть что – то изменилось, да! Но, чтобы мы сами изменились, нет!
- Тогда чего?
- Думаю, ничего нас не изменит – это наш, как говорится крест. Может измениться форма, но содержание останется прежним.
- Раньше бы тебя призывник Шумков за такие слова привлекли, что называется по полной, хлебнул бы ты горя. Да и сейчас, тебе не сладко придётся, хоть и говоришь ты правду – заметил Марьин.
- Что теперь делать? Видно судьба нашей семьи такая. Моего деда, вообще оклеветали по пустяковому поводу, в тридцать седьмом посадили, аж, на пятнадцать лет в лагеря под Магаданом.
- Рассказал бы историю эту. Интересно, очень, чем ещё в дороге себя занять. У меня, тоже дед репрессированный был, военный. Как это произошло с твоим дедом?
Виктор Шумков освоился в компании офицера и с полным доверием, которое он всегда искал в собеседнике, захотел поделиться с Марьиным своими мыслями; они всегда сопровождали, какой бы то ни было рассказ, как признак личности имеющей своё отличное от других мнение. Виктор понял после его пламенной и убеждающей речи, что Марьин не просто офицер, а офицер, которому свойственно чувство сопереживания к несчастьям своей родины, что он способен мыслить как немногие из его среды.
- Мой дед был учёным, преподавал в университете – заявил Шумков, его глаза заблестели, от чувства гордости, которое внезапно вспыхнуло внутри молодого человека.
- Да, ты потомственный интеллигент как я посмотрю – добродушно подшутил Марьин.
- Совсем нет. Это только дед, а вся родня, обыкновенные рабочие – ответил Шумков.
- Ладно, мне это не интересно. Лучше про деда расскажи. За что его посадили то?
- Точно не знаю, мне бабушка рассказывала, поводом к аресту пустяк послужил.
- По пустякам в нашей стране раньше не садили. Да и сейчас не посадят – улыбнулся ст. лейтенант.
- Вы правы товарищ командир. Просто пустяки, если они и есть, раздуют в серьёзное дело. А если их нет, то всё равно мигом придумают, состряпают и заставят подписаться в государственной измене. Это и случилось с моим дедом.
Здесь Виктор призадумался и как это он обычно делал, когда пытался что – то вспомнить начал кусать ногти.
- Ты чего сказочник, волнуешься. Говори, не бойся, не стесняйся. В наше время всё говорить можно и правду и неправду, а если и правильно подать, то и денег ещё заработать можно. Сейчас многие на прошлом спекулировать стали. И хорошо у них получается. Ну, говори, не тушуйся. Я вот за свои слова давно не боюсь, сам убедился, думаю.
Виктор не стеснялся говорить, а слова офицера ещё больше воодушевили его. Он посмотрел на Марьина как на друга, более зрелого и опытного, которого так хотел бы иметь, вступая во взрослую жизнь.
- Совсем не волнуюсь – это другое…. Стоит ли вообще об этом говорить?
- Ну, может кое – где, кому - то и не стоит, а мне можно. Я ведь сам открыто обо всём заявляю, как ты это уже понял.
На последней фразе Шумков прервал собеседника, как бы желая перенять у него эстафету в красноречивости утверждения своих взглядов.
- Дед мой одного человека ослом назвал. Коллегу своего бездарного, когда объяснял какую – то задачу битый час впустую. Но, тот человек, которому предназначался этот заслуженный эпитет, понял иначе, ибо, когда дед говорил эти слова, он машинально поднимал руки вверх, обозначая указательный палец, который, будто показывал на портрет человека с усами. А тот обиделся круто…. Пошёл и донёс на моего деда. Рассказал, что преподаватель один вождя ослом назвал, да ещё приплёл к этому массу другой клеветы. Отомстил за оскорбление. Деда моего быстро арестовали, ведь преступление было налицо, только подлый враг мог такое сказать и желать своей родине. Ещё можно понять, когда кухарка управляет государством, но вот, когда осёл…. Это уже было крайней наглостью и, ни в какие ворота не влезало. Оправданий никаких не принималось, спорить было бесполезно и даже опасно.
Побои он выдерживал стойко и никак не подписывался под тем, чего ни говорил, чего не совершал. Вторая пытка дознания, оказалась последней. Дед долго скрывал, как над ним издевались в застенках. Но, однажды, много лет спустя, когда дед был уже стар, рассказал моей бабушке, не смог держать в себе эту тяжесть перенесённых мук. Плакал он, как никто не плачет, не по-детски, не по-взрослому, воспоминания перенесённого кошмара, в тот момент породил в нём нечеловеческие звуки. Как бы кричал, кто – то из нас, когда на изнемождённого голодом и пытками человека надели на голову клетку с голодной крысой, а? Один из чудовищных и эффективных способов выбить признания! Когда она, чувствуя запах свежей плоти, беспомощного и запуганного человека, откусывает кусочки мяса на лице и рвёт его, а обвиняемый, связанный по рукам и ногам мотает головой, отчего ещё больше проводит грызуна в ярость. Тогда мой дед подписал всё, что от него хотела власть народная. Долго не церемонились с приговором. Английскому шпиону и врагу народа была уготована участь – пятнадцать лет лагерей, лишение всех званий и никакой переписки ни с родными, ни с друзьями. Когда он помер, я был ещё маленьким. Но лицо деда моё сознание словно сфотографировало на всю жизнь. Я помню эти шрамы на его худом лице, впалых заросших щетиной щеках, оставшиеся после укусов той самой крысы. И впалые глаза, которые всегда были печальны и напуганы непредсказуемостью будущего, страхом потерять самое дорогое, что есть у человека – его свободу.