Отрывок из письма Б. Мазурина Д. Моргачёву
Дорогой Дмитрий! Прошло уже более 30-ти лет с тех пор, как мы расстались. Тебя оставили в Тайгинском лагере, а меня увезли в далёкую Коми.
Сначала мы ехали куда-то в товарном вагоне. Во всяком этапе всех волнует вопрос:"Куда?" Ведь от этого зависит многое. Одно дело попасть куда-нибудь в старый, обжитый лагерь и совсем другое дело - "осваивать Север", попасть куда-нибудь в глухую тайгу.
При сборе этапа кто-то краешком глаза успел разглядеть в списке три буквы "Кот..", и полетела радостная "радиограмма":"Едем в Молдавию, город Котовский, какое-то большое строительство, тепло, фрукты..." Но всё обернулось иначе. "Кот...." было правильно, но дальше получалось не Котовский, а Котлас. И всех как холодной водой облило. Котлас - это ворота на север, тайга, болота, гнус, бездорожье...
Ну что же? Котлас так Котлас! Не ложиться же помирать раньше времени...
Приехали в Котлас. Вроде и ехали недолго, и люди все здоровые, а когда вышли из вагонов, многих пошатывало.
В Котласе мы пробыли недолго. В один солнечный денёк нас вывели из бараков на берег реки для погрузки на баржи...
Вот их подали. Начался обыск: перетряхивали наши мешки, чемоданы. Всё железное, кружки, миски, ложки конвоиры отбирали и бросали в реку, несмотря на усиленные просьбы заключённых. У меня была эмалированная вроде плевательница. Конвоир мне попался, видимо, добрый, взглянул на меня и оставил. И как же я был рад, и как мало надо человеку для радости - плевательницу оставили!
Разместили нас в две баржи. Баржи были крытые, нас загнали внутрь, а на слегка покатой крыше разместился конвой. У них была большая палатка, собаки, пулемёт. И мы поплыли...
В трюме было жарко от множества людей, мы валялись на полу в одном белье. На второй день вдруг открылись люки, ведущие на палубу, и по трапам к нам стали спускаться конвоиры, наставили на нас револьверы и скомандовали:"Ложись на спину! Руки на грудь!". И начался шмон.
Тщательно перетряхивали всю одежду, все вещи.
Что такое? Что случилось?
Оказывается, будто ночью от нас кто-то прорезал потолок, проник в палатку к конвою и якобы взяли лежащие на столе 10 000 рублей.
Когда нас грузили на баржи, конвой предупреждал: у кого есть деньги, сдавайте, запишем, потом вернём. Но многие не сдали, по опыту зная, что назад их не так то легко получить: или пропадут, или запишут на счёт, где они будут лежать бесполезно, а деньги бывают иногда очень нужны - купить пайку хлеба. Так и я: рублей 120 сдал, а 60 у меня были запрятаны - тридцатка в шапке и другая тридцатка в поясе брюк.
Никто из заключённых не поверил, что могло быть такое хищение: прорезать пол в палатку к конвою. Да там же собаки! И зачем на столе будут валяться такие деньги?
Но обыск шёл, у кого находили деньги, брали и выводили наверх, оттуда глухо доносились крики, топот..."Бьют". поползло шепотом, и то тут, то там валялись деньги на полу, потихоньку выброшенные хозяином. Дошла очередь до меня. Ощупали шапку и вытащили тридцатку. Ощупали брюки и вытащили от туда ещё тридцатку. "Чьи?" - "Мои", . ответил я. - "Пошли"- И меня повели наверх. Я шёл в белье, босой... Сердце сжалось, я весь как-то напрягся. "Бить будут!"- мелькнуло в голове.
Мы вышли по трапу наверх. Обострённым взглядом я увидел всё сразу: и серое небо с низко бегущими облаками, и такую же тёмно-серую реку с беспокойными струями и водоворотами, и тёмный лес на берегу, и часового в шинели с винтовкой и штыком, стоящего на краю баржи, и человек 30 заключённых, лежащих на палубе в два ряда головами друг к другу, с вытянутыми руками и ногами по швам. Головы их были напряжённо приподняты, и в зубах у некоторых были железные болты, которыми они упирались в доски палубы. Увидал, как один заключённый , средних лет мужик, давно не бритый, потихоньку сползал к краю баржи, как я понял, желая свалиться в воду от побоев; из под него текло, и увидел, как подбежавший конвоир ударом сапога в бок загнал его на прежнее место. Увидел подальше палатку... и не раздумывая, сразу принял решение: бить не дам! Спихну конвоира, а сам в воду и поплыву к берегу.
Тогда я не подумал, что могло получиться, только потом прикинул: я не успел бы добежать до конвоира, он посадил бы меня на штык или выстрелил. Но если бы я, благодаря неожиданности и быстроте, и оттолкнул бы его, и он упал бы в воду, то в меня стали бы стрелять, да если бы и промахнулись, то врядли я бы доплыл по могучей и быстрой реке до берега, да ещё в такой холодной воде. Но тогда я об этом не подумал, решил:"Не дамся!"
Не знаю почему, м.б. моё решение отразилось на моём лице, но они, взглянув на меня, не положили меня в ряд со всеми, а велели сесть на брус немного в стороне. Меня никто ни о чём больше не спрашивал, не трогал, а я жадно наблюдал за творящимся.
Побои стали утихать. Но я стал свидетелем, как начальник конвоя в синем галифэ, в ремнях, разъярённый, картинно выставив ногу вперёд и откинув корпус назад, выхварил из кобуры револьвер и начал им лупить одного жулика, молоденького,чёрненького еврейчика из Одессы. Он бил его рукояткой и по голове, и по шее. Тот съёжился, но не издал ни одного звука.
Потом вдруг из лежачих, как пружина, выскочил молодой, стройный парень в синей сатиновой рубашёнке и одним прыжком оказался на краюбаржи, спиной к воде, лицом к бегущим к нему конвоирам. Лицо его было решительно. - "Не подходи, прыгну в воду""- крикнул он. Все остановились - "А что тебе надо?" - спросил начальник.
-"А вы что, гады, бить меня будете? Не сдамся!"- крикнул парень.
-"Ну иди, садись рядом с ним",- сказал начальник, показывая на меня. Он сел.
Больше никого не выводили, шум и побои прекратились. Лежавшие, так и остались лежать на своих местах, но уже не в напряжённых, а в свободных позах.
Сквозь бегущие облака выглянуло солнышко и осветило берег. В этом месте лес немного отступил назад, на зелёной поляне стоял одинокий дом, по траве бегали дети, из дома вышла женщина в красной косынке и стала развешивать бельё. При виде этой мирной сцены, так защемило сердце, так потянуло туда, подальше от этого ненавистного, ненужного, дикого насилия.
Солнышко опять скрылось, одинокий домик остался позади, и по берегам опять надвинулся к самой реке тёмный неприветливый лес.
Вечером стало холодно, а мы - босые и в одном белье. Конвоиры ушли в палатку. Мы с парнем прилегли к лежащим потеснее - согреться.
Позже нас отпустили вниз. Там шли разговоры. Говорили, что деньги собрали, даже больше, чем было якобы украдено. Говорили, что начальник конвоя некогда был сотрудником НКВД, в чём-то проштрафился, отбыл срок и вот вновь поступил на службу, видно, вновь принялся за своё.
Вместе со мной ехал один жулик - Мишка Хрипатый, знакомый ещё по 3-ей колонне. У него была тридцатка. Увидев, что делают за деньги, он скатал её в комок, сунул в рот, послюнил и проглотил. Дня через два, когда мы уже были в Вогвоздино, он уединился куда-то за отхожие места, потом показал мне совершенно целую тридцатку, только местами пожелтевшую. Он её как-то разгладил горячим котелком и ушёл в ларёк. Вернулся с кульком конфет:"Ешь", - сказал он, угощая,- "Конфеты не пахнут!"
Другие отрывки воспоминаний Бориса Мазурина можно почитать в папке "Связь времён": "Под Москвой 1921 - 1931", "День славный наступит", стихотворение "Буйный ветер", "И третий раз команда", "На месте", "На шестой делянке", "Экономия гвоздей", "Кто они, где они", "Дружба народов", "Весной 1940 года" и "мои мысли"