Мужчины лежат в своём доме, на одной из двух кроватей, застеленных белоснежными простынями. Вокруг — идеальная чистота. Лежат валетом. Просто потому, что на узкой постели плечом к плечу не уместиться. На них белые отглаженные рубахи, костюмы старомодного покроя, не новые, но аккуратно начищенные туфли. Руки сложены на животе, как и положено усопшим. На пожухлых, морщинистых лицах спокойное умиротворение. По всему видно, что к переходу в иной мир старики тщательно готовились.
Первым обнаружить покойников предназначалось мне. Я и обнаружил. Но лишь через два дня после их смерти: непредвиденные дела вынудили задержаться, из-за чего к оговорённой дате я не успел.
* * *
Почему деревня называется Пенсильван, никто не знает. По названию американского штата или, может, когда-то давно был какой-нибудь именитый житель по фамилии Пенсильван — неясно. Часто поселения носят имя реки, на которой стоят, но этот вариант здесь тоже не подходит: рядом протекает маленькая, с живописными берегами речушка Поторонь (с ударением на первое «о»), а до другой ближайшей воды не меньше полутора сотен вёрст.
Но доподлинно известно, что деревня получила расцвет ещё при Петре Первом — что-то там связанное с ценной для кораблестроения породой дерева: у древесины появлялись уникальные свойства при вымачивании в местных болотах… Ну, как доподлинно — старожилы говорили, а в их словах здесь не принято сомневаться. С тех времён деревообрабатывающая фабрика стала центром, вокруг которого вращалась вся жизнь.
Советская власть добиралась сюда долго. А как пришла, навела свои порядки. Неплохие, надо сказать, порядки: провели электричество, построили школу, больницу, клуб, даже кино иногда показывали. Не сразу, конечно, но потихоньку-полегоньку всё обустроилось, и селяне забыли обиды на барского сынка, дравшего с крестьян три шкуры и всё равно со временем разорившего прежде очень богатое и доходное папенькино имение. Понятное дело: чужое тратить легко, как и легко зарабатывать чужими руками. А приезжие так и вообще не знали про тяжёлые времена — прибывали, обустраивались, знакомились и жили себе спокойной новой жизнью. Деревня росла. К началу войны здесь осело почти двести семей.
Антон записался в добровольцы сразу, в июне 41-го. Двадцатилетним вихрастым жизнелюбивым пацаном ушёл на фронт, оставив в только что отстроенном доме беременную жену. Очень её любил, называл не иначе как «ласточкой» или «голубкой». Души в ней не чаял, и она отвечала ему взаимностью. Потому домой прощаться не зашёл — решил, иначе будет больнее. Кто ж думал, что война затянется так надолго?.. С фабрики уехал сразу в военкомат, а оттуда поездом прямиком на Белорусский фронт, в самое пекло. Вернулся другим человеком: угрюмым, молчаливым, со старческими впалыми глазами. Обычное дело для того времени.
Но потухший взгляд теплел при виде любимой жены и светловолосого сынишки-шалуна. Тому шёл шестой год, когда в семье снова наметилось пополнение. Антон и красавица жена очень хотели второго ребёнка, но судьба отвернулась от них: малышка родилась мёртвой. Горе родителей невозможно передать словами. Переживала вся деревня: люди старались помочь и утешить, поддержать кто чем мог. По решению Сельсовета потихоньку перенесли праздничные майские гулянья, на несколько дней отменили танцы и кино. И вообще — обычно бурлящий жизнью посёлок будто накрыло траурной тишиной.
Вторая за эти дни смерть стала буквально ударом под дых. Шокирующая новость разнеслась по домам мгновенно: антонова жена наложила на себя руки. Никто не мог точно сказать, что произошло. Лишь спустя несколько дней работница сельского медпункта по секрету нашептала подругам, как всё было: Антон, весь бледный и трясущийся, поздно ночью принёс к ним жену на руках, всю в крови, с длинными порезами от запястий до локтей. Причём помимо свежих ран были и давние шрамы. Видимо, война для девушки тоже оказалась нелёгким испытанием, да ещё после предательства мужа, что бросил её, без предупреждения уехав на фронт…
Антон молча положил тело на кушетку в приёмном покое, взял холодную девичью ладонь, постоял, закрыв глаза, несколько минут, потом нежно поцеловал мёртвую супругу в лоб, развернулся и, не сказав ни слова, вышел. На следующий день соседи увидели, как парень собрал самые необходимые пожитки, уложившиеся в чемодан и оставшуюся с войны заплечную сумку, взял сына за руку и ушёл со двора.
Он привёл мальчишку на невысокий холм на берегу Поторони чуть поодаль посёлка. Отсюда не было видно деревенских домов, что и нужно было для уединения и покоя. Река плавно огибала возвышение почти по кругу, так что казалось, будто это остров и вода течёт со всех сторон. Не обрывистые, но довольно крутые берега были сплошь покрыты густым кустарником, из которого возвышались редкие ивы и опускали длинные ветви прямо в неспешную воду. Красивое место, чтобы начать новую жизнь.
Новый дом возводили всем посёлком. Сельсовет выписал брёвна и доски, дал грузовик. Фабрика помогла с шифером для крыши, стёклами, гвоздями и краской. Остальное принесли люди. Приносили и отдавали молча, просто потрепав по плечу или пожав руку. А иногда украдкой клали вещи у крыльца или тихонько прислоняли кульки с утварью к бревенчатой стене под уже наметившимся окном. Отец с сыном жили тут же, в небольшом временном сарайчике. В непогоду укрывались под его навесом сами и прятали от дождя инструменты.
Антон с головой окунулся в работу. С рассвета до поздней ночи мелькала его загорелая до черноты спина то у циркулярной пилы, то на верхних лесах, с которых начинали закладывать двускатную крышу, то у разгружаемой машины. А если около стройки его не было — значит, срочно уехал в соседний город за какими-то материалами.
Под конёк дом возвели за неделю, ещё через неделю закончили внутреннюю отделку. Огородили участок реденьким, но аккуратным забором, покрасили его. Под конец вкопали по участку несколько саженцев яблонь, груш и вишен. Снаружи у калитки посадили две берёзы и липу. На угол дома председатель Сельсовета повесил табличку с адресом: «ул. Островная 1».
Антон вкладывал в новый дом все силы, всю душу без остатка. Будто заботливый папа-журавль, трепетно обустраивающий гнездо для себя и своего птенца. Веточка за веточкой, прутик за прутиком, травинка к травинке. Когда строительные работы закончились, на парня жутко было смотреть: исхудавший, с ввалившимися тёмными глазами, с шелушащейся от солнца кожей, с мозолями и ссадинами на руках. Но эти тяжёлые две недели отвлекли от душевной боли, вывели мысли из замкнутого круга жалости к самому себе, переключили с самобичевания на дела насущные и заботу о сыне. Внутренний взор Антона из прошлого повернулся в будущее.
Однако простить жену парень так и не смог. Как не смог впустить в сердце никакую другую женщину. Не было больше туда входа: железные ворота заперты, перед ними ров с водой, и мост через него сожжён. Антон ничего не мог с этим сделать. Покрутятся-покрутятся вокруг него женщины, построят глазки, да и махнут рукой, видя полную бесполезность усилий. Вот и жил он один, никогда больше не женившись. Кстати, на похороны он тогда пойти отказался. И сына не отпустил. Сказал лишь, болезненно нахмурившись: «Улетела моя ласточка не простившись — значит, была у неё на то причина. Бог ей судья. Мы о ней помним, в нашем сердце она будет всегда. А на мёртвое тело в гробу смотреть незачем.» Так и закопали без него.
К окончанию школы сын возмужал, стал красивым статным юношей. Открытыми чертами лица и уверенной осанкой походил на отца с довоенных фотографий. А копна русых волос, коротко постриженных и потому ёжиком торчащих на макушке, да тёмно-зелёные глаза, что внимательно изучают собеседника с лёгким весёлым прищуром — достались от мамы. Так, во всяком случае, говорили пожилые соседки. О нём частенько шушукались девчонки, сгрудившись в коридоре школы, но заигрывать напрямую боялись. Или стеснялись. Очень уж по-взрослому сосредоточенным и серьёзным выглядел парень. Будто есть у него впереди какая-то вЕдомая лишь ему одному цель, к которой он не спеша, но неуклонно двигается, набираясь необходимых знаний и жизненного опыта. Знания давали учёба и книги, а опыт — общение с интересными людьми, летние работы, на которые ему помогал устраиваться отец, и туризм.
В турпоходы парень влюбился беззаветно. С того самого первого раза, когда отец взял его, двенадцатилетнего пацана, с собой на озеро Борзое. Рыбалка, охота, многокилометровые переходы, стоянки с палатками, ночной костёр, тихий перебор гитарных струн и песни о войне или о любви. Надо сказать, во время войны отец, будучи человеком внимательным и интересующимся, многому научился. И потому ведал массу такого, что сонному горожанину может не пригодится и за всю жизнь, а вот для заядлого туриста служит бесценным кладезем уникальных знаний. Эти знания и впитывал мальчишка как ненасытная морская губка.
К пятнадцати годам он в одиночку и с друзьями облазил все близлежащие холмы, леса, реки и буераки. В семнадцать сводил однокурсников (уже учился в геологическом институте) в поход к пещере горы Царки, известной огромными сталагмитовыми залами, а это больше 70 километров в одну сторону. И ещё несчётное число близких и дальних путешествий. В двадцать один — как раз после защиты диплома — уехал с двумя товарищами в Карелию исследовать срезы в скальных расколах тамошних фиордов. И это оказался его последний поход.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/03/11/1948