Неправильный мужчина 4

 
НЕВЫНОСИМОЕ БРЕМЯ  ТАЛАНТА


«Кому много дается, с того много и спрашивается».
       Народная мудрость.

«Наши судьбы рисуют не здесь, не на этой промозглой земле. Мне оставлено счастья  в обрез, жалкий листик на мертвом стебле»
Стихи неизвестного поэта.


                Да, счастья ему было оставлено всего лишь на два с небольшим десятка  лет жизни. Он погиб на взлете, а точнее, на разбеге, не успев еще даже и взлететь. Со всей очевидностью я понял эту страшную истину вечером, когда   пошел к матери Виталия. Они  жили в соседней «трехэтажке» нашего военного городка  в  большой трехкомнатной  квартире с балконом.
              Я и раньше у них бывал. Причем, частенько бывал. У них была великолепная домашняя библиотека, составленная, в основном,  из подписных изданий, начавших активно выходить в стране еще с тридцатых годов прошлого столетия. У них были полные собрания сочинений практически всех наших и зарубежных издании тех лет, включая еще и библиотеку приключений и конечно же  всех Советских довоенных  энциклопедий,  и БСЭ, и детской и даже медицинской.
                Книги у них размещались, в их третьей комнате квартиры, являющейся  рабочим кабинетом хозяина этого семейства,  подполковника Советской Армии Кощеенко Анатолия Михайловича и занимали два настенных стеллажа от пола до самого потолка, полностью заполненных книгами. В эту комнату я всегда заходил со священным трепетом в душе и тайной мечтой, запрятавшейся  где-то в ее затаенных уголках, о которой я никогда никому не говорил. Потому что она была нереальной.
                Мне  тоже хотелось  заиметь когда-нибудь в будущем  у себя в квартире  такой же рабочий кабинет с настенными стеллажами, заполненными книгами. Очень хотелось! Но я понимал, насколько она абсурдна эта моя мечта, потому что основу этой семейной библиотеки составляла семейная библиотека отца хозяина этой квартиры, являвшегося потомственным интеллигентом и профессором одного из университетов страны.
                Ладно, подписка была и у нас дома. И не плохая. Но помимо того, они выписывали практически все наши периодические журналы. И я с  удовольствием копался у них в научно популярных журналах,  в таких, как   «Наука и жизнь»,  «Знание – сила», «Техника молодежи»,  «Химия и жизнь», и  даже «Изобретатель и рационализатор». Отличительно особенностью Советской периодики тех лет был  очень высокий уровень популяризации самых сложных научных и технических проблем эпохи. И написаны все эти журналы были таким великолепным  языком, что мне, шестнадцатилетнему мальчишке было все понятно.
                Короче, я любил у них бывать. Мать его, чистокровная пухлая блондинка с удивительно синими глазами,  щечками подушечками  и   носом картошечкой,  под  которым разместились ярко красные губы бантиком. Она была приветлива, гостеприимна, говорлива и  смешлива до невероятности. Меня она почему-то примечала и относилась ко мне чуть ли не по матерински.
              Сейчас же я ее не узнал совершенно. Это была настоящая старуха,  худая до невозможности, с впалыми щеками, потухшим взглядом и  небрежно зачесанными назад серыми волосами.  Одета она была в длинную   светло-коричневую вязанную кофту с вытянутыми рукавами и вытянутыми карманами, надетую на старый цветной домашний халат.  Дверь в ее квартиру была лишь чуть прикрыта. Тогда двери  закрывали редко. Люди не прятались друг от друга.     Я постучал в нее, затем   приоткрыл,  и громко  просил:
          -- Надежда Владимировна, к вам можно?
          Она вышла ко мне в этой своей нелепой кофте, сгорбленная,  с засунутыми в карманы руками, и близоруко щурясь в очках с толстыми стеклами, стараясь рассмотреть стоящего  дверях молодого человека:
            -- Да, я дома. Вы проходите.
           Подойдя  ко мне поближе, она неожиданно охнула и всплеснула руками:
           -- Ой, Виталий! Приехал таки домой!
              Затем  она подошла ко мне вплотную, обняла и тихо, почти беззвучно  заплакала. Я тоже обнял ее, и прижимая к себе э ее худенькое тело, стоял и молчал Меня до невозможности поразили перемены в этой женщине. И я не знал, что сказать этой женщине, совсем недавно потерявшей одним за другим и сына своего, которым когда-то так гордилась, и мужа.
              Затем она отстранилась немного от меня, внимательно оглядела меня с ног до головы и, вздохнув, сказала:
            -- Молодец, хорошо выглядишь! Возмужал, заматерел, совсем мужчиной стал!  А ведь после выпускного школьного вечера, как я помню,  совсем мальчонкой еще выглядел.
             Затем она взяла меня двумя руками за голову, наклонила к себе и поцеловала меня в губы:
            --  Ну, что ж, с приездом тебя.  А теперь, раздевайся и проходи на кухню.  Мне мама твоя вчера вечером позвонила и сказала о твоем приезде. А я помню, как ты мою стряпню любил. И я приготовила тебе беляши и пирожки с мясом и капустой. Пойдем чайку попьем. Под чай разговоры хорошо идут. А ты, наверное, многого хочешь от меня услышать.
***
               Виталий после окончания  выпускных экзаменов сразу же укатил с какой-то концертной бригадой по городам Сибири и Дальнего Востока. Даже на выпускном вечере в школе не был. Поступать никуда он не стал. Труба звала. Звала на дорогу легких «шабашек» и дармовых  денег. Вернулся он домой где-то в начале октября. Похудевший, осунувшийся, возмужавший, но довольный до  «очертенения» и отнюдь не с полным мешком  денег.
               Музыкальные продюсеры тех лет, организовывающие турне подобных сборных концертных бригад по городам и селам страны, как и все остальные продюсеры, отличались редкой   жадностью и лютой какой-то бессовестностью. Они обсасывали  своих подопечных до  предела, оставляя им лишь самые, что ни есть крохи,  на пропитание. Всю прибыль от концертов, а она тогда была громадной и  никем не неконтролируемая, они забирали себе, оставляя  артистам лишь их оклады, командировочные, да  небольшие премии.
                А во время отсутствия Виталия у них дома побывал сам директор  Иркутского музыкального театра Николай Михайлович   Загурский,  видевший и слышавший Виталия, знавший  Виталия, ценивший его и очень обеспокоенный его будущим. Он уже тогда видел у Виталия то, на что тогда никто   еще не обращал внимания. Он видел у Виталия сильную тягу  к легким,  дармовым, «шабашным»  деньгам и  абсолютнейшее нежелание работать над собой, над  огранкой и шлифовкой  своего уникального  вокального дарования. Он оставил родителям Виталия свои телефоны и очень просил сообщить ему о  его приезде.
                Он принял Виталий в штат театра и начал активно учить его азам актерского мастерства  при исполнении  вокальных  партий в опереттах, музыкальных спектаклях, а потом  и операх.  И сразу же выяснилось, что петь в музыкальных спектаклях и  в опереттах, где актеры много двигаются и много  танцуют, для Виталия является проблемой. Он мог петь лишь в статике, но не в движении. Причем, во время пения он  так увлекался, что  не замечал находящихся рядом актеров.  Короче, Виталия надо было учить, учить и еще раз учить. Учить либо в консерватории, либо в  музыкальном театральном высшем учебном заведении.
                И в январе  после Новогодних каникул  Николай Михайлович Загурский  улетел вместе с Виталием в Москву к декану вокального факультета Московской консерватории, к самому  Тиц  Гуго  Ионатановичу, с которым он был профессионально знаком и находился в хороших дружественных отношениях.  Тиц сам  владел великолепнейшими природным  лирическим баритоном и поэтому сразу же понял, что за вокальное чудо привез к нему его старый друг и соратник.
               Он взял Виталий в годичный подготовительный класс консерватории без экзаменов и в середине учебного года. Это был специальный класс  для  музыкально или вокально одаренных  молодых людей, не имеющих специальной профессиональной подготовки в виде музыкальных училищ и школ.  Такого в истории Московской консерватории еще не бывало. И не просто взял, а взял  с общежитием и стипендией. Казалось, что все,  теперь судьба Виталия решена!
                Он успешно закончил подготовительный класс и весной был зачислен на первый курс Московской консерватории на вокальный факультет.  Но словно какой-то злой рок  довлел над Виталием. И продержался Виталий в консерватории всего лишь год. Весной, еще до летней сессии его чуть было не отчислили из консерватории. А потом он  ушел из нее и сам.
              Прошлая концертная  жизнь дала о себе знать. Точнее, ее бездумно разгульная часть. Виталий стал по вечерам выступать в ресторанах Москвы. У него появились своя ресторанная популярность и свои  шальные деньги. А потом его начали  приглашать еще и на ресторанные свадьбы.  И он, естественно,  после таких свадеб приходил на занятия в консерваторию  с жуткого похмелья. На него страшно было смотреть. Не то, чтобы заниматься. Его раз предупредили, два, три, а потом встал вопрос о его отчислении. Таких в консерватории в те времена не держали.
               Декан сообщил обо всем Загурскому.  Тот прилетел в Москву вместе с отцом Виталия. Они  все трое долго сидели у Гуго Ионатановича  в деканском кабине. Надо было что-то делать, чтобы спасти парня. Но что?! А здесь еще Виталий сам встал перед ними на колени и поклялся  бросить эту ресторанную гульбу и начать серьезно учиться. Решили ему поверить. Да им больше и ничего не оставалось, как поверить ему. И Виталий этот год закончил нормально. И на каникулы приехал домой.
               Все было нормально, но потом дома его встретил или же намеренно подкараулил  кто-то из его прежних организаторов выездных концертных бригад и соблазнил парой концертов в ближайших к Иркутску городах, в  Ангарске и в Тайшете. Он поехал на эти концерты и пропал на целый год.
                Отец начал  его искать по своим воинским  каналам и нашел в городе Игарка, что в устье  Енисея, в больнице, в реанимационном отделении, одинокого,  худого, как скелет,  брошенного всеми и никому  уже не нужного.  У Виталия была    фолликулярная ангина, причем  в очень запущенном состоянии и     перешедшая уже  в гнойную стадию. Парню сделали операцию по удалению гнойных пробок, но неудачно, началось воспаление, горло распухло, раздулось и перекрыло трахею для дыхания.  Чтобы спасти его, ему сделали трахеотомию, то есть, разрезали с наружи трахею и вставили в отверстие  трубочку для дыхания.
                И опять отец через свои воинские связи сделал невозможное. Он  достал для Виталия санитарный самолет,  привез его в Иркутск и   положили в военный госпиталь. Парня спасли, восстановили даже голос и речь, но петь он больше уже не мог. А отец за эти несколько дней,  связанных с трагедией  сына, стал наполовину седой и даже как-то  внешне сгорбился.
               И что дальше? Парню за двадцать. Специальности никакой. Парень ничего он не умеет, ничего не может и ничего не знает. Абсолютнейший тунеядец.
                И опять отец вывернулся весь наизнанку и устроил Виталия учеником чертежника  на громадный  Иркутский завод тяжелого машиностроения имени Куйбышева, благо, что Виталий неплохо рисовал и освоить черчение ему было не так уж и трудно. А затем, уже о осенью он оформил его студентом вечерником  в Иркутский политехнический институт    на  технологический факультет. Устроил без экзаменов. По блату. По знакомству. Там на военной кафедре работал его бывший сослуживец, демобилизованный из армии по состоянию здоровья.
               Почему чертежником? А куда еще? Рабочим?  Точнее, учеником рабочего? Так учеба вечерником требует времени на выполнение домашних заданий и контрольных работ по курсу.      А, работая чертежником, можно было бы спокойно делать  все эти задания на работе, а не дома.  Да, зарплата небольшая. Престиж нулевой. Ну и что? Но  отец и мать пока еще работают. И жить можно!  И не плохо жить!
              И все бы оно ничего, но Виталий стал пить. Быть долгое время  избранным, необычным, побывать  на вершине жизни,  искупаться в лучах славы и стать в итоге каким-то  безликим чертежником – для него такой оборот дела показался  страшным! И спасением в подобных случаях всегда  оказывается бутылка.
              После работы он забегал домой, ел и шел в институт, где занятия вечерников начинались в шесть вечера. Учитывая его громаднейшие пробелы в среднем образовании, можно понять, почему  институтские общеобразовательные предметы ему давались с трудом. Поэтому вечерние лекции в институты  и практические занятия ему были просто необходимы. Сам он подобные курсы по высшей математике, физике, химии, начертательной геометрии, черчению освоить был  просто не в состоянии.
               Идя в институт, он забегал в магазин и брал одну или две  четвертинку водки, одну из которую выпивал из горла в туалете института, а вторую по дороге домой после занятий. И так, навеселе, шел домой. Дома быстро  ужинал, приводил себя в порядок и  уединялся в своей комнате.  И дома долго не замечали, что он приходит из института основательно поддатый.  Отец и мать так были рады тому,  что все вроде бы в жизни Виталия утряслось, наладилось, что не  видели и не слышали ничего вокруг. Точнее, не хотели видеть и слышать  ничего  настораживающего.
              Самое поразительное, что жизнь Виталия и вправду начала налаживаться. Он успешно сдал зимнюю сессию за первый курс института,  сдал экзамены на чертежника и стал получать зарплату в целых девяносто рублей, неплохая по тем временам зарплату. Ведь инженер с высшим техническим образованием получал тогда сто-сто десять рублей. Зарплату в сто двадцать рублей получали уже старшие инженеры.  И на эти деньги можно было жить!
             Но в феврале случилось страшное. Он не вернулся домой с института. Времена тогда были тихие. И по Иркутску можно было спокойно пройти ночью из конца в конец, не опасаясь ни за свой кошелек, ни за свою жизнь. Но морозы тогда в городе стояли под сорок, несколько не обычные  для февраля  морозы.
               На него наткнулась патрульная милицейская машина в двенадцатом часу ночи.  Он лежал на тротуаре   на спине, раскинув руки.   На затылке была ссадина.  Шапка лежала рядом с ним. Хорошая норковая шапка.  Чуть в стороне лежала его студенческая  папка.  По всей вероятности, он  поскользнулся, нелепо взмахнул руками, пытаясь удержаться, выронил папку  и упал, ударившись затылком о тротуар. Когда падал, шапка соскочила с головы, поэтому ударился незащищенным затылком. Ударился и отключился. А дальше мороз и алкоголь  сделал свое дело.
                Ведь потом при вскрытии в его крови было обнаружена большая   доза  алкоголя. Он был основательно «выпимши».  То есть, он выпил в тот вечер две свои четвертинки. И все это вместе оказалось для него роковым.
               На похоронах отец стоял перед гробом сына  с белой, как лунь,  головой.  Поседел полностью. После поминок ему стало плохо и его увезли в больницу. Инфаркт. Из больницы он уже домой не вернулся. И через неделю после похорон сына похоронили и его самого.  Похоронили рядом с сыном. Хоронила его хозяйка дома,  Надежда Владимировна, маленькая, совсем  съежившаяся от горя и совсем уже не похожая на себя  женщина. Когда-то очень яркая женщина.

PS.  А потом я уехал в Москву и поступил в  МГРИ. Но геологом я не стал, хотя мне  нравилось учиться в геологоразведочном институте.  По ряду причин с  четвертого курса института мне пришлось уйти и затем уже переквалифицироваться в инженера сварщика. И что  уж тут поделаешь? Судьба!  Судьба   неправильного мужчины, у которого все, не как у людей.    Но это уже  совсем другая история.

                КОНЕЦ