Я осознавал, что дальше бегать по запертой комнате будет еще глупее, чем все то, что я уже успел сделать, только рассмешив герцога. Стоя, как вкопанный, я позволил ему приблизиться, а он, не мешкая, с насмешливо-сладострастно мерцавшими глазами, стал расстегивать медные пуговицы на моем камзоле. Чтобы его снять ему нужна была моя помощь – опустить руки, расслабиться… Что такое честь? Честь мужчины, честь дворянина? Я высмеивал эти понятия, сколько себя помню, считая бредом Августина, но теперь до меня стало доходить: честь существует, ее следует защищать. Раньше мне это не составляло труда – оттолкнуть развязного простолюдина или стукнуть его палкой. Иногда на меня пытались нападать эти несчастные крестьяне, у которых тоже была честь их дочерей, то сокровище, которое я, не задумываясь, крал. Нет, брал. Я считал, что имею право, как господин, как человек высшего по сравнению с ними сорта. Девушки были для меня не более чем пташки, которых так приятно держать в руке и чувствовать, как постепенно замирая, останавливаются их сердечки. Так чем я был лучше братьев?
Он грубо стащил с меня камзол. Оказалось, что он настолько сильнее меня, что ему это не составило труда. Дальше он принялся за мои панталоны, бесцеремонно расстегнув ремень. Я продолжал, не шелохнувшись стоять, впав в подобие ступора, но когда я остался в нижнем белье и почувствовал его руки у себя на ягодицах, обжегшие меня будто угли, я снова бессмысленно рванул от него, но он болезненно схватил меня за локоть. Завязалась настоящая борьба, но как ни отчаянно я сопротивлялся, с каждым своим трепетным усилием делая все больше ненужных движений, я только слабел. Из последних сил я нацелился ему в лицо ногтями, метя в глаза, но он перехватил мои руки с поистине молниеносной скоростью. Через успевшие сократиться слои одежды, я почувствовал, что это чудовище возбуждено.
- Нет! – закричал я отчаянно.
Однако, раздев меня донага, он вдруг оставил меня. Я стоял перед ним, чувствуя себя бесконечно униженным. Мои мысли путались, я не мог решить, что было бы страшнее – если бы он довел свое мерзкое дело до конца или эта демонстрация силы. Так и так я проиграл.
**************
Бедный мальчик так побледнел, что я решил, что трагикомедия закончится быстрее, чем я планировал. Тем более обидно, что я планировал...Что? О... Многое. Ощутить его трепет, услышать его стон, почувствовать прикосновение его души к моей душе, поглотить его всего, без остатка. Мальчик, не имея другого выхода, решил испортить мне удовольствие и потерять сознание? О нет, малыш. Ничего не выйдет. Твой молодой организм не позволит тебе увильнуть таким образом.
Я раздевал его медленно, вдыхая его учащенное дыхание и его запах. У каждого человека есть свой собственный аромат, и я не помню приятнее аромата, чем у моей жертвы. Удивительное смешение мужского и женского начал в одном существе. Резковатый агрессивный дух угловатого мальчишеского тела, приглушенный нежной ноткой его едва ли не девичьей прелести. Я дал ему побиться, хорошо продемонстрировав свое намерение и свою силу. Он осознал, что сопротивляться бессмысленно и, оставшись нагим, скрестил на груди руки, не желая прикрываться, и злобно глянул на меня потемневшими до синевы глазами. Я чуть отстранился, с удовольствием его разглядывая. Мы оба молчали, и я догадался, что он решил показать своим поведением, что не сдался. В его позе было столько достоинства, что одним этим он ненадолго защитился бы и от более сластолюбивого негодяя, хотя вряд ли кто-то может перещеголять меня в сластолюбии. Лестат стоял передо мной - весь мой и будто недоступный мне. Оставивший свое тело, как испачканную одежду, чтобы демонстративно наблюдать за моими манипуляциями. Но мы оба понимали, что этот прием ему не поможет. Мне достаточно протянуть руку, чтобы заставить его вскрикнуть или застонать. Присвоить себе, поставить на нем свою метку. Дразня его, я протянул руку, остановившись в дюйме от теплой бело-розовой кожи. Кровь снова прилила к его щекам, и я заметил, как он затрепетал, глаза блеснули, а бесцветные брови трагически сошлись на переносице.
- Что так тебя расстраивает? - насмешливо спросил я, убирая ненадолго руку. - Неужели в наше время даже у нищих плебеев появилось достоинство? Или ты вспомнил, кто ты, Лестат?
- О чем вы? - шепотом спросил несчастный мальчик. Голос к нему не вернулся.
- Чему тебя учил твой брат? Тому, что для людей твоей породы, главное - честь. Она важнее самой жизни, всего важнее. Даже возможности носить красивые тряпки и шляться по улицам Парижа.
- Брат? Какой брат?
- Оба. Но, в основном, Августин.
- Господи, кто вы такой?
Я рассмеялся. Однажды таким же тоном он меня уже об этом спрашивал, но тогда я был козлоногой статуей. Зато к мальчику вернулся голос, пусть и дрожащий.
- Скажем, я твой дальний родственник. Предположим, Августин просил меня найти тебя и притащить домой.
Лестат задумчиво нахмурился. От моих слов он немного расслабился, решив, почему-то (о, наивное дитя! А то не бывает родственников-извращенцев!), что я безопасен, но верил мне с трудом.
- Августин мог бы попросить вас меня убить. Притащить домой? Вряд ли. Он меня боится. Кто вы? Я вас никогда не видел дома.
- Ты забыл. Ты был маленький. Как именно ты предпочитаешь, чтобы я тебя трахнул?
Он вздрогнул, вспомнив, что голый, и инстинктивно дернулся за одеждой, но я поймал его за запястье, с наслаждением наблюдая гамму эмоций, исказивших тонкое красивое лицо.
- Да кто вы, черт вас возьми?! Что вы хотите от меня?
- Я уже говорил тебе - тебя. Я хочу всего тебя, без остатка. Но взять твое тело без души мне неинтересно. Сейчас, во всяком случае, я не в настроении.
Тем более это слишком просто. Ты же понимаешь, что намного слабее меня? Я трахну тебя перед сном, пожалуй. Это в любом случае будет тебе полезно. А пока одевайся. Я утомился смотреть на твой трясущийся от страха скелет. Тебя следует немного подкормить и неплохо привить тебе манеры, свойственные твоему классу. Как ты считаешь? Или тебе больше нравится оставаться шлюшкой, которой ты на данный момент являешься?
- Делайте со мной, что хотите! Я не боюсь тебя! И считайте, кем хотите! И плевать я хотел на манеры!
Ну вот. Мальчишеская истерика. Я от души расхохотался. Лестат, злобно на меня поглядывая, принялся одеваться. Руки у бедняги прыгали, больше от бешенства, чем от смущения. Когда он натянул сорочку, я подскочил к нему, оттолкнул его ладони, крепко обнял за талию, прижав к себе его гибкую фигурку, и влажно, горячо поцеловал его в шею. Мальчик соблазнительно дернулся в моих объятиях и вскрикнул, словно я вырвал зубами кусок его бело-розовой кожи. Я не отпускал его и некоторое время прижимал к себе, ощущая, как его тело предает его, как это ввергает его в ужас и горе, и слушал, как он внутренне проклинает меня. Наконец я отпустил его. С трудом. Плевать мне на его душу. Почему, приняв человеческий облик, я должен отказывать себе в удовольствии? Зачем ждать ночи? Разве что еще насладиться его трепетом, который приятно щекочет мне нервы, пустой надеждой в его глазах? Несчастный рассчитывает удрать? Я буду любить его, пока он не испустит дух, а потом оживлю снова... Ах, ты даже не знаешь, как еще мало боишься меня, малыш.
- Пожалуй не стоит надевать эту дрянь. Тебе принесут нормальные вещи, приличествующие твоему происхождению. Возможно, ты не уважаешь себя и свой род, но я не позволю в моем доме забываться даже глупым мальчишкам.
Мне не хотелось его больше мучить, и я вышел. Тот, кто принесет одежду, ждет уже под дверью, опасаясь, что я разорву в клочья, того, кого он странно и таинственно любит большую часть своей жизни. Таким образом, мой пленник - объект вожделения, как минимум троих героев вновь придуманной мною пьесы. Пожалуй, это слишком. Нужно снизить накал страстей. Как именно? Есть у меня одна идея.
Я позвонил в колокольчик.
**************
Мой мучитель тем временем достал свой колокольчик. Я тихонько ахнул, представив, что он же может, чтобы получить свое удовольствие, привлечь еще и слуг, связать меня, что-то еще, ужасное, омерзительное. Я вдруг понял, что происходившее между мной и Николя вовсе не определяло мои, скажем, приоритеты. Это было страстным желанием Никки, которому я поддался, потому, возможно, что хотел, чтобы меня любили, были нежны со мной, а не бились в моих объятиях с криками, принимая после мои ласки, излучая эгоистичное удовольствие, плохо замаскированное под оскорбленную невинность. Чего я хотел в этой жизни? Почему, в самом деле, я не задал себе этого вопроса раньше и все мои поступки, в результате, оказались бессмысленными метаниями?
На звон колокольчика явился только один человек, что меня немного успокоило и слега уняло дрожь, сотрясавшую мое тело.
Это был молодой человек, одетый как дворянин, но скромно: в темного бархата, приталенный камзол, под тон ему панталоны. Он был так красив, что, разглядывая его внимательно – а мне следовало начать быть внимательным – я почти совсем перестал дрожать. У него были восхитительные зеленые глаза, мерцавшие в свете свечей, подобно изумрудам. Его бледное лицо обрамляли темные волосы, почти черные, но того оттенка, когда кажется, будто это не ночь сошлась с бронзовым жаром, а над белоснежными холмами раскинулось звездное небо, чтобы ярче их осветить. И весь он, худощавый и бледный, высокий, но, пожалуй, пониже меня, напоминал видение или призрак.
- Добрый вечер, Луи. Видишь эти гадкие тряпки в углу? Их следует выбросить, а нашему гостю принести подходящую одежду. Если он решит одеваться сам, то не мешай ему. Если он не в состоянии, то тебе следует ему помочь.
Луи обратил на меня сочувственный взор, в котором я прочел едва ли не страдание. Он оглядывал меня так пристально, словно хотел в чем-то убедиться. Я его не помнил, хотя мне почудилось, что он смутно напоминает мне Николя. Странная иллюзия.
- Что вы с ним сделали?! – вскричал Луи.
Я поразился, сколько боли и заботы прозвучало в этом выкрике.
- Ничего, - рассмеялся герцог. – Ты, в самом деле, считаешь, что я все это затеял, чтобы его сломать? Нет, мы будем действовать иначе.
Я почувствовал облегчение, когда он вышел. В дверях он перед этим остановился и сказал Луи, чье лицо по-прежнему выражало страдание:
- Приготовь его к обеду.
Когда дверь за ним закрылась, я нервно рассмеялся, мысленно смакуя фразу «приготовь к обеду».
- Добрый вечер, месье, - произнес я, наконец ощущая уверенность, удивительно быстро ко мне вернувшуюся, едва я остался наедине с Луи.
- Что тебя рассмешило?
- Под каким соусом у вас подают гостей к ужину?
- И тебе уже смешно! – возмутился этот странный Луи, воздев к беленому потолку изящные руки.
Я снова рассмеялся. Он напоминал взрослого человека, которого злит беспечность очередной раз натворившего безумств подростка. Забавно. И мы же совсем не знакомы. Я обнял себя за плечи, потому что мне стало очень холодно – в Париже промозглые ночи, особенно зимой. Я и у камина не мог как следует согреться, только тогда мне становилось хорошо, когда, возвращаясь с дичью, я чувствовал, как тело согревает меня жаром погони и азарта. Луи присел рядом со мной, очень пристально меня разглядывая, и как-то очень смущенно дотронулся до моего плеча. Он тут же отдернул руку, почему-то прошептав пораженно «Господи!» Что его поразило, я не понял, но он бросился к кровати, минуты назад меня пугавшей, как котел грешников, хотя и глупо – все могло случиться прямо на полу… Луи принес одеяло и закутал меня в него, словно нянька младенца. Потом он вышел, но быстро вернулся и принес мне великолепное нижнее белье, камзол – не такой, который можно купить у старьевщика, как мы обычно одевались с Николя, а самый настоящий, свежий, новенький, поскрипывавший, как едва выпавший снег под ногами. Он принес также панталоны, чулки и башмаки, и все остальное. Каждая вещь будто только что соскочила с иголки портного.
Ему не пришлось меня одевать. Я не позволил, мягко оттолкнув его руки. К тому же он как-то странно реагировал на мое тело. Без омерзительного сладострастия герцога, а с непонятным интересом и еще каким-то чувством, которое я так и не смог определить. Нежности? Иногда он бормотал, и я услышал загадочную фразу: «Ну да, ему же было только двадцать лет, Господи!»
К чему он причитал по поводу моего возраста, я не стал себя мучить вопросами. У меня разболелась голова, к тому же он ошибался. Мне недавно исполнилось двадцать один.
Когда я был одет, а одеяло возвращено на место, и мне еще был преподнесен Луи бокал великолепного вина – отродясь не пил такого качественного, - мы вышли из комнаты. Я быстро окинул пространство, прикидывая, смогу ли я бежать, но всюду сновали озабоченные делами слуги в чистеньких, с позолотой ливреях. Пройдя несколько коридоров и поворотов, мы оказались в обеденной зале, расточительно украшенной свечами. Герцог сидел во главе стола и удовлетворенно кивнул Луи, когда увидел меня.