РАБОТА
"Я опьянен. Я одурманен.
Моя любимая со мной!
Ручей шумит, не умолкая
Кувшин шатается хмельной.
(Ибн Хамдис. 1055 – 1132 гг)
Она рассматривала меня с явным интересом и с некоторой тревогой. Ей бы не хотелось, конечно, чтобы я кинулся к ней в объятия и осыпал поцелуями.
– В Одессе никогда не были?
– О! Одесса… К сожалению, не довелось! – нагло соврал я и увидел, как ей полегчало. Мне тоже ни к чему было лишнее напоминание о том не очень приятном криминальном моменте в моей жизни. Прошло уже почти пять лет. Мы другие, мы в другом городе. Мы ничего не помним!
Выяснив, что в Одессе я никогда не бывал, она пригласила меня сесть.
– Вы рассмотрели мое предложение? – спросила она, пристально глядя на меня. Все-таки сомневалась.
– Да. Я рассмотрел ваше предложение. Но я так до конца не уяснил, в чем смысл моей работы.
– Разве Исмаил вам не объяснил?
– Объяснил. Но у меня создалось впечатление, что он сам не в курсе.
– Хорошо, – она посмотрела на часы. – Я сейчас еду обедать, если у вас есть время, вы можете составить мне компанию, и я вам не спеша все объясню.
Это была очень крутая женщина. В облаках французского парфюма, в ореоле власти и почета, в дорогих, выдержанных в строгих классических линиях, одеждах: жакет из кожи страуса, платье в стиле "Torrente" из прозрачной органзы, – она не допускала даже и мысли о интимной близости в хорошем, традиционном смысле этого слова. Ну а уж об милых моему сердцу извращениях я вообще молчу…
Ах! Как хотелось мне сорвать с нее этот покров величия и куртуазности, завалить ее прямо на стол, и, задрав прозрачную органзу, заголить длинные стройные ноги , грубо и бестактно к нашей общей радости попрать парочку раз ее честь и достоинство.
…Растоптать! Унизить! Чтобы вспомнила наконец того прекрасного юношу, подарившего ей волшебную ночь в далеком южном городе!
Конечно же, моя душевнобольная хоть и бессовестно юная джинсовая деменциантка Машка ей сильно проигрывала нокаутом. Здесь передо мною была утонченная ювелирная красота, филигранно оправленная драгоценными металлами и каменьями, изощренной дорогой косметикой и макияжем.
Симпатичная секретарша проводила меня многозначительным и многообещающим таким взглядом, полным задора и огня. Секретарша тоже была весьма мила. Этот позолоченный благоухающий сытый лоснящийся классический мир был совсем непохож на мой беззаботный, тинейджеровский мирок с рюкзачками и рваными колготками, с прокуренными, эстетствующими и халявствующими суфражистками, с декоративным блевотным разочарованием обезьяньих вечеринок под "Manhattan Transfer" и "Boys П men", под пространные трансцендентные дискуссии о Джойсе, Мгвньонахе и Музиле, заканчивающиеся, как правило, заурядной групповухой и головной болью…
Гориллообразный водитель лилового "Мерседеса" лихо открыл перед ней дверцы. И резво впрыгнул за руль. Я сел сзади. Видимо, водитель знал привычки своего босса. Он вел машину, не задавая вопросов.
Знаете, я, в силу материальных обстоятельств, а также неотчетливых неприятных реминисценций ( выстрелов, пьяных криков, блевотины…) не поклонник растленного ресторанного мира с его необоснованным высокомерием и показным куртуазным шармом, но почему-то рядом с ней я начинал любить все то, к чему ранее относился с презрением. ЕЕ присутствие наполняло все это говно каким-то благородным содержанием, каким-то очаровательным блеском.
– Вы уже бывали за рубежом? – осведомилась она. Наши руки вдруг как бы нечаянно соприкоснулись. Я воспринял это как знамение, как боевой конь воспринимает сигнал тревоги, и попытался задержать ее руку в своей, но она как-то испуганно свою руку отдернула.
– Да! Я был на стажировке в Каире. В прошлом году. – гордо и честно ответил я.
Я гордился тем, что я один из немногих проходил стажировку в Каирском университете. Каир – это то немногое, чем я к тому времени мог гордиться. Он отчетливо запечатлился в моей памяти устойчивым запахом рейхана, нардами в моей любимой прокуренной мейхане, в кофейне Аль-Джавхари в районе аль-Гамалия, что в старом Каире. Шумным праздником ид аль-адха, утренними многоголосыми призывами муэдзинов, усиленных громкоговорителями с многочисленных минаретов "Аль- Мульк-ли-л-ллах!", мягкими звуками рубаба и саза и протяжными напевами моего приятеля мутриба по имени Кадир. Я добросовестно штудировал в национальной библиотеке произведения Нагиба Махфуза и аль-Хакима, Саид Абдуллах бин Хамид аль- Идруса, поэтов Дивана и Водопада.
По большому счету, впечатления о пребывании в Каире у меня, честно сказать, неважные. Потому что первые два месяца я там просто изнывал от тоски и воздержания! От нищеты и голода! Но я об этом мало кому распространялся. Наоборот, я расписывал необычайные свои похождения в Каире таким образом, бессовестно их приукрашивая, что можно было подумать, что я был не в нищем и пуританском Египте, а, по крайней мере, в изобильной и распутной Америке! .
Самым незабываемым, несмываемым пятном в зловонных запасниках моей памяти от восьмимесячного проживания в Каире были весьма своеобразные отношения с одной переводчицей сорока с лишним лет, Светланой Сергеевной из Бешкека. Светлана Сергеевна, прямо скажем, не была красавицей. Но там, в далеком пуританском негостеприимном Каире с женщинами было очень плохо (с мужчинами там было хорошо!). Напряженка была такая, что я через пару месяцев с каким-то незнакомым доселе интересом посматривал даже на некоторых более-менее привлекательных верблюдиц.
Таким образом, Светлана Сергеевна стала для меня лакомым кусочком.
Однако детдомовская привычка делиться с друзьями не давала мне покоя. И через некоторое время, как бы в поддержание беседы, я предложил Светлане Сергеевне (в шутку) заработать известным способом немного денег. Сказано это было, как я уже сказал, в шутку. Я был, наверное, неважным шутником. Потому что через некоторое время Светлана Сергеевна напомнила мне сама о моем неосторожном предложении. И уже на следующий день я устроил ей свидание у себя в комнатке общежития с одним нашим аспирантом за пятьдесят баксов. Для Египта, где заработки у нас были весьма условны, это была огромная сумма. Себе я взял двадцать, сославшись на крайнюю нужду. Потом, когда я поставил это дело на поток, я брал меньше. Откуда у меня вдруг возникла такая деловая жилка – ума не приложу! Капитала я себе не нажил, но, по крайней мере, нужду никогда в далекой нищей стране не испытывал. Мне бы мой бы коммерческий талант да направить в нужное русло… Да если бы еще на государственном уровне… Я бы любую страну вывел бы из кризиса. Но я любил покой… И себя в этом покое!
…
– Мне нужен не только специалист, хорошо владеющий английским и арабским, но очень умный, тонкий, честный и преданный человек! – сказала она.
– Это сейчас такая большая редкость. – Я наслаждался блеском моего нового положения. – В основном нас, к сожалению, окружают хамы, предатели и извращенцы!
Водитель после такой моей тирады обернулся и выкатил на меня шары! Чуть было не врезавшись в бампер впередиидущего "джипа". Рита рассмеялась, оценив меня как тонкого и остроумного собеседника.
– Как вам Каир?
– Изумительный город. Там все пропитано духом старины и вонью гнилой нильской рыбы!
Я и разговаривать стал как-то уж слишком манерно, словно по какому-то надуманному сценарию, созданному бездарным амбициозным снобом-сценаристом. Терпеть не могу дешевых претенциозных диалогов, надуманных , надушенных дешевыми приторно-сладкими духами…
– О вас очень хорошо отзываются ваши друзья.
– Я постараюсь работать так, чтобы оправдать столь лестные характеристики, Маргарита Владимировна…( Тьфу! Галантный век! Франция! Будуар Людовика Великолепного!)
– Можно просто, Рита…
– Спасибо, Рита…
Я знал, что мои старания и усердие в изучении языков когда-нибудь непременно увенчаются жизненным успехом и принесут мне материальное благополучие. Чутье подсказывало мне, что знание языков будет главным в моей жизни. О такой работе можно было только мечтать! Она заключалась в том, чтобы сопровождать ее в многочисленных зарубежных поездках в качестве переводчика. Иногда и самому перевозить кое-какие бумаги в страны Азии, Африки и Ближнего Востока. И еще за это и деньги получать!
Я не мог поверить своему счастью. И правильно, между прочим! Однако почему- то – поверил! Человеку свойственно верить в иллюзии, не замечая страшной реальности.
О-хо-хошеньки – хо-хо…
Уже на следующий день я был принят на работу в крупнейшую международную медицинскую корпорацию " MVC" на должность консультанта-переводчика.
Рита настояла, чтобы я поступил на водительские ускоренные курсы (за счет компании!) и стал посещать тренажерный зал вместе с Мишей, молчаливым, туповатым, вечно угрюмым качком-водителем. Впрочем, он меня мало раздражал. Меня вообще трудно вывести из себя. Это если только пинком под зад! Но это случалось крайне редко.
Обедали мы теперь всегда вместе с Ритой. И вообще, Рита брала меня с собой повсюду во все присутственные места, хотя острой необходимости в своем присутствии лично я не ощущал, поскольку применять свои филологические знания мне пока не приходилось. Вообще, если честно, у меня складывалось впечатление, что я в ближайшем будущем буду выполнять при ней не только функции переводчика. По крайней мере, такое впечатление складывалось и у других сотрудников нашей компании. Когда я пригласил к себе в гости секретаршу Свету (просто так, чисто пообщаться!), она испуганно ответила:
Ты что! Рита меня убьет!
Вообще, я Риту понимаю. Приятно иметь возле себя молодого, умного, сильного красавца с прекрасными манерами. Во всяком случае, это намного приятнее, чем иметь рядом старого, тупого, неряшливого, неопрятного, необразованного, уродливого хама.
Да. А как же учеба? Милый ты мой! Идиотизм, свойственный юности, всегда предпочитает радости жизни сегодня, сейчас, немедленно, забывая о том, что за них придется расплачиваться завтра, с утра пораньше, и, возможно, очень дорогой и страшной ценой.
НАЧАЛО
"У вас есть меч Люй Цяня, который
Надо другим передать
Пора в дорогу – не следует дольше
Задерживать свой отъезд".
(Ли Паньлун 1514-1570 гг)
Машка лежит в откровенно вызывающей эротической позе на тахте, обнаженная, взлохмаченная, и с недоумением смотрит на меня. Я облачаюсь в дорогие одежды. Тончайшая белая рубашка. Натуральный шелк. Пахнет магазином.
– Ты куда, Санек? – спрашивает она. Мы видимся последнее время крайне редко. Наше общение занимает у нас от силы полчаса. Как раз ровно столько необходимо мне, чтобы справить среднюю нужду, облегчить свои чресла. Но за эти дни во мне произошли крутые внешние и внутренние перемены. Их замечает даже Машка, у которой напрочь отсутствует способность к анализу. Вопрос у нее зреет постепенно.
– Куда – куда… В Бандар-Сери-Бегаван! Куда ж еще! – Мне нравится повторять всем, куда я уезжаю. Я готов это повторять без конца. "Да вот, понимаете, в Бандар-Сери-Бегаван собираюсь… Будь он неладен!"
– Это где? – спрашивает Машка. Она с удивлением щупает ткань моего навороченного нового пиджака из буклированного твида цвета стылого льда стоимостью 800 долларов, столь же нехарактерной, сколь и дорогой вещи в моем гардеробе. Это первый неожиданный пиджак в моей жизни. Меня одевала сама Рита. Мы объездили все самые престижные бутики в городе и полностью экипировали меня для поездки в соответствии со ее изысканным вкусом. Заметьте – за счет фирмы! Это немаловажно!
– Где-где… В Даруссаламе! Маша!
Ну ей теперь-то стало, конечно, все понятно. Бедный ребенок. Разве ему понять мое торжество? Торжество педофила, уезжающего в далекий Бруней.
– Тебя, Санек, в институте ищут. Ко мне приходил твой… этот… Рыжий такой…
– Хрен с ним, Маша! (Наверняка этот рыжий поимел мою безотказную похотливую Машку. Только ленивый и мертвый пренебрегает такой возможностью!)
– С кем?
– Со всеми! Я в Бруней уезжаю!
Тогда меня не удивило то обстоятельство, что мы с Ритой улетаем в Бруней разными рейсами. Она объяснила это тем, что не успевала подписать какие-то бумаги в Москве и попросила меня с документами лететь пока без нее и ждать ее в отеле "Golden Spur" в этом самом Бандар-Сери-Бегаване. Это было бы для меня как нельзя кстати. Мне хотелось побыть немного одному.
Удивило и озадачило меня другое обстоятельство. Я должен был лететь под другим именем! Билет на самолет и документы на имя Исы Муштахади, гражданина Катара, Рита вручила мне за три часа до отлета. Времени на раздумье у меня просто не было.
– Ты можешь, конечно, отказаться! – сказала она, пристально глядя на меня: не поколеблюсь ли я? – Но я гарантирую тебе полную безопасность! Полную! Ты мне веришь?
– Я тебе верю – как себе! – ответил я. Хотя в ту минуту мне было как-то не очень…
– Сначала ты летишь в Катар. В Доху. Под своим именем. А оттуда уже летишь в Бруней как Иса Муштахади. Возвращаешься – в обратном порядке! Тебя ждет очень интересная жизнь! Очень! – сказала мне на прощание Рита. – Ты меня будешь благодарить!
Да уж конечно! Очень мне надо связываться с криминалом! Я был напуган, удручен, потрясен и убит! Словно сомнамбула, ничего не чувствуя, я плюхнулся в этот стремительный, увлекающий, бурный поток новой жизни…
Таможенник с удивлением осматривает мой кейс "Samsunite", не веря, что такой почтенный , юный господин уезжает всего с одним чемоданчиком. Заметив его алчный взгляд, остановившийся на моем "Паркере", когда я что-то исправлял в декларации, я барским жестом вручил авторучку таможеннику. Так, на мой взгляд, должен был поступить каждый уважающий себя гражданин Катара. Таможенник взял ее как должное. Я ведь не знал тогда, что таможенникам положено дарить что-нибудь блестящее… Они же как дети! Я многого тогда еще не знал.
В самолете я большую часть времени добросовестно штудировал малайский разговорник, вместо того, чтобы беззаботно предаваться праздному пассивному отдыху или просмотру кино. Малайский язык очень близок к индонезийскому. Там много заимствований из арабского, английского, санскрита и китайского. Мне как-то, знаете ли, сразу понравился этот язык, как только я окунулся в его экзотический мир с его странной аглютинацией и фузиозным типом связи. Мне как-то нравилось ощущать себя таким способным и умным.
Tua – значит "старый". А Tua-Tua – значит "старенький". Jalan – значит и "путь", и "ходить". Так же и Maju – означает и "передовой", и "двигать вперед". Одно слово совмещает семантику двух, а то и трех грамматических классов. Ну что еще может быть проще?
Я даже перекинулся несколькими любезными фразами на этом замечательном языке с симпатичной малаечкой-стюардессой. Я ей сказал, что она очень красивая. Она ответила, что я – тоже ничего! Думаю, что в Брунее мои познания помогут мне избежать вынужденного воздержания.
В Дохе я провел два счастливых пьяных дня с девушкой по имени Шалабия, которую мне рекомендовал услужливый и проницательный портье отеля "Сиди Табер", сразу заподозрив во мне человека с недюжинным порочным потенциалом . Я называл ее просто по-нашему, по-домашнему – Шалавою. Она не обижалась. Еще бы! Я заплатил ей триста риалов, и она была очень довольна…
Бруней встретил меня музыкальной экзотикой: мощными трубными сигналами гонгов и бамбуковыми трелями креток булоха, завываниями серуная и звоном англуконгов уличных музыкантов. Бандар-Сери-Багаван потряс меня чистотой и своей непозволительной, ослепляющей роскошью. Впрочем, меня в то время могла потрясти и Монголия.
Любезно отказавшись от услуг юной красавицы, встретившей меня в холле "Golden Spur" (я так и не понял, чего она хотела?), куда доставил меня черный как смоль неразговорчивый таксист, я почувствовал себя сразу высоконравственным и морально устойчивым мохтасебом, с сильными нравственными принципами и железной волей. Можете представить, каким мучениям я подверг свою измученную хронической педофилией душу. Просто, друзья мои, я ждал Риту, своего потрясающего любимого шефа.
Я снял шикарный номер на двоих с обалденной кроватью, где мы , по моим соображениям, должны были бы предаваться безумным оргиям. Я хотел в первую же нашу (якобы первую!) ночь потрясти ее своей мужской мощью, своей неистощимой силой, способной под влиянием любви сделать из конченного педофила чистого, непорочного геронтофила. Я готовил свой организм к жестокой схватке. Я жрал креветки и омаров, мидии и маслины в неимоверных количествах! Ах, если бы я знал, какой жестокий облом готовит мне моя непредсказуемая судьба!