До деревни оставалось идти ещё так долго! Было не только холодно и страшно, было ещё очень голодно – в гостях Настеньку угостили пирожками с морошкой, но случилось это ещё днём, а сейчас уже угрюмый декабрьский вечер подступал вместе с промозглым, студёным ветром да сумраком, исчерченным колкими снежинками.
К деревне можно было идти по ухабистой, волнистой дороге – что ползла к старому бревенчатому мосту вдоль левого берега заледеневшей реки, а после, словно одумавшись, тянулась назад вдоль берега правого - но можно было перейти речку Машу по льду - путь становился тогда гораздо короче и, стало быть, была возможность поспеть домой до темноты, которая уж норовила загородить собой и дорогу, и противоположный берег Маши.
По присыпанной снежным пухом тропинке Настенька осторожно спустилась к речке – оба её берега были пологими, клонящимися нежно ко льду. Сделала один осторожный шажок по синеватому в полутьме снегу, потом другой, третий, вдохнула глубоко и побежала.
До берега оставалось уже совсем немного – пара вдохов, не больше, - когда лёд под Настенькой треснул, захрустел и... расступился.
Стало очень холодно, мокро, совсем темно и отчего-то не страшно – точь-в-точь, как бывает у доски в классе, когда стих уже прочитан, и можно идти к своей парте, по ходу рассматривая завистливые взгляды одноклассников…
Нечто обидное было в том, что кто-то ухватил Настеньку за шиворот, – будто она была виновата в чём-то, и её хотели выпроводить, вышвырнуть – прочь, с глаз долой.
Оцарапав щёку, ушла вниз кромка льда, сквозь слёзы холодной, обжигающей воды мигнули задорно огоньки избушки на берегу...
- Ах, в этом мире так мало красоты!.. – Анастасия Павловна Белецкая прикрыла глаза правой рукой – истончённая, исхудавшая кисть заслонила их не полностью, и сквозь неровные просветы меж пальцев можно было увидеть, как отзовётся лицо собеседника на услышанное. - Понимаете, Женя, я задыхаюсь без неё, я чахну как орхидея, оказавшаяся в пустыне…
- Что Вы, Анастасия Павловна! Что Вы! – Женя прореагировал как надобно - взволновался, широко распахнул глаза поначалу, через мгновенье, словно в отчаянии, веки опустил – после так и держал глаза затемнёнными, пока не договорил взволнованным голосом: - Да как же Вы можете произносить такое! Вы и красота есть суть одно и тоже, а, стало быть, красота всегда с Вами!.. Анастасия Павловна… Не убивайте меня своей опечаленностью!
- Не успокаивайте меня, Женя, не надо…- словно потеряв остаток сил, Белецкая осела в кресло, что было обито старым гобеленом – на нём угадывалось изображение девочки, под её сапожками – волна дороги, вдали - полоска реки. – Я часто стала задумываться о том, что имеет смысл распрощаться с этим безликим миром, лишившим самого себя красоты... Уйти навсегда...
- Да как же Вы, Анастасия Павловна, такое произносить, думать можете! Или я что-то неправильно понял... Нет?.. Самоубийство! Как можете говорить такое?! Как можете говорить, что красоты не стало?! Вы даже в комедии никудышной были красивы, были роскошны! – Женя следом тоже сел – на одну из крохотных банкеток, коих было с десяток в огромной, но тесной квартире Белецкой – тесной из-за сутолоки, что привносила захватившая почти всю территорию мебельная армада – шкафы, комоды, серванты, диваны и пара мраморных адмиралов. – Вы-то, должно быть, из памяти выбрасываете воспоминания о тех фильмах, в которых должны были сниматься по доброте своей душевной, по мягкости своего нрава, а я-то всё помню. «Душа и потёмки». Кажется, именно так назывался тот фильм – помните? С сюжетом чудаковатым, бестолковым каким-то... Вы исполняли роль механической женщины, у которой настроение можно было переключать тумблёром на спине. Эдакая мечта любого мужчины! Вы играли свою роль блестяще, просто блестяще!
- Не успокаивайте, Женя, не стоит... - Белецкая потянулась к пачке папирос – та, словно предложенная призраком, повисла в воздухе – на самом же деле просто лежала на овале стекла, который поддерживали четыре кованые ножки. – Причина того, что красоты вокруг не стало, проста и очевидна. Красота никому не нужна. В наш меркантильный век всем необходимо что-то иное – деньги, слава, молодость... Красота осталась в стороне. Как и я сама. Никому не нужна... Разве что этому призраку... Нет, никому... Мучение, истинное мучение!.. Лишь самоубиение меня избавит от...
- Да что Вы такое говорите, Анастасия Павловна! – Женя тоже потянулся за папиросами, и стало заметно, что руки его сегодня как-то особенно ухожены, судя по всему, маникюром их недавно баловали отменным. – У Вас непередаваемо много поклонников! Миллионы! Вас помнят, Вас обожают!.. Как Вы говорить такое можете! «Никому не нужна…» А я? Мне ведь Вы нужны как... как сама жизнь!
- Оставьте, Женя... Какие «миллионы»?.. Помнит ли меня вообще кто-нибудь? Уж одиннадцать лет нигде не снимаюсь... Давайте вот что, Женя… Давайте лучше мы с Вами выпьем вина.
- Же... нька...
- Анастасия Павловна... Вам не будет дурно от большого количества выпитого?..
- Наливай, Женька... Не жалей! Вас, гомиков, иногда не поймёшь...
- Анастасия Павловна! Ну я же говорил, что я не гей... У меня просто иной взгляд на отношения между мужчиной и женщиной...
- Да ладно, Женька, знаю я тебя... Ты мне вот что скажи... Я совсем старая и страшная, или... Нет, вот только честно!
- Анастасия Павловна! Всегда говорил Вам, и буду продолжать говорить – Вы прекрасны.
- Спасибо, дорогой, спасибо...
- Анастасия Павловна...
- Ну что ты заладил?! Анастасия Павловна да Анаст... стасия Павловна. Ох, Господи, не выговоришь. Зови просто Настей. Настенькой… Уж сколько лет мы с тобой знакомы, Женька... Лет шесть, а то и больше.
- Анастасия... Я вот что хотел Вам сказать. За этим, собственно, и пришёл... Всё думал, как лучше преподнести...
- Ох, Женька, не томи... Не тяни кота за ясны очи!
- Меня приглашают работать в Бразилии. Очень выгодный контракт... Надо будет уехать не надолго. На несколько месяцев...
- Кто приглашает?! Гомики твои приглашают?!
- Нет... Ну... Мой друг. Он давно меня зовёт...
- Пошёл ты, Женька...
- Анастасия Павловна...
- Пошёл ты... прочь! Чтоб духу твоего не было!
- Анастасия...
- Иди прочь!
После того, как Женя ушёл, Белецкая долго смотрела в зеркало, что держал пред ней огромный, довоенной работы шкаф. Откупорила ещё одну бутылку вина, плеснула в бокал, лишь пригубила тёпловатой сухой жидкости, поставила бокал на пол. Покрутила диск телефона, не дождавшись длинного гудка, положила трубку. Открыла дверцу шкафа с зеркалом, нашарила в пыльной темноте багрового цвета пояс. Встала на стеклянный столик с коваными ножками, привязала пояс к хрустальной люстре. Сделала петлю, опустила её себе на плечи. Решила поклониться – в последний раз. В этот момент стекло треснуло, захрустело и... расступилось.