Осознавая немыслимые просторы человеческой глупости, в который раз легко прийти к парадоксальности бытия, как такового. И вновь приходиться замыкать круг осмысленным отказом от данного вопроса. Человеческая глупость — как океан. Так хочется войти в него, но боишься раствориться в хаотичном потоке комплексов, стереотипов и, хм, религии.
Назовёте ли вы его атеистом? Только после того, как купите очередной комплект свечек.
— Ммм, отличный кускус, — задумчиво пробормотал несостоявшийся писатель.
— Вам действительно понравилось? — Кажется, это был араб.
— Пожалуйста, присаживайтесь.
— Я заметил, вы что-то пишите, да пишите. Всё то время, что сидите в нашем ресторане. Могу ли я поинтересоваться, что именно вы записываете?
— Представьте себе падающие яблоки. — Они вдруг перешли на английский, — Их много, они скапливаются, одно яблоко за другим, лезут друг на друга… Так вот. Эти яблоки не могут распределиться по саду равномерно. Их слишком много. Они лезут друг на друга, словно тысячи людей пред видом смерти. Но всё это лишь особенности нашей жизни. Как яблоки не могут двигаться самостоятельно, так и человек, даже самый сознательный, не способен выбрать третью сторону.
— И что же это за сторона?
— Самая выгодная с точки зрения морали, остаться в живых, не стать гнилым яблоком из нижних рядов и не пасть перед лицом предрассудков, оказавшись на вершине.
Это немного смутило его:
— Мысль весьма занятная, но ведь мораль — вещь довольно субъективная.
— Откуда вы так хорошо знаете русский и английский? И не задумывались ли вы, насколько трудно осознать, какой же выбор вы делаете тем самым.
— Моим замечанием?
— Как вы относитесь к христианству?
— Господь один, и это Аллах.
— Безусловно. — Непроизвольная улыбка, — Вы позволите обсудить некоторые события в жизни конкретных приверженцев этой религии или же некоторые моменты, описанные в Коране? Если же это оскорбляет ваши религиозные чувства, я поблагодарю вас за вкусную еду, оплачу счёт, и нам двоим останется лишь вспоминать эту встречу.
Он вновь заговорил на русском:
— С разумным человеком разумные темы. Прошу.
— Итак. Как вы относитесь к понятию «мораль», как к таковому для своей религии? Не считаете ли вы, что эта мораль, скажем так, немного предвзята?
— Пророк Мухаммед был справедливым, именно он подарил всему человечеству Коран.
— Всему человечеству или только вашему народу? Но как же, многие критики с вами вряд ли согласятся. Тот же Ибн Варрак.
— Аллах воздаст по заслугам всем неверным. Важно прожить эту жизнь правильно.
— Конечно, конечно… Я сейчас попробую привести некоторые доводы, и мы попытаемся разобраться в данном вопросе веры.
— Веру нельзя разбирать по полочкам, — от него исходил холодный взгляд.
— Только не с точки зрения психологии.
Его лицо приняло угрожающий вид:
— Вы хотите разобраться в вопросе веры в Аллаха?!
— Скорее в вопросе веры в себя, — незначительная добродушная улыбка, не самая, впрочем, искренняя, — Первый момент. По сути, ваша религия вводит санкции на убийство неверующих, более того, жестокую казнь, не обладающую никакими из первичных признаков гуманности.
— Мою жену… Её разорвали. Она сама виновата, — его губы заходили ходуном, — Неверная. — И он неожиданно замолчал.
— Как вы относитесь к педофилии? — Доселе безымянный писатель старался собраться с мыслями, — Традиционное общество правильно поступает, что создаёт устои, вновь поднимает семейные ценности с тех варварских времён?
— Как много наводящих вопросов! Вы хотите сказать, что мы варвары?
— Ни в коем случае. Лишь хочу напомнить о женитьбе пророка Мухаммеда на девятилетней Аише.
— Ей было пятнадцать. — Сквозь зубы процедил он.
— А, так, значит, вопрос индустриализации вас всё-таки волнует.
— И при чём здесь индустриализация?
— Боюсь, пока я не в праве ответить на этот вопрос даже самому себе. Итак, многоженство нам лучше не обсуждать…
— Что?!
— Вы уверены, что нам стоит продолжать эту беседу? — Он смотрел прямо в глаза этому одинокому арабу, в то время как рука всё время что-то записывала.
Молчание:
— Вы сказали, что-то про вашу жену. — Сказал он как можно более учтиво.
Одинокий и несчастный араб, то ли официант, то ли шеф-повар вскочил, его лицо казалось багровым в гневе, лоб в испарине. Он что-то громко выкрикивал и в своём разъярённом состоянии он не отличался от медведя, проснувшегося от спячки.
Лишь успел писатель схватить свою записную книжку, как двое охранников ресторана поволокли его к выходу.
— Тебе никто не поверит! — В исступлении кричал он с сильным акцентом.
— Но ведь один уже поверил!
Лишь позже главному герою приходит осознание произошедшего казуса, словно оказываешься в плохом кино, а самого главного сказать тебе так и не позволили.
И никогда не позволят.
Герой, так и не привыкший, к своему мотоциклу, одевает кожаную куртку, записная книжка как всегда во внутреннем кармане, а визитка с именем главного героя летит на пыльное крыльцо ресторана.
***
Истинное осознание — как птицы, прилетает в одно время и улетает в другое. Наша жизнь слишком переполнена этими пленяющими метафорами, но ведь так мы вправе чувствовать себя умнее. Значимее.
— С тех пор, как я понял, что люди делают абсолютно всё, для того чтобы их ненавидели, мой мир… Ни черта не изменился. А вы чего хотели? Ахах.
— Но зачем вы говорите всё это мне, я просто пришла на тренировку в фитнес-центр.
— Меня просто смущает твой вес за центнер.
— Как вы, — она чуть ли не задыхалась от смущения и в то же время испуга, — как вы смеете!..
— Я знаю, знаю, вы пришли в тренажёрный зал за мотивацией, но тем самым вы уже мотивированы, остаётся только двигаться вперёд. И только вперёд! Но, чёрт возьми, какой идиот-диетолог посоветовал вам перед тренировкой жрать быстрые углеводе в лице сникерса собственной персоной и повторять данную операцию сразу же после?
— О-операцию? — испугалась она.
— Подними свою жопу и сожри пачку творога с миндалём, а затем преодолей свой первый километр на велотренажёре и , может быть, ты заслужишь моё вниманием, как к человеку.
— Вы кто?
— Можете звать меня Алекс.
И этот маленький человек, каждый раз уходя от самого себя, доставал свой блокнот и записывал свои мысли. Ещё не предполагая включить свои «письменные переживания» в общий проект из множества бумажных листов.
«Тренажёрный зал, мотивация, глоток свежего воздуха в провонявшем потом спортзале. Насколько всё иронично. Но это не столько ирония в сложившейся ситуации. Не из неё, во всяком случае, состоит наша жизнь. Не из слова, каким заманивают в кинотеатры Бекмамбетовы. Гротеск. Убийственные сценарии ужаса и истерического хохота то и дело охватывают нашу жизнь, словно написаны неведомыми высшими существами.
И как-то всё же непривычно отказаться от «Даст Бог», но целенаправленным враньём себе и самоубеждением, втаптывающим в грязь, никто здесь не занимается. Так что «Да прибудет с нами сила»»
— Простите, — это была девушка, фитнес-модель любитель, судя по всему, — что вы сказали той женщине?
— Вы знаете, есть такие люди по уму, а есть болтливые, мне… Трудно держать в себе то, что люди должны услышать.
— Вас, наверное, часто увольняют с работы? — Она улыбается, но не улыбка приковывает взгляд героя. Маникюр. Безупречный маникюр и ухоженные длинные волосы.
— Какой у вас шампунь?
— В смысле? — Ещё сильнее улыбается она.
— Когда-то я писал под музыку. Пока не понял, что музыка управляла моим творением. Произведением. В общем — писаниной. Музыка находит отклик в сердце, но так же и заменяет его во время акта.
— Интересный же вы…
— Да, и совершенно непригодный к обычной работе. Увидимся!
И вновь и вновь рука тянется к «Паркеру», даже во время просмотра творений Протазанова и Бергмана. Во время симфоний Вивальди и Чайковского, даже при активной и кропотливой работе над бессмертными произведениями Кубрика он просто не мог не поделиться чем-то новым, стоящим.
В этой непосредственности была сила. Была в этом и уязвимость.
«Мы привыкли считать, что человек рождается чистым и непорочным в теле ребёнка. Но то лишь от неосознанности. Каждый человек в этом мире не стоит ни гроша, пока не докажет себе, что он это сделал. Вы любите детей? Хорошо. Жертвуете нуждающимся? Прекрасно! Романтик? Для меня вы все лишь кусочки порезанной колбасы фекалий. И набожным привет, ведь если Господь и создал нас, то он высрал нас, как торопящаяся на спаривание собака.
Я думаю, Фрейд был бы доволен моей метафорой. Вылезая на этот свет, через гениталии, мы, таким образом, лишь подтверждаем факт религиозной кощунственности и уж тем более — необъективности.
И самое ценное — пора бы уже начать понимать, что твоя слабость — это твоя слабость, твоя уязвимость, твоя сила.
Не вера в высшие силы. Я, пожалуй, закругляюсь на сегодня. До новых встреч, моё альтер-эго и мой воображаемый зал присяжных».
***
— Ох, мой дорогой друг, если бы ты только знал… — Лирическое заявление в стиле романов Достоевского, — Чёрт. И всё-таки в своих метафорах ты преображаешься в Раневскую.
Хоть что-то, к чему малец пришёл сам.
В такие минуты легко запутаться, для чего вообще, собственно говоря, живет человек. Сначала ты жаждешь стать взрослым, в юношеском периоде жизни осознаешь, что секс и виски уже не способны сделать тебя счастливее, и что. И что дальше? В своих размышлениях, наивных философских разглагольствованиях часто стараешься подчеркнуть для себя одну, казалось бы, жизненно необходимую истину. «Я лишь пытаюсь понять, как мне жить правильно». Не истина, а постановка общего вопроса. И это правильно, но истинна ли эта истина в тот момент, когда ты вспоминаешь о морали?
Мораль, понятие, не укладывающееся ни в одну из рамок. Мораль может объяснить наличие бога, доказать, может даже избавить человечество от религии. Может сделать тебя героем и слабаком тоже может. От таких вещей проще всего будет хладнокровно отнекиваться, но не стоит забывать о функции морали. Что-то вроде сдерживающего фактора для такого животного, как человек.
Так человечество всю свою жизнь и живёт, разбирая его парадоксы, но никак не приближаясь к призрачной истине, что бесконечно далека от нас.
— Здравствуйте. Присаживайтесь.
— Я Алекс.
— Зовите меня просто Сергей. Без отчества. Вы готовы?
— Почему бы и нет, — пожимает плечами Алекс.
— Итак. Как вы считаете, в чём ваша проблема?
— Весьма скудный вопрос, вы только задумайтесь. Человек приходит к психологу, потому что уже с ума нахрен сходит, а вы спрашиваете его, для чего он пришёл.
— Вы знаете, в первую очередь люди приходят ко мне, чтобы с ними просто разговаривали. Выслушали их, поняли. — Он сделал акцент на последнее слово.
— Хорошо, тогда спросите меня, психология или философия?
— Как угодно. Социология или политика?
— Ох, — переигрывает Алекс, — Вы невыносимы. На самом деле я не люблю политику. Грязный мир сделает даже самого чистого человека, стоящего на посту чиновника точно таким же грязным. Забастовки, акции, санкции. Всё это лишь… Лишь шоу, и шоу в первую очередь для себя самих. Людям попросту скучно жить.
— Стоит ли мне придираться к формулировке «жить» вместо «существовать»?
— Хорошая жизнь — понятие относительное. И вообще, вы знаете, что уцепившись сейчас за одну мысль, вы потеряли одну или две других? И как узнать, какая же была достойнее?
— Предпочитаю не задумываться.
— Как и всё человечество.
— К чему эта… Банальщина. Я лишь высказал своё мнение по поводу вашего парирования.
— Разве? Удивите меня, доктор.
— То есть вы хотите сказать, что человечеству скучно жить и это и есть первопричина? Никаких благих намерений?
— Ну что вы, мой дорогой друг… Хотя, да, вы правы, и для этого даже не нужно быть экстрасенсом. Уж извините.
— Не нужно быть психологом?
— Могу ли я быть столь циничен, что?.. – Он не договорил.
— Вам не жалко этих семидесяти долларов за час? — Перебил доктор.
— … Что хочу купить дорогой алкоголь, но решив завязать с пагубной привычкой, трачу те же деньги на такую вот странность?
— Человек циничен сам по себе, — заулыбался он, — нет смысла делать из вас исключение.
— Самое смешное, доктор, что человек всю свою жизнь стремится к добру, получая зло. Но даже не догадывается, что он циничен. Циничен по своей природе. И он будет таким до тех пор, пока не прозреет, пока не рухнет чёртов барьер!
— Это ваша теория?
— Нет, это теория Пифагора, — вырывается едкий сарказм из уст молодого человека, — Он ведь обожает геометрию.
— Хм, примечательно, — заулыбался он ещё сильнее.
— Вы скоротечны?
— В смысле?
— В своём творчестве. Вы же пишете какие-нибудь книги в своей стези. Быть может, издаётесь.
— В депрессии… Пишется очень трудно. Один лишь миг и задумываешь закончить книгу как можно скорее.
— Ведь вы боитесь, что иначе попросту не закончите её.
— Да. — Выдавил он после непродолжительной паузы.
— И вы не издавались.
Затянувшаяся пауза в беседе, ещё недавно грозившей закончиться эмоциональным коллапсом и вот главный герой сидит и смотрит в мокрые, щенячьи глаза человека, ещё недавно казавшегося таким уверенным в себе. Взрослым, самодостаточным, состоявшимся.
Это ли вы назовёте комплексами?
— Вы сделали всё, что могли. Спасибо за помощь в самоанализе. — Заканчивает фразу он, доставая из потрёпанного бумажника стодолларовую купюру, — Деньги ваши. Надеюсь, вы обретёте то, что ищете.
Он забирает серый пиджак с наружными подкладками и собирается уходить.
— Чёрт, только не говорите, что вы увольняетесь! — ехидничает Алекс.
— Только закройте за собой дверь.
— Закрой за собой дверь, живи без потерь, о прошлом не плачь, ты тёртый калач. Брр! — вскакивает он, — Ужасный слог!
И уже прикрывая за собой дверь:
— Значит, все люди циничны.
***
«Хорошая книга, она… Как млечный путь. В ней хочется затеряться. В первую очередь в неё хочется войти, потому что чувствуешь — это территория ещё не изведана. Мейнстрим — гладкая, чуть ли не кристаллическая форма, оболочка которой привлекает своей ординарностью, не грозя вызвать ненужные волнения как в сознании, так и в нервной системе.
Достойная книга уродлива. Уродлива, но не криклива. Не должна стрелять напыщенностью. Но и, как всякого раба религии, книгу ни что не должно смирять цепями и предрассудками. Пожалуй, твоё произведение — это зверь, который сам приведёт тебя к финалу.
Зверь дикий или декоративный».
Рязань, Омск, Москва, Питер. Разные города, одни дороги. Ведь с которым столетием ничего так и не меняется.
Бордели находятся в обычных домах, будь то задрипанная пятиэтажка со смежными стенами или же элитный дом. И нет ничего ужасного, в обывательских представлениях здесь обитают бандиты и наркоманы. Но рабочий народ посещает их гораздо чаще.
В случае со страхом подхватить «венеру» везёт хотя бы в том, что эти самые куртизанки регулярно «обновляются» в своём составе. Во многом же всё довольно банально, ровно как и в боевиках или криминальных триллерах — несчастные судьбы избитых девушек, рано потерявших родителей и бла-бла-бла.
Итак.
«Подопытная первая. Слегка полноватая, ухоженная, немолодая брюнетка. Любит своего попугайчика (или птичку), которого (которую), возможно, купила на место работы для моральной поддержки в лице чирикающего друга. Примечательно, что по её рассказам, она сняла проститутку своему сыну, находящемуся в возрасте четырнадцати лет и даже позволила выбрать самому. При малоразвитом, ещё толком не взращенном в себе чувстве похоти мы не можем повести себя иначе, кроме как заняться общественным порицанием. Да и от животного желания потрахаться подчас становится страшно.
Подопытная вторая. Очень грузная женщина лет тридцати пяти-тридцати семи, блондинка, растит маленького сына, работает индивидуально на второй купленной собственноручно квартире.
По её же рассказам, раньше работала в компании, где зарабатывала большие деньги. Клиенты, платили за унижение и причинение боли, выражающееся чуть ли не избиением. Бросила такой заработок после того, как из-под её массивного тела с приступом увезли молодого человека. Искренне недоумевает, откуда пошла такая извращённая во всех смыслах этого слова молодёжь, но как и всякая морально испорченная женщина, даже не задумывается о смене своей профессии.
В целом, здесь очень важно подчеркнуть одну мысль, высказанную ещё одним итальянским тюремным врачом-психиатром. Чезаре Ломброзо считал, что древнейшая профессия в лице проституции всегда была и будет в первую очередь потому, что для общества это сдерживающий фактор. И сразу задумываешься о субъектах вроде Чикатило.
Но не всё сразу.
Подопытная третья. Слегка полноватая (ввиду частого потребления алкоголя), на руках и ногах синяки, оправдывается тем, что упала, работая на даче. Подвыпившая, предлагает выпить дешёвого коньяку, сама закусывает сникерсом. Вся её история умещается в короткие перезвоны с бывшим. Видно, что от него сбежала в столицу, но как оказалась в этом «бизнесе» — сказать трудно.
Субъект вызывает к себе сострадание своей уверенностью в отсутствии собственного будущего.
Речь о транссексуалах, гермафродитах и прочих субъектов данной социальной прослойки сейчас не идёт, о трудно разобраться в том, что же служит причиной в который раз новой девушке вступать в старую профессию. Ясно одно — как и у проживающих без определённого места жительства, у проституток имеются психические отклонения, связанные с инфантильными наклонностями и извращённой нравственностью. Они попросту не могут бросить своё дело».
И вот после всех этих воспоминаний, психоанализа и погружения в грязь Алекс решает прогуляться в той местности, что нельзя назвать городом. Ведь здесь так гибло, что приезжают сюда только по своим рабочим делам.
Осмысление жизни происходит по трём фазам, но если подумать — эти слова являются лишь следствие отключения мозга. Наивность проявляется в осознании собственной уязвимости. Вид мяукающих котят, выброшенных на верную гибель, одиноких и голодных перед лицом ночи. Всё это вызывает судороги в горле, невыносимую горечь, отдающуюся тупой болью в грудной клетке и слезящиеся глаза.
Но он не берёт котят к себе домой. Он трусливо сочувствует им, не веря ни в добро, ни во зло. Но всё было бы слишком просто, если бы мы с вами обсуждали несправедливость жизни по отношению к брошенным котятам и умирающим на холоде собакам.
— Простите, к вам можно присесть?
— Да, конечно, — Минутное молчание в кафе спортивного комплекса, — Вы что, совсем меня не помните?
— Если я буду запоминать каждого человека, с кем я мог поругаться, я просто забуду теорию большого взрыва.
Выжидающие взгляды у обоих:
— Вы же не про сериал?
— Ещё не решил. Я вас помню. Любите налегать на приседы по выходным, а по будням на двойные скручивания.
— Даже не догадываетесь, на что я способна, ммм. — Она кокетливо сощурила свои карие глазки.
— Как вы относитесь к миру?
— Какой неординарный вопрос. Мне кажется, такие диалоги между только что познакомившимися людьми я видела у своего брата. Его хобби, знаешь ли, проза. Если можно так сказать.
— Конечно можно. Человек настолько привык держать жизнь под контролем, что даёт определения абсолютно всему. Даже хаосу. Человеку нужен хаос, сначала он признает это, потом снова пытается, уже на уровне подсознания, сделать из хаоса закономерность.
— Это точно роман моего брата. — Усмехнулась она.
— Он воспитан на мелодрамах?
— Можно сказать и так.
— Что ж, — поднимая стакан клюквенного сока, — Давай сделаем диалоги в этой книге чуть более яркими.
— А почему ты такой самоуверенный? — Улыбнулась она.
— Я просто безнадёжный пьянчуга, — улыбнулся и он.
— Но этот сок…
— О, нет… — гримаса успокаивающей иронии на лице Алекса, — Это лишь самоубеждение. А, постой. Ехать ко мне… Устал от всего этого дерьма. Ты думаешь, у меня было много секса? Ни черта подобного. Устал от отношений? Пфф, у меня их не было. Но я стал больше прислушиваться к Ницше и больше всех на свете сходить с ума, без привета Чарли Мэнсону. И здесь и сейчас я просто хочу выпить с тобой. Без обсуждения моего прошлого.
— Всего двадцать четыре. Будет. Через три месяца.
— Ты удивителен…
— Если ты дашь мне ответ, в чём разница между комплексами и стереотипами, вступишь в наш клуб.
— Состязание!
— Лишь твой выбор.
— Ты всем так раскрываешь душу?
— Я закрыл её, чтобы тебе не стало нудно от того ахтунга, что творится у меня в голове.
— Всё настолько скучно?
— Чрезмерно. Весело. Странно. Цинично. И наивно. Я тебя удивлю своей неадекватностью, но, боюсь, не в лучшую сторону.
— Не бойся, ты меня уже зацепил.
Вскочив посреди ночи, он берёт свой блокнот для «своевременных мыслей» и в который раз закатывает глаза, пока рука с зажатым в неё «Паркером» сходит с ума по бумаге.
«Холод. Лишь холод одолевает меня. Или поэтичность, а на самом деле всё не так плохо. Столько невысказанных мыслей, записывать не имеет смысла, систему нельзя построить из ТАКОГО.
Иногда мне кажется, что ты живёшь ради секса, моря похоти, сходишь с ума, акцентируешь на нём всё внимание каждый раз. Потом «спускаешь» в унитаз и жизнь на какой-то долбанный час лицезрения собственных амбиций становится бессмысленна.
Чёрт, чтоб я ещё раз пьяным пытался заняться сексом…».
— Эй, — мурлычет женщина-кошка, — Ты где там? Не переживай ты по поводу размера. Согрей меня быстрее.
Про секс нет откровений. Про секс есть детская сексология, порно и особые разделы в психоанализе. На этом всё самое интересное и заканчивается.
Занавес. Финал. Шутка.
— Ты был девственником? — она, не отрываясь от него, прикусывает губу.
— Нет. Но сути не меняет. Одна механика или животные инстинкты. Близкий к пониманию человек, адекватный, сексуальный… Я разучился понимать сексуальность. Я просто не вижу её.
— Внешность так важна?
— Не смог бы перебороть себя. Я слишком… Впрочем, не важно.
— Тебе понравилось?
— Может быть.
— Хочешь ещё встретиться?
— Почему бы и нет. — С удивительной для самого себя готовностью ответил Алекс.
Она одевает бюстгальтер, затем трусики:
— Ты сказал, что у тебя не было отношений. Это правда?
— Самым приемлемым ответом в данной ситуации будет «да».
— Так кто же ты такой?
— Мне нужно идти. Вот ключи, запри за собой. После оставь под ковриком.
Читатель мог бы подумать, что экстравагантным решением было бы предложить ей жить вместе всего одной фразой. «До вечера». Но не всё делается для пафоса и неординарности характера, сколько идёт изнутри. И внутри этого молодого человека была наивность и даже уязвимость по отношению к девушкам и отношениям как таковым. Если представить этот диалог и ответ самого Алекса:
— Наивен? Но почему?
— Быстро привязываюсь. Наверное. Не суть.
И при всём его внешнем цинизме, это была личность, мечущаяся из крайности в крайность, давно уловившая суть мира — в отсутствии сути.
***
«Вся разрушаемая нравственность же и вовсе происходит из отсутствующего по тем или иным причинам материнского инстинкта.
Итак, хочется отбросить все учебники и порассуждать скорее цинично и забавно, чем познавательно. Проституция, как образ жизни, а не как профессия развивалась ещё в диких племенах. Но и не только. Здесь и религиозная проституция в Греции и политическая в средние века. И в разные годы существования человечества этот разумный или не очень человек трактует свои действия божественной нуждой, обычаем и даже частью религии, но никто из этих бесчисленных нахалов так и не смог признаться себе в том, что мы просто придумываем оправдание. Мы даем определение нашей слабости. Похоти. Мы ищем различные трактовки, усложняя всё происходящее вокруг как можно больше. И в этом мы все психически нецелостные.
Похоть — настолько простое и объяснимое для человека чувство мысленно, насколько совершенно неведомо это состояние им на самом деле. Важно знать лишь одно — ты можешь любить, можешь привязываться, быть романтиком или циником, но если придёт похоть — все будут равны.
И в момент оргазма готовность признаться человеку в любви опережает всё. Даже если человек противен тебе, но по какой-то причине вызывает сплошное и стойкое возбуждение.
Истинные проститутки сходят с ума или успевают бросить свою древнюю профессию. Остальной же процент подавляет в себе эти мысли, постепенно превращаясь в слаборазвитого индивида, неспособного на искренность. Этому же сопутствует (и по той же причине начинается) алкоголизм, столь часто замечаемый у «ночных бабочек» во все времена.
Проститутками становятся по разным причинам. И далеко не всегда этот выбор (или отсутствие его) — слабость. Это тоже тот уровень информации, что отчасти можно подчеркнуть даже из жёлтой прессы, ввиду распространённости сексуальной тематики.
Но истинная проститутка, куртизанка, пути назад у которой уже нет, как показывает её полностью развращённая нравственность – преступница. Ибо от нарушения закона её не отделяет совесть, а отделяет лишь поступок. На пути к которому, собственно говоря, ничего нет. К этой теме можно вернуться чуть позже. Ну, а всё-таки.
Мы трахались и предавались инцесту в диких племенах. Мы делали не менее дикий вещи во времена Пифагора, Данте, и вот, в двадцать первом веке мы пришли к чему? К проституции, считающейся уголовным или административно наказуемым деянием. Но мы всё так же совокупляемся и процесс «преступного» соития мало беспокоит даже некоторых представителей закона (а ведь их не мало).
Если находится нравственно неразвитая женщина — найдётся и слабак, идущий на поводу у того, что он сам должен держать в стальных прутьях своего сознания. Баланс всего, круговорот природы, человеческой природы. Так зачем лукавить?
Человек. Что тут сказать.
Мы пьём, курим, совокупляемся и нюхаем — и в этом мы почти приблизились к тому уровню понимания не столько мира, сколько самих себя. Мазлтоф».
Снова несносное и лживое общество, будь то институт или работа. Парень с грязной шевелюрой и прыщавым лицом рассказывает девушкам о «Сексе в большом городе» и «Друзьях».
— Слушай, ты уже всех утомил. Свали.
— Лёх, я просто сериал обсуждаю.
— Ты думаешь это твоя подруга? Приятель, не больше. Ты отходишь, и она плюётся, ты подходишь всё ближе, и она держит от тебя дистанцию. Ты думаешь, дело в прыщах? Дело в том, что ты, придурок, на вопрос занимаешься ли спортом, отвечаешь мне, что ешь фруктовые салаты. Ты смотришь самый бабский сериал для девок с манией к шопоголии и мечтаешь о красивой любви. Ты не собираешься никого клеить, ведь ты просто друг, конечно, но вместе с тем не забываешь каждый раз, не отрываясь и не моргая смотреть в глаза собеседница. Пытаешься проследить реакцию? Смешны ли твои попытки пошутить? Ты жалок. Когда я говорю такое девушкам, мне становится после стыдно, но ты даже не парень и ты тряпка, в первую очередь потому, что не способен услышать правду.
— А вы, две красотки, любящие посплетничать. Вся группа разделилась на касты. Педик дружит с ботаном, что женат на своей несостоявшейся личной жизни, ведьма общается с низенькой лесбиянкой с мальчишеским лицом. А наркомана, любящего сладкие попки, недавно исключили. Да, я весь состою из предрассудков, похоти и комплексов. Но именно это позволяет мне видеть вас, маленьких ублюдков, насквозь. Вы скучны.
И то был институт.
***
И в этот день, точнее вечер, когда листва заметает дворики, а блондиночки усиленным темпом попадают в аварию, проще всего оказаться в одном из ирландских пабов города, попивая стаканчик виски.
— «Куба Либрэ». Ещё два.
— Уже десять будет. Тебе не хватит?
— Послушаемся совета фильмов Голливуда. Пусть алкоголь и наркота раскроют в нас потаённую личность.
— А почему Голливуд? — Спрашивает бармен.
— Ну… Ты же знаешь наш кинематограф… Водка, как традиция или же часть образа жизни. Если же в современных фильмах, то алкоголизм является бичом современности, в смысле… Ну, ты понял. Считай меня оптимистом, нюхающим кокаин во время просмотра «Страха и ненависти в Лас-Вегасе».
Бармену остаётся разве что усмехнуться.
— Но я не планирую заниматься этим. Бессмысленным разгла… Гольствованием! — Делает ещё два глотка рома с колой, — Они сами выбрали этот путь. Маленькие сознательные засранцы.
— Ты напрочь лишён самоиронии, я смотрю.
— Одна фраза и плюс к твоей карме! Секунду, погоди, — достаёт записную книжку и «Паркер», — Что ты можешь сказать мне о морали, мой дорогой друг?
— Парень, ты меня смущаешь, — Он улыбнулся, — Мне работать надо.
— Слушай, я тут просто. Это самое, — утомлённо потирает виски, — Книгу пишу. Книга-размышление скорее. Что-то банальное, но нужное. Как и всё в этом мире, наверное.
— Книга, говоришь. Книга — это серьёзно. Погоди, я приму заказ. — Алекс тем временем расправляется со вторым стаканом.
— Так вот, нужна ли человеку мораль? Почему мораль так тесно переплетается с религией? Позиция Ницше — твоё отношение? Программа «Максимум», скандалы, интриги… Что-то меня понесло.
— Так, парень, больше не наливаем. Давай по порядку.
— По порядку? Моя жизнь является лишь пассивным созерцанием, я мёртв! Ещё с того самого момента, как начал поиски.
— Поиски чего?
— Ахаха, поиски решения. Как правильно жить. Правильно жить не для кого-то, а именно для себя. Этот разъедает мой мозг.
— Помнишь цитату из «Олдбоя»?
— Да. Плакать бессмысленно. Но будет ли смеяться весь мир вместе с тобой, когда ты над ним же и смеёшься? Мне больше нравится одна цитата рыжей номинантки на премию «Оскар. Возможно, она звучит смешно уст поистине бухого человека, но всё же постараюсь дословно на русском. «Самый простой путь к счастью — это глупость. И самое страшное, что он многих привлекает».
Бармен на мгновение застыл над своими стаканами:
— Хорошо сказала.
— Хорошо и… Просто. — Раскрывает тетрадь, — Знаешь, я часто спрашиваю себя с тех пор, как взялся писать книгу, почему беру интервью у парня, разливающего виски, а не у профессора по кафедре философии. Хотя мораль почему-то относят именно к психологии. Словно сдерживая разрушительный потенциал этого термина.
— Эй. Работай, клиенты уже жаловаться начинают. Или завтра твоя задница окажется на улице!
— Скажу тебе по секрету, этот парень насмотрелся фильмов про злых боссов и возомнил себя большой шишкой, ахах. Продолжай.
— Ницше был против морали, считая её слабостью. Допустим, он считал слабостью совесть, но ведь мораль — это то, что мы стараемся воссоздавать в себе объективным взглядом. Или… Мы даже назовём мораль истиной. Но и здесь идёт раунд в пользу философа, ибо мораль у каждого разная. Ахаха, этот мир давно перестал меня удивлять. Представь ситуацию. Сын живёт с матерью, мать воспитала его во время войны, последствия голодания оказались слишком сильным негативным фактором для здоровья. Сын не может избавиться от старухи-матери, проживая с ней под одной крышей. Появляются дети, старуха рада внукам, сын кое-как сдерживает себя. В какое-то время старуха забывает закрыть окно, в то время, когда мама детей уходит за детским питанием. Ребёнок выпадает. Итог — потеря младенца, развод с женой, муж пьёт, а старуха уже все винтики себе да пораскручивала. И кто виноват?
— Эмм.
— Ты слишком неразговорчив для бармена, мой дорогой друг. Но и я не дам здесь ответа. Потому что виноваты здесь все. Просто одним фактом своего существования. И мораль здесь уже теряет свой смысл.
— Макс.
— Алекс. — Вялое рукопожатие со стороны расслабленного, что-то записывающего в тетради, героя.
— Ты сказал, почему обсуждаешь это не с профессором, а с парнем вроде меня. Почему?
— А. Эти консервативные старпёры давно зациклились в бытовухе и научных терминах. Совсем разучились мыслить иррационально.
— Я здесь давно работаю. Приходи как-нибудь ближе к десяти. Пивка выпьем. Обсудим Юнга и Нойманна.
— Только не говори, что речь о «Искусстве и психоанализе», ахах. Чёрт. Бесполезные записки в этой бесполезной книжонке. Обсудили понятие и к чему пришли? К тому, что мораль бессмысленна, но нужна. Точнее она вовсе не бессмысленна, но уязвима и необъяснима.
— Мораль такова. Бросай пить вискарь…
— И переходи на водку!
***
«Жизнь кажется сплошным, регулярно заменяющимся клубком ниточек, тех ниточек, что вечно убегают от тебя. И то, что гонит их в путь, нельзя назвать иначе, чем сомнения.
Даже смерть начинаешь воспринимать иначе. Убогие масс-медиа и отечественные пародии на «Шоу Джерри Спрингера» внушают человеку страх перед смертью или же трагедией, выдавливая грязь даже из смерти малознакомого для вас человека. Мы настолько привыкли кормить себя фекалиями, что сидим в собственной клетке гораздо дольше, чем нам кажется. Сначала это был Совок, теперь это Малахов. Меняются способы. Люди не меняются.
Однажды ночью, кажется, ещё совсем недавно в неизвестном мне порыве я увидел блаженность смерти. Без страха. Не депрессивную, не ту, к которой стремишься как можно быстрее. Блаженность — как конец пути. Завершение всего. Особенно, когда есть время подготовиться.
Я словно вижу голливудский рекламный ролик, съёмки какого-нибудь нового аромата от звезды международного уровня. Брэдд Питт в белом смокинге, солнечный день в Нью-Йорке, у него бородка и длинные волосы. Он безмятежен и харизматичен, словно подаёт пример тебе самому. И за ним. Идут. Люди. Вы скажете это тоже пример влияния масс-медиа на моё стремящееся к объективности сознание. Пусть так. Но это МОЯ смерть, только моя. А не общая.
Одиночество — штука, нереально меня пугающая.
«Штука», к которой человек приспосабливается всю свою жизнь. Удивительно, человек приспосабливается к одиночеству в те моменты, когда он вовсе не одинок и он молод. Но к концу пути, когда кажется, что ты уже не способен справиться без поддержки — ты оказываешься беспросветно одинок, и вовсе не готов к этому.
Мне бы нужно сказать вам что-нибудь вроде «Живи сегодняшним днём», только вот не хочется.
Страх перед смертью так же порой вводит меня в ступор, порой тяжело разобраться в таких вечных вещах на примере своей маленькой жизни. Только с годами я всё больше убеждаюсь — перед страхом одиночества все мы можем быть наивны, сопливы и даже рыдать. Но просто зарыдать было бы уделом сильных. Слабые ударятся в попытки. Всё было бы чуть проще, если бы иногда уговоров хватало. Всё кажется таким странным и неосмысленным — вымещать свои мысли на древесину, но пора заканчивать».
— Итак. Значит, вы согласны на интервью для моей книги?
— Ничего богохульного?
— Нет, батюшка, что вы. Социальный проект.
— Ну, хорошо.
— Отец Михаил, скажите, почему вы так молоды?
— Что вы имеете ввиду?
— Почему вы отец, если вы одного со мной возраста? — И улыбка во весь рот, сбивающая с толку.
Такой гротеск позволяет обескуражить «овоща» и заставить его врасплох:
— Ну, вы знаете. Это ещё с древних времён пошло.
— Да вы что? — Делаешь удивлённое лицо, — Это всё, конечно, весьма и весьма интересно. Скажите, а как христианство относится к философии? Простите, лично моя слабость.
— Ничего страшного. Религия всегда помогала учёным, астрологам… Философам.
— Какие интересные данные. Простите, вы про тот случай, когда наука даёт девушке с ампутированной ногой протез, а христианство — библию? — И снова лучезарная улыбка, само добродушие.
— Библия и дарит этот протез девушке. Ведь его создали христиане. А вера…
— Простите, что перебиваю, но протез создал рациональный ум. Ну, да ладно. Как вы относитесь к тому, что говорит про религию глубоко уважаемый Фридрих.
— Какой Фридрих?
— Ницше.
— Ницше, как вы помните, сошёл от всего написанного им бреда после с ума. Выжил из ума, так сказать.
— И это было влияние самого Господа? Наказание, так?
— Несомненно.
— Попробуйте… Выслушать альтернативные точки зрения, включая того же Ницше. Религия подразумевает поклонение идолам, это уже противоречит главным заповедям. Строчка насчёт «ударили по левой щеке, подставь правую» приводит в двадцать первом-то веке в неописуемый восторг даже школьников. Постойте, а курение? Мне сейчас так хочется достать пачку «Парламента», настолько я в раздражении, но вот забава. Я же не курю. Постойте, обдумайте мой бессвязный поток мыслей на моих водянистых междометиях.
— Я думаю, нам пора заканчивать, эм, беседу.
— Интервью. Нет-нет, постойте, давайте лишь обсудим курение. Рак. Что религия думает по этому поводу. Ваша позиция.
— Отмолчаться…
— Да бросьте, вы же взрослый человек, — с укором произнес Алекс, — Православный. Ну же!
«Интервью» верно скатывается в фарс.
— Иисус был против смерти. Смерть от Дьявола.
— Стоп. Я беру интервью не у того человека. Спасибо за то, что уделили время. Руки, увы, не подам. Всего наилучшего.
Ошарашенный, видимо, совсем новоиспечённый батюшка так и остался сидеть в небольшом саду церкви одной местной деревушки. И лишь глаза его были полны слёз, выражавших крайнее разочарование.
Снова бутылка Джека Дэниелса, снова тусклый взгляд на «Парламент» через витрину табачного ларька. И снова устало светит лампочка, которую давно пора заменить. Неубранная комната, гора посуды, олицетворяющая тоскливый апогей холостяцкой жизни, и затхлый запах исписанной бумаги. Несколько ручек «Паркер» на столе, множество листов А4, хаотично разбросанных возле давно не используемого по назначению письменного стола. Ни кошки, ни рюмок для алкоголя, ни различных мужских ароматов туалетной воды на полочке. Лишь увесистый шкаф с самими разнообразными книгами от Стивена Кинга и Клайва Баркера до Фрейда, Ницше, Юнга или Сергея Болмата. В Кафке он видел лишь магическое — отключение сознание, являющееся причиной рождения новых смыслов.
Алекс не был молчалив от ума, нет, скорее часто страдал от обратного. Не строил для себя игру в алкоголизм покупкой разнообразного алкоголя элитных сортов, употреблял его прямо из кружек, часто даже во время чтения библии.
Он любил мистику, но при том был склонен к прагматизму, считая, что правда может убить, но она многому научит перед этим.
Вот и сегодня был вечер, не многим отличающийся от уровня серости всех остальных дней. Но то лишь в пределах нашей видимости. То, что в голове — такое же серое и пылающее жгучим реализмом, но гораздо насыщеннее. И красок в его жизнь сейчас приносили лишь множественные глотки кукурузного виски прямо из грязной кружки.
Ещё один вечер за своим карманным блокнотом.
***
«Его ответы не имели абсолютно никакой осмысленности в рамках данной темы и даже наводящие вопросы, часто выходящие из-под моего контроля, не помогали. Складывается впечатление, что данный батюшка сам по себе ни разу не осведомлён о религии в историческом плане. Но он же её и проповедует. Трагедия какая-то, мне смешно, но крайнее уныние одолевает мой рассудок. Прошу прощения у самого себя, слог прямо как у Раскольникова Родиона.
Сигареты. Их придумал Господь? Рак тоже придумал этот вечный «человек»? Мне так часто приходилось слышать раньше в больницах чуть ли не светские собрания больных раком лёгких. И чуть ли не каждый с придыханием и, закатив глаза, произносил «На то воля Божья».
Божья воля на то ,чтобы полуживую девочку из Китая переезжали машины, одна за другой? На то же воля божья, когда человек снимает собственное самоубийство на камеру для своего последнего развлечения? Насилие над животными можно даже не обсуждать. Или выживший методом рандомного распределения в автокатастрофе человек. Но и он скажет что-то про бога.
Вся эта идиотская наклонность к прямолинейной и недалёкой вере в то, что мы будем истинно счастливы лишь в своей второй жизни. Гигантское затруднение, но незачем кого-то осуждать. Сама по себе мораль, вместе с наукой, философией и психологией мало вяжутся с религией. Но эта же религия, то же христианство — и есть своеобразный тип философии, но не для людей. Для стада. Каждый является личностью, но даже самая сильная личность в этом случае имеет страх перед смертью, божественным судом и самим господом. Но самое смешное, что система сломалась. Сейчас, в веке, когда слишком много дегенератов из поколения социальных сетей и «ягуара» стали чуть ли не массово палить из «говномёта» в сторону религии и даже самого Иисуса. Но стадо ведь не может пересажать своё же стадо? Неуважение к религии становится мейнстримом, государственный строй в то же время теснее переплетается с церковью. Вот только людей санкции не остановят. Не изменят. И если задуматься, насколько необоснованные вещи могут высказывать верующие люди и насколько же категорично эти верующие относятся даже к различного рода иронизированию над несостоявшимися аспектами религии. Конструктивную критику здесь тоже никто и не примет.
Система поклонения сломалась, не всегда нужно становиться умнее, чтобы начать верить в космос, а не поднебесье. Ох, уж этот чёртов виски. И вот тут-то вся система поклонения превращается в тиранию. Он не идол (хотя говорит: «Не сотвори себе кумира и всякаго подобия…») и он же вынуждает людей убивать за свою веру. Столь жестокий парадокс. Но таким образом религия стала такой несостоявшейся из-за людской природы, несмотря на то, что под неё она вроде как и была создана. Возможно, она запустила процесс обессмысливания себя ещё с первых сотен лет появления христианства. Любопытный аспект, спасибо Джеку Дэниелсу, тот факт, что из-за людской природы религия не имеет смысла в своём существовании, лишь является доказательством того, что библия написана людьми. А человек, надо понимать, никогда не сможет раскрыть свою природу до конца. На этом и закончу».
Вонючие носки, разбросанные по квартире, запах перегара, пачка сигарет на столе и снова унылый взгляд в её сторону. Настолько странный и беспомощный был этот взгляд, что смел выражать укор пачке «маленьких убийц», а не тому, что её приобрёл.
Он любил качать пресс. Хоть и пристрастился к этому с недавнего времени. Но при всём его разуме — не делал из этого систему. Он не качал пресс каждое утро просто потому, что он мог пить виски всю ночь, а под утро в который раз скрупулёзно анализировать то или иное произведение классического кинематографа.
О, да, он любил кино. Блокнот валялся рядом с проспиртованной кружкой из-под алкоголя, но ровно до тех пор, пока Алекс не выходил из транса. И тогда он брал блокнот трясущимися руками, нежно протирал его и убирал во внутренний карман своей кожаной куртки. Но прятал, берёг он вовсе не свои мысли, а того же самого друга и собеседника, что никогда не отказывал ему.
Звонок Максима на автоответчике:
«Здарова, Лёха, как насчёт опрокинуть пару-тройку рюмок сегодня вечером? Жду тебя в баре по окончанию смены. Всё, шеф идёт. Время помнишь. До вечера!»
— Если бы всё это ограничивалось несколькими рюмками, — хмыкнул Алекс.
Унылый вечер, поздняя осень, затмевает любой приступ хорошего настроения. Смешно, что приступ, а не прилив. Вечер плавно переходит в ночь, а Москва всё такая же загруженная людьми и машинами. Загруженная и безлюдная. Живя здесь, перестаёшь видеть людей. Поход в бар становится не целью, а смыслом. Поход в крутой бар заменяет собственное либидо. Современная развращённость…
… И потом мыслей вынужденно прерывается. Алекс заходит в коктейль-бар.
Весьма унылое заведение с весьма недешёвыми коктейлями (но и ассортимент на уровне). Говорят, по пятницам здесь настоящий «бабий бум». Десятки тигриц или заек в поисках поживиться. Алекс подавил в себе эти бессмысленные размышления.
Он вновь представил себе встречу. Разговор, рядовые фразы. Обычное в общем-то дело. Когда кто-то говорит о том, что не планирует, Алекс всегда на автомате выдаёт своё «Я тоже». Но ещё никому он не признался, что визуализирует практически всё в ожидании новой ситуации.
—Привет. — В сторону слащавого бармена, — Где макс?
Тот лишь повёл плечами. Второй бармен даже не удостоил Алекса взглядом. Унылое существование на проспиртованном одре — только и подумал он, посмеявшись, скорее, над самой самоиронией.
На улице кто-то одернул его за куртку. Это был Макс. Тот был лысым, в баре он был одет в чёрную футболку, брюки и слегка запачканные туфли. Это он помнил отчётливо. Сейчас же это была карикатура, реалистичный шарж, начинающийся вырисовываться в образ жизни тысяч человек по всему миру.
Штаны цвета хаки, до блеска начищенные кирзовые сапоги.
— Здравствуй, Максим. Как прелестно ты оделся в этот вечер. — Проворковал охваченный недоумением Алекс.
— Пошли, прогуляемся по парку. — Тот был немного напряжён.
— Ты скован. Что произошло?
— Пока ничего. — Он, наконец, улыбнулся, — Всё нормально, правда. Так что ты там говорил о морали?
— В жопу мораль.
— Верно. Совсем забыл. Обещал же на пару рюмок. — Достаёт литровую бутылку водки.
— Убери, это ни к чему.
— Что ты думаешь об эмигрантах, друг?
— Они нужны. Но они неудобны. — Общее течение вопроса было понятно, — Но вопрос сам по себе содержит диссонанс.
— Ага, и аллюзию с гротеском. Нет, брат. С этим вопросом как раз всё предельно ясно.
— Любишь бросаться в категоричность?
— Люблю родину и здоровый образ жизни. Кто, думаешь, им в алкоголь спирта чистейшего подливал? Быстрее сдохнут. Люблю мать и ненавижу власть.
— Ты ведь тоже занимаешь собственную касту, ступеньку власти. Не думал об этом?
— Мы лишь вынужденная власть.
— Окей, скажи мне одну вещь. Но после того, как выслушаешь меня. По всему миру сейчас орудует одна экстремистская организация ВИЧ-инфицированных. Что они делают?
— Неужели насилуют? — В его взгляде читалась неподдельная злость.
— Они пошли гораздо дальше и гораздо безопаснее для них самих с точки зрения закона. В Индии зафиксировали случай, когда в кинотеатре, усаживаясь в кресло, женщина заражается ВИЧ-инфекцией. Через инфицированную иглу. И знаешь, что самое убогое? Там записка. «Теперь ты одна из нас». Дословно перевод не помню.
— Мрази конченые.
— Это ведь тоже своеобразная ступень власти? Власти над человеком. В их руках власть изменить чью-либо жизнь. Как считаешь?
— Это весьма, — он грязно выругался, — мой друг.
— А что, если жизнь этой девушки кардинально изменилась? Что, если она жила в цепях сомнений и раскаяния в то время, как наличие ВИЧ подарило ей свободу?
— Это уже вопрос философии, свойственной именно нашему времени.
— Болезни существовали всегда. Только вот люди никогда прежде не были так несвободны в своём жизненном пути. Так нужны ли это ступени власти?
Он вдруг замолчал, улыбнулся, а зачем тихо ответил:
— Кто, если не мы.
Парк кончался и тропинка, похоже, вела в какое-то подобие небольшого леса, что для Москвы выходило довольно странно. Алексу оставалось лишь удивляться своей новой истории, предугадать которую он на этот раз не сумел.
Чем глубже они уходили в лес (хотя эта дорога заняла считанные секунды), тем всё более долетали до него чьи-то невнятные многочисленные крики. Пока, наконец, их ни стало возможным различить в общем гаме.
— По потреблению алкоголя на душу населения Российская империя занимала предпоследнее место в Европе. — Он выкрикивал это с отчётливыми паузами, чуть ли не срывая голос, — Меньше русских пили только в Норвегии! Завяжи с бухлом! Не позорь своих предков!
Алекса удивила официальная манера «речи», весьма умело сочетающаяся с общим тембром и громкостью самого оратора.
Прояснение близилось к финалу.
— Решил устроить мне спектакль?
— Ты просто… Заслуживаешь увидеть это. — Он подбадривающе похлопал «собрата» по плечу.
Но бритоголовый с громким, хорошо поставленным голосом и не думал униматься:
— Тебя учили, что не нужно смотреть в глаза! Тебя могут покалечить, избить. Ещё тогда тебя научили бояться! Ты вырос трусом и считаешь это нормально? — Он обращался ко всем соратникам, — Тебе запрещали носить нож! Тебе говорили, что у тебя будут проблемы. Ты впитал главную мораль своей жалкой жизни. Уходи от проблем! Прячься! Убегай. Ты с детства слушал старших. Те в свою очередь глушили кагор и мечтали о новой машине и квартире с балконом. Тебя с детства учили, что твой народ — это ничто, и ты должен жить исключительно для себя. Ты просто начал превращаться в овощ. Сегодня не будет длительных речей о том, кто же это такие.
Максим что-то сказал «оратору» наедине, тот лишь перешёл к заключительной части своей речи:
— Тебя с детства растили на убой. И ты вырос самодовольным беспомощным овощем. Твой конец предрешён. Либо ты сгниешь на грядке, либо тебя съедят. Третьего не дано. — И уже тише, словно бы сам для себя добавил, — Слова безымянного автора.
Возникло неловкое молчание, которое, впрочем, было незамедлительно нарушено Максимом:
— Если хочешь уйти, то сейчас самое время.
— Я уйду вместе со всеми.
— Ну, как знаешь. — Он подал знак рукой.
Из ближайших сосен (или то были ели, но не суть) двое крепко сложенных парней выволокли щуплого с месяц небритого паренька, явно не славянской наружности. Он что-то сопел и подвывал. Создалось ощущение, что у того сломана носовая перегородка. Его никто не бил. Лишь вблизи можно было заметить, что его шея была крепко перевязана прозрачным скотчем, видимо, для лёгкого удушья.
— Ты привёл меня сюда для этого?!
— Я привёл тебя лицезреть. — Спокойно ответил Максим, — Кажется, ты ведь для этого живёшь?
Алекс не ответил.
Максим достаёт бутылку с водкой. Через мгновение бутылка эволюционирует в «розочку». Он подходит к парню. Делает выпад к горлу, но не режет, лишь тонким порезом оставляя маленькую струйку крови на небритой шее. Он разрезает туго перевязанный скотч. Парень вдруг резко оживает, озаряя всё окружение своим фальцетом.
— Не нужно. — Крикнул Алекс.
— Что не нужно? Этот парень изнасиловал тринадцатилетнюю девочку. Приехал в нашу с тобой страну и сделал то, за что на зоне сажают на перо. — Он приблизил осколок к горлу, держа того за волосы.
— Это должно быть другое правосудие.
— Господь ещё успеет с ним разобраться.
— Я не про вашего бога.
— О чём ты?
— Это… Всё должно быть совсем не так. Ты совершаешь ту же самую ошибку, с которыми борешься. Акт власти. Твоя личная ступень и твоя каста.
В рядах бритоголовых послышалось недовольство.
— Раз так. Ты прав. — Он выбросил остатки стеклянной тары и обращался уже ко всем, — Парни! Вершите акт правосудия вместе! Пусть Господь не осуждает своих сыновей, чьи руки вынуждены омываться кровью!
Всё походило на странный сон. Лицезрение и анализ всей его жизни вышел из безопасной зоны видимости. Созерцать такое для жизненного опыта — здесь вряд ли будет ответ. И нужно принимать решение.
В глазах темнота, в ушах звон и лишь глухой, словно бы зацикленный звук хруста костей, прерывает тот неумолимый звон.
Все парни постепенно разошлись перед сгорбленной фигурой с искажённым лицом. Эта фигура принадлежала Алексу. В глазах стояли слёзы.
В глазах же насильника читалась лишь мольба о помощи, мольба об освобождении. Но жертва своей слабости не смогла прохрипеть последних слов. Алекс вдавил ногу полумёртвому парню прямо в шею. Струйка крови из леденеющего рта лишь усилила течение, и ничего больше не подавало здесь признаков жизни.
Проходили минуты, а нашему великолепному созерцателю так и не удавалось осознать факт случившегося. Для парня, что никогда не дрался, занимался сексом всего считанные разы, для парня, конченного созерцателя собственного образа жизни и парадоксов существования. Созерцателя собственной жалости. И никому не хотелось подходить к этому пареньку с бездной в сетчатке глаз.
Ноги стали ватными, но он всё бил труп, удар за ударом. По лицу и животу, пока его не оттащили парни, его «союзники». Но в то же время и предатели.
И если кто-то подумает о перемене хода его жизни — не обольщайтесь.
***
Полезным или даже жизненно важным было бы осознать человеку, насколько необходимо уметь избавляться от неугодных людей. Выбрасывать их из своей жизни.
Человек по своей природе привык наступать на одни и те же грабли. Чаще всего эта основная и самая болезненная форма зацикленности выражается именно в привязанности к тому или иному человеку. Друг, которые вовсе и не друг, но принимать это как-то непривычно — лишь меньшее из зол. С этим чаще всего мы справляемся сами. Инстинктивно. Самое весёлое, это когда тебе может изменить собственная жена. Ты будешь ненавидеть её, хотеть размозжить обоим их «грязные морды» (речь, конечно, об искреннем браке), и этим ты даже доведёшь себя до психоза. И вот, в этом психозе, полном отчаянного одиночества ты сам не замечаешь, как бежишь к тем, кто ещё вчера тебя предал.
Ты жалок, занимаешься постоянным самоубеждением и искренне считаешь, что любить этого человека, полагая, что всё на свете готов ей или ему простить. То же самое по поводу популярных девушек или парней. Проблема тут лишь усугубляется наличием комплексов.
Люди-балласты. Тянут ко дну, давят человека к земле, часто вызывая уныние. Избегайте этих балластов, как только распознаете их.
Алекс страдал от этого регулярно. Один очень лаконичный (и не очень) термин вряд ли пройдёт в данном случае цензуру. У человека ещё одна плохая особенность. Он часто привыкает засматриваться на дерьмо жизни, как кот засматривается на птиц через окно, постоянно обсасывая подробности всех свои и чужих неудач.
Это и взращивает в человеке слабость.
Алексей сидит дома. Нет алкоголя, но много пустых пачек из-под сигарет. Экран тусклого телевизора, как и проигрыватель постоянно включены. Через штору тускло просачивается вялый дневной свет, словно лениво пытается разубедить героя. Сгорбленная фигура курит на кровати, анализируя каждую сцену «Чёрного лебедя». Блокнот с личными записями надёжно спрятан в ящике. Незакрытом.
У Алекса не было отношений. Каждая из немногочисленных «топовых» девушек высасывала жизнь столь оптимистичного ранее молодого человека. Но искренность и наивность в нём доживали свои последние деньки.
Она стала первой, она затащила его в постель, и с ней он представлял своё будущее. В одну минуту. А после смеялся над своей дурной привычкой. И всё-таки до её трубки долетел звонок.
Вечером все были в ресторане. Удивительно, но в «Ностальджи» столик был свободен. Не самый лучший, но всё же.
— Так быстро позвонил мне. Соскучился, красавчик?
— Никогда не считал себя красавчиком.
— Считай. И считай, что мы встречаемся.
В глазах её был замечен долгоиграющий огонёк, а её рука нежно поглаживала указательный палец Алекса. Ему нравились эти шаловливые признаки внимания, он готов был с удовольствием принять и её похоть, разве что, пока не наблюдал признаков нимфомании.
Нимфоманки — удивительные существа с тонким психологическим расстройство, он не успел додумать:
— Так ты согласен?
— Эээ, да. Вполне.
— Я всё-таки не могу понять насчёт твоих бывших. Они у тебя есть или нет?
— Знаешь, юношеская глупость. Лишь зародыши отношений с теми, кто этого вовсе и не заслуживали.
— Я тебя поняла, дорогой. — Было в этой её торопливости событий что-то возбуждающее.
— Меня удивляет этот мир. Я настолько привык к отсутствию вежливости у людей, что когда девушка из любого обслуживающего персонала вежлива или просто компетентна… Чёрт, ахах. Мне уже начинает казаться, что у этой девушки ко мне симпатии.
— Это ты к чему? — Она слегка улыбнулась.
— Не знаю.
Принесли заказ. Он не так часто ходил в рестораны. Но еда бесподобна. И бессмысленна. Как и деньги, что идут в обмен на изыски в обыденной пище.
— Кстати, поехали уже к тебе, сладкий.
— Слушай, если ты планируешь делать из меня домашнего щенка, сниматься полуобнажённой в фотосессиях и флиртовать с парнями в клубах, то прямо сейчас можешь смело идти нахер.
— О чём ты?
— Я лишь предупреждаю.
— Ты странный. — Её улыбка стала ещё шире.
После они снова предались грязному соитию, и на этот раз она позволяла ему всё. Словно из-за своей сильной симпатии или же жалости отдавая ему то, чего не было ,но что так сильно было желаемо им на уровне бессознательного.
Снова уставшая ночь и яркие разговоры. Она слишком любила Тарантино.
— Так ты серьёзно считаешь «Бесславных ублюдков» лучше, чем «Бешеные псы»?
— Да, «Криминальное чтиво» мы с тобой даже не обсуждаем. — Она замолчала, — Ты действительно так любишь кино?
Он ответил не сразу:
— Оно… Будит во мне меня настоящего. Понимаешь. Но иногда кино может и уколоть. Но то лишь проблемы моего внутреннего восприятия. Кино прекрасно.
— Романтик.
— Скольким девушкам, грозившимся испортить мою жизнь, я говорил эти слова.
— Какие слова.
— Ты никогда не узнаешь меня настоящего.
— А какой ты?
Он не ответил.
***
«Одна девушка сказала мне, что я человек-парадокс с самодовольным тоном заключения. Словно бы прочитавшая мою личность, как подноготную, она явно имела весьма удовлетворённый вид. Вид первооткрывателя. Рассмешив меня так же сильно, как если бы сообщила мне, что многие девушки — форменные суки. Уж, простите, что не привёл в пример «Дважды два — четыре». Я всего лишь сказал ей, что склонен к фатализму, но не верю в судьбу. Она была никем, собеседником, обладающим умеренной внешностью, серой мышкой. Но считала себя слишком разумной, вся в стереотипах, всё ставит в рамки. И «фанатеет» от Курта Кобейна и его псевдогениальных мыслей. Пожалуй, в душе она была бунтующим ребёнком, а мозгами не объективна. Совершенно.
Прошу прощения у своего нового дневника, я старательно вырезал и переклеил все записи. Старый тлел всю ночь от случайной сигареты. Теперь… Беречь своего Франкенштейна я должен старательнее. И прошу прощения у тех, кто, возможно, когда-нибудь прочёт эти записки. За несвязность мыслей.
Я как-то услышал напыщенные слова одного человека. Дословно мне их не вспомнить. «Если ты не являешься львом, а пытаешься изобразить льва, то ты не лев, а обезьяна». Слова мажора, напичканного цацками в дорогих шмотках и с регулярным маникюром.
Солярий, бабло, бесчисленные тренды — и ты уже лев. Над такими обезьянами не посмеяться было бы довольно странным явлением или же проявлением лени. Но часто подмечаешь за собой подсознательное стремление к этой клоунаде с вялым оправданием вроде «живи красиво». И при всей сознательности, осознанности ситуации — это желание будет с нами всю эту мейнстримовую жизнь, полную карьерных ступенек и подстилок женского пола.
Разговор двух философов. Полезный, непрактичный совет номер сто одиннадцать:
— Насмотревшись современных «слешеров», понимаешь, насколько небезопасно ходить сейчас в клубы.
— Да. Лучше сидеть дома. В белых тапочках».
Которая подряд чашка свежемолотого кофе способна действовать, как кокаин. Появляются своеобразные «трипы». Ничтожное количество информации доходит до мозга, словно парочка «людей-мыслей» возбуждённых идут по коридору и, не доходя до цели, заваливаются в номер для акта духовного сплочения.
А после оргазма мы все распадаемся. На мелкую долбаную мозаику.
Алекс всего-навсего курил, пил кофе и в который раз вчитывался в «Кубрика» Джеймса Нэрмора. И в этом был весь он. В этом была его депрессивная лихорадка.
Он любил спортивных девушек, кино и сарказм, ненавидел политику, бесплатную и малоэффективную медицину и фригидность у девушек.
— Дорогой, может быть, хватит курить. Ты же совсем забил на работу.
— А я разве работал? — Он был слегка потерянным.
— Ох уж эти твои… Непроизвольные движения. — Пробормотал он, когда та захлопнула входную дверь.
— О чём ты?
— Моё сознание… Отключилось. Чувствую, что должен идти дальше. Но. Словно в автономном режиме.
— Что-нибудь произошло?
— Я бы просто назвал это ленью.
— Вся твоя жизнь это… Размышления. Постоянные. Тебе нужно сократить время от «подумал» до «сделал».
— Не совсем верная формулировка. Мне нужно меньше планировать и больше делать.
— А какая разница?
— Во мне уже не живёт мечтатель. Поцелуй меня. Мне… Мне нужно в бар.
— Целоваться уже не хочешь? — Обиженно взглянула она.
— Твои губы самые сладкие в моей жизни, не знаю, тик-так ли это, который ты постоянно грызёшь или твоя генетическая особенность. Но бар ждёт меня сейчас, а твои губы, я надеюсь, останутся со мной и вечером.
— Опять ты за своё! — Она уже перестала пытаться анализировать его многочисленные внезапные порывы.
Блокнот он взял с собой.
Кожаные кресла, небольшой, но милый танцпол, симпатичные певицы на сцене. Совсем не то место, где бы ему хотелось уединиться. Но здесь подавали отличное пиво и картофель с веточкой розмарина. Необузданная частица консьюмеризма. Девяносто процентов людей приходят в бар ради бара. Не ради алкоголя. Каждый ходит в то заведение, которое может себе позволить и каждый свой бар считает шикарным, потешая свою самооценку. Чаще всего процессы происходят на подсознании. Остальные же десять процентов — законченные алкоголики, смывающие свои деньги в какой-нибудь «СПБ» или «Кружку», где в свою очередь блюющие в писсуар парни считаются нормой.
Алекс вспомнил одного парня, бывшего кошера ещё со времён института. Неординарность мыслей и образа жизни, но необъективность к собственной личности. Он не убеждал себя, что всё хорошо. Лишь терялся в собственных рассуждениях, постоянно занимаясь самоповторением.
Этот человек умудрялся говорить о том, что его жизнь не в его власти, казалось бы, он был даже весьма раздосадован этим. Жизнь была не под его контролем. Он мог говорить об этом часами и делал это так искусно, словно это давно превратилось в его хобби. Но он даже не догадывался о том, что этого контроля (при всём подсознательном самоубеждении) на самом деле и не было. Ведь в тот момент, когда из подростка он начинал становиться мужчиной, и появились новые странные, даже пугающие перспективы — в его жизни уже появился белый порошок. Звучат эти слова напыщенно, словно бы из сценария третьесортного фильма, косящего под трансцендентное произведение, но, тем не менее, всё выглядело довольно забавно. И Алекс был готов засмеяться уже от одного факта существования человека, самоутверждающегося за счёт того, от чего он зависим.
Неглупый ублюдок, пришедший в итоге к самобичеванию, из хорошей семьи, живущий в полном достатке. Может, даже, тем самым избалованный, ввиду своей необъективности. Так часто повторяются слова насчёт объективности. Ключа к самопознанию лежит в этом ящике, запечатанном условным для нашего мира термином.
Увидь свои ошибки — и ты увидишь ошибки всего мира.
Пиво. Кружко за кружкой. «Шнайдер», «Крушовицэ», «Эль Прайд» — прямо-таки рай для рядового обывателя. А мысли всё больше погружались в воспоминания о прошлом. И снова анализ, стремление к его конструктивности. Или же скорее плавному и связному перетеканию одной мысли в другую.
Наркоманы в той стадии, когда наркота уже не прельщает эго, но в той стадии, когда тяжёлые наркотики воспринимаются, как обыденное. Жалкое зрелище. Как и сигареты. Вот одинокий и никчёмный герой курит у него дома в центре Питера. Вокруг красивые девушки, но пустые. Псевдоамбициозные. Одна рассуждает о том, как ей сложно в отношениях то ли с её парнем, то ли с уже бывшим. И как порядочная «клубная чикса» она подбадривает себя, уверенная в том, что всё у неё наладится и будет на самом высшем уровне. Она даже минуты не думает о том, чтобы завязать с наркотиками.
Все хотят наладить свою жизнь. Поумнеть никто не хочет.
Какая-то стареющая «чикуля» лет сорока двух пытается вызвать на танцпол. Алексу это навевает лишь дежавю. Но он не в той кондиции. Почему-то, именно это было первой мыслью, а вовсе не факт того, что Алекс уже состоит в отношениях с девушкой.
— Молодые люди, — от неё несёт заманчивым женским перегаром, — Кто из вас будет со мной танцевать?
— Не танцую. — Трудно сказать, какая у Алекса была физиономия в тот момент, но к нему она больше не подходила. Громкая музыка на сцене лишь усиливая отчуждение к общей обстановке. Ему вдруг резко захотелось перечитать «Новеллу о снах» Артура Шницлера. Но…
Человек. Любящий кожаные шмотки, коллекционирующий в памяти секс с красивыми, необычными, в другом смысле достойными девушками, постоянно «смолящий». Он притягивал людей и даже имел на них влияние, сам того не осознавая. Впрочем, он был отчасти склонен к самоиронии, любил говорить о том, как он хорош. Ещё один изъян здесь был в том, что он стал верить в свои размышления о собственной значимости. Они были похожи. Оба больше созидатели, оба больше стремятся к образу жизни, чем к самой жизни. Но в её голове всё ещё протекали дикие и малоосмысленные его неглупой головкой мысли, которые, в свою очередь, привлекают тех, кто не смог или никогда не сможет прочитать этого человека.
Зацикленного, существующего лишь в своей неординарности.
«Бесконечная концовка неначавшихся начал» — эту его цитату Алекс почему-то запомнил. Но для себя лично и своего блокнота он решил привести лишь одну его цитату, мало олицетворяющую самого человека, но олицетворяющую все позывы личности.
«Я провёл рассуждения и решил, что использование мною отцовского черепа в качестве пепельницы буду воспринимать, как безграничные дань и уважение к отцу».
Поколение наркотиков и гротеска. Страх и ненависть в Санкт-Петербурге.
— О, здарова, друг! Как сам? Не думал, что буду скучать по такому задроту, как ты? — Он взялся из ниоткуда. Или же Алекс просто забыл. Договорился о встрече и забыл, но зачем тогда он пришёл сюда? — Как сам? Как книга? Два виски с колой. — В месяцы института он часто «убивался» этим сочетанием.
— Какая книга?
— Ну этот твой… Проект. О чём ты там пишешь, подробностей, извини, не знаю.
— Откуда узнал про книгу?
— Может быть, слишком много балаболишь о ней? — Но Алекс не припомнил таких случаев. Митя же продолжил самозабвенно улыбаться.
— Мэй би.
— Как относишься к «Пусси Райот»? Что думаешь по поводу них?
— Думаю о том, что мне не хватает секса.
— Ахах, это ты и раньше говорил.
На нём была кожаная куртка без рукавов с шипами, все руки в старых шрамах.
— Это от тебя несёт перегаром или это мой просроченный «Хуго Босс» — спросил Алекс.
— Без понятия. Всё может быть, приятель. — Он дал знак бармену повторить заказ.
— Знаешь, — он слегка заплетался в словах, — забавное замечание я себе недавно сделал. При знакомстве с девушкой вопрос, предшествующий вопросу-намёку на секс всегда был один вопрос. Всего один.
— Вопрос, кто круче, БэлаДонна или Саша Грэй?
— Нет. Аль Пачино или Роберт Дэниро, — сухо ответил Алекс.
— Чёрт. Это должна была быть моя фишка. Кстати…
— Слушай, — перебил Алекс, — Давай только без рассказов о том, как ты потрахался. Я тебя знаю.
— Значит, ты так и не изменился.
— Просто… Это подростковое. Я думал, ты уже вырос из этого. Что насчёт кокса?
— Ничего. Всё в норме. Дашь почитать книгу?
— Дам почитать этикетку от освежителя воздуха, ахах, чувак. Так ты забил на прозу?
— Да.
— Немногословен. Ты или я? Да я всё помню, ты писал ради сцены, даже если она была без посыла.
— А в твоих рассказах было слишком много наивности.
— Но не в тех, что прочитал ты.
Оба на минуту замолчали.
— Ты переиграл себя ещё в институте. Понимаешь? Мы оба убогие и различие между нами лишь в том, что ты никогда себе в этом не признаешься.
— Я не знаю, о чём ты, чувак. — Начал Митя.
— Убожество — не образ жизни, не состояние души. Убожество — это поступки. И я знаю этому цену.
— Можно с уверенностью сказать и обратное.
— Я был бы глупцом, если бы не согласился.
— Моё убожество в наркоте?
— Твоё убожество в том, что ты каждый день занимаешься псевдосамобичеванием, холя и лелея своё непомерно раздутое эго. И в этом ты не объективен, и в этом ты смешон. Ты превзошёл сам себя, Митя.
— То есть ты себя не любишь? У тебя же всегда была завышенная самооценка.
— Знаешь, в чём проблема наркотиков? — Алекс начал одеваться, попросив счёт, — Наркоманы слишком долго живут.
Он оставил на чаевые всё, что было у него в бумажнике. Он был беспросветно пьян и одинок. И в этот момент ему больше, чем когда-либо хотелось секса — хотелось заплакать. И вдруг пришло осознание, что он плачет слишком часто. Примерно раз в неделю стабильно. В туалете, в алкогольном опьянении, перед сном. В основном ночью.
И вот и сейчас он чуть не заплакал от осознания того, что все эти слёзы были в прошлом. На смену страданию пришёл цинизм, а самобичевание так и осталось душевным аксессуаром нашего спутника жизни.
По пути домой Алекс что-то черкал в свой блокнот, время от времени поглядывая на дорогу, и шум машин вновь составлял ему этот занавес для уединения.
— Что так поздно, дорогой? — Она потирала заспанные глаза, морщась от лампы в коридоре.
— Прости. Иди спать, Свет. Я сейчас приду.
— Я волновалась.
Он вдруг перестал раздеваться и, прежде чем понять будущие эмоции, успел отвернуться. В мгновение появилась какая-то непреодолимая уверенность в том, что будет хорошо.
Но всё-таки он не верил в простые истины, настолько они казались желанными и нереалистичными.
— Как ты меня терпишь? — Тихо спросил Алекс.
— Сладкий, ну ты же мой? — И это прозвучало неясно.
— Готовься целоваться полночи, завтра на работу ты пойдёшь заспанная. — И неожиданно для самого себя он улыбнулся.
И это был не алкоголь.
***
Вся жизнь лилась, как протекает непрерывный и напряжённый бой или же сотни мимолётных видений, но Алекс всё чаще стал задумываться о детстве.
И не было ответа, в каком мире живёт и в каком из миров у него есть девушка. Не подстилка, а та, с кем встречаешься не ради самого факта отношений, а просто потому, что с ней легко.
Жизнь вновь становилась похожей на звёздное небо, но чем больше он пытался вникнуть в название каждой звезды, тем больше вязнул в разрушающем свете бытия.
Он всё чаще вспоминал отца. Вспоминал отца и задумывался о мужчине, не как о виде, а как одной общей личности. Каким он должен быть для себя, а каким для женщины. Каким его сделала сама женщина. Отец его занимался своим делом, небольшой бизнес, зарабатывал не так много, как хотелось бы. Он всегда садился в свою машину ровно в восемь утра и приезжал в семь вечера. Шесть дней в неделю. Человек, ответственный за всю семью, работяга и по истинному типу мужчины — кормилец. Более того — добытчик.
Есть одна очень правильная цитата относительно духовного смысла самого существования истинного мужчины и семьи, за которую он в ответе.
«Сгореть на работе, не вылезая из доспехов». Запишите себе эти слова, вдумывайтесь в них каждый день. Почувствуйте силу в признании того факта, что вы мужчина. Не тот двуликий пернатый «лев» мужского пола. Будьте мужественны ровно настолько, насколько достойны вас ваши близкие.
Современная молодёжь, «угги» и узкие джинсы у парней, отсутствие мотивации к спорту и здоровому образу жизни. Всё это ужасает своей обыденностью. Становится модным образ мужчины-евнуха. Феминизм как таковой для женщин является лишь естественным стремлением к свободе. Естественное же стремление у мужчины должно выражаться в стремлении уберечь женщину от ненужной и опасной свободы. И если первое ещё можно в какой-то степени назвать предрассудками, то быть добытчиком, значит быть мужчиной.
Но глобальный проблемы мирового сообщества забиваются призрачными повышениями зарплат, позитивной рекламой самого продаваемого химического напитка и видимостью всегобщего безудержного режима жизни, когда детишки будут играться во дворе, мама дома будет жарить индейку под соусом «Карри», а папа будет жарить на своём столе секретаршу в собственном соку. Впрочем, мы увлеклись.
И речь, конечно же, о нашем времени.
Здоровый образ жизни заменил красивый образ жизни и что же можно было сказать о самом Алексе? Отчасти он стремился к отношениям, где он выступал бы в образе альфонса. Отношения, где девушка будет бегать за ним. Красива, умна, богата, зрелая женщина могла бы привнести в его жизнь всё, кроме одного. Ведь только при серьёзных намерениях он становился искренним и при любом его социальном статусе его пассии в нём просыпался тот самый добытчик.
Алекс чаще перебивал людей, чем слушал. Он любил говорить, но больше этого он любил только анализировать, созерцать. Не столько любил, сколько, скажем — это был его путь. Изменив жизнь, немногие изменят и свой путь. А ведь этого так часто не хватает, чтобы почувствовать себя хоть на толику счастливее.
Но сам он считал себя глубоко инфантильным. Особенно разговоры с проститутками между сексом, описывать «книжную» банальщину которых вряд ли имеет смысл. Он отказывался от проституток даже, если это во многом было для работы. Он увидел в этом силу. То странное состояние, когда среди всех твоих близких и лучших друзей только ты один скажешь про себя, что изменился.
Даже если совершенно потерялся в жизненной материи, этом несчастном пространстве, всего лишь навсего состоящем из атомов. Так чем же эта жалкая жизнь не сборище атомов?
Один атом в тебе поднимется и скажет: «Я алкоголик». Ему все похлопают, ведь это такой сильный поступок, признание! Встанет второй атом и скажет «Я постоянно всего боюсь» – и этого любителя сомнению не освистают, а одобрят аплодисментами.
А хочется всего лишь в один конкретный момент захлопнуть книгу, уничтожить все отравляющие частицы пыли и начать всё заново. Только вот атомы — не пыль, а пыль — уже атомы. И вряд ли я услышу от пыли хоть слово.
***
Он начал теряться в реалиях современного мира, в этом текучем, вечно куда-то плывущем существовании. И трудно было после вспомнить, способен ли Алекс быть убогим сейчас или это всё в прошлом. Знакомился ли он с не привлекающими, но возбуждающими его девушками тогда или запомнил и заклеймил это в себе на всю жизнь.
Ночь. Полная холода ночь, в баре не так много людей, но за барной стойкой приютились две беспомощно пьяные девахи лет двадцати, слегка полноватые и с ярким макияжем. В таких возбуждала каждая деталь, будь то колготки или вычурно красный цвет помады.
В такие моменты в его голове кроме него самого размножалась только одна буква. Мммм. Далее всё происходит совершенно банально, систематически и… И, конечно же, он пьян.
— Привет. Ты как?
— Мы отлично. — Пьяные куры, — Ты?
— Лучше всех. Девочки, расскажите о себе?
— Спрашивай, — гениальный ответ на гениальный вопрос.
— Какое кино предпочитаете, занимаетесь ли спортом, — хотя её аппетитные бёдра говорили лишь об отсутствии онного, — учитесь, работаете?
— Ой, мы кино почти не смотрим.
— Кино, это задротство. — сказал Алекс и снабдил реплику сарказмической улыбкой, прочитать которую никто, естественно, не сумел.
— Ну, можно и так сказать. Спортом почти не занимаемся. Только если дома попрыгать да с гантельками. Гантельки по полкило, все дела. — Она произносила это так, будто это действительно было поводом для гордости.
Одна девочка уходит в туалет, та, что пополнее, остаётся и сверлит Алекса уже прямо-таки искрящимися глазами. Алекс занимается предвкушением, но не собирается действовать. Он потешается, даже извращается, но гордость не позволит случиться этому. Таким образом, он просто разводит цирк, сам не зная, зачем.
— Поцелуй меня. — Говорит она слегка поддатым голоском.
Нимфоманки, недостаток секса. И есть один тип девушек, каких прямо-таки влечёт к парню, и она готова в первый же вечер знакомства активно обмениваться слюнной жидкостью, вызываемой больше кусочком шоколада у одного из двух партнёров во рту, нежели чем самим поцелуем. Но стоит предложить такой нечто большее и они тут же начинают мягко уходить от вопроса или же и вовсе ответить полным отказом. И якобы симпатия у них тут же исчезает, будто бы её вовсе и не было. Это не нимфоманки.
Это без преувеличения шлюхи, коих страшит сам факт соития и любых его производных, но не страшит объективная мысль. Потому что объективности как таковой нет и не было.
Или другой случай. Пафосная «чикуля» (чикуля — в данном случае идёт определение целого класса золотой молодёжи) весом килограмм в сто двадцать, может, больше. Парадокс, убийственная в самом ужасном смысле слова фигура, но при правильном и затратном мейкапе весьма привлекательное личико.
Может возбудить разве что животную похоть. Двойной сгусток бесполезности существования в одной лишь курице.
— Ммм, ты такой сочный. — То был уже другой бар.
— Оу. Ну, спасибо.
— А сколько тебе лет?
— Двадцати три.
— Малявка, — улыбается великодушная мадам, не торопясь с объяснениями, — Мне нужен кто-нибудь постарше. Вот, например, мой бывший. Я заколебалась его везде возить. Мне нужен мужик. И у него обязательно должна быть машина, потому что у меня есть машина.
Но всё заканчивалось не так, как предполагается в обыденности. Курицы общипаны, а объективность вырывается наружу, перекрывая любую похоть.
— Фу, что за непристойности! — Снова тот бар, — Не пойду я никуда теперь с тобой, фу, и шоколад свой забери.
— «Алёнка» твоя, как и идея поцеловаться с кусочком шоколада у тебя во рту. Инициатива берёт в тиски инициатора?
— Что? Мне всё равно. Отвали.
— Постой, давай-ка кое-что проясним. Твой вызывающий макияж говорит о явном недостатке секса или же ненасытном стремлении к уходу от собственного одиночества. Мини-юбка, едва не лопающаяся на твоей целлюлитной заднице, возможно, показывает тебя немного не так, как ты явно видишь себя с другой стороны. И если в твоём плюшево-постерном мире целоваться языками — это нормально, то для меня это крайне интимно, а минет для тебя уже является запретом? Какая для тебя разница, если ты всё равно идёшь на маленький акт самоосквернения? Так зачем ломать комедию. Шекспир из тебя, цыпочка, «не айс». Так ведь ты привыкла изъясняться в «падиках» да возле «тазиков»?
Возвращается подруга:
— Что здесь такое? — Она слегка встревожена.
— Да, всё верно, я такая.
— Ты серьёзно видишь в себе изъян. Не считаешь себя шлюхой? Быть может, я лишь хочу помочь.
— Я придурков не слушаю, пошли.
— Была ли на моём веку одна Александра, ахах.
— Что? — Они уже одетые расплачиваются с барменом.
— Либо трахайся, получай удовольствие и прекращай врать самой себе либо меняйся. И дело здесь не в твоей внешности и не в том, что я кретин, а в совершеннейшем и абсолютном отсутствии самокритики в твоей маленькой головке.
— Козёл! — Заторопилась она к выходу.
— Ты скатишься только вниз. — Понуро произнёс Алекс, окунувшись носом в пустой стакан.
А эта раскормленная на убой курица. Со свисающими боками, больше похожая на громадный мешок с лесными орехами. Множество денег и не меньше лени. Так много лени, что лень потратить часть денег на своё похудение. Появляется неуважение к себе, самое её существование уже становится для нас с вами её неуважением к нам.
Самоутверждение за счёт ресторанов и иномарки. Смешно и грустно.
Мысли протекали в голове целой цепочкой в то время, как пышечка что-то щебетала по поводу того, почему парень, по её уверениям, должен уметь водить и обладать собственным каром.
— А, знаешь. Мне лень. — На этот раз не было никакого желания говорить тому, кто ничего не услышит. А по дороге домой в блокнотике появилась запись.
«А я что. Я метро люблю».
***
«Трудно представить, насколько далёк я от любви. Далёк, как обыватель. Далёк, как потерявший. С детства выросший на мелодрамах, я верил в идеальную встречу, идеальную любовь, тот самый «первый взгляд» и прекрасные отношения на протяжении долгих лет. Но в данной книге нет цели обсуждать столь банальные, уже вполне состоявшиеся вещи, приходящие с возрастом. Странно другое — я, не знавший любви, как таковой, всё ближе и ближе подхожу к её разгадке. И это моя субъективная истина. Дабы не считать себя умнее всех, начинаешь осознавать отсутствие единой истины. Остаются лишь факты. Остальное — людское.
Я человек — это факт. А человек ли я?
Вы можете верить в любовь с первого взгляда. Можете не верить. Можете грезить об удивительнейшем, судьбоносном знакомстве или же нет. Для меня есть только одна точка зрения, один тезис. Как-то знакомая рассуждала со мной о любви. Она привела цитату из одного фильма. Не дословно: «Он подошёл ко мне в библиотеке. Спросил про книгу. Идеальное знакомство. Это она сказала своему уже мужу. И мне пришло в голову, что мы оцениваем всё это с точки зрения романтики. Мы снимаем об это фильмы по канонам жанра, мы пишем книги о любви, какой сами никогда не знали. И сама любовь вдруг ясно предстаёт передо мной чем-то романтизированным, оценённым свысока, издалека и сквозь время.
У неё может быть неприятные морщинки на лбу, у него может быть неприятно пахнуть изо рта. Но воспоминание. Оно будет другим. Вы запомните только то самое идеальное знакомство просто потому, что вы уже пережили все трудности «перевода». Запах изо рта или вонючие носки не разрушили ваш брак и у обоих в сознании теплится мысль о вселенском доверии в «домашнем очаге».
И пишу я всё это под романтическим накатом, окунаясь во что-то состоявшееся и прижитое, как выросший ребёнок. И если в следующий раз я скажу вам, что я циник, сноб и вообще чокнутый — просто промолчите. Ведь вы задали мне вопрос о любви.
Любовь, любовь. Людям нужны иллюзии в этой жизни, и я могу с уверенностью провести связь между понятием «любовь» и понятием «религия». Я не сказал «вера», ибо вера по своей первостепенной сущности может быть только в одного человека — в себя. Вся наша жизнь является лишь чередой случаев для реализации и развития вашего внутреннего мира. И самое печальное для подавляющего большинства жителей планеты в том, что если человек разочаруется в Боге, как в иллюзии, он разочаруется и в жизни. Самой что ни есть главной иллюзии.
Без подстрекающих инициатив, без намёков и оскорблений отдельных личностей — всё более мне видится людская глупость. Ницше считал себя «Богом» в широком смысле этого слова. Я же считаю себя пустым местом. И это позволяет мне следить за ошибками поколений, как призрачному смотрителю… Впрочем, я увлёкся».
Это слова звучали в его голове, но не было ответа, зачем он всё это записывал. И лишь мысль о любви. И был ли он откровенен наедине со своим блокнотом? Так ли то было ему важно?
Доверие. Жена. Близкий человек. Он мысленно сплюнул.
Холод осенней листвы уничтожал любую попытку утренней пробежки. Или то уже была зима. В этом мегаполисе никогда не было адекватной ситуации с погодными условиями. Холод возникал такой, что казалось, будто он способен уничтожить все микробы. Прощай грипп, прощай простуда.
Алекс закурил. Пачка «Парламента» его не красила, но скрашивала это пустое утро Альдегидов и Оксида серы. Один из тех редких деньков, когда новогоднее, зимнее настроение мерзопакостно эволюционирует в бездушное мышление о малозначимой бытовухе. Ведь не было ничего, что могло бы заполнить тебя изнутри. И неужели он всё-таки оттолкнул её?
Алексу сразу вспомнились все предыдущие отношения, точнее их отсутствие. Жалкие попытки найти подходящую по социальному статусу или внешности мадмуазель. Но и подстилок себе он не искал. Лишь разочарование и накопление неосязаемого опыта служило ему свидетельством того, что годы всё тикают. Ты выкуриваешь сигарету, тоже получаешь своеобразный опыт, замечаешь за собой изъяны, пытаешься качать пресс по утрам. И где же полезный для нашего прагматического существования опыт? Неизвестно.
Со скоростью аварии на встречной по шоссе в память врезается одна сцена. Одна сцена, одна девушка, одни отношения. Алекс начал встречаться с ней к тому времени совсем недавно и практически ничего не испытывал к ней. Лишь лёгкую привязанность ввиду комплексов. Она была весьма желанна, красива и популярна. И, казалось, она была предоставлена сама себе. Всегда. Однажды Алекс снова был у неё, и единственной его малоприятной ошибкой было отпустить е в одиннадцать часов ночи в магазин за йогуртом. Обычное для неё дело. Ты жаждешь её поцелуев, ждёшь и даже готов совершить глупость, внушая себе, что уже влюблён. В общем и целом состояние то было близкое к «Хочу влюбиться». Она задерживается, ты отвечаешь на телефонный звонок и слышишь какие-то мужские, скорее подростковые голоса и чей-то испуганный стон. Кричишь в трубку матом, пока не доходит, что ты уже стоишь обутый. А в груди странная смесь ревности, необратимости и неизвестности.
Скорее то была желчь. Самое жгучее, тягучее и убогое чувство из всех известных человеку.
Кодла почему-то сразу же удирает, даже когда ты согласен на сломанный нос и сотрясение мозга, но нет. На деле же её заплаканные глаза, порванная куртка, синяки на руках и засос на шее. Чувство ревности и потери девушки. Ведь Алекс как романтик желал свою девочку и только свою. «Созидание — моя участь». Именно эта фраза проносится в голове. Нет желания общаться с ней, нет желания иметь дело с человеком, уже на первых этапах отношений делающим его уязвимым. Изменяла ли она Алексу? Оставим без ответа. Странно было другое — ему было всё равно на девушку ввиду защитной реакции, но выходило так, что ночные гопники были к ней чуть ли не ближе телесно, нежели её парень. Этого он выдержать не мог.
Мысленно Алекс попытался смыть лёгкий налёт грязных воспоминаний. Ибо настолько было важным сейчас перестать заниматься самоуничижением. И стоило ему подметить про себя один аспект, как новая сигарета тут же оказывалась у него в зубах.
Но вот, сидя в луже под липким, как слизь, тающим снегом и тебе совсем не холодно, потому что у тебя проблемы с сосудами, а не «внутри всё покрылось льдом». Грустно усмехается сгорбленная фигура человека, укрывающегося за тоннами никотина. То, что ещё вчера казалось таким объективным и понятным — в один момент всё рушится. Ты переходишь на новую ступень и уже не нужно вспоминать. Каково это? Быть человеком, ничего не знающим о мире. И речь вовсе не об энциклопедиях. А было ли всё хоть когда-нибудь под контролем? Скорее всего, нет.
Кошмарное превращение в катарсисы, те в свою очередь становятся будничными и даже бытовыми. И вот ты снова вязнешь в рутине, только жизнь и смерть в одной связке осмысливаешь уже по-другому. На этот раз он не достал из кармана свой блокнот. Не было желания пачкать бумагу или же пачкать руки — не достал блокнот и не закурил. И ничего не заставило бы его сейчас поднять онемевшую задницу из водянистой ноябрьской каши. Ведь мысли о смерти перед тем, как подарить крылья, рвутся зарыть тебя в землю.
Смерть. Боязнь смерти побуждает нас к отказу. Мы боремся за своё существование, но отрицая смерть, мы отрицаем и жизнь. Жить в отрицании самого себя и своей сущности, окружая себя иллюзиями в виде новых телевизоров и пиццы из «Папы Джонс» по вечерам. Кто-то безобидно назовёт всё это маленькими радостями, кто-то стремлением к достойной жизни. Но что в данном случае достойная жизнь? Неужели всё это? Не будь человек столь смехотворен, он был бы менее разговорчив. Спросить у каждого, есть ли личная цель ради себя или других, ради которой стоит пожертвовать всем? И вот тогда глупые люди проснутся и сделают это ровно на десять секунд, чтобы отделаться самым что ни есть обывательским, но безусловно гордым, по их мнению, ответом.
И всё только потому, что в природе человека якобы не заложена сама мысль о смерти. У нас есть религия, и есть вполне безопасный образ существования. И ещё фильмы ужасов, экшн-игры на игровых платформах — всё для насмешек над смертью.
Современный человек научился извлекать из смерти пользу, даже не подозревая, что по-прежнему находится в зависимости от неё. Страх подчас не даёт сделать вздох и нет ничего такого, что сделало бы вас абсолютно свободными после принятия того факта, что вы всё равно умрёте. Навсегда. Но с вами наконец поселится та мысль, что вы, наконец-то, приняли правду. Какой бы она для вас тяжкой ни была.
И самое верное, что Алекса всё-таки выхватил из своего смутного потока сознания и перенёс на бумагу:
«Смерть — не то, чего нужно ожидать. Смерть — то, чего не нужно бояться».
— Иначе нахрен мы вообще все вылезли на этот свет? — Он удосужился встать и поковылять домой. В пачке осталось ровно три штуки.
***
— Знаешь, я пишу одну книгу…
— Деньги принёс?
— У меня нет тридцати тысяч, — он стоит у неё на пороге и не знает, ради книги он это делает или же ради своего неутолимого стремления научить этот мир, что есть дерьмо, а что есть ещё большее дерьмо.
— Что за книга? Что-то по сексологии?
— Хм, нет, скорее попытка понять себя через книгу.
— Латентный гомосексуалист? — Она жестом указывает заходить.
— Если я и превращусь в голубого, вряд ли я на тот момент буду противиться этому. Так зачем бояться.
— Верно, никогда не знаешь, кем ты будешь завтра.
— Так что насчёт?..
— Денег. Если тебе не ради секса, то я согласна помочь. А эта сумма. Она для всяких придурков, чтобы отстали.
— То есть услуги проститутки ты не предоставляешь?
— Нет, дорогой.
Верхняя губа Алекса потянулась в левый верхний уголок:
— Окей. А ты похорошела с лета.
— Спасибо, просто хороший мейкап.
— Считаешь себя привлекательной?
— Вполне. Я всегда обладал незаурядной внешностью, — Алекс сделал пометки в тетради.
— ПривлекательНЫМ?
— Да.
— То есть считаешь себя парнем?
— Ну, а кем ещё.
— Выглядишь как девушка, считаешь себя парнем. Не боишься того, что с тобой могут сделать на улице? Особенно ночью, ахах.
— Злорадствуешь? Вовсе нет. Просто… Это не нормально, ты так не считаешь? Включи свою адекватность.
— Может быть. — Она закурила.
— Круто быть на распутье? В чём разница?
— В самоощущении, — с готовностью ответила она, — в жизни я обычный парень, а это. Это лишь образ, часть моей жизни.
— Ты делаешь грань между половыми ориентациями всё тоньше. В таком случае ты имеешь право на жизнь?
— О чём ты, парень?!
— Имеешь ли ты право жить, являясь сбоем в общей системе, делая людей только хуже? Не появляется мыслей о суициде за столь глупую вольность?
— Парень, у тебя что, комплексы?
— Считай, что я вдруг задумался обо всех парнях, которые могут на тебя клюнуть и что с ними после этого будет. Я думаю, на этом можно закончить.
Он вышел совершенно обескураженными, крепко сжимая тетрадь в руке.
— И как же эта «беседа» поможет тебе познать себя через книгу?
— А почему мы вырубаем деревья и льём нефть в океан?
Чёрт, оно курило его сигареты. Алекс спустился по лестнице, с трудом преодолев желание вернуться и сделать что-нибудь несуразное.
***
— Дорогая, ты будешь ужинать?
— Да, мам, сейчас приду. Мне уже скоро гулять выходить.
— И ты хочешь оставить свою маму одну, так и не поужинав.
— Я голодная, мам, я сейчас поем. Просто мне скоро выходить.
А сердечная мамуля и просто заядлая сплетница, не отрываясь от плиты, разговаривала с подругой по телефону. И выглядело всё примерно так:
— Ой, ты знаешь, Настенька моя всегда только с хорошими милыми мальчиками встречается, все симпатичные из приличной семьи. Ну, так вот. У знакомой скоро день рождения. У Люськи, вы с ней в сауне познакомились. У тебя даже в друзьях на «Одноклассниках» есть. Ага. Ага. Ну, надо же водки хорошей взять. А девочки что пить будут? Ой, не знаю, я уже полгода не пью, так что позволю себе и водочки… ну, да, ага. А из еды что будет? Ах да, откуда тебе знать. Может «Селёдку под шубой» сделать? Ну и что, ну ещё не Новый Год, но всё равно ведь праздник, Марин! Не знаю, у нас не Новый год, но уже готов список салатов. «Ромашка», «Белочка», жареные баклажаны… А знаешь, что я сегодня приготовила? Ммм, такой сочный бекон с картофельным пюре. Так вкусно. Думаю, может позвать кого, пусть попробуют хоть. Ну, не знаю. Настя, иди кушать, остынет же! Боже, я так устала на работе, ни разу ещё не присела! — Тараторила она всё это, выискивая в пюре кусочки бекона для миссии утилизатора.
Работала эта женщина больше ртом, чем руками. Если речь, конечно, не идёт о переписках в социальных сетях.
— Всё очень вкусно, мам, — произносила дочурка, прихлёбывая ледяное молоко с набитым ртом, — Я сегодня без добавки. Надо бежать!
— Чтобы к десяти была дома. Слышишь меня.
— К одиннадцати.
Излюбленная многими парнями дочура Анастасья действительно любила гулять не меньше, чем вкусно поесть. Только вот за что её нам винить?
Подруга заходит к другой подруге, живущей в соседнем подъезде, Анастасия, полная, в расцвете сил девушка, а её подруга же — скорее антипод, но только внешне.
— Будешь чипсы?
— Не, я только что поела.
— Сама съем. — Собирается отложить пакетик.
— Ой, дай сюда, не жадничай — Настенька принимается хрустеть, — В магазин-то зайдём?
— А деньги есть?
— Найдём. Парней на районе знакомых, что ли не осталось.
Лучезарный свет из окошка давно раскрученного среди шпаны продуктового магазинчика ослепляет прекрасных мадмуазелей:
— Четыре «Страйка» и пачку «Винстона».
— Восемнадцать есть?
— Не узнаёшь, что ли, Петровна? — Стала выкобениваться подруга.
— Есть, есть. Уже год-полтора как есть.
— Ну, смотрите мне. — Передаёт заветные баночки.
— Ну чё, идём на дискотеку?
— Э, девчонки, — тут же окликает местный мачо, — А где же наши поцелуйчики да обжиманцы? — Вид у него довольно нелепый.
— На дискотеке сегодня потанцуем. Идём.
— Ну, смотри, Настюха.
И трудно было поверить, что в Южном Бутово может происходить то же самое, что и в ста пятидесяти километрах от столицы.
Разбитые лампочки неловко приютились на самом видном месте у остановки, вечер рано склонился к темени и стал весьма уныл, но ничего не могло омрачить душевного спокойства и уверенности в завтрашнем дне у двух удивительных девушек!
— Нааасть. А чё ты учиться не пойдёшь? — Начала было подруга.
— Пойду, на следующий год уже. В этом году не успела просто.
— А тот год чё тогда сидела?
— Сидела на попе ровно и сидела, тебе-то чё? Сама вон и не начинала учиться. Еле девять классов окончила. И где чипсы, блин?!
— Я окончила одиннадцать классов! Ты их сама сожрала, обжора тупая! Жопа скоро в джинсах помещаться не будет.
— Да пошла ты.
Лучистые улыбки проходящих мимо парней освещали этот одинокий вечер и только «Страйк» не позволял замёрзнуть в этом ожидании осмысленного высказывания.
— Пошли ещё чипсов купим, а то меня развезёт.
— Так и скажи, что жрать хочешь, коза.
— Ой, да заткнись ты.
Отец же нашей заблудшей овечки всю жизнь проработал сторожем, и жизнь приучила его к тому, что вовсе не нужно всю жизнь проводить, сидя на филейном месте. Ведь так много хобби и развлечений можно найти, например, водка. И пить её совершенно не обязательно в сидячем положении. Ведь можно этим заниматься и в занятое, не свободное от работы время. Может быть, он и не мыслил подобным образом, но за каких-то десять с лишним лет тот успел заработать себе десяток-другой лишних килограммов и всего-навсего какой-то там сахарный диабет.
А ведь говорят, что люди с ожирением умнеют при занятиях спортом. Жаль только, что «Да какой я тебе спортсмен, у меня времени нет совсем» часто одерживает верх в битве за здравый смысл. И трудно найти в такой ситуации пиковую точку бессмысленности, её апогей. Ведь в таком случае так и вовсе развивается один любопытный парадокс. Один человек пытается познать себя, человека в целом и, в конце концов, понимает, что пришёл лишь к бессмысленности. Но другой человек живёт, купаясь в так называемых маленьких радостях жизни, и видит всё ту же бессмысленность. Видит, но не может прочесть, как слепой ребёнок никогда не узнает тайну старой бабушкиной книги. Только вот здесь всегда найдётся чтец. А в том случае, где ты же и формируешь своё общество — ты либо научишься видеть, научишься читать, либо нет. Ибо ты человек-пустышка.
Существование ради существования.
Но, право, не будем столь жестоки к людям, чьи родители с военных времён привыкли есть суп с хлебом, приучив к этому и своих выродков.
И всё-таки порой хочется ненавидеть не самих снобов, а тех, кто этих же снобов и ненавидит, причём чуть ли не на уровне комплексов.
***
«Человеческое сердце — удивительное произведение человеческой природы. Каждый раз, стоит мне только задуматься над долговечностью мышцы и сложностью строения, я… Я не знаю. Оно удивительно. Но кто-то уже давно внушил нам, будто мы должны принимать его, как должное.
Каждый. Долбанный. Удар.
Сколько литров крови оно перегоняет каждую секунду, насколько больше силы в себе ощущаешь при накачке «мотора».
Но нам, как честным, благочестивым и во всей красе ответственным за своё здоровье людям остаётся только губить его этанолом, смолою в лёгких и ещё кое-какими весьма забавными штуками. Онанизм — как сходить в туалет пописать. Естественное и в какой-то степени вынужденное расслабление. Всё остальное — создано человеком. Сигареты, алкоголь, кокаин. Люблю человечество за его стадность. Так ими проще манипулировать».
Алексу представилась любопытная возможность. В объявлении местной газеты, читает которую он больше ради смеха, было одна запись. Клуб анонимных алкоголиков. Как гром среди неба, у Алекса вдруг появилось жгучее желание не столько позлорадствовать, сколько вновь предаться созиданию и анализу.
Более всего умиляет система «Двенадцати шагов», основанная на том, как сам бог, скажет алкогольной зависимости «изыди». У клуба существуют неписанные традиции. Прагматический подход к избавлению от зависимости прижился с Запада сравнительно недавно, но уже успел обрести популярность.
Здание находилось на окраине Москвы. Обычный жилой дом, многоэтажка. В подвале, видимо, раньше находился фитнес-центр. Довольно обширный, словно небольшой актовый зал. Всё было в довольно холодных оттенках зелёного, и Алекс неловко подметил, что словно бы превращается в Тайлера Дёрдена. Только вот рыдания сегодня не было его конечной целью.
Вместо воображаемого ранее в сознании круга людей, сидящих на стульях, на деле всё оказалось иначе. Здесь были стулья вряд, много стульев и, что удивило Алекса, не меньше людей. Зал был забит практически полностью. Были даже женщины, выглядели они лет на десять старее предполагаемого героем возраста. Несколько стариков, впрочем, державшихся молодцом. Основную же массу собравшихся составляли мужчины от двадцати пяти до пятидесяти лет. Что стоило подметить — запах перегара отсутствовал. Алекс усмехнулся.
— О, чувак, здарова, — слева от него оказался довольно болтливый собеседник, — Меня зовут Дрон.
Тот не ответил
— Ты уже сколько в завязке? Я уже четвёртый месяц. Ыыы. Точнее четвёртый только что начался, и знаешь что, чувак…
Но Алекс его прервал:
— Я здесь не за этим. — Взгляд его метался из стороны в сторону.
Парень, сидящий слева, вдруг зафиксировал свой взгляд на глазах Алекса:
— А я думал, ты тоже алкоголик! Ахах.
Алексей с несокрушимым выражением лица и дергающимися пальцами рук нашёл ещё одно место, прямо в углу зала, подальше от этого подобия сцены, Эвереста для алкоголиков. Хотя можно считать их просто зависимыми людьми. Суть не изменится. Ведь скользкая дорожка для многих становится единственной.
Итак, в каждом из таких сообщество АА имеют бессменное место двенадцать традиций. Принципы положены в основу адекватного, автономного и, конечно же, максимально комфортного существования сообщества АА. Во всех этих размышлениях приходит и довольно холодная мысль. Алекс не взял блокнот.
Сообщество существует лишь на свои пожертвования, каждый член сообщества определяет для себя сумму вклада сам. По большей части всё идёт на чай и печенье. Алекс почему-то подумал о том, что никогда не видел в таких местах пакеты с печёными пирогами, приготовленными заботливой жёнушкой этому самому зависимому муженьку.
Одиночество.
Мы видим его на дне бутылки. Мы покупаем его. Мы жаждем быть одинокими. Что поражает, все эти люди сегодня почистили зубы, ополоскали рот антисептическим средством и в их настроении чувствуется что-то торжественное. Все они не стремятся выглядеть на этом собрании зависимыми и скорее наоборот, но…
Только вот выглядит всё это так, будто бы у ребёнка отобрали игрушку, и он с другими «обездоленными» детьми обсуждает сложившуюся ситуацию. Без какой-либо конструктивной критики и разбора. Человек усложнил ситуацию. Породил новые понятия и определения алкоголизма. Человек дал определение своей слабости. Это было бы даже забавно, не будь картина, где взрослые самостоятельные люди плачутся друг другу о том, как они же свою жизнь скатывают на дно, столь трагична. Неловко вспоминается. Горький. Горький привкус…
На сцену вышел первый человек. В его движениях чувствуется грация. Галстук постоянно приходит в норму, благодаря регулярному поправлению, а гладко выбритое лицо вот-вот внушит все доверие. На вид мужчине лет тридцать, не больше, но не покидает ощущение, что сей субъект на данный момент слегка поддат.
— Привет всем… Эм. Собравшимся. Меня зовут Николай Некифоров. Можно просто. И я алкоголик.
«Чёрт, как же банально, даже не смешно!» — воскликнул мысленно Алекс, совершенно не отдавая себе отчёта в главном. Но в одном он был прав.
Многие зависимые люди приходят в эти самые «клубы» и думают, будто бы они изменятся, что они идут вперёд. Но, к сожалению, определённый процент зависимых лишь систематически внушают себе, что они алкоголики. Волю рождает наличие мозгов, а сознание лишь играет в глупую шутку.
— Ещё мой дед говорил мне. Он сказал так. Многие вещи приходят лишь с годами, и как ни крути, на их осознание уйдут годы. Ты либо осознаешь их, либо так и останешься жить в своей маленькой вселенной вранья и экзекуции. Вы знаете… И голем тоже хочет любви. Только действительно страшно становится, когда стремление к любви в тебе заменяет любовь к бутылке. — И, казалось бы, это уже не поправимо, он вдруг расчувствовался и Алекс только сейчас заметил, насколько роскошная жилетка на нём одета, — Прошу меня извинить.
Зал мирно взорвался аплодисментами. Искренне, но как-то с готовностью, как на ТВ, у Малахова.
Парень в жилетке направился к столу с печеньем, жареными тостами и горячим чаем. Алекс вдруг решил познакомиться:
— Здесь вкусные бутерброды?
— Насколько я знаю, здесь лишь тосты, — непринуждённо ответил тот.
— В России тостер считается явлением весьма нечастым.
— Тосты приготовил я, и я из Лондона.
— Надеюсь, в прошлый раз они были таким же вкусными.
Мужчина в жилетке оглядел Алекса хитрым прищуром:
— Возможно, возможно. А вы-то что здесь делаете?
— Будем считать, что налаживаю связи. — Разговор приобретал довольно аляповатый тон, — И всё-таки что же вы забыли в столице?
— Лишь переменил одну столицу на другую, — он достал из внутреннего кармана бутылочку с синеватой жидкостью.
— Антисептик? — Спросил Алекс.
— Что-то вроде того, — он сделал пару глотков и закрыл крышку, — для меня он всегда будет зубным эликсиром. Не хочешь перекусить сейчас где-нибудь?
— Боюсь, слишком занят.
— Ну, ладно. — Похлопал он по плечу Алекса и ушёл, оставив недоеденный тост. Нюхать кусок жареного хлеба тот не стал, но вот непринуждённость нового приятеля обескураживала. Визитку в кармане своей фланелевой рубашки Алекс обнаружит лишь на следующий день.
На сцену вышел новый человек. Женщина, та самая, что запомнилась Алексу ярко выраженными морщинами.
— Все… Здравствуйте. Для меня это очень… Серьёзный шаг, я сделала его только сейчас. Хоть и должна была гораздо раньше. Когда моему сыну был ровно годик я… Чуть не спалила его кроватку, уснув с сигаретой, после двух бутылок водки. Кто-то сказал мне, что алкоголь это змей, пожирающий изнутри. Бывший муж отсудил право быть единственным опекуном в семье, я осталась одна. И если у меня заберут бутылку, я покончу со всем этим. Клянусь, покончу! — Она чуть не разревелась, — Мне нужна ваша помощь. Очень нужна. Екатерина. Двадцать шесть лет. Спасибо.
Зал снова зааплодировал. Казалось бы, всё в этом месте возбуждало в нём приступы мнительности. Только вот в какую сторону она была направлена.
На сцену вышел Дрон:
— Всем привет. Я алкоголи и я в завязке уже почти четыре месяца! Юху! — Радости его не было предела, но трудно было предположить следующую реплику, — Здесь сидит мой кореш. Зовут Лёха. Иди сюда. Давай, мужик, расскажи им, сколько ты уже в завязке.
Весь зал повернулся к Алексу, затем последовали обрывки аплодисментов. Алекс притворно улыбнулся. Улыбка была не столь притворной, сколько лишь предвкушением всеобщего разгрома, устоять перед которым всем было бы трудно.
— Вы знаете, мне всегда было трудно держать всё в себе. Наверное, поэтому меня так сильно раздражает тупость отдельно взятых личностей. До скандала. И вы, вы все. Безнадёжно глупы. Мне хочется подойти к каждому из вас и на вашем же примере объяснить, насколько же вы ничтожны, но я…
Алекс убегал прочь из этого места, как тот мальчишка из далёкого детства убегал от станции, где поезд насмерть расшиб его друга.
Дрон поспешил оправдать «друга»:
— Лёха должен нас покинуть!
Лёха был в смущении.
***
Мир открыт для монстров. Обывательским веянием мы ищем в своей жизни мистическое, давимся поп-корном под многочисленные «скримеры» в кинозале. Человека так и тянет в запретные зоны. И «запретные» — конечно же, лишь очередное определение, данное для подогрева интереса. Человечество годами существует, тяготеет к запретному, так и не осознав, что мистическое нами же и порождается. Идёт изнутри.
Где же больше страха и безумия: в местной передаче на ТВ-3 или в глазах Генри Ли Люкаса, серийного убийцы, педофила и насильника?
Человечеству, а точнее современным, вконец осовременившимся гражданам не хватает драйва. Поколение комиков и «Ужастиков» Стайна жаждет свой собственный маленький мирок ужасов. И прямо-таки все вмиг забывают о прагматичности. Сарказм?
Мы лишь визуализируем свои страхи и воссоздаём на полотне сознания идолов вроде короля мистики Стивена Кинга и менее оценённого Клайва Баркера с его «Книгами крови». Если не брать в расчёт талант писателей в обоих случаях и попытаться вникнуть в их личную жизнь, начав хотя бы с биографии. Такие же люди. Обычные.
Истинный страх горит в глазах, не на бумаге.
Человек всегда стремился лицезреть человеческое убийство, прелюбодеяние. Странно подобранные слова для страной темы. Будь то взрыв горящей машины во время автоаварии, к которой никто не рискует подойти. Или же оледеневший скелет собаки, что не пережила очередную зиму. Человек любит такие зрелища, но ему противно. И ни в коем случае это не осуждалось бы, если бы эти самые любители ужасов не были столь пассивными и механизированными в своём мышлении. Человеческую глупость порицать — лишь оставаться в отправной точке.
Алекс сидел в «Шоколаднице», поглядывая на малосимпатичную, но от этого не менее очаровательную официантку. За окном поскользнулся велосипедист. Не справился с управлением. Люди помогают встать, перелом, наверное. Но прошибает холодный пот от одного лишь осознания метафоры. Воспоминания, как холодная, зябкая жидкость, густотой и цветом напоминающая бычью кровь, обливает тебя с ног до головы и…
…И, казалось бы, это лишь воспоминание — над собственным телом ты совладать уже не в силах. Очередной приступ аритмии даёт о себе знать. Новая сигарета оказывается у Алекса во рту, но после нескольких затяжек тут же летит на сморщенный, ещё мало заснеженный асфальт.
Он вспоминает тот вечер, удивляющий своим невероятно ярким закатом, в оттенках сочного персика. Два друга резвятся возле железнодорожной станции. Обоим по восем-девять лет. Петя «одолжил» у деда пачку сигарет, один вид которых так завораживает и отталкивает детское сознание. Но тяготит, и «Тройка» не стала исключением, приятно было сделать свою первую затяжку, пускай, и в столь раннем возрасте. Детство было прекрасно. Оно пугает ребёнка по мелочам, но в то же время бесконечно полно солнечной безмятежности. Именно в это время происходят важнейшие откровения, будь то сексуальный или даже социальный подтекст. Но мозг ребёнка, он слишком неразвит и с годами всё попросту стирается из памяти.
Правда, есть моменты, как ленточный червь. Одного только взгляда на которых хочется избежать. Они так часто наведываются с приветом. Так часто. И от них никуда не деться.
В тот вечер Алекс игрался в мяч с мальчуганом, жившим по соседству. Никита жил в соседнем подъезде. Ник у мер на железной дороге, ополоскав своей кровью метры холодного металла.
Алекса так и стоял в оцепенении, пока его не забрала мама, и то было после того, как приехала скорая и милиция. Маленький Лёша и не подозревал о том, что в человеке может быть столько крови. В маленьком человеке.
***
— Здравствуйте.
— Приветствую.
— Вы сейчас так странно ответили. Это вы оригинальный по жизни или это за сто долларов в час у меня новые возможности?
— А вы всегда хотите отрицательно настроить к себе вашего психотерапевта? — Он улыбнулся довольно тепло, Алекс узнал «свою школу».
— Прошу меня извинить. Время пошло.
— Вы ведь похожи на того человека, кого такие вопросы не волнуют. Я ведь прав, Алексей?
— Ну, если только учитывать тот факт, что я обычно ухожу раньше, чем истекает оплаченный мною час. Или же тот факт, что я не богат.
— Алексей, знаете, мне кажется, вы заметили не самую полезную привычку изъясняться довольно-таки сложными языком о весьма простых вещах.
— Естественно, но не думаю, что это снобизм и подсознание играет со мной в игры, — иронично подметил Алекс.
— И что же вас сюда привело, Алексей?
— Я пишу книгу. — Тетрадь была с ним.
— Вас привела сюда книга? — Заинтересованно попытался выяснить мужчина лет пятидесяти, но на удивление без растительности на лице.
— Возможно. Как вы относитесь к терроризму?
— Если бы я был девчонкой, думаю, которую мать привела к психотерапевту, чтобы помочь разобраться в семейной неразберихе, я бы…
— Прошу, не называйте себя психотерапевтом, — перебил его Алекс, — Продолжаю видеть в психологии элементы художественности. Человеческое сознание всё-таки больше искусство, чем наука.
— Очень интересная мысль, Алексей, — доктора вновь заставил улыбнуться интересный собеседник.
— Поддержите мысль пассивно или разовьём её?
— Хоть мне и платят за разговоры, мне нечего сказать, ибо с вами всецело согласен. Моу лишь порадоваться за вас в том, что сухой анализ ещё не подавил романтику.
— Я не примешивал романтику!
— Вся ваша мысль была взращена всецело на ней.
— Всецело… Ну, да ладно. А как вы относитесь к людям?
— А как я должен к ним относиться?
— Ну, вы знаете, ненавидеть. Как пример. Люди заслуживают ненависти.
— Люди сами по себе не прекращают лить друг на друга злость, негатив. Зачем же мне придерживаться столь вредной привычки?
— Нервы, все дела. Вредно, да. Давление повышает.
— В том числе и артериальное давление, да.
Алекс достал блокнот и что-то начеркал в нём. Вся операция не заняла и минуты.
— Не смог удержаться и не спросить… Вы сделали пару записей в блокноте. Записная книжка лежит у вас на полу в десяти сантиметрах от вас. Что-то важное вспомнили? — Он старался быть тактичнее.
— Да так. Если дословно. Открыл для себя новые фильтры в «Инстаграме» и почувствовал себя человеком.
— Сарказм?
— Куда мне без него. Он давно поселился между ненавистью к себе и похотью.
— Хотите поговорить об этом?
— Я столько раз в своей жизни произнёс слово «похоть», что оно словно бы разделось передо мной, разделось для меня. И нет ничего интересного. Только скука, понимаете?
— Признаться, не очень.
— Ох, — словно бы утомлённо, он продолжил, — так в чём разница? Между вашим блокнотом и…
— Не уверен, что написанное в блокноте пойдёт в книгу.
— Значит, сокровенное может выйти в свет?
— Как, по-вашему, живут, эм… существуют, — он сделал ударение, — писатели, док?
— Проза, поэзия? Уже издавались?
— Не то, чтобы особо. Чтобы снова влиться в разговор я должен перевернуть страницу назад.
— Какой-то особенный разговор?
— Нет, всего лишь мой разговор с вами, уже ранее описанный и проанализированный в моём сознании.
— Думаете, что наперёд знаете, какие ощущения получите?
— Скорее сам смысл.
— Сомневаюсь, Алексей. Смысл вселенной невозможно познать в одну секунду.
— Забавно, несмотря на то, что наша беседа имеет весьма косвенное отношение ко вселенной, как таковой. Я всё же считаю вашу мысль в корне неверной. Теория большого взрыва работает в оба конца. Чтобы понять мир понадобится ровно одна секунда.
— И что же изменится?
— Ровным счётом ничего. Это и есть жизнь.
— Что же на самом деле занесло вас сюда?
— Не стоит беспокоиться. Мне давно было пора к психологу. Да вы и не первый вовсе. Что вы можете сказать о людях, док? В чём их слабость? — Алекс, сам того не замечая, решительно переходил в атаку.
Комментарии к диалогу бессмысленны.
— Слабость. Их довольно много.
— Мотивация? Вопрос мотивации?
— Да. И эту в одну из первых очередей.
— Человеку и в этом случае понадобилось придумывать оправдание собственной духовной безликости и отсутствию первичного интеллекта.
— Вам так не нравится это слово?
— Оно не может мне нравиться. Мотивация — это то, что уже само по себе является не озвученным термином. Не прописная истина. Попробуйте назвать себя духовной личностью и все из присутствующих рядом с вами людей посчитают вас глупцом. Даже если то и будет правдой.
— Мудрость не требует озвучивания.
— Мудрость? Человек просто стар и по этой причине разговаривает гораздо медленнее обычного, и всё равно он уже признаётся мудрецом.
— Вы немного циничны в вопросе стариков.
— Скорее объективен. Старухи бегут в поликлиники по малейшему поводу, пытаясь вылечить свои симптомы, словно у них так и вовсе планов на будущее не меньше, чем у Арнольда.
— Шварценеггера?
— Так как лично вы оправдываете убогость людей, док? Лишь вопрос самомотивации?
— Есть одна английская поговорка. Кто ничего не знает, тот ни в чём и не сомневается.
— Ох, док…
— Алексей, хватит, — он сорвался, но после поспешил сделать как можно более доброжелательное лицо, — в этой ситуации… Хватит называть меня док. Я же не повар.
— Но вы же достаточно умны, чтобы понимать, насколько сильно эта поговорка…
— Пословица. — Перебил тот.
— … Не относится к теме. Человеку нужно срочно худеть и он, вычитывая информацию о вреде быстрого похудения, тут же даже думать об этом прекращает. Даже не начав. Конечно, ведь жизнь дороже. Он даёт определение «риск» в качестве жалкого и мало правдоподобного оправдания своей убогости.
— У вас были члены семьи, страдающие ожирением? Может быть, родственники.
— Ох, — оскалился Алекс, готовый разразиться хохотом, — если вы будете приравнивать каждую мою причину ненависти к человеку, далеко вы не продвинетесь.
— Мне важно, чтобы продвинулись именно вы.
Алекс не ответил.
— Я думаю, на сегодня мы закончили.
***
За окном ещё было не так холодно, хоть человек и успевал покрываться слизистой гусиной кожей, но ближе к ночи полнолуния (и эта информация абсолютно бессмысленна) в семье молодой девушки Насти вновь начинался сказ.
Глава семейства со своим лучшим собутыльником после четвёртой кружки пива принялся травить байки. Да так активно он это делал, что приловчился, и нельзя было не заметить даже некоторого шарма в его россказнях.
— Работаю я, значит, а ворота-то открыты! Как в воду глядел. Обязанности-то мои! Ну, так вот. Смотреть начинаю, где-кто, а рука уже к дубинке тянется. Начинаю сразу трезво ситуацию оценивать, стоит ли сходить за шокером аль дубинки в мужских руках хватит. За что мне, в конце концов, зарплату-то платят?
— Я тоже хочу знать, за что тебе заработную плату вообще выдают, — ехидничает жена, накладывая себе дополнительную порцию сочных мант.
— Молчи уже. Мне манты хоть оставь! — И продолжает сказ, — Ну, так вот. Захожу я на склад. Смотрю, пятна крови красные, да таким алым цветом отдают, что страшно становится. Ну, ты меня понял. И запашок-то, запашок прям металлический. Ну, думаю, трындец совсем пришёл. Остался я в шляпе. Подмогу не вызовешь, нет рации. До телефона дойти, милицию вызвать — разве тут успеешь? Достаю дубину, слух обостряется, зрение как у коршуна. Шорохи слышу, слева от себя. А сам не шухерюсь, ну, думаю, прихлопну гада! Повышение получу.
— Какое повышение? — уточняет поддатый собутыльник, — По службе?
— А как же! Ты слушай, не перебивай.
— Не думал я, что у охраны продвижение по кар, — язык заплетался на этом слове и через несколько сиюминутных попыток ему всё же удалось выговорить, — Карьерной лестнице есть.
— И всё же. Иду я, значит. Ушки на макушке. Тут вдруг все лампочки разом как лопнут. Так мистика, можно подумать. Но нет, не мне, не такому человеку думать об опасности в момент…
— А ты где работаешь, хоть сказал ему? — Спрашивает жена, жуя манты.
— Муж насупился, замолчал, лицо всё багровело и багровело, покуда не решил, наконец, удостоить он всех ответом:
— На складе, арендованном заводом. Всякую… Химию производят и хранят там.
— И краску? Ик.
— И краску! Что ж ты ужрался-то так быстро? Хотел, как с человеком культурно поболтать, а ты… Экой ты свинья, иди-ка лучше домой, — раздосадовался глава семейства и одним движением опустошил полулитровую кружку пива.
— Опять, да, — разговор по телефону с подругой, в который раз, — В который раз рассказывает свою историю знакомого нашего. Ага. Кольки. Ну, в милиции который служит, Колька наш. Вот память твоя куриная! Как он по вызову на завод к моему помчался. Мол, ограбление.
— Молчи, старая!
Фарс перестаёт быть фарсом, превращаясь в трагедию ровно тогда, когда появляется лёгкий налёт отвращения. К сожалению или же к счастью, на помощь приходит определение «бытовуха».
— Мам, я гулять пошла.
— А уроки сделала, доча? — Не отрываясь от телефона.
— Сделала, мам.
— Иди манты ещё поешь, а то отец сожрёт всё!
— Мам, уже восемь штук съела, назавтра парочку оставь и всё. Не трогайте вы меня, достали.
— Поговори мне ещё! Так вот, Люсь, говорят, вы мультиварку купили? Да ладно? Я тоже давно себе хочу. Вы за сколько взяли? Ох, дороговато. Печёт-парит вкусно хоть? Мы тоже купим. Со следующей зарплаты, ага. Ну, так насчёт нового года уже думала? Кто поляну накрывать возьмётся?
— О, привет, Насть.
— Ага, давно не виделись. Только что из «аськи» вышла.
— Ну чё, есть деньги?
— На пару «Страйков» хватит.
— Хоть что-то. На дискотеку сегодня идём?
— Куда мы от неё денемся, — произнесла она лишь через десять минут, отпивая первый глоток чудодейственной баночки.
— От кого? — Делает движение взять одну банку.
— Э, ты чё? На вот, глотни. Я не говорила, что спонсировать тебя сегодня буду.
— Ну, и пошла ты! — Далее последовала незамедлительная реакция.
— Вали-вали, пей свой «Ягуар» в падиках.
— Сама тем же занимаешься! — крикнула девчушка, находясь на приличном от той расстоянии.
— Ах так. Да… Но я, — пытаясь подобрать достойный ответ, — я хотя бы с достойными людьми пью, а не с шалавами.
И удовлетворившись своим выпадом «гордого» склада ума пигалица притоптывает в сторону клуба на своих еле держащихся на «Моменте» каблуках.
И, хотя действие происходит в Москве, как уже было отмечено ранее, создаётся полное ощущение того, что находимся мы в ста пятидесяти километрах от Москвы в посёлке городского типа. Было бы нелестно автору озвучивать термин «деградация» в столь мало подобающей светскому тону ситуации.
Отношения теряют всякий смысл и превращаются в одноразовые соития за бутылку водки. От безделья начинается безудержное веселье в алкогольном угаре, дискотеках и извечных, неумирающих гулянках, что так неумолимо тянутся вечерами, ночами, тянутся всегда.
Итак. Золушка идёт на бал.
— Привет, Насть.
— Привет, Саш.
— Придёшь завтра на репетицию нашей группы?
— Что за жанр?
— Ох, Настюха, что же у тебя за память, — он обдал её ухо горячим перегаром, — Цой. Кинцо. Все дела. Опа. Может сразу ко мне? Кинчик посмотрим. Если захочешь, даже эротический, — самодовольная улыбка.
— Очень даже может быть, — улыбаясь, она слегка оттолкнула его и вошла в клуб.
— Привет, Насть.
— Ох, привет, Виталик, привет. — Она театрально закатила глаза.
— Не хочешь как-нибудь сходить в кино? Любишь мелодрамы? Я люблю. Если не нравится, то можем и другой жанр подобрать, сейчас в кинотеатрах почти все представители есть, — рыжий паренёк поправил свои очки из роговой оправы.
— Ты рыжий, — утомлённо ответила она.
— Что? — Прокричал он, — Прости, из-за громкой музыки не услышал.
— Фу, не люблю кино, ты мне не интересен.
— Может, хотя бы уделишь мне один танец?
— Ты меня убиваешь, — было в этих словах что-то циничное и бессознательное в её голосе, и вальяжной походкой королева вечера направилась танцевать с Сашей.
Чудес не случилось, «девятка» подвозит принцессу до дома, а наполовину выпитая «девятка» так и остаётся на полу в прихожей. Разве что в квартире рано утром так и повис вопрос дня.
— Где мои манты?!
***
«В который раз пытаюсь понять, зачем я пишу в этом маленьком зернистом блокноте эти маленькие, кишащие неудовлетворённостью мысли в столь большом объёме. Пытаюсь взглянуть на свою жизнь по-новому. Но вокруг всё ужасно серое, даже мрачное. Тогда пытаюсь взглянуть на свою страну по-новому, но здесь мне на ум приходят лишь две ассоциации. Водка и Балабанов. Первое — олицетворяет страну, а второе — наглядно показывает. Скуриваю вторую пачку за день, сгрызая ногти на левой руке, но так и не могу понять. Как я смог полюбить фильмы режиссёра, оставляющие столь сумбурное самоощущение полной пустоты. Словно «Совка» как такового ты и не знал, но половина страны, застрявшая в нём, всё ещё надеется. Словно сидеть и ждать своей смерти. Такая аналогия вдруг приходит на ум.
Человек, столь тонко сумевший познать сегодняшнюю Россию, Россию девяностых, казалось бы, боится озвучивать термин «экспрессионизм» по отношению к стране. Но отказаться от негласного звания режиссёра-экспрессиониста — для столь умного человека это было бы лишь лживым по отношению к себе самоубеждением.
Невольно вспоминаешь цитату Леопольда Циглера, которую ,увы, мне нужно ещё разыскать, чтобы привести дословно. «Немец — это воплощённая демоничность. Его странное отношение к уже сложившейся реальности, к ставшейся до земного шара Вселенной может быть названо только демоничным. Демонична бездна, которая никогда не будет заполнена, демонична нестихаемая тоска, демонична неутолимая жажда»
Слова, скорее, про тот самый народ, ожидающий второго пришествия их старой, стабильной жизни, нежели чем про экспрессионизм Германии. И тот же самый Балабанов со словами «я тоже хочу счастья», беззвучно застрявшими в глотке, бесследно застрял в этой жизни, где вынужден сеять одну лишь пустоту, но во имя пустоты же. Не ради блага ли? Да и какая мысль должна прийти в голову бедным ожидаемым (словно проводя аналогии между зависимыми и ожидающими)?
Русские экспрессионисты. Но несмотря на тот факт, что элита существовала во все годы существования — ситуация порядком изменилась. Будто бы Москва разделилась на два фронта. Первый можно охарактеризовать как «Москва, я люблю тебя». Броские, напыщенные, амбициозные, любят рестораны, собственные деньги, но в душе питают романтические склонности к родному или нет городу. Эдакие любители Вуди Аллена, считающие, что имеют право иронизировать над меланхоличностью жизни. И при том не без циничной нотки. Вторые же любят скорее не Москву. Любят они Россию, любят они Питер. Любят те развалины, так напоминающие далёкое детство. Вожделеют и ненавидят.
И вспоминается одна картина. «Про уродов и людей». Несмотря на элементарность аллюзии в названии, я всё же склонен каждый раз читать название немного по-другому. «Про уродов и уродов».
И пустота.
Впрочем, склоняюсь в последнее время более к прагматизму. Но, может быть, то лишь защитная реакция, своеобразный психологический барьер в сознании.
Мысли путаются. Пора заканчивать».
Алекс был сентиментален в мелочах. Сентиментален и порой даже бездарное в каком-либо смысле слова кино, точнее один из образов мог заставить его прослезиться. Он не считал за честь разреветься при просмотре мелодрамы, но считал, что отказываться от подобного дара ввиду одних только предрассудков было бы глупо. Хоть и неловко было признавать за собой и мысленно озвучивать термин «катарсис». Что, возможно, так же неловко, как признавать у себя наличие интеллекта прилюдно.
Такие вещи не озвучиваются. И эта его слабость к лабрадорам-ретвиерам или совсем маленьким, пискливым котятам. Порой, она могла вывести его из душевного, а точнее психического равновесия. Он избегал ситуаций, в каких можно было услышать жалобный писк голодного, выброшенного на улицу котёнка, если такую ситуацию вообще было возможно предугадать. Ибо знал — он не приютит их.
Лишь слёзы потекут, оставив маленький комочек в сухом горле. Он мог иронизировать и над этим, ведь был самокритичен донельзя. Но было бы неправдой сказать о том, что Алекс не стеснялся своих интимных, эстрогеновых» слабостей, иначе как сентиментальностью которые и не назовёшь.
Итак.
— Добрый день.
— Уже вечер, — сухо заметил Алекс.
— Главное, чтобы день был добрым, Алексей, — улыбка во весь рот.
— Хорошее настроение?
— Как сказать… Вы приходите ко мне уже второй раз, и хотя я мало наслышан о ваших отношениях с предыдущими психологами… Я осмелюсь предположить, что вас здесь что-то держит. Ответ. Мой вам. А быть может, вопрос ещё и не задан.
— Предыдущими. И почему же вы так уверены ,что сейчас вы единственный психолог в моей жизни?
— Алексей. Психологи — не половые партнёры. Важно доверие. А вы в последнюю очередь похожи на душевную проститутку, растрачиваю своё доверие, прошу извинить за бестактность. — Слегка скривился он, не забыв улыбнуться.
— А как же психоанализ. Самоанализ.
— Конечно. Это всё прекрасно, только вот мало кто достигал здесь стоящих результатов.
— У вас кофе есть?
— У вас желтизна на ногтях. Вы бросили пить?
— Я, эм, только что спросил у вас насчёт кофе. Промочить горло. Чашечку кофе, если точнее.
— И как? Сигареты заменяют вам алкоголь?
— Вполне. — прозвучало не столь самоуверенно, как ожидал Алекс.
Немного подумав, психотерапевт нажал на кнопку вызова:
— Аллочка. Две чашечки кофе, два сахара плюс сливки. Спасибо. Итак, Алексей, что самое значимое произошло в твоей жизни за последние три года?
— Не знаю. Ровным счётом, как и не могу предположить, кем я буду через следующие три года.
— Считаете себя фаталистом, Алексей?
— Не верю в судьбу. Но фатализм… Чёрт, где же кофе? Эм, фатализм. В нём частицы здравого смысла. Мы достигаем всё новых и новых высот в медицине и в электронике, технологиях, но разве мы стали богами, док? Неужели ещё остались люди, действительно в это верящие?
— Я лично верю в общий коллективный разум…
— Да, да, — перебил Алекс, — вся наша жизнь устроена на диссонансах, и я никак не могу перестать вставлять эти литературный термины в обыденность, знаете, творчество… Определяет науку. Прежде всего.
— Вы, кажется, отвлеклись.
Секретарша принесла кофе, но Алекс к нему не притрагивался.
— Мы станем лишь апогеем нашей цивилизации. И всё закончится. Снова. И придут другие. Банальность, конечно. А вы сидите здесь, уверенные в том, что каждая долбанная мысль каждого второго дегенерата на этой планете считывается в один большой жесткий диск?
— А я, Алексей, и не говорил, что уверен. В последнее время я даже не уверен в выборе носков, перед тем, как идти на работу.
— О, это самое страшное, — понимающе закивал Алекс, и трудно было прочитать в его мимике наличие или отсутствие сарказма.
— Вам свойственны неврозы?
— Если недельные неразговорчивости чередуются с крайним неумением держать в себе свою версию истины, и это можно назвать неврозом, то я соглашусь.
— Весьма интересно.
— Сколько вам лет?
— Шестьдесят один.
— Чёрт, и хорошо же сохранились. — Тон его общения всё перескакивал с монотонно циничного на что-то вроде юношеского максимализма.
— Я просто не люблю бороды. — Польстился он, поглаживая кадык.
— Да что вы, ничего особенного.
— Знаете, Алексей, у меня создаётся ощущение, что вы задаёте себе вопрос, один за другим. Не избегают наводящего вопроса и окружающие вас люди. А где же ответ? Где совет жаждущим?
— Но я ведь не колодец. — Перебивает Алекс.
— Да, но стремитесь им быть.
— Вовсе нет.
— А вот и да. Знаете, человечество настолько полюбило себя, воздвигая себя в ранг богов, что совершенно перестало верить в собственные силы. Социум заменяет личность. Стереотипы служат заменой выбора образа жизни. Вы думаете, Алексей, что я ничего не вижу вокруг? Человек уже не властен над своей судьбой. Он получает вожделенное наслаждение от шуточек на тему конца света и сплетен о мировых знаменитостях, совершенно не задумываясь над тем, что завтра его ждут чипсы, кола и три-дэ телевизор, купленный на скопленный за полгода деньги. Считаю ли я это нормальным? Нет. И дело здесь не совсем в одном только консьюмеризме, когда у человека, зарабатывающего двадцать тысяч в месяц, есть желание копить четыре месяца только для того, чтобы купить часы за пятьдесят тысяч. Дело не в этом, нет. Консьюмеризм — лишь симптом. Нравственное разложение порой не так ужасно, как неосознанное движение ко дну в виде обывательского существования. Вы ведь примерно понимаете, Алексей, как всё это происходит? Перестраивается человеческое мышление. Кроме лени со временем исчезают и принципы, ведь ради тёплого местечка ,которое обеспечивает спокойное, так сказать, мирное существование, он будет готов ходить по головам. Плюс бесконечное самоубеждение, глупость и человек уже превращается в овоща.
— То есть начинается всё с чипсов?
— Для рядового человека. Не исключено и так.
— Интересный же у вас выдался монолог. Не могу не поддержать мысль. Когда мне крайне скверно на душе, я говорю себе, что неплохо бы попросить у господа блюдечко. И этот двойной сарказм действует как валиум.
— Что ж. Наши мысли верны, но много ли мы видим?
— Это всё лишь образование и разнообразие для ума. Если уж ясна суть ответа — можно лишь усугубляться в него, закручиваясь всё сильнее, но сам мир не изменится. И вы не изменитесь.
— И в чём же суть ответа?
— Ответа не существует. Вот в чём суть.
— Немного обывательская позиция, вам так не кажется?
— Только в отстранённости. Ибо его нет. Я просто пришёл к ответу. — Алекс внезапно выдохнул и ухватился за грудь.
— Вам плохо? — Затревожился врач.
— Аритмия, — паузы, — пустяк, — и вот сигарета оказывается в зубах, — просто нужно немного отдохнуть. Пару минут.
Врач выхватил сигарету и выкинул в слегка приоткрытое окно:
— Вы занимаетесь самобичеванием, Алексей. Это свойственно многим творческим людям…
— Алекс вновь перебил:
— Зовите меня Алекс, док.
— А вы зовите меня Николас.
— Ты?
— Может быть, но пока на вы.
— Это же ненастоящее твоё имя. — Сердце начало успокаиваться.
— Пациентам приятнее обращаться к человеку с этим или несколькими другими именами, Алекс, исследование подтвердило. — Он самозабвенно улыбнулся.
— Весьма. Интригующе. — Выдохнул Алекс, откинувшись в кожаном кресле.
— Часто вас беспокоят боли в области сердца?
— А вы что, врач?
— А разве вы доверяете врачам?
— Справедливо. Алкоголь часто употребляете?
— Бросил.
— Ага. Значит, сигареты. Ступаете на слепую дорогу, Алекс, запомните мои слова. Пропишу вам рецепт на «Ксанакс». По полмиллиграмма три раза в день. Но вы должны отказаться от алкоголя. Полностью. И сходите уже, наконец, к кардиологу.
— Мы отталкиваем от себя всё плохое, — казалось бы, он даже не слушал, — мы привыкли осознавать скоротечность жизни. Да и цель так давит своей тяжестью, — он артистично и не без экспрессии процедил фразу сквозь зубы, — и это ломает человека на пути к успеху. Человек слаб? Чёрт бы там побрал, человек, ахах, — он начал заливаться истерическим смехом, — просто идиот, вот и всё. Вы сами недавно, ахах, изложили свою точку зрения.
Не прекращая смеяться, Алекс вновь достал сигарету и даже успел прикурить.
— Вот вам рецепт, Алексей. — Его взгляд был мрачен. — Если ещё раз увижу вас с зажжённой сигаретой в моём кабинете, не ручаюсь, что смогу вас принять. Вот. Возьмите рецепт. Через месяц приходите, нам нужно выяснить, идёт ли вам на пользу терапия. Всего доброго.
Так называемый Николас закрыл за Алексом дверь и как ни старался понять он внезапную перемену в душевном состоянии, казалось бы, адекватного Алекса, не мог придумать ситуации оправдания.
Алекс с «Будвайзером» в руке и с сигаретой в зубах, тем не менее, продолжал нервозно хихикать и ухмыляться, и чхать ему было на любопытных прохожих. Лишь глаза слезятся то и дело. Или то был ветер.
Всего лишь вечер.
И звонкою иглой вонзается в мягкий, розоватый мозг Алекса сцена расставания со Светой. «Я не достоин тебя. Уходи. Найдёшь кого получше». Слова наивного мальчишки, и как ни старался он в эту минуту не думать об ошибках прошлого — сейчас он терял контроль. Над жизнью. Над почвой под ногами. И земля уходит из-под ног.
***
«Любовь бывает не только сукой, но и извращенкой. Я знал обоих, но не знал любви».
Алекса часто мучили кошмары. В те временные отрезки, когда ему всё же удавалось заснуть. По три сновидения за раз, в течение нескольких часов. Каждый раз что-то связанное с личной жизнью или яркими образами, засевшими в памяти. Те просто въедались в сознание, но лучше бы их закрыть в складе воспоминаний навсегда. Нет кошмаров прошлого, что приходят по ночам. Лишь обыденность и «трешовость» того сна, что есть, изматывает Алекса ещё сильнее. Кроме тех редких моментов, когда тот просыпался с приятным самоощущением близости с кем-то. Но стоило лишь припомнить сон и близость оставалась лишь с подушкой.
Теперь из строя Алекса выводила даже какая-нибудь мелочь на ТВ, драматический момент в любом сериале. Даже обычные мысли порой вызывали слезу.
Не понимая причины, тому оставалось лишь смирять ненавидящим взглядом своё смущение и лелеять уязвимость. Человек – крайность, готовый в любой момент влюбиться, он вместе с тем презирал человечество, не бескомпромиссно, а как бы давая маленький шанс. Оставляя надежу. Но себе. Не людям.
К тому моменту, как внезапно вдруг закончилось детство, он уже баловался рассказами, более от неусидчивости, чем от призвания. Прошло несколько лет, карьера шла в рост и тот в свою очередь ночами строчил романы под чьи-нибудь клавишные из музыкального приёмника.
Да, чаще всего это были клавишные. Уже тогда начинают появляться частые мигрени, а сигарета уходила одна за другой. Они помогали унять боль. Тупую и не несущую абсолютно никакого значения. Но имевшую место. Эта вот пустота и вселяла ужас в сердце двадцатилетнего парня, разделяющего свою жизнь на этапы каждые три года, но не планирующего.
И с годами он всё меньше представлял любовь. Свою собственную, когда-либо возможную. Свою собственную последнюю любовь на Земле.
Три года прошли, романы оценили, но не издали. И хоть Алекс получил солидную должность – в нём что-то надломалось, а глаза потускнели.
И вот, спустя эти годы, всё тускнеющие глаза всё ещё изливали солоноватое просвещение над музыкой какого-нибудь Макса Рихтера, и в те моменты казалось, что жизнь имеет смысл. Смысл очаровательного смертного одра, смысл каждого вздоха рядом с лепестками её губ, ужасный и прекрасный смысл нравственного выбора. Жизнь проникнута гротеском. Ты хочешь поцеловать её в лоб, она же выставляет напоказ гениталии. Процесс то сугубо личностного характера, то освещаемый своеобразными СМИ. И вот, уже сходя с ума, начинаешь видеть во всем этом ужас и толику романтики. Одинокий эстет поднебесья, в душе желающий снова стать наивным.
Только и всего.
В квартире чахлым отголоском былой пародии на жизнь отдается непрерывное сморкание в раковину ванной комнаты. На экране включён малосмысловой М-тиви, окончание вещания которого весьма приближено к настоящему моменту, а за окном тем временем вновь грозится очередной конец света. От заношенных до дыр тапок идёт легкий запах разложения частиц (ведь мы не сильны в точных науках), а на столе рассыпан аспирин. Чувствуется влияние дешевого кинематографа и дорогого бухла. В айподе на тумбочке в ванной томно подвывает Том Йорк, словно с претензией на меланхоличность происходящего (скорее в поддержку), но Алексу наплевать. От мысленного представления своей комнаты становится тошно. Глотка требует пропустить через себя очередную порцию таблеток, а сон как бы машет своей воображаемой клешней издалека, насмехаясь над ним. Прямо, как у лобстера.
Блокнот и тетрадь валяются на полу.
И лишь в то время, когда в динамике айпода заиграла « How it ends » Ника Ураты Алексу хватило сил засунуть наушники в уши и крепко зажать полотенце в кулаке. Он бы действительно заплакал, не будь все его мысли заняты одним осмысленным течением сознания.
Если ты чокнутый (синонима не будет ввиду цензуры) – ты уверен в собственных пышных похоронах. Ибо они скоропостижны. Но что насчёт будущего? Такие маленькие, знаете ли, засранцы с новообретенными органами щеголяют на летающих машинах? Так что ли? К черту всё это. Дабстеп, альтернативные проститутки эпохи альтруизма из стран третьего мира. К этому идет наше будущее. Электризованные монументы с классической музыкой? Возможно, но маловероятно. Музыкой будущего завладеет попса. Альтернативная, вроде « Die antwoord ». Мир уже начинает свою погоню за оригинальностью. И лишь когда дело достигнет своего апогея – мир станет действительно смехотворен, но будет ли кому до того дело?
Эволюция социума в нашем случае происходит через деградацию, по-другому и не может быть. Все эти предки, мистические знания о которых скрупулёзно разбирают учёные. Словно мы сами, достигнув апогея, вернулись в прошлое. И как безмозглые идиоты сами себя туда-сюда расшифровываем.
Каждый шаг вперед, будь то медицина, техника или генетика – лишь новый стереотип. Стереотип копятся, образуя своеобразную черную дыру в обществе, а новые правила уже не будут действенны. Как кокаин, бодяженный в пятый раз. Мы сами рушим свою природу.
И когда «опиума для народа» уже не останется – каждый возьмет молоток или топор и разберется с парой-тройкой соседей или с девочкой, что каждый раз хныкает при виде тебя в будний день утром.
И всё закончится. Быстро.
Пелена трипа спадает, а Алекс, так и не сумевший сдвинуться с места, зарекается больше не принимать аспирин с водкой.
Тем не менее, пара таблеток покидают бутылёк, как и на дежда на сон покидает затуманенное сознание.
***
Каково это, быть нонконформистом в двадцать первом веке. Ребячество или же стремление к анархии. Каким бы претенциозным (что уже явно не искренне) ни казалось это стремление, по сути, всё равно останется одной из разновидностей стереотипов. Казалось бы, этот мир устроен так, что любые малые группы в социуме – сплошной стереотип, что не есть хорошо.
Взять стадо – это уже норма. Удивительно, не правда ли? И вот ты уже сноб, человеконенавистник и просто дерьмо. Тонкая дорожка льда над пропастью во ржи. Про Алекса ли всё это?
И какова вероятность, что это всё про вас?
- Ты о чем-то задумался?
- Да так. Мелочи. Вспомнил одну рекламу.
- И что же там?
- Сплошной креатив, даже странно как-то.
- Какой фильм у Кубрика считаешь любимым? Знаешь, был такой режиссёр…
- Я знаю, кто такой Кубрик, - перебивает блондинка с небесно-голубыми глазами, - Спасибо.
Огрызнулась. Как умилительно. Впрочем, незачем автору кидаться на защиту героя.
- Окей, зай, окей.
- Не называй меня так. Ты думаешь, ты умнее всех?
- Да не особо. Я в той грани, когда ты уже страдаешь, но приступы тупости временами по-прежнему с тобой. Кстати, насчет девушек. Есть два типа представительниц женского пола, терпеть которых невозможно. Это фригидные девицы, считающие себя самодостаточными, что парень им, якобы вообще не нужен. И вторая категория – фанатки Курта Кобейна. Вообще, фанатизм довольно глупой вещью считаю… Человек выглядит смешно, понимаешь?
- Чем тебе «Нирвана» не угодила, придурок?
- О Боже, неужели опять.
- Что?! Я люблю творчество Курта, значит я тупая?
- Я этого не говорил.
- Или начинаем нормально общаться или я ухожу.
- О чём ты?
- Ни о чем, - она замолчала, - Официант, счёт!
Алекс в легкой ироничной усмешке оценивал свою новую, пускай и малознакомую пассию и ничего не удерживало его в эту минуту.
- Может, «Дом 2» ещё смотришь? – Любезно поинтересовался он.
Стакан с водой чуть было не полетел в его сторону. А, нет. Только вода из стакана:
- Пошёл ты, придурок! – она чуть ли не визжала в этот момент, даже не сообразив, что они ещё ничего не заказали.
- Пфф, - выдохнул Алекс, - чёрт, она того не стоила.
С соседнего столика в «Ностальджи» послышался чей-то голос:
- Эй, парень. Парень, мне кажется, у тебя какая-то психическая травма по поводу девушек.
- И пусть за воду мою кто-нибудь заплатит, - недовольно пробурчал грузный мужчина с соседнего столика.
И оставив пятьсот рублей, Алекс зашёлся диким смехом от зашкаливающего уровня фарса.
Но было это так давно. Да и было ли.
Алекс проснулся у ванной. Несмотря на наличие крана с протекающей водой и запечатанной пачкой носовых салфеток, вид его был крайне неприятен. Особенно сопли.
Цвет плазмы с музыкальным каналом на экране, казалось, режет сетчатку тонким лезвием. Скальпель, пожалуйста, и две таблетки аспирина. Вечер сменил вечер, прошли ровно сутки.
- Вечер бездарно про, - смыв унитаза заглушает финал реплики, появляется непреодолимое желание смыть сопли. И найти остатки «Джека».
Вечер, ночь, метро, ближайший клуб и бутылка водки со сникерсом перед входом. Аспирин как всегда на месте. И…
- Мужик, здарова, - снова сбили настрой, - Есть чё выпить? Да вижу, что есть, о чем задумался?
- Задумался, - пролепетал Алекс, - Хорошая книга… Как головоломка, зарядка для собственной интуиции. Алкоголизм – для вестибулярного аппарата…
- Так водкой поделишься или как? – в нетерпении спросил поддатый паренёк.
- Исчезни.
Кажется, он услышал что-то вроде «Пошёл ты», но не успел усмехнуться, как над банальностью реплики, так и над клишированностью происходящего. В голове сплошное дежавю, а в сознании чёткая прояснённость. А именно – пустота. Пустота и слова одного психолога. Диалоги разыграли и взорвали всё мысленные границы сознания, может быть всему виной была нереальная интоксикация алкоголем.
- Мои рассказы, они… Не действовали, как прекрасная игра на пианино, как Рихтер или Вивальди. Но я хотел, чтобы они вызывали хоть сотую долю…
- Вы же говорили, что ваши рассказы вызывают отвращение, Алексей?
- …Просветления. Хоть толику правды, а приносить людям радость. Я не Санта Клаус.
- Какая категоричность. Так вы снимали проституток ради пресловутого материала для вашей книги?
- Возможно.
- Возможно, что?
- Возможно пресловутого, возможно просто возможно.
- Наши разговоры всегда такие несвязные, Алексей. Давайте поговорим о вашей личной жизни. Поговорим о ВАС.
- Вы замечали, насколько страшные эти советские мультфильмы? Депрессивность и цветокоррекция многих мультфильмов просто… Давит. Давит на мозг.
- Цветокоррекция так важна?
- А попробуйте прожить жизнь, каждый день которой за окном будут охарактеризовывать только тучи, да слякоть.
- В клуб проходим?
- В смысле, док?
- Ты упоротый что ли? – вышибала, - Проходи или вали отсюда.
Действительно, когда выпиваешь бутылку водки незачем знать, в какой именно клуб ты идешь.
Темнота, яркий мерзопакостный свет своим мерцанием так и норовит прополоскать мозг. Словно бы желает залезть в ноздри. Ленточный червь современной транс-музыки.
Потные тела. Повсюду.
- Два «Куба Либре»
- Лучше закажи вискарь с колой, сладкий, так будет дешевле.
- Окей, выдавливает из себя Алекса, музыка отрезвляет, но тошнота усиливается.
- Я Денис.
- Почему ты такая худая? – пытается переорать музыку Алекс.
- Какая есть.
- Всегда одеваешься только в белое?
- Ну так, знаешь, кричит в ухо, - я люблю одевать дома белые носочки, в них я как зайчишка!
Мгновение, лишь стоит всмотреться, что-то ёкнуло в грудной клетке у нашего собрата по несостоявшейся личной жизни. В другое мгновение половина стакана, преобразовавшись в розочку, торчит из щеки у симпатяжки Макса.
Имя. Тембр голоса. Дистрофия.
А вовсе не булимия.
Мысли. Отрывки. Холодный асфальт. Бежать.
Одиноким образом вожделеет притон ночных духов, это всечеловеческое обилие затхлости и забытых надежд. Умирающие на своих полках книги. Ждущие судного часа. Слой пыли словно бы пытается укрыть всё своим теплом безликой ничтожности. Даже она имеет место состраданию.
Закрытые окна, выключенный газ, собранные в одно место книги громоздятся ровными столпами на столе. Иногда даже от самого себя можно бежать не в спешке, выделив себе немного времени, того самого, что раньше просаживал на великолепнейшие. Чудодейственные избавления от бытия.
Мы тонем в них, но главным избавлением прекратить всё в одночасье никто не решается. Правда в глазах мечется, как надоедливая муха. Люди придумали для неё ловушки.
И лишь последнее откровение в своём блокноте и ключи в двери отделяют его от чего-то другого, не менее тоскливого, но от этого не менее прекрасного. Ведь пустота становится прекрасной только в тот момент, когда осознаешь весь ужас происходящего. И появляется возможность заполнить сосуд заново. Вино или вода?
И зачем он надел этот нелепый светский смокинг.
«Стоило мне как-то проснуться и… Я не мог забыть эту мысль, но отрывками чрез тернии она всё же нашла меня.
Мелочь. Думая о девушках, никогда не размышлял таким образом. Но в то утро проснулся с неким просветлением. Я люблю печенье или тортики. Какая девушка – аналогия устроит меня в этом сладком мире?
И всё же, голова моя пуста, а озарение того утро стёрлось из памяти, так и оставшись в бессознательном. Я безнадёжен».
Далее следует большая клякса в тетради (или то был блокнот), большая и изящная, как и всё, созданное простотой сложного по сути мира. Алекс лихорадочно смывал кровь с лица, стараясь при этом не запачкать белую рубаху. Запись не удалась, костюм чист, в мыслях по-прежнему бунтует хаос подуставшего сознания.
- Автобус до Ярославля отправляется через двадцать минут, повторяю… - кричит сиплй голос в небольшой громкоговоритель у автобуса.
Со всех сторон беляши, цыгане, банки «Пепси» в руках у молодёжи, и снова просыпаешься с тем странным чувством необоснованности собственного бытия, которое застыло в воздухе девяностых.
Синеватое небо в бледно-желтых тонах уже забылось в своей безмятежности. Трава застыла, листья на деревьях пытаются ускориться в цветении в тысячу раз быстрее, ибо каждую клетку хлорофилла цепляет сама мысль жить. Луна кажется такой большой и близкой, но разве в неё может быть причина конца? Не в том ли, что солнце в одночасье перестанет служить нам опорой, подчинять нас? Или виною тому увертюра Ричарда Вагнера.
Всё то лишь сон унылого автобусного очарования с запахом скумбрии, беляшей и перегара водителя. Но и здесь можно осознать, что всё происходит в нашей голове. Конец света одной личности. Картина словно бы разыгрывается различными вариациями, что в своей красочности одна тускнее другой. Пустой особняк, надвигающийся дождь и полное одиночество. Или же бутылка «Джека» в руках и обрыв скалистой горы на сетчатке. Дождь даже смягчает эту обессиленность, пустоту вселенского финала. Отсутствие этих капель ещё чудовищнее давит на мозг, как давит на мозг одинокого и убитого горем человека сидение на стуле. Без косых взглядов на верёвку, без этих забав человеческого самопознания, лишь пустота, пугающая. От которой бежишь только к дождю.
В этих своих размышлениях, насколько это вообще было возможно во сне, Алекс точно знал, какой конец он хотел бы выбрать для себя. Тот самый, любовный, слезливый и романтически ужасающий. Но мир сновидений (провидений) предоставлял лишь одну атмосферу вселенского конца.
И та – слишком уж сильно напоминала «Меланхолию» Ларса Фон Триера. Что есть конец света, вызывающий пустоту и тоску, если эти двое в купе позволяют лицезреть собственное разрушение? Меланхолия – тот самый конец всего в одном сознании и стоило бы задуматься о вселенской первопричине.
Увертюра, стремглав к своему пику, заканчивается, а Алекс просыпается. И ощущение гениальности осознанного идет на спад с каждой секундой.
- Сынок, - прекрасное продолжение былого кошмара, - Чёйта ты принарядился так, аль на свадьбу едешь?
- Где это ты видела, старая, чтобы жених на свадьбу в автобусе ехал.
- Чаво, - Наклонила она голову, оттопырив ухо пальцем.
- Где это вы, бабуль, видели, чтоб жених за цветами в Москву ехал, - удивился Алекс озвученной им чуши и машинально потянулся за сигаретой, - Цветы-то и в Ярославле есть.
- Ох, неужто бросила! Цветов-то не видать!
- Закури, бабуль.
- Ну, нет, - решительно замотала головой та, - Лучше уж спирту, чем эту гадость.
- Попробуй, попробуй. Лучше будет. Полегчает.
- Полегчает? От чего это? – Хрипит старая,и через мгновение автобус срывается с обрыва. Авария. Так бывает. Всем выжившим успокоиться.
Алекс просыпается. На этот раз все, что его удивляет, есть его поведение во сне. В голове так пусто, изнуряющее пусто, что лень сказать спасибо за любезно подаренный бабушкой тульский пряник.
И причем здесь Тула? Даже этот вопрос не посещает героя. Ехать остаётся совсем немного.
«О, любимая пачечка. В тебе больше тепла, чем во всех них».
Загаженный автобус изнутри весь сияет палитрой колоритных русских запахов и странно здесь то, что не пирожки и запах «свежих балалаек» только что выпиленных преобладает здесь. Перегар и пот, запах дешёвого парфюма и валокордина от пожилых женщин. Лицеприятное, даже искушающее зрелище. Вдобавок ко всему, в вовсе аттракцион – поездка на автобусе у нас превращается в американские горки. Чуете, откуда пошло оригинальное название? Моя жизнь – лишь аттракцион сознания. И я в авангарде этих жаждущих…
… Прибытия апогея чокнутости… Такого вы себе никогда не произнесёте. И слава богу.
Совок, Русь, великая страна, стереотипы, патриотизм, национализм, алкоголизм, консьюмеризм московских мажоров и транжир. Как же удивительно складываются эти слова в одно большое ничто. Русскому человеку невдомёк, что времена, с позволения сказать, атмосферной Руси с матёрыми лесорубами и плотниками в лаптях, ждущих свою миску с щами после работы, давно канули в лету. Мужчины изменились, а застолье нет. Сейчас стало нормой и даже более того – традицией, образом жизни и на жирный конец менталитетом выпивать рюмку в обед, литр в Пасху и два литра на обычных шашлыках. На барбекю в лесу, где игра в мяч на поле занимает от силы минут двадцать. Мужчины сейчас уже не рубят деревья своими здоровенными ручищами, а работают в офисах, белые воротнички. Те же, что постарше – скорее остаются «хранителями кроссвордов» - охранниками на забытых всеми предприятиях.
Средний россиянин за новогодние праздники набирает несколько килограмм жира. За десять дней задача вполне выполнимая. То, с каким рвением русский человек подходит к организации праздника, закупки алкоголя, составления «рациона», надо признать, достойно похваления.
Мы все настолько любим эти застолья, что один лишь Новый Год мы готов справлять полторы недели, заливая в себя водку и заедая всё это уже скисшими салатами. Мы готовы танцевать до упаду, алкоголь делает нас сильнее, красивее, а наше пузо – мужественнее. Пошлые шутки выпуска Петросяна восемьдесят седьмого года становятся очаровательнее, а пышнозадые дамы в аляповатых «платьях» привлекательнее. Было бы весьма некрасиво сказать, что это и есть сущность русского человека. Основного процента рабочего населения. Но ещё некрасивее будет всё-таки признаться самим себе. Вы живёте от праздника к празднику, от повода к поводу, лишь бы заглушить собственную серость.
И никто уж не пойдёт после щей да борща за князя на щите, никто уж не пойдёт рубить вековые дубы для строительства Москвы. И никому уж борода не поможет. Да и кому нужно строить Москву ещё дальше? Есть чёрные работяги на шахтах. Приходя домой, целуют жену, съедают две тарелки борща и идут спать. Остальные – масса.
А по аналогии – сколько там, говорите, творога, в творожной массе?
- Милак, чаво на проходе-то встал? Внучек? Пошли уже, пироги стынут.
- Да я не особо пирожки люблю, - в руках рюкзак, а в зубах сигарета.
- Всё есть, внучок, и пирожки, и блины, и борщ, и картошка на сале жареная. А летом. Летом у нас на речку ходить сплошная ляпота. Зимой лыжи.
- Одна живёшь что ли?
- С двумя внучками. Мать алкоголичка оставила. Так ты идешь? – И пока Алекс разглядывал исходящий из своих лёгких дым, бабка ответила сама, - Да понравился ты мне. Мужа дурры моей окаянной напоминаешь. Такой хороший был… Тут недалеко.
- Ну, идём, бабуль.
Дорога заняла порядка получаса по заснеженным дорогам, а откровенно говоря, чуть ли не сугробам. Безмолвным и унылым сугробам.
- Что гложет, сынок? Неужто дорога наша? Уж дом ведь скоро, чаво распереживался?
- Ты когда-нибудь думала о том, почему в жизни человека всё может скатиться в глубокую яму, только из-за такого призрачного понятия, как «тёмный попутчик»?
Он говорил с ней на равных, но больше из увлеченности, нежели фамильярности.
- Ну. Это так с ходу ответ не дать. Человек слишком любит заострять внимание на прошлом. Заострять, - она на мгновение остановилась, - Слово-то какое глупое, старая уже стала я. Да и не моё это. Разглагольствовать, милок.
- Верно. Человек жалеет себя, лелеет свои ошибки или несбывшиеся моменты прошлого. И вот в какой-то момент жизнь уже кажется бессмысленным шматком силоса. Забавное слово. Скорее ворох сена. Сухой, ломкий, незыблемый. Но ведь жизнь, жизнь! Она такая… Масштабная. Свободная. Но уничтожить всё так просто. Спичка. Одна спичка, будь то человек или случай. Тот в свою очередь сам является случаем в твоей жизни и только нам решать, подносить ли спичку к нашему багажу знаний и нам решать, вспыхнет ли этот багаж. Ведь может это всё и не сено вовсе.
- Развонялся, а, внучок. А, едрить за ногу. Спички надо купить. Сейчас печку разжигать будем.
И странно, насколько резво прервался монолог о том, что вечно, когда в мыслях тут же предстала всего одна картина.
Вспыхнувшая и моментально тлеющая, уже бесполезная и никому не интересная спичка.
Деревня или посёлок городского типа был не таким уж заброшенным, но всё же до ближайшего гастронома пилить было километра два, что мало укладывалось в голове Алекса.
Деревянная дверь в своеобразную избу вела в довольно уютную комнатку, хоть и слабо освещенную. Микрочастицы запаха дров в печи и детского мыла формировали атмосферу давно забытого уюта. Такого, что мог быть только в детстве.
Внезапно выбежала девчушка лет девяти с конопатым личиком и двумя заячьими зубами, придающим ей комичный вид.
Вступилась бабуля, с немного грозным видом:
- Это Лилия, младшенькая. Вторая Саша. Ей двенадцать. Уроки сделали, дурёхи? А ну, быстро печь разожгите, да дров подкиньте, раз растопили уже. Пироги печь сожителю нашему буду. Ну, чего встали?
- Не стоит так торопиться. Я перекусил пряником в автобусе.
- Ну да, конечно, не стоит. И морить гостя голодом. А ну, раздевайся уже, сынок. Да поближе к печи, вот так.
Через несколько часов ожидания пироги бабки Агафьи показались вкуснейшей пищей из когда-либо вкушаемых, но что-то всё же не давало покоя. На столе были вчерашние щи с крапивой, а на десерт – странная смесь из домашней сметаны, мёда и сырых яиц.
Вечер казался благородным и даже во всех его чертах благодарным, и огонёк наполовину скуренной сигареты мелькал на фоне полного месяца. В привычку вошло курить по три сигареты за раз. Ему просто не хватало времени подумать, пока за семь минут уходит из жизни маленькая ракообразующая штучка.
- Дядя, - послышался детский голосок из-за дверей, - Ребёнок был в одной рубахе, та, что помладше.
- Эй, ты чего, оденься, замёрзнешь, - Он поспешил накрыть девочку своей курткой.
- Дядь, а почему ты куришь?
- Обычно дети спрашивают, для чего мы живем. А или это я себя постоянно спрашиваю. Почему ты раздетая?
- Бабушка приучила. Закалка. Так она говорит. А мы слушаемся. Дисциплина, как говорит бабушка, очень важна. Ремень мы не любим, но…
- Ремень? – Перебил Алекс.
- Курить плохо. Курить нельзя. Почему ты это делаешь?
- Возможно, - большие паузы, - Я не должен тебе этого говорить. Но с ними… Чувствуешь себя защищённее что ли. Когда в голове бурлит желчь, а зуд в груди не прекращается, ты словно занимаешься самоопустошением через самобичевание. И становится легче думать. Или не думать. И хотя бы на эти двадцать с лишним минут всё становится на свои места.
- Зудит. Ты болен? – Казалось, после слов о «симптомах» она его уже не слушала.
- Все мы больны. Если так. Наверное я в одну из первых очередей.
- Тебе нужно проверить желчный, у бабушки всегда с этим проблемы, а лечиться не хочет.
- А ты умная девочка. Не переживай за меня. Это не вредная болезнь.
- Точно? – она встала на цыпочки, словно хотела как можно дальше залезть в голову Алексу своими детскими наивными глазами.
- Всё наладится, - Он улыбнулся и в который раз не знал, почему были произнесены эти обнадёживающие слова.
Ночной кошмар заставил Алекса проснуться. Что-то из мешанины бытия, прошлого и бесформенных мыслей, тонущих в повседневности. Первая девушка молодого парня Алексея в школе. Параллельный класс, бантики на трусиках, шикарная задница, бёдра. Ещё школа, но уже можно.
И то разочарование в любви, пришедшее лишь с годами. Когда без самого секса при сильных излияниях обоих – путаешь любовь с похотью. И уже становится непонятно, за что ты хотел отдать ей своё сердце. Неужели за бёдра? Выдумывая себе любовь и, якобы теряя её, теряешь почву из-под ног. И всё меняется. И сон. Этот сон, где ты дерешься за девушку, чувства к которой есть, но определение им дать ты не в состоянии. И вот осознание ровно через сутки. То был лишь сон. А драться ты не стал из-за своей физической уязвимости.
Здоровье. Его восстановить действительно легче, чем уязвлённое либидо.
«Меня удивляют жирные бабы, превратившие свою жизнь в сплошное «завтра». И хоть я не являюсь фитнес-тренером, меня убивает такое отношение к собственному телу, неуважение к человеку. Впрочем, всё пустые слова. Я презираю за слабость и, что самое главное, самоубеждение.
Все эти вальяжные, пылающие грацией бегемотихи леди видят спортивного парня с хорошими генами, лопающего всё подряд и не толстеющего. И что?
Что можно подумать дальше? Эти самые дамы говорят себе, что у них чего-то нет, что-то нарушено в метаболизме. Отсутствие врождённой худобы, другого типа телосложения, мускулистости. Им и в голову не приходит, что важно расставить приоритеты. Если у тебя нет хороших генов, либо жри бургеры, откладывающиеся в жир на жопе и бляхами на сосудах, либо откажись от всего и иди к своей мечте. Что несознательно выбирают эти люди, догадаться несложно.
Отсутствие удачи – не есть неудача.
И вам станет смешно, если я скажу, что в этих пяти словах состоит вся суть вашей жизни. Суть того, добьётесь ли вы своих целей или нет.
Есть вера. И эта вера в себя. Без неё – мы голые на блюдце маринуемся к съедению собственными демонами в соку собственных тараканов.
Пишу всё это псевдомотивированным, с фонарём и на улице, а в зубах шестая сигарета. И сердце болит. Ах, да. Так говорил Заратустра».
Тот самый миг противодействия столь… Столь неестественного, что хочется смеяться, чувствуя на губах вкус соли. А в голове только одна картина – большая слеза, как мыльный пузырь, скатывается по щетинистым долинам на фоне персикового заката. О да, он мечтал о персиковых закатах вместе с той самой, вместе с любой, с любым.
Хоть сколько целым. В жизни слишком много людей и слишком мало целости. Никто даже не предает друг друга – потому что никого и нет.
То самое чувство, когда в один момент, в который раз просыпаясь от пустоты, с жутким холодом осознаешь, что готов отдать себя на растерзание сразу двум крайностям души. И так и происходит.
Этот весьма иронический момент сентиментального себялюбия – слёзы после оргазма. Как сожаление алкоголика за только что распитую бутылку.
И далее жгучее осознание одиночества, столь бытовой её формы, что можно уже и не грустить. Но что-то всё же пробуждается. И как понять, что в этом мире прекраснее собственных слёз, и как понять, что был пустяк, а что душевная тоска и тяга к прекрасному? Что есть прекрасное?
Её губы в тот момент, когда ты приходишь с войны, в инвалидной коляске, её голос, когда тебе хочется свернуться зародышем и исчезнуть. Всё её – прекрасно. У каждого своё. Каждому своё. Всё. Всё или ничего. Красота абсолютна. Она всегда присутствует. Всегда рядом.
Только представьте, что вы жили всю свою жизнь, как овощ, стремились к покупке модной одежды, новых электронных девайсов, стремились перебраться в район получше, в общем, были человеком. И возникла она. Возникла, как взросла посреди бетонного холода и пыли уличных ночей. Всё, абсолютно всё другим. Жизнь превращается в сплошной концерт Макса Рихтера. Осень, весна, зима, солнце, снег, поцелуи – всё сплошные сонеты.
Один человек сказал, что каждая книга – это лишь пересказ собственных и чужих переживаний. Так какого это – последняя любовь на Земле? Только представьте, что у всех людей на планете в связи с неизвестной эпидемией пропадает обоняние. Еда. Становится непривычно жить, исключается фактор, в котором зарываются миллионы людей, стремящиеся сбежать от самого себя. Пропадает вкус. Больше нет того удивительного чувства. Тех мгновений, когда чувствуешь вкус её слюны. Вот она рядом, так близко и вроде бы надолго, так же близко, как осознание того, что всё летит в тартарары.
Слух. Не будет больше её прекрасных баритонов и сомбреро, да и не певица она вовсе. Но она – это твоё.
Её пальцы по-прежнему держат тебя за руку. Ты ощущаешь тепло её дыхания. Вы просто целуетесь. Этот чмокающий звук больше не создаёт «неудобств». Никто не создает, ничто. Вы просто сливаетесь в соитии.
Господь дал нам слишком мало времени, скажете вы. Может, и так. Но скажите это той самой, что вынуждена как и вы вянуть лепесток за лепестком на фоне восходящего солнца, ощутить которое можно лишь кожей.
Мы перестали чувствовать боль, мы улыбаемся, подмечая этот пункт. «Мы стали коммуникабельнее» - говорите вы, но по-прежнему ищете мотивацию влюбиться, мотивацию дышать полной грудью, но и той хватает лишь на мгновенье.
Эта гнусная самоуверенность в том, что ты всё знаешь, обо всём осведомлён, что жизнь протекает плавно от цели к цели. «Я не снимаю розовые очки. Но у меня есть цель». Эти слова звучат в моей голове, как «Я есть Альфа и Омега» Первый и последний, начало и конец».
Сиськи, письки, вуду, кофе по утрам, авиарейсы люкс-класса, мороженое с посыпкой из настоящего золота – на Марсе по-прежнему ищется вода…
Книги становятся атрибутом роскоши и даже своего рода антиквариата. Бедняки читают Донцову, они же смотрят ту же мадам по центральному каналу. Богачи покупают хорошие книги, чтобы те нежились на полках неплохого дуба или клёна. Ведь пыль с них будет сдувать домработница. И те и те в данном случае потребители.
Складывается впечатление, что спустить жизнь и любовь в унитаз гораздо легче, чем новенький айпад. Ну конечно, айпад же не пролезет в дырку! И ещё легче купить. Алекса поразила эта картина так же как и музыка Рихтера, так же как и его конвульсии в два часа ночи у стены кухни, в то время как на экране только пошли титры. Это была мелодрама.
Банальный сахар. Любил ли он её? Для этого попробуем разобраться в её жизни. Жива она, исчезла, с кем-ли, счастлива ли. По-моему она не может умереть.
Но Алекс не хотел думать о ней, жива она или нет, он даже не хотел это анализировать. Но голова – упрямая штука, и он осознанно продолжал думать о Холли Стивенс.
У биографии, которую пишут, социальные сети, есть один существенный минус. Их всегда приходится читать с конца. Во вторник, третьего июля двенадцатого года в госпитале Сан-Франциско Холли Стивенс умерла от рака. Ей было тридцать.
Разноцветная мишура, стриптиз в костюме курицы, постоянные пьянки, наркотики. Тихая жизнь была явно не для неё. Следующий шаг в её жизни, порнокарьера – был лишь лозунгом «Вам не стыдно врать, но стыдно слышать слово …».
Три буквы было бы в России, четыре в штатах. Непечатаемая истина бродвейских сношений.
Сама же она считала сей поступок лишь весьма тонкой сатирой на современное общество – прогресс. Осовременившееся – оскорбление. Несложно догадаться, в каком обществе сейчас пребываем мы с вами. Она всегда любила смерть. Мёртвые птицы в её профайле, странные и пугающие куклы без глазниц. Патологическая болезнь посредственности преследовала её всю жизнь. А в марте одиннадцатого года был диагностирован рак. Болезнь поразила некоторые органы, но она не обратилась к религии.
Её жизнь в одно мгновенье превратилась в те будни, от которых она так долго убегала – пицца, мультфильмы и фруктовое мороженое.
В госпитале Сан-Франциско стенд-ап комик Эрик Хэт сделал ей предложение. Свадьбу сыграли в больничном холле.
Меньше, чем через месяц, она умерла во сне.
Держа за руку мужа.
Жизненных междометий всё прибавлялось и прибавлялось, а где-то там меж тем гибли люди. Молодые, красивые. Привиделось главному герою в этот прохладный вечер. Современный мир без войск стал войной. Всегда ей был, прав был дедушка Дарвин, сравнивая нас с приматами.
Дикие, инстинктивные приматы. Мы позволяем себе слишком многое, впрочем… Впрочем, у Алекса пересохло в горле, жгучее, терпкое желание промочить горло.
В деревне было не так уж и много людей. Старики да дети с голыми задницами на руках у тех, кто в свои семьдесят держат хозяйство.
Последний луч заходящего солнца заходящей страны:
- О, здарова, коль сам пришел, самогон будешь?
- Не отказался бы. Домашний?
- Обижаешь. – Старик расплылся в довольной улыбке.
- И как вам тут живётся? Не скучно?
- А что скучать? Я военный. Был когда-то майором, забывать нас уже стали. Как ведь у нас служба проходила. Мужик остаётся мужиком, понимаешь? А то, что сейчас. Вон, москали. Не молодёжь, а олово. Все чего-то требуют, трясут с родителей, а из себя ничего не представляют. Одни слова, запросы, а задницу поднять – никак! Понимаешь? Вот мужик, он раз мужик, два мужик, навсегда мужиком и останется. А пися или миллионы в карманах это ещё не показатель. Раньше как , дали тебе баллон – неси, дали бутылку водки – пей. И всем было всё равно, что баллон идёт весом в сотню, а в бутылке литра полтора. Мы просто брали и делали, и уже этим мы были непобедимы. А сейчас, а что сейчас? Солдат России, тупой, но преданный. Через эту самую «тупость» советский солдат и приходил к самосовершенствованию, умственному, физическому. Закалке духа. Современная же армия напоминает мне курорт. Солдат теряет свою преданность отчизне через своё хитроумие, выражаясь культурным языком. Пардон, что язык заплетается, мальчик мой, топил бы ты столько, сколько это делал я. Так о чём я сейчас. Солдату просто насрать на дисциплину. Вот и всё.
У Алекса уже заплетался язык:
- Я думаю, солдат, у которого хватает ума избегать дисциплины и искать время и место, где он может лишний раз прикорнуть, подсознательно переходит на новый уровень, солдат попросту эволюционирует. Не тупой, но не преданный. Самое смешное, что случись сейчас война – никто ничего не будет уметь. Потому, что всё через задницу. Патронов для стрельб нет на складе, солдаты дружно щипают травку или строят дачи генералам, в то время как духи и дембеля медленно стираются из мира своих определений. Приходишь духом. Уходишь духом.
- Для выпившего литр ты больно складно говоришь.
- А ты, Петрович, для матёрого и неглупого военного слишком мало материшься. Даже когда выпил.
- Неглупого, говоришь? А вот потому и не ругаюсь. Солдат…
- Солдат России постепенно становится чернорабочим, - Перебил Алекс, - Ни владения оружием, ни боевого духа. Когда-то система работала на наши вооружённые силы, и мы были непобедимы. Сейчас же система разрушилась, всё через задницу, превращается нашими солдатами в игру под названием «Обмани себя». А как война – все тут же обосрутся. Офицеры, старшины – все так свято стараются взрастить в себе патриотизм. Они слепо следуют этому зову, закрывая глаза на всё. Со мной как-то старший прапорщик очень долго спорил о том, авторитарное ли у нас государство и достаточно ли достоверна информация в СМИ. Но ведь само, эм, желание казаться патриотом, оно ведь из-под сознания, Петрович. Словно маленькая скабрезная кошка рвёт когти у него на груди и именует себя совестью, что и вовсе появилась лишь по причине того, что в голове старшины намертво засел устав российской армии.
- Больно ты умный, Лёша. Такие долго не живут, - Он добродушно растянулся в пьяной улыбке.
- Если только начать загоняться от постоянного употребления тяжёлых наркотиков, - Алекс улыбнулся.
- Алекс, ты же законченный наркоман.
- Не употребляю, - Отрезал тот.
- Хороший ты парень, да и не про физические я наркотики-то… Не про физические…
Потупив взгляд, Антон ещё не успел понять, что сейчас ему так сильно не хватает его лучшего друга.
О, где ты, мой блокнот?...
«Насколько удивительным бывает чириканье птиц с утра, если только его ты и имеешь, держишь эту заряженную любовью сферу прямо в своих руках. Как золотится рожь, проникая в тебя через сетчатку глаз, вместе с прохладным утренним ветерком. Тут же наполняя тебя теплотой. Всё это вы имеете. В своём сознании. В своих руках.
Ещё лет десять назад, ребёнком я и не мог предположить, что лично буду брать интервью у главной звезды любимого фильма детства. Насколько не мог я предположить, что человек может приехать из ниоткуда и из «никто» перейти в состояние «беру от жизни всё, но не по максимуму».
Вы визуализируете в себе эту мысль, ощущаете в себе её тепло и вы добиваетесь. Мы все проходим путь сродни полёту птицы. Мы пролетаем. Кто-то вьёт гнёзда, кто-то нацелен на крупную рыбёшку, а кто-то, возомнивши себя и тем и другим, навсегда остается лишь в голубятне.
В иной момент и вовсе невозможно распознать собственные ошибки. Дескать, не смог, не знал, не додумал. Но на деле в один прекрасный день осознаёшь, что все твои мечты и твои просторы, пугающие своей новизной и разнообразием – лишь результат пресыщения. Современный человек слишком многого от того, чему он не дал вообще ничего. Поэтому человек требует это от другого. Спрос рождает предложение. Так рождается капитализм, так убивается человеческая сущность.
Как получается, что все твои мечты живы только потому, что ты не имеешь понятия об ответственности? Мы требуем лучший телефон, лучшую девушку, мы даже требуем славы и признания. Да, да, именно их. И это при всём том, что никто до сих пор не поднял задницу. Мы перестали быть честными сами с собой. Именно сегодня мы влюбляемся в красивую девушку, убеждая себя, что нам важны лишь чувства, а деньги и красивая жизнь остаются в качестве бонуса. Но она оказывается не той, просто не той, да с ней и невыносимо. Ну, а как же деньги и красивая жизнь? И ты в который раз не проходишь проверку на искренность, ведь уже изначально ты занимался лишь самоубеждением. Так о чем я.
Мы разучились мечтать. Мечтаем лишь по фильмам и «французским романам», а именно по мыльному чтиву. И тем же делаем ошибку – придумываем то, чего с ним изначально быть и не могло.
Здесь в деревне я познакомился с Петровичем. Нет смысла описывать на страницах, что это за человек. Он вывел меня из равновесия. Признаться, я в осадке. Но тут мне пришло в голову. Трансерфинг реальности, маятник, как же я мог забыть?
Мы, людишки, живем, существуем, из крайности в крайность, от чёрной полосы к белой, стремясь жить и тут же утопать в рутинной меланхолии множественных чёрных полос. Мы сгораем и тут же, не успев воплотить свою сущность в образ феникса, холодеем. Холодеем мрачным льдом.
И много ли великих людей создали что-либо, оставили после себя наследие, живя такой жизнью? Никак нет. У всех великих схожие взгляды на мир – одна цель важнее всего, не позволительно терять столько времени на бытовые трагедии, на депрессию и чёрную полосу, что когда-то в нашем сознании собиралась стать взлётной. Маятник должен быть неподвижен, максимальное приближение к осознанию гармонии через осознание самого принципа маятника. Об этом говорят все, все читают Конфуция, Ницше. Множество религий пропагандирует нечто вроде принципа маятника. Но в то же время абсолютное большинство даже не осознают смысла слов философов , как не осознают и смысла афоризмов и пословиц, вдалбливаемых в нас с детства. Терпение и труд всё перетрут. Что человек может знать о смысле этих слов, если с самого детства они ассоциируются с терпением и трудом во время исправления ошибок в диктанте или же зазубривания таблицы умножения? Человек вырастает, зная этот афоризм наизусть, будучи убеждённым, что он всё понимает. Не понимая при этом ничего. И эти же ассоциации, своеобразные дифференции не изменяются с годами, когда тот же школьник уже занимает почётную нишу социума в качестве студента в перспективном институте. В нашем бессознательном эта же поговорка теряет смысл, как и многие другие, опровергая всем излюбленное «повторение – мать учения».
Лучше сгореть, чем угаснуть. И что же это значит? Разбирая на уровне детского сада – лучше быть счастливым всю свою жизнь, чем стремиться к чему-то недалёкому и непостижимому, упуская счастье из рук? А теперь щепотку сарказма. Комфортабельный уровень жизни, где главенствует временной фрейм настоящего часто побуждает глупца пить пиво по вечерам, просиживая по шесть часов перед экраном, курить траву и жить на одно лишь пособие. Даже работая круглые сутки, чтобы тратить этот же заработок на пропитание – тот же самый пример стояния на месте. Или же скорее пути вниз. Стремительного и безвозвратного. О да, я вижу, вы узнаёте себя со страниц этих записулек, и пусть вас не смущает мой слог. Сейчас вы лишь мои воображаемые зрители. Высокомерность Ницше в этих буквах мне простительна. Я всё-таки стараюсь быть искренним.
Парадокс двух тысяч лет со дня рождения Иисуса – человек ест, чтобы жить, но существует, чтобы есть. И в этом он мёртв изначально.
Я знаю. Я знаю, знаю, знаю, умный человек, хотя бы на ступеньку, приблизившийся к просветлению задастся вопросом. И задаст его мне. Почему человек обязательно должен выбирать, кем он хочет стать? Почему он должен становиться юристом, врачом, грузчиком – тем, кем он не собирается быть изначально. Почему жизнь не может быть настолько простой, что человек не может делать то, что ему хочется в душе (а-ля отклик сердца)? Знакомиться с новыми прекрасными людьми, путешествовать по миру, смотреть прекрасное кино, читать прекрасные книги и пить чай. Почему не получится? Эти слова, однажды прочтённые мною в интернете, донельзя зацепили меня. Я безусловно проникся этой темой, но ответ не заставил себя ждать. Мой дорогой друг, что есть баланс в этом мире? Разве устроено так, что все равны? К сожалению или к счастью – нет. Здесь затронута и экономика, и социология – социальный статус, денежная составляющая, лишь это позволит тебе делать то, что ты описал на страницах форума. Можно путешествовать по миру и налегке, но вряд ли ты будешь сидеть и сутками смотреть «прекрасное кино», нет, вовсе нет. К сожалению, досуг будет составлять низкоприбыльная работа, и это, напомню, в лучшем случае.
Не всё так просто. И именно поэтому человек должен из жалкого зрелища – делать самого себя.
Совсем другой вопрос, что на этом пути иногда мы переходим на другую дорогу. Когда все твои мечты остаются на первом пути.
Только на первом.
От темы маятника и гармонии мы переходим к осуждению социума, как одной сплошной и в то же время несущественной личности. И ещё пару лет назад я бы рассмеялся.
Расставь приоритеты и узнаешь, как много ты требовал от жизни. Если требовал вообще.
Из воспоминаний незыблемой молодости, что часто лавиной кроют мыслительную бурю Алекс который раз подмечает про себя, что время на исходе. Или же другими словами – его жизнь похожа на странное сновидение.
Тем временем за окном уныло подвывает ветер, ещё недавно грозящийся стать опасным и всеохватывающим. Но сейчас это было лишь завывание в такт ребёнку. Завывание, настраивающее на прилив сухой ностальгии.
- Алекс, тебе лучше выйти, прогуляться с собаками. На наших «вписках» ты единственный, кто ещё не сделал ничего полезного. Тебе всё равно не понравится, что здесь сейчас будет.
Лёгкой походкой человека которого три часа назад отпустило, Алекс направился вниз, ведь лифт, в котором застряли семеро наркоманов, по понятной причине и не работал. Собаки рвались вперёд, на свободу. А герой не знал даже их кличек. В то же время по возвращении через пятнадцать минут на полу было расстелено покрывало, а местная мадмуазель, славящаяся своей картавостью и лёгким поведением, охала и ахала от ритмичных движений парня сверху.
В перерыве оба вкололи себе витамин Б внутривенно, в ожидании лёгкого прихода, явно не без экстаза, проводя аналогию со столь «ложечным» порошком, лучшим другом которого всегда была зажигалка «Крикет». После выкуриваемая за две минуты сигарета, а после визуальное восприятие трахающейся, как кролики, второй парочки. Уже не на заблёванном полу, но на потрёпанном диване.
Но то было позже.
- Вызывай скорую, - Алекса охватила комическая, но совершенно не смешная на тот момент паника.
- Зачем?! Ну, вот приедут они, и что ты им скажешь? Алекса охватывала волна жара, обжигающего до мурашек каждый раз, когда мысль о самом факте жара посещала его мозг.
- Да всё равно, вызывайте! Я не хочу сегодня здесь сдохнуть.
- Что тут такого. Ну, умрёшь ты, переродишься. Ничего же страшного. Всё в мире подобно фениксу. Мы – вечность. Будешь кофе или чай? – Продолжая разговор уже на кухне.
- Да какой кофе?! Пойдем прогуляемся, мне нужно срочно на свежий воздух, – Единственное что пришло Алексу в голову.
Декстрамиторфан, разогнавший сердце нашего героя-любовника до ста шестидесяти ударов в минуту на протяжении пяти часов подряд, конечно же, давал о себе знать. Исчезает хаотический поток мыслей: те словно начинают выстраиваться в ряд в ожидании логического и незамысловатого построения. Это в свою очередь даёт возможность отчётливо рассмотреть каждую мысль, каждую идею, как вирус, поселившуюся в вашей голове. Тело становится лёгким, как килограмм пуха с подвязанными вениками вместо рук, вся картинка жизненного мира приобретает особую, праздничную резкость, пожалуй, очерченность. А табак или алкоголь кажутся в этот момент всеобщего расслабления самыми ужасными и совершенно неприятными видами испражнений.
Ну, и конечно же трип. Лёгкий, контролируемый, раскрывающий замкнутость сознания. Алексу почему-то два часа подряд виделись фрагменты из собирательных образов компьютерных шутеров. В память чётко врезаются моменты, когда практически действуя бессознательно, наш герой лезет в карман за пачкой и отдаёт её, даже толком ничего не успев понять. Табак становится ядом под влиянием этого мнимого просвещения и гармонии сознания.
Но сигареты так и не покидают тебя.
- Я пошёл, - Сказал майор по кличке на «вписке двачеров», играющий роль Иисуса среди остальных апостолов.
- Федя, ты куда? – Кричит его девушка, не удосужившаяся даже надеть спортивный бюстгальтер при виде малознакомого Алекса.
Тот в свою очередь брякнул что-то осмысленное, но настолько вяло произнесённое, что никто ничего не понял.
Алекс, для которого сутки явно затянулись, воспользовался моментом:
- Подожди меня.
- Жду. – Лаконично донеслось из коридора.
- Да надоело всё это. Вроде уже не маленькие, а языком чешут постоянно об одном и том же, словно не знают других тем. Объясняешь им, что завтра на работу рано… Как об стенку.
- Ты умный парень. Из всех кого я видел два дня назад и сегодня. И это именно ты нашёл меня. Зачем тебе всё это?
- Да вот, собираемся переехать. Со следующей зарплаты как только, так сразу. Уже тошнит от этого запаха псины.
- И снова будете устраивать у себя на новом гнёздышке такие вписки?
- А почему нет?.. Это мои друзья.
- Сколько ты уже в завязке? Почти полгода. Отлично. Твои друзья сократят твой срок, который ты лично растягивал на десятилетия, до одного года. Один год и всё кончится, точнее начнётся заново. Ты настолько хочешь этого? Неужели ты не хочешь жить, как все люди?..
- А я итак человек, Алекс. Живой, мыслящий, у меня есть любимая, есть друзья. Я никогда ни у кого не просил помощи. Всю свою молодость таскаюсь по съемным квартирам.
- Федь, возможно, в вопросах просвещения, внетелесных передвижений и достижения гармонии я мало какой совет могу тебе дать, но знай – не откажешься от своего окружения – оно вернёт тебя назад.
- Пусть так. От друзей я не откажусь.
А из памяти до сих пор не стёрся галдёж узкомыслящей толпы «пошли за спидами» и лишь оставшуюся дорогу Иисус и один из апостолов шли молча. И всё равно, что то было лишь наторчавшейся игрой, ведь для кого-то был смысл просто в вере существования самого смысла.
Смысла, нечто большего, чем заблёванный пол и регулярное излияние сиропом от кашля.
Это было одно из тех заведений, в которое мог попасть любой человек, который фейс-контроль пройти априори не должен. Две тысячи за фри-бар на всю ночь и официально законом – тебе позволяют наклюкаться. Бар, ресторан, ночной клуб в центре на Арбате. Элита здесь намечается не так-то часто, но девочек под сорок пять (килограмм, разумеется) в лабутенах здесь найти довольно несложно.
Алекс же в который раз размышлял, созерцая огненно-рыжий закат деревушки – что я здесь делаю? Сбегаю, ответит вам автор. Но вот кто из вас даст ответ, что сбегает он от собственной гомофобии, будет законченным идиотом. Впрочем, всё исправимо на последующих страницах.
Попивая слабо разбавленную Куба-Либрэ, тот, заведомо не слишком гуляющим парнем, размышлял о своих недавних глупых попытках познакомиться с девушками умеренной внешности, приобретающих соответствующий шарм лишь после пятого коктейля.
Немудрено незамысловатым опытом – пьяное бренное тело с заплетающимся языком подкатывает и орёт убийственно беспомощную фразу – «Девушки, с вами можно познакомиться?». Уже заведомо подразумевая возможность отказа.
Она появилась за его столиком, более чем внезапно, позволяя отдалённо уловить запах её парфюма. Дольче энд Габанна, блузка нежно голубого цвета, тёмно синие, почти чёрные офисные брюки удивительно неловко подчёркивали её прекрасно очерченные филейные места. Вдобавок на ней были очки и те же лабутены, показавшиеся изрядно выпившему Алексу безвкусно подобранными к общему гардеробу, должны были, казалось бы, оставить не самое лучшее впечатление. Но выглядела она шикарно.
И довольно сюжетных междометий.
- В этом баре всегда подают шикарные устрицы? Я присяду.
- Устрицы… Здесь мне пару раз подавали холодный бургер, не самый привлекательный на вкус и вид с наценкой в шестьдесят процентов от изначальной себестоимости.
- Вам не кажутся такого рода разговоры скучными?
Иногда мне кажется, что возьмись я писать свою автобиографию – не написал бы и сотни страниц. Слишком уж всё однообразно. Клишировано. Лёгкие ноты тяжёлого сарказма пронеслись в его голосе.
- Половая жизнь. Отсутствует? Порно? Нет друзей? Или, быть может, потеряли вкус к жизни?..
- Это всё пустое. – Перебивает Алекс жестом руки.
- … Но в то же время вы живёте амбициями, предпочитая собственному я, свои проекции собственного будущего?
- О, Боже, только не говорите, что вы одна из этих тренеров, мастеров по психологии. Право, избавьте, книги на данную тематику сейчас итак в тренде. Этого достаточно. Уверяю.
Та лишь многозначительно улыбнулась:
- Алиса. Я протяну тебе руку, а ты её пожмёшь. Не пугайся.
- Алексей. Алекс. Почему ты здесь, Алиса? Что привлекает тебя в этом заведении? Неужели золотые унитазы и то специально поставленное для «инстаграмм-девочек» зеркало размером с Европу?
- Ты слишком много говоришь, Алексей. Конкретно сейчас ещё и не по делу, - Она прошептала это прямо над ухом, коснувшись губами уголка ушной раковины.
В голове Алекса яро вырисовывался цвет её помады, который он пытался осознать и прочувствовать через осознанность, а не визуальные составляющие. Но часто задумываясь не по теме, так и рискуешь остаться грустным на всю жизнь.
- Я бы спросила тебя, чего ты такой грустный, да только уже знаю эту шутку. Мне кажется, ты живешь в обоих временных фреймах, но только не в настоящем. Фрейм прошлого у тебя часто является подавляющим с точки зрения зацикливания на собственных ошибках, вместо извлечения практического опыта. Временной же фрейм будущего в тебе развит уже очень давно. Ты постоянно недоволен собой, а амбиции заливают глаза, не позволяя разглядеть саму жизнь здесь и сейчас. Я права?
- Разглядываю свою жизнь в стакане. Здесь и сейчас.
- Это ведь не то, что ты хотел сказать, - Она насупилась.
- Серьёзно. Я часто подмечаю за собой, что совершенно не приспособлен к жизни. Пытаясь… Ухватиться, - Он подбирал слова медленно, стараясь произнести их как можно более разборчиво, - За всё те просторы, что есть у нас, за почву под ногами. Это всё есть у нас с тобой. Многообразие круга интересов, спектра эмоций или же просто ликующее осознание неких скрытых способностей. Ты… Просто видишь всё это, прекрасно осознаёшь это, но в этом же и теряешься.
- Ты хочешь сказать, что познал мир?
- Познал не меньше, чем это нужно для того, чтобы осознать. Что легче твоя жизнь уж точно не станет.
- Ты заблуждаешься, - Перебила она его.
- Весь этот абсурдный мир с его сугубо личностными псевдо привилегиями для каждого из нас. Это ведь так смешно и безвозвратно. Но спроси у меня, зачем мы живём – я не стал бы даже отвечать. Ты ставишь цель. Сначала её достижение подсознательно стремится к сиюминутности, после, уже разумом ты понимаешь, что эта цель займёт год, два. Десять лет. И тут же задаёшься безысходным, не поддающимся логическому мышлению вопросом. А для чего? Для чего всё это? И в который раз закрываешь на него глаза, плывя против течения. Хотя очень часто это одно и то же, что и плыть по течению. Одна инерция. Разбиваясь о плотины, снова и снова. Плывёшь. Ведь это и есть жизнь.
- Кто же ставит эти плотины? И вообще, не беги вперёд паровоза. Ведь может случиться так, что по окончанию его пути, у тебя уже не останется сил прибыть на станцию.
Алекс словно и не слышал:
- Знаешь, если бы кто-нибудь предложил мне написать собственную биографию. Чёрт, дежа вю.
- Хочешь, я сниму вон ту девочку? Для тебя, для меня, просто чтобы показать, что я это умею.
- Ты би?
- Нет, но могу ей быть, если захочу, - Она загадочным образом задела Алекса лишь одним движением уголком рта, складывающимся в улыбку.
- И о чём мне это должно говорить?
- О том, что сегодня я тебя снимаю.
- Детка, ошибаешься. Этот товар бесценен и безнадёжно испорчен.
- Именно такой раритет я и собираю.
- Снимай про нас кино, я бы раздал с десяток оплеух сценаристу за ужасные диалоги, - его брови поплыли по направлению глаз.
И в ту же ночь, ослеплявшую своими огнями на полотне, именуемым небом, после полутора часа поцелуев Алекс уже готов был заорать небезызвестную в узких кругах фразу «О чём с тобой трахаться?!!».
Но на то не было ни малейшей нужды.
***
"Сколько всего в моей жизни изменила та встреча, о мой дорогой блокнот. Начал было я, но к чему вычурности и сплошные заявки на претенциозность наедине с самим собой.
Человеческие воспоминания – как трясина, чем больше копаешься в них, тем быстрее идёшь ко дну. И в момент, когда девушке, добившейся всех поставленных целей, рассказываешь о том, какие горы у тебя ждут сворачивания, понимаешь это как нельзя лучше. Горы-то ждут, вот человек стоит на месте. Но не личность.
Та же мадам Алиса завела пространную тему о лесбийской любви, совсем не плавно, но с безболезненным переходом на личности. Личность. Она остаётся, она движется. Даже когда человек не занимается ничем иным, кроме как самоуничтожением – личность остаётся в динамике, растёт в геометрической прогрессии до самой смерти, после смерти.
Вспоминая Горького. Как легко опуститься на дно, оставшись при этом личностью? Гессе по-прежнему не дал мне ответов, и не дал бы мне их даже своим «Демианом». Ибо ответы у виска. Иногда покрутить там пальцем очень даже полезно.
Президент одной известной холдинговой фирмы, она действительно сняла меня, и в постели я отвлекался лишь на те самые раздумья, после которых обычно спрашивают – ты чего такой грустный?
Эффект маятника. Карма. Когда внезапно ударившее тебе в голову счастье не должно создавать эффекта качели. Конфуцианство двадцать первого века. Не состояние души, но психология и понимание структур человеческого мышления и работы сознания.
Нейролингвистические программирование – инструкция к мозгу, какие бывают к холодильнику или к любому из ваших гаджетов. Референции, создаваемые нашим сознанием и разумом (а значит, управляемые) и создают наши с вами отношение к миру, жизни. Бытию. Сущности.
Именно сущности. Никто не запрещает человеку быть слепым оптимистом, беспросветным меланхоликом или же экспрессивно настроенным ко всему идиотом. НЛП, как обозначение термина, а не реклама, обходит стороной все эии условности и определения, по сути, объясняя все эти условности и определения рядовому обывателю дорогу к сверхчеловеку, к которому так стремился Заратустра.
Все три временных фрейма, являющиеся поочерёдно главенствующими в той или иной ситуации неизменно сопровождают нашу жизнь. Но очень важно расставить приоритеты. Довольно глупо во время секса думать о том, какая поза больше понравится партнёру в следующие полчаса, вместо того, чтобы наслаждаться настоящим. То есть на данный момент побудительным фреймом являлся бы фрейм настоящего.
Отнесём сюда и сугубо ничтожный вопрос обывателя, что берёт передышку. А того, что ждёт своего поезда. И не бежит вперёд него. Речь о тех урождённых обывателях, что не видят смысла в великих целях, даже, если те цели липки, сладки и премного циничны, что, в общем-то, не есть плохо. Комфортабельность уровня жизни перекрывает само понятие уровня жизни, его качества.
***
Дамы и господа. Не так уж часто можно вступить в диалог с автором. Точнее автор произведения не так уж часто позволяет себе такую роскошь. Начав писать этот роман, я был в том жизненном периоде, когда думал, что ответы существуют. Пускай туманные, невыносимо прозрачные (или призрачные), но они есть. Ответ – их нет. Я думал, что человек эпохи Ницше в двадцать первом веке может быть ещё ближе к Богу, но не в религиозном смысле. Думал, что посмехаясь над религией – имею верх над теми, кто ищет спасения в чём-то, но не в себе самом.
Людская глупость, порочность – это всё бесконечность. Это наша суть. Её не исправить. Ошибки да будут совершены. Ошибки да будут совершаться. Порочный круг, что нельзя разорвать. На ошибках можно и нужно учиться, но новые ошибки останутся. И это и есть часть нашей жизни. К чему я прихожу с годами? К тому, что вникая в суть происходящего, конструктивно разбирая систему бытия (превращая бытие в систему) я теряю суть самого существования. Жизни. Таким образом, то, что изначально делалось во благо – обращается в зло. Тот же Ницше. Великий человек. Гениальный. Не удивляйтесь тому, что в произведении он так часто цитируется. Но автор не хотел бы стать вторым Ницше. Он попросту не нужен. Это как бальзам на душу, который в конце концов разъедает ум и сердце осознанностью несправедливости бытия. Именно так, ибо просветление говорит вам, что осознанность – это любовь к ближним, ко всему существующему. Но сможете ли вы когда-нибудь научиться такой любви и научиться незамечать всё сущее зло за окном и внутри четырех стен?
Просветление – штука, к которой практически невозможно прийти. Это жизнь мученника под постоянным катарсисом. Жизнь во благо чего-то. Это псевдо-просветление под воздействием внешних факторов, например каннабиноидов. И ни один философ не даст конкретной схемы того, как лучше жить. И зачем жить. Универсального ответа нет. Я не планировал писать эту книгу для возможного комерческого успеха, даже знал, что описывая некоторые вещи, обрекал её на процесс пыления на собственной полке. Автору хотелось сделать мир чуточку лучше, поделившись собственным опытом и размышлениями с другими людьми.
На деле же оказалось, что автора мотало из стороны в сторону на разные аспекты жизни, а вот самой гармонии внутри не было. Юношеский экстримизм здесь играл немаловажную роль, но сейчас многие события и вещи кажутся своеобразными эвфемизмами моей на тот момент жизни. Была одна цитата. Про тех, кто пережил много страданий и считает вынесенный урок и опыт правом возносить его выше тех, кто не перенес ничего подобного. «Несмысленное высокомерие со стороны подопытных».
Цитата в комментариях не нуждается. Нужно всегда оставаться человеком. Знания, страдания ничего не дают. Страдания делают умнее, осознаннее. Но никому в здравом уме их не пожелаешь.
Главный герой Алекс живет в мире полном лжи, ереси и сладострастий. Он сам полон пороков и считает, что это даёт ему право судить других с позиции «уж я-то знаю». Да, даёт. И нет, он не прав тем самым. Произведение преисполнено снобизмом и недоверием к людям.
Мир сложен и прекрасен одновременно. Только в нашем мире можно в детстве рассуждать в потоке «я стану президентом», а после разочароваться в жизни и пойти в макдональдс. Это норма. Но падать ли духом?
Роман так и останется повестью, закончившись на неопределённом месте. Почему? Я не могу писать его дальше. Эти вопросы нужны до поры до времени. Пока не поймешь, что готов идти дальше уже без них. Наверное, это и есть зрелость.
И зрелость всё равно подсказывает мне - не живи по инструкции.