РИТА
"О, эта ночь, судьбы подарок, благодеянье горных сил,
Чей образ – он душист и ярок – я ныне в сердце воскресил!
(Ибн аль – Мутазз. 863 – 908 гг)
Несомненно, это была Она! Я не мог ошибиться! Я вообще редко ошибаюсь. Судя по ее взгляду, вряд ли она вспомнила меня. Но я-то, я-то все помню! О! Разве можно такое забыть? Это была первая настоящая женщина в моей жизни! Роскошная, стройная красавица, словно сошедшая с рекламного плаката или обложки модного журнала. Опытная и страстная, она была первая женщина, которая сама выбрала меня за мою неотразимую красоту, за мой недюжинный ум и интеллект, ну и, разумеется, за другие мои особенные качества, которые известны только женщине…
Тогда, насколько я помню, а помню я немного – ее звали Нина! Ха- ха!
Меня не проведешь! Я это помню точно!
Как я сам полагал, я был к тому времени уже умудренный в вопросах секса мужик. Мы с Болтом в течении целого года частенько пользовались услугами нашей длинноногой отличницы Любы. Но, знаете… Эти отличницы… Я сильно разочаровался в отличницах… Нехорошие они люди. Алчные! Она всегда заламывала такие, знаете ли, бешеные цены, что мы с Болтом сильно сомневались в искренности ее чувств к нам и тайно ревновали ее к другим нашим сверстникам.
Конечно, накопив положенную сумму, мы вызывали ее в наш уединенный сераль и там оттягивались на всю катушку. Но каково же было наше изумление и огорчение, когда мы узнали, что наша Люба, наша единственная и неповторимая Любовь, позволяет с собой так же ласково обходиться еще нескольким дрянным мальчишкам. Причем с ними она была намного бескорыстнее, то есть отдавалась просто так, безо всякой мзды! Чем продиктована такая самоотверженность и подвижничество с ее стороны, для нас оставалось загадкой! Но Создатель ее наказал. Она залетела в девятом классе. Ну да не об этом речь!
Болт не баловал меня письмами из своего далека. Он никогда не любил писать. Да и по сути – не умел. Однако накануне моего шестнадцатилетия я получил из тюрьмы от Болта роскошное поздравление, с авторским корявым рисунком, выполненным, несомненно, самым бездарным художником на земле. Туманными и только одним нам понятными символами. Болт указывал мне место своего тайника, который он великодушно мне дарил.
В тайнике, который я по рисунку отыскал в нашем бункере, я обнаружил целое состояние: часы "Omega", три золотых кольца, восемь золотых цепочек (три – с кулонами), шестьсот долларов США и около трех тысяч русскими. Венцом клада был, конечно, пистолет "Вальтер" с глушителем и две обоймы к нему.
В этот же день я, нарядившись в свои лучшие одежды от Болта (новенькие джинсы, модный свитер с чужого плеча, желтая кожаная куртка), почти что совершеннолетний и независимый, вышел в свет. Я сел на электричку и покинул свой детдом, чтобы отпраздновать свой день рождения в Одессе.
Я начал свой праздник с бара на Морвокзале. Я поднимал бокал за себя и своего Звездного брата, томящегося на чужбине в неволе.
И пошел я в самый лучший ресторан "Черное море", где мы когда-то с Болтом уже имели счастье обедать. И ел пищу там я, и пил напитки. И напился я зело.
И сел я за чей-то столик к теткам каким-то и разговаривал с ними. И выдавал себя я за поэта. И грустные стихи об одиночестве читал я им, едва с усилием сдерживая слезы. Я был тогда весьма сентиментален, от одиночества печален и плаксив. Особенно, когда читал слезливые стихи в изрядном будучи подпитьи!
Моя жизнь – чудная книга. Без конца и без начала.
И вообще – без середины. Лишь обложка да цена!
Незаслуженная фига. Ожидание скандала.
Слов ненужных паутина да метафор пелена.
Моя жизнь – холодный кофе. На двоих. В огромной кружке.
Уходящий скорый поезд, полный праздничных друзей.
Телеграммы. Обещанья. Слезы ветреной подружки.
В тишине застывшей ночи нервный стук чужих дверей.
Моя жизнь – воспоминанья, искаженные годами.
И понять в них невозможно, где там правда, а где – ложь?
И пустое ожидание чудес в разбитом храме,
Где сижу в покое ложном, в сизом дыме сигарет!
…
И внимали мне тетки, и смеялись, и плакали, и была одна из них весьма недурна, хотя и была она старше меня намного.
Ее звали Нина. Она была иронична, горяча и прекрасна. Ее золотистые волосы спадали волнистым водопадом на ее лицо, она элегантно и царственно отводила их время от времени рукой своей. Она с восторгом аплодировала моим стихам и поражалась моим блестящим успехам в стихосложении. Она неожиданно пригласила меня на танец, и я в каком-то ослеплении и помутнении пожертвовал жалкие остатки своей гордости и достоинства на алтарь Терпсихоры. В процессе этого первого в моей жизни танца с Дамой я окончательно осознал свою несостоятельность как танцора, зато понял, что танец – это отличный повод для того, чтобы покрепче прижаться к партнерше и поцеловать ее в губы!
Я горько вслух сожалел о бесцельно прожитых без танцев годах и о своем легкомысленном пренебрежении к хореографии. Она не позволяла мне больше пить и пыталась отвлечь от вина разговорами.
– Видишь вон того человека, в очках? – спрашивала она меня, показывая глазами на какого-то чудака.
– Ну! – отвечал я, пытаясь своими замутненными окулярами сделать из двух изображений одно.
– Это самый богатый, самый влиятельный человек нашего города! Запомни.
– Ну и что? Надо передать ему шампанского на стол?
– Не надо ему шампанского на стол. Я думаю, он не оценит нашей щедрости. Его называют – Мастер.
Но я, помнится, пожелал лично засвидетельствовать свое почтение этому прекрасному человеку и через весь зал шаткой походкой засеменил к нему, чтобы заключить его в свои объятия. Однако мне помешали это сделать какие-то грубые неотесанные парни и вытолкнули в шею из ресторана, дав на последок очень точного пинка под зад. Очень оскорбительное действие. Впервые в жизни я вот так вот на выходе получал пинка под зад. Такого вольного обращения с собой моя восточная гордость не могла простить даже шестеркам великого Мастера.
Я подождал, пока они, удовлетворенные моим смирением, повернутся ко мне спиной, чтобы покинуть меня, и сделал несколько довольно удачных для пьяного в хлам мальчика выстрелов из "Вальтера" вслед этим уродам. Один из них таки упал, нелепо взбрыкнув ногами, разбив стеклянные двери. Второй с криком " Ма-ма! Шухер! Бля!" стремительно рванул куда-то в сторону и скрылся в темноте.
Я был тут же подхвачен выскочившей откуда-то из темноты Ниной и был толкаем ее заботливыми женскими руками в какой-то темный двор. Я отчаянно, хотя не очень-то охотно и неистово, вырывался от нее, порываясь еще немного пострелять во влиятельных людей, не предполагая тогда, что через какой-то час эти самые сильные, заботливые руки будут ласкать меня, обнимать…
Она буквально запихнула меня в свою машину, которая рванула с места, как стартующий сверхзвуковой истребитель так , что у меня чуть было не оторвалась голова.
А потом… Потом была упоительная, волшебная ночь в каком-то огромном замке… Омовение в джакузи. Тихая музыка. Полумрак. Стены расписаны в стиле "Композиции" Питера Мондриана. Репродукция картины Анри Матисса "Совокупление вампиров" на стене. Шелковое белое покрывало на громадной кровати, рассчитанной, как минимум, на пятерых! Нина, в тончайшем прозрачном светлом пеньюаре, сквозь который просвечивались замечательные сосцы, заботливо смазала мазью мои незначительные ссадины. А я в это время осторожно, чтобы не спугнуть, нежно поглаживал ее плечи, постепенно переходя на груди…
– Боже! Какой ты дурачок! – приговаривала с нежностью она, вздыхая. – Какой редкий дурачок!
Много позже все произошедшее покажется мне пьяным бредом. Я смутно помнил, как потом стонала и трепетала она в моих объятиях, я помнил неземные сказочные ласки, незнакомые волшебные запахи и внезапный провал в какую-то темноту. И все.
И вот тогда-то мне и явился ужасный карлик! То ли во сне, то ли наяву, он появился перед моим взглядом, когда я босой, наощупь, в темноте искал сортир, чтобы справить малую нужду. Он сидел возле двери, вперив в меня свой пристальный немигающий взгляд, освещенный таинственным синим сиянием, черный, маленький уродец. Я испугался, шарахнулся в сторону и как-то не очень отважно и быстро поспешил в другую комнату. Оказавшись на кухне, я, с грохотом опрокинув какую-то утварь, торопливо, опасаясь быть застигнутым врасплох, справил нужду в раковину посудомоечного автомата. Возвратившись в кроватку, я увидел в ней необыкновенной красоты спящую женщину, обрадовавшись столь неожиданному подарку судьбы, тут же мгновенно забыв о страшном видении, обрушил новый похмельный бурный поток неистощимой энергии, неистовую мальчишескую страсть на свою полусонную красавицу. И снова сладкое забытье…
Ранним утром я увидел ее перед собой уже бодрую, свежую, одетую в строгий черный костюм, словно она никогда не лежала рядом со мной, не металась в моих объятиях, словно простипома в сетях (да простит меня простипома за столь вольное сравнение!). Она в каком-то отчаянии требовательно теребила меня за плечо! Лицо ее было в слезах. Ее тревога и страх передались мне. Я стал припоминать какие-то детали. Кое- что… В основном это были детали эротического характера. Но среди них были и другие… Дергающийся пистолет в моей руке. Запах пороховой гари. Звон разбитого стекла и страшный звериный рык раненого взрослого человеческого самца. Зверское абиссинское лицо маленького уродца в синем сиянии…
– Игорь! Вставайте! Проснитесь же! Вам пора! Сейчас сюда придут!
Я нисколько не удивился тому, что я – Игорь, постанывая и покряхтывая от головной боли и, на первый взгляд, необоснованной и непонятной тревоги, пытался вставить ногу в брючину, совершенно разбитый и потерянный для общества. И любви.
Возле двери она протянула мне мой "Вальтер" и, поцеловав меня как- то по-особенному, нежно-нежно, в щеку, печальным голосом сказала:
– Советую тебе это выбросить немедленно! Хун Мгвньонах! Уезжай куда- нибудь… Подальше! И забудь сюда дорогу, если хочешь жить! Ты вчера "Шамана" убил!
И клянусь своими удами: ее глаза были полны слез и Любви! Да, да! Самой настоящей Любви! Она любила меня! И никто не может меня в этом разубедить!
Конечно, такое нелюбезное прощание могло несколько озадачить меня и поставить под сомнение реальность происходящего ночью. В конце концов, черт с ним, с Шаманом! Не будет больше шаманить со мной! Другое дело, что я с присущим юношам преувеличением сексуальных впечатлений, чуть было не усомнился в своих мужских достоинствах. Но ведь она стонала! Но ведь слезы стояли в ее прекрасных глазах! А может, это приснилось, почудилось больному мальчишескому пьяному воображению! Да и была ли девочка?
Да! Чуть не забыл! А знаете, почему – Хун Мгвньонах? Не поняли? Так вот, те стихи, что я читал ей в ресторане, написаны, видите ли, им, великим Хуном, а не мной! Такая вот неувязочка! Ну какова стерва?
Но самое интересное и странное было потом! Конечно же я затаился на целых полгода в детском доме. Я стал тих и нелюдим, хотя и до этого не отличался особой общительностью. Я засел за учебу, особенно за английский и французский, чтобы как-то скоротать оставшееся до выпускных экзаменов время. Но забыть эту сказочную ночь и женщину, полюбившую меня, я был не в состоянии.
С каждым днем воспоминания той ночи все отчетливее и отчетливее всплывали в моем ослепленном сознании. Я просыпался от мучительных видений и собственных вожделенных стонов. Я не находил себе места, погрязнув в постыдных сетях мастурбации.
Я чувствовал в себе такое страшное влечение к этой женщине, что стал побаиваться за свой рассудок. Я стал заговариваться. Перестал принимать пищу. Я угасал, словно свечка. Я почувствовал приближение безумия и страшно перепугался! Надо было что-то делать!
Терпение мое иссякло. И однажды, проснувшись ранним утром, я понял, что настало время действовать! Насколько возможно изменив свою внешность (подстригся, оделся в дурацкое серое детдомовское казенное пальто, нацепив чьи-то очки), я отправился в Одессу.
Вы знаете, я без труда отыскал этот двухэтажный особняк на десятой станции Большого Фонтана. У меня хорошая зрительная память. На дома. Таких шикарных домов не так уж и много. Но однако двери мне открыл усатый громила-секьюрити в камуфляжной форме, с кобурой на поясе и в довольно грубой форме ответил мне, что никакой Нины в этом доме никогда не было и не будет! Вот такой вот фокус! А дом-то был ТОТ!
(продолжение следует)