УРОКИ ЖИЗНИ
"Я поцелуя лишь просил – она была щедрее,
От счастья я в ее отказ поверил бы скорее.
(Абу Нувас. 756 – 813 гг )
Болт наполнил мою жизнь философским содержанием. Он был несносным философом. Как-то в конце шестого класса он заявился на уроки в шикарных джинсах, в джинсовой куртке, джинсовой рубашке и чудесных кроссовках. Перед нами, голодранцами, ходившими в казенных крестьянских стоптанных черных ботинках военного образца, в уродливых костюмах-френчах, в байковых застиранных одинаковых тусклых рубашках, он выглядел просто-таки загадочным сказочным принцем… Он щедро угостил всех нас жвачкой, леденцами. И сказал мне тогда примерно так:
– Ж-ж-жизнь нам должна, С-с-саид! Очень много д-д-должна. Н-н-н-о сама она долг не отдаст.
Я, кажется, что-то подобное читал у великого селекционера Антона Павловича Мичурина, но по другому поводу.
Болт тогда поделился со мной не только частью своих модных тряпок, но и страшной тайной. Когда мы уединились с ним в нашем тайном уголке, в подвале бомбоубежища, где хранились закупленные для детского дома и лежащие без дела духовые инструменты, домбры, балалайки и противогазы в ящиках, Болт угостил меня сигаретами "Мальборо", разлил по стаканам вино "Изабелла" из заначенной накануне бутылки, заставил меня выпить залпом и только после этого, вытирая уста белым платочком (!), торжественно объявил:
– Саид! Я стал вором!
Не знаю, какой он ожидал реакции. Думал, может быть, что я от счастья повисну у него на шее, или от горя стану рвать на себе новые, подаренные им, джинсы. Ничего этого не случилось. Я уже все это давно прочел в его глазах , когда он только вошел в класс. Ничего не случилось. Мир вокруг не изменился. Хотя для меня это было открытием не из приятных. Я не считал воровство добродетелью. Но надо знать Болта. Он с такой горячностью убеждал меня в несправедливости устройства мира, что воровство, по его понятию, получалось чуть ли не единственным способом как-то сохранить этот мир в равновесии.
– Саид! Все люди совершают каждый день множество гадостей! Одни делают это во сне, другие – наяву! – говорил мне мой мудрый учитель. – Мировое Зло находит выход, там где нет сознательного сопротивления, там есть сознательный выбор этого Зла. Но изначально у людей есть ошибка в определении, в оценке наших поступков! Ведь многие люди в глубине души симпатизируют дурному. И даже не считают это дурным! Мы с тобой – просто выразители общей несостоятельности человеческой природы! Хотя я, Саид, испытываю глубокое отвращение к Злу.
Знаете, от таких мудростей у меня шевелились волосы на голове. Позже я найду подтверждение этих мыслей у Соловьева и Бердяева, у аргентинского философа Аурелино Бухэроса и габонца Хуна Мгвньонаха.
Болту не пришлось меня долго обрабатывать.
Мы стали ходить на дело вместе. Воровали на пляже. У самого синего моря. Выбирали себе жертву покруче и после того, как жертва заплывала в море, Болт спокойно выходил из воды, как ни в чем не бывало садился рядом с якобы своей одеждой, и немного посидев для приличия, собирал вещички и уходил. Я стоял на стреме и в случае опасности должен был дать ему знать.
Зимой мы бомбили пьяных. Снимали часы, шапки. Мы с Болтом стали крутыми модными мальчиками. Нашим воспитателям появление у нас модных вещей мы объясняли неожиданной щедростью раскаявшихся родителей Болта.
После самоподготовки (вечерних классных занятий) мы с Болтом спускались в наш секретный бункер, чтобы в его тиши предаться мечтам о нашем сказочном радостном Будущем. Болт учил меня быть жестоким, циничным, милосердным и беспощадным, добрым и безжалостным, ласковым лапочкой и бессердечным извергом.
Знаете, что говорил мне Болт, несносный уродливый маленький философ?
Он говорил мне:
– Саид! Нельзя быть святым в обществе, где родители бросают таких замечательных детишек, как ты!
Он впервые дал мне в руки нож и научил меня им пользоваться для того, чтобы убивать людей. Болта научил этому его отец, единственный человек, о котором Болт говорил с уважением и восхищением.
При всем при этом мой Болт был весьма добрым и человечным малым. Однажды, как-то на прогулке, я не очень деликатно обошелся с попавшейся мне под ноги облезлой кошкой. Я с мальчишеским задором и казацким эпатажем пнул ее ногой в пах. Кошка взвизгнула в ответ, перевернулась пару раз в воздухе и умчалась стремительно вдаль. Болт укоризненно посмотрел на меня и, огорченно вздохнув, сказал:
– Зачем ты так… Это ведь бесчеловечно…С-с-с-с-саид! Она же тебе ответить не мм-м-м-может!
И, вы знаете, мне стало стыдно. Я не знал, что ответить. Я чувствовал себя таким говном, вы просто представить себе не можете. Я сам не знаю, зачем я это сделал. Ведь эта кошка мне совершенно не мешала. Она просто шла себе мимо по своим кошачьим делам! И только много позже я пойму, что не всем своим действиям человек отдает отчет. Многие поступки совершаются не по его воле, а по воле Высшего Сознания. А совершив их, человек старается понять, как же так получилось? И не может! Потому, что ответ на этот вопрос находится за пределами его человеческого Разума, и объяснить это человеческими категориями – невозможно. И лишь немногие доходят до понимания таких вещей. И я, кстати, – в их числе! И уже только за это я каждый раз благодарю Бога! Хотите знать, зачем Высшему Сознанию надо было пересекать в пространстве мою ногу с кошачьим пахом? Да для того, хотя бы, чтобы я понял, что совершил мерзость, для того, чтобы оценил инфернальную мудрость Болта, для того, чтобы задумался над смыслом своего существования и в конечном итоге пришел к Богу! Но до этого тогда было еще ой как далеко! Еще не одну кошку должно подсунуть мне Провидение, чтобы я начал кое-что понимать в этом мире!
Тогда, в далеком нашем детстве, Болт преподнес мне еще один страшный, но необходимый жизненный урок. Он наглядно продемонстрировал мне власть денег над людьми и торжество Порока над Добродетелью! Это был для меня трагический день. День гибели первого, так и не распустившегося цветка моего светлого и чистого, детского, наивного чувства.
Я очень рано влюбился. В третьем классе. Влюбился безнадежно и безответно. Девочка Люба, кудрявая, высокая, белокурая, была двумя годами старше меня и уже официально находилась в дружеской связи со своим одноклассником. Они демонстративно ходили за ручки по школьному двору, и на них все поглядывали с завистью и недетским вожделением.
Я любил ее два года. Два долгих счастливых года. Я не спал ночами, шепча ненужные невостребованные первые нежные признания в любви, словно пробудившийся от вечного сна в далекой Аравийской пустыне сын славного племени Бену Амир юноша Кайс ибн аль-Мулавах.
Я был счастлив в своей любви только оттого, что просто вижу ее, свою Лейлу, каждый день. Если же этого не случалось, я ходил грустный, задумчивый, с поникшей кудлатой головой. Я не разговаривал даже с Болтом. Старался уединиться, чтобы дать волю слезам отчаяния и сладкой томительной боли. Я упивался своим чувством, удивляясь и радуясь ему, как радуется ягненок-первогодок, впервые выпущенный на весенний луг, зеленеющий нежной травой…
Я писал ей записки с робкими предложениями дружбы и признаниями в любви. Болт, тяжело вздыхая и морщась от неудовольствия, исполнял роль посредника, мальчика на побегушках при богатом сеньоре. Он передавал мои послания и ждал ответа на них. Я, сирота бездомный, отрывал от себя на праздники сладости и подарки и передавал их ей, своей единственной любимой!
– Саид! Они с Шуриком вдвоем жрут твои конфеты и смеются, – горестно передавал мне Болт, возвратясь с задания.
Нет! Болт не отговаривал меня, не смеялся надо мной. Он был настоящим деликатным Другом. Он поступил иначе.
В одну прекрасную зимнюю ночь, перед самым Новым годом, откуда-то вдруг Болт приполз к моей кровати на карачках, и, таинственно улыбаясь, сверкая игрушечными вампирскими фосфорными зубищами в темноте, сказал мне радостно:
– С-с-с-аид! Вс-с-с-тавай! Она – т-т-т-т-воо-о-я! Она ж-ж-ж-ждет тебя!
Когда я через узкое отверстие проник в тусклую комнатку бомбоубежища, я был просто-напросто сражен наповал. На куче матрацев в шикарном голубом шелковом бальном платье, восседала моя сказочная принцесса, моя недосягаемая мечта: белокурая, кудрявая, длинноногая и совершенно пьяная Люба. Она сидела на куче грязных матрацев, эротично задрав свои длинные ноги, и улыбалась бессмысленной идиотской улыбкой. Казенные зимние рейтузы цвета грязного осеннего неба несколько диссонировали со сверкающим великолепием вечернего платья от кутюр, но нисколько не портили общего эротического впечатления.
Болт, праздничный и торжественный, красный от вина и осознания своего благородства, заикаясь больше обычного, объявил нас мужем и женой и приказал ей, моей небесной невесте, немедленно раздеться, дабы я смог приступить к исполнению супружеских обязанностей.
…И гордая, строгая, пьяная в хлам красавица, отличница Люба, моя Лейла, предмет моих ночных грез и одиноких слез, в одночасье скинула с себя новогодний щедрый голубой шелковый подарок Болта, серые невыразительные казенные рейтузы, и предстала предо мной во всей своей девичьей первозданной чистой красоте… Худая, костистая, ребра торчат, ключицы выпирают… Маленькие козьи грудки с розовыми сосками. Рыжий пушок райской кущи между худых ног. Так вот, оказывается, какая ты – Лейла!!!
Она легла, покорно раздвинув ноги, беззастенчиво приглашая нас на праздничное таинство, в царство разнузданного детского Порока. До свиданья, детство! Здравствуй, юность!
Болт буквально заставил меня исполнить мой сокровенный долг, то, о чем я тайно страстно мечтал по ночам в своей сиротской кроватке, в исступлении осыпая себя придуманными ласками.
Мы исполнили эту почетную супружескую обязанность с невероятным детским цинизмом (а детский цинизм – страшная штука!) одновременно вместе с Болтом. Это была вульгарная безрассудная оргия на могильной плите, под которой навеки была погребена Любовь. И для нас с ним ей уже не суждено было воскреснуть, ведь мы с Болтом давно уже были единое целое.
Несколько месяцев назад, он , со свойственным ему ненавязчивым упорством, принудил меня проделать то же самое со своей слепой, спавшей мертвецким пьяным сном красавицей-мамой… Мы ползали по ее большому прекрасному телу, как два котенка в поисках молока…
И в этот день, так же, как и тогда, после совершенной мерзости, после совершенного полового акта возмездия по отношению к надуманной гипотетичной далекой женщине, оставившей меня без своей ласки, бросившей меня в бездонную пасть одиночества, мы, повинуясь какому-то неясному сладкому томительному чувству, потихонечку всплакнули на пару, обнявшись и прижавшись друг к другу.
В начале лета после восьмого класса Болт попался на пляже. Его забрали прямо на моих глазах во время последнего нашего "дела". Я просто не успел крикнуть ему "Атас!", как один из лежащих рядом с нашими тряпками мужиков схватил его за ногу, завалил вместе с ворованными шмотками на песок, и, заорав на весь пляж, принялся своими громадными кулачищами нещадно избивать маленькое жалкое существо. Откуда ни возьмись набежали со всех сторон доброхоты, чтобы помочь мужику расправиться с Болтом. Его начали гасить всем скопом.
Я стоял в толпе любопытных и ничем не мог ему помочь. Не мог, или побоялся? Конечно же, побоялся. Грубо говоря, я обосрался от страха. Я тогда понял, что это не образное выражение! Со мной впервые в жизни случилось самое что ни на есть настоящее непроизвольное мочеиспускание. Газы громко поперли из меня. Мышцы задницы совершенно атрофировались… Страх сковал мои члены, мелкая противная дрожь трясла мое тело, зубы стучали. Я, словно тряпка, расквасился и раскис. Я впервые в жизни испытал настоящий, животный страх, противный, мерзкий… Фу! Я просто как бы на миг представил себе, что со мной будет… Я вдруг увидел, как я, отличник и утонченный куртуазный эстет, сижу возле параши в тюремной робе, грязный, вонючий, униженный и опущенный…
Крах моему светлому будущему, карьере, нет – ласковым объятиям прекрасных доступных женщин, дорогому вину, дорогим нарядам, коктейлям и файв-о- клокам… Все это в один миг прокрутилось в моей головке, и мой организм принял решение. Я был с ним не согласен. Но не я решал! Не я! Организм! Сейчас я это отчетливо осознаю!!! Ведь это организм обосрался!
Когда подоспела пляжная милиция, Болт уже был живописно лилов и ал.
Менты вырвали его из рук озверевших пьяных мужиков и повели к машине. Болт тревожно смотрел по сторонам, выискивая среди толпы мое лицо. И уже возле самой машины, оглянувшись на толпу в каком-то отчаянии, потеряв надежду в последний раз увидеть меня, он, как пионер-герой перед расстрелом, пуская петуха, фальшиво запел беззубым окровавленным ртом, обращаясь ко мне, нашу любимую с ним летчицкую песню:
– Д-д-друзья его похоронии-и-и-или…П-п-п-пропеллер стал ему крестоо-о- о-ом! И часто-часто на той могиле девч-ч-ч-ченка пла-а-а-акала о неоо-о-ом!
Милиционер дал ему допеть, потом несколько, на мой взгляд, грубовато, пнул его коленкой в район живота и, когда Болт согнулся, впихнул в машину. Машина рванула и увезла от меня моего брата, философа и циника, заботливого и мудрого Болта на целых долгих десять лет..
Болту дали три года общего режима. Неожиданно всплыла та несчастная заточка, которой был убит Пашка-цыган. Еще три ему добавили за побег. Так я остался один на один с прекрасным, удивительным, но таким жестоким и беспощадным миром.
ОДИН
"Тех, кто любит наслажденья,
Укорять нельзя, поверьте.
Что такое жизнь? Мгновенье!
Миг, украденный у смерти!
(Ибн аль – Мутазз. 863 – 908 гг)
Весь педагогический состав нашего детского дома с волнением следил за ходом моих вступительных экзаменов. Со мной занимались отдельно безвозмездно наши бездарные учителя. Но я не мог им отказать в такой малости, чтобы у них осталось чувство причастности к моей судьбе, чувство законной гордости за своего ученика – единственного за все годы существования детского дома золотого медалиста. Ведь кто его знает, может быть, через несколько лет я их заберу из этого ужасного места к себе в Правительство! В знак благодарности! Никто ничего не знает о своем будущем! К счастью! Потому что многие бы предпочли бы легкую смерть… чем такую жизнь. Это ко мне не относится! А потому что весь мир был передо мной!
После окончания десяти классов я получил от городских властей в компенсацию за мое одинокое детство однокомнатную квартирку в старом пятиэтажном доме в Ильичевске. С сортиром, ванной и прочими прибамбасами. Я без труда поступил в Одесский Университет на романо-германский факультет и стал его гордостью. Но после первого курса поехал в Москву и без особого труда воплотил свою мечту : поступил в Институт Международных отношений. Я стал изучать язык своих предков. Квартиру в Ильичевске я продал и купил комнату в Москве, на Автозаводской.
Моя арабская внешность ничуть не мешала мне в жизни и даже давала мне некоторые преимущества перед моими сверстниками. Наши студентки любили иностранцев. Я старался не разочаровывать их. Я был для них загадкой. Я самозабвенно придумывал невероятные запутанные легенды о своем происхождении. Но вообще, где-то внутри, я был, конечно, сторонником моногамных отношений. И в конце концов, набивши оскомину групповыми оргиями, переболев поочередно триппером, трихомонозом и мандавошками, я наконец-то остепенился и к третьему курсу прижил рядом с собой невзрачную, но покорную (наверное, потому что невзрачную!) девчушку Машку четырнадцати лет (Почему не пятидесяти? Явное отклонение в сторону педофилии!)
Машка была неблагополучным, никому не нужным ребенком. Она таскалась возле общежития иностранцев с вульгарной потасканной подружкой, в надежде заработать немного валюты. Но, как правило, ее имели бесплатно. Мне стало просто жалко ее. Я забрал ее к себе.
Конечно, у нее было налицо явное психическое отклонение, именуемое в психологии таинственным словом – деменция. В миру – просто слабоумие. Недоразвитие высших психических функций, как следствие лишения раннего периода развития. Но мне это как-то совершенно не мешало. То, что медики считали болезнью, для меня было добродетелью.
Она была чрезвычайно неприхотлива. Главным ее достоинством был неотягощенный интеллектом девственно чистый ум и покладистость, в хорошем, традиционном смысле этого слова. И еще! Самое главное! Она так мало говорила! Я приучил ее к соблюдению элементарных норм санитарии, научил нехитрым премудростям восточной кухни и помог преодолеть отвращение к оральному сексу.
Мои арабские друзья считали меня своим в доску. Уже ко второму курсу я свободно владел арабской разговорной речью, читал в оригинале Омара ибн Аби Рабиа и Маджнуна, свободно изъяснялся на английском и посещал факультатив по французскому. У меня было много друзей-иностранцев, я даже был вхож в посольства Иордании и Йемена. Меня туда приглашали несколько раз на национальные праздники.
Дело в том, что я помогал многим арабским студентам, отличающимся невероятной ленью: писал статьи, контрольные и курсовые работы на русском языке. Конечно же, я делал это не всегда бескорыстно. Слухи о моем бескорыстии явно преувеличены. Это мое второе призвание – помогать людям – позволяло мне достаточно безбедно существовать в этом противоречивом материальном мире. У меня появилась приличная одежда, мебель, хорошая аппаратура. Я стал просто зажиточным буржуем. Казалось – живи и радуйся! А я и радовался!
Машка не жила у меня постоянно. Я бы этого просто не вынес! Она приходила в назначенные дни недели: понедельник, среду и субботу, чтобы убрать, постирать, приготовить немудреную еду и, конечно же, облегчить мои чресла. С ней не надо было выходить в свет. Она не требовала больших материальных затрат. (Она вообще никаких затрат не требовала!) И главное, не занимала много времени. Ее покорное безумие меня умиляло и немало забавляло. Я был почти доволен жизнью. Но человек так устроен, что ему всегда чего-то не хватает.
Сейчас мне трудно сказать, что толкнуло меня бросить учебу перед самой защитой и пойти работать к Рите. Но уж точно – не материальные соображения! Я почти ни в чем не нуждался. Скорее – дух авантюризма и желание наконец-таки посмотреть Мир!
Меня уже давно обхаживал и уговаривал Исмаил, мой давний приятель, аспирант из Каира, пойти работать к одной богатой и знатной особе, имеющей свой бизнес на Востоке. Обещал большие-пребольшие деньги.
– Ты обиездишь весь мир! Чито ты зидеси сидишь? Такий голова – и сидишь! У тиби таши машин нети!
Но я был инертен. Я сибаритствовал в неге и праздности. И большие деньги мне были не нужны. Мне всегда казалось, что большие деньги – это всегда Зло. Я как в воду глядел! Я-таки пошел к ней, к этой богатой особе!
Когда мой друг, Исмаил, излагая мне на ухо в краткой форме все сказочные преимущества и радужные перспективы моего будущего положения, ввел меня в кабинет моего будущего шефа, я, увидев ЕЕ, чуть было не упал с катушек! Я вспомнил ужасного Карлика!