Одиночество. Раньше это слово для меня не значило ничего. Почти ничего. Я никогда не бывала одна. Не физически. Просто никогда не было этого ощущения. Ощущения холода. Тоска. Её я испытывала только два раза. Первый раз – после смерти бабули. Второй – после смерти отца.
Теперь эти два чувства стали моими постоянными спутниками. Одиночество. Оно окутывает меня по вечерам. Окутывает холодом, как будто Старуха в капюшоне, закрывающем её отсутствующее лицо, обнимает меня за плечи… медленно... медленно своей свободной костлявой рукой, сначала проводит по спине на уровне поясницы, потом плавно пробирается по плечу, обвивает грудь, сдавливая её в ледяных, и в то же время нестерпимо горячих, удушающих объятьях. Становится трудно дышать, поэтому автоматически я начинаю вдыхать воздух чаще, как после выныривания из воды, когда на 30 секунд задерживаешь дыхание… Наступает тихая паника. Она подбирается также медленно… Это как ожидание поезда в метро. Ты сначала слышишь его звук, тихий, нарастающий гул из трубы, на которую похож тоннель. Потом чувствуешь на лице слабый ветерок с запахом тоннеля и, на миг, он пугает, учащается дыхание на пару секунд… но потом становится спокойней, ведь ты знаешь, что поезд неизбежно прибудет и всё будет в порядке. В порядке. Это, пожалуй, единственное отличие. Проходит всего несколько мгновений и ты уже видишь слабый свет в гудящей трубе, а еще через секунду фары, как глаза дракона, вылетают из тоннеля, ослепляя и ставя всё на свои места… Только Старуха, обвивая грудь, обнимая за шею, не оставляет мне шансов думать, что всё сейчас, как в метро, будет в порядке. И это самое жуткое ощущение. Одиночество. Вторая рука Старухи, как в стереотипном варианте. Она держит свой верный инструмент с блестящим лезвием, которое в свете лампы отблескивает смазанными шестиугольниками света… Это слёзы… Сначала я борюсь с ними, как будто отбиваюсь голыми руками от лезвия, которое вот-вот вонзится в моё сдавленное горло… Отбиваюсь, как будто ожидаю…верю…что поезд из тоннеля приедет…вот-вот что-то изменится… Было бы именно так. Но это Одиночество. С ним всё не так просто. Когда сдавленное, распухшее от накопившихся рыданий горло, больше не может терпеть эту боль, не может проглотить эту огромную чёрную горошину зла – обиду. Вот тогда, в этот самый момент, я позволяю себе расслабиться, а Старухе сделать свое грязное дело…. Я рыдаю…. Иногда громко всхлипывая, как ребенок, доведенный до отчаяния отсутствием матери в момент прогулки по супермаркету…. Иногда тихо, почти беззвучно, как не очень близкий родственник на похоронах… Бывают редкие случаи общения с одиночеством, когда мой разум побеждает чувства, но каждый раз это означает только одно: я выиграла бой, но не выиграла войну….
Тоска. Ооо… Эта Сестрёнка - ранняя пташка с черными атласными крыльями, способными заслонить своей вездесущей тенью каждый уголок моего мироощущения. Она просыпается гораздо раньше моего сознания. Пока я досматриваю очередной бредовый сон, пропитанный моими дневными страхами и непониманием происходящего, настоящего, будущего и даже прошлого, она, Тоска, уже на ногах и, на правах хозяйки положения, вовсю командует в моем тесном мирке, в который до этого загнала меня моя Старуха. Тоска с первыми лучами солнца начинает варить для меня своё отравляющее зелье, понемногу, по капле вытягивающее из меня мою энергию, мои желания, мою сущность. Эта Чёрная птица приходит гораздо реже Старухи, но ее власть куда сильнее… Тоска заставляет меня желать сделать необдуманный поступок, вопреки разуму, у которого слабое оружие в виде игрушечного складного ножичка, подобного тому, какой иногда нерадивые полицейские отбирают у подростка с целью подарить своему ребенку, аргументируя это действие буквой закона. У Черной птицы против моего ножичка огромные когти и черный крючковатый клюв. Она, не стесняясь быть отвергнутой, подносит мне своё зелье на завтрак. Я выпиваю его, не в силах бороться, и только беспомощно размахиваю в воздухе своим игрушечным «кинжалом», пытаясь сделать вид, что я всё еще сильная, что я могу, что я хочу, что я буду!!! Пару раз мне удалось с ней справиться. Я радовалась, как заблудившийся странник, только что вышедший, наконец, из огромного темнолесья… Но это только до вечера, гостем которого неизбежно остаётся Старуха. Она никогда не забывает у себя в безвоздушной берлоге блестящее лезвие на деревянной ручке, исклёванной черной птицей, словно изъеденной мелкими червями, ползущими по моей изорванной душе…