Среди всех дел, какими занимался Гримо, было одно, которое беспокоило его больше остальных: Гримо считал себя обязанным узнать, кто эта женщина, которая сумела увлечь графа де Ла Фер.
Вообще-то ни увлеченным, ни тем паче влюбленным граф не выглядел – он был спокоен и уравновешен. Но Гримо этого было мало.
Отношения между мужчинами и женщинами такое темное дело, что даже самые умные нередко оказываются в дураках. Граф тоже, женился вон, и что? Очень ему помогла его рассудительность?
Нет, повторения подобного Гримо не допустит.
А ведь есть еще и Рауль! Если отец потеряет голову, мальчику тоже не поздоровится.
Как ни крути, а без него – Гримо – они не разберутся. Он один способен сохранить хладнокровие и здравый смысл.
Дело было за малым – увидеть женщину, узнать кто она такая, каковы ее намерения и что она испытывает по отношению к графу.
О том, какие чувства может испытывать сам Атос, Гримо запрещал себе даже думать.
Собирая сведения, Гримо проявил столько смекалки, изворотливости и хитрости, что ему могли бы позавидовать лучшие шпионы Ришелье, трудившиеся на благо государства под бдительным оком Его преосвященства.
Гримо слушал, сопоставлял, прикидывал, рассчитывал и, в конце концов, пришел к выводу, что все пути ведут в Виллесавин.
У графа были мелкие хозяйственные дела с владелицей поместья, и он совершенно открыто наведывался туда. Этому никто не придавал значения, поскольку подобных деловых связей у графа, как у любого рачительного хозяина, было множество. Эти визиты были нечастыми, и лишь один Гримо отметил, что в Виллесавин граф ездил только сам. В остальных случаях он нередко прибегал к помощи Гримо, если не успевал нанести нужный визит, и Гримо, как управляющего, хорошо знали и принимали в самых разных домах. Только хозяйку Виллесавина Гримо ни разу не видел.
Этот факт укрепил его во мнении, что мадам де Виллесавин и есть та, кого он ищет.
Он стал еще внимательнее наблюдать за хозяином и скоро понял, что если деловые визиты в Виллесавин были редкими, то частным порядком граф наведывался туда по три-четыре раза в месяц. И Гримо не был уверен, что сумел вычислить все.
Верный слуга, чувствуя, что напал на след, удвоил свои усилия и через некоторое время уже знал о мадам де Виллесавин порядочно.
Она вдова, живет замкнуто, в обществе бывает редко. Имение у нее приличное, она обеспечена. Ее считают хорошей хозяйкой. Дамы к ней снисходительны, полагая, что ей вредит неумение следовать за модой, а кавалеры находят ее чересчур приверженной добродетели и условностям.
Общее мнение о ее нравственности было таково: «Глупышка Виллесавин последняя, кто решится завести себе любовника и так и умрет, не зная, каких радостей себя лишила».
Гримо немного успокоился – с этой стороны его господину ничего не грозит. Если граф и мадам будут так же осторожны, то никто и впредь ничего не узнает.
Оставалось выяснить, каковы чувства мадам де Виллесавин.
Гримо любил Атоса и несколько ревниво относился к его окружению. Те, кто рядом с графом, должны любить его и приносить ему радость, если же нет – то эти люди должны уйти. Особенно это касается женщин.
Гримо достаточно нагляделся на светских дам «штурмовавших» Бражелон в отсутствие хозяина. Граф был им не нужен – они гонялись за его титулом, за его поместьем, за его телом, наконец. Но сам граф, его чувства, желания, мечты не интересовали этих хищниц. Они думали только о себе, своих удовольствиях и положении, которое им мог дать Атос.
Мадам де Виллесавин должна заботиться о графе, иначе ей не место рядом с ним. Это Гримо решил твердо.
Как именно он будет устранять даму, если она окажется недостойной, Гримо не знал, но его решимость защитить интересы Атоса была столь непоколебимой, что Гримо не сомневался, что что-нибудь придумает.
Гримо постарался, чтоб ему показали мадам де Виллесавин.
Сначала он хотел увидеть ее в обществе, чтоб потом оценить степень ее лицемерия или умения притворяться равнодушной.
Дама, на которую ему указали, была изящной, не очень высокой, но и не низкой и скорее миловидной, чем красивой. Впрочем, последнее было не совсем верно.
Черты ее лица были замечательно правильны, но в лице не хватало красок. Кожа была бледновата, губы неяркие, цвет глаз сразу не скажешь какой – не то серо-голубой, не то серо-зеленый. Волосы густые, но уложены в такую скучную прическу, что совершенно теряли всю свою красоту.
Нетрудно было заметить, что она не использовала никаких модных ухищрений. Помада, пудра, тушь, румяна, завивка и яркий наряд могли превратить ее в красавицу но, похоже, ей это и в голову не приходило.
Она выглядела спокойной, милой и скромной.
Гримо бросилось в глаза, какими тонкими были ее запястья и какими красивыми кисти рук. Но мадам де Виллесавин не считала нужным подчеркивать это – на руках не было ни браслетов, ни колец.
Представить рядом с такой женщиной графа де Ла Фер было немыслимо.
Гримо был удовлетворен.
Теперь оставалось самое трудное – увидеть их наедине и только тогда можно будет с уверенностью сказать, что на уме у этой скромницы.
Гримо готовил свою вылазку не менее тщательно, чем лучшие полководцы Франции свои военные кампании. У последних получалось не всегда, Гримо же справился отлично и в урочный час сидел, спрятавшись в кустах возле охотничьего домика.
Атос недавно приехал и, не заходя в дом, расположился в тени на кресле, которое вынесли специально для него. Он полулежал, откинув голову на спинку кресла и положив ноги на скамеечку. Прямо себе на живот он поставил тарелку с вишнями и ел их, лениво сплевывая косточки.
Гримо расположился у Атоса за спиной и не видел его лица, но расслабленная поза и неспешные движения руки были достаточно красноречивы – господин отдыхал.
Скоро среди деревьев появилась запыхавшаяся служанка, бегавшая предупредить госпожу, а через несколько минут явилась и сама мадам де Виллесавин.
Гримо только рот открыл – сейчас никто не назвал бы внешность вдовы скучной. Не желая покорять общество, для любовника она расстаралась на славу.
Волосы были слегка присобраны на затылке, а впереди спускались длинными завитыми прядями и переливались на солнце, как шелковые.
То ли мадам все же знала о существовании румян и помады, то ли кровь просто резвее побежала по ее жилам от быстрой ходьбы, но ее щеки нежно алели, а губы уже не казались блеклыми.
Особенно поразили Гримо глаза женщины.
Он не был светской кокеткой и не знал, что серые глаза имеют свои преимущества. Они не так ярки, как карие, но, зато, если оттенить их должным образом, то они могут казаться почти любыми – зелеными, голубыми, фиолетовыми, синими. Судя по всему, мадам де Виллесавин прекрасно это знала, потому что лиф ее платья был отделан яркими зелеными лентами, а в ушах и на пальцах красовались изумруды. Подкрасить ресницы и подвести брови она тоже не забыла.
Гримо не был искушен в подобных тонкостях и только удивлялся сам себе, как он мог в первый раз не заметить, какие красивые зеленые глаза у мадам де Виллесавин!
Тонкая талия была подчеркнута особым кроем юбки, а руки обнажены до локтей, во всей красе показывая белизну и нежность кожи.
Граф хотел было встать, но мадам поспешила удержать его ласковым жестом. Она всплеснула руками, указав на пустой стол, и шутливо погрозила служанке. Но вместо того, чтоб заставить ее исправить упущение, мадам де Виллесавин напротив, отправила ее назад, в замок. Когда девушка скрылась за деревьями, хозяйка сама взялась ухаживать за гостем.
Атос, не меняя позы, наблюдал, как она носила из домика вино и фрукты и расставляла все это на столе. Ей явно доставляло удовольствие хлопотать вокруг графа. Время от времени они обменивались фразами, но говорили негромко и Гримо не смог расслышать, о чем разговор.
«Ни дать ни взять – супруги после нескольких лет брака», - подумал Гримо.
Женщина села напротив Атоса и Гримо мог хорошо видеть ее лицо. Она внимательно слушала своего любовника и отвечала ласковой улыбкой. Потом что-то сказала сама и бросила на Атоса быстрый взгляд из-под ресниц.
Гримо замер – взгляд был слишком откровенным.
Атос отрицательно покачал головой и что-то ответил ей шутливым тоном. Она рассмеялась и послушно кивнула.
Для Гримо эта пантомима была яснее ясного – у графа сегодня не так много свободного времени и скоро ему уезжать. Это знак и ему, Гримо, что пора собираться, если он не хочет ненароком столкнуться с графом по дороге.
Женщина встала, взяла пустую тарелку из-под вишен из рук Атоса и обошла его кресло сзади, направляясь к столу. На секунду она задержалась и протянула руку, чтоб коснуться его волос, но так и не решилась на этот фамильярный жест.
Атос, словно почувствовав, повернул голову, и мадам де Виллесавин поспешно отдернула руку.
Гримо воспользовался тем, что внимание любовников было занято этой сценой, и потихоньку отполз подальше, туда, где он мог встать, не опасаясь, что его увидят.
Он знал, что граф ездит быстро, и потому гнал в Бражелон галопом. Думать в таком положении затруднительно и собраться с мыслями Гримо смог только вечером, когда покончив со всеми делами, он отправился на покой.
Лежа в постели, он еще раз мысленно прокрутил в голове все, что видел.
Граф не любит мадам де Виллесавин, но хорошо к ней относится. Она графа тоже вряд ли любит, но это и к лучшему, не будет трагедий и сцен. Ей просто нравится, что есть о ком заботиться, есть, для кого наряжаться. Она будет делать все, что он скажет, и будет делать это с удовольствием. Долго ли граф выдержит такое поклонение? Ну, если видеться несколько раз в месяц, то почему нет?
Во всем остальном она графа устраивает, иначе он бы не выглядел таким безмятежным.
Гримо хмыкнул: «А граф, пожалуй, даже похорошел и помолодел в последнее время». Затем подумал про себя и Адель, опять про графа и мадам де Виллесавин и пришел к выводу: «Наконец все устроилось. Теперь-то наша жизнь будет мирной и спокойной».
Бедняга Гримо еще не знал, что этим спокойствием ему придется наслаждаться едва ли пару лет.
Но даже эти годы были совсем не так безмятежны, как хотелось Гримо. Разные события то и дело нарушали спокойствие обитателей Бражелона. События незначительные, но они были словно предвестники грядущих проблем. В первую очередь это касалось Рауля.
Глядя на пример герцога де Барбье, другие тоже стали приглашать его в гости. Чаще всего вместе с графом. Атосу просто говорили, что будут не против, если он возьмет с собой своего воспитанника. Краснеть за Рауля графу не приходилось – мальчик не тушевался в обществе. Находившийся рядом отец поддерживал его своим присутствием и давал пример поведения. Однако Атос, хоть и понимал полезность таких выездов, тем не менее, каждый раз испытывал неловкость. Положение Рауля, вернее, неопределенность его положения, создавала едва ощутимую двусмысленность, которую не чувствовал ребенок, но прекрасно осознавали взрослые.
Непонимание Раулем ситуации приводило к тому, что в отсутствие отца, когда некому было одернуть его взглядом или личным примером показать, как следует поступить, он иногда вел себя немногим лучше, чем деревенский мальчишка. Его проказы порой приводили к довольно серьезным последствиям и выставляли мальчика в невыгодном свете.
Сам Атос ничего подобного в детстве не делал. Его не кусали пчелы из разоренного улья, он не падал в бочку с винным жмыхом, ему в голову не приходило стричь кухаркину внучку или лазать с деревенскими мальчишками в чужой сад. Такие проделки недостойны сына графа де Ла Фер. «Помните, какого Вы рода!» - так говорила ему бабушка, и это действовало лучше угроз и упреков. Боязнь уронить честь имени отлично держала его в узде. Позже к этому добавилось отцовское: «Вы – виконт де Ла Фер, не забывайте!»
А что он может сказать Раулю? «Вы…» – кто? Чего ради Рауль должен сдерживать себя, на кого он должен равняться? Как объяснить ему, что некоторые вещи, которые он делает, просто не к лицу дворянину. Его выходки порой забавны, но это забавы плебеев, а он…
Дойдя в своих рассуждениях до этого места, Атос обычно вздыхал и в который раз терзался мыслью – что же предпринять?
Просвета в своем деле он пока не видел. Ему был нужен совет опытного юриста, но дело было столь щекотливым, что невозможно было обратиться к любому. Этот человек должен быть доверенным лицом. Нотариус, который решал вопрос с опекунством Рауля, был таким человеком. Атос полагал, что он о многом догадался, но никогда даже взглядом не дал понять, что знает о деле больше, чем ему открыли. К сожалению, ловкий малый успел перебраться в Париж, и, поговаривали, отлично там устроился, купив доходную должность. Подробностей Атос не знал, и это удерживало его от поездки в столицу.
Если положение Рауля и было пока неопределенно, то учили его как в лучших дворянских семьях. Атос, чувствуя вину перед сыном, старался дать ему все самое лучшее и учить его начал даже раньше, чем учили его самого. Это касалось не только книжных знаний.
Оливье де Ла Феру подарили первого взрослого коня в семь лет, Раулю – в шесть.
До семи лет Оливье не было позволено даже смотреть на охоту, Рауль первый раз выехал в пять. Пусть это была охота не в полном смысле слова – он проехался в седле вместе с отцом и просто смотрел и слушал рассказ – но, тем не менее, с тех пор граф всегда, если позволяли обстоятельства, брал его с собой.
Пистолеты и другое огнестрельное оружие были слишком тяжелы для детской руки, но граф рассказывал и показывал ему все, начиная лет с четырех, пообещав, что когда Рауль достаточно подрастет, то обязательно применит полученные знания на практике.
Деревенских такому не учили и Рауль не мог этого не заметить. Однако вопросов не задавал.
Настал момент, когда Атос решил, что им пора заняться фехтованием и тогда первый раз увидел в глазах сына не восторг, а сомнение.
- Рауль, Вы чем-то недовольны? Мне казалось, что это Вас интересует. Не далее как вчера, я застал Вас за попыткой снять со стены фамильную шпагу.
Рауль покраснел и опустил голову.
- Простите меня, сударь.
- Мне был приятен Ваш интерес, хотя я не одобряю методы, какими Вы его удовлетворяли. Вы могли попросить шпагу, а не лазать в оружейной в мое отсутствие.
- А разве мне можно? – Рауль с надеждой поглядел на отца.
Атос не понял:
- Можно «что»? Взять шпагу? Почему нет?
- Разве я дворянин?
Атос побелел. Рауль продолжал смотреть на него и граф не выдержал и отвел взгляд.
- Я знаю, что шпагу можно носить только дворянам, - продолжил Рауль, - а я… я спрашивал Адель и она рассказала мне, что мои родители неизвестны. Меня оставили у сельского священника, а Вы пожалели и забрали меня.
Атос был вынужден сесть – выдержка стала изменять ему. В обществе он умел быть сдержанным и бесстрастным, но перед лицом ребенка чувствовал себя бессильным.
- Больше Адель ничего Вам не сказала?
- Она сказала, что… - мальчик запнулся.
Атос сжал кулаки, стараясь унять дрожь:
- Что? Не бойтесь, Адель хороший человек и она не могла сказать Вам ничего дурного.
- Там были разные вещи, по которым можно было понять, что я…
- …что Вы не простого рода, - не выдержал Атос. – Рауль, Вы – дворянин, никогда не сомневайтесь в этом. Я не говорил Вам раньше, потому что мне и в голову не приходило, что Вы можете думать иначе. Вы – благородного происхождения. Потому я учу Вас всему, что должен знать и уметь дворянин. Вы можете носить шпагу. А вот достойны ли Вы этого – будет зависеть только от Вас.
- Вы научите меня?
Атос улыбнулся:
- Фехтовать – да, если только у Вас останется время после того, как Вы разгоните всех пчел и окончательно развалите крышу сарая.
Рауль смущенно потупился:
- Я вел себя недостойно дворянина.
- Хорошо, что Вы понимаете это.
После этого разговора Атос чувствовал себя больным. Он должен добыть титул для сына. Должен! Но как? Единственная возможность, какую он видел, это патентное письмо. Его мог выдать принц, Гастон Орлеанский. Атос плюнул бы на неприязнь, которую питал к принцу, и даже согласен был извиниться за давнюю тяжбу, если бы был уверен, что принц пожелает пойти ему навстречу.
Однако граф де Ла Фер был человеком проницательным и его трезвый ум говорил, что принц не откажет себе в мелочном удовольствии отомстить и, кроме этого, вряд ли будет держать язык за зубами.
Кроме принца подобное письмо мог выдать только король.
Атос не раз растерянно улыбался думая о том, как причудливо играет с ним судьба. В те времена, когда он каждый день видел короля рядом с собой, беседовал с ним о тысяче незначимых вещей, он мог бы легко решить свой вопрос. Но тогда мушкетеру Атосу ничего не было надо. Он презирал жизнь, не боялся смерти и был равнодушен ко всему, кроме своей боли. Он ценил дружбу и не ценил августейшее знакомство.
Сейчас он бы многое отдал за возможность оказаться рядом с королем, но Его величество для него недоступен. Ни герцог де Барбье, ни другие блуасские знакомые ничем не могли ему помочь – это был совсем другой уровень.
Придется искать выше.
Атосу несколько раз приходила на память старая ссора и пророческие слова, которые кинула ему в лицо его беррийская тетка: «Что детям своим скажете, когда их в приличных домах на порог не пустят, потому что мать у них неизвестно кто…»
Тетка говорила про Анну, а оно вон как обернулось.
Беррийская родня грозилась, что он еще пожалеет о ссоре. Тогда он был горд и уверен в себе, а вот теперь пришлось пожалеть. Они бы ему сейчас здорово помогли. Ради Рауля он пошел бы на примирение, но, увы, сейчас это не имеет смысла. Старики давно умерли, а с молодым поколением он не поддерживал отношений, они его не знают.
Атос перебрал всех, с кем так или иначе сталкивала его судьба, или связывали родственные отношения, но не видел никого, кто мог бы реально ему помочь.
Решение пришло с неожиданной стороны.
Правда, поначалу Атос не предполагал, что совершенно бескорыстно занимаясь делами Арамиса, он, почти без усилий, получит то, чего напрасно добивался уже несколько лет.
Арамис писал ему редко и нерегулярно и почти никогда не рассчитывал на ответ, откровенно признаваясь, что не может дать обратного адреса. Но к 42 году письма стали приходить все чаще, а скоро на пороге Бражелона появился и сам Арамис.
Художник - Стелла Мосонжник.
Иллюстрация размещена с ее разрешения.