Меня зовут Андрей Романович Чикатило.
Я заключён в камеру смертников, где дожидаюсь своего часа. Сразу оговорюсь: это мемуары. Да, да, вы не ослышались. Время на исходе. Но я готов пуститься в столь тяжкое жизнеописание.
Естественно, вы спросите: что сподвигло меня на это? Отчаяние, жажда правды, желание поучаствовать в ток-шоу «Женский взгляд» Оксаны Пушкиной?
Затрудняюсь ответить. Всё вышеперечисленное в какой-то степени верно.
Итак...
* * *
— Чикатило, на выход!
Отложив ручку, Андрей Романович покосился на дверь.
— Я занят. Зайдите позже.
— Позже уже не будет, Романыч, — сказал мент, провернув ключи в замочной скважине. — Всё, финита ля комедия. Давай, Чикатило, не порть нам праздник!
Андрей Романович поглядел на бумагу, скомкал, спрятал в карман.
— Какой праздник? Я занят, говорю. Это не может подождать?
Расплывшись в довольной ухмылке, мент переступил порог. У него были густые черные усы, красные и округлые, как две помидоры, щеки. На левой похожая на смородину бородавка.
— Вставай, родимый, — сказал мент, потрепав заросли под носом, — на выход. И не строй из себя дурачка. Типа ты в непонятке.
— Я действительно не понимаю, о чем речь. Извольте осведомить.
— Ну, бля, я вижу, ты хочешь нарваться.
Мент вытащил дубинку и помрачнел. Чикатило встал и принял оборонительную позу.
— Предупреждаю, — сказал он тонким, высоким голоском, — Я беременная, кормящая грудью самка кенгуру. Я буду защищаться!
— Да, да, слышали мы твои песни. Давай, скотина, не порть людям праздник. На выход, сказал!
Снаружи стены околачивали два молодых милиционера. Они пинали друг друга в плечо, шептались и хихикали, как сумасбродные девчонки. Трое на одного — не честно. Оказать сопротивление не представлялось возможным.
— Ладно, я пойду. Если скажете куда.
Усатый снова расплылся в улыбке. Этакая ухмылочка клинического дебила, который на зло санитарам наложил в штаны. Бородавка на красной щеке, казалось, набухла и увеличилась в размерах.
— В коридорчик, — протянул он. — Такой специальный, для говнюков вроде тебя.
— Я буду жаловаться, — сказал Чикатило, загнув руки за спину. — Я — исчезающий вид австралийского кенгуру. Во всём мире осталось десять особей. Вы ответите за это самоуправство перед лицом всемирной организацией охраны дикой природы!
— По****и мне, — сказал мент, защелкнув наручники. — Давай, вперед и с песней, выродок.
Получив ободрительный пинок под зад, Чикатило двинулся на выход. Они вышли в коридор блока смертников — длинный серый лабиринт с облущенными стенами. Где-то капала вода из протекающей крыши. Сверху нависали тусклые лампочки без абажуров.
— Эй, Чикатило, — хохотнул один из молодых, — это правда, что ты хавал бутерброд с мужскими причиндалами?
— Разговорчики, — гавкнул усатый. — Что за смехуёчки? Вы где, в цирке?
— Простите, товарищ капитан.
— Вы ответите за произвол, — не унимался Чикатило, шагая в полумраке коридора. Сзади не отставал бдительный конвой. — Погонами ответите, обещаю!
— Ага, — только и сказал капитан.
Андрей Романович отлично знал, что будет дальше. Это витало в воздухе, как концентрированный пердеж. Прежде чем они достигнут конца коридора, капитан расстегнет кабуру. Возможно, он успеет услышать щелчок предохранителя, однако это будет последним звуком в его земной жизни. Дальше — темнота. Словно кто-то выключил свет и звук. Во всяком случае, так он представлял себе смерть.
— Я — легенда, — внезапно сказал Чикатило. — Я останусь в истории, как самый опасный и неуловимый маньяк СССР, а вы... вы жалкие уроды. Вы проживёте свои паршивые долгие жизнёнки и сдохнете, корчась в агонии, на простынях, изгаженных собственной мочой и экскрементами. Вы ничто! В глазах мира вы лишь никчемные исполнители чужих приказов.
Дыхание капитана участилось. Он потел, как проститутка в церкви. Чикатило уловил едкий запах его выделений и улыбнулся. Заставить нервничать мента — не каждому под силу.
— Закрой мокрощелку, Чикатило, — гавкнул капитан. — Не беси меня.
Гулкое эхо шагов долетало да противоположной стороны и еще долго множилось за поворотом. Они взяли курс налево, где на пути вдруг выросла решетка. За ней — продолжение лабиринта, такое же серое и тёмное, только стены облицованы кафельной плиткой.
"Чтобы легче отмывалась кровь и ошмётки мозга", — подумал Андрей Романыч, и тело пронзил разряд тока. Мошонка неожиданно стала невесомой, будто её и не было вовсе. Мышцы промежности расслабились и приготовились выплеснуть горячую струю. Кулаки же, напротив, сжались и окрепли.
Один из молодых отпер решетку, отступил в сторонку. Второй толкнул Чикатило между лопаток. Оба остались за решеткой, за ним последовал только капитан. Чикатило услышал сухой щелчек. За стенами шумел дождь. Это на секунду отвлекло, поэтому он не разобрал, что щелкает — предохранитель или застёжка кобуры.
— Передавай привет Гитлеру, сука, — рявкнул капитан сквозь зубы, и капля его слюны очутилась у Чикатило на затылке. Горячая и вязкая, она стекла по позвоночнику вниз и замерла в районе поясницы.
— Я скажу, чтобы он чаще трахал твою маму, — выпалил Андрей Романович, — её киска совсем засохла без любви.
БАХ!
Грохот выстрела утонул в другом, не менее громогласном звуке — сигнале тревоги. Оглушительный звонок, напоминающий школьный, но в сотню раз мощнее, разрезал воздух, как отменно заточенный нож булку черствого хлеба. На левой стенке взорвалась и разлетелась на части плитка.
Что прозвучало раньше? Выстрел или звонок? Андрей Романович всё еще стоял, думал, дышал. Следовательно, второе. Доли секунды оказалось достаточно, чтобы рука капитана дрогнула и послала пулю не по назначению.
— Твою же мать! — возопил мент. — Какого хера?! Я чуть инфаркт не получил!
— Нервишки шалят? — съехидничал Чиктаило.
— Пасть! Пасть, скотина!
Мент упёрся в стену, согнулся, опоясав себя рукой в области сердца.
— Так это, товарищ капитан, — робко начал молодой, — может, узнать...
— Узнай! И немедленно! Какого хера они трезвонят, когда исполняется расстрел?! Пускай отключат этот долбанный звонок! У меня голова раскалывается!
Молодой скрылся из виду, отправившись в обратное путешествие. Второй стоял молча, таращился вокруг глазами испуганного кролика. Усатый тяжело дышал.
— Чего лыбишься, сучка? — прокряхтел он. Теперь не только щеки покраснели. Вся физиономия налилась краской, сделалась пунцовой. Родинка была едва различима. — А ну, встал по стойке смирно и хайло отвернул.
— Я что, я ничего, — ухмыльнулся Чикатило, коротким взглядом оценив ситуацию. Молодой за решеткой, к тому же, хлюпик. Он скорее обмочится, чем встрянет в драку. Пистолет капитана притиснут к колену, расстояние между ним и ногой не так уж велико. Если застать товарища Красные Щечки врасплох, можно выбить табельное оружие, а там...
Что там? Ты находишься в тюрьме, приятель. В блоке смертников. Куда отсюда денешься? Или ты Игорь Кио? Ну да, покажи уродам фокус.
— Что там за крики? — крякнул капитан. — Пойди посмотри. Я тут подежурю. И узнай, куда пропал этот хрен. И когда вырубят тревогу. Шевелись, твою мать!
Кивнув, молодой метнулся за угол. Красные Щечки уставился на Чикатило. А через мгновенье...
— Ну что, мудак, ты да я, да мы с тобой?
...голова молодого прокатилась по полу, словно кочан капусты. За ней протянулся багровый шлейф.
— Вы что-то обронили, — заметил Андрей Романович. Звонок трезвонил так сильно, что он едва распознал собственный голос. Неудивительно, что ментяра ничего не засёк. Крики в коридоре усилились. Кто-то приближался. Кажется, их была целая толпа.
— Да? — прищурился капитан, выставив дуло перед собой.
— Да. Сами поглядите.
И он поглядел.
— Что за нах...
Улучив момент, Андрей Романович ударил ногой. Пистолет звякнул об стенку, расколов квадратик кафельной плитки. Красные Щечки (уже почти фиолетовые) потупился на Чикатило, будто у того из задницы выпорхнула шаровая молния.
— Ах ты ж...
Завершить фразу не удалось. Чикатило накинулся на тучную фигуру мента, словно бешеный доберман. Он сшиб краснощекую сволочь на пол и впился зубами в нос. Мент заорал. Шнобель оторвался без усилий, точно у резиновой игрушки. Чикатило выплюнул клочок плоти и укусил за щеку. Ту самую, где пухлая родинка. Кусочек щеки присоединился к носу. Лицо Андрея Романовича залила кровь, превратив в боевую маску индейца. Солёный привкус, отдающий старыми медяками, раздразнил язык. К губам прилипли пучки волос.
— Ой, я съел твои усы, — сказал Чикатило и разразился полоумным смехом. Правда, это больше походило на поросячий визг.— Я сверху, ты снизу. Это так волнительно, пупсик. Скажи мне, где ключи, и я не трону твой пенис.
Красные Щечки пребывал в состоянии шока. Глаза, как блюдца, недоумевающий, затравленный взгляд. Надо ртом — зияющий провал, сквозь который виднеется белая кость. Он верил в реальность происходящего меньше, чем во второе пришествие Христа. Даже когда Чикатило вонзил зубы в яремную вену, капитан все еще думал: это бред; сейчас спущу курок, и череп ублюдка треснет, как гребаный арбуз.
— Давно хотел спросить: у вас все органы — правоохранительные, или некоторые так, болтаются без дела? А то я бы употребил парочку, как закуску, — бормотал Андрей Романович, сербая кровь из дыры. Голова капитана глухо ударялась об пол каждый раз, когда он выскубывал из горла красное мясо. Остекленевшие глаза вперились в потолок. Не иначе узрели там Сикстинскую капеллу. — Прости, пупсик, я бы еще с тобой покуролесил, но, сдаётся, ты сегодня не в духе для брачных игр. Наверное, горло болит?
В коридоре творился бедлам. Кричали психи, стреляли пистолеты, заключенные учинили бунт. Чикатило ничего не видел, но ему и не требовалось. Голова покатившаяся, как кочан капусты, подлинное тому доказательство. Тем не менее, он сомневался, что им удастся вырваться на свободу. Поэтому разумнее действовать в одиночку, ни с кем не сообщаясь. Ему страх как не хотелось застрять в этой параше, потеряв единственный шанс на побег.
Придётся задействовать основной рабочий инструмент — зубы. Нащупав на пряжке капитана ключи, Чикатило вцепился зубами в кольцо и снял связку с ремня. Затем подполз ближе и, потеребив пальцами, попробовал первый. Не подошел. Второй — туда же. Третий... Черт, некогда. Еще один и всё.
— Это было проще, чем взять простой пирожок на простой улице, который раздают вместе с простой газетой, — ухмыльнулся Андрей Романович, испытывав последний ключ. Наручники цокнули по полу. Он потёр запястья, поднялся на ноги. Затем прихватил у стены пистолет и направился в разведку.
Зря.
Его заметили.
Цивильная одежда в тюрьме так же уместна, как шерстяной костюм на вечеринке нудистов. Но люди за углом, по всей видимости, об этом не подозревали. Они не были ни заключенными, ни милиционерами. Чикатило терялся в догадках, кто они такие. Стадо пациентов психиатрической больницы, вырвавшихся на волю? Или наркоманы с острым параноидальным психозом?
Затаив дыхание, он созерцал жуткую картину: старушка, которая древнее, чем какашки мамонта, набросилась на мента и вгрызлась в шею, словно анаконда. Несчастный кретин выпустил в неё всю обойму, а старой твари хоть бы хны. Пули застыли в обрюзгшей туше, будто мухи в пудинге.
"Так вот что значит климакс!", — подумал Чикатило.
Рядом какой-то молокосос с взъерошенной шевелюрой отпер камеру и прыгнул внутрь. Ни дать, ни взять обезьяна. Обитатели разразились какофонией истерических воплей. Так кричат малолетние писючки или чересчур впечатлительные дамочки, но никак не матёрые зеки-рецидивисты, у который за спиной 20 лет зоны и, что важнее, высшая мера впереди. Боль и ужас — вот что уловило ухо. А оно, насколько знал Андрей Романович, никогда не подводило. Люди жрали друг друга, как звери.
"Вали-ка ты, Романыч, отседова. Да поживее".
Старушка закончила расправу над ментом, швырнула труп через себя, точно профессиональный рестлер, и переключилась на Чикатило. На роже раскрылась кровавая рана — бабуля улыбалась, обнажив точеные клыки, которые не клыки вовсе, а миниатюрные бивни.
— Десять лет, как выпал последний зуб, — сообщила она доверительным тоном, — а тут на тебе — взяли и выросли! Всего двушечка, а приятно. В жопу вставную челюсть!
Чикатило напрягся. Напряглись все члены. И даже член.
— А ты чаво, милок, груши околачиваешь? Нам бы помог. Пошел бы разведал, есть ли тут еще чо пожевать. Так сказать, быдло-люди. А ли не местный?
— Со Пскова я — странница, — не зная зачем, ответил Чиктаило, — пришла собачку говорящую посмотреть.
— Собачку? Дак оприходовали уже всех собак в округе. Точно не местный. А ну, подвинься, сейчас понюхаем, чем эта харчевня богата.
Она свернула за угол и присвистнула:
— Твоя работа? Красавчик. Дай пять.
Андрей Романович последовал за ней и выполнил требование, по-прежнему пребывая в замешательстве.
— Скажите, любезнейшая, кто эти люди?
— А шоб я знала.
— То есть, это не ваши знакомые?
— Дьявол упаси. Мои знакомые давно на кладбище. Хотя, возможно, скоро мы встретимся вновь, обсудим житие-бытие, чаю попьём... с печеньками. По крайней мере, так мне обещали.
— Кто?
— Как кто? Повелитель. Ты свеженький?
— ?
— Ну да, еще не сориентировался. Ничего, пройдёт. Я тоже когда-то была молодой, неопытной. Пошли за мной.
Они двинулись вдоль по коридору со стенами, облицованными кафельной плиткой.
— А там впереди, наверное, морг, — сказала старушка. — Ага. Щас повеселимся.
По бокам стояли металлические столы на колёсиках. Массивная железная дверь выкрашена белым. Вверху кривая красная надпись: "МОРГ". Они вошли в просторное помещение, освещенное тройкой флуоресцентных ламп. Справа от двери на полу постелили целлофан. На нём штабелями, словно мясо, покоились трупы. Разной стадии разложения, отметил про себя Чикатило. Над горкой, напоминающей фотографии фашистских концлагерей, вился и жужжал рой озабоченных мух. Каждая боялась упустить свою порцию прогнившего счастья.
Патологоанатом и ассистент бухали спирт в конце комнаты, возле зарешеченного окна. Рядом же на серебристом столике лежал покойник. Грудная клетка и живот распахнуты настежь, костлявые руки повисли, как две сухие ветки. Череп подвергся трепанация, мозг извлекли. Полукруглая желтая пещера походит на пустую глазницу с лужицей крови в нижней полости. Горстка блестящих кишок торчит из алюминиевого ведра.
Чикатило взглянул в окно. На улице властвовали сумерки. Аутопсия затянулась.
— Не в курсе, когда отключат сирену? — как бы между прочим спросил патологоанатом. Это был мужчина средних лет, на висках седина, глаза осоловевшие. — Устроили переполох, понимаешь. А мы тут с коллегой день рождения отмечаем. Ваше здоровье, Юрий Витальевич.
Ассистент прицелился и со второй попытки чокнулся стаканом об стакан. Как ни в чем не бывало, они осушили тару.
— Я тут намедни анекдот слышал, Юрий Витальевич…
Чикатило и старушка переглянулись.
— Каков шельмец! Ноль уважения к старшим, — фыркнула она. — В наше время мужчины вставали, когда в комнату входила женщина. Ничего. Щас я преподам этим стервецам урок. А ты, — она ткнула Андрея Романовича указательным пальцем в грудь, — смотри и учись.
— …так меня разобрало, — развивал тему патологоанатом, наполняю по новой стаканы, — полчаса со смеху покатывался.
Преодолев расстояние в несколько прыжков, бабуля выхватила стакан из руки седовласого балагура и воткнула в широко разинутый от изумления рот. Напирая сверху, она протолкнула его глубоко в горло. Чикатило уловил, как лопнуло стекло. Это было заметно по выражению физиономии патологоанатома, по едва ощутимому щелчку внутри гортани. Из пасти, доселе исторгавшей шутки-прибаутки, рекой хлынула кровь. Кричать он не мог, только мычал.
Андрей Романович решил пересмотреть представления о пенсионном возрасте. В обозримом будущем, конечно. А сейчас нужно делать ноги. Этот божий одуванчик неплохо проводит время в одиночку, зачем мешать?
Он отступил на пару шагов и засеменил к выходу. Увлечённая экзекуцией, старушка ничего не заметила. Приоткрыв противоположную дверь, Чикатило выскользнул из камеры пыток. Последним, что запечатлел глаз, был снимок экзотической и весьма изобретательной казни: бабуля подняла мужика за щиколотку, точно плюшевого мишку, спустила штаны и, заглотив, как рыба червяка, откусила член. Прожевав, подставила зев под алый гейзер, бьющий из розовой дырки, словно из упаковки вишнёвого сока.
* * *
Как чудесно впервые за столь продолжительное заточение очутиться на воле!
Это должна быть первая мысль каждого заключенного, чудом избежавшего смерти и покинувшего пределы тюрьмы. В реальности же всё оказалось иначе. Торжественность момента омрачило наличие снаружи шизанутых единомышленников старушки-геркулеса. Толпы народа с перемазанными кровью лицами и безумным блеском в глазах сновали туда-сюда по территории тюрьмы. Они проломились сквозь КПП и отворили главные ворота. Они кричали и бесновались, выискивая, вынюхивая новую жертву. В окровавленных пастях маячили треугольные клыки. Страшно представить, что происходило вне каменных стен и колючей проволоки.
Проклятые кровососы.
Моросил мелкий дождик. Андрей Романович почесал лысину, потом зад, затем снова лысину. После чего его ум озарила идея. Он нащупал в кармане униформы коробок. Курить Чикатило не курил, но зачищал кончики и делал зубочистки. Он вытащил две спички и запихнул под верхнюю губу остриём вниз. Потом выскочил из укрытия и побежал в толпу. Он орал, будто кот, которому ошпарили яйца, и кидался на людей. Он кусал их и клацал челюстями. И они шарахались.
— Я псих! Я шиз! Я Чикатило! Порву на тряпки!
Добравшись до ворот, Чикатило прошмыгнул на улицу. Никто особо не препятствовал. Какой-то бдительный дедок с подозрительным прищуром полюбопытствовал, за Горбачева он или за Ельцина, на что Чикатило ответил: «Мне ближе Че Гевара», и, напялив фуражку деду на глаза, пробежал мимо. На этом всё.
Через дорогу выстроился ряд машин. Одна врезалась в другую, а та в третью, бесконечная цепочка покореженного метала и битых окон. Впрочем, попадались вполне приличные экземпляры.
Чикатило заприметил пыльный красный жигулёнок с открытой дверцей. Подле него валялся растерзанный водитель. Он переступил через проколотое в тысяче мест тело и погрузился в автомобиль. Ключ зажигания был в замке.
— Проще, чем напукать в полотенце! — ликовал Чикатило.
Двигатель чихнул, прокряхтел гневную тираду и завёлся. Андрей Романович захлопнул дверцу. Сквозь покрытое паутиной трещин стекло он наблюдал, как навстречу приближается группа психопатов. Вырулив на дорогу, он сшиб и переехал парочку колёсами. Под днищем захрустели кости.
— Чтоб знали, на кого зубы скалите, засранцы!
Тут до него дошло: в губе по-прежнему торчат зубочистки. Он вытянул их и посмотрел в зеркало над приборным щитом. Оттуда таращилась лысая, пучеглазая ряха, рот покрыт коркой запёкшейся крови. Ничем не хуже этих тварей, подумал Чикатило.
Что же удержало её от того, чтоб отчекрыжить мой пенис?
Его осенило: бабуля приняла его за своего. За кровососущего гада, который мечется по улицам в поисках пищи. Знать бы еще, кто они такие.
Нет, Андрей Романович не верил в вампиров.
Тогда еще не верил.
* * *
— Сергей Пантелеевич…
— Называй меня «повелитель».
— Хорошо, Сергей Пантелеевич. То есть Повелитель. У меня отличные новости: уровень продаж акций МММ вырос еще на пять процентов. И это за каких-то несколько дней! По последним подсчетам у нас около десяти миллионов вкладчиков. Как считают специалисты, с подобным темпом развития событий уже через полгода мы будет владеть половиной капитала страны. Самые влиятельные бизнесмены и политики будут кланяться нам в ножки. Если, конечно, доживут. Хе-хе.
— Я понял. Молодец. Держи меня в курсе. И еще: переведи все филиалы на круглосуточную форму обслуживания. Скоро они будут приобретать наши акции даже ночью. Точнее, в основном ночью.
— Будет исполнено, повелитель. Вы чертовски проницательны и подкованы в психологии масс.
— Дело не в этом. Я просто УВЕРЕН.
— А вы скоро освободите туалет? Я тоже хочу.
— Нет, холоп. Грузинская кухня перед сном — не самая блестящая идея, особенно для такого гения, как я. И вообще, это царский унитаз для царских потребностей. Пшел вон!
— Согласен, кавказская кровь — рассадник холестерина. Мой дядя как-то наглотался, всю ночь отрыгивал тромбы и бляшки.
— Ты свалишь или нет?
— Извините, повелитель.
— Не извиняю. А теперь оставь меня наедине с моим величием.
* * *
В бытность мою третьеклассником, я часто боялся посещать школу. Также я не выходил гулять, всячески избегая улиц, целыми днями скрывался в доме. Мама говорила, меня могут похитить и съесть нехорошие дядьки. Я прятался под кроватью и мочил штанишки каждый раз, когда под окнами звучали незнакомые голоса. Я не понимал, что они говорят (они изъяснялись по-немецки), и от этого становилось еще страшнее. Отец на фронте, защиты ждать неоткуда. Мне казалось, вот сейчас они выломят дверь и заберут меня из-под кровати. Они распилят меня на части, сдерут мясо с кости и пожарят на вертеле. Затем употребят под овощи и водку. Именно так, по словам матери, они разделались со старшим братом — Степаном, которого я, к сожалению, никогда не видел.
Как-то я выстругал из бруска деревянного слоника. Брусок был тяжелым, и слоник получился увесистым. Мама удивилась. Я и раньше мастерил игрушки, но все они быстро приходили в негодность. Я носился с ним везде и повсюду, как с талисманом. Я верил: слоник спасёт.
Однажды исчезла младшая сестра. Я лёг спать, ворочаясь от кошмаров, в которых мои кишки в качестве гирлянд наматывают на люстру ужасные тролли. Утром сестры уже не было. Зато с кухни доносился дивный запах куриного бульона. Я отправился туда ошеломлённый. Курица? Откуда? Сейчас же голодовка.
— Доброе утро, говнюк, — сказала мама. Её повседневное приветствие. В руке тесак, фартук багровый. Странно, подумал я, раньше он был синим. — Курочку будешь?
— Курочку?
— Ты что, умственно отсталый баран?
— Почему?
— Не отвечай вопросом на вопрос. Ты знаешь, как это нервирует маму. А маму нервировать нельзя.
— Но, мам, вчера мы ели мамалыгу и листья черешни на десерт.
— Не хочешь, как хочешь. Мне больше достанется.
Мама сняла с огня дымящуюся кастрюлю и налила в тарелку еды. Вооружилась вилкой и ножом, села за стол. Почему-то у курицы была розовая ладошка и пять пальцев. Мама отгрызла мизинец и обглодала косточку. Отложила её в бумажку, приговаривая: «На потом». Затем улыбнулась, неестественно и лукаво, поковыряла в зубах и подмигнула:
— Знаешь, говнюк, я тут подумала, не мешало бы отведать шашлык из баранины. Организм требует. Завтра или послезавтра. Может, через неделю. Пока мне курицы хватит. Но ты же не маленький, соображаешь — мясом нужно запасаться загодя.
Что-то забарабанило по полу. У меня намокли ноги. Я взглянул на ступни. Моча.
Мама поднялась вместе с ножом и вилкой, ринулась на меня. На краешке губы болталась желтая слюна. Я завопил, ударил деревянным слоником по голове и размозжил глаз. Он вытек на щеку, как мякоть из винограда. Мама обрушилась на стол, перевернув тарелку с горячей похлёбкой на себя и успев выкрикнуть: «Покабунда!» Что оно значит, я не ведал, но расквасил её череп самодельной игрушкой и убежал в лес.
Я оказался прав: слоник спасёт.
* * *
Чикатило отложил ручку и помятый листок, уставился в пустоту. От заново пережитых кошмаров детства на лбу выступила испарина. Он отёр лысину и ощутил, как урчит желудок. Пора поесть.
В бардачке жигулёнка валялась всякая дребедень: пачка папирос «Сальвэ», окурки, бифокальные очки и несколько сертификатов акций МММ номиналом тысяча рублей. Всё, что угодно, кроме еды.
Чикатило завёл машину и тронулся в поисках продуктового магазина. Табельное оружие капитана Красные Щечки лежало на соседнем сиденье. По обоим бокам дороги стояли вереницы разбитых, пустующих автомобилей. Владельцев будто похитило НЛО. Улицы вымерли. Тишь, гладь, божья благодать. Лишь порванные тушки кошек и собак, а также горы мусора, свидетельствовали о том, что этот район когда-то населяли люди.
Свинцовый пейзаж сумерек окончательно поглотила бархатная тьма. Андрей Романович притормозил у гастронома. Двери нараспашку, внутри горит свет. Отлично. Он прихватил пистолет и отправился к цели.
Порыв ветра задул в магазин целлофановые кульки и газеты. Чикатило пересёк порог. За прилавков восседала толстая бабина предбальзаковского возраста. Копна желтых, цвета свежих фекалий, кудряшек рассыпалась по плечам. Одутловатое лицо (смесь бульдога с насорогом), нос, как у клоуна. Яркий макияж и кольца-серёжки. На шее дешевая бижутерия. Синий фартук в белой окантовке, обнаженные и волосатые ручищи грузчика. Не человек — карикатура.
— Вечер добрый, — поздоровался Чикатило.
— Ага, — квакнула бабина, зачарованно тупясь в маленький черно-белый телевизор. На экране какой-то недоносок Лёня Голубков заверял: «Я не халявщик! Я партнёр!» — Чо, синяк, трубы горят?
— Простите?
— Ну, все помешались на этих акциях, дверь мне вон поломали… бегают целый день, покупают, а ты тут колдыришь, говорю. Ну да, где там синяку на акции наскрести, цены каждый день растут. Стопарик опрокинул — и на хату. Правильно излагаю?
Наконец-то она обернулась. Бледное, напудренное, как у мима, лицо, фиолетовые круги под глазами. Похоже, тётя и сама употребляла, но отнюдь не алкоголь. Подобные последствия Чикатило видел у наркоманов.
— Харэ вонять, корова, — отчеканил Андрей Романович и высунул пистолет. — Выгребай кассу, напичкай продуктами кулёк, и двигай сракой, — я те не учитель пения, чтоб два раза повторять.
Бабина даже не мигнула. Такой реакции Чикатило не предвидел. Затылок обвеял холодок.
— Мам, что-то случилось? Дядя хочет тебя обидеть?
На пороге возникла девочка. Лет восьми-девяти, такие же фекального цвета волосы, забранные в хвост, зеленое платьице, в руках кукла. Андрей Романович совершенно упустил, как она вошла. Ни единого шороха.
— Так даже лучше, — прокомментировал он. Девочка была само очарование. В трусах наметилась эрекция. — Малявка поедет со мной, в качестве гарантии. Ты не позвонишь ментам, а я отпущу её через пару дней. Не боись, сильно не попорчу. Она ведь целочка, да? Мммм. Давненько у меня не было сладеньких писичек.
Бабина не шелохнулась.
— Иди домой, кексик, — сказала она. — Мама управиться сама.
— Я уже взрослая! Я хочу тебе помочь.
— Я СКАЗАЛА: ДОМОЙ! ТЕБЕ ЧТО-ТО НЕ ЯСНО?
И здесь свершилось нечто из ряда вон выходящее. Продавщица выпустила иглы клыков, зашипела, как крыса, обороняющая гнездо, и сиганула через стойку. Сто с лишним килограмм живого мяса пригвоздили Чикатило к земле. Он постарался свергнуть озверевшую мамашу, но тщетно — она превосходила его физически и в весе. Клыки чиркнули по горлу, оставив тонкую колею. Выступила кровь. Глаза мамаши чуть не вывалились из орбит. Она издала остервенелый возглас, будто курица, которую прогоняют пинком. Кое-как Андрей Романович выудил из-под туши правую руку и вогнал в рот припадочной ментовский ТТ-шник.
БАХ!
Мозги продавщицы прыснули, будто овсяная каша. Хватка ослабла. Чикатило выиграл невесть какую фору, однако это его не спасло. Пока он выбирался из-под грузного тела, тётка оклемалась и поймала его за ногу. Он саданул прикладом в висок. На пол брызнула кровь и осколки черепа. Они тарахтели, как леденцы. Чикатило схватил бутылку вина и разбил об прилавок.
— Ушла, ушла прочь, сучара, — задыхался он, — розочкой попишу!
Бабина с кучей дерьма, вместо волос, не сдалась. Пыхтя, она поднялась и потянула вперед руки-батоны. Он видел, как сверкают в свете флуоресцентных ламп остро заточенные бивни.
Взмах руки — и горло тётки прочертила красная полоска. Лопнули дешевые бусы, разметались, словно конфетти.
— Мама! — всхлипнула девочка.
— Моя бижутерия! — возмутилась мать.
Она приняла позу собачки, лихорадочно сгребая «драгоценные» камни. Из дырки в шее хлестала черная кровь. Чикатило вооружился ножом для резки колбасы, отмерил пять уверенных шагов, дёрнул желто-коричневую шевелюру на себя и несколькими росчерками отделил голову от туловища. Женщина шипела, плевалась и силилась укусить, но без тела, безвольно рухнувшего посреди магазина, это было всё равно, что угрожать ежу иголками.
— Проще, чем убить дохлую корову! — ликовал Чикатило.
— ВЕРОНИКА, ФАС! — скомандовала мамаша.
Нарушая законы гравитации, девочка в зелёном платьице оторвалась от порога и взмыла в воздух. Зубы застыли в волчьем оскале, в глазах — ненависть всех детей планеты, чьим родителям сначала простреливают купол, а потом отрезают бошку. Чикатило увильнул в сторону. Вероника спикировала в стенд со спиртными напитками, который, раскачавшись, погрёб девочку под собой.
— А где у вас кондитерский отдел? — спросил Андрей Романович у головы. Втянув слизь из носоглотки, мамаша харкнула на спецовку. Сопля едва достигла груди. — Ладно, сам найду. Ну и сервис, дайте жалобную книгу!
— Ты за это поплатишься, жалкий пердожник! — бурчала она. — Повелитель накажет тебя!
— Твой любовник, что ль? Бррр. Уже боюсь. У него тоже прическа из говняшек?
Свою реплику мамаша пропустила. Андрей Романович очистил большую пластмассовую коробку от торта, облизал пальцы.
— Ням-ням.
— Что ты задумал, шлангосос?
Продавщица опять вознамерилась его укусить. Безуспешно. Всё, что ей удалось, царапнуть пальцы. Без предупреждений он поместил голову в коробку, заткнул пасть тряпкой и защелкнул крышку.
— А ты выглядишь гораздо симпатичней! — подмигнул Чикатило.
Энергичное мычание — таков был ответ.
* * *
— Ты хоть знаешь, с кем связалась, на кого клык подняла? — хорохорился Андрей Романович. Они ехали минут двадцать. Он выискивал подходящий дом. — Я — легенда. Человек с мировой славой. Андрей Чикатило! А кто ТЫ? Дурилка картонная.
Упаковка от торта покоилась на пассажирском сидении. Мамаша безумно вращала глазами. Девочку он обмотал тяжелой цепью, на которую закрывалась изнутри решетка гастронома, и спрятал в багажник. За спиной аппетитно благоухали боевые трофеи. Час от часу на дороге встречались бездумно шаркающие группы психопатов. Чикатило тут же сворачивал на другую улицу. Первый день на свободе, хватит впечатлений.
— Блин, слюнки текут. Здесь, пожалуй, и перекантуемся.
Жигулёнок подкатил к невзрачному дому 1901 года постройки, о чем гласила надпись вверху. Три этажа, древняя архитектура, заколоченные окна. Чем не укрытие для одинокого маньяка?
Он въехал во двор и остановился. Судя по всему, дом аварийный, предназначен для сноса. Однако не следует полагать, что он необитаем. На веревке сушится чье-то белье.
— Кореш покойный жил в этих трущобах. Барыжил по мелкому, пока не грохнули свои же клиенты. Злачный райончик. Одни наркомы да отбросы общества тут и водятся. Ну, еще крысы.
Чикатило поднялся на второй этаж. С лёгкостью отыскал восьмую квартиру, хотя дверь у неё отсутствовала. Парадная полнилась смрадом миазмов, внутри же тошнотворность усугублялась кучками засохших экскрементов и останками полуистлевшего тряпья. В углу белели обосранные трусы. Там и сям разбросаны бутылки, кипы гнилых газет, горелые доски и зола. Всё, что можно вынести, вынесли, содрав даже обои со стены, чтобы подтереть грязные бомжиные задницы. Уютность интерьера дополняла прореха в потолке, сквозь которую виднелись обломки люстры из соседской квартиры.
Дабы как-то разогнать атмосферу общественного нужника Андрей Романович вышиб деревянные планки, которыми заколотили окно. Комнату затопило сияние полной луны. Подул сквознячок. Он перенёс кульки с провизией и говорящий «торт» в дом, утешаясь тем, что прежняя обитель не так уж разительно отличалась от этих хором. С девочкой вышло труднее. Она брыкалась, сопротивлялась и пару раз едва не прокусила ладонь. Не мудрствуя лукаво, Чикатило раскрошил ей челюсть кирпичом и, взвалив на плече, доставил по назначению.
Как истинный христианин (заслуга отца), Андрей Романович счел своим долгом окрестить временное пристанище. Он откупорил бутылку газировки, умылся и сполоснул руки, окропил стены, дверной проём и окно, прочитал короткую молитву. Он молился о том, чтобы «никакая гнида и ****ская нечисть не проникла сюда во время сна», чтобы у правоохранительных органов приключилась обширная амнезия, включающая абсолютное исчезновение каких-либо упоминаний Чикатило в уголовных делах и прессе. Он не святотатствовал. Как истинный христианин, он был убежден: неважно, скольких ты умертвил, скольких изнасиловал или растлил, главное — вера. Все отпрыски Божьи перед ликом Господним равны, и каждому воздастся по вере его. А с этим у Чикатило не было проблем. Иначе почему он до сих пор жив?
Дочитав молитву, он принялся трапезничать. Сварганил бутерброд с колбасой и сыром, полил горчицей и упорол под пиво. Без зазрений совести можно сказать: это самая вкусная еда, которая когда-либо попадала в его желудок.
— А теперь десерт.
Девочка лежала на животе возле окна. Чикатило приник к ней бесшумно, как змея, обводя языком маслянистые губы. Задрал подол зеленого платьица и спустил белые хлопчатобумажные трусики, обнажив сочные, как персик, ягодицы. В золотистом мареве луны они смотрелись крайне привлекательно. Мраморные, мягкие, точно зефир, полушария плоти, покрытые призрачным пушком. И эта сказочная щель, таинственная створка в воротах рая, манящая и приглашающая ввести свой ключик. Прорезь будто вещала на исключительно ему доступном телепатическом канале.
— Давай, котёнок, подари папочке шоколадную пещерку. У тебя там есть природные залежи любви? Твоя шахта щедра на полезные ископаемые?
Андрей Романович помял в руках холодную сдобу, раздвинул булки, исследуя мокрым языком анальный сфинктер. Попка чуток горчила. Он прильнул к щелочке ртом и затянулся газами, словно сигаретой.
— Какой насыщенный букет!
Потом опустился ниже, нащупывая губами розовый бутон. Язык, как угорь, углубился в податливые складки, лакая её солёный и в одночасье сладкий сок.
— Принцесса, ты сводишь папочку с ума, — пыхтел Чикатило. — Пососёшь карамельку? Извини, конфет я не запас, зато солёным огурчиком правда угощу. Послушаем Челентано? Хочешь увидеть капитана Врунгеля? Да, котёночек, ты сечешь, о чем я.
Девочка мычала, будто неопытная телочка на первой случке. Без клыков, с полной пастью крови и зубов, она вряд ли могла говорить. Во избежание поползновений прекратить половой акт, Андрей Романович стиснул бёдра покрепче и расширил ноги. Он извлёк твердый, как качалка, фаллос и, послюнявив детскую вагинку, пробороздил заветную пещеру. Фиолетовая, похожая на сливу, головка содрогнулась в экстазе.
— Ночной питон вышел на охоту! — простонал Чикатило дрожащим голоском.
Голова мамаши в праздничном облачении корчила гримасы неподалёку. Она созерцала невыносимое соитие, чередуя враждебные взоры и враждебные звуки.
Чикатило был предельно нежен. Он тонул в её мякоти, будто пчела в мёде, но железы девчонки толком не производили смазку. Постепенно он разошелся не на шутку, ускорив обороты. По черепу струился пот. Неожиданно болтик выскочил из гайки.
— Фу! ****ь! Что за хренотень? — Фаллос облепили перламутровые личинки. Они копошились на крайней плоти и в отверстии головки, переливаясь бликами. — Ты мне всю елду засрала! Нельзя сказать, что у тебя глисты? Или мама этикету не учила?
Раздраженный, Чикатило передёрнул затвор и разрядил винтовку. Белый спермодесант высадился на снежные округлости девичьей попы.
«Ну и поколение: девять лет, а у неё уже влагалищные черви завелись! — размышлял Андрей Романович, укладываясь набок. — Яблоко от яблоньки. Воспитание, духовность, нравственность, для них — пустые слова».
* * *
Спалось хорошо. Ничто не тревожило покой. Почти. Черный силуэт с алчущими угольками глаз левитировал в пространстве. Его тень просочилась из окна и мрачным покрывалом легла на Чикатило.
— Впусти меня, — сказала тень.
— Щас же.
Андрей Романович продемонстрировал кукиш и повернулся на другой бок.
* * *
Запах гари вернул его к реальности. Дым щекотал слизистую носоглотки, на языке образовался прогорклый привкус. Чикатило закашлялся, глаза застилали слёзы. Солнце стояло высоко, значит, уже день. Отпрыгнув к стенке, он прикрыл рот рукавом.
В углу под окном чернел холмик пепла и обуглившаяся цепь. Еще один, поменьше, рассыпался по полу там, где была голова мамаши. Они источали клубы серого дыма, распадались по ветру мелкой золой. Ни черепов, ни пламени, ни костей.
«Какая странная смерть, — подумал Чикатило. — Редкий случай самовозгорания».
Что ж, нет свидетелей, нет и проблем.
Он собрал пожитки и удалился из помещения. Кто-нибудь из соседнего дома может вызвать пожарных. Рисковать ни к чему. Он завел машину и умчался прочь. Прошло полчаса прежде, чем Чикатило сбавил скорость. Он колесил по переулкам, избегая крупных магистралей. Но и тут царили заторы. Автомобили громоздились друг на друга, создавали стенки и преграды, валялись на тротуарах колёсами вверх, точно дохлые жуки. Куда-то запропастились признаки жизни. Никто не гулял, не переходил на светофоре, никто не говорил и не шумел. Даже птицы не щебетали. Город повергся в искусственный вакуум.
Желание Чикатило осуществилось: никто не разыскивал его. О нём забыли и, судя по всему, не скоро начнут вспоминать.
* * *
— Небывалый ажиотаж вокруг ААОТ «МММ» породил множество слухов. Некоторые утверждают, что это происки американских спецслужб, которые пользуются технологией так называемой финансовой пирамиды, чтобы завладеть умами и имуществом граждан, тем самым поработив Россию. Ни представители власти, ни основатель организации Сергей Мавроди не подтверждают данную теорию. Тем временем страну обуяла пандемия загадочного вируса. Ученные, проводившие эксперименты над субъектом, которого удалось изловить, выдвигают гипотезу: вирус поражает участки головного мозга, отвечающие за волю и мотивацию, заставляет человека становиться активным потребителем. Причем не чего-нибудь, а пресловутых акций МММ. Вирус активизируется после заката, общие симптомы весьма характерны для вампиризма: у больных не прощупывается пульс, деформируются зрачки, растут клыки, меняется рацион питания, — они предпочитают человеческую кровь обычной пище. С каждым днём улицы наводняют всё больше инфицированных. Они кусают друг друга в шею, таким способом распространяя вирус. Приснопамятный Сергей Мавроди отказывается от каких-либо комментариев. Президент России Борис Ельцин обеспокоен ситуаций в стране. В обращении к согражданам он заявил, что делается всё возможное по устранению причин пандемии, призвал не впадать в панику, запереть двери и форточки, не посещать общественные места. А также сохранить суверенность державы и не подаваться спекуляциям антироссийских структур. По мнению президента, наша армия располагает исчерпывающим военным оснащением и в состоянии оградить от нападок в случае необходимости его семью и всех обитателей Кремля. Как сообщил Борис Ельцин, цитирую: «Дорогие Россияне, это не конец света, понимаешь. А даже если конец, понимаешь, не волнуйтесь, я в безопасности и буду исполнять свои обязанности, понимаешь, даже после вашего конца!»
Чикатило приглушил радио. Его воротило от новостей. Бред. Миновав череду неприметных зданий, он выехал на какую-то площадь. Взгляд зацепился за ярко голубую постройку высотой в два этажа. Это была церковь. Разноцветные витражи, золотистые купола со шпилем, постер жизнерадостного Иисуса над аркообразным входом.
Массивная дубовая дверь заперта. Впрочем, может и нет. Чего гадать?
Чикатило припарковался на тротуаре (пешеходы сегодня всё равно испарились) и прошествовал к входу. Как истинный христианин, он счел своим долгом поставить свечу за упокой двух заблудших душ. Какие-никакие, а всё-таки люди. Хотя и шалавы. Он постучался, так, для самоуспокоения, и, когда никто не ответил, отпер дверь. Тяжелая, сволочь. Поднатужившись, Андрей Романович протиснулся внутрь. Освещение от витражей было скудным, церковь походила на забытую берлогу, нежели на храм. Он порылся в спецовке и нашел те спички, что однажды выручили из опасного положения. Чиркнул, зажег.
— Аля-улю, есть кто? Я с благими намерениями.
Он приблизился к алтарю и перекрестился под иконой. Пахло ладаном, древесиной и маслом. Чикатило взял свечу и поднёс к источнику огня.
— Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Что-то холодное упёрлось в загривок.
— Или в зад. В прямую кишку Сатаны. Грешники навечно сгинут в ней, переродившись в лаву раскалённого кала. Повернись-ка, сморчок, заценю твою будку.
Чикатило подчинился.
— Ой, ну и рожа, на говно похожа. Не иначе уркаган какой удостоил внимания. Хлеб да соль, товарищ.
— Тамбовский волк…
— Гландами не шурши. Это тебе не Америка. Калоприёмник раскрыл и воображаем, что ты на приёме у дантиста. И пошустрей, а то кариес отстрелю и сиськи кубиком нарежу.
Чикатило выполнил команду. Перед ним стоял гном, по-другому не назовешь. Микроскопический лысый мужичок лет пятидесяти с арбалетом в руках. Жиденькая с проседью бородка, смахивающая на облезлую крысу, которую расплющило по щекам. Во рту — черный частокол. На теле монашеская ряса. Если бы не рост, вылитый Петр Мамонов.
Прищурив красные зенки, он с подозрением осмотрел зев.
— Скажи «А».
— А.
— Скажи «Б».
— Б.
— С букварём у тебя в порядке. Клыков нет. А теперь объясни, откуда я тебя знаю? Ты не Чебурашка, но где-то мы встречались под голубыми небесами.
— Я…
— Головка от ***! Не мямли.
— Наверное, вы видели меня по телевизору.
— По телевизору, — вторил мужичек. Между гнилых пеньков что-то торчало. Он подцепил это языком и переправил за щеку, хрустя, как сухарём. — По какому каналу? ОРТ?
— Да не знаю! Может, и в газете прочитали…
— «Московский комсомолец» или «Аргументы и факты»?
— Господи!
— Не поминай имя Господа в суе, слизняк. Я так мыслю, таможенный контроль ты прошел. — Он отвёл арбалет. И подсунул пятерню. — Отец Лаврентий. Добро пожаловать в лоно церкви, сын мой.
— То есть как? То есть всё? Вы не спросите моё имя?
— На хера? Я буду звать тебя «петушок». Таких сексапилов, как ты, на зоне первыми по кругу пускают. Карусель без трусель называется.
Отец Лаврентий заржал, как мерин, обдав Чикатило мощным перегаром и дождиком слюны. Андрей Романович наморщил нос и пожалел, что запамятовал оружие в автомобиле. Мерзкий ублюдок, думал он, изучая арбалет и татуировки на костяшках пальцев, я тебе этот самотык в задницу засажу и выну через горло.
— Ну, колись, — молвил батюшка, — чего припёрся? Явно не грехи искупать. Храм Господень обшманать? Иконки прикарманить? Учти, я ветрогон за километр чую. Это тебе не Америка.
— За упокой свечу поставить, — насупился Чикатило. — Я не беспредельщик. Сам как будто не сидел?
— Ты меня не ровняй, козлодоев. Я такое повидал, — седина на мошонке. Ладно. Идём.
— Куда?
— За кудыкины горы. Подсобишь мне. На машине, да? Это хорошо. Всю осину израсходовал, надо смотаться на дачку обкорнать поленья. Тут близко, минут тридцать езды.
— Но…
— Крымское вино.
— Но…
— Кино и домино. Не гунди, шевели батонами, работничек.
— МНЕ НАДО СВЕЧКУ ПОСТАВИТЬ!
— Будешь перечить, я сам тебе свечку поставлю — ректально. — Он погладил арбалет. — Не беси меня, петушок.
Сопя носом и раздувая ноздри до невероятных размеров, Чикатило в очередной раз исполнил приказ.
* * *
— Что-то странное творится, — сказал Андрей Романович. — В окрестностях ни души, пустые машины да собачьи трупы. Вчера в продуктовом одна тётка пыталась укусить. Отрезал ей голову, так не унималась всю ночь. Я думал, люди без головы не живут. Короче, странная история.
— Да ты Нострадамус, — проснулся батюшка. — Открыл Америку через форточку! Естественно, они не брезгуют собаками.
— Кто?
— Хрен в пальто. Вампиры, кто ж еще. И тётка твоя — ихней породы.
— Разве вампиры существуют?
Батюшка выплюнул что-то в кулак (он жевал это всю дорогу, Чикатило устал слушать беспрерывный хруст) и пристально поглядел на Андрея Романовича.
— Дурак или притворяешься? Уж в новостях-то объявили, а ты еще не допёр? Это гребаное нашествие саранчи!
— Я не верю в вампиров.
— В Бога веришь, в вампиров — нет. Чем они хуже? Вера в Бога ничем не разнится от веры в упырей.
— Ну как же… Бог — это истина, создатель всего сущего, вампиры — вымысел, досужие сказки.
— Всё это одна и та же сраная сказка, сын мой. Можешь цитировать меня на Страшном Суде.
— Вы богохульник, отче.
— Я трезвый христианин, сынок. Я не хочу, чтоб мне откусили член. Аминь. — Отец Лаврентий затих. Достал из-за пазухи полулитровую баночку с чем-то серо-зеленым, снял крышку и вытряхнул несколько штук за щеку. Возобновился знакомый хруст. — Если собираешься выкарабкаться из этой передряги живым-здоровым, держись меня, петушок. Иначе — кирдык. Гарантирую. Кстати, вот здесь крутани на обочину.
Они покинули городскую черту, достигли окраин. Кругом одноэтажные деревенские избушки, огражденные зелеными заборами, сараи и гаражи, узкие безлюдные улочки, трупы куриц вместо собак. Чикатило притормозил напротив железного киоска с вывеской МЕЧТА. Окошко разбито, на желтой стенке кровавые разводы.
— Как просто спутать мечту и сортир, — кивнул отец Лаврентий и захлопнул дверцу снаружи. Андрей Романович последовал его примеру.
— Жрать охота, — сказал он. — Может, угостите?
— Говно вопрос.
Батюшка протянул банку, насыпал увесистую жменю. Чикатило лизнул ладонь, прожевал. На вид то ли семечки кабака, то ли дроблёные орехи.
— Вкусно. Это чо?
— Солёные кузнечики. — Чикатило поперхнулся. Отец Лаврентий расплылся в улыбке. — Добавку давать?
— Нет, спасибо. Потерплю.
— Твоя прерогатива. — Они стояли возле типичного бело-голубого домика с двускатной крышей. Чикатило тупился на шифер и трубу от печки, ностальгируя по детству. Священник воткнул огрызок проволоки в отверстие зеленой калитки и клацнул щеколдой. — Времени в обрез. Пора за работу. Надо успеть до заката, приятель, после — мы мертвецы.
* * *
Отец Лаврентий завёл будильник на пять. Других часов в доме не водилось.
— Вампиры стремаются ультрафиолета, от него у очкодёров интенсивный загар, — осведомил батюшка, — или просто стыдятся разгуливать днём. Я б сам застеснялся с такой-то саблезубой заточкой. Что-то в этом роде, короче, хотя никто доподлинно не знает. В пять солнце медленно клониться к горизонту, в шесть уже темно. Сумерки. За час необходимо вернуться обратно.
— Очень полезная информация, — тявкнул Чикатило и вставил свои пять копеек: — А еще они шугаются от чеснока. И распятий. Вот.
— Да ты ходячая энциклопедия, засранец, — констатировал отец Лаврентий. — Как мне с тобой повезло!
Из пыльного, провонявшегося влажными матрацами, мышиным помётом и пауками сарайчика они натаскали во двор штук сто отсыревших поленьев. Работа спорилась. Отец Лаврентий расщеплял деревяшки топором, а Чикатило уносил обломки на веранду и, обеспеченный полным комплектов ножей и пилок, шлифовал колья. Он заострял концы, уповая на то, что всё равно не имел определенных планов на сегодня. Почему бы и не постругать осиновые колья? Может, городок действительно захватили вампиры. Как-то его знакомый упал с пятого этажа и, пока ехала скорая, нашел пять рублей. В жизни много сверхъестественного.
Выдохшись через часа полтора беспрестанной трудовой деятельности, батюшка нанёс визит в дом, так сказать, выполнить контроль качества. Чикатило снял обувь и поначалу принял недовольную гримасу святого отца за реакцию на бронебойный аромат носков.
— Иисус на палочке! Шо ж ты продукт переводишь?
Чикатило умыкнул целое полено и трансформировал его в произведение искусства. Статуэтка была не окончена, однако уже по самим контурам священник определил: это слоник. Слоник с выпирающим прямо конусовидным хоботком.
— Детство в жопе играет? Это ж тебе не Америка! Шо за ****тилия?
— Надо, — оправдался Андрей Романович и прижал деревяшку к груди, словно кормящая мать ребенка. — Это талисман. Он отведёт от нас беду.
— Это ярко выраженная гебефрения. — Батюшка вздохнул. — Ладно, обеденный перерыв. Как сказал Омар Хайям: «А ну его к ху…»
— Вы настоящий интеллигент.
— Бывает, чо там.
Отец Лаврентий послал Чикатило на огород собрать помидоров, огурцов и петрушки, а сам занялся картошкой. Начистив и поджарив её на электрической плитке (газ в поселке числился предметом роскоши), он сварганил овощной салатик. Они устроились в комнате, в которой стоял какой-то особенный запах, какой бывает исключительно в деревенских избушках. На стол плюхнулся бутыль первача, найденный под кроватью. Мутная жидкость за стеклом, гармонично сочетаясь с крестьянской пищей, перекочевала в желудки. Отец Лаврентий похрюкивал, как свинья, и строил гротескные морды. Андрей Романович элегантно транспортировал еду вилочкой в рот, точно аристократ в десятом поколении. Он обнюхивал самогон перед поглощением, будто коллекционное Шато Латур 1855 года.
На стенах вместе с иконами висели плакаты рок-звёзд. Чикатило не разбирался в современной музыке, но бегло прочел пару слов. ОЗЗИ ОСБОРН, ГАНС-Н-РОУЗЕС, МЕТАЛИКА. Чавкая картошкой, батюшка зафиксировал его интерес и тихо произнес:
— В металле шаришь?
— А?
— Ну, какие группы слушаешь? Айрон Мэйдан там, Джудас Прист…
— О, нет, я ретроград. Предпочитаю классику: Бах, Бетховен, Вивальди.
— Ясно. Шопен-мопен. Сплошная Америка. В общем, в музыке ты не шаришь. — Отец Лаврентий отставил еду и нажал клавишу черного кассетного магнитофона. «АЭЛИТА-102» прочел Чикатило на передней панели. — Это поправимо.
Из колонки грянул собачий лай, жужжание то ли бензопилы, то ли дрели, и грохот наковальни. Андрей Романович поперхнулся помидором.
— О да, крошка, — сказал священник, покачивая бедрами, — чувствуешь это? Будто сквозь тебя прогнали заряд электротока! Твою мать, это лавина необузданной энергии! Так бы и отфутболил ща парочку гопарей.
Чикатило зарделся. Он не привык к столь откровенным проявлениям эмоций. Отец Лаврентий, возбужденный лаем собак, скакал по комнате, как обезьянка-капуцин по клетке. Он махал лысиной туда-сюда, пока не приложился темечком об шкаф. После чего выругался и снова оседлал скамейку.
— Странная у вас музыка, — сказал Андрей Романович без тени улыбки.
— Фильтруй базар, козюля. Это SLAYER 86-го! Reign in Blood это тебе не Моцарт с Паваротти. Трахни меня в зад, если это не так!
— Я ни при чем.
Внезапно батюшка поник, как пианист от геморроя.
Где-то на веранде звенел будильник.
* * *
— Что за фигня? Не может же…
Отец Лаврентий вскочил, как ошпаренный, и выглянул в окошко. Может. Более того, улицу затопил багряный закат. — Сдается, часовой механизм сыграл с вами злую шутку, — скромно отметил Чикатило и опрокинул рюмку. — Никогда не доверяй советским будильникам, если город оккупировали вампиры.
— Зашторь слюнявчик, не до тебя. Чего развалился?
— Я еще картошку не доел.
— В следующий раз дохаваешь. Поднимай тухес.
А будильник всё злорадствовал, заливался ехидным металлическим хохотом. Отец Лаврентий вышвырнул предателя за забор, согнулся в три погибели, чтобы набрать охапку кольев, и отдал распоряжение:
— Хватай сколько можешь и тащи в машину. Шевели батонами! Резче, резче!
Оранжевый диск солнца стремительно ускользал за горизонт. Короткий промежуток над поверхностью мелькала ослепительная верхушка, однако через мгновенье она растворилась совсем. Деревню окутал мрак, явив во тьме свои создания.
— Благо лесополоса рядом, — тараторил отец Лаврентий, — с божьей помощью запасся.
— Если б он и с доставкой помог…
— Шо?
— Ничего.
Они напичкали багажник и заднее сиденье. Обитые красной тканью кресла были доверху складированы белыми сучками. Чикатило отёр испарину.
— Всё? Вроде управились.
— Хотел еще поленьев подбросить, да некогда. Надо дом забаррикадировать от мародёров. Тырить-то нечего, но если какая-то бляха нагадит мне на койку, я до веку не сотру говняного позора!
— Думаете, кто-то выжил?
— Бог с тобой. — Батюшка перекрестился. — Но вампиры тоже воруют и срут. Нагадить живым — это ж святое.
— Як нэ зъим, то понадкушую.
— Шо?
— Украинская пословица. Хотя в данном контексте она приобретает некий копрофилический оттенок.
— Да ты философ! Фома Аквинский. — Отец Лаврентий замер. — Слыхал?
— Кого?
— Шорох.
С правого боку от дома по аллейке мчался мальчик на велосипеде. Зеленая клетчатая рубашка, бежевые шорты. Надо лбом пышный соломенный чубчик. Вздымая клубы пыли, он заскрипел шинами, почти врезавшись в автомобиль.
— Эй, старперы, прикурить не найдётся?
— Я те щас прикурю, сявка, — сказал отец Лаврентий. — Рули отсюда, а то в попе появится осиновый фитилёк.
— Отсоси мой тухлый член, — отчеканил мальчик. — Рясу нацепил и типа крутой?
Священник обомлел. Он ринулся в салон за арбалетом, но поздно: юный полиглот зажал зубами по мизинцу и свистнул так, что у обоих онемели уши. Чикатило ощутил, как вибрируют барабанные перепонки. Его буравили кошачьи зрачки пацанёнка.
— Тебе кранты, папаша. Пиши завещание.
Паршивец ухмыльнулся, обнажив слюнявые клыки. Отец Лаврентий выпустил стрелу. Горло парнишки словно прошила деревянная спица.
— Пидор гнойный, — прохрипел мальчишка. — Ща пацаны подтянуться, разберемся.
— От пидора слышу, — сказал батюшка и помахал ладошкой.
Чикатило умостил задницу в кресло и включил зажигание. Мотор чихнул, как простуженная кошка, и с третьей попытки загудел. Отец Лаврентий, находясь наполовину в салоне, наполовину снаружи, кривлялся и конструировал пальцами какие-то одному ему известные знаки, наверное, аналоги православной дули. Жигулёнок тронулся с места. Священник завопил.
— Японские куранты! Да обожди ж секунду! Это ж тебе не Америка! Кто так водит?
— Фома Аквинский, — буркнул Андрей Романович и покосился на зеркало заднего вида. То, что там отражалось, ему совсем не понравилось. За спиной мерзопакостного гадёныша облако пыли выплюнуло еще три велосипеда. Верхом на них восседали бритоголовые качки в темно-синих спортивных костюмах «Адидас». До боли знакомые белые линии плясали в сумерках, как ниточки кукольных скелетов, кончаясь ступнями в белых кроссовках. Краснощекие мины не излучали никаких эмоций, зато в глазах, затененных широкими бычьими лбами, читалась холодная сталь. Мы четкие пацаны, с нами не шутят. Сделал западло, отвечай за базар.
Андрей Романович выжал до упора газ. Батюшка барахтался из стороны в сторону, матеря всех на чем свет стоит. Машина сиганула на проселочную дорогу, оставив позади шлейф сизого дыма. Упыри не отставали. Как выяснилось, не так легко оторваться от велосипеда.
— Опасность с правого фланга, — сказал Чикатило.
— С какого фланга? — Отец Лаврентий по-прежнему возился с дверцей. Неожиданно его накрыла тень. Представитель сельской интеллигопции затмил первые проблески луны. — А, вижу. И шо это за черт? Сгинь, нечистая! Изиды в ад, домой, к жене и детям!
Мордоворот сверкнул клыками. В глазах неописуемый восторг, будто у человека, вернувшего деньги со сберкнижки. Его забавляли эти догонялки.
— Алле, отче, — одернул Чикатило, — ну вы дверь-то притворите наконец! Мне в лысину дует!
Не тут-то было: едва пронюхав сей маневр, упырь вцепился в дверцу мертвой хваткой. Для приличия батюшка натужился разок и сразу сдался. Нецелесообразно трачу силы, подумал он, и в ход пошли уловки интеллекта.
— Настало время для молитвы.
Отец Лаврентий навел на супостата золотой нагрудный крест и зычным голосом изрек:
— И вошел Иисус в чертоги Серафима, и было ему видение: Змий крадущийся, ползущий из греховных одеяний Серафима, жаждущий мужеложства и разврата. И воззрился Христос в глаз Змия единственный, испепеляя Божьей немилостью. «Именем Господа повелеваю тебе: увянь!» И стало так. Отсох Змий и пал ниц пред волею Его, святой и благочестивой. Аминь». Послание Корефанам, стих 12, строка 13, бумага офсетная с коричневыми следами.
Вампир, постриженный под ежик, разинул пасть, исторгнув не то собачий, не то крысиный скулящий писк. Мутно-желтые глаза — шары для боулинга — увечились на три порядка. Так шокирован мужчина, которому пощекотали яйца кактусом.
Не вытерпев ораторского мастерства отца Лаврентия, упырь сошел с дистанции и вмазался в дерево.
— Какие-то странные у вас молитвы, — сказал Чикатило.
— Это неизданное, из секретных архивов, — поделился священник. — «НОВАЯ ОТРЕДАКТИРОВАННАЯ БИБЛИЯ ВАРГА ВИКЕРНЕСА».
— Никогда не слышал прежде.
В окно впихнулась лапа. Она сдавила Чикатило горло, как только тот окончил фразу. От растущего давления ему показалось, сейчас выскочит адамово яблоко и налипнет на лобовое стекло. Андрей Романович порыскал под сиденьем, нашел свой ТТ и прострелил вампиру око.
— Сошел с дистанции второй, — пропел он, вытирая чужую кровь с небритой щеки.
— Ух ты, — сказал отец Лаврентий. — Занятная штука. Где взял?
— Где взял, там уже нет.
Взорвалось заднее окно. Салон засыпал град осколков.
— Сучье вымя, они камнями швыряются! — Ломтик красного кирпича угодил батюшке в висок. По коже змеилась алая струйка. Он облокотился на спинку кресла и нацелил арбалет. В заднем окне маячила довольная физия третьего вампира. Он почти впритык подобрался к жигулёнку. — Ой, чо-то мне нехорошо. Вертолёты, блин, и картинка двоиться.
— И вы не зарядили арбалет.
— Эдакая оказия, забыл. А стрел-то у меня — ку-ку. Почему я не сказал тебе настругать партийку?
— Потому что вы старый пердун, — сказал Чикатило, сделав контрольный выстрел. Не то чтобы это прекратило погоню, но преследователь на миг отвлёкся, улучив возможность приобщиться к индийской культуре, и обзавелся огнестрельной чандрой. — Вот сволочь, не отстаёт! Дайте-ка протестировать ваш аппарат.
Упырь очухался и приготовился метнуть следующий снаряд. Чикатило пошарил на заднем сиденье, свободной рукой управляя машиной. Нащупал тоненький сучок и зарядил арбалет. Второй кирпич грохнулся на приборный щит, сокрушив одометр.
— Сука, — сказал Чикатило. — Я тебе покидаюсь. Я тебе так палку кину, очко капроновыми нитками зашивать придётся!
— В грудь, целься в грудь, прямо в сердце, — причитал отец Лаврентий. — Мочи вампирское отродье!
Машина виляла, будто хвост счастливой собаки. Чикатило прицелился и выпустил стрелу. Колышек пронзил вампира в области живота. На полном ходу он катапультировался с велосипеда.
— В яблочко! Третий сошел с дистанции.
— В сердце попал?
— А черт его знает. Ни фига не видно. По крайней мере, одним гопником меньше.
На выезде из посёлка их ожидал другой сюрприз. Гостеприимство у местных жителей в крови. Посему они сплотились и устроили батюшке и его ученику если не радушный приём, то, бесспорно, душевное расставание. Живая цепочка из старожилов и молодежи стушевалась на дороге, преградив путь к отступлению. Какой-то мужичек для плотности стены даже притарабанил тачку с навозом. Кровососущие говнюки галдели, как средневековые ротозеи, высыпавшие на площадь, где проводится казнь. Крови и мяса — вот он, девиз крестьян двадцатого века.
— Отче, у вас припасена молитва на подобный случай?
Губы батюшки покривила усмешка.
— Припасена. Кишки на капоте — Божий инструмент в работе. ДАВИ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ, СТАРИКОВ ПРИПРЯЧЕМ НА ЗАКУСКУ!
— Почему?
— Они медленно бегают. Гони во весь опор, каналья! — Ветерок растрепал седую бородку и пучок уцелевших волосинок на плешке батюшки. Чикатило выжал газ. Отец Лаврентий запрокинул голову, показал «козу» и что есть мочи завизжал: — Йих-хаааааа! Последний раз я так веселился в 69-ом!
— А что было в 69-ом? Вудсток?
— Я отпердолил свою сестру и она выродила тройню!
Стрелка спидометра достигла критической отметки. Автомобиль грозился уйти в гиперпространство. Ну, или разделиться на сегменты. Толпа и не думала отступать. Напротив, Чикатило услышал призывные вопли. Он крутанул руль вправо и двое упырей совершили пируэт над крышей. Затем влево и на капоте обосновался тот самый мужичек, что приволок навоз. Лобовое стекло покрылось свежей паутиной и зигзагами трещин. Андрей Романович строго соблюдал процедуру: крутя руль туда-сюда, он протаранил в толпе кровавую тропинку. Вокруг парили кричащие лица, трещали сломанные кости, салон усеяли ошметки плоти и пригоршни зубов. К боковому окошку приклеился чей-то глаз. Кровь хлестала, как из фонтана.
Когда Чикатило вновь беспрепятственно колесил по грунтовке, позади стопками валялись изувеченные трупы. Хотя это не совсем так: они подавали признаки жизни, шевеля конечностями, пытались встать. Те, кто не очутился под колёсами, помогал покалеченным ублюдкам подняться на ноги. Вскоре семейка уродцев снова была в сборе и, голося, продолжила догонять автомобиль.
— Это вам не Америка! — крикнул в разбитое окно отец Лаврентий и продемонстрировал кукиш.
* * *
Поговорим о сексе. В частности, об оргазме. Важная тема для меня, ведь я — сексуальный маньяк. Причем заметьте: то, что я сексуальный, сказал не я, — это признал суд, нельзя не считаться с его мнением.
Общество отвергает нас, насильников и извращенцев, душегубов и прелюбодеев. Оно не стремиться понять, вникнуть в наши чаяния и беды, оно презрительно задирает нос и говорит своё непреклонное «фи» любым отклонениям от нормы. Для социума мы — не люди, для него мы нечто вроде зараженных бешенством животных, которых, не смотря ни на что, нужно истребить.
Общество бережно относиться к своим оргазмам. Его оргазмы защищены законом, вероисповеданием и моральными догмами. Когда же дело касается оргазмов, выходящих за рамки, установленные этими инстанциями, это болезнь. Так думают они, но не мы, брошенные на произвол судьбы, забитые и заплеванные одиночки. Чем оргазм среднестатистического гражданина важнее оргазма маньяка, насилующего и убивающего свою жертву? Почему они могут заниматься сексом в своих тёплых и уютных квартирках, в подворотнях, на пляжах и в туалетах, получая гарантированную законом порцию эйфории, в то время как мы должны прятаться в мрачных, безлюдных местах в надежде удовлетворить свои нужды?
Господа убийцы, насильники, некрофилы и педофилы, я обращаюсь в первую очередь к вам. Наши права попираются, но все об этом молчат. Общество прикрывается верой, мол, это грех, но разве Господь не дал нам от рождения те же права, что и всем, в том числе и право на оргазм? Меня зовут Андрей Романович Чикатило, и я не собираюсь сдерживать свои инстинкты и прожить жизнь отшельником. Подавление глубинных желаний, базовых вожделений, ведет к депрессии. Депрессия — это смерть. Я не уверен, что Господь наш Всемогущий и сын Его Иисус Христос мечтают о моей кончине. Для этого нам и даны дары Его — девочки и мальчики, парни и девушки, бабушки и дедушки.
* * *
— И что будет делать с этим добром? — сказал Чикатило.
Отец Лаврентий сканировал улицы туманным взором, час от часу погружаясь в кратковременное забытье. Веки захлопывались наполовину, при этом храпел он, как грузчик, извергая из носа восточные мелодии и клейкие сопли.
— А? Ну… что делать, что делать. Щи варить. Завтра днём, когда очкодёры сховаются в гробы, или что у них там, короче, почемчикуем на охоту. Обычно их легко вычислить по окнам: они запираются в своей конуре и закрывают ставни, вешают тяжелые портьеры. Шлюхины детки. У кого есть подвал, кучкуются там. Я уже сделал три ходки, замочил 17 членососов, но вот засада — кончился инвентарь.
— И всё? Это ваш план?
— Ну да. А ты что хотел? Кролика из жопы? Чудес не бывает, петушок, смирись.
Жигулёнок плёлся, как таракан под дихлофосом. Мертвенно-бледная луна созерцала пустоту ночных улиц, подобно оку слепца. Не стрекочут надоедливые сверчки, не воют сирены скорой помощи. Абсолютный вакуум.
— Ну, может, вы знаете какое-то заклятье, изгоняющее вампиров?
Батюшка расхохотался.
— Ну, ты простой, как хозяйственное мыло! Я священник, а не Юрий Куклачев. Если гора не идет к Магомеду, то старый педик шкандыбает к горе. Сечешь? То бишь, Господь передал нам собственный промысел, мы обязаны САМИ очистить город от скверны, и в этом я вижу мою земную миссию.
— А свалить куда-нибудь не думали?
— Никогда. Я не позволю, чтоб в моём городе вершилось сракоблудие. — Пауза. — Да и куда валить? Говнюки повсюду. Эх, был бы с нами Гоша Лавкрафт, он-то шарил в оккультизме. Он бы направил наши непросветленные мещанские умы в конструктивное русло.
— Кореш ваш, по зоне?
— Кто?
— Ну, этот, Гоша…
— А ты, мать его за ногу, профессор. Писатель это!
— А-а-а. Так в чем загвоздка? Адреса нет? Поищем.
— Ой, не беси меня, петушок.
— Ну, извините. Я классику люблю: Марко Вовчок, Иван Франко, Леся Украинка.
— Ша. Приглуши мотор.
Жигулёнок замер, затих мотор, погасли фары. Нечто вроде первомайской демонстрации происходило посреди улицы. Толпа, скандируя три буквы, промаршировала мимо автомобиля.
— MMM! MMM! MMM! СЛАВА ПОВЕЛИТЕЛЮ! СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА ПОВЕЛИТЕЛЮ! СЛАВА! СЛАВА! МММ…
Отец Лаврентий поковырял в носу, замарал соплёй мантию.
— Это чо, гимн солидарности трудящихся? Чо они воркуют, не пойму.
— МММ — финансовая пирамида, — сказал Андрей Романович. — Сергей Мавроди. Вот кто нам нужен.
— Ты щас о чем?
— А вы, святой отец, новости тоже не тем органом внимали. Вирус, попадая в кровь через укус, вызывает зависимость и заставляет человека скупать акции организации, основателем которой является не кто иной, как вышеуказанный товарищ. Это ж вам не Америка. Сечете, о чем я?
— Типа он что-то знает?
— Типа он знает ВСЁ. Он и есть Повелитель.
Мотор опять заурчал, полыхнули фары. Автомобиль вынырнул из тёмных закутков и прошуршал по площади к входу в церковь.
— Ладно, это всё вилами по воде писано, — сказал батюшка. — Завтра будет день, будет белка и свисток. На данном этапе организм требует придавить раскладушку и хорошенько покемарить.
Сняв с двери амбарный замок (отец Лаврентий, ко всему, страдал паранойей), он зажег свечи; они перенесли колья в церковь. Священник занял раскладушку, которая пылилась под витражами, Чикатило примостился у алтаря, подложив под голову спецовку. Они храпели в унисон и обоих в течении ночи навещали кошмары.
Страна, пораженная пандемией вампиризма, провалилась в беспокойный сон. Немногочисленные уцелевшие со страхом притаились в щелях, как крысы. Что будет завтра, оставалось только гадать.
* * *
Комната напоминала подсобное помещение библиотеки, в котором не убирались лет сто. Потолок в трещинах, по углам сетки паутины. Стены сплошь заставлены стеллажами с пухлыми фолиантами. Пыльные стопки книг на полу и на подоконнике, сквозь окно пробивается слепящий дневной свет. Хотя не такой уж слепящий — стекло, как и мебель, замызгано слоем серого налёта и паутиной. За дубовым письменным столом сидел человек. Расслабленная, непринужденная поза и мёртвый безучастный взгляд. Он гладил серого в черную полоску котёнка, и тот тихонько мурчал, как моторчик заводной игрушки. Это был долговязый мужчина ростом около двух метров, облаченный в черный пиджак и белую рубашку с галстуком. Лицо вытянутое, с крысиными чертами, бледное, словно нарисовано мелом. Уши, как вареники, волосы зачесаны на пробор. На носу утонченные очки в проволочной оправе.
— Good morning, reverend. I am Howard Phillips Lovecraft. And I will try to help you.
Отец Лаврентий ощупал раскладушку, затем одежду и лысину. Ущипнул бородку. Не сон. Но разве это может быть взаправду? Какой-то малахольный замкнул его в сарае с кипой древних книг, а сам уселся за столом и гунявит что-то не по-русски. Еще и над животным издевается. Бывали, конечно, времена, когда отец Лаврентий, накурившись анаши и полистав томик Карла Маркса, стартовал с космодрома «Байконур» на корабле «Восток», допытываясь у Гагарина, почему тот в скафандре, а ему, кроме трусов, ничего не выдали. Однако времена те канули в Лету раньше, чем у батюшки поседел лобок.
— Слышь, фраер, потише себя ведем, да? Тут люди вообще-то спят.
— You must find Necronomicon, — сказал незнакомец. Его невозмутимости могли позавидовать бронированные двери. — This book is answer to your questions. Only Necronomicon can stop evil motherfucker Mavrody. So hurry! Get up your ass and begin the searching.
— Ты че, шибко козырный, да? Я таких, как ты, на киче пачками у параши раком ставил. Тебе черным по русскому сказано: завали!
Мужчина в пиджаке вздохнул и жеманно коснулся лба.
— Oh, shit, stupid Russian priests. They never listen to American classics.
Отец Лаврентий приподнялся на локте.
— Борзометр у тя, вижу, зашкаливает. Ничего, ща я те иерихонскую трубу-то прочищу русской трубочисткой, такой, знаешь, с погремушками?
— Ты лох, — мяукнул котёнок. Услышанное повергло батюшку в прострацию. Никогда еще ни при каких обстоятельствах котята, мурчащие на руках у незнакомого типа, не унижали его достоинство, употребляя жаргонные фразочки. Обидно, знаете ли. — Тебе, фуфел ты духовно обнищавший, говорят: пойди на Еврейское кладбище и найди Некрономикон. Книга захоронена в могиле некогда знаменитого колдуна и прорицателя по имени Изя Мефистофель. Тринадцатый ряд, участок 28. Андерстэнд, дятел?
Животное взглянуло на хозяина, предвкушая одобрение. Незнакомец плавно кивнул, и котенок снова устремил зеленые глаза к ошарашенному священнику.
— Скажи спасибо, что я проходил стажировку в России, иначе шиш тебе, а не сурдоперевод.
Отец Лаврентий окончательно утратил дар речи. Горло воспроизводило лишь нечленораздельное кваканье.
— Remember: I do it only for my fans, — добавил незнакомец.
* * *
12 июня, 2012 - ...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...