0100 тысяч

(2004)




ПРЕДИСЛОВИЕ


Все началось с того, что я пошел за пивом.
Да что вы все гогочете – «у тебя всегда так начинается». Да, блин, когда же ЭТО могло со мной случится?  Только, когда я пошел за пивом. Это звучит так громко – «за пивом». Это – для Нинки. А что я делаю в то время – брожу ль среди улиц шумных, иль с мужиками в саду, иль по-настоящему за пивом – это уж мое дело.

Представляете, если бы я сказал – «за молоком». Или «за тортом»... Поднимет меня на смех любая курица дворовая. Любой котяра рассмеется в свои усы. А псы – те уж затявкают так, что на спине моей напишется «Ушел за тортом. Идет. Все еще идет. Послали.»
«За картошкой» – тоже ничего.
«За грибами» – тоже неплохо. Маслятами!.. Белыми... Красными... Лишь бы не отравиться этими цветными.
«За зарплатой» – лучше всего, да кто только поверит, что можно так часто ходить.
Поэтому ¬– «пиво» как раз в дырочку. То, что доктор нам отрезал...

Ну, блин, пошел я за пивом тогда по-настоящему.
На дело, так сказать.
Достала меня Нинка – не любит она, когда тихо. Или телик слушает или радио врубит так, что, хошь не хошь, а за горячей десяткой хитов уследишь. Или сыну вложит. Он у меня, блин, школьник. А Нинка, жена, все его мучает. «Чего задали?» Так, ведь, ему задали, а она его мучает, ломает. Он, бедный, в бокс записаться хочет, а она ему жизнь курочит. «Чего задали?»
Вот и тогда тоже начала она на сына наезжать. И в это же самое время у нее на кухне что-то убежало. И она бросилась догонять, видно.
Я Пашу на улицу услал. «Иди, – говорю. – Вспомнишь ты мне потом мою доброту.» А сам сел тихо-тихо так у окошка и думать стал.




ГЛАВА 1

«Нужен был третий.
 Поэтому взяли четвертого.»
(незабываемый парадокс Толика)



Люблю я это время. Оно как-то незаметно ко мне приходит. Говоришь что-нибудь в компании с мужиками, и, вдруг – рраз! – и думать начинаешь. Ребята смеются. Но не зло. Они знают – я ТАКОЙ. Сделали меня таким мамка и папка. Родился я, блин, ТАКИМ.
А зачем?  Кто знает?
Вот Пашку мы с Нинкой сделали. А для ЧЕГО?  Не будет он географом и тычинку с пестиком не найдет. И Менделеевым не будет с его таблицей умножения. И не будет у него и таблицы деления. И Лобачевским не станет. И киевское «Динамо» не изобретет. И не нужно ему все это обязательное.
Пусть бы еще и не взрослел так быстро...
Или наоборот...

А Нинка вот – ТАКАЯ. И люблю я ее именно за эту характеристку.
А за другую характеристику пусть бледи цепляются...

И мужики надо мной не смеются. Они, ведь, тоже разные совсем, хоть и курочили нас одинаково.
Николаша – тот смажет кручок своей удочки херней какой-то, плюнет на него, сморкнется, и (глядь!) рыба с того берега аж в очередь становится, чтоб только ему отдаться!
Петруша – тот все в политика понимает и разбирает. Ну, какого ему хрена разборки в Мандустане?  А как начнет нам рассказывать и объяснять, так замолчишь и сочувствием обольешься. ...«так и так, мол, один продался американцем (знают же, что нам продаться никак нельзя), а другой просто решил народ свой ободрать (знаем и эту сволочь!), а третий террористом стал на хрен (лучше бы в трактористы пошел, говнюк, славы захотел посмертной)»... И как эта каша заварилась, и зачем в мадридском дворе тайны водятся, и какая поедень с Эстонией, и какая мутотень с Японией – ничто не скроется от пытливого ока. Только он за правило взял интересоваться лишь зарубежной жизнью, а про нашу берлогу – молчок. Мы его напаивали не раз, на «слабо» брали – молчит. Может, не знает...
А еще есть – Вован и Сеня. Костя есть из Чикаги. И тот же Бизон с соседнего магазина. Каждый из них – такая серая личность, что все мозги наружу торчат. И у каждого – медаль за освобождение Чернобыля!
А про Васю, друга моего – люди песни слагают. Нецензурные.

Тихо, тихо, мужики! Ну, погодите!  Я вам все объясню сначала.
Я бы мог начать с моего рождения или, блин, с того места, как «Аврора» пукнула, да только, поверьте, ребята, все здесь неспроста рассказано. Любая история имеет начало, хульминацию и благополучный конец вам в европу, придурки.
Ладно вам обижаться. Лучше молчите, я вам тогда ни одного слова обидного не скажу. Хорошо?  Вот, вам и пакт Гитлера с Риббентропом...





ГЛАВА 2

И чего, родные мне, в жизни остается?
Пятьдесят гондонов?  Или... двадцать пять?
Если нам не слюбится, значит – не споется,
И на сексофоне уж больше не сыграть...
А сыграем с прикупом, расстучимся бубнами,
Пики нам воткнутся поперек кровей,
А потом прикинемся, покрестимся, будто-бы...
Ах, не надо, сволочи, мне ласковых червей!
Ах, не надо, сво-ло-чи, голодненьких червей...

И чего, родные, мне в жизни остается?
Три ведра водяры? Два ведра... икры?
По ночам мне снятся милые все лица.
По ночам приходят милые воры.
И они уносят все мои печали.
И они уносят все мои мечты.
А потом уходят в ****ые дали...
Ах, пустите, сволочи, в райские сады!
Ах, пустите, сво-ло-чи, в райский сады...

И чего, родные, мне в жизни остается?
И чего, родные, мне в жизни не везет?
Вздумал утопиться я – триппер так польется.
Вздумалось повеситься – пуля не берет.
И зачем мне будущее – на хрена оно мне?
И зачем мне прошлое – я же не еврей.
Прожигаю день-другой лупою говенною...
Ах, налейте, сволочи, мне солнечных лучей!
Ах, налейте, сво-ло-чи, мне солнечных лучей...
(Вопросительная песня)



Короче, день был хороший, майский.
Я задумался и в окошко уставился.
А Нинка тут выходит из кухни злая-злая (видно, не догнала) и очень так нахально радио щелк!
«Я тебя люблю-ю-ю-ю,
А ты меня не очень...
О-о-о! О-О-о! о-О-О!»
Ну, тля, понеслось!  Концерт по заявкам!  Кто такие заявки дает!?  Убил бы. Не сразу, а по кусочкам!
«Хорошо, – говорю я Нинке. – Один ноль в твою пользу. Я за пивом пошел.»
Ну, я не я, если не сровняю. С землей.

Да что же все время смотреть на них, как на самую слабую и самую, у-у-у, прекрасную половину человечества. У нас на заводе тетя Шура, так та двух мужиков грудями удерживает!  Оп-па и гвоздец!..  А рельсы кто кладет?  Где у них слабинка? И где прекрасность?.. А шлифовальщицы 15-го разряда?.. А депутатки эти?.. А моржихи?.. И потом эти... которые в избу заходят внезапно... подожгут, зайдут и спросят: «Ну, кто еще хочет комиссарских харчей?»

Короче, не хрен их баловать! Они нас балуют?

Пошел я на улицу, перешел на другую сторону, подошел к развилке и задумался, как Попович какой-то. Перед запуском в космос.
Что делать? 
Куда идем? 
Куда катимся?
И мысли как-то просветлили меня.
Уставился я на афишу концертную и, помню, все время одну строку читаю – «исполнитель русских народных песен Костакурдис». И чего-то понять никак не могу в этой жизни. Разлад случился со мной. Короткое замыкание. Или очень длинное.
Если бы прочел «...песен Шляйфман» или «... песен Пугачев-Разин», а тут – вдруг Костакурдис!  Что-то случилось в песенном королевстве?  Разлад. Замыкание. Перемена жизни, как навысшая мера указания.

И тут
подходит ко мне мужичок нахальный в куртяшке кожаной и говорит, как бы между прочим: «Привет.»
– Привет. – Отвечаю ему не спеша.
– Ждешь? – Спрашивает.
– Жду. – А сам все оторваться не могу глазами от этого «исполнителя» на стене.
Мужичок взгляд мой перехватил – ему за спину. Курточку расправляет плечами.
– Чего ждешь?
– Да тебя жду. (И чего это я ляпнул?)
– Серому привет. – Улыбается и пакет свой протягивает.
Я беру и все также за спину ему гляжу.
– Все, что ль? – Спрашиваю.
Он достает маленький сверток из-за пазухи и в руку мне кладет.
Стоим.
Молчим.
– Ну, пока. – Я ему сказал.
Он, как по команде, развернулся от меня и – прыг! – в машину рядом-стоящую. По газам, и растаяли, как водка в пиве.
Я, как осел замкнутый, начинаю смотреть по сторонам. А вокруг – жизнь кипит, текет куды хочет, и всем абсолютно наврать на то, что тут со мной творилось.
Так оно и есть.
Жизнь безразлична, как толстый майор – полковника не всосать, а здесь и так хорошо...

А дальше – я пошел за пивом.




ГЛАВА 3

«И мы смотрели друг на друга.
Глаза в глаза.
Рот в рот.»
(Оскар Уайльд-Билль-Дамм)



Сел красиво. Две бутылочки запотевшие. Салатик – две морковки, три листа, яичком придавленные. Кусочек хлеба для понта. И еще вилка.
Если просто хочется или лето пришло, то я – на улице. А как посидеть затянет, да не просто ТАК, а, как человек, существо, блин, высшее, венец творения – это как раз сюда.
«У Аленушки».
На самом деле названия нет, или что-то вроде «В дорогу».
Или «Напевы России». Или «Фотоателье».
А назвал народ эту богадельню «У Аленушки» потому...
Тут сразу в одно слово не вставишь. Здесь – ИСТОРИЯ нужна.

В тысяча девятьсот... каком-то году до нашей жириновской эры – еще при Горбатом – открывали этот пивнячок с шумом.
«Даешь культурное пьянство».
«Больше дешевых товаров, особенно, вина».
«Правильной дорогой ползешь, товарищ».
Все пришли на открытие. Даже в галстуках.
Шум да почести разные.
После двух часов работы в пивняке – ни одного трезвого. Это я об официантах. Ну, и о разных там.
В зале – прилично все. А вокруг нас – такая ваххуналия!
Они, видно, в подсобке бутылят без закуси, а заесть-то времени и нет – гляди сколько нас набежало, тянущихся и потягивающих!
И, короче говоря, гнус один из толпы (да знаете вы его, вечно возле мужиков трется и пиво из кружек сливает) ласково так спрашивает ту в униформе кабацкой, которая за стойку держалась: «А как же тебя зовут, милая?» И эта тетеря краснорожая, рейтузы возле колен, возьми и брякни: «Аленушкой.»
Ну, чего тут после началось!
................................................
................................................
................................................
Так и понеслось после этого интервью – «У Аленушки».
Хорошо назвали, с душой.
И женам – шило в жопу.
– Где был?
– У Аленушки!

А это всегда так случается, когда чего-нибудь задумают хорошего такого, на века, а как начнут делать – ой, ты жеваный ты свищ! – чего-нибудь да изменят. Или потеряют. Или стырят.
Штангенциркуль какой-нибудь школьник-экскурсант дернет с завода, вроде как «клевая вещь». Ну, и куда ты с ним, штангенциркулем, дальше?  Член мерять? Да там и коробок спичечный подойдет.
Или все кричат «Свободу! Свободу!» Ну, украли ее у нас и что? Как будто, она у нас была. В карман бросили дырявый, так насквозь и вылетела копейкой.
Ну, что тут скажешь?
На Руси испокон веков так – чего захочешь, того в жизни никогда не получишь. Даже и не думай. И Надежду свою оставь. Наденьку. Пионерку потную. Всякому входящему.




ГЛАВА 4

Повстречались как-то два купца.
Один другому и говорит: «У тебя – одна половина города в кулаке, у меня – другая половина. Давай, мы с тобой дружить станем. Чаво нам ругаться?»
Подумал другой и отвечает: «Мне бы с тобой дружить можно было бы, да, боюсь, только найдется еще один – третий – со своей половиной.»
(Чебоксарские Хроники)



Вот, сижу я в «У Аленушки» замкнутый и содержимое пластиковой сумки ногтем ковыряю. Иной бы сразу в подворотню бы забежал, коробку раскрыл и в бега!  Как школьник на случке – дрись, дрись и на тебе – спекся. «Погоди, – говорю я себе, – Первым делом мы испортим самолеты, ну, а девочек...»
Сначала пивка оттянем. Чего решил вперед – надо сделать. Мужик, ведь...

И тут, заходит тетка. Да не тетка – бабца. Да не бабца, как сказать – девушка?  Да нет – красавица. Ноги от шеи. Волосы за плечи уронила. Губы, блин, красные-красные, как... А глаза-то какие... Сука такая...
Ослепила всех. Тихо встало вокруг. Уставились все на нее. Я тоже, конечно, уставился, как баран на ножницы – рот открыл, и пиво еще до желудка не дошло.
И тут меня осенило: «Вот, она – жизнь-то!  И не в телевизоре херня какая-нибудь, а тут, рядом, коснись ее пальцем каким-нибудь. Живая, блин... Видишь, какое мурло красивое, как с журнала, и говорит она тебе: «У Вас не занято?»»
Мне.
Она.
Мне?
Или нет?
Мне.
– Нет, – говорю, – Свободно.
И она садится напротив и смотрит на меня. Беру я пиво и делаю второй глоток. Она сидит и смотрит.
Делаю третий глоток. Вокруг загомонили люди. Чего подумали? Может, надоело на нас смотреть? У каждого – своя жизнь.
Делаю четвертый, а удовольствия никакого – смотрит и смотрит.
– Ты что, слепой? – говорит.
– М-м, – соглашаюсь. – Как тебя увидел.
– А что молчишь? – спрашивает.
Смеется. Зубы показывает. Крепкие, блин, ни одной коронки не видно – белое, как в роддоме.
Ну, я ей тоже свой забор показал. Она смеяться перестала и спрашивает: «А чего ты ДАЛЬШЕ теперь делать будешь?»

Умеют бабы спросить нас так хитро, с подковыкой, что одним вопросом сразу трех медведей на поляне уложат.
Иду я как-то раз домой с дачи. В руках – ведро слив.
Вижу бабешка стоит и на мои сливы таращится. Чего они ей напомнили?
С голоду не пукнем. Я ей сливку одну и отвесил, а она меня спрашивает (пальчиками так взяла сливу и на полдороге к мясорубке своей): «А спелая ли у Вас слива, что Вы ее у себя в квартире семьей варенье варите или только на вино?»
Ты посмотри, сколько она смысла навесила!  Ни один Штирлиц не ответит. А коль брякнет, так обязательно невпопад. И любой Мюллер в юбке так заколпачит нас – гестапо родным домом покажется!

И эта «модель» тоже!
Ну, чего ты ей скажешь? 
Ну, кто знает, ЧТО будет дальше?

– Погоди, – говорю. – Сейчас вернусь.
– Куда ты? – испугалась.
– Э-э... сикать я хочу.
А сам думаю: «Какого кобзона ей от меня надо? Так если ей пива хочется – оставляю без претензий. И салат. Без яичка.»
И после – огородами-огородами и через подсобку на улицу. Потом через дорогу перебежал, в подворотню зарулил и притаился клопом.
Вижу, выходит эта коза, смотрит по сторонам, достает телефончик и звонит кому-то. Минуты не прошло – подлетает то же авто, что мужика в кожанке съело, засасывает эту картинку внутрь и улетает.
– Ага! – говорю я себе. – Пропишут тебе ребята мартышкины очки за то, что меня упустила.




ГЛАВА 5

«Кто выжил – вскоре умер.»
(Миклухо-Маклай)



В пакете лежал миллион долларов.

Сначала так подумалось, а когда пересчитал, то на самом деле оказалось сто тысяч.
Развернул я сверток дома в туалете и распрямился: «Орленок, орленок, взлети выше неба! О-о-о! О-О-о! о-О-О!»
Оха, тля, взлечу!
Это же сколько планов сразу в голове зароилось.
И не просто планы, а Енисей, блин, остановить на хер и погнать его чуркам: «Лови, Мамай, момент удачи!»
Это же, блин, в космос слона запустить!
Это же, блин, десять тысяч одних курьеров, и у каждого в кулачке потном – по десять долларов! А на десять долларов-то можно и...
Все можно, в общем...

Я сразу отмел все коммерческие проекты. Какой я коммерсант? В зеркале же все вижу – ну, какой я на хрен «коммерсанть»?  Купить за дорого – это как два пальца обоссать!  А, вот, продать за дорого – это уже целых три получается...

Куплю машину. Немецкую. На наших пусть те, кто их делает, рассекает.
Дом за городом.
А в доме – все свое. Картофан, блин, жареный, с корочкой хрустящей на маслице. Огурчики молодые, блин, прыщавые, кадушкой захоложенные. Грибочки – маслята (умри, бляха, а маслята на стол!). Помидорчики сочные, аж солью по подбородку. Сыр на блюдечке с колбаской спарился. Лимончик прозрачный рядышком заночевал. А вот и лучок зелененький так в нос и тычет глупенький. И капуста, блин, топором раскоканая.
И смотри-ка, кто еще? Пузатая моя красавица. Запотела, ожидаючи мужской ласки. Водочка  Моя. Царица полей и огородов.
И тут жена моя заходит и несет кастрюлю. А запах от них – слюной задохнешься. И желудок стучать в живот начал: «Эй ты, наверху, чего ждешь?  Открывай рот, мозга! А не то устрою я тебе кесарево сечение!  Открывай!  Ах ты, тля, водкой сначала!  Ну, держись, голова!!!»
Это ли – не ЖИЗНЬ?

Почему? 
Почему?
Почему живем, как хорьки в тундре – тридцать дней в году? 
Как в стакане запотевшем? 
Как в навозной куче – жужжим, а взлететь не можем?

Поставил Бог Россию на колени и сказал ей: «А ты, русая, тварь нечесаная, будешь стоять так всю жизнь, чтоб другим неповадно было!»
И татар с монголами наслал сначала.
И французов, блин.
И немец жеваный прошелся.
И свой же брат ноги на соседа закидывает.
И та муть, что наверху говном плывет и на весь мир воняет.
И сосед, сука, лампочку твою выкрутил.
А другой – половину капусты перетаскал.

Да что же это, мужики, с нами сделалось? 





ГЛАВА 6

У меня на сердце – тоска.
У меня на сердце – река.
И по ней без весел плывет
Богом-позабытый плот.
И по ней без весел плывет
Богом-позабытый плот.

Маки расцвели на полях.
Маки расцвели на лугах.
Пусть короткой будет весна,
Не короче жизни она.
Пусть короткой будет весна,
Не короче жизни она.

А на левом берегу – дом.
А на правом берегу – гром.
А посередине плывет
Богом-позабытый плот.
А посередине плывет
Богом-позабытый плот.

Долго ли мне плыть – не сказать.
Долго ли мне жить – не узнать.
А под небом – ангельский свет.
Эх, этот маков цвет!
А под небом – ангельский свет
Эх, этот маков цвет...
(Застольная песня)



Решил я в отпуск уйти на время.
Жене ничего не сказал – ни полнамека, ни взгляда.
Только перед сном спросил ее, мол, не хочет она за городом жить? Она отвернулась к стенке и в таком положении всю ночь спала, как Брестская крепость. А я, как фашист сраный, все вокруг нее – то стращаю, то накинусь, то перемирие предложу – не проходит у нее злость на мой вопрос.
А я ей – ни полнамека.

Скажите-ка своей жене: «У меня в кармане сто тысяч долларов.» Сначала она, конечно, смеяться будет, пальцами крутить в обидных местах, потом улыбаться начнет, а когда назовет «любимым» и «дорогим», то все! – она уже придумала, чего с этими деньгами сделать.
Сюсюрочки купить.
Фуюшечки нарезные для дома.
Мандырочки для себя.
Бандурочки для детей.
И три блока сигарет тебе. Вьетнамских. Из провинции ***нань.
Все!
Чей стон над рекой раздается: «Где деньги?»
Никто не знает.
ОНА только знает. Да и забыла уже. Только одно помнит, что «молодость тебе отдала, а взамен, что получила?  Где паруса алые?  Где принцы в панталонах?  Скажи спасибо, что за половину молодости расчитался!  А когда за вторую рассчитываться начнешь?»

Не-ет – ни полнамека, ни взгляда.
Только сказал ей: «Нин, я тут на улице двести баксов нашел, ты знаешь...» Договорить не успел – р-р-раз! – я уже сексом занимаюсь. Сдалась Брестская крепость!  Сейчас мы ее по кирпичику разнесем!
И всю ночь она меня мучала. Я уже забыл месяц медовый, а тут – такая медовуха. Не ночь, а последний день Помпеи. Везувий чуть напополам не треснул. Я уже в конце жалеть начал, что столько дал. «Дал бы стоху – обошлась бы. Двадцатки бы тоже за глаза хватило.»
Люблю я ее. Балую...

А больше – ни полнамека, ни взгляда.
Только напоследок я ей сказал, что в отпуск собираюсь.
– Когда?
– Завтра.
И все!  Я уже сексом не занимаюсь. И сплю на диване, как сирота казанская. Или, хуже того, чебоксарская...


ГЛАВА 7

201: У Волоха, царя города Бор, родился сын. И назвали его Вивиан, что означает «Избранный». На радостях царь устроил пир.
202: Три дня праздновал царь рождение наследника. Потом царь убил жену свою – царицу Хотияр – и взял в жены ее сестру Томияр.
203: Отец дочерей князь Бедул пошел войной на город Бор.
204: За два дня дошел князь Бедул к городу Бор и осадил его. Вышли к князю старейшие и спросили его: «Чего тебе надо?» Князь ответил: «Триста мер золота».
205: Царь Волох выдал триста мер золота князю.
206: Князь не ушел и продолжил осаду. Вышли к князю старейшины и спросили его: «Чего тебе надо?» Князь ответил: «Сто мер золота».
207: Царь Волох выдал сто мер золота князю.
208: Князь не ушел и продолжил осаду. Вышли к князю старейшины и спросили его: «Чего же тебе от нас надо?» Князь ответил: «Голову царя вашего».
209: Был среди нападавших некто Турам с ключами от покоев князя. Человек сей был очень до золота охоч. Прознав о нем, нашел его царь Волох ночью.
210: И поладили они.
211: Наутро воинство князя вышло на город Бор и подняло свое оружие. Князь Бедул вышел вперед и стал говорить с войском своим.
212: Потом упал и захлебнулся кровью.
213: Царь Волох вскричал: «Видите, кто мил богам!  Богоотступники кровью тонут, а кто покается в гордыне своей, того царь Волох прощает!»
214: Войско Бедула потом сложило оружие свое.
215: Только сын князя Тахтамар выступил с отрядом своим на город Бор.
216: Войско царя побило отряд Тахтамара, а его самого схватили и в темницу заточили.
217: На радостях царь Волох устроил пир горой. Народ веселился и без меры пил.
218: Наутро царь повесил каждого третьего из войска князя. Оставшимся живым отрубили мизинец левой руки в знак вечного рабства и преданности царю Волоху.
219: Тахтамар был предан смерти лютой да мучительной. Он кричал криком, покуда не был брошен на растерзание толпы.
(Чебоксарские хроники)



Выхожу я из проходной и – домой отпускаться.
А в кармане – стоха размененная карман жгет. И я вместо того, чтобы к автобусу торкнуться, пошел на дорогу – мотор искать. Пару частников остановил, а те, как узнают, что ехать-то на две затяжки, так сразу рожу кривят и цены с потолка ГУМа достают. Им, конечно, хочется, чтобы я до какого-нибудь вокзала б доехал через Красную площадь. Или, еще лучше – до какой-нибудь Балашихи, расстрелять вора в законе гранатометом из окошка и назад – в Чикагу.
Машу руками.

Машина ТА подруливает.
Мужичок ТОТ в кожанке: «Ну, чего? Как дела?»
– Ничего особенного, – говорю. – День поганый.
– Подвезти что ль? – спрашивает.
– Да зачем же?  Мне вообще в другую сторону надо. – и от него огородами-огородами.
И он – за мной.
Я – по подворотням, подъездам, даже по крыше гаражей.
Он – за мной. Не отстает. Ровное дыхание.
Дернулся я за угол, затаился, слышу – никого. То есть, люди идут, но никто не бежит, не крадется. Минуты три отдышался, как мог, сунулся за угол – он стоит тут как тут и зубы скалит.
– Ты чего? – спрашивает.
– А ты чего?
И тут я ему сунул в нос со всего размаха. От всей моей пролетарской ненависти. От родни моей нескончаемой.
Он головой качнул, вынес удар и мне в ответ так засветил больно по уху. Я все на свете позабыл и вижу только, как в кино, медленно он свой кулачишко сложил и прямо мне в лоб – бамс!  Провалился я в тар-тарары... только чувствую, что меня болтает... болтает...




ГЛАВА 8

220: Был среди горожан человек ратный – кузнец Могул. Выступил он вперед и сказал царю: «Зачем юноше младому смерть такая? Не успел он насладиться жизнью пролетной, как повстречался со смертью. И пришел он к ней, не опустив голову и смирившись с участью. Пришел он, как муж ратный, хотя и от роду ему лишь пятнадцать зим. Разве недостоин муж ратный смерти ему подобной? Ужели кровь его принадлежит черни и грязи?»
221: Тогда велел царь Волох отрубить голову Тахтамару и на кол вбить у ворот царских.
222: А между тем, слуги царские стали искать Могула и, не нашедши его, убили его семью.
223: Царь в это время еще вина вытащил и денег.
224: А между тем, слуги царские окружили дом, где был Могул.
225: Вышел к кузнецу Турам и сказал: «Видишь, все отвернулись от тебя и нет тебе прощения царского. А только если сдашься на милость царскую, то мучить тебя никто не будет и получишь быструю смерть, на то тебе обещание царское.»
226: Тут Могул выступил вперед и хотел убить Турама, но боги не захотели этого, и он отпустил вестника.
227: Царь, узнав про это, смеялся и послал больший отряд схватить Могула.
228: Люди возле Могула, узнав про отряд, рассеялись и оставили Могула в одиночестве.
229: Отряд пришед не нашел Могула и ушел после долгого сиденья.
230: А между тем, боги взяли Могула к себе, чтобы переждать поиски, а потом отпустили его назад.
(Чебоксарские хроники)



Очнулся – тишина.
Вроде бы еще день был. С мужиками на работе в три часа распрощался. Минут через десять этого «чекиста» встретил...

Сквозь штору свет пробивается, а какой – дневной иль от фонаря – не разобрать. Да и в комнате ничего не видно – темно.
Руки к тому же связаны. О! А рот зачем заклеили?
«Домечтался, гондолина облачный!»
И Богу я тогда взмолился.

Ну, все знают, что Его нет. А как в церковь зайдешь – чувствуешь, как глядит на тебя кто-то. А ты, как в детстве, будто в штаны насрал, стоишь, затаился. Вонь из-под копыт развивается. И тебя спрашивают: «А чего это ты там наделал?»  И смотрят на тебя, и ты чувствуешь, что ма-а-аленький ты, как спид какой-то. И на тебя – в микроскоп смотрят. И глаз у Него – на все небо.
«Да, вот, – отвечаешь, – насрал я тут... не выдержал... терпения не было... не буду... не могу больше... простите...» 
И слезы – по щекам.   
А тебе пальцем погрозят и... простят.

И так я тогда взмолился не словами, а сердцем.
«Помоги мне... О, Боже!..» 
Я молитв не знаю ни хрена. Я раз пятьдесят повторил «помоги мне». Или сто.

Тут дверь тихонечко открывается и заглядывает какая-то темная рожа. Меня увидала и удивилась: «Ого, тля, я еще одного нашел!»  Мне это сразу не понравилось. Что же с другими-то?  Чего же так тихо в квартире?
Вытаскивает он меня на белый свет. Я щурюсь – ни хрена не вижу. И тут – рраз! – в гостиной на полу... тот... в кожанке... с перерезаной глоткой... и кровища на полу!!!
А всего новых этих – двое. Стоят и смотрят. На ТО, что осталось, и на меня.
И еще третий заходит с ножиком и лезвие вытирает полотенцем. И тоже на меня уставился. С ножиком своим, сволочь.
Смотрят они на меня, и так жить захотелось, что под ложечкой засосало.

Я всегда думаю – жизнь не жалко отдать. Было бы за что. Поступок какой-нибудь героический совершить. Не жалко, ей Богу. А тут, WHOй знает где, от WHOй знает кого, WHOй знает зачем...
Разлад. Замыкание. Поворот налево с маленькой WHOйней.

Глядит на меня эта троица богатырей.
Один, который по квартире шастал, – вроде, как Алеша, в рот главному смотрит и укусить норовит.
Другой – Добрыня с ножиком. Такой же тупой.
А третий – Илюша. Тощий, пузико маленькое болтается. Ручонки синие-синие – веселые картинки. И рожа – квазиморда. Я хуже только в зоопарке видел. У сторожа. Того звери боятся, чтобы только он их не тронул.
И этот богатырь зубы оскалил, глазки прищурил и говорит своим псам: «Ну-ка позовите Светку. Она должна знать, кто это такой?»
Алеша убежал куда-то. И Муромец начал меня мурыжить.




ГЛАВА 10

«Бойся говна.
Потому что оно тебя не боится.»
(Жебит)



Что нам Прошлое, друзья мои?  Ни WHOя ничего. Ни WHOюшечки. Нет его, лопнутого, как бы нам всем и не обосраться.

«Прошлое – это сон», – написал один мудила.
«Не возвращайся к былым возлюбленным», – написал другой бабоеб.
А еще один добавил: «Вспомни, как бывало?  Отрядом запивало?» 
А еще один: «Помните?  Ах, ни WHOя Вы и не помните, как... ходили там...»

И все правы.
И все левы.
И все придавлены воздухом одинаково.
На карликов, правда, больше давит.
И на детей – тоже.

Что нам прошлое, други мои?
Горечь и тлен...

А еще один WHOила написал: «Память – это возмездие. За все будущее».
Много их, WHOил, понаписало о прошлом. О нем писать легко – как его проверишь?
Напишешь, бывало, о любовном томлении, пришедшем в вагоне Свердловск-Куйбышев, а его-то, вроде и не было – так, наврал дурочке про очкастых летчиков. Да и городов таких не было.
Напишешь, бывало, о геройском поступке, а его и не было – так, по ошибке наворочал всякого. Или по недомыслию. Ни один умный человек ни одного геройского подвига не совершил. Только негеройские подвиги совершают... А все, у кого головы квадратные, так и норовят упасть на амбразуру. Или залезть, куда ни один геморрой не вылезет. Или прыгнуть без парашюта. Да еще в воду. Когда бассейн ремонтируют.

Герой = несчастный случай.
Герой = советский союз.
Герой = героиня.
Герой = беспородная собака на цепи.

И в то же время. «Умный в гору не пойдет. Умный гору обойдет.»
И в то же время. «Умный в гору не пойдет. Умный гору обосрет.»
И вместе с ними. «Хитрый в гору пойдет. Куда ему еще идти.»
И как без этого. «На WHOя мне эти горы?» – сказал Моисей.

Он был зол так, как могут быть злы верные жены и неверные. Злость вообще – лучший помощник, чтобы все испортить. Начинать лучше со злости – нет лучшего топлива внутреннего сгорания. А если добавить воспарившую гордость, то кто тебя остановит?
Только – горы.

Что нам прошлое, милые мои братари?
Горечь и тлен...

А, ведь, не забудешь ничего.
А если и забудешь, то высосет нутро тоска мутная – никак не поймешь «отчего?» да «на WHOя?» 
И день, вроде бы, никак не дает тебе повода поникнуть мудилом, и ни один долбодуб не коснется тебя кривой тенью, и все же – нет покоя, не возвышает обман, и не выходит на берег крутой...

И рукой не махнешь на ЭТО.
ЭТО – не отмахаемо!



ГЛАВА 11

блажен кто посетил сей мир
в его минуты роковые
блажен кто ел
блажен кто пил
и поднялся в городовые
кто верил в боженьку богов
и непорочную марию
на всякий случай
и кого
любили женщины другие
блаженны
боже мой
блаженны
и нищий духом и герой
и люди в суетном движеньи
приобретавшие покой
и благость эта пала низко
на дафнии и муравьи
и стало просто
стало близко
до храма пота и крови



Жил да был один человек положительных качеств и отрицательных эмоций. По фамилии Жопоросов.
Невидный был он. Фамилия – тоже невидная.
С такой фамилией нельзя было стать Президентом. Да и в военные тоже не возьмут. Офицером. Солдатом – куда ни вошло. А выше – не-е-а...
Такие, вот, дела.
Сержант Ебнарчук обычно говаривал: «Фамилия – не WHOй. Беречь надо.»
Человек от обезьяны отличается фамилией.
Дали тебе поносить, так и понось дальше. И другому такому же отдай.

Жопоросов жил скромно, по средствам. На работу ездил в транспорте общего мелкодавия. Иногда ходил пешком. От этого он здоровее не становился, потому как после ходьбы ел в два раза больше.

Коллеги по работе его не замечали, хотя и качали головой в ответ на его жалобы.
Начальник отдела WHOесосов всегда забывал вписать его фамилию в список премиальных и, проходя мимо Жопоросовского стола, останавливался, стучал музыкально пальцами, но ничего не говорил, а все смотрел на ноги Мандюшкиной, сидящей напротив Жопоросова.
Потом начальник вздыхал, что-то вспомнив, и укатывался прочь, играя короткими ножками и жирными боками.

Ноги Мандюшкиной многих сводили с ума от скуки.
Постоянно хотелось их раздвинуть, хотя бы лишь для того, чтобы убедиться в конечности всех предметов. Вселенной, к примеру.
К тому же всегда интересно, что у красивой девушки снизу одето. Вдруг...
И было бы ни капли не удивительно, если бы Мандюшкину звали Надеждой.
Однако, ее маманя назвала дочку Марусей. Чем очень заземлила все токопроводящие в округе проводники.

Жопоросов сидел напротив Мандюшкиной.
Вокруг его стола вечно крутились моложавые доценты и почерневшие брунеты, спрашивали Жопоросова о какой-нибудь пуговице и потом качали головой, раздирая пространство заземляемым электричеством.

Впрочем, WHOй с ними, с ее ногами.
Они тут сами пришли, безо всякого спросу.

Песня вспомнилась. «Эти ноги напротив... ла-ла-ла...»
И еще. «Ноги нам даны, чтобы уемывать.»
И еще. «Туша цепляется за ножки.»
И последнее. «Стали руки мои, как ноги.
На WHOя я такой убогий?»




ГЛАВА 12

«Мы ищем красоту везде.
Даже там, где ее нет.
Особенно в себе.»
(Ларошфука)



Жопоросов не интересовался Мандюшкиной.

Неожиданно он обнаружил, что его никто не слушает.
И тогда он оборзел и стал издеваться над истощенными стояльцами.
Иногда он спрашивал очередную жертву: «А видели Вы вчера очередную серию «Менты за стеклом»?  Я там Вашу рожу видел.»
Ему отвечали: «Да, очень понравилась...»
Изредка коварный вопрошатель придавал ироническое выражение верхней половине туловища. Люди пожимали плечами и думали, что он родился таким.

Когда-то давно, лет пятнадцать назад Жопоросов спросил у незнакомой шустрой провинциальной девушки какую-то ерунду. Бессердечница хихикнула и свою очередь спросила молодого вопрошателя: «WHOй нюхал?»
Коварный вопрос выбил Жопоросову мозгодробную чечетку. С одной стороны – физически – он, конечно, не нюхал, т.е. не было желания понюхать. По крайней мере, с ней. С другой стороны – вопрос подразумевал какую-то подколку, какой-то очень точный ответ, которого у нашего мыслителя не было.
Тем менее Жопоросову все хотелось приближаться к провинциальным девушкам.

Весь этот шум вокруг Мандюшкиной ему не был понятен. Просто постоянно казалось, что он опаздывает на набитый брунетами автобус, стремительно удаляющийся в светлую даль.

Тут приходит на ум: «Ах, унеси меня, олень в свою страну олению...»
И еще: «Унесу тебя я в тундру...»
И, конечно: «... не жизни жаль...»
И, в конце концов: «В этом мире кривых кинжалов всяк достоин сожаленья.»




ГЛАВА 13

341: Выйдя из дворца, царь Турам повстречал нищего и спросил его: «Отчего ты, нищий, не благодаришь меня за дары, которые я принес людям?»
342: Нищий отвечал: «Дары твои угодны лишь тебе, как умащивает себя благовониями старая дева.»
343: Услыша сию речь, царь спросил нищего: «Кто ты, кому дозволяется вести таковые речи?  Какое право было дадено тебе?  И кем?»
344: Нищий отвечал: «Кто спрашивал тебя, царь, кому рожать детей?  Кто спрашивал тебя, царь, когда высевать пшеницу?  Кто спрашивал тебя, царь, кем был ты в прошлой жизни?»
345: Потом царь сказал: «Нет у тебя силы, нищий, вершить судьбы людей, а у меня – есть. Жизнь человеческая в моей руке. И твоя жизнь – тоже.»
346: И потом царь добавил: «Боги со мной.»
347: И потом царь обнажил меч и сразил нищего насмерть.
348: И потом царь опечалился.
349: И потом царь умер.
(Чебоксарские Хроники)



В том же заведении сидели также Муянкин и Жаебов. Муянкин был, похоже, плохой человек. А Жаебов – наоборот.
Еще были
Очкадыров – восточный человек;
Губофуев – нежный человек;
Мудилович – вечный человек;
Блевотина – грубый человек;
Гондонина – замужний человек;
И еще два совершенно неприметных человека, так что все их называли «да и WHOй с ними».

Жопоросов писал пьесы. Когда его не просили. Его, вообще-то, никогда об этом не просили.
Наоборот.
Однако, он писал. И не только на стенку.
Говорят – «книгу пишет». Нет. Судьбу.

-----------------------------------------------------------
ОБРАЗЕЦ №1 ЖОПОРОСОВСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ

Адам молча ест.
Долгая пауза.

Каин:
Отец, помоги!  На помощь!

Пауза.

Отец!

Адам:
М?

Каин:
Вода уходит.

Адам:
Куда?

Каин:
В землю. Пруд мелеет.

Адам:
Значит, сушь грядет.  Грядет сушь – грядут перемены.

Каин:
Что делать, отец?

Адам:
Что хочешь.

Каин:
Как?

Адам:
Ты хозяин, тебе и решать...

Каин:
Да вчера... вчера еще... погоди... вчера еще...

Адам:
М?

Каин:
Ты вчера еще... отец?..

Адам:
Ну, ЧТО случилось вчера?

Каин:
Ты же вчера еще... вместе мы... помогал же мне... мы вместе... семья... ты и я... вчера...

Адам:
Если бы я тебе вчера не помог, мы бы остались без урожая.

Каин:
А сегодня?

Адам:
(показывая на небо) Поди, сразись с ним.

Входит Ева.

Ева:
Что случилось?

Каин:
Вода уходит от нас.

Адам:
Вода течет туда, куда ей суждено течь. А ты? Куда ты течешь, Каин?

Ева:
Не надо, Адам.

Адам:
Сколько лет львица носит своему львенку добычу?  Сколько времени птицы кормят птенца?
Для старшего сына ты нимало не похож на птенчика, а все так же свой рот открываешь. Кто видит твое старшинство?  Где твоя сила?  Ум?  А?  Сын мой?

Ева:
Не надо, Адам.

Адам:
Когда она носила тебя в своем чреве, знаешь, сколько надежды было ТАМ?  Сколько ожидания встречи? Ты был тяжелый и сильный...
Когда твоя мать открыла врата жизни тебе, я перерезал пуповину. И что ты тогда сделал?  Ты заплакал и простер руки к нам. Время стерло и слезы на твоих щеках и подошвы твоих сандалий. А где твои руки сейчас?

Входит Авель.

Авель:
Вы чего тут?  Огорчились?  Пошутил я.
Гляжу, Каин идет – борода в колючках. Медленно. Не спеша. Как верблюд с водопоя. Домой, наверное. Дай-ка, думаю, я ему дорогу ускорю – он тут же и поверил!
Й-эха, как побежал!  Я – на коне – и то не угнался бы!
Да бросьте вы хмуриться! (смеется) Вы бы его видели!  Мои овцы в сторону!  И по капусте своей пятками!...

Смеются.
Авель пронзительно свистит.

Держи его!  Куда там!  Прыг!  Прыг!  Прыг!

Начинается бешеный танец Авеля. В него втягивается Каин и бросается на Авеля.

Ева:
Тише ты, медведь.

Авель внезапно бъет Каина. Тот валится на землю.

Авель:
Это кто там такой
С почерневшей головой,
С толстыми губами
Не играет с нами!

-----------------------------------------------------------

Каин и Авель лежат на спинах и смотрят в небо.

Авель:
Помнишь, когда я был маленький, ты меня все время таскал на спине.

Каин:
Ездить ты и тогда любил.

Авель:
Не-ет, это ты меня возить любил.

Каин:
Ну, да. Угу-м. Как же. Не повозишь тебя, узнаешь, каково это – быть старшим братом... А запруду помнишь?

Авель:
Конечно, помню!

Каин:
Ты там свою одежду утопил!  Как кинул! (смеется) Зачем кинул?

Авель:
Не-ет, не  помню...
Й-эха! (вскакивает на брата, достает кривой нож и приставляет его к горлу Каина)
Знаешь, как барана лучше резать?

Каин:
Н-нет.

Авель:
А слона?

Каин:
Зачем слона?

Авель:
Сколько мяса!

Каин:
Больше, чем во мне. Тяжелый ты стал, брат. Уже не поносишь.

Авель слезает и опять ложится рядом с братом.

Авель:
Скушно.

Каин:
Отец разозлится, если нас увидит здесь.

Авель:
Что он сделает?

Каин:
... разозлится...

Авель:
Да пошел он!

Каин:
Нельзя так говорить.

Авель:
Да кто он мне сейчас?

Каин:
Отец.

Авель:
Это он раньше был... Старую корову и муравей сшибет. Что от нее проку – молока нет, мясо жесткое. Одни рога. И копыта.

Входит Адам.

Адам:
Вы чего разлеглись?

Авель:
Устали.

Адам:
А чего делали?

Авель:
Да все делали – лежали тут, тебя вспоминали, о будущем говорили...

Адам:
Каин, иди в поле.

Пауза.

Каин, иди в поле, чего лежишь?

Каин встает.

Каин, иди в поле!

Авель:
Иди, иди...

Каин уходит.

-----------------------------------------------------------

Адам и Ева.

Ева:
Помнишь, это место?

Адам:
Угу-м.

Ева:
Нет, ты скажи мне словами.

Адам:
Да. Конечно, помню.

Ева:
А нас?  Ты помнишь нас?

Пауза.

Адам, что с тобой?

Адам:
Ничего.

Ева:
Я же вижу. Что-то случилось?

Адам:
Нет. Ничего.

Ева:
Что-то случилось...

Адам:
Нет, жена... устал я что-то...

Пауза.

Ева:
И я устала.

Адам:
Послушай меня, жена моя возлюбленная... всю жизнь мы были с тобой рядом – плечо к плечу, нога к ноге, дыхание к дыханию. Било нас сильно, так мы же не тарелки...
Дети выросли... укатились семечком... и несет их ветром... куда-то...
И гляжу я назад, в прошлое... и нету там ничего, абсолютно НИЧЕГО, кроме каждодневного труда. От рассвета – до заката... каждый день... каждый божий день...
Одно меня мучает – ЗАЧЕМ?

Пауза.

Ева:
А зачем ты сказал Ему?

Адам:
Нет, я никогда не жалел о своем выборе. А ты?

Ева:
Честно?

Адам:
Честно.

Ева:
Иногда.

Адам:
И я иногда... (смеется) «КТО  СОРВАЛ  ЯБЛОКО?»

Оба смеются.

А ты была такая...

Ева:
Какая?

Адам:
Э-э-э...

Ева:
Глупая?

Адам:
Нет!  То есть, конечно, да и... э-э-э...

Ева:
Бесстыдная?

Адам:
Э-э-э... любопытная!  И... э-э-э...

Ева:
Какая?  Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей!

Адам:
...э-э-э...

Ева:
Ну, говори же ты, ожившая глина!

Адам:
Сочная такая.

Ева:
О!

Адам:
Волнительная.

Ева:
Ну, уж. У тебя просто не было выбора.

Адам:
Был. Не есть. А я, глядя на тебя...

Ева:
А ты...

Адам:
Что я?

Ева:
Я все помню!

Адам:
Что?  Что ты помнишь?

Ева:
Все!

Пауза.

Адам:
И я... вспомнил... ВСЕ.

Ева:
Сегодня ночью мне приснилось, что я беременна.

Адам:
(грозит пальцем) Ева!  Ты же знаешь, откуда приходят сны.

Ева:
(танцует) Пусть. Пусть!  Веди нас судьба. Я верю тебе. Все неслучайно, милый. И мы неслучайны. И любовь наша. И эта жизнь. И терпение. И вера. И надежда.
Что – после нас?  Дети. Память.
Что нам с собою взять?  Тоску и сожаление?  Не-ет, милый, сегодня я буду танцевать.

Адам:
(сдаваясь) Ева...

Ева:
Закрой глаза.

Пауза.

Что ты слышишь?

Адам:
Твое дыхание?

Ева:
Нет, это ты сопишь. Затаи дыхание.

Пауза.

Ты дышишь?

Адам:
Я не могу не дышать.

Ева:
Ты любишь?

Адам:
Я не могу не любить.

Ева достает яблоко, кладет его между своими губами и губами мужа. Кусают.

Пауза.

Адам:
(вскакивает) Я сейчас... (убегает)

Ева закрывает глаза.
Платье внизу ее живота намокает.
Дождь.
Грохочет гром.
Ева, взвизгнув, убегает в дом. Начинает переодеваться.
Входит Каин.

Ева:
(из-за сцены) Адам, это ты? (выглядывает) Каин... Какой дождь на улице. Внезапный совсем.

Каин выходит.
Появляется вымокший Адам с корзиной яблок.

Каин, ты не знаешь, гда Адам?

Адам кладет корзину на стол и садится.
Ева выходит переодетая и садится рядом с Адамом.
Появляется Каин.

Адам:
Каин, сын мой, подойди к нам. Сядь с нами.

Каин стоит.

Ева:
Что с тобой, сын?  А где Авель?

Каин:
(кричит) Что я, сторож брату моему!?
-----------------------------------------------------------




ГЛАВА 15

168: И говорил ей Волох: «Посмотри на меня, любовь моя, ибо только твой взгляд принесет душе моей отдых и снимет печаль мою будто дуновением ветра. Посмотри на меня, и придут в пустыню мою реки весенние, и наполнятся губы мои медовой свежестью. Посмотри на меня, любовь моя, и возвышусь я над тоской своей, и паду в ноги твои, обнимая и прося об одном и только одном – навеки, навеки быть рядом с тобой.»
169: И отвечала ему Томияр: «Речи твои, любовь моя, ранят меня, будто острые стрелы. Речи твои, любовь моя, исцеляют все мои раны, будто бальзам целебный. Речи твои, любовь моя, зовут на край отвесный. И, стоя там, на краю, как удержаться?»
(Чебоксарские хроники)



-----------------------------------------------------------
ОБРАЗЕЦ  №2  ЖОПОРОСОВСКОЙ  ПИСЬМЕННОСТИ



Тюремная камера.
Ослепленный Самсон в кандалах сидит у стены.
Воет. Стонет. Молчит. Бормочет.
Входит Тюремщик.

Тюремщик:
Чего замолк, бочка?  Затычку вставил?  Прямо в зад?.. Дай-ка я тебе откупорю пробочку...

Самсон бросается на Тюремщика, но промахивается.
Тюремщик методично избивает Самсона.

Тюремщик:
А это за Хевера!  Помнишь такого, вшивый?

Самсон стонет.
Тюремщик душит его цепью.

Помнишь такого, а?  Помнишь, что ты с ним сделал?  Ты переломал ему лодыжки. А когда он упал, что ты с ним сделал, помнишь, обрезок?
«Что с тобой, Хевер?  Тебе больно? – спрашивал ты. – Как же ты теперь домой-то пойдешь?  Как же к жене своей молодой явишься?»
И душил его не так, как я тебя. Ты душил – пальчик на горло – и смотришь: вот, уже и хрипит... вот, уже и язык вылез... и глаза наружу... и потом предсмертным покрылся...
За что?!  За то, что жена твоя к нему ушла?  За то, что она не смогла вынести твоих побоев?  За что?!  За что?!  (отпускает Самсона)  За что?

Пауза.

Самсон:
Кто ты, нелюдь?

Тюремщик:
Зачем тебе знать мое имя, дохлый козел?  Что оно тебе?

Самсон:
Я хочу запомнить тебя. Я хочу, чтобы Бог послал тебе такую смерть, какую ты не видел и не слышал.

Тюремщик:
Я все видел и все слышал. Что может меня устрашить?...
Проходит время, и страх становится посмешищем. Тираны дохнут от рыбьей кости. Полководцы тонут в вине. Мудрецы спотыкаются и разбивают затылки. Красавиц безобразят болезни. Жадные захлебываются кровью. Добрые захлебываются слезами. Верные спят с козлами. Неверные спят спокойно и учат справедливости...
Я видел все и слышал все. Чем ты можешь меня удивить?  Даже челюсть твою ослиную помню. Сколько их было?  «Две тысячи»?

Самсон:
Тридцать.

Тюремщик:
А, может, – три тысячи?

Самсон:
На самом деле их было восемь. Остальные стояли. А потом убежали... Потому что помощь была...

Тюремщик:
Засада.

Пауза.

А дети?  Что они тебе сделали?

Самсон:
Вранье. Я ничего плохого им не сделал!

Тюремщик:
Ты знаешь, кто сделал.

Самсон:
Я – не сделал ничего.

Тюремщик:
Но ты знаешь – кто!

Самсон:
Я ничего не видел.

Тюремщик:
Да. Ничего. Ты и есть – ничего. Никто. Пустое место.

Самсон:
Я – Самсон. Все меня знают. И будут знать. Я вас всех переверну.

Тюремщик:
Угу-м.

Самсон:
На уши поставлю. Передавлю. Задушу. Перебью. Выжму вот этой рукой. Оттараканю... (Тюремщик смеется) Зашлепаю... Заплатите. За все заплатите...

Тюремщик:
Спи в своей темноте, дурак. Коли ее так любишь. (уходит)

Самсон: (поет)
Сад моих надежд –
Розовый туман.
Отчего я весел?
Отчего я пьян?

Встану утром я.
На дворе – темно.
Мой вишневый сад
Выглянет в окно.

Затемнение.
Самсон продолжает петь.

Там, за темнотой,
Я приду в мечту.
Вишни во цвету.
Вишни во цвету.

Свет.
Самсон и Далила.

Сад моих надежд
Розовый туман.
Отчего я весел?
Отчего я пьян?

Далила кладет руку на грудь Самсону.
Вздрог.
Пауза.

Самсон:
Ты?! О, Боже, не надо – не мучай меня.  О-о-о...

Далила:
(шепотом) Сам-с-ссо-сон...

Самсон:
Нет. Опять. Демоны. Проклятье. Вечность. Кому я еще нужен?  Не смейтесь надо мной!

Самсон неожиданно хватает Далилу.
Она вырывается и бъет его по щеке.

Далила:
Мне больно, дурак!

Самсон:
Далила?.. Это ты?

Далила:
Да!  Разве ты уже позабыл мои пальцы?

Самсон:
Да. Нет. Это ты...

Пауза.

Самсон и Далила:
(вместе) Как ты... а как ты... здесь... тут... оказалась... вообще... да... ничего... я...

Пауза.

Самсон:
Далида, ты одна?

Далила:
Да.

Самсон:
Как ты сюда попала?

Далила:
Я заплатила.

Самсон:
Чем заплатила?

Далила:
Золотом. Только золотом. Просто золотом.

Пауза.

Самсон:
Ты знаешь, что они со мной сделали?

Далила:
Да, милый.

Самсон:
«Милый»?  Я теперь – «милый»?!

Далила плачет.

Самсон:
Зачем ты ЭТО сделала?

Далила:
Ты был упрям, как сто верблюдов.

Самсон:
Ты предала меня...

Далила:
О, если бы ты знал!  О, если бы ты знал, как ты был упрям!  Злой самонадеянный дурак!

Самсон:
Что ты мне положила в еду?

Далила:
Все боялись тебя.  И я... Я боялась твоих шагов...

Самсон:
Не-ет, это ты отравила вино...

Далила:
... и твоих рук, когда ты брал мои волосы...

Самсон:
... последний стакан. Он пах горечью...

Далила:
... я тебе уже не верила. Ты спал со всеми девками...

Самсон:
Я не хотел пить, а ты мне все говорила: «Выпей на дорожку... в последний раз...»

Далила:
... и она пришла с тобой...

Самсон:
... и я сказал... чего же я сказал?..

Далила:
... ты сказал: «Молчи, корова, пока бык здесь.»  Вот, что ты сказал...

Самсон:
... я сказал... я сказал... Зачем я это сказал?...

Пауза.

Они обрезали мои волосы... Они ослепили меня... Они меня (плачет)... кастрировали...

Крик ужаса Далила.
Пауза.

Далила:
Боже мой, Боже мой, они обещали... Боже мой... (плачет) Боже мой... Они же обещали...

Пауза.

Самсон:
Почему?.. Почему?..  Чего тебе не хватало?  У тебя было все, что ты пожелаешь... все эти прозрачные... побрякушки разные... какие захочешь... золото... всякое... Нам было весело. Это была ЖИЗНЬ!

Далила:
Я была глупая и никогда не спрашивала тебя – откуда все это?

Самсон:
От верблюда! Я охранял город. Я был судьей. Бог дал мне силу судить людишек. Показать им их глупость и ничтожество, потому что они – ничего перед лицом Бога!  Навоз!

Пауза.

Далила:
Однажды, ты пришел, как всегда утром и бросил мне браслет. На нем была надпись – «От Маноя жене возлюбленной на рождение сына Самсона. Будь вечно этот дар с тобой.» Как он попал к тебе?

Самсон:
Это – невозможно!

Далила:
Ты не знал – откуда этот браслет?

Самсон:
О-о-о!  Дураки!  Ничтожества! Свиньи... Навоз...

Далила:
И я стала смотреть все мои украшения – везде были имена. Везде были чужие судьбы! Чужие глаза, руки, слезы! Чужие жизни лежали на мне, на моем теле... Они выжгли меня изнутри...
Мне ничего не было нужно от тебя – только ты сам. А теперь, после... этого... эти люди... они – между нами...

Самсон:
Люди платили мне за покой их жилищ. Я был строг, но справедлив. Я был крутой.

Далила:
И я хотела детей, а ты... был... крутой...

Пауза.

Самсон:
Наверное, это конец.  Жизнь кончается. Быстро.

Далила:
Они сказали, что скоро тебя выпустят.

Самсон:
Далида, куда же я пойду?

Далила, плача, уходит.

(поет)
Сад моих надежд –
Розовый туман.
Отчего я весел?
Отчего я пьян?

Затемнение.
Самсон поет.

Сыплют лепески
Прямо на траву
Вишни во цвету,
Вишни во цвету.

Свет.

Молодость моя
Тает на лету.
Вишни во цвету,
Вишни во цвету.

Входит Тюремщик.

Сад моих надежд –
Розовый туман.
Отчего я весел?
Отчего я пьян?

Тюремщик:
Поешь?

Самсон:
Да, мастер.

Тюремщик:
Ты хорошо поешь. Твой голос меняется к лучшему.

Самсон:
Спасибо, мастер.

Тюремщик:
Сегодня – прекрасный день. Солнце. И не жарко. Голубое-голубое небо. И две тучки бегут барашком. Ветер несет их... (смеется) помнишь небо, Самсон?

Самсон:
Да, мастер.

Тюремщик:
А солнце?

Самсон:
Да, мастер.

Тюремщик:
А ветер?

Самсон:
Да, мастер.

Тюремщик:
Женщин?

Самсон:
Нет, мастер.

Тюремщик:
Сегодня – большой день для тебя. Сегодня ты будешь петь перед публикой. Представляешь – две тысячи людей!
Женщины пахнут похотью. Мужчины пахнут вином. Хочешь вина?

Самсон:
Да, мастер.

Тюремщик:
Если будешь хорошо петь, то получишь и вина. Может быть, тебя накормят хорошо. Называй всех вежливо и всегда сначала отказывайся.

Самсон:
Да, мастер.

Тюремщик:
Ты скучаешь по Далиле?

Самсон:
Нет, мастер.

Тюремщик:
Она будет там. Весь город знает, что ты будешь петь. Это – большая честь для тебя.

Самсон:
Да, мастер.

Тюремщик:
И я, может быть, стану... О-о-о, я знаю, что я буду делать дальше... О-о-о, мне бы этот шанс!  Я их всех переверну... О-о-о, я знаю всю грязь о них... Я б их всех... Самсон?

Самсон:
Да, мастер?

Тюремщик:
Ты будешь петь очень хорошо, Самсон. Или ты опять попадешь сюда и тебе будет еще хуже, Самсон. Ты слышишь меня?

Самсон:
Да, мастер, я буду петь очень хорошо.

Тюремщик:
А если ты опять попадешь сюда, я, ведь, знаю, как сделать тебе больно. Ты же этого не хочешь, Самсон?

Самсон:
Нет, мастер.

Пауза.
Тюремщик отцепляет цепи от стены.

Тюремщик:
Вот, и свобода, Самсон. Впереди. Близко, очень близко... Я пойду вперед, а ты следуй за мной. Будь очень осторожен, Самсон. Не оступись... Лучше – пой...

Тюремщик покидает сцену.
Остается лишь Самсон с уходящей вдаль цепью.

Самсон: (поет)
Сад моих надежд –
Розовый туман.
Отчего я весел?
Отчего я пьян?

Встану утром я.
На дворе – темно.
Мой вишневый сад
Выглянет в окно.

Там, за темнотой,
Я приду в мечту.
Вишни во цвету.
Вишни во цвету.

Сыплют лепески
Прямо на траву
Вишни во цвету,
Вишни во цвету.

Молодость моя
Тает на лету.
Вишни во цвету,
Вишни во цвету.

Голос мой охрип.
Голос мой ослеп.
Вишни во цвету –
Вам возврата нет.

Сад моих надежд
Розовый туман.
Отчего я весел?
Отчего я пьян?

Голос Самсона становится сильнее.
Самсон уходит.
-----------------------------------------------------------




ГЛАВА 16

Вот, ты говоришь – «почет и уважение». А на хера мне почет?
Возьми Чапаева – почет есть, а уважение?
Возьми Чебурашку – почета никакого, зато сколько уважения!
Что мне эта почетность?  О ней заботятся лишь мертвые. А живым – и одного уважения достаточно.
(из бесед с Васей)



Однажды утром Жопоросов открыл газету и прочитал

... 3-го числа, в понедельник, мир содрогнулся от взрыва. Рванул дом в Чебоксарах. Рванул весело, с огоньком.
Точнее, не дом, а подъезд.
Точнее, квартира на седьмом этаже.
Взрыв был нахальный и целеустремленный.
В обломках квартиры нашли мужской труп, размазанный ровным слоем по потолку спальни.
Это не могло понравиться  ни Потерпевшему, ни жильцам дома, ни человеку с лживой табличкой «Не стучать». Потому что Потерпевший потерпел, жильцы временно перестали жить, и все начали стучать.

На похоронах были все.
- первая жена Потерпевшего, горевавшая почему-то больше
- вторая. Та, в свою очередь привела
- бритого квадрилу, расплачивавшегося со всем похоронным сервисом косым взглядом в клеточку и зелеными бумажками веч/но/вого образца.
- Были тут и веселые люди и
- повеселевшие. Пришли
- старушки, пожелавшие ночевать с усопшим. Пришел даже
- однокашник Потерпевшего, упорно называвший потолок Колей и рассказывавший одну и ту же историю (про то, как списывали друг у друга в школе) иногда жалостливо, иногда задорно, а иногда и с ветерком – в зависимости от
- внимательных слушателей. Прилетел и ободранный
- ангел Потерпевшего, сплюнул злобно на землю и улетел за новым назначением. Прилетел и
- самолет на Воркуту, воркуя голубиным басом.
Всем было жалко.
Не его.
Себя.
Или даже перспективы жизни, загнанной стремительным кием. Люди смотрели внутрь и ничего замечательного не находили.
Оттого и жалились.
Оттого и смотрели.

Дальше – больше.
Через два дня рванул автомобиль директора завода «Тяжподтяж».
Народная Партия Труда тут же высказала все, что она успела подумать об этом, но отреклась с тайным огорчением от взрыва.
ЭНПоТенты, а также Наша Партия Труда и Национальная Партия Труда провели совместный несанкционированный митинг, но были разогнаны случайно забредшим на шум милиционером.
Главарь эНПоТентов отпустил с трудом подобранные вожжи и в очередной раз напился до чертиков. Бесхвостых, правда, но с длинными шумерскими бородищами.
Все плакали. Потом пели. Потом плакали... лакали...
Плакал шофер.
Не плакал директор завода «Тяжподтяж». Он ругался, как оWHOевший бегемот, и даже пытался руководить, но его никто не слушал. И все потому, что оWHOевшее создание ходило пешком. Хотя и с шофером.




ГЛАВА 17

Вселенная тоже начиналась со взрыва. Как утверждают свидетели.
Свидетели всегда лгут.
Просто им очень хочется что-нибудь засвидетельствовать.
Вселенная началась вдруг и не переставала быть – все одно. Спорить на эту тему – поссоришься. Думать тоже нельзя. Не остановишься.
Даже, если ты и победишь, неужели будешь доказывать Вселенной «откуда она родом» и «зачем она меняла фамилию». Неужели ты встанешь этакой скрепкой: «я прав!»? 
ДА. 
Потому что ты – правша. Полеветь ты всегда успеешь. У тебя, даже, будет секунда побыть где-то в центре всего сущего. Или всего серого. Голубого?
Даже, если ты проиграешь, неужели будешь цедить сквозь зубы этой победительнице «я свое еще возьму, сука!» или «че уставилась!»?
Улетай. Уйди. Уползи. Успокойся. Назад – в сперматозоид Адама.
(Найдено на развалинах ДНЭПРОХЭСа)



Бизнесмены заволновались.
Они всегда волнуются. Они любят поволноваться. Особенно, в Чебоксарах.
- Правда ли, что доллар начнут печатать в Грозном?
- Чем лучше разбавлять бензин?
- Можно подумать, что за все пирамиды теперь отвечает Хеопс?
- Вдруг, перестанут брать взятки? 
- Давать?
- Куды уж сбежишь из Чебоксар?

И бизнесмены тоже заплакали.
Они, правда, заплакали от несбыточной тоски желаний, от гигантской любви к хрупкой, трогательно-нежной бумажонке. ОНА окутана любовью. Как в носки.
Не принято признаваться явно в любви к ней – пошло.
Не принято признаваться явно в ненависти – поехало.
Выбираются нейтральный сюжеты, вроде князя Мышкина из одноименной оперы.

Цивилизация – есть возрастающая любовь к деньгам. Это –  лакмусовый термометр, выдающий на гора степень цивильности всякого сбродища когитоэргосумов.
Количество денег определяет возвышенность человеческого субъекта над объектами живой природы. Мифологичность.
Умение добывать деньги – великий знак Судьбы, линия водораздела Северного Ледовитого от Южного, ослепшие от любви параллельные, трехэтажный шах.
Казалось, чего проще – напечатай кучу денег, раздай их всем, как завещал великий чубайс, и посмотри на свои плодишки.
Все купят ЧТО ХОТЯТ. Ну, и что? Что дальше-то? ДАЛЬШЕ  ЧТО?

Да что уж там «пизнесмены», если даже государственные (ишь какие членистоногие!) мужи всплакнули о конечности всего, что их окружает. Представляете, р-раз!  И ты уже почти никто.  Нет, так – никто, или, даже, вот так - .....  Нет!  Не могу писать – плачет сердце, рвется, глядя на хныкающих государственных жен.

И все бы ничего, да, вот, тут и дети подхватили. Уж, казалось, кому-кому, а им бы не помешало бы и помолчать, а, глядишь ты, туда же!  Примкнули!

А то, что плакали женщины – это было замечательно.
Им надо плакать.
Плакать надо всем, а они – пусть будут первые. И последние.
Потому что, когда они не плачут, они курят сигареты, держат руки в карманах и не хотят воспроизводить потомство. А потом начинают кричать на нас, жалуясь на несоответствие русских народных сказок и русских народных былек.




ГЛАВА 18

189: И говорил ему Могул: «Посмотри на меня, любовь моя, ибо только твой взгляд принесет душе моей отдых и снимет печаль мою будто дуновением ветра. Посмотри на меня, и придут в пустыню мою реки весенние, и наполнятся губы мои медовой свежестью. Посмотри на меня, любовь моя, и возвышусь я над тоской своей, и паду в ноги твои, обнимая и прося об одном и только одном – навеки, навеки быть рядом с тобой.»
190: И отвечал ему Тахтамар: «Речи твои, любовь моя, ранят меня, будто острые стрелы. Речи твои, любовь моя, исцеляют все мои раны, будто бальзам целебный. Речи твои, любовь моя, зовут на край отвесный. И, стоя там, на краю, как удержаться?»
(Чебоксарские хроники)



И  Жопоросов тоже плакал.
Этого, конечно, никто не видел. Но легенды ходили, и даже свидетели находились. Они всегда находятся, когда нужно кого-нибудь обличить. Или обспинить. Или объегорить.
И это – правда. Жопоросов плакал.
Только внутри. Потому что снаружи плачут только те, кому приятно, что это заметно.

«Или, Или, лама савахфани!»

Никто не знал, чего он хотел этим сказать.
А те, кто знал – уже и позабыли эти слова...

-----------------------------------------------------------
ОБРАЗЕЦ  №3  ЖОПОРОСОВСКОЙ  ПИСЬМЕННОСТИ



Симон чинит сети.

Симон:
Андрей!.. Андрей!.. (выходит)

Появляются из темноты две личности, разрезают сети и исчезают.
Входят Симон и Андрей.

Симон:
Что я должен за тобой бегать?  Ходит, где-то шляется. Садись за работу!

Пауза.

А-а-а!  Убью Зеведеевых!

Андрей виснет у него на руках.
Симон мечется и в ярости бьет Андрея.

Пусти меня!  Я с ними поквитаюсь!

Андрей:
Нельзя, нельзя!  Они ждут этого.

Симон:
А-а-а!..

Андрей:
Нельзя! Они знают, что ты сейчас придешь!

Симон:
Пустые людишки! «Рака»!  Каждый день ждешь от них всякой гадости!

Андрей:
А мы им лодку продырявим ночью. Ты пойдешь к их дому и начнешь ругаться. А я в это время – тук-тук и буль-буль.

Симон:
А если тебя поймают?

Андрей:
А ты ругайся сильно и камнями бросайся. Народ придет посмотреть. Все придут. Никто не заметит. А как же?  Точно. Я соседей знаю.

Симон:
Я этих Зеведеевых!..

Садятся.
Латают сети.
Пауза.

Прости, Андрей, погорячился.

Пауза.

Эта бедность. Нищета эта... Каждый день... Эти Зеведеевы... людишки эти все...

Андрей:
Забудь ты Её.

Симон:
Не могу.

Андрей:
Все равно, ты не смог бы Её купить.

Пауза.

Симон:
Андрей, уйдем отсюда?

Андрей:
Зачем?

Симон:
Жизнь будет другая.

Андрей:
Лучше?

Симон:
Другая. Понимаешь – другая!

Входит Человек.

Не трогай сети, убью!!!

 Пауза.

Тебе чего надо?

Человек:
Воды.

Симон:
Иди к морю.

Человек:
Другой воды. Другой. Напиться.

Симон:
Деньги есть?

Человек:
Разве вода чего-нибудь стоит?

Симон:
В этом городе все стоит денег.

Человек:
В этом городе люди не стоят денег.

Пауза.
Симон делает знак Андрею. Тот выходит.

Человек:
Что случилось, брат?

Симон:
Да какой же ты мне брат?

Человек:
Ты – мой брат. Такой же злой.

Симон:
Я?

Человек:
Одна разница.

Симон:
Какая?

Человек:
У тебя есть вода.

Симон:
Ты о чем?

Человек:
Ты поделишься со мной водой, а я поделюсь с тобой Знанием.

Симон:
А зачем мне твое знание?  Рыбы прибавиться? Или сети новыми станут?

Человек:
Ты ищешь рыбу там, где ты хочешь ее поймать, а не там, где она есть.

Симон:
А тебе-то что?

Человек:
Обретешь новую жизнь. Станешь другим человеком. Совершенно другим.

Входит Андрей с водой.
Человек пьет.

Симон:
«Другой», «новая»... Одни слова. Одни пустые слова...

Человек:
Спасибо вам, братья.

Андрей:
Да какие же мы тебе братья?  Мы – вон какие, а ты – вон какой. Смешно.

Человек:
Наше братство скреплено Богом. И ты и я – убогая тварь перед Создателем. И отвечаем перед ним за каждый шаг, за каждый поступок. За воду. За сети. За камень. За зло, которое причиняем другим. За добро. За отчаяние, толкающее нас на край. За любовь бесконечную и мучительную. За слезы свои и чужие. За смех, несущий радость. За насмешки ранящие. За Знание. За вечность впереди нас.

Пауза.

Симон:
Как могут твое «знание» изменить жизнь?  Люди врут, обманывают, убивают и снова – врут, обманывают, убивают. И опять!  И каждый день. И каждый человек... И эти Зеведеевы! Как могут твои слова изменить их?!  Убить их надо!  Все семя растоптать и по ветру пустить!  Надо «что-то делать», а ты говоришь – «слова».

Человек:
Позови их сюда, и ты увидишь, что между вами нет никакой разницы, поскольку вы – братья.

Пауза.

Каждый день просыпаетесь утром со словами: «Кто заплачет обо мне?», а не «Кто плакал от меня?»  Отчего боль свою кладете на других, умножая страданье; и вернется она к вам умноженная и ударит туда, где вы ее не ждете. Оттого и еще больнее будет вам.

Пауза.

Симон:
Больно много ты знаешь о нас.

Человек:
И я был таким, брат.

Андрей:
Смешно.

Симон:
(обращаясь к Андрею) Заткнись!

Пауза.

Прости, брат, прости. Иди к Зеведеевым. Позови их сюда.

Андрей:
Но..

Симон:
Иди, Андрей, иди.

Андрей:
А... Смешно будет... (уходит)

Пауза.

Человек:
Люди вокруг меня... они тоже держали меня... тянули... назад... вниз... не пускали... (свет на сцене меняется)
Знаешь, что я сделал?  Никому не сказал и ушел в пустыню. И стал ждать.

Симон:
Чего?

Человек:
Не знаю. Не знал. Покуда не дождался.

Симон:
Чего?

Человек:
Дьявол пришел ко мне. И сел рядом. Он всегда рядом, когда чего-нибудь ждешь.

Пауза.

Какие это были искушения... Я даже некоторые и не знал до этого...

Входит Женщина и садится вдалеке.

Женщина:
Братьев оставил. Сестры ждут, не дождутся. А он все ходит, да ходит где-то...

Человек:
Посмотри вокруг, брат. Что ты видишь?

Симон:
Людей всяких... Море... Жизнь.

Человек:
Это – разве жизнь?  Посмотри еще раз вокруг, брат, и скажи мне еще раз: «Жизнь».

Женщина:
Сестры замуж никак не выйдут. Кто их возьмет?  Все про все знают. И женихи, вроде, есть. А он все ходит и ходит...

Симон:
Жизнь?

Человек:
Знаешь, чего тебе не хватает?

Симон:
Денег?

Человек:
Любви.

Симон:
Какой любви?

Человек:
«Возлюби ближнего своего, люби врагов, благослови проклинающих тебя, благотвори ненавидящих и молись за обижающих и гонящих.»

Симон:
Почему это я должен?

Человек:
Потому что жизнь и есть – любовь. Потому что Бог и есть – любовь. И все на свете должно быть благодарно Его любви к нам. Если кто-то изменил тебе, значит ли ,что все женщины – неверны и непостоянны? Если кто-то обманул тебя, значит ли это, что каждый человек – лжец?  Или обманщик?  Или убийца?
А ты?  Лжец?  Обманщик?  Убийца?

Симон:
Да.

Человек:
Никогда более!  Отныне и навеки – более никогда!  Вот тогда ты и увидишь, как много значат СЛОВА!

Женщина:
Братья Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда ждут, не дождутся. Разве можно оставить семью, дом?

Входят Зеведеевы и вводят Андрея.

Все должны жить вместе. Дружной семьей. Помогать друг другу...

Человек:
(обращаясь к Зеведеевым) Большая рыба, братья?

1-ый Зев.:
Он врет.

2-ой Зев.:
Он сказал, что мы порезали ваши сети.

Человек:
А вы?.. Нет?..

Пауза.

Симон:
Да кто же еще?!

Человек:
Отпустите его сейчас же. Он же брат ваш.

1-ый Зев.:
А ты кто такой?

2-ой Зев.:
Судья?

Человек:
Не только твой, но и всех людей.

Женщина:
Стыд-то какой, что люди говорят. Шепчутся. Смеются.

Человек:
Господь послал сына своего на подвиг смертный, послал нести людям весть – «я здесь, я среди вас, верь и по вере воздастся.»
Что стоит вера ваша без дел?  Всяк признает власть Господа над землей, а что с того?  Разве не то же делали и отцы ваши и гнали пророков взашей? Что вера твоя, будто вино прокисшее, старое?  Что проку от него?  Вылей, отринь!  Влей вино молодое в мехи молодые!

1-ый Зев.:
Правильно!

2-ой Зев.:
Куда же еще!

Женщина:
И не верь слухам всяким про отца. Люди говорят, да меры не знают. Откуда же им знать всю правду?

Человек:
(указывая на руку 1-ого Зев.) Вижу, брат, руку поранил?

Андрей:
Смешно...

1-ый Зев.:
Да.

Человек:
Давно?

1-ый Зев.:
Да дня три будет.

Человек:
И не заживает?

1-ый Зев.:
То – водой, то – сетью задену.

Человек:
Болит?

1-ый Зев.:
Болит...

Человек берет руку и начинает что-то делать с ней.

Человек:
Закрой глаза. Все еще чувствуешь боль? Она ушла. И ушел твой гнев. И злость ушла. И все плохое, темное покидает тебя. И рана зарастает. И больше нет боли.

Пауза.

2-ой Зев.:
Как это ты делаешь?

Женщина:
Людей бы лечил. Они бы все в очередь встали. Сколько больных кругом, раненых. Калек сколько.

Симон:
А я ногу подвернул на прошлой неделе.

Андрей:
А у меня зуб шатается.

2-ой Зев.:
Отец кашляет сильно. И палкой бъется. Прямо по голове.

Человек:
Что тело ваше, коли душа болит?

Общий шум.

А слыхали вы, братья, о Ионе, проглоченном китом?

Симон:
Да. Он из рыбаков будет, я знаю.

Андрей:
Я не слыхал.

1-ый Зев.:
Кто это?

2-ой Зев.:
Нет, не слыхали.

Симон:
Я тоже не слышал.

Человек:
И было слово Господне к Ионе, сыну Амафиину: «Встань, иди в Ниневию, город великий и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до меня».

Свет меняется.

И встал Иона, чтобы бежать в Фарсис от лица Господня, и пришел в Иоппию и нашел корабль, отправлявшийся в Фарсис, отдал плату за провоз и вошел в него, чтобы плыть с ними в Фарсис от лица Господа.
Но Господь воздвиг на море крепкий ветер, и сделалась на море великая буря, и корабль готов был разбиться.

Общий шум.

И устрашились корабельщики и взывали каждый к своему богу, и стали бросать в море кладь с корабля, чтобы облегчить его от нее; Иона же спустился во внутренность корабля, лег и крепко заснул.

Общий шум.

И пришел к нему начальник корабля и сказал ему: «Чего ты спишь?  Стань, воззови к Богу твоему;  может быть. Бог вспомнит о нас, и мы не погибнем.»

Общий шум.

И сказали друг другу: «Пойдем, братья, бросим жребий, чтобы узнать, за кого постигает нас эта беда.»  И бросили жребий, и пал жребий на Иону.

Тишина.
Общий шум.

Тогда сказали ему: «Скажи нам, за кого постигла нас эта беда?  Какое твое занятие, и откуда идешь ты?  Где твоя страна, и из какого ты народа?»
И он сказал им.
И устрашились люди страхом великим и сказали ему: «Для чего ты это сделал?» ибо узнвли эти люди, что он бежит от лица господня, как он сам объявил им.
И сказали ему: «Что сделать нам с тобою, чтобы море утихло для нас?» ибо море не переставало волноваться.

Пауза.

Тогда он сказал им: « возьмите меня и бросьте меня в море, – и море утихнет для вас, ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря.»

Пауза.

Но эти люди стали усиленно грести, чтобы пристать к Земле, но не могли, потому что море все продолжало бушевать против них.
Тогда воззвали они к Господу и сказали: «молим Тебя, Господи, да не погибнем за душу человека сего, и да не вменишь нам кровь невинную; ибо Ты, Господи, соделал, что угодно Тебе!»
И взяли Иону и бросили его в море...

Пауза.

... и утихло море от ярости своей.
И устрашились эти люди Господа...
И повелел Господи большому киту поглотить Иону; и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи.

Свет меняется.

И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита.
И сказал: «к Господу воззвал я в скорби моей, – и Он услышал меня; из чрева преисподней я возопил, – и Ты услышал голос мой.
Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки оружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною.
И сказал я: отринут я от очей Твоих, однако я опять увижу святый храм Твой.
Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня;  морскою травою обвита была голова моя.
До основания гор я нисшел, земля своими запорами на-век заградила меня;  но Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада.»

Пауза.
Свет меняется.

Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя дошла до Тебя, до храма святого Твоего.
Чтущие суетных и ложных богов оставили Милосердого своего, а я гласом хвалы принесу Тебе жертву;  что обещал, исполню. У Господа спасение!»
И сказал Господь киту, и он изверг Иону на сушу.

Пауза.

Женщина:
Все – правда. Все, что люди говорят, – правда. Все, что люди врут, – правда. (уходит)

Пауза.

Симон:
Говори, что делать.

Человек:
Пойдем со мною, и я сделаю вас ловцами человеков.

1-ый Зев.:
Все оставить?

2-ой Зев.:
А отец?

Андрей:
А сети?

Человек:
Что – сети?

Андрей:
Кто их порезал?

Безобразная драка.
Крики.
Внезапно – тишина.
В центре – Человек в окровавленной одежде.

Человек:
Что – сети, братья?

1-ый Зев.:
Убили.

Симон:
Зачем?

Рыбаки разбегаются.
Человек уходит.
Пауза.
Симон, Андрей и Зеведеевы возвращаются.

Симон:
Я перевяжу тебя.

Андрей:
Куда ты, Симон?

Пауза.

Симон:
Почему?.. Что мы наделали...

1-ый Зев.:
Неужели – все?  Конец?

Симон:
«Вечность впереди нас»?  Как жить-то дальше?

1-ый Зев.:
Кто он?

2-ой Зев.:
Где он?

Андрей:
Что же нам теперь тут оставаться в грязи этой?

Симон:
«Вечность впереди... нас»?  Нас?..

Свет меняется и становится таким же, как в сцене «Иона в животе у кита».
Голос Человека.
Шум.
Молчание.
Свет.
Темнота.
-----------------------------------------------------------




ГЛАВА 19

А у нее – глаза!
А у меня, блин, - вера!
А у нее – коса
Длиннющая, холера!

А у меня – судьба
И горькое похмелье...
А у нее – борьба
За вечное веселье!

А у нее – весна!
А у меня – картошка...
А у нее – краса,
Открытые окошки!

А у меня – огни
И буйные проблемы...
Ах, были б мы одни –
Ну, как Адам и Ева!

И зачем же мне дурная голова,
Если в ней – одни глупые слова?
И зачем ко мне приходили сны,
Если я замерз в поисках весны?

А у нее – года!
А у меня – столетья...
И не дожить никак
До своего бессмертья...

И не промолвишь слов,
И не поднимешь веки...
Куда несет любовь?
Куда несут нас реки?

И зачем же мне теплая душа,
Если я живу, вроде, не дыша?
И зачем же мне дали два крыла?
И зачем же жизнь короткая была?
(Любовная песня)



А, вот, и Светка пришла с Алешей. И эта Светка – как раз та самая картинка длинноногая, что пива мне допить не дала. Взгляд, правда, у нее другой уже был. Без этих бабских штучек.
И еще фингал небольшой, пудрой замазанный.

– Кто это? – Илюша ее спрашивает про меня.
Она смотрит на меня, как на деревяшку, – так, наверное, Папа Карло смотрел на своего Буратино перед тем, как его сделать. Внимательно. Все щепки проверяя. Все сучочки. Сучки.
– Нет, – говорит Светик. – Не помню. Не встречала.
– Ты, девочка, хорошо посмотрела?
– Хорошо.
– Может, – говорит Илюша, – нам его враскорячку поставить, чтоб лучше вспоминалось?  Или лучше тебя, ангелочек? –  И, видно, тут же пожалел, что небес языком своим коснулся.
Она головой качает. То есть – отрицательно. И ка-ак треснет того, чье тело на ковре отдыхало. По животу. Тот только хыркнул горлом и двинулся поленом.
– У-у-у, – зашипела она. – Век не прощу, как ты меня по щекам хлестал!
– А кого же Буся искал? – спрашивает ее неугомонный Муромец.
– А это вы у него спросите. – отвечает она и на горло того показывает.
– Поторопились чуток. – вздохнул богатырь.
– А чего вы с ним делать будете? – она про меня вспомнила.

Молчим.
Тут Света вдруг вздохнула, что-то вспомнив: «А я знаю, где Буся деньги держал!»
Главный на это ощерился: «Зачем нам трупные деньги?»
А она – торк к шкафу. Открыла его. Руку куда-то запустила. Потом пистолет достала... потом... бам-бам-бам-бам-бам...
........................................
........................................
........................................
И те, трое – на полу.

Молчим мы с ней.
А те – и подавно.

Пистолет она тут же в руку Бусе вложила, погладила его по щеке, сказала ему что-то тихо-тихо и ко мне повернулась.
– Ну, как расплачиваться будешь? – спрашивает.
Эти суки, троица та, мне, ведь, только рот распечатали, а руки-ноги – как у младенца.
– Как, как? Развяжи-ка меня сначала.
Она ничего не говорит, достает опять свой сотарь и уходит с ним в другую комнату.




ГЛАВА 20

«Всякая тварь перед соитием – шумна и бестолкова.»
(Аритристотель)



Стою я, стою. И, вдруг, от всего этого облегчения ссать захотелось – мочи нет. Организм лучше знает – когда притаиться, а когда и пернуть бомбой.

Ситуация, как говорят англичане: «WHO в дуду.»
Французы: «Мерси Алиев.»
Немцы: «Матка курка яйка.»
А чукчи: «Надежда живет на краю проруби», и все водку пьют и еще больше лицом круглеют – еще и не так опухнешь, коль попьешь с ихнего.

Тут она выходит и вздыхает как-то даже грустно.
– В туалет-то что ль можно? – спрашиваю ее, как учительницу.
– Убежать хочешь? – заулыбалась.
– Да какой на хрен бежать! – взбунтовался я. – Смотри, все штаны мокрые.
– Правда? – спрашивает и р-раз ко мне!
Я от неожиданности такой охнуть не успел, только все, что могло, поднялось. В смысле – опустилось.
А она деловито начинает мой стриптиз – ремень! Пуговица! И достает, значит, эту мою... то есть, мой... или мое... А предатель гибкий вскочит на цыпочки ни с того ни с сего: «А это кто еще?»
– Отпусти ты меня, – взмолился я. – Отпусти дело сделать за ради Христа нашего.
– Давай, – говорит, – прямо тут.

Я глаза закрыл, представил что-то там, чтобы легче начинать было... и пошел процесс. Сначала стыдно было, а потом чувствовать стал, будто б на войне, а она – вроде как сестричка, солдату безрукому первая человеческая помощь.
А сестричка сидит на диванчике и так наблюдает происходящий процесс. И интерес исследовательский у нее в глазах появился. И она из чисто научных целей открывает свои мандюшкины ноги – будто рожать собралась.
У меня все поднялось, в смысле – дернулось. А она – изучает, смотрит. Хорошо еще скальпеля в руке у нее нету. Вот такая вот Софья Херовская! Сволочная Кюри!

И тут в дверь позвонили. Она с диванчика спрыгнула и раз-два дверью входной щелкнула.
И заходит зда-а-аровый такой парень.
А я – посередине комнаты. Без штанов. Без трусов. С гвоздем на полночь. Ужас!!!
Эта толстомордия оглядела меня, как прыщ на лбу, и перешла своим толстым взглядом на картинку в комнате. Словом, нет меня. Или не будет.

И понял я тут сразу, что какой бы ты не был важной персоной, не забудь, из какого места ты появился, и все твои жирные регалии и регаты, бабки и дедки, ордена и ложи, икры и ляжки не стоят ни WHOя и ни WHOюшечки на этом Белом Свете. А про Черный я даже и не заикаюсь...
Посмотри на меня – стою наг и недвижим, и что у меня?  Одни рефлексы, как у собачки!
Стою с тощей своей задницей и ничего не стою, никаких денег, ни крупинки пыли, ни глоточка воздуха...

И так вдохновила меня эта картинка, вздохнул я и сказал: «Отдам все...»



ГЛАВА 21

– Дураки умирают по пятницам. – сказал лысый.
– А умные чуть раньше, – добавил конопатый и выстрелил ему в лобельник.
Чего не сделаешь ради красивого словца?
Люди гибнут...
(Чебоксарские хроники)



И тут такая история понеслась!
В окошке занавешенном свет усилился и как-то сквозь нее стал проходить.
И по этому свету мерцающая фигура поплыла. Глаза, у-у-у, какие глаза. Все видят.
Мы замерли, как зайцы на охоте.
А эта гляделка подлетает к нам и говорит...
Да ну вас в рот всех!  Всякой херне верите. А тот вон даже рот открыл.
Вы, что, дети коммунизма?  Энгельса начитались?

Нет, конечно, все было не так.
Штаны я одевал сам. Куды уж дернешься с этим гаврилкой за спиной. Он кулак поднял, руки мои развязал и сказал только одно слово: «Быстро».
Быстро... Угу-м, быстро, как в переходе на «Курскую»...

– Дяденька, не бей. – говорю, и вижу, что ему понравилось.
А Светлана, боевая подруга, в это время все по комнате шастает, всякие вещи вытаскивает и в пластиковый пакет кладет. Заодно стаканы протирает и ручки дверные.

– На охоту пойдешь, что ли? – спрашиваю того, кто за спиной.
– На какую?
– Ты что, газеты не слушаешь?
– А че такое?
– Охота со вчерашнего дня началась. – И тресь ему лбом в нос жирный! – На дураков. Вон сколько их тут лежит...
Этот толстомордый за нос схватился, заплакал и на корточки сел. Взял я вазу с цветами и об голову его разломал. Он и упал тюфяком, как раз в сопли его кровавые.

Не люблю я драться, братцы! Не хочу! Но ка-ак захлестнет волна народная, священная она – ух, годуны, держитесь! Хуже нету меня, когда злой!  Меня иногда и обозвать можно, и стукнуть, и на WHOй послать, но ка-ак внутри что-то щелкнет – разнесу всякого на мелкие какашки!
И как я эту дылду уложил, то – щелк назад! Опять тихий стал. Нету злости. Ушла куда-то. Или с кем-то.

И тут Светик из кухни выходит с яблоком надкусанным.
– Посмотри, – говорю я ей. – Чего вы тут наделали.
Она мигом обстановочку оценила, яблоко мне протягивает и говорит так просто: «Пошли».

Вылетаем бабочками из квартиры. В лифт и вниз.
Едем, а она опять в свои глаза туману запускает.
– За мной. – говорит и удаляется в даль светлую.
Я, как дурак, за ней. По карманам хлопаю – деньги на месте, проездной на месте, часы тоже, только башка не на месте.
– Стой! – кричу я ей и останавливаюсь. – Не пойду я с тобой! Чего мне с тобой?
– Бежим, бежим. – шепчет она, глядя мне в глаза. – Сейчас менты с собачками приедут.
И я побежал.
Чего побежал?



ГЛАВА 22

Разбудило меня солнышко.
Разбудило меня подлое.
Недовыпита до донышка
Трехведерная бутылочка.

Ах, зачем ты разбудилося?
Ах, зачем же ты поднялося?
Ах, разнес тебя б по ребрышку,
Да коротки мои ручечки...

Разбудило меня зеркало.
Видишь, сколько в зазеркалье надежд?
Сколько харкало и сколько зыркало?
Сколько капало и сколько шлепало?

Не смотри ты на меня, гладкое.
Не смотри ты на меня, белое.
На разбитых крошках – кровь сладкая.
Видно, знает, куды течь, теплая...

Вслед за ними-то и день улыбается,
Зубы острые свои повыпучил.
Ночка темная еще валяется
Под столом моим, да в тазике.

Ах, чего ты, день, да пялишься?
Ах, чего ты, день, уставился?
Чувства нежны пробиваются.
Раздавил тебе б я глазики...

Здравствуй, жизнь моя прекрасная!
Здравствуй, жизнь моя веселая!
Здравствуй, жизнь моя колбасная!
И немножечко херовая!

Будет небо, будут плыть облака.
Будут люди из окошек плевать.
Будет мама наливать молока.
Будет мама нас зачем-то рожать...
(Утренняя песня)



Это волшебное слово «менты».
Всю жизнь я с ними маюсь. В школе с пацанами вечно в ментовку попадали – то стекло бабахнем, то пива напьемся, то с гитарами загребут. Когда еще пацанами бегали, то ничего, а перед армией попал я к ментам за слово обидное; ох, и отмаячили они меня там! Уж больно один сержант старался – и так ножкой помашет, и так ручкой... Я его фамилию мраморными буквами зубами выбью на отделении: «Здесь трудился ногами и мозолью от фуражки сержант танцевальной службы Шайкин». Ну, куда ему с такой фамилией идти, не в воры же!
И с той поры, как скажешь «мент» – стадо гондурасов по коже бежит.

На какой страже стоят? Когда членовозы летают, тогда их вроде как и видно. Может, это лишь и есть – «стража»?

Я вам вот что скажу – люди родятся с целью. Каждый родится для чего-то. Жизнь коротка – это каждый знает. Мы не можем родиться и искать «цель нашего сосуществования». Чего ее искать, если она уже есть. И у каждого есть пункт поворотный. Свернешь вовремя – ты в колее. А не успел или трухнул, или поленился – WHOяк! Назад дороги нет!
Вот Шайкин – вовремя повернул. И сейчас его фамилия, как настоящая банная династия звучит! А там, со временем, глядишь, и новую фамилию получит – Ебнарчук или Иванов.
А пойди другим путем, где б он был?

Или посмотришь на артистов разных, ведущих и телевизионных. Вот, они еле-еле влезли, уцепились за поручень, потом локоточками, коленками круглыми распихали всех и, глядишь, уже люди с большой буквы «WHO».
Или олигархов взять – ни рожи ни кожи, а прошли пропускной пункт и потихоньку-потихоньку вышли в национальные герои. Мы за них даже переживать начали. Пусть олигархует, только не сильно.

И тут я побежал. За ней. За звездой моей путеводочной...
А уже ночь.
Стоп!  Сколько времени?  Пол-одиннадцатого. Дома еще тревоги нет, но радары уже включены.

Капитан на мостике начинает вышагивать.
– Где пропавший матрос?
– Пропал!
– Как фамилия?
– Жебит!
– Кого он на хрен жебит?
– Ночью сбежал с подлодки в вольную Бялоруссию. С собой утащил, гадюка, все секреты и порнографические журналы.
– Ах так!  А ну-ка газанем бомбочками туда, куды он сбежал. Вот огорчится, когда доплывет дотуда.

И чувствуя я кожей, как радары Нинкины работать начали.
Да что я бегу-то все?

И тут моя бегунья вдруг останавливается, ко мне прижимается и говорит: «Нам надо поговорить. Зайдем в кафе.»
– Да на хера в кафе-то? Вон и на лавочке можно.
– На лавочке ты сразу целоваться полезешь.
Ну, скажет, ведь, и мертвого уговорит.
– Хорошо. Пятнадцать минут – и домой.



ГЛАВА 23

Время - отрицательная величина.
Всегда.
(из бесед с Костей из Чикаги)



Сели за столик.
Лакей подлетает: «Чего изволите?»
– Ты чего есть будешь? – спрашивает меня коза.
– Да какая тут, на хрен, еда?!  Ну, разве только пельмени. И салатик какой-нибудь.
– А пить? – спрашивает меня лакей.
– Да ты, что?! Какое на хрен пить?!  Ну, разве что водочки. И быстро-быстро, времени нет!
И получив ответственное задание, лакей исчез кроликом. Только уши его в воздухе повисели-повисели да и вслед за ним удалилились.

А за соседним столиком мужик вздыхает и никак решить не может: «Или... или... сама в сарафане...»

А за моим столиком сидит неотвратимая судьба, будто ведьма, и внутрь меня заглядывает.
– Тебя как звать, непотопляемый ты мой?
– Толя.
– А меня Наташа.
Ну, да. Как же...

Вы мне за уши не накладывайте. Даже если бы и не знал ее имени, все равно сказал бы – «ни WHOя ты не Наташа!» 
Наташи – они ****овиты, но как-то честно ****овиты, без этих скрытых намеков в глазах.
Нинки – они грудью побогаче. Мне всегда Нинки нравились:
«Оборвал я Нинке
На трусах резинки.
Я б ее, я б ее
За ее резинки!»
Ольги – те губастые и целуются, будь здоров.
А, вот, с Галями и Тонями целоваться не рекомендую. Только потом не бейте себя по лбу: «Ах, я только в научных целях! Проверить решил, мол, экспериментом!  А чего будет?» Да будет!  Обязательно будет! Послушай старшего товарища, доверься опытному охотнику. Как говорится ¬– «и опыт, сон ошибок трудных, Евгений – сам себе не друг!»
И тебе, дорогуша напротив, только одно имя – Света. Ну, еще, может, Снежанна. На самый худой конец.

Нет, я Нинке изменять – не изменял, а так – было. Хошь/не хошь, а на женщин смотришь. Они и сами все делают, чтобы на них смотрели. Причешутся, помоются, отрихтуются, и идет/идет/идет всем смертям назло!
И глазки свои опустит, мол, «мне абсолютно безразлично Ваше мнение», а походка говорит другое!  Попа-то врать не умеет!
Э-э-эх, да чего говорить?  С ними говорить не надо – с ними жить надо...

И эта «Наташа» напротив меня, в общем-то, достала.
Закурил я. Надо же, сколько не курил! Русский нюх потерял! Водочки тяпнул. Съел чего-то. Ожил...




ГЛАВА 24

На войне, как на войне, –
По колено в грязи
А что выше – то в говне.
Позабудешь рази?

Мы сидим в родной дыре
Третию неделю.
Магомет идет к горе,
Будто к новоселью.

Ты скажи нам, ангел наш,
Где же ты летаешь?
Колбасу на патронташ
С кем же ты меняешь?

Ты скажи нам, старшина,
Будем ли мы живы?
Нам не видно ни хрена
Из своей могилы.

Ты скажи нам, командир,
Далеко ль до дома?
Письма, стертые до дыр,
Нам родней гондона.

Ты скажи-ка нам, страна,
Нас ли ожидаешь?
Ты нам милая жена,
Хоть и не рожаешь.

На войне, как на войне...
(Военная песня)



– Ну, вот, что, Света, на хрена вы меня с Бусей этим встретили?
– Ой, – отвечает. – Толя, мы тебя так неловко перепутали с другим человеком. Да ты и сам стоял на стрелке, как часовой. Потом позвонили, чтобы подтвердить, и нам сказали, что ты «ежик-ни-головы-ни-ножек». Ну, мы прыг-туда/прыг-сюда и нашли тебя в пивнушке. Потом решили тебя «зацепить» и совсем-совсем не ожидали, что ты такой непотопляемый окажешься.
– Ну, и как же ты с теми тремя повстречалась?
– А это не твое дело. – тут она изменилась легонько и чем-то даже на Бусю покойного стала похожа. – Только ты мне должен заплатить за то, что в живых оставила. Если бы не я, то быть тебе веселым и счастливым с мухами в обнимку.
– Чего ж тебе надо, светлая?
– А мне, – говорит. – Для жизни много, что надо.
– Во-первых, – отвечаю. – Корыто тебе починить надо. Читали. Знаем мы эту повесть о настоящем человеке Свете.

Улыбается она и встает с сумочкой.
– Куда? – спрашиваю. – Я тебя, НАТАША, ждать не буду. Мне домой надо. И так этот день слишком длинный. Хотелось бы его закончить и начать жизнь, полную любви и взаимопонимания. И путь у меня один, а у тебя – другой. И пересечемся мы с тобой только там, где раки свистят. Вижу у тебя красавица, на ручке жизнь веселую и короткую. Королей вижу вокруг, вальтов всяких, шестерок с семерками, а меня там нету и не будет. Говори поскорей, милая, не задерживай добрых и честных людей. Ты мне жизнь и вправду спасла. Я – должник твой, хошь/не хошь.
Тут она села обратно за столик, призадумалась легонько, глядя в мои честные очи.
– Буся тебе две коробочки дал?
Я головой качаю.
– Отдай ты мне ту коробочку, маленькую. А с денюжками – себе оставь. Заработал.

Верите иль нет, а в маленькой коробочке лежало... лежала... лежал... так я и не узнал, что там ночевало. Запечатано было крепко. Один раз потряс – какой-то вес. Отложил на потом. Когда никого не будет рядом. Да как-то и не случилось...
¬– Ладно, – говорю. – Забирай ее.
Все равно, думаю, не жалко, потому что и не знаю, что там.
А она на меня смотрит и счастью своему никак поверить не может.
– Поехали, – говорит. – Скорее.
На улице как раз такси стояло. Мы – ррраз! – и в него. Адрес свой я, конечно, не сказал. Остановились за три дома. Я говорю: «Сейчас вернусь.» А она: «Возвращайся скорее, милый.»
Ну, блин, скажет – мертвого уговорит.



ГЛАВА 25

мой отец был рожден в тысяча девятьсот тридцатом
его записали двадцать девятым
чтобы пораньше отдать на работу
ему повезло
он не умер неизвестным солдатом
видимо кто то там наверху проявляет о нас заботу


начиная с шести лет ему бинтовали ноги
чтобы размер оставался тем же
таким же
вечно
на таких ногах хорошо обивать пороги
идти на гудок
а также стрелять картечью


начиная с восьми лет его били палкой
чтобы не плакал
а если бы плакал то чтобы никто не видел
лечили
и еще учили
чтобы не было жалко
впрочем этому его так и не научили


мой отец не помнил ничего из своего детства
лишь улыбался
кивал головой
пожимал плечами
как объяснишь деткам
после фзу был сослан в магнитогорск бедствовать
поставили бригадиром
зеки гоняли его по арматурным сеткам


как объяснишь горло
раздавленное сапогом родины
сосновые иголки под майкой
клятвы великому и нерушимому
сон нарушенный хрипом блевотины
и вновь
и опять
клятвы великому и нерушимому


тогда же он решил заняться греко римской борьбой
в это время всем хочется
с кем нибудь за какое то дело бороться
наверное невозможно оставаться собой
когда иголки под майкой начинают колоться


служил в порт артуре долгих три года
комендатура
собачья вонь
горькая водка
тяжелые стены бастиона
каждому ионе так не хватает порт артура
каждому киту так не хватает ионы


зато гарпуны раздаются всем как на пряники
и дают добавки
особенно если у тебя капитанская фуражка
не проси ничего глупый маленький
мама нальет молока в твою фляжку


мама забинтует твои раны с ногами вместе
мама придет ночью во сне через три года после смерти
и отец ничего у нее не спросит
какие могут быть вести
какое может быть бремя во времена лести


мой отец обливался кровью
его поймали на этом люди в белых халатах
после третьего инфаркта
даешь все
даешь жизнь
даешь бой здоровью
сбрасывай ступени на первой минуте старта


не успеваешь набрать скорость и долететь до звезд
не успеваешь сказать
земля
посылаю вас всех приветом
земля притянет уши за нитки слез
земля даст мягкой посадки
и что то еще при этом


и потом
напившись водки
как это должно быть во время работы
мой отец будет повторять
после вы все поймете
видимо кто то там наверху проявляет о нас заботу
и оставляет свертки в капустном помете


мой отец никогда не был злым
или никто не видел
и никогда не ругался на меня с братом
громко
руками
а мы по привычке
если нас кто обидел
бежали к маме


беги негр покуда не стал белым
беги заяц покуда не выросли крылья
пиши сегодня на белой доске мелом
у буратины мечта тортилья


мама забинтует раны с крыльями вместе
раны заживут до свадьбы
а крылья уйдут на полку
поёшь громко
значит поёшь песню
стоишь вместе
значит стоишь долго


скажи спасибо
просто скажи спасибо
и в списке кто виноват
поставишь знакомое имя на самый верх
поиск виновного поднимает тираж и прибыль
поиск виновного вызывает печальный смех


мой отец стал опять обливаться кровью
подарок белой сестры с грязным шприцом наперевес
время вернется и сядет у изголовья
и крылья достанет с полки
как добрый бес


лети глупый
что же тебя держит
лети нежный
больше не надо ждать
пусть паромщик примет твои надежды
он остается
он не умеет летать


наутро время проявит свою милость
высушит слезы
а снег по весне растает
и мама будет опять проклинать справедливость
впрочем все ее когда нибудь проклинают


потому ли спрячь свою слезу как копейку
заплатить всем харонам проезд
время вытрет о нас коленку
бог ли выдаст
свинья ли сьест


мой отец был брошен китом на землю
край земли оказался и краем небесным
край молчанья
он же край родной похмелья
ворот рубахи вовремя будет тесным



Ночью все кошки черные. Особенно, люди.
И в час ночи хорошо лежать в смятой любовью постели, не видя лица рядом, и, забыв о приличиях дня, любить напропалую, предчувствуя скорую смерть темноты.
В час ночи неплохо сидеть на кухне и допивать бутылочку с другом. И даже что-то спеть, пока мы вместе. И вспомнить про ЭТО, и говорить о ТОМ. Хлопать друг друга по плечам и удержаться в дружеском равновесии.
Час ночи – прекрасное время быть спящим, открыв рот материнской груди и держа ее розовым кулачком. И смеяться в темноте, веселя тех, кто еще не спит.
В это же время хорошо ехать в поезде навстречу ожиданию; и бьющие фонари будут приближать утро, покрытое туманом и тоской.
Час ночи – это время из ВЧЕРА в ЗАВТРА. И ты уже не тот, кто был, но еще и не тот, кем будешь. И душа, перетекая из одного тела в другое, удлиняется и болит.
0100 – это робкая единица, окруженная нолями. Тоскливое одиночество, зависящее от количества нолей до и после. Количества пустоты. Воздуха. Пыли. Сплетен. Ненависти. Ничтожества. Равенства. Свободы. Братства.





ГЛАВА 26

Вес человека измеряется его внутренним говном.
(из утренних бесед)



Залетаю домой и – ррраз! – сразу к комоду. А жена с сыном наблюдают.
– Вы чего? – спрашиваю, а сам руками среди носков шарю.
– А ты чего? – Нинка спрашивает.
– Да, вот, Светке отдать надо. – говорю, а в левой руке ¬– трусы с майкой, а правой – все шарю.
– Какой Светке? – это Паша меня спрашивает.

Стоим, смотрим друг на друга.

– Ага! – говорю. – Нашел!
И к двери направился.
– Стой! – говорит Нина. – Через мой труп.
– Насмотрелся я на мертвецов сегодня, Нина. Пропусти ты меня, заради Христа. Вернусь я сейчас. Только Светке отдам то, что Буся дал мне. – и шепотом продолжил. – А теперь и Буся и те трое на квартире дохлые валяются. А потом я еще одного уложил. И мы со Светкой побежали... Ох, да как же тебе объяснить?

Помолчали немного.
Друг на друга посмотрели.
Потом рукой махнул и на улицу направился.

Иду к машине, а эта уже навстречу выскакивает, обнимает(?), руку мне за пазуху и – ррраз! – достает свою коробочку.
– Все, – говорю ей. – Уезжай.
– Глупые вы, мужики, – смеется и в такси садится. – Ты свои доллары посмотри на свет. Они у тебя пивной этикеткой пахнут.
И уехала.
В тьму свою...
.......................................
.......................................
.......................................
Все правдой оказалось.
Я же три листика сверху взял – те настоящие были. Да еще штук десять настоящих нашел. А остальные...
Не-ет, на Руси вечно так. Даже и не мечтай.

А Нинка у меня молодец. Все понимает.
Вон, три блока сигарет купила мне.
Люблю я ее. Балую...




ГЛАВА 9

Отпусти меня судьба
Да на вольные хлеба.
Отпусти меня гулять,
Свежим воздухом дышать.

Отпусти меня домой.
Надоело мне с тобой.
Надоело воевать.
Надоело горевать.

Отпусти меня судьба
Да в другие города.
Я бы по небу летал
И по морю бы искал.

Отпусти меня любить,
В ночи темные бродить.
Буду жить да не тужить,
Песни петь да водку пить.

Отпусти меня судьба.
Вдруг нагрянут холода.
И придется замерзать,
И придется умирать.

Отпусти же ты меня
На полгода, на полдня.
Все равно вернусь с тобой,
Окаянною судьбой.
(Прощальная песня)

Алеша убежал куда-то. И Муромец начал меня мурыжить.
– Ты кто такой, братан?
– Да с улицы я. – отвечаю.
– В гости что ль зашел?
– Получается...
– А тут как раз и мы! – обрадовался он почему-то. – Тебя как звать?
– Толиком. Анатолий.
– Толик, ты не серчай. Мы к тебе претензий не имеем. Ты к нам имеешь?
– Нет.
– Мы же свой бизнес делаем. Надо нам было его на колбаску порезать, мы и сделали. Правильно?
– Получается...
– А свидетели нам на хрена?

Тут я замолчал глубоко.
– Ты пойми, Толяш, мы к тебе претензий не имеем. А, вот, свидетели нам на WHOй не нужны. Понял?
– Как не понять?
– А чего ты тут делал ТАКОЙ?
– По ошибке попал.
– Буська не ошибался. Если б ошибся, тебя уже давно бы опарыши глотали. Он тебя заморозить решил. Зачем? – и в глаза мне смотрит, ****ь запечная.
– Зачем меня морозить?  Побойся Бога. Я не севрюга какая-нибудь в утином соусе. Ты меня, мужик, с кем-то путаешь. Все меня с кем-то путают. Он – тоже перепутал. А у меня зрение – ну-улёвое. Ничего не вижу. Ничего не видел. И ничего больше... – тут я не стал говорить. Задумался.

И он тоже.
– А зачем ты Бога вспомнил? – вдруг спрашивает он меня.

Я молчу.
– А знаешь ли ты, Толя, что недостойно поминать Бога в суете своей смертной?

Я молчу.
– А знаешь ли ты, что каждому дается определенное число поминаний, и если ты выйдешь за край, то будешь наказан? Люто и безжалостно.

Я молчу.
– А знаешь ли ты, что Он поставил меня присматривать за такими, как ты – неосторожными.

Я молчу.
– А знаешь ли ты, что было мне знамение не так давно, как вчера?

Я молчу.
– Приснилось мне вчера ночью, будто б пошел я на рыбалку, закинул сети, тяну их, а они все рваные выползают. Обиделся я. Сердце кровью изошло. Так горько стало, будто ничего роднее нет мне на этом свете, чем эти мусорные сети... Постой, говорю я себе, на WHOя мне эти сети? Брошу их козе в трещину. Зачем они мне?.. И только собрался хернуть их подальше, как озарило меня!  Это же мне наводка – от Него!  Сети рвет всякая тварь, вроде тебя, и жизни мне не дает. И будет рвать, покуда я вас всех этими руками не перетаскаю!..  И только понял я это, так, будто молнией прошило с ног до головы – проснулся и крестик нательный держу...

Засмеялся он довольно, будто дождался чего-то.
– Не бойся, Толяш. Лучше – пусть нас боятся!