Мой коридорный Бог, мой потрёпанный абсолют! Солнечные шары разгоняются на твоих ступенях, спотыкаются и летят шершавым комочком в мои ладони. Маленькие дети расставляют полноватые пальчики, жмурятся, смеются, хватают мохнатое солнце, и оно, находя пол, тянется к нему тёплым, сладким пряничным крошевом, оседает пудрой на подушечках.
Я привстаю на носочки и делаю пару неловких шагов. Тихонечко. Милый Боже, мой ласковый метроном, твои стены – наглаженные простыни на хлипких плечиках, с них слетают сахарные стайки пылинок, сыпятся лёгоньким белёсым одуванчиком воскресным солнечным утром. Пахнет свежим хлебом, от того все подъездные разговоры кажутся рыхлыми, пропечёнными и уютными. Бегают по подоконникам встрёпанные воробушки, смешные и славные, как в шутку обидевшиеся дети. Я держусь за шаткие тусклые поручни, они успокаивающе постукивают, касаясь железки, и звук мерных ударов доходит до подъездной дверки.
Лестница будто шире обычного, залитая светом, маленькие шажочки тревожат спящий этаж, звучат так, как если бы по ступенькам катились маленькие сладкие яблочки моего детства. Боже, да ты наверно и не знавал их тёплого хруста! У меня трепещется сердце, я прикладываю морщинистые руки к щекам, и они вновь начинают пахнуть согретым молоком и июлем.
Здесь никто не видит этого кроме нас с тобой, Боженька. Позволь сидеть с тобой рядом, говорить про лето, я третий год не могу выходить на улицу, лишь спускаюсь немного да возвращаюсь назад, не знаю, какое оно сейчас, но помню на ощупь. Лишь бы хватило сил на полноценные шаг и вдох, и … Дай Бог.