исторический роман Путь Адама глава 1 У дальних бр

 
                ГЛАВА 1

               
                У дальних берегов России

                И современники, и тени
                В тиши беседуют со мной.
                Острее стало ощущение
                Шагов истории самой.
                Я. Смеляков

Море штормило… Беспокойный попутный норд-вест то резко наполнял паруса, то норовил резануть сбоку, как бы проверяя на прочность скрипящую мачтовую оснастку. Капитан Крылов, несмотря на усталость, сам нес внеочередную вахту, с неприязнью поглядывая на молоденького мичмана, промокшего донельзя. Второй день плавания «Святого Павла» заканчивался безрадостно. Но причиной раздражения был не шторм, разразившийся так внезапно. Крылов не желал возиться с так некстати свалившимся на него стажером. Однако снаряжавший в экспедицию суда высокопоставленный чиновник лилейным голосом ненавязчиво обязал:
— Антон Сергеевич, дорогой, будь любезен, присмотри за назначенным к тебе племянником! За молодостью лет он так неопытен, так неосторожен. Присмотри за шалопаем. Век обязан буду!
И капитан, ненавидевший протекционизм, был вынужден взять под опеку этого юнца с блестевшими от предстоящего путешествия  глазами.
В борьбе со стихией долгая октябрьская ночь прошла быстро. Успокоившееся утром море дало передышку измотанным экипажам обоих судов. «Слава Богу, что на «Кодоре» утвержден Казицын, а не этот… —  размышлял вслух Крылов, спускаясь к себе в каюту. — Ну и шут с ним! Пусть днем отрабатывает», - подумал он об оставшемся на мостике стажере.
Разбудил его громкий стук в дверь и встревоженный голос  старпома:
—  Антон Сергеевич, проснитесь! Турецкая галера по курсу!
Вскоре Крылов стоял на мостике, пристально осматривая вражеское судно в подзорную трубу. Потрепанная штормом  восьмитонная галера, казалось, терпела крушение. Сломанная оснастка, насосы, качающие за борт воду, бегавшая в панике команда — все говорило о серьезном повреждении корабля.
— Убрать паруса! Лечь в дрейф! — приказал Крылов. — Что ж, отправим парламентеров. Пусть сдают судно, — и вопросительно посмотрел на стоящего рядом старпома.
Но не успел тот отдать команду мичману, как от галеры отделился легкий ялик и быстро направился в их сторону. На носу стоял молодой турок в офицерском кителе, отчаянно размахивая белым флагом и что-то крича.
— Боцман, переводчика! — крикнул в рупор Крылов и приложил к глазам трубу.
Однако события опередили его действия. Переводчик Трифонов еще только поднимался из своей каюты, а ялик с турками уже приблизился к левому борту корабля.
— Спустить веревочную лестницу! — отдал приказ не ожидавший подвоха капитан и опешил: стоявший рядом молодой мичман, молча выхватив кортик, метнулся с мостика. На бегу он что-то крикнул спешившему навстречу боцману и со всего маху прыгнул за борт, едва не угодив в причаливший ялик.  Боцман выругался, схватил оказавшуюся под рукой бочку и метнул ее во вражеское судно. Залезавший по лестнице турок понял, что раскрыт. Выхватив ятаган, он занес его над склонившимся к нему матросом, но был сбит прицельным выстрелом с кормы. Упал он не в воду, а на подожженные бочки с порохом, стоявшие в ялике. Это и помешало взрыву. Пока сподвижники сбрасывали в воду безжизненное тело, с кортиком в руке в лодку влез стажер. Завязалась борьба.  Ближний турок оказался заколотым, а второго, завизжавшего от безысходности, метким выстрелом сразил подоспевший ко времени боцман Басманов.
Так мичман Кольцов спас корабль с экипажем, а в конечном счете, всю экспедицию. И Крылов, несмотря на скрытую неприязнь, вынужден был  доложить  Ее Величеству о происшествии и героическом поступке мичмана Кольцова с рекомендацией о поощрении. Петиция была направлена сразу же по прибытии в Кинбурн, недавно оставленный турками.

* * *

Дядя Антона Кольцова, граф Шумилов, имел от двора высочайшее поручение — способствовать интенданту флота в снабжении оного продовольственными и другими товарами. Вхожий во многие кабинеты, граф одним из первых был ознакомлен с пришедшей депешей. Сообразив, что назначение племянника на пост коменданта Кинбурна принесет ему коммерческую выгоду, Шумилов приложил все свое влияние (и бочонок черной икры), чтобы надлежаще преподнести случившееся Ее Величеству.
Приятно удивленная поступком во славу Отечества, матушка одобрила предложение канцлера Безбородко наградить Георгием II степени и  назначить комендантом Кинбурна никому неизвестного доселе Кольцова Антона Павловича. Благая весть, благодаря усилиям того же покровителя, вскоре была доставлена в Кинбурн, вызвав резонанс в городе и недовольство в военном гарнизоне.

* *  *

Ясным солнечным утром в кабинете коменданта Антон Кольцов с нескрываемым удовольствием уже в который раз перечитывал приказ о своем назначении. К нему прилагалось письмо с дядюшкиными поздравлениями, скорее, намеками о его причастности к делу  и просьбой посодействовать господину Пакерману в выполнении продовольственных поставок военному ведомству.
Пакерман оказался словоохотливым, энергичным человеком, не замедлившим явиться  с поздравлениями и пухлой пачкой ассигнаций, удивительно ловко перекочевавшей в верхний ящик стола новоиспеченного коменданта. Чтобы поскорее отвязаться от назойливого посетителя, Кольцов поставил свою роспись в льстиво протянутой бумаге и отвернулся к карте, висевшей над столом. Его занимали расставленные на ней синие и красные стрелки. Бурное воображение рисовало сцены недавних баталий за Кинбурн, но раздавшийся в коридоре голос  денщика вернул к действительности.
 — Ваше благородие, презент от господина бургомистра! — выпалил Василий, внося шикарное нарядное платье.
Обрадованный Кольцов разглядывал  мастерски скроенное  богатое одеяние. Никогда  еще он, выросший далеко не в бедной семье, не нашивал такого.  Выпроводив Василия, Антон с восторгом поворачивал платье и так и эдак, любуясь яркими красками и модным покроем. Наконец, не выдержав, спешно облачился в него, рассматривая себя в высоком зеркале в глубине кабинета. Костюм оказался впору. Вьющиеся светлые волосы гармонировали с бежевым бархатным воротником, а ярко-синие озорные глаза лучились от восторга и нетерпения. Юноша был достаточно высок и статен, но черты лица еще по-детски мягки. Напускная важность придавала ему скорее  комичный, нежели суровый облик. 
Кольцов еще стоял перед  зеркалом, представляя свой первый выход в свет в новом качестве, когда в кабинет, быстро постучав, вошел капитан Крылов. 
 — Антон Павлович, — строго обратился он к ничуть не смутившемуся Кольцову, - вверенные мне корабли требуют ремонта и частичного перевооружения. Я прошу немедленно организовать столярные работы на верфи, а также разрешить взять  необходимое вооружение с ранее поврежденных  канонерок, выброшенных на берег.
  — Ах, оставьте, Антон Сергеевич! — подошел, скорее,  подбежал к нему Кольцов. — Сегодня бал у бургомистра в честь нашего прибытия, так неужели Вы не можете об этом после? Посмотрите, какое мне преподнесли платье! Но, может быть, мне стоит надеть парадный офицерский мундир?
Крылов смерил юношу тяжелым взглядом  и, круто повернувшись, вышел вон. Однако его демонстративная выходка была не замечена счастливым хозяином кабинета.
Бал открывался рано. Октябрьское крымское небо еще только  начинало темнеть,  превращаясь  в непроглядную южную ночь. Земля и прибрежные скалы еще дышали теплом дневного ярила, а воздух уже насыщался мглистой прохладой.
Официально бургомистр давал бал  в честь прибывшей экспедиции, рассчитывая тем самым подчеркнуть мудрость императрицы и надеясь, что ее об этом известят.  Но все приглашенные понимали, что, скорее всего, он хочет заручиться  дружеской поддержкой  нового коменданта.  Лишь немногие, в том числе и господин Пакерман,  знали, что больше всего бургомистра интересует не этот пухлогубый выскочка, а связи его дядюшки при дворе.
Барон Кох слыл прирожденным  бургомистром. Занимая эту должность во все более крупных городах, он, как истинный патриот, работал не покладая рук для новой Отчизны, не забывая подписывать  контракты  и для себя лично. Еврей немецкого происхождения, рано принявший русское подданство, он повторил путь Екатерины,  но  с существенной разницей: Екатерина жила для России, а Кох —  для себя.  Кожей чувствуя подобных ему людей, он сразу зачислил в свой список и графа Шумилова. Предполагая выгодный для себя контракт, Кох решил сблизиться с так кстати появившимся племянником и его влиятельным дядюшкой. Антон Кольцов, конечно же, этого не знал, и любезность бургомистра  принимал на свой счет.
Должность военного коменданта с расширенными полномочиями давала возможность менять градостроительные структуры, возглавляющих их лиц и сотрудников. Поэтому представляемые ему начальники вели себя с  явным подобострастием. Комендант слушал их дифирамбы  в пол-уха, больше поглядывая на хорошеньких барышень — дочек вельмож. Внимание озорных хохотушек было ему очень приятно, оно поднимало настроение и влекло к веселью. И когда майор Палев, отвечающий за безопасность фортификационных сооружений, обратился с просьбой привлечь дополнительных рабочих, Кольцов отмахнулся от него как от надоевшей мухи. А бургомистр, не спускавший с коменданта глаз, тут же отвел его в другую часть зала, ближе к сервируемому столу. Он-то знал, что именно по его распоряжению часть рабочих задействована на строительстве  консервного завода, недавно полученного им в собственность.
— Голубчик вы мой, — разглагольствовал он, собственноручно наливая Антону бургундского, — поймите, все, что осталось после турок, — это военные трофеи, и мы должны, сделав опись, неукоснительно отправить их в Москву водным путем. Но есть еще и не подлежащие отправке объекты, которые числятся за сочувствующими греками. Мы можем купить их по дешевке. Вот, например, осталась без хозяина нижняя верфь, предназначенная  для ремонта рыболовных судов. Ее владелец Гальваноопус с семьей вырезан янычарами. За что? Не знаю. Но предприятие не может долго находиться без управления,  да и вновь прибывшие фрегаты требуют ремонта.
«Видно, капитан Крылов уже побывал у него, — отметил про себя  Кольцов, — так что  надо  поторопиться с оформлением». А вслух произнес:
 — Да-да, готовьте документы, — и поспешил к стоящим поодаль кокетливым дамам. Общение с ними сейчас было для него важнее всех дел, даже государственных.
В самый разгар бала, когда Кольцов находился в сильном подпитии, на ум пришла здравая мысль: объехать освобожденные турками прилегающие селения, дабы воочию убедиться в необходимости увеличения численности войск, в чем так рьяно убеждал его начальник гарнизона полковник Николаев. Наскоро одевшись и не дождавшись охраны, он бухнулся в бургомистровский экипаж и стал погонять кучера.
 — Да куда ж вы без солдат?! — испуганно закричал с порога хозяин, но, увидев, как на запятки кареты вскочил седой казак  (это был денщик Василий), облегченно вздохнул и заспешил в зал, чтобы распорядиться насчет охраны бесшабашного юнца. Через несколько минут вслед укатившей четверке галопом проскакал казачий разъезд.
До ближайшего от Кинбурна села, расположенного в лощине гор, насчитывалось верст семь. Скакавший в ночи экипаж был хорошей приманкой для разбойников, в большом количестве промышлявших здесь после ухода турок,  поэтому уже у города они взяли его во внимание. Посланный с пригородного секрета вестовой мог легко обогнать тяжелую карету и предупредить шайку, но, видя, что экипаж без охраны, осмелился на дерзкий шаг: завладеть добычей единолично, нарушив неписаный закон разбойников. «Потом поделюсь с батькой», — решил абрек, сидевший в засаде за изгибом дороги.
Когда  раздался выстрел, захмелевший Кольцов спал. Экипаж бросило в сторону, кони встали. Еще плохо соображая, что случилось,  он прильнул к окну. Грянул второй выстрел, и под колеса экипажа рухнул Василий. Дрожащий от возмущения Антон, нетвердо опираясь на распахнутую дверцу, вылез из кареты, чуть было не наступив на распластанное тело денщика. А к нему уже подходил рослый человек в громоздкой бурке.
— С кем имею честь? — громко выкрикнул чуть срывающимся от страха голосом Кольцов.
 — А тебе и не надо знать, — с акцентом ответил абрек, заламывая и связывая его руки ремнем.
 Так неожиданно порой меняются обстоятельства. Еще час назад юноша весело кружился в танце с очаровательной девушкой, а теперь лежал на грязной соломе в углу  сумрачного грота. Рядом без чувств распластался окровавленный Василий. Судорожно прислушиваясь к спору разбойников, Антон понял, что главаря не устраивает сумма выкупа  и  он  не соглашается брать деньги, не выяснив, кто таков пленник.
В очередной раз бросив что-то резкое, главарь подошел к лежащему на соломе человеку.  Предположив по платью, что перед ним богатый грек, он обратился к нему по-гречески, а не получив вразумительного ответа, переспросил еще громче по-русски:
 —  Вы кто?! Куда направлялись?!
 — С кем имею честь разговаривать?!  –—  с дрожью в голосе крикнул Антон.
Ответом послужил резкий удар ногой в бок и процеженное сквозь зубы:
 — Лучше говори!
 — Я новый комендант, — задохнувшись от боли, сдавленно проронил Кольцов. — Я требую, чтобы со мной обращались как с военнопленным.
 — О, мама мия! — захохотал разбойник и, весело потирая руки, вернулся к абреку, угрюмо стоящему поодаль.
О чем они говорили, Кольцов не слышал, но догадался, потому что  разозленный абрек выхватил кинжал и, подбежав к нему, стал резать его роскошное платье. Сжав зубы, Антон пытался показать полное безразличие к варварскому поступку, но, когда нож задел белую ткань кожи, вскрикнул и до боли прикусил губу. Все чаще и чаще нож стал проникать внутрь одежды, разрезая человеческую плоть. Пленник с ужасом смотрел на проступающие на платье красные пятна и, наконец, испугавшись, что может умереть от потери крови, крикнул:
 — Что вы от меня хотите?!
Абрек убрал кинжал в ножны, предварительно вытерев его о лохмотья пленника, и невозмутимо произнес:
 — Дэнги. Дэсять тысяч.
 — Но у меня их нет! Все, что есть — триста рублей, я отдам! — со стоном выдавил Антон.
 — Этого ему мало даже за коменданта Кинбурна, — со злостью обронил абрек, кивнув на главаря. — Я освобожу тебя, но при условии: три тысячи отдашь сразу, остальные через месяц, — и он вновь достал кинжал.
Антон инстинктивно отпрянул, увидев направленное в правый глаз острие, и неестественно, механически закивал головой.
 — Я знал, что ты согласишься, — закончил разбойник и неторопливо удалился в глубь пещеры.
Утром изнуренного от потери крови узника отвезли к Кинбурну.  Вскоре его нашли сердобольные горожане и доставили в дом бургомистра. Кох участливо вздыхал, в душе понося юнца за бесшабашную выходку и утрату экипажа. 
Раны на теле Антона скоро затянулись, но воспоминания о кинжале, проникающем сквозь ткань в тело,  мучили по ночам кошмарами. А еще не давал покоя вопрос: где взять три тысячи рублей на откуп? В противном случае Василий, оставленный  заложником в темном сыром гроте, будет убит. О том, чтобы не платить, Антон даже не помышлял, превыше денег ставя жизнь денщика, пытавшегося защитить его ценой собственной жизни.
«У отца, может, и есть в сбережениях тысяч восемь, но они в векселях и расписках. Пока он соберет нужную сумму, Василий будет уже мертв, да и мне грозит пуля из-за угла», — лихорадочно соображал Антон. Оставалось одно: просить в долг у бургомистра.
Наутро Кольцов обратился с просьбой о субсидии. Слушая молодого коменданта, бургомистр неподдельно вздыхал, сочувственно прикладывая руки к груди, но когда речь зашла о деньгах, воскликнул:
 —  Окстись, батюшка! Да откуда же у меня такая сумма?!
Но обещал подумать и по возможности помочь. Помощью оказалась перепродажа муниципального пакета акций нижней верфи Пакерману за смехотворно низкую цену в пятнадцать тысяч рублей.  Хмурясь и не глядя в глаза, Кольцов подписал бумаги и дал указание помощнику внести в муниципальный бюджет пять тысяч. Остальные деньги  положить  в условленное место.
 Отвернувшись к стене, Антон пролежал в постели два дня, не реагируя на присутствующих, не притрагиваясь к еде. Лишь получив известие о возвращении Василия, поднялся и на следующий день в семь часов утра уже был в своем кабинете в здании мэрии. Первым делом он отправил посыльного за начальником гарнизона. Полковник Николаев тут же прибыл.
 — Сударь, извольте доложить обстановку! Каковытрудности в решении вопросов, касающихся жизнеобеспечения гарнизона?
Николаев докладывал четко, и уже через час комендант знал о воровстве интенданта, за взятки покупающего втридорога провизию у Пакермана, о злоупотреблениях бургомистра, использующего труд  солдат не по назначению, о нечистоплотности казначея.
«Ах, если бы не выкуп! Я бы их под арест!» — с мальчишеской запальчивостью размышлял Антон. Только теперь он понял,  что ему нужен помощник, единомышленник, и с надеждой подумал о капитане Крылове.
Спустя час, краснея и бледнея, Антон рассказывал капитану о  приключившейся с ним беде. Крылов с удивлением слушал новоявленного чиновника, не подразумевая о причине откровения.  С его языка чуть не сорвалось: «Да Вас, сударь, надо под суд!» Но, внимательно вглядевшись в его изменившееся лицо, Крылов  сдержался.
Кольцов закончил, опустил голову, как напроказивший школьник, а потом, с трудом подняв угрюмый взгляд, простодушно  спросил:
 —  Вы мне поможете, Антон Сергеевич?
 И Крылов не смог сказать «нет» такому честному простодушию, направленному во благо дела.
 — Что ж, я рад, что вы осознали содеянное и  нашли мужество признаться. Но вот с чем решили бороться, вы не осознаете! Это же часть системы! Взяточничество, корысть, махинации – стиль и норма жизни определенной верхушки. И чем ближе эта верхушка к столице, тем более заражена. Наш бургомистр, казначей, Пакерман — лишь слабые  ответвления этого спрута. Но если вы окончательно решили действовать, я по мере своих сил готов помочь.
Весь остаток дня заговорщики составляли план действий.
Утром новый комендант подписал несколько смет на ремонт оборонительных сооружений, судов и казарм. Как и ожидалось, незамедлительно появился взвинченный казначей, фальцетом крича о невозможности выплат надлежащих сумм. Комендант спорить  не стал, а направил комиссию во главе с Крыловым для проверки расхода денежных средств. Но на третий день работы комиссии из штаба армии пришел пакет, в котором в категоричной форме утверждалось, что «…проверка деятельности казначейства — прерогатива главного финансового инспектора, который вскоре эту деятельность по распоряжению светлейшего князя Румянцева и осуществит». Кольцов тут же попросил Крылова ускорить работу комиссии, и уже через  два дня документы, свидетельствующие о недостаче в сто тридцать тысяч, лежали у него на столе.
 Поздним вечером казначей Семен Карлович, сбросив прежнюю спесь, приехал к Кольцову сам. Антон с трудом узнал в этом скромном и рассудительном человеке  развязного чиновника.
 — Антон Павлович, вы, конечно, в курсе непредвиденных расходов на возмещение утраченного имущества офицерскому составу и непосредственно бывшему коменданту Бруснилову Федору Павловичу? — начал он издалека. — Турки за короткий срок сдачи крепости расхитили военного имущества более чем на сто пятьдесят тысяч рублей. У меня составлены соответствующие ведомости за подписью членов городского совета, и я принес их вам на утверждение.
Он положил на стол коменданта кипу исписанных листов и пачку кредиток. Увидев  недоумение в глазах коменданта, вкрадчиво добавил:
 — Это средства на погашение нужд коменданта, впрочем, тоже включенные в данные ведомости.
 — Хорошо. Оставьте для ознакомления, — проронил Кольцов и уткнулся в план реконструкции крепости.
Вскоре взятка в двенадцать тысяч рублей была оприходована на ремонт крепостных стен, отчасти покрывая долг Кольцова, а казначей взят под стражу и отправлен в штаб армии вместе с докладной, увезенной Крыловым. Однако казначея отпустили, а прибывший вскоре финансовый инспектор изъял у Кольцова липовые счета. И Бог знает, чем закончилось бы это дело, если бы за ним не последовало естественное устранение Кольцова.
Порт Кутуш находился в сорока милях от Кинбурна в живописной, окаймленной горами бухте. Война, прошедшая стороной, лишь крылом коснулась его предместий, разграбленных при отходе янычарами. Заранее ушедшее население не пострадало, а заблаговременно спрятанные  запасы дали возможность процветать после возвращения русских. Сей богатый уголок края как лакомый кусок давно уже манил банды турко-кавказских разбойников. Объединенные единой целью наживы, они стали главным бичом небольших селений. А вскоре из-за сумятицы войны оставленный турками Кутуш, еще не занятый русским гарнизоном, обложила многочисленная банда, требующая крупного выкупа от оставшихся в городе  богатых греческих диаспор.
  Прошение начальника гарнизона, заранее отправленное императрице, возымело силу, и вскоре Кольцов получил приказ вместе со своим гарнизоном войти в отряд генерала Лукьянова, направлявшийся на разгром мародеров. Своевременно отпущенные средства и рвение полковника Николаева  не пропали даром – отряд Кинбурна, хорошо вооруженный и укомплектованный, возглавил авангард колонны. Николаев, зная о расследовании финансовой деятельности комендатуры (именно с таким предписанием, направленным, скорее всего, против Кольцова, прибыл финансовый инспектор армии), принял того своим помощником.
Антон молча ехал рядом с Николаевым, размышляя о вынужденной капитуляции (капитану Крылову  пришлось вернуться на корабль, чтобы в составе флотилии прикрывать их с моря). Вывод был неутешительным: оставалось лишь уповать на нарочного, с которым он отправил пакет в Санкт-Петербург о злоупотреблениях в гарнизоне.
Ночевка прошла спокойно, и к утру отряд Николаева, обойдя стороной дозоры банд и взяв в полукольцо отходную дорогу противника, расположился километрах в семи севернее Кутуша. В полдень подошла  основная группа. Началась беспорядочная  ружейная стрельба, за ней гулко ухнула армейская артиллерия,  предвещая скорый отход банд.
Николаев и Кольцов возглавляли два эскадрона. Расположившись в скрытом логе, Антон со страхом ждал сшибки, то и дело поглядывая на возбужденные лица всадников.  Он не был трусом, но та безрассудная смелость, которая переполняла его во время стычки на море, никак не приходила. Недавние страдания сейчас казались ему незначительными, а борьба с махинациями в крепости никчемной и забавной в сравнении с предстоящей битвой. «И опять Пакерман и  Кох будут разворовывать  Родину, а я и мои товарищи погибнем в этом бою…» — уныло думал Кольцов, поигрывая уздечкой.
Но опасения были напрасны. Конники Лукьянова пленили бандитов,  лишь самые отчаянные из них то ли спаслись, то ли сгинули в крымских болотах.  Чтобы не остаться в стороне, полковник Николаев отдал приказ рассредоточиться и прочесать возможные пути отхода противника.  Взяв в товарищи трех дюжих казаков и верного Василия, Антон  двинулся вдоль речушки, заросшей по берегам густым тальником. Вскоре всадники  увидели двух абреков, скакавших во весь опор.
 —  Стой! — гаркнул рыжий широкоплечий казак и, вскинув ружье, выстрелил.
Раздались еще три беспорядочных выстрела, и конь под одним из седоков, споткнувшись, упал. А Данила, тот самый рыжий казак, привстал на стременах и, указывая плеткой на упавшего бандита, закричал Кольцову:
 —  Ваше благородие, сейчас мы его приволочем!
Однако тот знаком велел ему следовать за другим абреком, намереваясь сам пленить  раненого. Не успел Данила опуститься в седло, как одинокий выстрел свалил его на землю. Бросив преследование, дозор спешился и стал окружать  стрелявшего.  «Где же он? Где-то здесь…» — только успел подумать Кольцов, как опять прогремел выстрел. «Просвистевшая пуля больше схожа с небольшой пчелой, чем с несущим смерть железом», — уже отрешенно сравнил он.
 — Ваш бродь, дайте-ка я, — продвинулся вперед Василий, загораживая побледневшего Антона своим телом. — Вы меня прикройте, — попросил он. — Вон туда стреляйте! —  Он упал в мокрую траву и быстро пополз вперед, поразив всех своей прытью.
Антон присел за бугорок и выстрелил — раздался вскрик. А вскоре громкий голос казака возвестил  об успешной развязке.
  Раненый абрек, связанный, лежал навзничь,  неистово кусая плотно засунутый кляп.
 — А-а-а, это же наш старый знакомый, - бросил  тяжело дышавший Василий, помогая казакам усадить бесновавшегося пленника.
Взгляды их встретились, и Кольцов сразу узнал, да и до могилы не забыть ему глаза, которым чуждо сострадание. Глаза, горящие ненавистью, полные дикой злобы и презрения к смерти. И это было не героическое бесстрашие, а воспитанная годами ненависть ко всему доброму, христианскому, человеческому и уверенность, что силой оружия можно достичь всего. Издав гортанный рык, абрек отвернулся, чтобы, кусая связанные руки, напитать злобой свое нутро.
 —  По коням!  —  скомандовал Кольцов, поеживаясь от увиденного.
Казаки небрежно забросили пленного на вьючную лошадь, и поредевший дозор повернул к сборному пункту у Кутуша.
В наскоро оборудованном лагере захваченных в плен бандитов находилось до двух сотен. В основном это были отставшие от своих турки, которым ничего кроме разбоя не оставалось. Среди них оказалось даже два офицера, через переводчика предложивших себя в качестве обмена. Было среди пленных около трех десятков кавказцев, неистово грабивших и резавших христианское население полуострова. В трехдневный срок турок отправили в лагерь военнопленных, а кавказцев в сопровождении казаков Николаева доставили в тюрьму Кутуша.
Получив депешу от финансового инспектора, Кольцов уже собирался покинуть этот городок, как пришло известие о побеге трех пленников. В срочном порядке казаки рассредоточились, перекрыв прилегающие дороги.  Кольцов тоже напросился в дозор, узнав, что среди беглецов его «знакомый». «Никак не разведет нас судьба», — размышлял он, направляясь с шестью казаками в ближайшую деревню Салихи.
Зимняя грязь жирной смазкой покрыла полевые дороги, сделав торный путь непроходимым, поэтому Кольцов и его спутники ничуть не удивились встретившим их вымершим хатам.
«Чего бы горячего перекусить», — подумал, сглатывая слюну, Василий. Вдруг из-за сарая показалось чумазое лицо мальчонки. Вернее, вначале казаки услышали тихий испуганный голосок:
 — Дяденьки, не езжайте туда! Там… —  всхлипнул он, — злые… Они папку убили… —  и смахнул с грязного лица крупные слезы.
Всадники дружно свернули за сарай, спешились и стали торопливо расспрашивать  плачущего мальчика. Выяснить удалось следующее: вчера пришли «два дюже злых дядьки. Убили папку и брата. Забрали матку и закрылись в доме старосты. А я убежал и спрятался».
Кольцов попросил Мишку (так звали паренька) указать тот дом. Сел с Василием в засаду, а казаков отправил наперерез бандитам. Но было поздно. Когда  ворвались в дом, обнаружили лишь три бездыханных тела. На стене не оказалось оружия, а с конюшни свели трех лошадей. «Почему трех? — размышлял Антон, погоняя скакавшего рысью коня. — Или взяли заводную, или где-то есть раненый», — заключил он, решая, как поступить дальше.
  Антон был молод и видел мало смертей на своем веку. Убитые турки и сраженный казак — лишь малый результат его войны, а на войне не бывает без убитых и раненых. Но, как оказалось, не бывает и без растерзанных и зарезанных, как скот, людей.
Война всеобъемлюща. Она, как  гигантский водоворот, засасывает в свои круги всех и вся. И как ошибается тот, кто, делая эти смертельные круги,  надеется, что его-то она не коснется. Но она непременно коснется его человеческими страданиями, которые  он воочию увидит на смертном одре. О, как будут ужасны они в широко открытых от страха глазах! И как благословенно тих и ясен будет взгляд тех, кто этот ужас предотвратит. Какая неземная благодать будет исходить от окружающих людей, так многим обязанным им! И эта благодарность поможет легко переступить тот зыбкий порог… Тот трудный рубеж.
Скакать пришлось недолго. Строевые кони стали догонять черные фигурки всадников, показавшиеся на горизонте. Сообразив, что от погони не скрыться, беглецы  спешились и упали в холодный вязкий чернозем, решив обороняться до последнего патрона. Казаки, не сговариваясь, взяли залегших людей в кольцо.
—  Сдавайтесь!  —  крикнул Антон.
В ответ раздался выстрел. Стреляли из охотничьего ружья, поэтому картечь, не долетев, зашлепала по грязи.
— Не-е-е, не сдадутся, — огорченно протянул Василий, соображая, как бы уберечь своего барина.
Казаки подползли ближе и открыли беглый огонь. Ответных выстрелов не было:  бандиты берегли патроны. Истошный крик заставил  казаков приблизиться. Выждав немного, Кольцов двинулся за расторопным Василием, пригибаясь и перебегая от бугра к бугру.
Из трех беглецов жив остался лишь один — тот самый абрек, из-за которого Антон пустился в погоню. Сжав крупные зубы и закрывая одной рукой кровоточащий бок, другой он цепко сжимал костяную рукоять кинжала. В его глазах не было ни мольбы, ни страха, а все та же неукротимая звериная злоба. И когда казак, друг Данилы, нажал на спусковой курок, Кольцов, отвернувшись, не произнес ни слова.
Короткая южная зима была на исходе. Прошел лишь год после окончания морского кадетского корпуса, а Антону все еще не верилось в надвигающуюся оттепель.
Финансовый инспектор нашел множество недостатков и в докладной министру представил все в таком свете, что тот был вынужден просить об отставке Кольцова. Но тут вмешался вездесущий дядя, и дело было улажено. Однако он не упустил случая пожурить племянника за нерасторопность и настоятельно  советовал ему позаботиться о приобретении капитала. Скупое и раздражительное письмо дяди напомнило Антону зубрежку в кадетском корпусе.
Служил Кольцов исправно, держа в памяти слова Крылова, что «это» часть системы.
К  весне ремонт судов успешно закончился, и в очередном донесении граф Шумилов известил императрицу о роли своего племянника в скорой подготовке флота к навигации. Екатерина велела включить «маленького протеже», как называла она Антона Кольцова, в приказ о повышении в звании и утвердила рапорт о переводе оного капитаном «Святого Павла». Антон был искренне рад сменить душный кабинет на соленый мостик.
23 марта 1787 года эскадра кораблей  отправилась в Санкт-Петербург для усиления  охраны столицы.  Зная о мощи шведского флота, Екатерина стягивала свои военно-морские силы в кулак. Однако пассивный характер ее действий повлиял на развитие событий не в пользу русского флота. Не имея выдающегося, как Ушаков, морского стратега, она заперла флот у стен столицы, решив  сохранить его таким образом.
Северный ветер бросал холодные клочья тумана и мешал обзору. Капитан Кольцов стоял на мостике, с неприязнью наблюдая в подзорную трубу за курсирующей вдоль берега шведской эскадрой. Тяжелые, как свинцовое питерское небо, брови были сведены. Суровый взгляд строг и угрюм.
Хмурой весной начинался беспокойный и бесконечно длинный 1788 год.