Войдя в обеденный зал столичного ресторана «Метрополь», я увидел там Шурку Мутовкина. Подняв на меня голову, он со звоном уронил тяжёлую вилку, которой до этого лениво ковырял глазунью, рукавом блайзера от Кардена смахнул на пол стоявшую колом крахмальную салфетку и, не успев закрыть рот, раскрывшийся от удивления, с ходу полез целоваться.
«Мутовкин из деревни Мутовкино», как любил его называть наш сержант («Мутовкин из деревни Мутовкино! Два наряда на работу за плохо заправленную постель. Мутовкин! Из деревни Мутовкино. Наряд вне очереди за неопрятный внешний вид. Мутовкин из деревни Мутовкино! Три наряда на работу за бардак в тумбочке!»)
-- Какими судьбами здесь? – опередил он меня, задавши вопрос, который я только что собирался задать ему.
Пришлось изображать удивление, слегка приправленное чувством собственного достоинства.
-- Что значит «какими судьбами»! Я, если ты помнишь, вообще-то москвич…
(У меня двухкомнатная «хрущёвка» в Текстильщиках. И в «Метрополь» я приехал по заданию шефа крохотной фирмы, в которой работаю, чтобы попытаться предложить тут наши услуги по наблюдению за скрытой электропроводкой в подсобных помещениях подвала.)
-- А ты, -- шутливо кивнул я на его гламурный прикид, -- пролётом из Сан Франциско в Гонконг? На сборище двенадцати крупнейших золотопромышленников с целью очередного раздела рынков сбыта и согласования цен?
-- Не-ет, -- протянул он с самым серьёзным видом.
С чувством юмора у Мутовкина всегда были проблемы.
-- Вовсе не из Сан Франциско, -- продолжал Шурка, беря с серебряного подноса сигару «Белинда» и жестом предлагая мне последовать его примеру. -- Я сейчас из Венеции.
Я успел придержать свою зажжённую сигару рукой, благодаря чему удалось спасти скатерть, избежав таким образом разборок с администрацией.
-- Но в Гон…конг? – попытался я по инерции реанимировать свою безнадёжную шутку, к этому моменту уже готовую превратиться во вполне серьёзное предположение.
-- На фига мне твой Гонконг!
Шурка с наслаждением затянулся и, явно смакуя, медленно выпустил ароматный дым.
– Еду домой, в деревню Мутовкино.
Он подмигнул мне сквозь клубы сигарного дыма, и я почувствовал себя объектом какого-то грандиозного розыгрыша.
-- Летал договариваться о приобретении для своих коров автопоилки из венецианского стекла? – я начинал раздражаться неясностью положения, в которое так неожиданно угодил.
-- Дочку проведал, -- совсем не замечая иронии, отвечал Шурка. – Дочка у меня там учится на художника по фарфору. Вот, летал посмотреть, как она там устроилась, и вообще… Жена пристала: слетай да слетай. Что ты, мол, за отец, если не хочешь узнать, как там чадо твоё, на чужбине. Может быть, ей стул починить надо, полочку повесить или окна на зиму заклеить. Достала так, что пришлось, и правда, слетать.
Я разрушил сигару о дно массивной хрустальной пепельницы и, схватив своего собеседника за карденовские лацканы, потряс так, что его копьеобразный кадык закачался маятником в разные стороны.
-- Слушай, ты, -- зашипел я, -- Мутовкин из деревни Мутовкино! Золотопромышленник хренов! Ты издеваешься надо мной? «Венеция, окна, полочки», то да сё! Я тебе что – дитя неразумное? Ты забыл, как я своей жопой тебя прикрывал, потому что ты даже соврать не умел, что, мол, выполнял конфиденциальное задание командира части, а сразу лез сознаваться ротному, что был в самоволке, и хотел даже точно доложить, сколько и чего там выпил. Говори: забыл?
-- Ты чего? Чего?..
Он попытался отцепить мою руку от лацкана, при этом на его запястье скромно блеснул зеленоглазый «Роллекс».
-- Колись, Мутовкин, кто ты есть! Шпион? Предатель Родины? Международный аферист? Жулик-олигарх? А, может быть, вообще депутат? Колись, а то душу вытрясу!
-- Да чего ты!.. Друг, называется.
С огромным усилием отцепив меня от своих лацканов и пытаясь пригладить на них следы моего вероломного нападения, он буркнул себе под нос:
-- Фермер я. Крестьянин. Не видишь, что ли?
-- Что?! – просвистел я, чувствуя, что сатанею. -- Ах, ты…
Но на этот раз застать его врасплох не удалось.
-- Не веришь? Смотри!
Он положил передо мной визитную карточку, на которой золотыми буквами на двух языках красовалась надпись:
Крестьянское хозяйство «А. Мутовкин – 5-й»
-- А… Почему «5-й»? – Задал я самый дурацкий вопрос, какой только мог прийти в голову в подобной ситуации.
-- Да так получилось, что в деревне у нас образовалось кроме меня ещё четыре фермера Мутовкиных. И все на «А» -- Алексей, Андрей, Аристарх и Анатолий. Вот мы и решили: чтобы путаницы не было, присвоить всем номера. Потянули жребий – мне и достался № 5.
-- И все такие7.. Наподобие тебя?
Какой-то комок внутри меня мешал произнести слово «богатые» или, тем более, «успешные». Поэтому пришлось ограничиться неопределённым жестом.
-- Да какое там! Перебиваются с картошки на квас. То засуха, то цены на горючку до небес задерут, то кредитов не дадут, то наоборот, нададут под бандитский процент – так, что потом всё выгребут, как в гражданскую войну. То налогами душить возьмутся, то какие-нибудь дурацкие комиссии нашлют…
Шурка махнул рукой, и я заметил на его щеке тонкий след от навернувшейся слезинки, каковой служил живым подтверждением по крайней мере двух обстоятельств. Первое: что богатые тоже плачут, и второе: что даже в душе безнадёжно разжиревшего олигарха всегда найдётся огонёк сострадания к ближнему, если проявить способности и суметь извлечь его на свет Божий.
-- А ты, разумеется, нашёл клад, -- из последних сил попытался съязвить я.
То, что произошло после этого, могло нанести мне серьёзную психологическую травму, если бы предыдущие события в какой-то мере не подготовили меня.к восприятию подобной информации.
Шурка мечтательно зажмурился, откинувшись на спинку стула, и медленно, словно стараясь вновь и вновь пережить то ощущение счастья, которое Создатель подарил ему однажды, почти шёпотом протянул:
-- Представь себе! Нашёл…
Прожив довольно заметную часть жизни, уже имея некоторый опыт и знания, я всё-таки до сих пор не могу с определённостью сказать, существует ли в мире то, что способно возмущать и оскорблять сильнее, чем выражение счастья на лице ближнего. Я видел человека, смотрящего на свой автомобиль, обезображенный вандалами. Я наблюдал реакцию мужчины, слушавшего по телефону сообщение о том, что у него сгорела дача. Я был знаком с несчастным, от которого тайно ушла жена, обобрав его при этом до нитки и вывезя всё мыслимое и немыслимое имущество. Я видел даже выражение лица человека, которого окатил с ног до головы из грязной лужи проезжавший мимо автобус. Но лишь наблюдая за людьми, глядящими на счастливые лица родных, друзей или соседей, я начал понемногу постигать смысл исторической фразы «Кипит наш разум возмущённый». Можно простить всё что угодно: убийство, предательство, измену, кражу со взломом. Даже невозвращённый долг. Но никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя прощать вот это хамское, ничем не прикрытое, оголтелое, бессовестное выражение счастья, которое порой цветёт на лицах внешне, казалось бы, вполне порядочных наших соотечественников.
-- Начал копать яму для нового сортира, и вдруг лопата звякнула об обитый кованым железом сундучок, а там… -- вне себя от охватившего меня праведного гнева начал я излагать убийственное, как мне казалось, предположение.
Шурка мечтательно качал головой, не обращая на мои выпады ни малейшего внимания. Было видно, что его мысли витают где-то очень далеко.
-- Пошёл поживиться кирпичом из стен недоразрушенной при большевиках церкви, махнул кайлом, а там – кубышка… -- уже совсем неуверенно вымолвил я.
Он продолжал качать головой. Я с удивлением отметил, что место моего возмущения всё увереннее занимает простое человеческое любопытство.
-- Так что же это было? Кружка? Чемодан? Корзина? Пачка облигаций государственного 3-х процентного займа? Или, может быть (у меня слегка перехватило дыхание), золотой слиток?
-- Домна, -- неожиданно сказал он.
Я разрушил в пепельнице ещё одну шуркину сигару.
-- Чего-о?
-- Домна, -- уже чётко повторил он, не оставив мне ни малейшего шанса надеяться, что я ослышался.
-- Средневековое сталеплавильное производство? Ты раскрыл секрет булатной стали? Или это была печь для переплавки золотого песка в слитки?
Он рассмеялся самым гадким счастливым смехом, какой только можно услышать в эти часы в фешенебельном столичном ресторане. И, видимо, не на шутку собравшись поражать сегодня моё воображение, произнёс сквозь едва затухший смех:
-- Домна Васильевна. Тёща.
Я не могу припомнить, что когда-нибудь слышал, чтобы это слово произносилось с такой теплотой. Да что там говорить! Если бы ещё несколько минут назад кто-нибудь догадался задать мне вопрос, чем отличается тёща от клада, я бы не моргнув глазом ответил: тем, что клад очень хочется откопать, а тёщу, соответственно… Но передо мной сидел реальный, живой человек из плоти и крови, всем своим миллионнодолларовым видом опровергающий… Да что там «опровергающий»! Просто камня на камне не оставляющий от незыблемой, казалось бы, логики армянского радио.
А этот аграрий с замашками олигарха, этот недорезанный буржуй и тёщефил, попыхивая первоклассной сигарой и прихлёбывая апельсиновый фреш, как ни в чём не бывало продолжал.
-- Да. Такие, брат, дела. Сидим мы однажды вечером с Люськой при лучине. Люська – это, значит, жена. А лучина – это, значит, свет отрезали за неуплату. Керосина и подавно нет, а на свечи последний кусок жира тратить жалко.
Уложили мы троих наших сорванцов на соломенный тюфяк, под лоскутное одеяло. А сами сидим, лучину светим. Люська чулок штопает, а я на умственной работе: арифметикой занимаюсь. Тетрадочка в клетку, карандашик фабрики имени Сакко и Ванцетти. Долги подсчитываю.
Подсчитываю и удивляюсь: надо же, как ловко у людей всё это получается! Вот, скажем, Ваське, мельнику, месяц назад был должен два мешка крупчатки. А теперь уже три! Элеватору за хранение урожая зерновых прошлого года в количестве 99 тонн на сегодня уже 400 тонн пшеницы задолжал! Интересно: хранить дальше эти 99 тонн или уж забрать и вывалить на землю -- пускай себе сгниют? Гноить жалко: бесхозяйственно как-то, и от людей опять же неудобно. А дальше держать – так к началу посевной уже не 400, а все 600 тонн буду должен. Или даже больше. Во, задачка!
В налоговую инспекцию – так вообще два миллиона триста тысяч целковых. Хоть бы посмотреть одним глазком, как они выглядят! Тридцать лет с гаком уже дураку, а такую кучу денег сроду не видал. Просто интересно: вот в эту сумку уместились бы? Нет, наверное, в эту не полезут. Если что, то придётся с погребки мешок шестиведерный взять. Туда, наверное, поместятся. Если, конечно, хорошенько утолкать! Завязки у меня, слава Богу, прочные, ещё с осени наготовил. Выдержат. А вот мешок заштопать надо. Говорил-говорил этой Люське: зашей, зашей. Как об стенку горох! Так вот приспичит что-нибудь, хвать – а мешок-то дырявый. Сейчас с чулком разделается – надо будет ещё раз напомнить. С налоговой-то инспекцией ведь шутки плохи: промедлишь – так она пеню такую набуздырит, что никаких мешков не напасёшься.
Сижу, значит, весь в таких размышлениях, и тут за окошком – фр-р! И остановилось. Машина, вроде. Прилепился к стеклу-то, смотрю, а оттуда…
-- Ба!.. Тёща.
У Люськи чулок из рук выпал. Кинулась в сени, дверь открывать. Секунда – и слышу уже знакомый бодрый голос:
-- Есть кто живой? Выходи багажник разгружать. Или, думаете, слабая женщина ваши узлы таскать будет?
И, войдя, пригнувшись, в комнату с Люськой, висящей у неё на левой руке, протянула мне правую.
-- Ну, здорово, зятёк. Принимай гостей.
Чай пили уже при электрическом фонаре – знаке аварийной остановки -- и трёх торчащих вихрастых головках, которые в общей суете незаметно перекатились за стол из-под своего лоскутного одеяла. Тёща, облачённая в необъятный цветастый халат, басила:
-- Да. Решили вот на старости лет машиной обзавестись. Не говорила вам раньше, сюрпризом хотела. Что, удивились?
Шуркина тёща, как выходило по его словам, – женщина доброго мушкетёрского роста, о которой дед Михей («навроде нашего местного Щукаря!») однажды сказал: «Зовут её Домна – так она и правда, домна». Сказал не просто так, а к случаю – после того, как она на колхозном сенокосе обкосила трёх мужиков, причём одному даже пришлось оказывать медицинскую помощь – так он усердствовал, бедняга. Стыдно было от бабы отстать. А фельдшер-то был по вызову в соседней деревне, так что помощь пришлось оказывать Федоту, ветеринару. Но ничего, справился.
Несмотря на такие выдающиеся данные, профессию Домна Васильевна имела интеллигентную: всю жизнь счетоводствовала в правлении, а несколько лет была даже председателем сельсовета.
После смерти мужа, отгоревав положенное время, она – уже пенсионеркой -- неожиданно подалась в город, где, как стало известно позднее, срочно вышла замуж. Новый супруг, Юрий Венедиктович, ростом был ниже её на голову с небольшим, но зато значительно выше по социальному положению. Был он какой-то крупный начальник в нефтяных и газовых кругах и даже, кажется, орденоносец и лауреат разных там премий.
-- Вот, я и говорю: что значит «Кто будет водить?» Я буду водить. Что значит «права»? Сдам на права. Ты только покупай. А дальше – не твоя забота. Твоё счастье, что на деревенской женился: у нас все сызмала на всём рулить умеют – от кобылы до трактора.
В достоверности её слов сомневаться не приходилось. Особенно в отношении «рулить».
-- Завтра, зятёк, проедем с тобой, посмотрим твои угодья. Может, земля у тебя какая-нибудь неправильная? Может, севооборот надо откорректировать. Или технологии какие внедрить. Как рассветёт – так и поедем. А сейчас спать!
Земли мне как раз достались неплохие. Есть и хороший заливной лужок, и пахота неплохая у самого пруда. Никаких особых оврагов и голых мест, как, например, у Лёшки Мутовкина. Он как весна, так всегда голову ломает: то ли сеять, то ли бросить всё к чёртовой матери да в город податься.
Так, демонстрирую я, значит, своё хозяйство Домне Васильевне, на похвалу набиваюсь. Только смотрю, что-то она не больно радуется. Ни лужок ей не глянется, ни пахота моя. Ну, думаю, плохо дело. Совсем от сельского хозяйства баба отошла, всё в своём городе перезабыла. А чего смотреть-то тогда! Тоже мне, советчица. Агроном-самоучка.
А она вдруг спрашивает:
-- А это вот чья земля?
-- А эта лабызина, до самой дороги, -- Лёхина. Веник на ней только и растёт, да и тот «две былки в три ряда».
-- А дальше?
-- А дальше она же так и идёт: Андрея, Анатолия и Аристарха. У каждого по куску. Мне только вот, слава Богу, не досталось.
-- Гляди-ка, мальчики-то как подросли! – отвечает тёща. – Каждый уже хозяин, надо же! Я их всех ещё вот такими помню. А сейчас не узнаю, поди. Интересно бы посмотреть…
Она помолчала с минутку – и неожиданно так говорит:
-- А знаешь что! Пригласи-ка их вечерком к себе. Уж больно поглядеть на них охота.
-- Да что Вы, Домна Васильевна. У нас и света-то нет, за неуплату отрезали, -- стал было отнекиваться я.
-- Это дело поправимое. Сейчас сгоняем, погасим задолженность. Уж заплачу за тебя, так и быть!
Не знаю, как у вас, а у нас в деревне когда тёща предлагает за что-нибудь заплатить, отказываться не принято. Погасили мы задолженность, ещё в магазинчике кое-чего прикупили, фермеров Мутовкиных объехали. И вот вечером вваливаются они все ко мне со своими бабами. Восемь ртов! Ладно хоть, с собой кое-чего принести догадались. Ну, тут, понятно, ахи-охи. Толик-то как потолстел! А Аристарху борода как идёт! Совсем на Фиделя Кастро похож, только без сигары! А это кто: Алёша? Надо же, а я думала: Андрей. Это ведь Андрей был всю жизнь кудрявый! Что? Наоборот? Ну, совсем памяти не стало… И всё в таком духе. Самогон так и льётся – еле успеваю подтаскивать.
То да сё – заговорили о делах.
-- Эх, говорит Лёха, -- мне бы лужок такой, как у Шурки! Я бы гусей развёл. Хорошее дело!
-- Каждому бы такой лужок, и каждый бы скотину развёл, -- подхватил Аристарх.
-- Не знаю, как вам, а мне бы землю возле пруда, -- говорит Андрей, -- я бы поливное земледелие организовал.
-- Это какую землю? – поинтересовался Толик. – Шуркину? Да там и без полива злаки нормально растут. Я бы на Шуркином месте такие урожаи там получал!
В общем, распалились мужики. Известно: чужим хозяйством заправлять – дело шибко увлекательное. А тёща вдруг возьми и скажи:
-- А давайте меняться! Мы вам лужок да пахоту, а вы нам свою лабызину, что у дороги. Да побольше, наши ведь земли-то вашему пустыргану не чета! А?
Я и не заметил, как она это ловко сказала: «Наши». Я даже оскорбиться не успел: отвлёкся на что-то. Не помню уж, на что. Только как гаркнула она: «По рукам!» -- я аж дёрнулся от её командирского баса и по рукам – сам не знаю, за что, а ударил.
Гостей без меня провожали. Я как был в одежде, так спать и завалился. Перебрал малость.
Утром чую -- тёща меня дермыжит.
-- Вставай, зятёк, быстренько похмелись – да поедем.
-- Это куда ещё? – прорычал я, толком не проснувшись.
-- Как «куда»! Землю оформлять. Вчера же договорились!
Стараясь не ударить перед тёщей лицом в грязь, делаю вид, что всё помню. Беру соответствующие бумаги, сажусь в автомобиль, и тёща везёт меня по всем местам. Прилично опохмелившись, я не очень-то вникаю в суть происходящего. Одним словом, положился на тёщу. Не может же она своей дочери хуже делать!
Смысл до меня дошёл, когда уже поздно было что-либо менять. Я стоял посреди избы с вылезшими на лоб глазами и каким-то не знакомым самому себе голосом говорил:
-- Да что же ты, такую мать, наделала! Ты же нас с Люськой ограбила. Хозяйка ты эдакая! Да ведь ты всех фермеров за наш счёт осчастливила. Они теперь рады до безумия. Ещё бы: такие угодья получить за свой косогор вонючий!
А она отвечает как ни в чём не бывало:
-- Зато смотри, сколько теперь земли-то у тебя.
И тут я взорвался:
-- Земли, говоришь? Да какая это земля! Такой земли мне и даром не надо. У меня луг был, пахота. Медоносы. А сено, сено-то какое с того луга! Эх-х!..
Люська моя только сидит, глазами лупает. С одной стороны, и ей тоже нашу хорошую землю жалко. А с другой стороны, не может она никак в голову взять, что мамка её на старости лет совсем от ума отошла.
-- Всё, жена, -- говорю ей в сердцах. – Зато теперь о посевной не надо беспокоиться. Сеять некуда! Возьмём с тобой детишек, по суме на шеи повесим – да и по-ойдём по деревням клянчить Христа ради, как погорельцы.
А эта Домна только хмыкнула и пошла свои манатки собирать.
Простились с ней более чем прохладно.
С тех пор хожу я по деревне хмурый, с фермерами этими не здороваюсь. Надо же, пьяную старуху развели как дурочку последнюю. И рады! Они меня тоже стороной обходят. Стыдно всё ж таки в глаза-то мне глядеть. Но назад размениваться не предлагают!
А тут подался как-то в райцентр. В налоговую, и вообще… Да и зашёл чего-то в сбербанк. Была у меня там пара тысяч на книжке, с одного хорошего года завалялась. Так, думаю, деньги-то пустячные, да всё равно, чего им там зря маяться. Хоть гостинец какой детишкам куплю. А там, за перегородкой, девка -- главное, кнопка совсем, из-за стола макушка едва торчит, -- пропечатала мою книжку и подаёт с эдаким интересиком. Глянул я внутрь – и чуть «кондратий» меня не хватил. Там у меня шесть миллионов восемьсот сорок пять тысяч значится! И ещё какие-то копейки. Но сумел я-таки вида никакого не подать. Вот где армейская выдержка пригодилась! Ни один мускул на лице не дрогнул. Как будто ко мне по десять раз на дню такие суммы приходят. Моментально соображаю: это какая-то ошибка. Чего-то там компьютер ихний напутал! А коли так, то надо как можно быстрее всё это хозяйство снять и потратить. Потому как такое счастье, может быть, один раз в жизни даётся. Да и то не каждому. А девка эта, кнопочка: «Если будете снимать, то заявочку напишите. Потому что таких сумм у нас в один присест никогда не бывает.» Что делать! Попросил я её снять, сколько можно, а на остальное заявку написал. Написать-то написал, да надежды, понимаю, нет никакой. Конечно, до завтра они всё это прочухают, разберутся, счёт заблокируют -- и плакали мои денежки! Интересно, что я именно так тогда о них и подумал; буквально, не вру: «Мои денежки»! Как всё-таки быстро к этой мысли привыкаешь! В момент! Сколько живу, столько и удивляюсь.
Ну, так что же. Что удалось урвать, думаю, -- тому и радуйся. Поехал я, сделал кое-какие платежи, подарков разных накупил. Гуляй, душа!
Домой приехал, когда уже смеркалось. Люська выбежала навстречу, вся встревоженная такая. На покупки мои даже не взглянула!
-- Ты знаешь, -- говорит. – Тут без тебя приезжал один. Весь крутой, на чёрном «джипе». Всё тебя хотел дождаться. Стоял-стоял, часа два, наверное. Номер спрашивал твой раз десять: всё никак не мог поверить, что у тебя мобильника нет. Завтра обещал приехать. Велел, чтобы ты дома был, никуда не отлучался. Что случилось-то? Ты расскажи толком, не скрывай ничего.
А у меня нутро так и опустилось. Надо же, думаю, как быстро они всё просекли! Да хорошо, если бы власти, с ними ещё хоть как-то можно обойтись (в конце концов, они ведь сами виноваты, что такая накладка вышла!) А ну как бандиты? У тех разговор будет короткий…
Мучаюсь я этими мыслями, но Люську в курс дела не ввожу. Она и так и сяк, а я – ни в какую. Такими вещами с бабой делиться не полагается. Ночью не сплю, план составляю. Завтра, как забрезжит, детей и Люську, значит, в Медвежий Скит, к монахам. А сам круговую оборону займу. Оружие кое-какое имеется. С часок, может быть, и продержусь. А там – что Бог даст.
Но утром меня опередили.
Ещё и не рассвело, а подкатил под окошко чёрный «джип» и сигналит.
-- Господи! – всплеснула руками Люська. – Тот самый!
И, вместо чтоб вилами вооружаться, в красный угол, молиться кинулась. Ну, баба – что ты с неё возьмёшь!
Мне тоже малость не по себе. Но пригляделся получше через стекло, смотрю – один он. Ну, думаю, уж одного-то я как-нибудь возьму.
Впускаю. Он в переднюю избу заходит. Вежливый такой.
-- Я уж постарался сегодня пораньше, Александр Егорович. А то вы, сельские труженики, известное дело: чуть свет – уже, смотришь, ускакали. А дело у нас срочное.
И тут раскладывает он на столе разные бумажки. Планы всякие, схемы и чертежи.
-- Подписи Ваши требуются. Мы нефтяники, хозяйство своё развиваем. Вот тут буровую планируем поставить, тут коллекторы пройдут, трубопроводы, замерные установки, энергетическое хозяйство, резервуарный парк, свечное поле… Много всего!
-- И всё на моей земле?
-- Так получается. На Вашей – самое удобное место. Да и земля эта лучше всего для нас подходит: никаких угодий. Ни леса тебе, ни порядочного травостоя. И зерновые-то на ней толком не родятся; мы же справлялись, не с бухты-барахты решение принимали. Как это у вас в деревне говорят: лабызина!
-- Лабызина, -- вздохнул я с сожалением.
-- Но за эту лабызину будут неплохо платить. Мы уже перевели Вам первую сумму компенсации, можете поинтересоваться в своём сбербанке. Перевели, даже не дождавшись, когда Вы документы подпишете. На нарушение пошли! А всё оттого, что дело срочное. Всё это развернуть мгновенно надо: лето на носу, золотая пора.
-- А если всё-таки не подпишу? – Не удержался я, чтобы не съёрничать.
Он призадумался, но лишь на долю секунды.
-- Тогда Ваши соседи-фермеры подпишут. Думаю, что за такое дело вряд ли пожалеют они свои чудесные угодья. Компенсацию-то платить будем регулярно! Пока работает промысел. Соображаете? Но Вы, конечно, подпишете, а? Ведь, в конце концов, поручились же за Вас.
-- Интересно, кто это за меня мог поручиться? – искренне удивился я.
Он усмехнулся в усы..
-- Один хороший человек.
И, не в силах скрыть восхищения, добавил:
-- Боева-ая женщина!
Шурка со вкусом дотянул свой фреш, небрежно поглядел на зеленоглазый «Роллекс» и, похлопав меня по плечу, произнёс:
-- Прости, друг. Через семь минут у меня деловая встреча. Квартиру покупаю. На Кутузовском.
Прошло уже добрых четверть часа с тех пор, как за ним закрылась входная дверь, а я всё сидел и никак не мог припомнить, какого, собственно, лешего я приезжал в этот «Метрополь».