- Уважаемые одиннадцатиклассники, вы должны являть собой пример всей гимназии. На вас должны равняться все младшие классы. Выпускники 2000 года должны достойно…. - Это надрывается наш зам. директора не помню, по какой части.
Я стою в первом ряду, пытливо вглядываясь в лица своих учителей, директора, ребят из параллельных классов. Слышу сзади омерзительный шепот:
- Менделевич, подвинься. Мне ничего не видно, - это моя одноклассница.
Но я никак не реагирую. Моего хорошего настроения сегодня никто не испортит. Никто. Ведь сегодня мое последнее первое сентября, последний раз эти взволнованные лица вокруг меня. Сегодня все в последний раз. И так будет целых девять месяцев. Каждый день мы будем приходить в нашу гимназию в последний раз. Только они этого не понимают. Мои одноклассники.
А в прошлом году все было по-другому. Или нет? Там, где сейчас написано мелом 11 « А », стоит наш параллельный класс. Ну что ж, там хотя бы есть Слава, а остальные мне не нравятся. Да я их и не вижу вообще, то есть смотрю, но не вижу этих Лен и Маш, я живу еще десятым классом, и мне кажется, что это мелькает где-то голова Макса, я вижу гордую Анину осанку и ее красивое лицо, вижу добрые Семины глаза.
- Пожалуйста, прошу тишины. Сейчас 11 « А » берет класс 1 « А » Галины Ивановны и проходит в кабинет на втором этаже. 11 « Б » (а это мы) берет класс 1 « Б » Валентины Яковлевны и проходит на третий этаж. 11 « В » ….
Мне в руку кто-то сует свою маленькую ладошку, и я вижу огромные восхищенные глазки, белые банты, которые закрывают всю голову, и невероятных размеров букет в руках, больше самой девчонки.
- Как тебя зовут?
- Саша.
- А учиться хочешь?
- Да, - глядят на меня сияющие глазки, милой маленькой девчурки; я поворачиваюсь к ней, улыбаюсь, и она улыбается в ответ.
Мой старый добрый класс, все тот же господин глагол и мадам существительное висят в красивых одеждах на верхушке доски. Тот же самый палас на полу и стенка в конце кабинета, вот только парты другие. Теперь на них только сидят, а раньше были с кафедрами: мы по 20 минут стояли и по 20 минут сидели. Кончилась торжественная часть, теперь классный час; пока все собирются, я бегу в свой любимый класс к любимой учительнице. У нее в этом году новый, пятый, я смотрю на них с любопытством, заглядываю им в глаза, вырастут ли из них такие же, как те? Как знать.
Я дарю ей открытку и шоколадку. Дед написал вчера замечательное стихотворение:
« Вот и кончилось лето,
Вот и сорван листок,
И осенней приметой
Звонит школьный звонок.
Вы идете, в который,
Незапамятный раз,
В свой, как будто в историю,
Свой единственный класс.
Чьи-то судьбы решать вам,
Чьим-то личностям быть.
Себе нерввы расшатывать,
Чтобы крепче любить.
Знать планида такая,-
Отдавать в безогляд,
Все что корни питает,
Что рождает орлят.
Вы,- учитель, и значит
Вам вести за собой,
Магистралями знаний
Тех, кто просится в бой.
Ваши школьные будни
Пусть бегут чередой,
И удача вам будет
Путеводной звездой».
25 мая 1999 года
- Дорогие родители, наши милые выпускники. Посмотрите, какая сегодня хорошая погода, голубое небо, и солнышко, как раз в наш праздник,- это говорит Ольга Феодосьевна - Семина мама.
Я смотрю на нее, и восхищаюсь: сколько доброты в ее глазах, какая она красивая и милая.
Последний звонок у 11- х классов ведет, конечно, Кожанова, ну, и Проценко еще, но он не в счет.
Меня раздражает ее омерзительный голос. Может, у нее и четкая дикция, но голос просто отвратительный.
- А теперь,- говорит этот жуткий голос,- Мы проведем интервью.
Я слышу легкий смех, и чувствую, о чем они сейчас подумали. Кажется, посмотрели в мою сторону. А я стою в дверях, как обычно, с блокнотом и ручкой. Наверное, они подумали, что это я сейчас буду брать у них интервью. За этот год их было очень много, и с ними, поэтому, теперь они наверняка подумали обо мне.
Последний звонок окончен. Все расходятся по классам. Я вижу Олега: он сегодня красивый, в белом пиджаке, с красной гвоздикой; просто не отвести глаз. Вижу Макса, но он сердитый, говорит сквозь зубы « Привет ». Вижу Сему…
Поднимаюсь на четвертый этаж и слышу « Олеся, Олеся ». Оборачиваюсь, - никого. Иду дальше, опять то же самое. Я просто чувствую, что сзади стоят Макс и Сема. Но это все мои иллюзии. Я забираюсь с ногами на подоконник, обнимаю себя за колени, и слезы текут из моих глаз, я никак не могу взять себя в руки, да это и бесполезно, сейчас можно только радоваться тому, что в школе еще никого нет. Господи. Да ведь вроде бы все так же, как в субботу: тот же пол и те же стены, те же двери и окна. Да. Только нет их. Я не увижу больше в стенах этой школы, милых Семиных глаз, я не увижу Макса. Вот и все. А ведь это больно, очень больно, когда из нашей жизни исчезают такие любимые и дорогие люди. Наша жизнь это встречи и расставания. Понять могу, принять нет. Как можно расстаться с теми, кого любишь всей душой.
Последняя неделя десятого класса пролетает незаметно. Все то же самое. Только тишина и спокойствие царствуют теперь в гимназии. Нет 11 « А », и сразу тихо. Да кто же еще, кроме Макса, может крикнуть на весь первый этаж стоящему где-то вдалеке Семену: « Ну что, похож, я на дурака? » И не обращать внимания на направленные на него взгляды.
Стало грустно без Паши и Олега, Ани и Нины, Маши и Наташи, Риты и Юли. Грустно.
02.09.1999.
Свой первый урок Наталья Михайловна начинает с разговоров о том, кто куда поступил в прошлом году. С 11 « А » в ВУЗы поступило 23 человека из 25; Аня с Ниной не поступили. Белова сообщает об этом с язвительной усмешкой, смотря в мою сторону.
- А та мадам, о которой вы раньше времени писали, как раз никуда и не прошла. Да она, кстати, никогда особым талантом и не отличалась.
Все. Это конец. С этого момента, ненависть к моей самой любимой учительнице будет возрастать больше и больше с каждым днем. Потому что на каждом своем уроке она найдет, чем уколоть меня побольше, она знает мое слабое место, она знает, что я люблю 11 « А » и терпеть не могу своих одноклассников.
- Все твои интервью ограничиваются 11 «А» в сердцах кричала она мне однажды. Написала бы хоть о Путивском, о Матвеенко. Чем они хуже?
- Я же хотела о нем написать, - говорю я. Да он меня послал подальше.
- Ну и правильно сделал.
Она хохочет, а вслед за ней и весь класс. Они убивают меня своим смехом. Я оглядываюсь. Сижу за второй партой, - они все сзади. Смотрю на своих одноклассников. Господи, неужели это я с ними проучилась целых девять с половиной лет? Столько вытерпела унижений от этого подонка Путивского, от Медведева, от мерзавца Смоленинова, Ерофеева. Сколько. Не перечислить. Слезы, бесконечные слезы на протяжении стольких лет. Я понимаю, если бы я была какой-нибудь сволочью, которая только и делает всем разные гадости, наверное, тогда было бы все справедливо. Но ведь я не делала им ничего плохого. Я всего лишь носила очки и была немного полной. За что Путивский и прозвал меня жиртресом. И, что самое смешное, - я ведь его любила. Любила целых шесть с половиной лет. Не спала ночами и проливала слезы по неразделенной любви. Я его уважала: как же, такой умный! И только в 11-ом я узнала ему цену. Цену подлости и низости человека, выросшего на дурных деньгах. В семье, где отец сидел в тюрьме за какие-то махинации, вряд ли мог вырасти достойный человек. Нисколько не сомневаюсь, что ради своей цели он пойдет на что угодно. Даже на самое страшное-переступить через другого человека. Для меня нет ничего ужаснее этого на свете. Цель-святое дело, но переступить через людей - это мерзость. Хотя надо отдать ему должное: он умеет держать себя в руках. Это я знала, что у него отец в тюрьме. Больше, скорее всего, об этом никому не было известно. Я понимала, как ему тяжело. Какой ни есть, а отец. Но он вел себя, как всегда, и ничто не выдавало его мыслей.
Отвратительное человеческое влияние. Особенно, в подростковой среде. Из-за него, мы кого-то избегаем, кого-то не любим, над кем-то издеваемся. А я не такая. И за это они меня не любят. Мне нравится этот человек, я буду с ним общаться. А кто, что о нем думает, меня совершенно не волнует. Я ведь люблю их. Только по отдельности. Когда они вместе, это очень смахивает на сборище тупых овец.
10.10.1998.
Сижу в актовом зале гимназии в первом ряду. Гимназии 10 лет. У нас идет праздничная неделя. В двух шагах от меня тот самый знаменитый Макс Посконный, которым меня третий месяц мучает Наталья Михайловна. Каждый раз, когда я заикаюсь насчет того, что хотела бы выступать на конкурсе чтецов: она говорит мне. «Ты бы хоть раз послушала, как Посконный читает. Он в прошлом году так выступал на 9 мая, все ветераны в зале плакали». Я возмущаюсь: «Какой такой Посконный? Можно подумать, я хуже его читаю!»
И вот сейчас сижу и слушаю. Ну что сказать, хорошо, конечно.
13..10.1998.
Сегодня заключительный концерт в ДК Энергетик. Выступления там всякие. Отключилась на пять минут, а проснулась от ужасающего грохота - это музыка такая. Смотрю: опять Максим играет на синтезаторе. А на сцене вообще-то группа «Безумный мир», и он один из ее участников. И тут, как будто кто-то меня стукнул по голове надо взять у них интервью.
После концерта ловлю Максима. Знакомлюсь, состроив невинный вид. Спрашиваю, как его зовут. Он пишет мне в блокноте имена и фамилии всех участников группы. Мы договариваемся встретиться в понедельник вечером в «Юности», где у них проходят репетиции.
В понедельник в 21 00 я в «Юности». Страшно волнуюсь. Попросила фотографа придти со мной. Ждем. Их нет. Ну что это такое? Договаривались, а никого нет. Отыскиваю в справочнике фамилию Посконный. Звоню. Волнуюсь жутко. Ну как же! Мне через пять дней исполнится 15 лет, а я первый раз в жизни звоню парню.
- Алло.
- Здравствуйте. Пожалуйста, можно Максима.
- Это я.
- Вы меня узнаете?
- Да.
- А почему вы не пришли?
- В Козульку ездили, выступали. Вернулись поздно, устали. В среду будем.
- Понятно. Извините, пожалуйста. До свидания.
- Пока, - чуть ошалевшим голосом, говорит он.
Да уж, вряд ли кто с ним на вы разговаривает.
В среду все проходит успешно. Пока Борис делает фотографии, я, в страшном волнении хожу по залу и думаю, как бы не забыть все эти вопросы.
Четверо парней сидят передо мной на сцене, но я вижу только одного. Я им очарована. Его глазами, голосом, движениями. Похоже, я влюбилась. Или нет?
В «Огни Енисея» статью не берут. Редакторша, встретив меня, сказала: «Что это такое? Разве так пишут? Ты их просто за дураков выставила. Как они у тебя разговаривают? Э.. Ну.. Как можно?! Надо же было придать их речи литературный язык.
Но я с ней в корне не согласна. Тут, напротив, ничего не надо изменять. Я же не с профессорами общалась, а с молодыми парнями. Тут надо, чтобы все было естественно. Но ничего не поделаешь, придется переделывать.
Через неделю захожу зачем-то в «Юность». Вера Александровна, со счастливой улыбкой говорит мне: «Молодец». И хвалит меня Кожемякиной: «Я эту девчонку уже давно знаю, она еще с третьего класса пишет». Тут до меня доходит: наконец, вышла статья! Вышел «Этот безумный рок». А я еще не видела. Покажите мне, пожалуйста,- прошу я.
Пробегаю глазами по знакомым строчкам, над которыми я мучилась две недели. На ближайшие три месяца эта статья станет моей любимой.
На следующий день убираю в классе на перемене, смотрю, ко мне идет какой-то парень с газетой в руке. Это же Максим. С зелеными волосами. Я открыла рот и не могла его закрыть, пока он не подошел и не помахал рукой перед глазами.
- Привет.
- Привет. Ты статью видел?
- Конечно. Да ее уже вся школа видела. Спасибо.
У меня рука мокрая после того, как я мыла доску, поэтому он пожимает мне запястье, улыбается, смотрит в глаза, разворачивается и уходит. Уходит, даже не подозревая, что творится сейчас в моей душе.
Да, интервью-то закончилось еще полторы недели назад, а Максим остался и 11 «А», его класс тоже.
22. 09. 1999.
- Ссука. Шестерка! Сволочь! - орет Матвеенко. На меня, причем.
- Тварь! - она бегает по кабинету физики, как ненормальная.- Ну, ты у меня дождешься!
Я молча стою перед классом. Смотрю на нее, не произнося ни слова. Боже! Сколько в ней злобы и ненависти.
Звонит звонок на урок. Входит Иван Николаевич. Он плохо слышит, поэтому не замечает, как весь класс шушукается. Мне жутко хочется разреветься. Но нет, я ей не доставлю такого удовольствия. Моих слез она не увидит. Я срываюсь с места, и выбегаю вон из класса.
- Иди, иди, поплачь. В туалет не сходишь. - Слышу вслед.
Меня всю трясет. Нет, не от злости. От обиды. Это кто шестерка? Я? Да разве можно такими словами разбрасываться!
Я помню пятый класс. Мы гуляли на улице, и Смоленинов кинул мне в глаз снежок. Было жутко больно. Я прибежала к Наталье Михайловне вся в слезах. А она мне заявила, чтобы мы разбирались сами. С тех пор, я никогда, никому, ни на кого не жаловалась.
Внизу, в нашем физоздоровительном комплексе, наталкиваюсь на валеолога:
- Что случилось?
И я ей рассказываю. Рассказываю про это долбаное дежурство. Я ведь старшая дежурная по классу, и назначаю, кому, когда убираться. Сегодня должны были Матвеенко и Устигова. Но они, видите ли, не могут. Ну, хорошо, я попросила вторых, третьих. Никто не хочет.
Я разозлилась, побежала к Наталье Михайловне, рассказала ей. Она сказала разберусь. Вот и разобралась.
15.03.2009.
- Сема, что ты делаешь? Ах, так!
Я беру ведро, и пытаюсь одеть ему его на голову. Но это я шучу, конечно. А он, шваброй с тряпкой, делает вид, что сметает с меня не существующую пыль. Он сегодня дежурный. Ложит на пол тряпку, отбирает у меня ведро, и сам хочет напялить его на мою бедную голову. Я беру двумя пальцами тряпку, и бегу за ним. Он убегает в класс.
- Что ты делаешь? Тряпка же грязная!
- Ну и ладно. Ради того, чтобы окутать ей твою голову, я готова даже поддержать ее в руках.
Выглядывает Лариса Георгиевна, она классный руководитель 11 «А».
- Дети, что случилось?
Мы вылетаем из класса.
Он ложит свои руки на мои, мы с ним деремся и хохочем на всю школу, наверное.
У меня еще спецкурс, а он уходит, оставляя у меня в сердце частичку своей доброты, любви и нежности.
13. 10. 1999.
Если бы только кто-нибудь знал, с каким трудом я встаю по утрам, чтобы идти в школу. Но об этом не знает никто. Пересиливает только обязанность, ответственность. Каждый раз, с трудом продираю глаза, и с неприятным ощущением вспоминаю, что сегодня опять в школу, опять видеть эти ненавистные, надоевшие до предела лица моих одноклассников. Видеть презрительные глаза Путивского, слушать насмешки за углом. Не хочу. Не могу больше. Сколько боли в душе накопилось, боюсь, что не выдержу и сделаю что-нибудь ужасное, отвратительное. Я отдалилась от своих одноклассников до предела. «Привет, Пока»,- вот и все, что мы говорим друг другу, да и то не всегда. Есть, конечно, исключение, но их мало, и с 11 «А» им не сравниться. Все задумывалась раньше, почему у нас в классе 17 человек, а в 11 «А» 25. Не знаю насчет других школ, но в нашей гимназии наш класс был самый маленький. Поняла совсем недавно, что это я могу. Другие, приходящие в наш класс, не могут. Срываются и уходят. Да, скажите, пожалуйста, что еще делать, когда эти ублюдки унижают и растаптывают. Парни издеваются физически, некоторые девицы добивают морально.
Так что же остается делать? Уйти. Уйти в другой класс, в другую школу. Куда угодно, только подальше. Признаюсь честно, у меня у самой частенько возникало такое желание, но что-то меня сдерживало. И я выдержала эту многолетнюю пытку, а другие были счастливее всех на свете, когда уходили в другие коллективы, летали как на крыльях. Но Бог не оставил меня в своей милости, он подарил мне один счастливый год, кода я познакомилась с 11 «А».
- Менделевич, тебе, конечно, химия не нужна! - слышу язвительный голос нашей химички.
А я ведь совсем забыла, что у нас химия. Занимаюсь посторонними делами. А зачем мне химия, кстати? Я готова даже с алгеброй смириться, но вот эти молекулы, бутилы и метаны, извольте? Зачем? Я свою жизнь с этим взрывчатым предметом связывать не собираюсь.
10. 02. 1999.
Снова воскресенье. Снова «Юность». Снова Максим. Интуитивно чувствую, что все это скоро закончится. Месяц-полтора, и конец. Ну, а пока встречаемся. Встречаемся якобы случайно, каждое воскресенье на дискотеке до 13. Всегда находится какой-то предлог. Я ему нравлюсь, или мне это только кажется. Пока он приходит. Скоро надоем, и ни в одно воскресенье я уже не встречу его здесь. Максим уйдет, а «Юность» останется. Останется Слава, Вася, Юра, и две моих любимых комнаты: та, где мы когда- то сидели вчетвером – Я, Сема, Макс, Сергей. И еще одна маленькая каморка ди джеев, с коллекцией рисунков, плакатов, пачек из под сигарет, пустых бутылок пива, и ,с разрисованным, довольно искусно, столом. С запахом сигарет, которых здесь выкуривается столько. Не счесть. Но мне до безумия нравится чувствовать этот запах.
Мы с ним, кстати, поссорились. Хотя, что за глупости. Он просто не поздоровался со мной, а я жутко расстроилась. Вот и все. Но для меня, эти его приветы и улыбки слишком важны.
Сидим с Сашей - гитаристом БЗМ, разговариваем. Вернее, пытаемся разговаривать. Потому что мне ведь надо вопросы задавать, а я не соображаю ничего. Но тут заходит Макс, и остатки разума покидают меня совсем. Я смотрю только на него, и больше никого вокруг не замечаю. Да, трудно не заметить любовь в моих глазах.
- Какая ты сегодня красивая. И эти слова жили в моем сердце целый год, пока я не поняла, что не люблю его. Пока не поняла, что чувство, которое я приняла за любовь, всего лишь привязанность, сильнейшая привязанность к человеку, который незаметно сделал меня другой. За что я ему бесконечно благодарна. Когда я это пойму, останется нежность к милому замечательному парню. Но сейчас я ничегошеньки не соображаю.
- Максим, мне надо с тобой поговорить.
- Пошли в бар, - он берет меня за руку и тянет за собой.
- Что случилось, Макс? Ты на меня сердишься?
- С чего ты взяла?
- А чего ты со мной не здороваешься?
- Я ведь головой кивнул, ты не заметила просто.
Он берет мою руку, целует, смотрит в глаза. Черт бы побрал. И не скажешь ведь, что красавец, а обаяния столько-на сто человек хватит. А глаза!...
«Много он сердец разобъет, сколько из-за него ночами будут плакать»,- сказала мне как-то Лариса Георгиевна. И она ведь права. Тысячу раз права. Но, к счастью, меня в этих списках не будет.
А я, в общем-то, говоря, иду к Семе домой. Не к нему, вернее, а к его маме. Семы нет. Он в Москве. Учится в МГУ. А я захотела написать ему письмо, иду узнать адрес.
Дверь открывает Ольга Феодосьевна.
- Здравствуйте. Я Олеся Менделевич. Сема, может быть, рассказывал.
Получаю утвердительный ответ, и выкладываю свою просьбу.
- Ты знаешь, Олеся, адрес Семин у меня на работе. Ты позвони мне завтра.
- Хорошо.
Прощаюсь, и исчезаю, охваченная странным, невиданным мне ранее чувством робости, и невесть откуда взявшейся, скромности.
18. 12. 1999.
- И «Афонтово» твое продажное, так же как и «ТВК».
- Вовсе нет. На «Афонтово» знаете как замечательно.
- Это она говорит, потому что ездила туда недавно, - влезает Наташа
- Доездишься. Лучше бы алгеброй побольше занималась. Посмотри хоть на Путивского
- Сволочь он, ваш Путивский.
- Ты не смей обижать моих любимых учеников. Молоко еще на губах не обсохло, а лезешь! - Орет на меня классная. – Вот, - обращается она к Наташе, - к таким людям власть и проходит. Поубивает всех. - Я не обращаю больше внимания. Но она заводится все больше и больше, хотя я даже и не смотрю в ее сторону. Но, все-таки не выдерживаю.
- Что вы на меня кричите? Какое вы имеете право? Вы мне никто, и я вам тоже! Я родной матери не позволяю на меня голос повышать, а вы как смеете?!
- Вон из класса! Зайдешь в этот кабинет только под руку с директором! Вон, я сказала!
- С удовольствием! - Я вылетаю из класса, оглушительно хлопая дверью. Ненавижу!
Во вторник она на перемене врывается к нам на математику, с язвительной усмешкой:
- Интересно знать, Менделевич, почему ты вчера в классе не убралась?
- Мне никто не сообщал, что я дежурная.
Но Жубанова, недавно назначенная, старшая дежурная по классу, возмущается:
- Ну как же, я тебе говорила!
- Что-то я такого не помню, - огрызаюсь я
- Ладно, - говорит Белова. - Ты сегодня убираешься.
Да пожалуйста. Мою после уроков полы. 9-ые классы сдают Наталье Михайловне стихи.
- Дорогая моя, это ты полы моешь или подметаешь?
- Что она, не видит что ли? У меня ведь швабра в руках, а не веник.
- Мою.
- Значит так, милая моя, ты будешь мыть заново, и для начала-выльешь воду из ведра на пол.
Больная я что ли?
- Ты меня слышала? Немедленно. Или я сама вылью.- Она встает со стула, и направляется ко мне. Но я, с неожиданной твердостью и злостью в голосе, заявляю:
- Если вы выльете, то будете сами мыть.
9-классники смотрят на меня со священным ужасом. Так никто и никогда с ней не разговаривал. Да и не только с ней. А вообще с любым учителем. А я вот смею.Чтобы защитить себя от несправедливости, якобы взрослого человека, на которого возложена обязанность помочь вырасти школьнику полноценным членом общества. Да как же, вырастешь тут! Это сейчас я понимаю, спустя 10 лет, что она была очень злая, корыстная баба, неудовлетворенная в постели и в школе. Она восполняла это, выливая злобу на своих учеников. Но в 14 лет я об этом не думала.
Она кричит что-то. Но я отключилась от восприятия внешнего мира. Я погрузилась в свой внутренний мир. Что мне до них?
В моей душе борются любовь и ненависть. И я не знаю, что победит. Текут слезы из глаз. Слезы горя и обиды. Слезы возмущения и ненависти. Слезы любви к тем, кого люблю и кого нет сейчас рядом.
21. 01. 2000.
Катя залетает в раздевалку. У нас дежурная неделя: она в старшей, а я в младшей. «Олеся, - там Посконный. Я хладнокровно думаю: пошел он к черту! А вслух, равнодушно спрашиваю: «Ну и что. Мне то, какое дело? Но Катя, вместо того, чтобы ответить на вопрос, договаривает: «.. и Хихол. Иди скорее».
До меня медленно доходит, что Сема наконец-то приехал, а в следующее мгновение я уже бросаю учебник по моей «любимой» алгебре на стул, и бегу к расписанию, где и правда стоит Посконный, Аня с Ниной, их одноклассницы, и Сема вполоборота, и поэтому меня не видит. Заледеневшими в одну секунду пальцами, я трогаю его за плечо, он оборачивается, улыбается, говорит: «Привет». И поворачивается обратно. Он беседует с Тамарой Николаевной. Я, еще не веря своим глазам, повторяю: «Сема, Семка». Просовываю руку через его локоть, и прижимаюсь головой к его плечу и замираю в блаженном состоянии, наслаждаюсь запахом холодной черной дубленки, через которую идет его тепло. Если возможно, если есть такое на свете, то я в те минуты была счастлива так, как никто на планете Земля.
А ведь я его ждала. Ждала, сама того не понимая, сходя с ума по Максиму. Ну, вот дождалась.
Спасибо тебе, Семочка, за твою доброту, нежность. Спасибо за твои глаза, которые излучают столько тепла, что, наверное, человеку, лежащему на смертном одре, захотелось бы жить. Спасибо за улыбки, от которых хочется летать как на крыльях.
14. 03. 2000.
«Менделевич, к доске! Тетрадь с домашним заданием на стол!» - обращается ко мне учитель математики. Обращается, со сдержанной злостью в голосе. Как же, ведь это какую наглость надо иметь, чтобы сидеть перед его носом, и ровным счетом ничего не делать.
А что делать? Ведь я ничего не понимаю в этом жутком предмете.
Настроение у меня совершенно пофигисткое. Два поставит, ради Бога. Наорет, пожалуйста. Мне как-то поровну. Я бросаю на его стол тетрадь, в котором, естественно, нет никакого домашнего задания, потому что по алгебре и геометрии я никогда его не делаю. Писич дает мне пример из учебника, намекая при этом, что только дура не может его решить, Значит, я дура. Хотя, вроде нет. Смотрю ответ в конце учебника. Замечательно. Подставляем цифры в формулу. Итого, 24 см2. Стою у доски, и с нетерпением жду, когда он, наконец, до меня дойдет. Дошел. Минут пять смотрел на пример, потом указывая на 24, спросил, что это такое.
- Двадцать четыре.
- Да нет, я спрашиваю, вот это, что такое?
- Сантиметры, - отвечаю я, думая, что он придирается к тому, что я неаккуратно написала буквы.
Он поворачивается к классу:
- Что у нее написано?
Класс молчит.
- Матвеенко, я вас спрашиваю, что у нее написано?
- Двадцать четыре квадратных сантиметра.
Он поворачивается обратно ко мне:
- Вы разве не знаете, что то, что вы решаете, измеряется в кубических сантиметрах?
Я молчу.
- Менделевич, почему вы не сделали домашнего задания?
- Я не поняла.
«Я не поняла». Что вы из себя дурочку строите, а? Вон из класса!
Я вылетаю, взбешенно хлопая дверью.
Но вместо того, чтобы искренне расстроиться от неблагодарной судьбы, я ношусь по этажу со счастливой улыбкой. Да не думаю я сейчас ни о каком Писиче. Что он мне? Есть люди, которых я люблю и уважаю, и которые любят и уважают меня. А больше мне ничего и не надо. Звонит звонок. Алгебра у нас последний урок. А у меня там вещи. Нет уж, ждать под дверью, пока он соизволит меня позвать, я не намерена.
Захожу. Прохожу к своей парте.
- Менделевич, закройте дверь с той стороны!
Но я его не слушаю. Молча складываю в сумку тетради, ручки.
- Нет, я никогда в жизни не видел столько наглости. Ты что, думаешь, что если в газеты пишешь, тебе все позволено?
Сумка через плечо и меня нет в этом кабинете, в котором за 9.5 лет пришлось вытерпеть столько унижений, что не забудется, наверное, до конца всей жизни. Прохожу по этажу, и до конца слышу возмутительные крики, направленные в мой адрес.
15 05 1999
- Золото! Мое золото! - кричит скупой рыцарь, и выбегает из зала.
- Ты что-то так нарядился, Бегемот?
- Да и вы, Монсье, не в ночной рубашке.
Ох, как же это здорово умеет Наталья Михайловна! Сема ведь вылитый Воланд, а Аня – Маргарита, Аня - Катерина из «Грозы» Артем - Дон Гуан из трагедии Пушкина.
Звучит вальс. И я не могу не любоваться ими. Настолько все прекрасно и изумительно, что возникает ощущение, будто я попала в сказку.
Наталья Михайловна становится порой для меня феей с волшебной палочкой. Она знает все мои сокровенные мечты и желания, и иногда взмахивает своей палочкой, исполняет их, делая меня безумно счастливой.
Вот как теперь. Здесь только я играю на этом «Балу Сатаны» из своего класса. Вертепрахову с Неизвестной я не считаю, - они танцуют. Пусть танцуют, мне не жалко. А я здесь вместе со своим любимым 11 «А». И все хорошо.
23. 02. 1999.
- Олег, отдай! Совести у тебя нет! - кричу я на весь этаж, бегая за ним по школе.
Но он только смеется.
Ну что это такое. Сидели с ним на первой перемене, разговаривали. Я делаю опрос по Пушкину. Вроде, все нормально. Я все записала, что он мне наговорил. После пятого урока решила показать. А он взял, вырвал листок из блокнота, и сжег его.
То же мне, хладнокровный и спокойный. Да за его спокойствием, скрывается буря! Всплеск чувств и эмоций. Только он очень умело их скрывает. Потому что эмоции мешают жить и добиваться своих целей. Надо всему знать меру. Он вот знает, а я нет. Серьезный, спокойный, умный. И красивый. Очень. Говоришь, говоришь. Вроде, все спокойно. Раз, заденешь какую-нибудь тонкую струну в душе, и все - взрывается. Может, кричать, убегать, топать ногами. Он похож на пламя костра, он похож на бенгальский новогодний огонь. Держишь в руках эту палочку, зажигаешь, и она искрится, играется. Хорошо. Красиво. И вдруг, щелчок. Все, палочка догорела. А мы его не ждем, этого щелчка, мы все еще наслаждаемся искрящимся огоньком.
12. 04. 2000.
Спецкурс по русскому языку. Наталья Михайловна готовит нас к тестированию. Сегодня разбираем речевые ошибки. В какой типографии все это печаталось, хотела бы я знать. В ответном ключе куча опечаток или я не знаю, как это еще назвать. Неужели она не понимает, что я правильно сделала? Нет. Засчитала за неправильный ответ. Видит же, что там опечатка. Чисто из принципа это делает, чтобы меня позлить. Я и злюсь. Ухожу из класса к Ларисе Георгиевне, делиться своими соображениями по этому поводу.
Когда возвращаюсь, Наталья Михайловна заявляет:
- Еще раз так сделаешь, пойдешь учиться в тот класс.
Я бы с удовольствием, если бы это было в прошлом году.
Неужели?.Да нет, не неужели. Она, действительно, меня ревнует к Ларисе Георгиевне. Вот так дела. Ну как же, ведь я ее любимая ученица. За всеми ее криками и злобой – любовь. Хотя, я не понимаю, неужели нельзя выразить свою любовь несколько другими способами. А люблю ли я ее? Не знаю. Между нами стоит 11 «А».
23.04.1999.
Пишу статью об Ане. Как верно приметила Наталья Михайловна: все мои статьи начинаются и заканчиваются 11 «А». Ну, что же поделаешь, если обо всех 25 учениках этого класса можно написать материал. Если каждый человек - бесценный клад, то здесь собрались истинные сокравища.
Я заметила ее уже давно. Без всякой мысли о том, что когда-нибудь с ней познакомлюсь, и тем более, буду писать. Я просто увидела ее походку. Легкую, парящую. Ее, явно врожденную, грацию, потому что, как над этим не работать, все равно так ходить не будешь.
Увидела и решила, что она хочет стать фотомоделью. И не ошиблась. Вот подошла и познакомилась. А потом решила написать.
Осталась еще пара вопросов. И я иду на перемене к ним на английский. Рядом вертится Сема, а Аня не отвечает мне на вопросы, потому что не хочет, чтобы кто-то еще слышал, что она будет говорить, но Семен не отстает.
- Сема, если не уйдешь, я тебя душить буду, - шутливо грожу я.
- Пожалуйста, - он с готовностью подставляет мне шею.
- Ну, Семочка, пожалуйста. Я тебя даже по головке поглажу.
Но тут всех парней зовут тащить стулья в актовый зал, и он нехотя уходит.
- Я еще вернусь.
Мы смеемся.
24. 04. 2000.
Литература. Литература, на которой я уже просто не в силах находится, несмотря на то, что это мой любимый предмет.
Мы с Наташкой Вертепраховой готовили полгода реферат по Анне Ахматовой. Сегодня выступаем перед классом.
Записываю на доске основные даты, имена, названия. Наташа мне говорит:
«Так, я рассказываю первая, а ты потом все, что останется».
Мне лично не хочется рассказывать вообще ничего. Слушатели не те. Плевали они на литературу. Ну и класс попался, черт возьми. Математики хреновы. Пусть у той же Матвеенко «5» по литературе. Но она ведь не понимает, не разбирается в ней. Читает себе умные книжки и рассказывает. А литература это ведь искусство. Искусство высокое, тонкое, которое надо чувствовать. Что толку, что я почитала то, и то потом взяла и выучила и на уроке рассказала. Критику, конечно, надо читать. Но ведь какое удовольствие самому находить что-то значимое в произведениях, и получать настоящую радость от того, что это ты нашел, а не прочитал у Герцена или Добролюбова.
Пока Наташка рассказывает свою часть, я смотрю в окно на ту тропинку, по которой уже десять лет подряд ходят дети в гимназию. Я смотрю на тропинку, и вижу милые и любимые лица: Маша, Лена, Юля, Аня, Нина, Таня, Макс, Сема, Олег, Паша, Артем. Я словно слышу через открытое окно их смех. Веселый, счастливый, задорный! «Один за всех и все за одного», как никакой другой этот девиз подходит к 11 «А». К коллективу единомышленников. К этим милым ребятам и девчонкам, которые никогда не оставят друг друга в беде, на котоых можно положиться.
Сквозь зубы процеживаю слова, получитая, полурассаказывая свой реферат. Да им ведь все равно, сколько было у Анны Ахматовой мужей, как назывались сборники ее стихов. Что ее муза созвучна с музой Пушкина.
Читаю и думаю, почему судьба сыграла со мной такую злую шутку. Почему, по обязанности, по какой-то глупой необходимости, я нахожусь здесь, и вижу эти пустые глаза. Эти нелюбимые лица, эти голоса, режущие слух, эти рты, открывающиеся только для того, чтобы обсудить, сколько стоят чьи-то ботинки, какие крутые дискотеки в Планете Красноярск, и какие все дураки. Круг замкнут. Больше говорить не о чем. А ценностей, истинных ценностей для этих глупых детей, не понимающих еще жизни, не существует.
Успокаивает только одно. Что хоть и нет уже в школе 11 «А», но в соседнем кабинете Лариса Георгиевна. Что через два с половиной месяца приедет Сема. Что в любой момент можно позвонить Ане, Маше, Наташе, и услышать близкие и дорогие голоса.
Хорошо, что у нас маленький город, и в любое мгновение есть шанс, среди сотен, проходящих мимо жителей, отыскать родные и ласковые глаза, любящих тебя людей.