Безвести пропащий с. деревня

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ
Попробую написать коротенький рассказик по материалам, действительно слышанных мной еще в детстве событий. Задачка у меня не большая. Хочу написать рассказик без имён главных действующих лиц.


Поздней весной 1943 года я был предоставлен самому себе. Животных еще не успели родители  приобрести, а что еще делать взрослому! пацану- ведь уже скоро 9 лет.  Надо было добывать еду, дома мало было чего. О еде , которую добывали, я не распространяюсь- это и яйца грачей, ворон и др., устрицы пресноводные, щавель и всякие съедобные растения. Это понятно. Вот так прогоняв целый день до темна по этим делам я возвратился домой. Тихонько вошел, что бы не разбудить, обычно  уже спящих родителей.
В это время мы гуляли сами по себе. Иногда нас разыскивали предки, но потом привыкли и не волновались о нас. А нас, соседних пацанов, было много и разного возраста. Мы были постоянно в синяках, но нас лечили редко, т. е. мы принадлежали пока сами себе, ввиду занятости с утра до ночи наших родителей. Они ковали будущую победу любой ценой-с утра до ночи были заняты работой. Вечером обычно они уже спали, когда я возвращался. Мне ставила мама стакан прокисшего молока  и накрывала куском пресной лепешки и это был мой ужин.
Но в этот раз на столе горела  трехлинейная керосиновая лампа и отец сидел с каким то бородатым мужиком. Отец на меня покосился, но ничего не сказал. Они разговаривали.
Разговор тихий при коптящей лампе. Бородач рассказывал. Он был для меня стариком, хотя волосы были темными без признаков седины, а может я не заметил. Но мне казалось, что он стар. Наверное я был тогда молодым. Слопав свой ужин я нырнул за печку, на свое ложе и было настроился попугать докучливого сверчка. Эта сволочь была неистребима и неуловима. Искал я его и днем и с фонариком, чтобы уничтожить как лютого врага. В определенное им время он начинал стрекотать, да порой так громко, что хочешь- не хочешь, а вставай и гоняй его. Он только иногда где-то отсутствовал и тогда я его ждал, когда же он появится и не засыпал. И это было еще хуже. Короче я к нему привык, но продолжал охотиться. Мне без него иногда казалось скучно. Разговор за столом видать был уже не первый час, т.к. стоял стакан и две картофелины были разрезаны и рядом была кучка картофельной шелухи. Они слегка сделали перерыв, когда появился я, а потом продолжили.
Вот что я тогда услышал и считал, что очень умный, предусмотрительный старик посетил нас, как ловко он обезопасил себя.  По его рассказам дело было так:
Осенью 1942 года, когда немцы подходили уже к Сталинграду, под Ростовом на Дону, в плавнях какой- то реки, произошел бой с немцами. Роту саперов, его роту, немцы загнали в какие- то камыши. Бежали от них не первый день, потерялись  потому в ориентировках. Хрен знает какая река, какая местность, может знали какие- то наши командиры, а мы нет. Ближе к вечеру напор немцев ослаб, но продолжался артобстрел. Не помню как, но проснулся я лежа в воде и наверное потому, что пригрело солнышко. Рук, ног я не чувствовал, чувствовал, что вроде живой. Двинуть рукой, ногой не было возможности и я делал усилия хотя бы думать. Голова работала. Во мне не было даже дрожи, не понимал я, что я замерз настолько, что мне все равно что происходит со мной. Полежав какое то время  стал соображать- что же я лежу , весь мокрый, двинуться нет сил. Солнышко уже хорошо согревало мне лицо и бок. Стал пытаться шевелить пальцами рук. Не сразу, а удалось увидеть, что палец задвигался. Пальцами ног пытался шевелить, но результатов не видел. Еще не стемнело, а я уже сидел в той же луже, а двигаться или встать на ноги  не удавалось. Понимая, что настанет ночь и я околею от холода и на этом будет поставлена точка, стал усиливать тренировку.
Отец его не перебивал и слушал, а во мне трепетала душонка. Умели как- то тронуть душу жалостью наши местные мужики, да и женщины тоже. Уж больно распространена такая линия поведения в наших местах. Видимо это чисто христианская, убогая логика, возможно она связана была с теми тяжелыми временами. Люди, даже заведомо надувая друг друга, старались разжалобить собеседника и что то таким образом поиметь. Порой ( в другое время) толсторожие мужики готовы ползать на коленях и целовать куда угодно другого , только чтоб иметь с него пустячную выгоду. Этот феномен наших мест стоило бы рассмотреть отдельно. Может это феномен и не только нашего региона. Но об этом не сейчас.
Посидев таким образом в болоте, я понял, что ни чего не слышу. Ни один звук не проникал в мой  мозг. Сначала мне это даже понравилось, значит всё тихо и нет какой либо опасности. Оказалось что мозг  у меня то ли отключен, то ли отбит. Ни голоса птички, ни шороха качающегося камыша. Я понял что оглох. Подтверждением этого была развороченная кочка,  совсем рядом со мной. Было понятно, что меня контузило взрывом снаряда, да и моя винтовка лежала недалеко и с разбитым прикладом.
Надо было что- то делать. Надо! Но сделать ничего не мог. Где- то ночью, когда снова пришел в себя, понял, что надо шевелиться, иначе капут. Сознание говорило, кричало- двигайся, согрейся! Двигал рукой, ногой. Но было холодно и я вырубался периодически и также внезапно приходил в себя. Времени не контролировал . Мокрый ватник пришлось с великими трудами стащить, уж больно было холодно в нем мокром. Таким образом я стал двигаться, но тепла не ощущал. Ощущал вселенский мороз и мысли были поганые. Следующее утро наверное застал в сильном жару. Мне было так жарко, что даже заболела голова. Без особого напряга , как мне показалось, я встал на четвереньки и так обрадовался этому, что упал и снова заснул. Голода не было слышно, но тянуло что- нибудь съесть. День двигался своим чередом, а я больше лежал и смотрел вокруг. А что было видно- да болото вокруг, камыши, винтовка да снятый ватник. Ни звука, ни шороха. Стал осознавать себя в этом мире, стал думать что где- то могут быть немцы, стал осматриваться тщательнее. Ухитрился встать на ноги, болел бок и спина, я качался на ногах и снова упал в беспамятстве. Снился мне сон или бред, что я спал на сене и ко мне подошла девушка?- женщина? Взяла за рукав и потянула к себе. Не здорово сопротивляясь, я слушался ее и шел за ней или рядом. Дальше со мной ничего не происходило, видимо вырубился снова. Но однажды, открыв глаза, перепугался- уж больно незнакомой была обстановка. Я лежал на постели и было темно и очень тепло. Горела небольшая гильза от снаряда и кто- то сидел возле нее. Не верилось сразу в сказку, скорее можно было подумать, что я на том свете. Зашевелилась тень на стене и ко мне действительно подошел человек. Не слышал я слов, но губы у этой женщины шевелились.
На левой руке у меня была тряпка выше локтя, белевшая почти в темноте. Я не понимал, что говорила моя спасительница, но смотрел и пытался что- то сказать. Это тоже не получилось. Меня стал смущать ночной горшок у кровати- мысль- неужели она мне помогала? Воспользовавшись моим пробуждением, моя спасительница напоила меня чем- то теплым и вкусным, вкуса которого я больше до сих пор не встречал и вспомнить не мог из прошлого. Много времени спустя я узнал, что это был бульон от вареной картошки. Такой простой напиток, которым раньше и не подозревал, что это что- то значит. Раньше это была привилегия животных. Самым приятным ощущением было то, что я сухой. Сухой! Дальше шел какое то время полусон, полубред, полуявь. Не знал я день сейчас или ночь. Порой мне жутко хотелось есть. Да забыл- там на болоте мне тоже захотелось есть, но что съесть, где взять? Попробовал траву. Была бредовая, неосуществимая идея- подстрелить птичку из винтовки- она близко-  но ведь немцы, да и до винтовки я добраться не мог. Сейчас меня поняла моя спасительница и принесла целую картофелину, обжигающую мои руки. Вот это было –Да! Спал я наверное днями и ночами- время для меня остановилось. Пробуждаясь на время, я делал движение пальцами рук, пытался шевелить пальцами ног, но там результатов попыток не видел. Голова трещала постоянно и довольно быстро высыхала повязка на моем лбу. Не могу описать всего этого времени, как там было и что. Одно помню как стыдно, неприятно было ходить на горшок в присутствии и помощи моей спасительницы.  Но это было тогда, когда я стал уже шевелиться. Кто мог подумать, что это самое простое и естественное дело окажется для меня таким тяжелым. Она меня брала под руки и сажала как ребенка маленького, казалось, не стесняясь моей наготы. Как было нестерпимо  стыдно когда она меня подтирала! Но сопротивляться я этому был еще не способен. Боже мой, как я ей благодарен сейчас, как я могу ей оказать такую же нужную ей помощь, как я расчитаюсь-  раплачусь с этой незнакомой женщиной. Вот тут только можно понять мужчин, которые бросали жен, семью и уходили к своей спасительнице. Может быть! Как важна помощь человеку в определённое время, в нужном месте. Время тащилось.
Так к началу  холодов я уже бродил по хате, сам иногда выходил до ветра, умывался и кое- что помогал по дому. Незаметно как- то  я научился сам есть и ел все, что она готовила, сам стал ходить на горшок. Однажды, когда я вышел на крыльцо ( это и крыльцом то не назовешь) для « пи-пи»,  было прохладно, но светло, даже казалось, что  где то светит солнышко,- на меня налетел ураган. Все загрохотало, затрещало, загудело. Оказалось, это всего то единственная в хозяйстве курица, шарахнулась в укрытие от ястреба и подняла такой шум. На самом деле шума то и не было, просто мне внезапно возвратился слух. Неделю после этого ломилась голова, потом она потихоньку привыкла и я стал слышать. Шумы в голове первое время мешали, а потом пошло все на лад. Вот после этого мы стали разговаривать и моя спасительница рассказала мне все как было видно с ее стороны. Я стал ориентироваться во времени, узнал, что на дворе ноябрь, что война ушла  в ту сторону ( она показала рукой), что скоро надо и ей уходить в город- когда наступит настоящая зима, замерзнут болота и ее основная река- Протока. Так короче зимний путь до города, напрямую по замерзшим болотам, озеркам и ручьям. Мы разговаривали и часто, мирно и спокойно. Первое, что я подумал- а где наша рота, чем они занимаются и как к ним попасть. Хорошо помнил, как мы воевали, какие прошли города и поселки. Как взрывали склады и здания, как строили переправы и все остальное. Но вот последнего боя вспомнить не мог. Не мог даже пока понять, как я здесь оказался и что буду делать. Да просто- где я нахожусь?
И вот что она рассказала по первому разу. А говорили теперь мы часто и по долгу.
Она направилась проверить на Протоке вентири- это такие сплетенные их лозы ловушки для рыбы, по типу чернильницы невыливайки. Рыба туда свободно заходит на приманку, а выбраться оттуда не может. Так рыбачила она уже вторую весну. Не так сама хотела рыбки, как ее подопечные старушки. Она успешно освоила это дело. Знала где и когда поставить эти кубари и чего в них заправить для приманки. Но пойти она сумела только на второй день после боя на болоте, который ей был виден из укрытия, в ее хате. Немцев она не видела, в хутор они не зашли, она слышала только стрельбу. Почему она пошла на реку- я скажу ниже. Увидела меня без движения и подошла ближе- как не проверить- жив человек или нет, как не помочь больному или бессильному? Подошла и стала шевелить. Ведь не немец, и тому бы помогла, наверное. А тут наш! Помогла разбудить, почти на себе дотащила до хаты, а это оказалось далеко. Несколько дней поила из ложечки какими то настоями болотных трав, картофельным отваром и чем то еще. Все чаще приходил я в сознание, но случившегося не понимал. До сих пор не знаю, как я отправлял свои естественные надобности. Спросить об этом стеснялся.
Но вот мало по- малу стал очухиваться, знал что надо, но не мог добраться до горшка. Вот где она помогала. Одолел и это потом. Стал становиться на ноги и довольно быстро, стал ходить. О! Это было здорово! Мешала глухота, а мне казалось, что весь мир онемел, не произносит ни звука. Так я считал и шатался как в подземном лабиринте. Пытался говорить, но что получалось, не знаю. Это продолжалось до встречи с той курицей. Дальше начала прорастать жизнь. Не так быстро как хотелось, но затихла постепенно спина, зажила раненная рука. Гул в голове продолжался еще долго. И вот теперь она рассказала свою историю, как она осталась одна на этом большом хуторе. Хутор я уже успел рассмотреть и видел несколько сгоревших изб, пару вроде целых, но не видно было живности- даже собак. Я спросил- ты одна что ли живешь в этой деревне? Да она осталась одна и зимой , когда окрепнет лед на речке и болотах, тоже уйдет в город.  Больше здесь делать не чего.
Появилась она в этих местах пять лет назад, уже с мужем. Он окончил Лесоакадемию, работал в райкоме и послан был на эту речку егерем по партийной линии. Река дальняя. На реке много браконьеров. Сама она  окончила Ростовское медучилище. Время направления мужа совпало с окончанием этого техникума и проблем вроде бы не было. Они радостные уехали на реку Протока, тем более, что там им дали сразу и жилье. Хата хреновая, а мы молодые, что еще надо?. Река Протока не велика, но все же там шла осетровая рыба и это в обкоме знали???  Там и стоял этот хутор из семи домов- дворов испокон веков. Историю хутора она не знала. Жизнь, этого почти отрезанного от мира хутора, была не так и легка. Приходилось самим кормить себя и близких. Раз в неделю приходил туда катерок с почтой,  фабричными продуктами, да иногда приходилось выбираться на нем кому  то  в город. На катере привозили керосин, соль, крупы, даже материю т.е. ткань, из которой местные швеи шили себе одежду.   Население хутора было около 40 человек. Праздновали вместе  государственные и двунадесятые христианские праздники. Помогали друг другу в труде. С началом войны мужики ушли воевать. Малышня  отправлена в город со стариками. О войне слышали редко, приемника ни у кого не было т.к. об электричестве мало кто что то знал. Всего год назад на хуторе жили лишь  три человека. Две старушки- не родственники ее  и она. Из- за этих старушек она не могла уйти раньше отсюда и вот дождалась смерти последней из них и на зиму планирует уйти в город к родственнице. Похоронила  старушку, взяла все ее ценные вещи и выбрала для житья лучшую хату. Так было у них условлено, что хоть сейчас или после все имущество  ( бери- не бери) доставалось ей. В одежде и обуви проблем не было. Да и добра всякого было много.
Подошла картошка, морковка- как бросишь. Все убрала, сделала и я ей помогал в этот раз.
 За один день по- суху до города не дойдешь- эта мысль не оставляла меня.
Тут и я стал задумываться о своей судьбе. Что буду делать я? Хорошо бы попасть в госпиталь, чтоб зафиксировать свое присутствие на этом земном шарике. Да где он этот госпиталь. Да сам еще слаб. По рассказам ее понимал, что времени прошло не мало, около двух месяцев и пару недель как я стал слышать. Кто и как меня встретит и как объяснить свое отсутствие- ведь я рядовой стрелок красной армии, сапер. Узнал от нее географию, где я нахожусь, ближайшие села и городки. Оптимизма эта информация не вселяла. Катер уже почти три года сюда не заходил, с самого начала войны. Приходил однажды, да не отреагировал на ее сигналы- как будто считали, что здесь ни кого нет. Не подошел, прошел дальше.  Поставили сети и так же ушли. А пешком надо идти много километров. Потому собственно она и дожидалась зимы. Удивительное дело, что она зная о том что скоро уйдет  с хутора, что я еще слаб и зимы здесь один или пути не выдержу- она надеялась на лучшее. Да все будет хорошо- Так говорила она каждый раз. Аргументы у нее неоспоримы- одна, как на острове, спичек осталось 14 коробок со всех дворов собранных, керосин давно кончился.  Спички сама загубила- положила не там. Протек потолок и погибли спички. Экономит уже давно. Да и что ждать?
Муж ее на третий день с начала войны ушел в военкомат- был прислан для этого катер. Успела получить треугольник – письмо ещё из города и все. Катерок приходил ещё пару раз, видимо для проверки. Где он? может и пишет да катер больше не приходит. С хутора ушли семь человек- три по повестке и четыре добровольца. Они тоже тут пока не появлялись и ни каких вестей. Бросить оставшихся старушек она не имела права- уходящие на фронт ей это наказали, да и как бросить, когда они не самостоятельны. Ухаживала, ставила грелки и припарки. Но вот старшая из них весной умерла.  Да что рассказывать и вторую похоронила недавно. Могилки копала рядом- пусть соседи теперь мирно живут там. Они не очень дружили при жизни. Осталась одна. Жутковато стало, подумывала уйти по лету, да очень далеко и много болотистых мест. Собаки куда то ушли еще летом. Собаки были соседей, не мои. Ушли. Я даже не заметила куда и когда. Катер конечно не придет, это ясно. Так и решила подождать до зимы. Нацелилась жить одна. А тут ты- и засмеялась.
Мы сходили на место, где она нашла меня. Посмотрел, не понял- был ли я тут или нет. В траве нашел свою, почти без приклада, винтовку № 7988543. Этот номер я помню всегда. Поржавела без хозяина, но вполне работоспособна. Нашел свой ватник, но в нём раскисло всё в карманах и бумаги уже не читались. Утки на болоте уже большие и обнаглевшие, я без особого труда подстрелил одну из них и сам потрошил, а она сварила. Был праздник.  Пока я отдыхал от выстрела она обошла ближайшее болото и сказала, что проверила- погибших не нашла. Факт голый остается. Сюда даже после боев не пришли Смершевцы, не проверили территорию. А так бы нашли меня и  я был бы реабилитирован или расстрелян. А теперь что? Ведь наверное война не кончилась- кто знает и сунься в город или село- тут тебя и возьмут. А что я могу ответить, как оправдаться? Вон сколько времени прошло. Бросил фронт и отсиживался у бабы. Но ведь это только мне понятно, почему, а им ведь не докажешь. Был на этом месте я ещё один раз. Уже по первым заморозкам. Это был может самый грустный эпизод в моей жизни. Потеря фронтового друга- это большая трагедия, но я об этом не буду. Похоронил я останки дружка!
Так проходило время. Да и не вовсе то так. В одно из воскресений мы подстригались и мылись. Мы, конечно, помогали в мытье друг другу, но стеснялись ещё. И ополаскивая меня, она взяла в руки и шально- так спросила- может подстричь и этот чубчик? На этот счет у меня мыслей не было, но сразу зашевелилось это прямо в ее руках. Вытерла мне спину, дала рубашку и жизнь продолжалась. Мы выкопали картошку, ее было не мало. Природа готовилась к зиме. Стали видны  желтенькие отдельные листья на иве. Птицы стали группироваться, готовились на отлет. Я обследовал оставшиеся избы, нашел много пригодного инструмента и вещей. Нам с ней хватило бы до конца своих дней. По профессии я тракторист и плотник, поэтому смотрел и трогал только свое. Было здесь все и небольшому коллективу можно без связи с большой землей прожить пару хотя бы лет. Топлива- дров мало, но на островках болота много растет хмызника- хвороста. А по зиме можно привезти на санках и приличное дерево с более дальнего островка.
В следующую баню было интересней. Не заметил я , как она наносила воды, как нагрела ее. Чем то я был занят. Она зашла и сказала- похолодало на улице. Давай мыться в хате.  До этого мы мылись в сенях, чтоб не разводить в избе сырости. Я не возражал.  Она принесла таз, принесла котелок с водой и травяную мочалку. И только тут  я заметил, что она уже искупалась, т.к. пришла в мужниной длинной рубашке, застегнутой на одну пуговицу.
-- ну что ты мешкаешь, садись в таз.
Обычно в сенях было темновато и мылись мы и видели друг друга как бы издалека и не старались рассматривать, стеснялись. В хате светило через большое окно уже склонявшееся на запад солнышко. Хотелось сказать- было видно как днем. Просто было хорошо видно.
--Ну вот, ты уже поправился. Молодец. Ну встань, я тебя потру. Может скоро женю. В глазах её бегали какие то чёртики.
И правда, терла хорошо. Я же держал ладони как и положено в этой ситуации. Совершенно спокойно она отвела мои руки со словами:
-- ты воробушка поймал?
 Я в силу неожиданности не успел даже чем- то сопротивляться. Вырвалось у меня из рук, а она  взяла в руки и упав на колени тут же поцеловала. Я до этих пор был противником такого секса. При нечастых привалах, несмотря на войну, несмотря на то что мы еле успевали драпать, разговоры о женщинах  и всех этих делах велись постоянно. Рассказы были всякие, порой мне это не нравилось и я уходил из этой кампании. Мне было неприятно, когда говорили как это интересно. Я не мог себе этого представить, прожив с женой более 4 лет. Таких женщин я ненавидел, хоть никогда и не видел, и считал, что если они есть, их надо уничтожить, что это как то противоречит природе. Кроме всего прочего и в уголовном кодексе была статья по поводу разных  там неестественных, упражнений. Пошалила она, посмотрела, а в окно прямо на меня светило солнышко. Неуклюже я хотел расстегнуть  пуговицу на её рубашке и оборвал, она стрельнула куда то под лавку. Тут я чуть не свалился с ног. Молодое тело не рожавшей женщины, большие довольно пухлые груди и черная роза, меня наверное лишили рассудка. Я мокрый припал к ней. Неловок я был и ее не новая рубашка без особой нужды была порвана на кровати. Солнце зашло, в избе стало темно, а мы не могли расстаться. Она вела себя иначе, чем моя жена в такой обстановке. В процессе она брала свою правую грудь, совала мне со словами- укуси. Я делал это и она сделав глубокий вдох или вздох, замирала на целые минуты. Я заканчивал это мероприятие и ждал ее пробуждения. Так повторялось много раз. Мы поздно проснулись и в окно снова, но уже  под другим углом светило солнце. Тут мы рассмотрели друг друга, просто, уже не стесняясь. За это время, время моего полубеспамятства,  мои, не ленивые руки в общем то отмылись,  были чисты и ногти подстрижены. Да и сам я выглядел наверное как интеллигент, особенно в гражданских рубашках и брюках. Борода укорочена и как она говорила похож я на Пришвина. Что видел и делал  я описывать не берусь. Это меня потрясло сначала, а потом пришел к мысли- ни кому ее не отдавать, ни при каких обстоятельствах. До чего приятная кожа, мягкая, белая, без единого пятнышка. Ляжки изнутри были шелковые, а груди мало передвигались при поворотах тела. Они не так велики, можно взять в ладошку и слега помять. Ощущение такое, что они вытекут через пальцы вместе с той ее теплотой. А запах кожи между ними кружил голову и от них нельзя было оторваться. Можно было свободно в них и умереть. В то время я забыл обо всем мире. Мне хотелось взять ее на руки, как ребенка, кружиться с ней по избе. Но был еще слабоват это сделать. Поэтому опустясь на колени у кровати пропустил правую руку между ее ног и приник ладонью к теплой гладкой подушке правой ее половинки. Левой взял за шею и смотрел и целовал все мне доступные места. Особенно груди. Их не описать. Голубые, малиновые  и розовые жилки разбегались в разных направлениях и потом сходились у той ягодки розово- красного цвета. Я подолгу держал их во рту, слегка покусывал , щекотал и трогал языком. Я блаженствовал без ума. Никогда у нас так с женой не было и даже после рождения сына. Она после сказала просто:-- ну и мастер ты. Я такого не знала. Так и вставать поесть не захочешь. Не описать, ни рассказать этого невозможно, потому и не буду.
Время промчалось, надо было думать и действовать. А в каком направлении? Прихватывали по ночам маленькие морозцы, а на дворе стоял уже конец ноября. Я думал- еще неделя и придется распрощаться нам навсегда. Но на юге зима задержалась. Она уже была полностью готова уйти, но хороших морозов не было. Мы много раз уже переглядывали ее багаж, но особо ничего не меняли. Багаж получился большой. Уходила с насиженных мест и просто сбегать- вернуться за забытым, конечно возможности не было. Уходила навсегда. Собрали мы необходимые вещи, сначала белье, запасные мужские ботинки, двое модных туфлей, чулочки- носочки.
 Особо обратил внимание на ее книгу посещений за все пять лет ее жизни на этом хуторе. Ведь тут она была и акушер  и гинеколог, и терапевт, и хирургом приходилось быть. Амбарная книга, сначала разлинована вдоль по графам, потом без них. Записи и чернилами и карандашом. Интересны были записи последних лет. Были записи об  умершей первой старушке. Там стояла фамилия, имя и отчество. И по дням шли процедуры, как она старалась ей помочь. Записи шли ежедневно. Но вот не помогло, скончалась старушка. Последняя умерла бесфамильной. Я спросил- почему. Оказалось, что она ее фамилии и не знала. Обращалась по имени- отчеству. Так и было всегда. Бабушка жила с зятем и дочерью, у которой была фамилия мужа. Сколько не перебирали мы в той хате бумаг, везде фамилия зятя. Так и не нашли. Этот вопрос стал почему? Она при похоронах старушек сама рыла могилу, сколачивала кресты и на дощечках химическим карандашом писала все данные. Усомнилась она, да и я тоже, что кресты эти простоят какое- то время. Надо их сделать понадежнее. Что это  работа для плотника? Нет вопросов. Сколотил я,  и обрезал как надо, кресты из выдержанных, крепких досок. А что написать? Так и написали- «Клавдия Нестеровна, 16 июля 1942». без фамилии. Ушедший на войну ее зять или дочь, если уцелеют, придут ведь сюда искать могилку матери- они разберут и поймут. Так вот и сделали. Короче о людях этого хутора она старалась сохранить какие- то сведения. Благородная мысль.
Ожидая морозов мы распаковывали ее поклажу и  логически мысля, упорядочивали ее. Время тянулось и медленно, как при любом ожидании и в то же время быстро- летело. Так мы, раздумывая, положили ей несколько разных вещиц, которые находили у нее и в оставшихся хатах. Она была полной хозяйкой и владелицей этого хутора. Так мы положили ее часики, да еще одни, что нашли. Было уже три золотых колечка- чьи они не знаю. Два коробка спичек, соль, десяток картофелин, морковку. Предлагал взять не старую еще женскую шубу, она не тяжела, а может пригодится даже в пути, но не взяла. Возясь с этим хозяйством пришла мысль- идет война, в стране туго со всем, может взять что то для продажи? Ведь денег у нее совсем немного. А жить то придется. Да неизвестно жива ли та родственница, где сейчас она живет- могли разбомбить ее дом. Так и набралось вещей на три десятка кг. В связи с этим я предложил ей переходить речки и озера без вещей, а последние подтягивать уже со своего берега. Думал, что льды южных рек малонадежны. Она согласилась и я для этого свил длинную, хорошую веревку, которую она должна иметь в пристегнутом к мешку виде. Дал ей небольшой топорик, если придется в пути развести костер. О себе я не думал. Я мог пережить здесь зиму и пойти по лету, мог и пойти вместе , одновременно с ней. Условились так: после ее ухода я живу здесь не менее трех дней и если она не вернется, то волен поступить как знаю. Мы каждый день смотрели на ту церковку, что виднелась нам при хорошей погоде. Она виднелась не всегда, не всегда напоминала церковь. До неё было десяток километров. И это ещё не город, куда она стремилась попасть. У меня болела душа за нее. Ведь хоть расстояние километров шестнадцать по прямой, но впереди была долина с лесом, из которой она не могла видеть церквушку. Поэтому я решил ее проводить, хотя бы половину того расстояния. Вот сколько забот и хлопот появилось у нас с наступлением осени. За это время мы так сдружились, что не отходили друг от друга и ночи проводили в тихих объятьях. Оставаясь на минутку один, у меня часто появлялись слезы на глазах. Так было жалко расстаться с нею и с такою уютной жизнью. Но я не должен показывать виду и очень много и с чувством какого то тепла заботился о ней. По- прежнему я готовил дрова, носил воду из Протоки, ходил выртяхивать вентири, готовил муку для хлеба. Последнюю специальность одолел легко. Надо было в ступе, большом углублении толстого бревна, тяжелым толкачем- пестиком натолочь пшеницы и по мере надобности просеивать муку и добавлять новых зерен. Не скажу, что работа тяжела, но она была длинна, долга и малопродуктивна. Но получалось. А тут еще надо было наготовить лепешек ей на дорогу, сейчас поесть да и о своем походе я думал. Два раза мы репетировали ее переход. Держать ориентир на прицеле- дело не хитрое, не в лесу ведь. Но местность все же не так ровна, чтоб не терять его из виду. Да мало ли что- испортится погода. И решили мы так.  Я провожу ее километров 5-8 и вернусь. Сразу разведу огонь в печке и каждые пять минут буду выплескивать кружку воды, чтоб появлялся пар. Он хорошо и далеко виден. И это тоже должно ей помочь в пути.   Ей это стало надоедать и она рассказала, что два года назад она с мужем уже ходила этим зимним маршрутом за лекарствами и помнит кое- чего. Просила не настаивать  и не напрягать этот вопрос. Проходило большое, тревожное время. Я своего вопроса пока не решал. Но думал об этом постоянно. Где то шла жизнь. Иногда по несколько раз большие самолетные стаи проносились на запад, реже на восток. Грома пушек не слышно. Может и война кончилась? А календарь в ее тетрадке все продолжал двигаться вперед. Там мы ставили крестик ежедневно перед тем, как лечь спать.
В средине января ударили таки сильные морозы. Протока твердо встала. Местные озерки и лужи периодически замерзали и оттаивали, теперь же по ним я спокойно ходил и надеялся подстрелить какую то птицу или зайца, ей в дорогу.  Ходил с ружьем, которое нашел в крайней сгоревшей хате. В сгоревшие мы не ходили, но однажды я зашел и под бревнами кухни нашел кое что, что нам пригодилось и прежде  всего соль, это ружье и несколько заряженных патронов. Раньше я из своей винтовки убивал уток, но как правило большая пуля разрывала тушку, почти в клочья. Только один раз попал в шею и тогда тушка была целой. Поэтому ходил с ружьем. Но ничего не попадалось. Утки куда то исчезли, зайцы были ли вообще в этих местах. Иногда порошил снежок. Картинки были красивые. Природа окончательно уснула. И только два человека с сомнительной репутацией портили следами своими ее первозданную красоту. Мы много говорили и дела наши насущные вроде бы отходили дальше. Спросил как то – почему здесь не видно следов домашней живности. И выслушал интересный рассказ. В 40 году на хутор пришла пара молодоженов. Ему лет 20 и ей лет 35. Поселились в крайней хате. Иван Подороженко был деятельный человек, не мог сидеть на одном месте и постоянно что то делал. Починил избу и сарайчик- у других тут сараев не было. Развел поблизости огород и даже ходил за садовыми саженцами в город. Но сад скоро погиб, близка почвенная вода- так говорили.  Неудачи его не останавливали. Зачем он пришел сюда, на этот хутор. Ведь работал в колхозе и жил. Оказалось, что ему не простил отец несанкционированной женитьбы на старой женщине. Не нашли общего языка. Вот, что значит любовь. Так они и жили, не нанося кому то вреда. Иван привел сюда однажды корову- ну как жить без хозяйства? Провел ее по болотам, пол лета заняла эта экспедиция. Все были удивлены. Корова бродила где хотела. Корма для нее хоть отбавляй. Раздобрела буренка черно-белого окраса. Но сколько ему пришлось выслушать насмешек. Ну представь себе первый вопрос: корове нужен бык. Наши шутники говорили- ничего, Иван с этими двумя коровами справится, намекая еще на жену. Или говорили остряки- Ивану мало было сисек Оксаны, захотел побольше. Потом смирились конечно. Корова гуляла как хотела. За огороды свои никто не опасался, она не любила тот пригорок, где они располагались. Но случилась беда. Услышав дикий рев, еще не зная чей, вышла я из дому и увидела, что народ бежит к болоту. Побежала и я. Корова тонула недалеко совсем от берега и периодически издавала душераздирающие звуки. Голова ее была видна и дикий, испуганный взгляд пронзал сердце. Суетился прежде всего Иван и двое мужиков. Корова похоже погружалась, а мордой тянулась к нам, на берег, к людям. Кто то сбегал за веревкой. Зацепить удалось только за рога и поддерживать голову. Казалось ее удавалось подтянуть ближе, но наверное это только казалось.
Принесли две жерди больших и пытались как то зацепить ее и приподнять из грязи, хоть морду, чтоб не захлебнулась. Тянули теперь человек шесть и дело двигалось- она стала подтягиваться. Берег все ближе и ближе.  Как медленно это происходило. Морда уже вот у самого берега и оборвалась веревка. Веревку быстро связали и стали жердями упирать под брюхо. Но как она в этой грязи была тяжела.  Ухитрился Иван завязать вторую веревку за  переднюю ногу, почти с головой погружаясь в  грязную воду. Стало легче, больше надежды спасти скотину. Налегли и мы и пошло дело.  Берег не так и высок, но как поднять корову на него, когда грязь на этом склоне работала как смазка. Тянули всем миром. Она бедняга только иногда теперь жутко ревела.
Подняли голову на берег. Стали помогать жердями и она медленно вылезала, выползала по скользкой земле. Думали, что все, спасли животину. Стали поливать водой ее, чтоб смыть грязь. Иван сидел на кочке и отдыхая смотрел на работу. Она не вставала, не мычала, а просто закрывала потихоньку глаза. Вдруг молча, не спросив ни кого, Иван подошел и двумя ударами охотничьего ножа полоснул буренку по горлу. Повалила кровь по грязи, я убежала. Иван молча так же ушел с места этого происшествия и часа три не возвращался. Оказалось, что при попытке вытянуть корову на берег, ей вывернули переднюю ногу. Иван видимо считал, что этого не поправить. Наверное он очень устал, наверное что то подумал. Можно ли было спасти животное, не знаю. Знаю, что он разносил позже мясо по домам и просил что бы взяли. Не все участники спасения соглашались брать. Да соли, чтоб засолить такое количество мяса, у нас ни у кого не было. Приходилось его готовить и есть.
--Так закончилась попытка нашего хутора завести лучшее хозяйство, чем было. Итак ни садов развести, ни скотину нам не удавалось. Да кстати и ружье, с которым ты стоишь, сказала она, это тоже того Ивана. Все уходили по повестке с ружьями, а этот доброволец оставил и ружье и весь боезапас. Он был призывного возраста, но повестка его искала в другом месте, на родине, в колхозе.
Душа моя, продолжала трепетать, ведь настали морозы, близко совсем время расставания. Вечером, она принесла свою курицу, и сказала- руби! Понял я что время настало. Эта курица серо-глинистого цвета была ее единственной свидетельницей и собеседницей несколько месяцев, вплоть до моего тут появления. Она осталась от еще весной умершей старушки. Вон сколько времени прогуляла на воле и не попалась даже лисице. И интересно то что она не имея петуха иногда несла яйца. О петухе она возможно и не подозревала. Теперь настал момент истины. Стало как то легко на душе, не то что легко, а как то понятно- вот уже все началось и пойдет как наметили, не место сомнениям. Надо только действовать. Этого уже не остановить. Курицу просто сварили, большую часть завернул ей в тряпку и положил в ее мешок. Адреса, как кого найти были написаны на бумаге, и еще находились на столе. Свой адрес я положил ей в карман. Адрес был домашний, где должна проживать жена и теперь подросший сынок. Его то я и хотел видеть больше всего. Эту ночь мы провели без прикосновений друг к другу- слишком большое было психическое давление. Еще не стало рассветать мы встали, умылись, сотый раз проверили- все ли взяли и некоторое время сидели просто так. Ни каких изливаний любви  или чего то другого не было. Это само собою разумелось. Ни каких клятв и обещаний. хотя я знал каким то чутьём,  что я ее найду. Вышли вместе, разведали погоду. Хорошее морозное утро. Ни звука, ни ярких цветов и красок. Природа спала спокойно. Легкий снежок запорошил всю поверхность, но идти не мешал. Просто как  будто накрыто все безупречно-свежей скатертью. Вроде не торопясь оделись в дорогу. Она в своем не новом пальто и довольно тяжелых мужских сапогах. Я в ботинках с портянкой и в женской шубе, той которую предлагал ей, но она отказалась. Пальто здесь было можно найти в любой хате, да так показалось мне удобнее. Взяли свои приготовленные шестики- палки и тронулись, думаю, на юго- восток. День обещал быть светлым и надеялись увидеть церквушку через час –полтора. И пошли молча, не произнося ни слова. Первые озера и протоки я разведывал сначала и убедившись, что лед хорошо держит, проходили дальше. Как ни малоснежна была пока зима, идти было не легко т.к. снегом была забита трава и ноги глубоко погружались в нее. Шли рядом, шли друг за дружкой, но разговор не начинался. Через какое то время она сказала: идем правильно- вон тот домик- знак, его надо обойти слева и выбравшись на горку уже будет видна первоначальная цель ее назначения- купол церкви. Через час подошли к этому домику- знаку. Оказалось знак триангуляционный- небольшой сруб из бревен, заваленный камнями, на более- менее возвышенном месте. То есть был обычным знаком, которые ставили не очень давно по всему Союзу.  Он и сохранился. Было еще рано. Посидели мы у этого знака, развели костер, отдохнули. Ни чего не хотелось.
Встали, поцеловались, пожелали друг другу счастья и она пошла дальше одна. Я вернулся, сел у потухающего костра и следил за ней. Чувства были огромны. Я бы закурил, если бы было что. Но я не курил уже несколько месяцев, со времени, когда меня контузило на болоте. Уже немного привык не курить. А ведь как только стал я ходить, пошел на место, где валялся мой «мундир», нашел свой ватник, нашел кисет с махоркой. Высушил табак, но он был уже не табак. Так мне закурить не удалось. Как мне хотелось этого сейчас. Просидел долго. День не велик и я подался по своим следам в обратную сторону. Я не заблудил и пришел домой в сумерках. Что делал? Развёл огонь в печурке и плескал время от времени воду, как договорились. Но я не думал, что в сумерках вряд ли будет виден этот сигнал. Да сидел в темноте и думал о каких то своих « великих» делах. Ночь конечно я не мог уснуть, да так просидел до рассвета. Терзали мысли о ней. Дошла ли, нашла ли своих, но надеялся на лучшее.
Надо было теперь подумать о себе. Кто я теперь, куда податься, что со мной будет? Пару дней я не варил еду, сначала было немного вареной картошки, потом было довольно много лепешек- так и прожил эти дни. Лежал и думал, пока не почувствовал холод. Остался один в этом немыслимом мире. Думай гусар, делай что хочешь. Стояли морозы, надо топить печь, хата охладела. Этим, топкой, я не занимался. Дров как таковых не было, все деревянное было сожжено со всех сгоревших хат.  Уцелевшие мы не трогали. Но это не проблема. Вокруг было много хвороста- только руби и неси.  Крепко я думал- как поступить мне. Идти предстояло на северо- запад, до большого озера, по его берегу до деревушки- итого километров около тридцати. Но это по зиме, летом расстояние удвоится. Впрочем был у меня еще один день, но целый день, решить- идти сейчас или…
Мы то условились, что я не уйду отсюда три дня. 
Третий день я все же провел в сборах. Нашел крепкий мешок и пришил к нему ручки. В него я собирался сложить весь свой багаж, горка которого уже лежала в углу. Как прокормиться в пути? А путь не близок и очень стрёмен. Любой встречный будет либо другом, либо врагом. Друг тот , который хотя бы покажет дорогу, враг- власть, покажет другую. А билета ни на ту, ни на другую дорогу у меня не было. Как может существовать в Стране Советов человек без единого документа? Пошел я снова по холодным уцелевшим избам искать хоть какую либо справку, на любое имя, не важно кем выданную, лишь бы стояла печать. О паспорте я и не думал- в селах такого понятия и не существовало. Селяне – деревня, паспортов не имела. Они вроде бы и не граждане своей страны. Нашел , но это была не справка данная тому то, а просто квитанция на сдачу чего то государству. Там было имя и печать. За неимением ничего другого я взял эту справку. Это не спасение, но хоть какая отмазка, если кому то вздумается в пути проверить – а кто это бродит? Этим не отделаешься, если возьмут всерьез копать. Пришла мысль, а если спросят- ты был солдат, ты получал казенные вещи, наконец ты получил оружие. Где оно и в кого стреляет? Что можно ответить на это? Ведь за потерю оружия даже в бою многие попали в штрафбат или шли под суд. Как предъявить это оружие, ведь мне предстояло отсюда уйти. С винтовкой далеко не уйдешь, ее не спрячешь даже под одеждой. Вот на этот случай я снял затвор, где был нанесен номер. За него ведь я расписался почти полтора года назад. Думал, найдут ту ведомость, сверят номера и я буду оправдан, что моя винтовка не стреляет по- своим. Не попала врагу. Какой наивный решал я вопрос!  Так и сделал, снял затвор, завернул в тряпку и положил в кучу приготовленных на дорогу вещей. Сотый раз я ковырялся в этих вещах, хотел уменьшить их количество. Но куча все увеличивалась.
Запас продуктов у меня был. Много еще было картошки, морковки. Весной она сажала еще на четверых- две старушки, она да курица. Было пол мешка пшеницы. Можно было прожить не один месяц. Были еще и несколько патронов для ружья, можно было и поохотиться на какую птицу или зверье. А мясного хотелось, ведь жиров давно у нас ни каких не было. Побаловала курица, да она кончилась. Рыбу зимой тоже не легко добыть, да я вовсе не умел этого сделать. Самое вкусное было- это запеченный лук. Раньше я над этой проблемой, проблемой еды,  не думал. Дома делала это жена, в армии походная кухня, последнее время она. Тут только я оценил ту большую, дикую, сложную, неблагодарную работу наших женщин на кухне. Хвала им за это и великий поклон. Но я справлялся, правда иногда и ленился.
Погода стала нагнетать свет и тепло. Стояли чудесные, светлые и долгие дни. Приятный ветер приносил смутные запахи влаги, еле уловимого дыма, подтаявшей земли и казалось свежей зелени. Снег стал по ночам покрываться ледовой корочкой и следов птичек не стало видно на нем.
Я уходил на «прогулку» на целые дни, с ружьем, но одевался легко. Удалось однажды подстрелить куропатку- был праздник. Помечтал о Ней, подумал о жене, сыне  и себе. А дела мои не продвигались ни сколько. Забыл поставить в календаре крестик и таким образом снова потерялся во времени и не знал ни часа, ни числа.
Надвигалась южная весна. Решил дождаться весны и потом двигать на север, ближе к родине, к жене и сыну. Должен их увидеть во что бы то ни стало. Не сидеть же здесь вечно? Да рано или поздно сюда придут люди по разным причинам, а в основном , что бы разыскать родственников или их могилы.  Да и одичал уже много. Да и заниматься собой стал мало. Борода отросла большая и что плохо- на ней был белый участок справа, который  меня всегда идентифицировал бы. Чем я его закрашу или сбрею. Этого у меня не было.
Прошел довольно страшный разлив воды, когда думал, что затопит и нашу возвышенность и  мою хату, но все обошлось и я стал готовиться в поход. Поход страшный для меня, ведь теперь я дезертир. Меня загребут в любом месте и дальше абсолютная неизвестность, а скорее всего … Соображая таким маршрутом пришел к выводу идти пешком. Ехать мне не за что, заработать на  дорогу- где? Причем идти по деревням и селам- там мне представлялось меньше опасности встречи с властями. Потом я плотник, -разве не найду работы в деревне, чтоб прокормиться? Знаю, что везде сейчас дефицит мужиков, на хлеб заработаю. Но время было еще не для оставления этого хутора- дорога могла быть еще малопроходимой, мокрой, а ботинки мои не так и надежны. Отложил на три дня поход для окончательной подготовки . Хотя все уже сто раз проверено и примеряно и не раз уложено. Приготовил много муки, испек лепешки, посушил немного сухарей из них.  Завернул в домотканое полотенце. Положил несколько луковиц, картофелин и морковку- много не унесешь, но на два- три дня еды должно хватить. А там встречу деревню, там если не дадут, то заработаю. А за пару дней я могу одолеть и сто километров, не в пустыне же я нахожусь. Так мне казалось тогда.
Последняя ночь- конечно без сна. Думал- дошла ли она, думал о своей безопасной дороге, думал о сыне и соображал, как уменьшить свой багаж.
Много нужных и хороших инструментов я присмотрел и принес из разных хат и развалин. Они казались мне все нужными. Встал с рассветом, вытряхнул свой мешок и стал снова складывать. Одолела решительность и я оставил только несколько вещей, сугубо необходимых: Большую ножевку, долото, маленький рубанок и тяжелый плотничий топор, бросить который не мог по причине, что он мне очень нравился. Сложил еду туда же, завязал веревкой и выставил на крыльцо, чтобы не вернуться к вопросу- а может что забыл. Солнце еще не поднялось, заря начала заливать окрестности и показывать мою предстоящую дорогу. Ее я уже изучил хорошо, да и на десятки километров, видел и то озеро, вдоль которого предстоит пройти. Это было ещё зимой.
 Убрал в хате, подмел пол, положил в порядке все вещи и вышел. Какая апатия напала на меня вдруг, какая потеря сил- казалось и двинуть пальцем не могу. Сердце учащенно стучало в виски, ноги подкашивались. Что со мной, одолею ли путь? Так и сидел, почти ничего не чувствуя, ничего не предпринимая. Солнце мазнуло меня по лицу и я проснулся и бодр и здоров. Взял свой рюкзак и …задержался еще на целый час. Оглядел окрестности. Тут мог я уже давно истлеть, если бы не Она. А весенние фигушки были и красивы и здорово пахли свежестью. На проталинах у огорода появились синенькие маленькие цветочки. Почти полностью растаял лед на озерках и болотцах, на реке его давно уже не было. Появилась пара уток- не помешали бы в дороге, да патронов уже не было. А были бы, я и день не пожалел бы на охоту. Но решил идти, надеясь, что мои ботинки выдержат, хотя бы до первого населенного пункта. Хотя запасные, еще не плохие сапоги, были в рюкзаке. Дойду хорошо, продам сапоги- какие ни какие выручу деньги. Потребуется- одену. Ватник свой, приведенный в порядок Ею пристегнул к своему рюкзаку, а идти решил в той женской шубе. Неудобства застежек одолел и ни каких других неудобств не чувствовал. Взял себя в руки и пошел. Чего я так волновался не знаю.
--Дорогу я тебе рассказывать не буду- это он сказал отцу.
Но больше запомнились ему первые шаги и последние, когда он приблизился к родной хате.
--А пока пошел по известному мне направлению, через их оттаявшие огороды и по той возвышенности, где они находились. На огороде был уже довольно большой лук и я его собрал и уложил, надеясь съесть его при первом привале. Оглянулся на свое «имение»- я уже владел этой землей и болотами один. Что хочешь, то и делай! Но вот видишь, все это бросил. Мысли кудрявились вокруг прихода домой. Солнечный день еще по- хорошему не начинался. На болотцах вылезали зеленые кинжалы осоки, камыш по зимнему шелестел прошлогодней листвой. Наблюдал бегающих по кочкам куликов и их было много. Они не были пугливы как осенью и подпускали на несколько шагов. Вот бы ружье! Ну ладно, гуляйте длинноногие птички. Пусть хоть где-то воцарится мир на земле! Оглянувшись, еще раз, уже не увидел  трубы крайнего когда- то дома, сгоревшего позже. Значит я спустился  с плато наших огородов и теперь мне надо идти к озеру. И тут начались болота и болотца, где сначала с трудом выбирал куда ступить. Потом уже шел напрямик, не обращая сначала на мокрые, а потом и залитые водой мои ботинки. Ну думал- дойду вон до того валуна и сделаю привал, обсушусь. Но этот валун при походе превращался в болотную кочку и не всегда позволял даже выжать портянки. Тут нужны были бы болотные сапоги, а не эти не новые ботинки. В то время, когда я ходил сюда зимой, считал, что почва ровная и проблем не видел. А теперь мало где приходилось пройти, не зачерпнув водицы.  Но шел. Солнце пригревало в спину. Воздух был до безобразия чист и пахуч. Ива на болоте распускала сережки. Бессовестные кулики дразнили мой, давно не евший мяса, желудок. В надежде добраться до села я ускорял шаг. Но ничего заметного не видел. Присел на большую кочку, после прохода по глубокому болоту. Решил передохнуть и обсушиться. Развел костерок из камыша, подбросил срубленных  сырых веток ольхи и отжал портянки. Вода в болоте была холодна. Как хорошо, что со мной была эта шуба. Как я в ней отогрел ноги. Иначе может было бы плохо. Они окоченели, но я этого сначала не чувствовал. Через пару часов снова двинулся вдоль этого озера. Устал. Думал, как далеко селенья на Руси. И представь себе, до вечера я не дошел до села. Что делать, нужно ночевать! Собрал камыша, нарубил снова веток и развел костер. Первый раз за этот день поел лепешек и морковку. Хорошо посидел в ватнике, пока шуба закрывала вечерний ветерок. Высушил все и даже подремал. Ночная жизнь болота не замирает. Какие то звуки, какие то птицы носятся, шелестит громко камыш. Но я хоть и не долго, но хорошо поспал. Перед этим конечно стандартные думы. Пришла мысль опять о женщинах. Вот пришел я и она отдалась, практически еще не зная кто я. А ведь всего полтора года назад она проводила мужа на войну, не просто отлучился куда то. Кто же она? Как на нее надо посмотреть? А у меня тоже еще молодая жена… и тоже что ль? Во мне заговорили такие благородные мысли , что я их с трудом одолел. Теперь я больше думал о жене и сыне. Как они там, как меня встретят? Но и о Ней я не забывал.
Короче на следующий день, больше к вечеру я увидел село издалека. Понял, что она была права уходя, дождавшись зимы. Зимой я бы прошел это расстояние за неполный день. Но это ладно. Как войти в село, куда обратиться и что меня там ожидает? Присел на пригорочке, слопал лепешку, лук и отдохнул, ожидая сумерек- так я считал безопаснее войти в село. Себя  считал теперь дезертиром, что на самом деле так и было. Сейчас меня интересовал план входа в село. Казалось, что Христос проще входил в Храм Господен, чем я в это село. Наблюдая, издалека видел, что жизнь там вроде бы спокойна. Люди изредка бродят, но мало- либо заняты все, либо их мало. Но люди! А так я уже и звереть один начинал. Взял котомку и пошел. Если бы я был верующим- я бы перекрестился. Как разведчик на неприятельской территории подошел по уже обсохшей дороге к первой, ближайшей хате. Село как село, тишина, сумерки. Постучал, хотя дверь была не закрыта. Вышла пожилая женщина, говоря: ну что стучишь, не закрыто. Объяснил что мимоходом и спросил- где можно переночевать. Мне еще до дома далеко, иду один, денег доехать у меня нет. Придется идти пешком.
 --Ты же еще и голодный, наверно?
-- У меня кое- что есть- отвечаю.
У нее еда какая то была, но не было соли. У меня же соли было пол кисета, целая горсть. На этом и поладили. Оказывается соль сейчас в деревне большой дефицит. Подумать только, ведь в колхозе давали ее даже коровам. А теперь за стакан соли надо дорого платить, да еще если найдешь. Помню- большими камнями ложили ее в кормушку коровам. Видать за полтора года войны все изменилось. Сварили мы с ней картошку, достал свою твердую как гусеница танка лепешку, да и поужинали. Говорить я старался меньше- надо привыкать к своему положению. Ведь всякое сказанное слово может тебе и навредить. Я помнил закон, что любое сказанное тобою слово возвращается к тебе и чаще с плохой стороны. Но мне необходимо знать обстановку в Союзе, хотя бы от этой пожилой женщины. Ведь я больше полгода вообще ничего не слышал. Надо было входить в роль.
-Ну как живешь, Матвеевна? Расскажи хоть что то.
-Да ты гуляешь, больше знаешь. Вот ты и расскажи.
-да устал сегодня, язык не ворочается. Расскажи, я послушаю, да усну. Накормила ты меня. Спасибо. Если что по хозяйству требуется, я завтра помогу.
Таким подходом я заслужил доверие и она говорила о своей жизни, событиях последнего времени, соседях. Распросил я ее о географии села и как мне двигаться дальше, на север. Ведь мне предстояло добраться до Курской области, да еще далеко от  окраины. Но информации мало. Переспал я на деревянном диване и кстати неплохо и выспался. Она спала в другой комнатушке. Проснулись мы рано. Завтрак стандартный- картошка и суп. Кипяток без сахара.  Заметил вечером, когда мне она что то говорила, как она осторожно взяла из моего кисета чайную ложку соли. Высыпала ловко в левую ладонь и продолжала говорить. Уходя от нее я отсыпал конечно ей еще соли, благодаря ее за ночлег и кормежку. Но прежде с удовольствием поработал по ее хозяйству. Поправил двери в хате и сарае, вкопал столбик для калитки, и сделал из толстой проволоки таганок на трех ножках. Причем это для нее была самая ценная вещь. Она ставила свои чугуны на кирпичи и это ей удавалось не всегда- иногда падали. А тут поставил на таганок и под ним развел огонь. Удобно.
Проведя с Матвеевной день и следующую ночь, я понял, что она не такая старушка, какой показалась вчера. Под не очень чистой шалью на голове смотрели свежие глаза, да и морщин то было немного. Спросил- одна живешь что ль? Рассказала обычную судьбу женщины своего времени. Муж на фронте, 3 месяца нет писем, последнее было из Белоруссии. Дочь учится в Азове на учительницу, малый там же –учится в школе. В селе школы нет. Там они живут целую неделю и на воскресенье приезжают мне помогать, да и хлеба, картошки взять на двоих на неделю. Так и живем. Тут я зарубку сделал, что письмо из Белоруссии. Как ее спросить –как дела на фронте, да так чтоб без подозрений. Не рискнул, глупых вопросов не задавал. Подумал- вон где уже война! Спросил нет ли свежей газеты. Да есть недельной давности или меньше того. «Правда» была трехдневной давности. И это была масса информации для меня. Значит наши гонят немца к границе, значит и победить их мы сумеем. Радость охватила сначала меня, а потом подумал- а ты где и чем занимаешься. И как ты ответишь за это. Короче говоря я получил какую то информацию. Матвеевна работой особенно не загружала, но предлагала сделать то или это. И делал я все с удовольствием. Шутя за работой я предложил- а не помыться ли нам и спинку потереть друг другу. Она улыбнулась и ответила так: хочешь, приготовлю воды, а на счет спинки категорически нет. У меня муж воюет, а я тут буду спинки тереть. Это к Зинке- она у нас наверное одна такая, кто может и кобелю потереть спинку. Я понял, что не все люди одинаковые и как происходит между ними сближения и расхождения мне пока не понять. Да и не тема это для дела. Дорога через это село или деревню вела по нужному мне направлению. Раненько утром, не будя хозяйку и только сказав до свиданья я вышел на эту дорогу. Все было уже оговорено. Результат первой ночевки и отдыха был огромен для меня. Я высушил вещи, отдохнул, не так плохо и поел, а главное я кое чему научился для дальнейшего моего путешествия. Я знал уже что фронт далеко на западе и что мы побеждаем. Только вот без меня.
Деревня еще не встала , но бродили куры и даже был слышен резкий женский голос. Думаю, я прошел не замеченным через село и стал удаляться. Я хорошо отдохнул у Матвеевны- спасибо доброй женщине. Что бы мы делали без них! Село не сильно разрушено, кроме двух сгоревших хат все было в порядке. На деревьях еще не начали распускаться листья и утренний холодок подгонял. Увидя себя со стороны, решил, что щеголять в женской шубе не к месту. Снял ее , закрепил за рюкзак и оделся в свой зашитый Ею ватник. Рукав был аккуратно зашит и даже подставлена ватка, где осколок распорол его и достал до тела. Дальше я шел более менее спокойно, останавливаясь в домах и домишках. Везде была заметна нужда в мужских руках. Везде мне предлагали починить то или это и я это делал всегда, с удовольствием и платы не просил. Везде была нужда и в еде и в одежде, а особенно в обуви. Видел, как пахали женщины на коровах, как таскали сами борону, да много чего было необычного для меня, такого же селянина, как они. По дороге отдыхал я не больше часа в какой ни будь зелени. Если не было деревьев, то в кустиках. Продолжал идти. В одном селе продал шубу, хотел продать сапоги, но усомнился и оставил себе. Теперь я мог купить себе хоть горсть махорки и спички или самодельную зажигалку из патронной гильзы и пару раз в день закурить. Вот весь мой переход сюда и запомнился мне- как закурил махорки после большого перерыва, да так кое какие мелочи. Был соблазн несколько раз сесть на поезд или хотя бы на товарняк и подъехать немного, но я от этого отказывался каждый раз. А поезда шли куда то, шли на Москву, что то везли и в основном грузовики и танки под брезентом и просто так. Были эшелоны самолетов, да и другие грузы, включая уголь( больше всего) и даже щебенку. А я шагал, иногда сняв ботинки и босиком, когда наступало теплое время суток. Села попадались часто, хорошо заселена южная часть России. Я останавливался далеко не в каждом, старался ускорить переход. Ведь не ровен час и заболеть можно в дороге, а что тогда? Ее со мной больше нет, кто поможет. Да и все ли такие женщины как Она. Так топая , перебирая ногами я часто вспоминал Ее. Может быть не дозволенно часто, ведь стремился к жене и сыну. Воображал какой он теперь большой.
Миновав уже Запорожье, под вечер решил остановиться в селе. Село как село. Присел покурить со стариком, который пас козу. Покурили, я и спросил- Отец, где можно переночевать у вас? Да вон в той хате, тебе еще там не откажут. Не думая долго я и пошел туда. Да, мне не отказали. И даже более того. Вот это более того было не так интересно, как заставило еще раз подумать о людях, мужчинах и женщинах, да и вообще о жизни. Неряшливая на вид, еще не старая женщина сказала сразу- ну заходи. Только у меня еда наша, деревенская. А ты кажется хочешь есть. Ну заходи.
Зашел, да вроде ничего. Что мне надо? Немного поесть, да где то, хоть в сарае,  поспать до рассвета. Спросил- может что то починить, помочь надо? Да ничего мне чинить не надо, все починено, все в порядке.  Снимай рюкзак, отдыхай. Издалека наверное? Говор ее был не вполне русский, она употребляла и русские и украинские слова. Но я ее понимал. Пару минут мы так и говорили. ---У меня как в гостиннице, даже лучше- сказала она. Если есть деньги, то можно достать и самогончику.
Ну думаю- интересно. Ведь водки я не пил и не пробовал всю свою службу, да и  потом тоже, до сих пор. Где то в роте мы слышали, что есть приказ и на фронте выдают Сталинские 100 грамм. Но мне не пришлось ни попробовать, ни понюхать. Нас гнал немец от Бобруйска, до этих болот, практически без отдыха. Перекурить не всегда удавалось. Какие уж там 100 грамм. Я подумал самую малость и спросил- а сколько же стоит стакан самогона? Деньги у меня были и я согласился. Она куда то ушла и вскоре вернулась с бутылкой. Весело так говорит- а за меня, если я выпью с тобой- ты не заплатишь? Куда мне было деваться, я кивнул. К картошке были соленые, чем то непонятным пахнущие огурцы, и это было здорово. Налил я по трети стакана ей и себе. Сказал спасибо за угощение- а она? Что, больше не осилишь что ли? Я конечно сказал, что с начала войны не пил водки, во что она наверное не поверила. Самогон противен, но в голову стукнул и я думал как здорово я сегодня высплюсь. Еще немного поговорили мы ни о чем и я встал и пошел в сарай, где должен отоспаться и до хорошего рассвета двинуться в путь. Взял свой рюкзак и вышел покурить и подумать. Она не возражала, даже ухом не повела. Ночь довольно теплая, где то лаяла собака пустобрех, беспрерывно и бестолково. Просто лаяла и веселила видать саму себя. А мне это не нравилось и я ее ругал про себя.
Стал дремать. Тихонько открылась дверь сарая и что то бормоча под нос зашла моя хозяйка. Спросил ее- ты что то хочешь сказать? Ответ удивил- а ты что не будешь? Она зашла налегке, даже не было лифчика. Без особых трудов и вожделений я сделал это дважды и потом уснул все же. Еще не совсем рассвело, когда я проснулся. Хозяйки со мной не было. Плеснул в лицо воды из кружки, проснулся окончательно. Хозяйки не было слышно. Я было взял рюкзак на плечи и вышла она. Сказала- задержись немного, не хорошо уходить без завтрака. Принес я дровишек, закипела картошка и мы с ней поели и даже попили кипятка, заваренного чебрецом или мятой. Свернул цигарку , на плечо рюкзак и пошел вдоль села. Людей не было видно и шел и раздумывал о вечернем случае. Вспоминал ее рассказ о жизни и думал на ту же тему- отношение людей . Говорит- перед войной ушел муж к другой, в том же селе. Ушел к не молодой женщине, причем дочери врага народа.  К ним то, к врагам народа, у нас было отношение- ой какое! С ними порой и не разговаривали соседи. А уж ребятня так просто издевалась своими дурными, без понятия, выкриками к месту и просто так. Почему ушел, уже была подросшая дочь? Не мог отвертеться я от этой мысли и пришел к выводу, что так и было. А вывод мой был такой еще с той минуты, когда вечером  в темноте спросила- а ты что не будешь? Как тут не будешь, было. Но я отметил особенности ее и характера и конституции. Впервые встретил, что груди женские не вызывали сумасшедшего восторга. Они были как резиновые, висящие и холодные. Впечатление такое, как будто потрогал их после холодного пота, и кажется пальцы прилипали к чему то. О фигурах и прочем я не рассуждал. Духа женщины, как обычно, между ними не было как будто. Пахло не телом и тонким потом женщины, а скорее полынью. Может она помылась или обтерлась такою водой. Инстинктивный поцелуй- как прикосновение к не совсем вымытой сковородке.
 На выходе из села был с козой тот же старичок. Прикольно прищурясь, спросил-- а сегодня не дашь покурить? Я присел рядом и мы покурили. --Ну как ночевал? Тут многие даже местные иногда к ней ходят на постой. Да и пацаны тоже и даже днем. Ни кому не отказывает. Потому видимо и мужик ушел, хороший он был человек.
Мне стало как то неприятно, что старик заведомо все знал , что так оно и было, что я оказался  именно там. Если бы пришлось повторить, я бы так  сейчас не поступал. Встал я и пошел дальше. Погода была хорошей. Взошло солнце, жаворонок трепыхался в белесой вышине, от земли кое- где шло испарение. Пахло полем, цветами и дымком полынного костра или топящейся печи. Как понимать отношение мужчины и женщины? Философия мне не нужная, но все это вертелось в голове. Подумал я о моей спасительнице. Где она теперь? Хорошо ли ей. И тут я вспомнил о записке с её адресом, что перед расставаньем мы обменялись. Так, на всякий случай. А вдруг, а если,          . Записки не нашел. Проверил карманы, выложил рюкзак. Не было. Хотя я помнил адрес, где она собралась жить, наизусть. Карандашом записал на куске газеты для самокруток, положил в нагрудный карман- там где лежала справка о сдаче чего то, мой основной документ, удостоверяющий личность. Наверное листок бумаги упал дома со стола и завалился, коль я его не встретил при уходе со своего хутора. Ведь мы обменялись тогда адресами, кто где предполагает быть после войны. Не было клятвенных обещаний встретиться, но каждый из нас готов был прийти на помощь, если кому- то будет таковая нужна. 
Двигался к цели я успешно, делая я думаю иногда верст по тридцать в сутки и не чувствовал особой усталости. На грузовике километров 25 удалось дъехать- шофер сам мне это предложил.
Да вот еще интересный момент случился, но это уже на курской земле. Сидел курил неподалеку от леска с тремя пацанами- трактористами. Они большим катком прикатывали засеянное пшеницей поле. Старенький трактор на время отдыха не глушили и он тарахтел в холостую над нашими ушами. Им скоро должны принести обед.  Довольно жарко, солнышко сверху палит, грачи ходят по черной земле, скорее выискивая зерно, чем червей. Решил полежать часок и подошел к леску или это была просто посадка. Они переместились ко мне. Я задремал вроде. По крайне мере мозги затуманились и я как кот на солнце закрыл глаза. Всю дорогу я не переживал за свой багаж, зная, что кроме топора, запасных кальсон и мелкого столярного инструмента там ничего не было, да затвор от винтовки в газете. Когда загудел трактор, они приступили к работе, я встал, взял рюкзак  и пожав руки ребятам, двинулся по дороге, идущей под уклон. Там была уже другая дорога- вся замощена стволами некрупных деревьев, уложенных поперек. Это так называемая «роккада», военная дорога сделанная нашими жителями при немалых усилиях  немцев. Немцы прежде заботились о дорогах. Поэтому тем, кто наступал сейчас с боями, даже было в плане дорог легче, чем нам при отступлении. Роккады помогали двигаться быстрее и с меньшими поломками осей и рессор. Удовольствие прокатиться по такой дороге, особенно на телеге не каждый выдержит, но зато не застрянешь надолго в непролазной осенней грязи. А курские грязи- это не всегда под силу людям и технике. Дорога сухая, идти пешком по ней хорошо, как клест с ветки на ветку. Не промахнись только между жердей. Спланировав остановиться на ночь в деревне, видной далеко, я шпарил что бы успеть дойти до сумерек и там разместиться. Уже не волновался как  и кто меня там встретит- везде устраивался более-менее. Надеялся и тут. Земля то родная, курская. Люди уже наши- куряне. Еще пару дней и увижу свою деревню, села то уже знакомые по названию. Притопав в деревню, естественно спросил- где можно переночевать. Хотя, по большому счету это и не требовалось все. Погода теплая, костер- нет проблем, яствами не избалуют. Этот старик, к кому обратился, сказал: если переспать ночь- другую, то можно и у меня. Я один и ничем тебя не удивлю, но картошка есть и соленья тоже. Живу один, второй год как умерла жена. Не вынесла- погибли оба сына. Да и я не задержусь на этом свете. Оно мне надо? Не вышла красивая жизнь. А все до войны было хорошо. Надеялся внуков увидеть людьми. Как то жизнь здорово изменилась. Смотри, везде электричество! Все может крутить, работать за людей. Машины какие! Паровозы ходят даже за границу. Сталин за 500 верст говорит, а его тут и слышим.
Так слушая его мы готовили ужин. Мне понравился старичок, рассудительный и без каких то претензий. А ведь у него погибли оба сына и надеяться больше не на что.  Удивила меня его мысль:
-- Гитлер, что дурак что ли? Как у него возникла мысль- идти на Россию? Ведь не было и не будет такого, что бы Россию кто победил. Были турки, были монголы, а чем кончилось? Да немцы ведь нам почти родные, пол России их бегает и воюет против него. Все мало –мальски высокие дворяне были женаты на немках, а бабы замужем за ними. Все императоры российские и их родня сплошь была в родстве. Каким ветром вдуло в мозги этого Гитлера так рискнуть?  Ведь еще недавно Вильгельм предупреждал, что на Россию идти нельзя.
  Спросил я- здорово ли немцы зверствовали у вас. Ответ меня немного озадачил.
-- Да что сказать? Я даже во многом с ними согласен. Они пришли, устроили власть и ушли. Представь себе, да ты ведь знаешь, сколько у нас было убогих, святых порой, бездельных людей. В каждой деревне, селе их было не по одному. Физически здоровые, не любящие работы, использующие душевные качества соседей, жили за счет нас. Им не надо заботиться о ночлеге, еде- их обязаны, видишь ли, кормить и поить. Как птицы небесные, нет нужды и заботы, ну прямо библейские пророки. Не покормит один, пойдут к другому.  Немцы сразу их расстреляли. Разделили землю, кому что принадлежало раньше, заставили обрабатывать и засевать. Поставили старост и урядников, соблюдавших их законы, заставлявших работать всех. Старостой мог быть и ты и я и другой. Но мы же были советские и на немцев работать не могли. Старост назначали просто так, жестко приказывая быть им. И если он не работал, то его могли и ликвидировать- зачем бездельник. Не все соглашались на эту работу. Урядники откуда то брались со стороны, не наши. Ну и верно, это ведь какие- то представители власти, выполняющие ее волю. А старосты были наши. Да куда им деться, их назначали. Но вот пару месяцев прошло, как освободили курскую область. Знаешь, до сих пор гоняются за старостами. Ловят их и стреляют на месте, как пособников немцам. А попробуй не стань им.  Немцы кроме раздела земли, открыли церкви, открыли школы. Откуда- то вернулась часть кулаков. Короче- молись, учись и работай и все будет в порядке. Большой вред нам- селянам наносили партизаны. Они были спланированы райкомами и прочими комами и выполнялись иногда. Скорее самостийно образовывались группы людей, которые вредили вроде бы немцам. Но это пшик. Они добывали себе еду и удовольствия за наш счет, селян. Все их акции делались для того, что бы что то добыть. За такую акцию всегда платили мы. За одного убитого немца нас расстреливали десятками. А куда денешься- у них такой закон. Они это широко оповещали. Хочешь убить одного фрица, отдай десяток селян и не по выбору, а кто оказался вторым или десятым в строю. Дедок много рассказывал. Он был не дурак. Он мыслил, если даже не так, то я с ним соглашался.
 Утром , собираясь в дорогу, положил  в свой рюкзак пару картошек и потопал.  Думал завтра увижу свои родные места, сердчишко трепетало. Но через час где-то начался летний, крупный но редкий дождь, и я скрывался в посадке, около ржаного поля. Конечно, промок и решил развести костерок и обсушиться. Снял ботинки, портянки и ходил босиком. Каково же было мое потрясение- я не обнаружил в рюкзаке своего топора. Топор с того самого хутора, топор немецкой фирмы « Лев на стреле», топор о котором я мечтал всегда и будучи плотником и будучи сапером на фронте. Как я его отточил и отполировал на хуторе, как он был хорош. И даже нашел оселок, которым правят такой топор. Это событие было самым неприятным за последнее время, не взирая на  мою контузию даже. Это была моя мечта, а не топор. Достался бесплатно и на тебе! Как пришел, так и ушел. Я был вне себя от этого происшествия. Я стоял и орал на большую березу и проклинал тех, кто у меня отнял сокровище.
 --Да как вы могли, земляки- куряне, меня так обидеть. Ведь я прошел от Витебска через Одессу, прошел большую часть Ростовской области, насквозь Украину и нигде ни чего. А тут , у себя на родине, два сопляка показали, что курские воры и жулики сильнее и ростовских и одесских.
Да кричи не кричи не возвращаться же? Ведь по глупости и неграмотности эти сопливые трактористы загубят инструмент, которому  цены то нет. Я видел до этого только у одного чудака такой топор, который он носил в специальном чехле, с таким же оселком. Оселок этот называли мы – Турок. Он был коричневого цвета, продолговатый и в сечении напоминал сплющенный с двух сторон круг. У него были две рабочие плоскости. Он привозился, говорят, из Турции, где под строгой охраной была каменоломня.
 Дождик притих и перестал идти окончательно, но было грязно и мокро. Развел я костерок, пользуясь ножом, испек картошку, поел и невдалеке залез в стожок соломы, чтоб окончательно одуматься, обсушиться.  Посидел, погрустил и вспомнил вчерашнего дедка. А он был точно умнее меня. Он спросил:
-- какие же ты имеешь документы- власти сейчас очень подозрительны. Я ответил.
--Ты вроде здоровый, а почему не на фронте?
Не мог я ему все рассказать, что произошло со мною , слишком длинная эта история. Ну сказал, что ранен был и контужен в бою, что почти пол года провалялся на хуторе.
--Да я тебе верю, а вот остальные  поверят? Чем же ты докажешь, что не по своей вине все это.
 Вот с этими мыслями я и уснул. Сон был кошмарным, пока я не проснулся окончательно. Было это уже к вечеру. Сон страшен и наводил на реальные мысли. Меня допрашивал майор в фуражке с синим околышем:
 --Так ты полгода как в дезертирах.
--Контужен я и 40 суток не мог разговаривать. А там застала зима.
--Где документы?
 И все в таком виде и духе. Этот сон разогнал мои мысли о скорой встрече с женой и сыном. Как я встречусь с ними. А если увидят соседи и узнают меня? Короче реальность на меня наступила и надо что- то разумное сделать, сделать правильно, не ошибиться. Тяжела была эта ночь в копне соломы, почти на родном колхозном поле. Не сомкнул я глаз, не слышал полевой жизни ни в копне, ни в посадке. Ни на земле, ни в воздухе, хотя ночи то летние полны всякого движения и звуков. Ничего этого я тоже не слышал. Лежал еще долго и решал задачку- в какое время мне лучше появиться в деревне. Ведь надо чтоб никто не заметил меня. Надо подойти со стороны видимо садика нашего и понаблюдать сначала. Да и война прошла по этим местам, что оставила она? Дойти до дома я мог за пару часов, оставалось не более 15 километров- пустяки по сравнению с моим всем маршрутом. Решил пойти, когда солнце перейдет зенит. А до этого хорошенько привести себя в порядок. Бриться мне было нечем, а ножнички маленькие были, чтоб подстричь малость свою заросшую бороду. Волосы еще не так и длинны. Так нехотя, как с отбитыми руками я тянул время в своем прихорашивании. Уже захотелось поесть, а съедобного ничего в рюкзаке и не было. Да и денег уже не осталось и от тех сапог, что я поменял на американские ботинки с доплатой. Ботинки хороши, с металлическими набойками, подметки прошиты бронзовыми гвоздиками в два ряда. И сыну ничего и жене тоже ничего. Кто же я такой пришел после длительного отсутствия. Молотя в голове такие не веселые мысли, я собрался и пошел на завершающий этап моего путешествия. Шел по полевой дороге и смотрел, боялся встретить кого- либо. Если видел вдали человека то старался обойти его стороной. В видимости деревни посидел и понаблюдал за ней. Вроде хаты все целы, вроде изменений особых нет. Только колхозных ферм нет, нет сараев и амбаров где до войны хранился хлеб, обитали овцы и коровы. Свою хату видел хорошо и даже стало как- то радостно, что устояла, не погибла в войне. Сад тоже хорошо зеленел. Сидел я на возвышении, с которого видел, как в смутные годы спускались то белогвардейцы, то красногвардейцы. Это было давно, я был еще мальчишкой. И те и другие искали еды и расплачивались какими то деньгами, которые я хранил как интересные картинки в ободраной шкатулке. Потом узнал, что были то «керенки» и даже «екатеринки». Они возможно и сейчас где то лежат- на чердаке или в чулане. Менял я тогда серебряные дедовы рубли на эти фантики и радовался- нумизмат! Их было у меня много и даже был составлен какой то реестр этим деньгам. Но то было когда? Трусил я  войти прямо сейчас в деревню. Какое то чувство осторожности меня держало на этом бугорке. Прошло оцепенение от страшного сна в соломе, но не наступало пока ни какого решения. Сидел как «хрен на бахче»  и молол в голове, и сочинял всякие небылицы и картинки. Пойти? Подождать еще? Как жена встретит? Как узнает меня, а вдруг? И все это затягивало процесс решения. Голод давал себя знать.
Заметно стемнело, когда , отбросив все мысли, я встал и пошел огородами к своей хате. С каждым шагом сердце, которого раньше не слышал, стало стучать как церковный колокол когда то. Ожидая что плетень двора уже начал без меня валиться увидел, что ничего подобного нет, он стоит как должно и хорошо зарастает крапивой. Сарай и колодец на месте, но света в окошке в сад нет. Почувствовал толчок в левую ногу и слегка испугавшись, обалдел- меня признал Нарком. Без звука подбежал и ткнулся головой в мое колено. Я наклонился и схватил его обеими руками, приподнял и он облизал мне лицо и не хотел уходить, кода  поставил его на ноги. Он так приятно лез ко мне и наверное забыл свои ночные прогулки и проказы. Таяла моя душа! Хоть одно родное существо меня признало и обрадовалось.
Нарком у нас жил со щенков и два года носил гордое имя, пока не появился в деревне какой то уполномоченный. Он не мало напугал нас. Вы назвали собаку Народным комиссаром? Вы не только оскорбили гордое звание, вы порочите честь и звание народного комиссара. Хотя мы до сих пор не задумывались над этим, да даже и не знали что это за слово. Короткое, приятное на звук, и нарком его понимал. Жена его кормила чаще чем я , но я с ним ходил в лес когда была возможность и там мы развлекались на полную катушку. Ловил я ему сусликов, которых он быстро съедал. Гонял он птичек и ящериц, как правило безрезультатно. Но звали мы его уже короче- КОМ, Комочек и он это понимал. Удрав в лесу далеко от меня, он возвращался на зов.  Обнимались мы с ним как близкие родственники. Надо же- ни одного сигнала не подал, зная, что я приближаюсь к двору. За время своего отсутствия я пропах ведь другими запахами, возможно изменилась походка и что то еще. А он помнил и ждал столько времени. Как можно предать такого бескорыстного друга. Наверное полчаса мы с ним не могли расстаться так и сидели у стенки сарая. Сарай не закрыт, туда мы с ним и забрались, там я планировал провести ночь, не переночевать, а именно провести эту решающую ночь. Дальше мне торопиться не куда, это то место, куда я стремился с самого начала войны, стремился в бою, стремился на коротком досуге или привале.
В сарае были другие несколько запахи. Пахло прелой соломой и паутиной. Резкого запаха свежего навоза не было, видать, что живности в нем давно не водилось. Верстак мой находился на месте, по прежнему была небольшая охапка старого сена в углу. Коснувшись верстака вспомнил первые шалости на  нем еще не с женой, а невестой по ночам. Вспомнилось, все что проживало в этом сарае и погибало от моей злодейской руки, а это были и поросята и чаще куры.  Теперь здесь тихо, я думал что и Нарком сюда зашел только со мной. Он давно все обследовал и интересного для него здесь ничего нет. Он слегка успокоился и сидел «как собака», ожидая пока я устраивал себе постель. Прилег я, подложив под голову свой тощий рюкзак, а Нарком сидел задрав морду на верстак и ни одна шерстинка на нем не шевелилась.  Какие мысли клубились в моей голове! Они перебегали с одного  на другое и я не мог навести в своей голове порядок. Толи я спал толи нет, но только на раннем рассвете шарахнулась курица к двери мимо Наркома, не ожидавшая его здесь. Как тогда на хуторе, курица, опять курица. Но эффект был обратным. Заболела резко голова, снова стало тянуть шейную мышцу и самопроизвольно задергалось правое ухо. Стал опасаться – не повторится ли то состояние? Но вскоре все успокоилось и я продолжал лежать, массируя заболевшую шею. Стало заметно светлее и Нарком выбежал на улицу и «забыл» закрыть дверь. Позвал я его- не явился. Сквозь приоткрытую дверь я увидел жену, идущую за сарай, где всегда был у нас туалет. Нарком заскочил ко мне и выбежал сразу и тут приоткрылась дверь и жена вошла, осматриваясь по сторонам. Инстинктивно закрыл я бороду левой рукой, она меня в таком виде никогда ведь  не видела, и смотрел на нее. Не помню всех тех мыслей и чувств, какие навалились мгновенно. Тихо  позвал. Нет, сказала-крикнула  она, поднеся правую руку ко лбу, видимо желая перекреститься. Потом увидел, как сложились ее ноги и она присев на них на долю секунды повалилась на правый бок. Нарком напрягшись в струну смотрел на меня- наверное говоря- что ж ты лежишь, с хозяйкой что то случилось. Глаз его не было видно из за света  открытой двери, были видны только белые пятнышки над его глазами. Вскочив, приподнял ее, посадил на подогнутые ноги. Понимал, что ей так неудобно сидеть, но некоторое время ничего не делал, а только смотрел в ее лицо. Сколько времени его я не видел! Оно было бледно до синевы в уголках глаз, а в общем родное, любимое. Столько пережил для того чтобы хотя бы увидеть его. Тело ее несколько похудело, как то уменьшилось, но просто поднять ее не расчитывал. Просто хотел помочь ей прийти в себя. Легонько подул  в лицо, стал убирать соринки, прилипшие к волосам и поддерживал голову левым плечем. Нарком внимательно наблюдал, но помочь нам не мог. Почему то лизал мне руки, не ей . Пришла в себя она не скоро, по крайней мере так мне показалось. Открыла глаза, вздохнула и  снова закрыла. Мне показалось, что она думает с закрытыми глазами и выбирает дальнейшую линию своего поведения. Узнать за это мгновение меня видимо она не могла, слишком мало она поглядела, да и взгляд был странным каким то. Одета она налегке, в знакомом мне сарафанчике. Под рукой было теплое близкое, очень знакомое тело. Пришла в себя, не шелохнувшись ни одним мускулом, посмотрела на меня , забормотала- Господи, Господи!  Позвал я по имени, не пугайся, успокойся – это действительно я. Пришел вот …и что то еще говорил. Потом она сказала- я же похоронку получила. Давно. Ты же пропал без вести!  И снова пыталась завалиться на правый бок. Поднял ее, посадил на верстак. Она потрогала мою бороду и дальше долго- долго плакала и удержать я ее не мог. Долго мы сидели не обмолвившись словом. На нашу беду или счастье позвала ее соседка:
-- иду к тебе, ты мне дашь пару яиц. Мои сволочи где то попрятались, не могу найти ни одного яйца.
Слова громко прозвучали по заре.
Жена отряхнулась, понимая, что меня рано открывать соседям, вышла и закрыла дверь сарая. Нарком остался со мной. Я переживал, что не сказал ей важного, что обо мне не надо никому говорить. Разберемся потом, что делать. Надеялся, что все обойдется. Дальнейшего их разговора я не слышал, они уже говорили по делу. Минут через пять- семь она вернулась, все такая же не причесанная, в той же одежде, волосы ссыпались вперед с левой стороны. Теперь только я заметил, что среди них, кое где светились ниточки седины. Она говорила все и сразу, порой не мог я понять ее мысли. Зачем тебе борода? Когда ты позвал, я думала опять наваждение, как недавно было уже здесь, именно здесь в сарае. Какое то место, думала я , невезучее или странное. Прошлый раз ты тоже так же позвал. Зашла я сюда- показалось.  Первый раз, за всю эту получасовую встречу мы поцеловались и только после этого стали успокаиваться. Разговор принимал упорядоченную, осмысленную форму.
--Я скоро должна уйти на работу, очень строго наказывают за опоздание. Ты, наверное хочешь есть. Поговорим ближе к вечеру, когда вернусь с работы. Представляешь- как мне будет работаться? А сейчас только сделаю яичницу, есть немного хлеба. Ты не показывайся Веничке, он большой болтун. Все расскажет мальчишкам. Прибегу накормить Веньку через часик, когда проснётся, но только на минутку. А дальше он бродяжничает с ребятишками. За ними всеми присматривает бабка. Ты не выходи, уже светло. Закройся изнутри. Поешь, побудь здесь до вечера, может я скажусь больной, уйду. Она говорила отрывисто и порой не логично.
Я только успел сказать, что бы она пока ни кому не говорила обо мне. Есть у меня проблемы и сомнения. Если узнают соседи, их не удержишь, а тогда я вероятнее всего пропал.
Очень скоро она принесла черную сковородку, накрытую стареньким фартуком, и бидончик воды.  Сказала- поспи, отдохни. Все будет хорошо. Так и ушла, стукнув палочкой по двери, на какую то работу.
 Вот так встреча! Но начинался день, погода хороша, запахи трав мешались с запахами перепревшего навоза и птичья тварь веселилась вовсю. Скоро проснется Венька, наш Веничек, наш мальчик и я его увижу хотя бы через щель. Вырос наверное, ведь уже почти 5 лет с половиной мужику. Наверное в школу в следующем году. Поел я и стал бродить по сараю, чтоб подумать, да ноги размять- за последнее время я их хорошо натренировал и они требовали разминки. Явилась через специальную дыру серая курица и не глядя на меня ушла куда то под верстак. Так мне предстояло просидеть скорее всего до темноты. Делать было нечего и я стал изучать свой сарай и инструменты, машинально соображая что бы нужно было поремонтировать. Время не контролировалось и вдруг я услышал:
 --Мамка! А ты скоро придешь?
 Не заметил я как пришла жена, как кормила Веньку и сейчас отправила гулять на целый день. В щелку сарая я видел только белую голову Веньки, уходящего по делу и услышал стук палкой, но уже  по бревну. Это она передала мне привет и ушла на работу.
Я получил большой и безопасный кусок времени, который расходовал на оценку жены и обстановки и склонялся к тому, что надо бы дома остаться, как то легализоваться. Но как? Над этим я ломал большую часть времени. Во дворе событий особых не происходило. Пронеслась курица и выскочив во двор, стала орать свои радости. Кто то прошел мимо, громко разговаривая. Попросился Нарком на улицу- раздобрел негодяй- в куриную щель не пролезает. Потом я как то задремал.
Жена вернулась еще засветло, стукнув палочкой по двери. Я отодвинул задвижку и мы еще раз увиделись на коротке. Она побежала забрать Веньку, что б отмыть, накормить и уложить. Сбегала, привела, сходила за водой и занималась хозяйственными делами. А я не мог дождаться, когда у нее подойдет моя очередь. Не терпелось увидеть и Веньку, хотя бы в щелочку показала его. Но как назло сарай был добротный и строил его я сам.   
 -- Ну что- пойдешь ты за солью- сказала громко соседка, или я одна?
-- Сходи ты! У меня Венька тут натворил! Надо убраться- видимо соврала жена. По запаху слышу, что варится картошка на печке из кирпичиков посредине нашего двора, Венька рассказывает, как он видел кукушку и за что Кольку порола бабка- палкой воот такой большой. Очень хотелось выйти к ним и посидеть, и помочь, и поговорить, и обследовать, что тут произошло за это время долгого моего отсутствия. Но…
Это время мне показалось более длинным, чем весь прошедший день. Плохо помню я этот вечер. Он прошел в не совсем упорядоченном виде – ни по логике поведения, ни по логике поступков  и даже разговоров. Да и объяснимо это- ведь столько надо было рассказать, столько накопилось в голове мыслей, дум, неурядиц, вопросов? Помню ,( как голодный наверное), что пока она возилась с вечерними делами, успела приготовить роскошный ужин- жареная картошка, кусочек соленого сала, бутылка самогона, огурцы , лук и что то еще. Все это она поставила на скамейке в сенях, объяснив, что Венька может проснуться, если дома ужинать. С этим я был согласен совершенно, хотя мне хотелось заглянуть и в комнату Веньки. Но там я был не более минуты- по конспирации. В тот вечер мы мало объяснились, было некогда. Мы выпили, как безумные целовались, не раз сбегали в сарай на знакомый верстак. Деловые, жизненные вопросы пока не решались. Ночью мы к ним все же пришли. Собственно вопрос стоял один. Идет война уже далеко на западе, наши гонят врага,  я давно дезертирствую. Вроде бы со здоровьем тоже ничего, хотя и не без проблем со спиной. Вот и отпуск вроде случился больше пол года, а как поступить дальше?  Как легализоваться , что бы снова пойти воевать- как иначе? Вопрос был ясен, а решения его я не знал. Над этим мы и ломали мозги большую часть ночи. Смешной вопрос ее- а ты побрейся- занял тоже наше внимание.
--А ты побрейся, сказала жена.
Что тут возразишь, но чем? У меня ведь не было к этому ничего.
-- Да твоя бритва сохранилась. Правда ею работал Венька, но он сказал- пвохая ючка- и потерял к ней интерес.
 Как потом выяснилось интерес он потерял, а бритву загубил окончательно. Не было у меня средств к ее скорому восстановлению для бритья. Потом только я тем оселком привёл её в порядок и брился.
На рассвете она ушла поспать с Венькой- просыпается он в это время на горшок, да и хоть часок отдохнуть- работа без выходных. Я продолжал лежать с открытыми глазами и думал, думал. Долго так партизанить мне не удастся. Это деревня  и даже та серая курица может разведать про меня, не говоря уж о соседях, о которых я еще ни чего не знал. Мы договорились, что когда поведет Веньку  утром, она остановится на вот том месте, где он будет виден из щели и немного задержится, что бы я его рассмотрел. Мне не терпелось увидеть и дотронуться до его белобрысой головешки. Но снова не получилось. Именно в это время принесла соседка соль, купленную вечером. И наша с Венькой встреча снова была коротка. Еще мне предстоял длинный день «дома». Попросил жену я принести каких нибудь газет, чтоб знать как- то обстановку в стране, на фронте да что- то еще можно там прочитать. Прочитал газеты и понял, что наши освободили Киев, что все идет к тому, что война закончится нашей победой. А чем помочь могу я? Разные варианты бродили в голове как попасть на фронт:
 - сдаться властям и пусть делают со мной что хотят,
 - пойти в ближайший госпиталь и залечь ненадолго,
-пойти искать свою часть и вернуться, и еще разные сумбурные планы. Кто знает, кто посоветует как мне поступить? Вдруг обнаруживается еще одна курица в сарае- желтого цвета. Спокойно входит и выходит, без всякого шума и крика. Опять курица! Наваждение какое то! Там на хуторе, вчера серая, сегодня желтая!  Наверное я перед курицами больше всего и виноват. Много их за свою жизнь зарубил и съел.  Что- то таинственное мерещилось мне в этом.  Да более того, когда уснул, мне снова представился куриный кошмар. Они меня и клевали и крыльями били, петухи брали в шпоры, а я не мог от них убежать. Понятно становилось, что так жить больше нельзя. Уже ни лежать, ни сидеть, ни ходить по сараю, мне не хотелось. Но что же делать? Мне уже надоедала такая жизнь. Оставалось ждать жену и на какой то момент надеяться то ли на спокойствие, то ли на решение. Какое оно будет? Не знаю.
Проблем еды и всех естественных потребностей не существовало. Но я уставал очень сильно и порой беспринципно засыпал среди бела дня. Приходила жена, короткая встреча, малый разговор и снова… наконец мы придумали как посмотреть мне Веньку вблизи, да и хоть коснуться его маленького тела. Это мне было необходимо, физически я ждал этого с нетерпеньем.
В воскресенье, когда жена работала по дому и на работу не ходила  я был в хате, а Венька еще спал. Мы тихонько говорили о моих делах. Жена показала свои документы, где вперемежку были сложены бумаги разного рода: там было мое письмо, вырезка из местной газеты об успехах района по поставкам на фронт, там был и конверт серой бумаги и в нем извещение- что такой то –такой то пропал без вести и в списках части не значится. Это не похоронка, а извещение, которое тянуло  на большее. По такому извещению не полагалось ни каких льгот и выплат за ушедшего на фронт. Если приходила похоронка, то семье погибшего назначалась пенсия или часть его должностного оклада. А тут ничего этого не предусмотрено. Получена она через два месяца с того боя на болоте под Ростовом. А с тех пор прошло больше полгода. Грустные размышления наши продолжались. Жена рассказала, что приходит к ней инвалид помочь по хозяйству, предлагал стать ее мужем, раз так вышло на войне. Но она отказалась как христианка вести такие разговоры хотя бы год. На том и закончили они деловые контакты. Он инвалид, в бою под Ржевом потерял левую руку, лечился в госпитале и теперь живет у бабки Михеевны, помогая ей в хозяйстве. Его семья погибла в прошлом году во время воздушного боя- на дом упал наш сбитый штурмовик. Погибли все на рассвете. Он один, без жилья и родственников. Где ему жить? И он выбрал нашу деревню, пустила его эта бабка. Так и прижился. Он работал, чинил разные постройки в колхозе, помогал жителям села, среди которых остался еще один мужчина, кроме Веньки , дед Поликарп.
 Венька вышел к нам, посмотрел, и босыми ногами пошел к двери на улицу. Тревожное состояние меня охватило, когда его длинная рубашенка скрылась за дверью.
-Познакомся. Это дядя- сказала жена, когда он вернулся и ежась от свежести воздуха тихонько дрожал. Венька посмотрел на меня, мою бороду и ни чего не сказал. Я то его узнал, а он уже меня позабыл. Просто смотрел на дядю.
-какой большой ты ,Веничка стал. Как жизнь?
Я погладил его по не стриженной голове и задержал руку. Он как козленок, эдак вывинтил голову из моей ладони, повернулся и пошлепал  досыпать, сказав: хавашо.
Жена суетилась со сковородками и мы продолжили разговор, конечно о Веньке. Ей пришла такая мысль: у нас в барском ( теперь колхозном) саду недавно сделали полевой госпиталь- огромная землянка накрытая шалашом. Там даже есть электричество от какой то машины и по воскресеньям вечером показывают кино. Она была там однажды и смотрела кино про Волгу. Какая там красивая женщина! Восхищалась жена. Начальница в том госпитале женщина в погонах и говорят страшная злюка. Может тебе подойти к ней, рассказать свою историю и она возьмет тебя на лечение или работу. Ты вот маешься спиной, может полечишься. Потом побреешься и как- то образуется наша жизнь. Мысль была дельной. Так жить дальше я не мог, надо было решаться легализироваться. Но без разведки нельзя.
Вот таким образом он и попал к нам и сидел рассказывал про свои приключения. Дальше я несмотря на душевные свои волнения все же заснул и разговора не слышал. На этом и кончилась для меня эта история. Встал я поздно утром, когда дома уже ни кого не было. Не просто встал, а по уши мокрый- видать долго этот дядя меня держал в напряжении.
Прошло лет этак 7-8 и будучи в отпуске я выбрасывал какой то хлам с полки в сенях, консультируясь с отцом- что нужно – не нужно, нашел затвор от трехлинейки , прилично ржавый и с номером на гребешке. Я спросил- а где же винтовка, может это из моих еще запасов: дело то в том , что мы в те годы после войны имели любое оружие. Прошла дважды война по нашим краям: и на восток и недавно на запад, она оставила много чего и каждый пацан имел что- то от нее. Кто винтовку, сложнее наган или пистолет. А уж патронов у каждого были крепостные запасы. Про порох и толовые шашки- не спрашивай. У некоторых ребят были и противотанковые мины. Все это мы могли взорвать в любой момент.
-Нет не твои запасы. Это ко мне приходил когда- то один дезертир. Он думал, что если он ликвидировал свою винтовку, за которую расписался в начале войны, то это будет ему оправданием, что винтовка хотя бы не стреляет по своим, не в руках врага. Когда мне напомнили о дезертире я сразу вспомнил того бородатого дядю, который так складно и грустно рассказывал о том, что написал я выше.  На мой вопрос отец рассказал продолжение той повести.
Да. Днем позже, когда он был у нас, он сходил в этот госпиталь. Пожаловался на боли и его приняли на койку, хотя свободных коек и не было. Но прежде чем это случилось, ему пришлось много поработать по благоустройству этого полуподземелья- таковы условия. Легализация прошла успешно- потери документов в то время была не редкость. Теряли люди члены и головы, а документ это не беда. Позже я знал таких своих земляков, которые даже служили у немцев и те попали в госпитали и даже пользовались потом привилегиями участника боевых действий. Так он легально приобрел справку госпиталя, что он это он, лечился тогда то, соседи это тоже подтверждали. Лечился и работал, жена тоже проявила активность в помощи этому полевому лазарету и даже подружились как- то с его начальницей. То есть все наладилось, кроме здоровья. С сыном и соседями он увиделся, почти все радовались его возвращению. То есть то что больше всего тревожило его- как стать гражданином СССР прошло легко. В сельсовете дали справку, что он гражданин этого села, а больше ни чего и не требовалось. У колхозников паспортов и прописок не было.
Сбрил бороду, занялся своим и госпитальным хозяйством и даже приобрел хорошую репутацию. У него теперь была «справка»- ограниченно годен в военное время». Это значит не пригодный человек для войны, но во время войны должен либо трудиться, либо использоваться на работах и должностях военного назначения. Это его устраивало, да еще ему вырезали ребро, неправильно сросшееся при контузии. Он работал по госпиталю, а этот сарай надо было содержать в порядке. Здания то не было. Война недавно прошла. Зимой освободили курскую губернию. Раненых навалом. (Этот момент я даже помню. Именно помню, что в это время брат купил у солдата за бутылку самогона настоящие армейские лыжи. Но вышло так, что снег вскоре растаял и была досада-  лыжи есть, а покататься нельзя). Был вырыт длинный котлован, крыша сделана как у шалаша- из жердей и накрыта соломой. Там я сам был несколько раз и смотрел кино. Экран был растянут между грушей и яблоней. Кроме всего прочего он чинил и движок генератора, менял там масло и заливал бензин. Движок часто выходил из строя даже во время операций. Ходить на работу ему было далеко. Но это его устраивало. Так у него и наладилась жизнь и не было каких то тревог. Но госпиталь военный, временный и зимой там существовать невозможно. А пока жизнь наладилась и все было хорошо. С женой был в ладах, да и несколько месяцев был третьим мужиком в деревне.
Потом он еще раз встретился с отцом, но без меня,  и отец рассказал продолжение. Я в это время бродил уже по северу и океанам- морям и слышать этого не мог.
Приближалась зима. Госпиталь переводили на юг, чему рада была начальница, чему рады были калеки. Именно его и отправила начальница принимать новое помещение. Время военное. Патрули и СМЕРШ контролировали европейскую территорию страны. Ему было трудно привыкнуть к обстановке, боялся- а вдруг! Но все прошло удачно и все же на свете бывают чудеса. Госпиталю определено быть под Ростовом, в маленьком городишке. Как деятельный и послушный мужик, приехав туда, он все проверил, сообразил как починить предложенную казарму бывшего рыбзавода, как разместить кабинеты и прочую необходимую дребедень. Как представитель власти он поручил местному исполкому устранить всякие недостатки и даже поставил срок. Время было и он вспомнил речку Протока. Протока! Вспомнились события срока нескольких месяцев назад. Выжил же! Да как хорошо устроился и провел свой срок выздоровления.  Наверное мистически поверил тогда в свое счастье, свое спасение, свое воскресение. Не было сил сопротивляться влечению увидеть Её- свою спасительницу. Адрес он помнил наизусть. Да более того ведь в пакете бумаг, которые показала жена было письмо со знакомым адресом, с условным кодом- как договорились еще на Протоке. Адресовано было на жену. Понимая, что у нее все складывалось хорошо вознамерился съездить в тот городок, куда отправил ее по прошлой зиме. Съездил. И вот теперь по прошествии нескольких лет вернулся к жене, сыну, посмотреть как живут, засвидетельствовать свою причастность к сыну. Не навестить  их он не мог. В этот его визит он встретился с моим отцом и рассказал вот этот конец моего рассказа. Он остался при госпитале до конца войны, соблазнил свою спасительницу поработать на покалеченных- ведь какой- ни какой она медик. Получив работу можно было расчитывать на какое то жилье- сколько жить в комнатушке с сестрой своего, не вернувшегося мужа. А та еще собиралась выйти замуж. Так и получилось. У них родился брат Веньки- Веника. Сам он теперь имеет паспорт гражданина СССР, справку об участии в боевых действиях во время войны. Продолжает работать. Обо всех событиях своей жизни он написал честно жене и она поступила правильным образом. Она «приняла» того инвалида без руки и продолжала жизнь, как позволяла обстановка. Венька вырос и  ходил в школу, встретил меня недоверчиво. Слишком мало я с ним побыл тогда. Но папой сначала называл. Расставание  со старой семьей прошло мирно. Познакомился с ее новым мужем и нашли общий язык. Все сложилось хорошо. К отцу он зашел попрощаться перед отъездом в Ростов. Теперь там его дом, постоянное место жительства.
Вот что мне рассказал отец через несколько лет после событий. Как вспомнил так и написал. Вот так у меня получилось. Это эпизодик про войну , людей, отношение между ними, между мужчинами и женщинами.

Здесь я не затронул грустные эпизоды из жизни этого земляка, которые он красочно рассказывал отцу в первую их встречу. Это эпизод как он нашел на Протоке труп фронтового дружка и определил, что это именно он, по сохранившейся фотографии любимой девушки. Как похоронил его с обещанием попасть к ней и рассказать последние часы его жизни, месте могилы и фронтовую дружбу. Выполнил ли он эту клятву или нет- сведений нет.
Второй эпизод- это факт отправки на фронт излечившихся бойцов в госпиталях. Пропаганда была, что все рвутся на фронт, все Маресьевы . Но это было совсем не так на самом деле. Разнарядки для госпиталей- поставить в строй столько то бойцов выполнялись с трудом. Нач. госпиталей часто бывали женщины и как не легко им было отправлять на фронт не долеченных детей. Не раз эта отправка кончалась самоубийством прямо на их глазах. А что они могли сделать? Разнарядка. За невыполнение- по законам военного времени!
Вот весь мой рассказ. Не всё здесь документально, но мой земляк был, и более того мой отец его знал до войны, хотя в таком виде узнал не сразу. Отец и помог попасть в госпиталь, т.к. отец был одним из оставшихся в селе мужиков, хоть и инвалид ещё первой войны, но он работал до самой своей кончины. В тот период он возил молоко в этот госпиталь и знал его начальницу, ту «змею в зелёных погонах».