-Луце жъ бы потяту бытии, нежели полонену быти, а всядемъ, братие, на свои бръзые комони, да позрим синего Дону!
-Что за бред? А который час, собственно?
-Смысл, смотреть на эти циферки? Видишь, светает. Давай по комнате походим, туда, сюда, когда двигаешься, труднее сосредоточиться на одном.
-Это на тебе что ли? Гаденышь маленький! Так хорошо было, спокойно, планы какие-то. Вот с Машкой бы встретился, сходили бы в кино, потом в кафешку. Вдарили бы по шампусику, а под него я бы ей все высказал. Так, ненавязчиво. Пол года уже динамит, поцелуи, обнималки, а как до дела, – папа, папа, Целка генеральская.
-Мудрости тебе не хватает, тридцать четвертый пошел, все как мальчишка.
-Да заткнешься ты наконец!? Сейчас анальгинчику, еще таблетку. Где она? У зеркала? Точно, у зеркала.
-Ешь, ешь, милый, мне твой анальгинчик… До лампочки! Ты вот штаны в своем КБ протираешь, а она, между прочим. Современная!
-Постой-ка, что значит современная?
-Современная, значит прагматичная. У современных девушек сексуальное возбуждение появляется только, когда она видит успешного, со всем набором материальных аксессуаров самца. А у тебя что есть? Кроме бесценных, то есть ни чего не стоящих фантазий, да пары ассигнаций на кофе, кино да шампусик. Ни чего! Ни чего! Ни чего! Давай спляшем? Ей богу плясать хочется.
-А шел бы ты куда подальше, умник. Есть еще, между прочим, любовь…
-Ой, ой, ой, встань еще в третью позицию, любовь. Нет у тебя ни какой любви, просто время пришло. Так и барабанит в мозги, да еще мысль, тайная, - не даст папа своей дочке загнуться, устроит тебе по своим связям на теплое местечко. Колись, меня не проведешь.
-Да мало ли что я думал. Черт надоедливый, угомонись. Сейчас собираемся и в поликлинику, смотреть на тебя будут. Понял?
У входа в районную поликлинику, не смотря на ранний час, колыхалась темно-серая толпа страждущих. Курясь возбужденными испарениями, она в разнобой переминалась, лениво сталкиваясь телами, напоминая стаю арктических пингвинов. Грязно-желтое одноэтажное здание, с окнами похожими на сонные полураскрытые глаза с нависающими, запорошенными снегом, веками карнизов, так и не дождавшись запеленованного изморозью солнца, стало, не спеша, заглатывать стаю, темным, ненасытным проемом распахнувшихся дверей.
Я втиснулся в его чрево последним, застряв на половину внутри, а на половину снаружи.
-Молодой человек, прикройте дверь, холодно – прошипела, впереди стоящая дама. Ее голова не постижимо вывернулась, обнаружив лицо с гневными колючими глазами дополненными крючковатым носом.
-Вот видишь, я же говорил что ты еще молодой.
-Да заткнись ты.
-Что! Что вы сказали!? – взвизгнула дама, едва не выскочив из своего пальто с меховым воротником. Даже показалось что воротник зашевелился и фыркнув попытался укусить меня за нос.
-Успокойтесь, это не вам – отрапортовался я, стараясь отстраниться от кусачего воротника.
-Что значит не мне!? Я ясно слышала!- завелась дама в надежде на разряжающий скандал. -Простите,это точно не вам - кряхтя, выдавил я, упираясь ногами в порог - Сами просили закрыть дверь.
-Не морочте мне голову - не унималась она. Тут я сделал решительный рывок, втискиваясь внутрь, увлекая за собой дверь.
-Эй, полегче там, раздавите женщину с ребенком, – раздалось из глубины.
-А чего это она тут с ребенком делает? Могла бы и дома оставить.
-А вот и не могла, он у меня еще внутри.
-Тогда нечего мужчина, панику наводить, так бы и сказали что беременная.
-Странная вы какая-то мадам. Беременных значит давить можно?
Жизнь тесного предбанника забулькала медленным кипением, в ожидании начала открытия основной сцены, в ожидании распределения права занять, подобающее каждому, место в этом зуболечебном спектакле.
-Как думаете, сколько номерков дадут?
-Тут и думать нечего, вчера меньше пятидесяти было.
-Мне, наверное, не достанется?
-Так, милая, раньше приходить надо. Тут вам не платная.
-Куда же раньше и так с первым трамваем приехала.
-А вы вечером, с термаском приходите, утром первой будите.
-Скажите, если с острой болью? – включился я в обсуждение.
-Ну, не знаю. С острой - по очереди, через двух с номерками, кажется.
-Вот ведь дерьморкратия , если не наворовал, можешь и без зубов ходить.
-Какая демократия? Ни какой демократии в природе не существует. Власть и народ вещи не совместимые, как мухи и котлеты, их разделять надо. Что такое народ? Это толпа, в толпе ни кто властью не обладает, все едины и самостоятельны одновременно. А власть штука интимная, ей ни с кем делиться не следует, иначе опять толпа получится.
-Так какого черта! Что же у нас построено?
-Да ни чего! Кто успел тот и съел. Все, помнят первое заседание народных избранников? Сплошная говорильня, ни к каким решениям они придти не могли, пока не разделили все самое вкусное между группами. А народ, что? Народу и так всего довольно. Вот если бы решало все население, ни какого решения, ни когда бы не было. Так, что демократия – миф, почище «города солнца» Томазо Кампанелла.
-Что вы слушаете эту гражданочку? У нее каша в голове. У нас теперь свободное общество. Что, забыли, как раньше было?
-Интересно, как вы понимаете свободу?
-А очень просто. Вот вы, сейчас, можете свободно высказываться, не боясь последствий, свободно можете ехать куда угодно, свободно выбирать, где лечить зубы.
-То, что вы сейчас перечислили, это не свобода, так что каша в голове у вас. Вы спутали свободу и волю. Спросите любого батюшку, если в церковь ходите, он вам ответит, что свобода это отказ от греха. Согласитесь, с окружающей действительностью, ни чего общего.
-Стойте, стойте – снова вмешался я – но это тоже не осуществимо.
-Хорош! Спорщики, угомонитесь! Регистратура открылась. Вы, кстати, за мной стоите.
Очередь сама собой затихла, сосредоточенно напряженно, продвигаясь к заветному окошечку. Минут через 15 из него донеслось – Все, номерков больше нет. Добрая половина соискателей зубного счастья начала рассасываться, некоторые путались что-то доказывать, взывая к пониманию, но все тщетно. Я же присоединился к небольшой кучке, уже не могущих, где и провел более 3-х часов, пока, наконец, не попал в кабинет.
-Присаживайтесь. Что у вас? – пригласил седенький, худощавый, старичок стоматолог.
-Зуб.
-Зуб? Это большая редкость, не так часто его встретишь. А по конкретней?
-Собственно его у меня еще нет.
-Как это нет? Вот он я!
-Помолчи, нет тебя еще! Он хочет быть, но не может.
-Вы не волнуйтесь так – сделав понимающее лицо и положив свою руку на мою ладонь, ласково ответил доктор – сейчас посмотрим, откройте рот.
Я раскрыл свое воспаленное отверстие, жмурясь от нестерпимого света лампы-прожектора.
-Ну что вам сказать?
-Скажите, скажите доктор, все так плохо?
-И, да и нет. Хорошее, природа не упустила такую деталь как нижнюю правую восьмерочку. Левая, я вижу, у вас уже давно есть. Плохое, придется делать снимок.
-Делайте, доктор.
-Вот это как раз и не возможно, рентгеновский кабинет на ремонте.
-А без него, нельзя?
-Решительно нельзя. Но, вот вам адресок, сделаете, и милости прошу ко мне, без очереди.
-Спасибо – я схватил бумажку, слезая с кресла, стукнулся головой об лампу, спотыкаясь и потирая голову, рванул из кабинета провожаемый сочувственным взглядом.
-Смотри! Как тут все кучеряво! Гульдероб, мраморная лестница, reception вместо регистратуры, на каждом шагу бабки и чеки, чеки и бабки. Карточка – пожалуйста, оплатите в кассе. Снимок, - пожалуйста, оплатите. Консультация – пожалуйста, не забудьте взять чек. За то везде первый, везде стерильный, упакованный в пластиковые мешки-бахилы. Везде улыбки и запах не назойливой парфюмерии. Классное местечко!?
-Классное, классное, только от твоего треска голова гудит, и тошнить начинает. Однако, ты мне не дешево обходишься.
-Не жмоться, на генеральскую дочку больше потратился, а я, все-таки, для тебя не последний в этом мире.
-Вот как раз последний, 32й, твою мать. Нам сюда, видишь надпись «хирург», сейчас с тобой разберутся.
-Можно? – поинтересовался я, просунув голову в приоткрытую дверь.
-Можно. Проходите – приветливо пропела бирюзовая девица, очень похожая на Татьяну Овсиенко – присаживайтесь, позвольте вашу карточку.
-Смотри-ка, какие у не длиннющие ногти. Как же она работает?
-Сейчас посмотрим.
-Что, простите? – она рассеянно оторвалась от чтения, несколько раз хлопнув ресницами переключая зрение на меня.
-Нет, ни чего, это я так, болит, знаете ли.
-Болит? Конечно, должен болеть. Вот на снимке видно, не туда он у вас расти собирается.
-Не т у д а!? - Я так и думал. Слышал?
-Да не волнуйтесь вы так, – испуганно сделав наступательное движение обеими габаритными округлостями, очаровательная хирургша, – я сейчас выпишу вам направление в нашу базовую поликлинику, на Невском, там вам, безусловно, помогут.
-А почему не вы? – обиженно выпалил я, уже внутренне готовый терпеть экзекуцию от очаровашки в бирюзовой униформе.
-Видите ли, наш кабинет не оборудован для подобных операций. Извините.
Ну вот, только раскатаешь зубы, в надежде на продолжение контакта и на тебе. Но вслух сказал – Жаль. А мне у вас понравилось. В ответ, получив улыбку смущения с опущенными по направлению к полу глазами и плавно взмахивающий жест ухоженной руки . Что-то среднее, между здравствуйте и до свидание.
Четвертого числа, месяца февраля, в пятом часу по полу дни, по просторной лестнице в здании на Невской Першпективе, поднимался, основательно фиксируя каждый шаг на полированной поверхности гранита, серый человек, с глазами вымоченной в молоке селедки. Пухлые, водянистые думы его, колыхались при каждом шаге, поражая своей бесформенной, отрешенно-блуждающей пустотой.
Даже сторонний наблюдатель, не обладающий даром предвидения, мог бы с легкостью заявить – Этот пойдет далеко. Так далеко - насколько ему позволит путь. Но путь ему не позволил, нагло оборвавшись последней ступенькой второго этажа. С запозданием затормозив, не сразу перестав поднимать ноги на положенную в 160 миллиметров высоту, он оглядел, сначала правое, а за тем левое, обширное пространство, полостей, похожих на коридоры, в равной удаленности от центрального циркульного холла.
-Э-э. Простите. Шестой кабинет, где? – испросил он, у внезапно выпорхнувшего на него, индивидуума, в синем с широкими лямками комбинезоне, бейсболке с козырьком, вывернутым назад. С двумя пластиковыми ведерками, заляпанными краской.
-Шестой – приостановился индивид – Шестой на право, в конце коридора.
И решительно рванул в низ по лестнице, разбрасывая эхо мято-коричневых башмаков.
Что за чудо! Архитектура 19го века! Росси, Казаковы, Монферраны, серьезно не тронутые влажной рукой озабоченного жизнеустроителя, пузато покоятся, излучая внушительность своей имперской энергетикой. За то, мастера помельче получили сполна. Фасады, конечно, сохранили, фасады создают колорит всего грандиозного комплекса под названием Санкт-Петербург.
За то, внутри, внутри побаловались карандашиком, называемым – перепланировка. Во благо! Исключительно во благо, господа! Вот и шестой кабинет, всего-то о двух окон, слегка великоватый для названия «кабинет», скорее «аудитория». Да, «аудитория» будет точнее.
Поражал пятиметровой бесконечностью потолка, превращая посетителя в жалкую козявку. Но не это привело в замешательство вечернего посетителя, а три конусообразных фигуры, две женские и одна мужская, в белых халатах и таких же белых ведрах-колпачках, завязанных, сзади, такими же белыми тесемочками.
Они восседали за длинным дубовым столом с изогнутыми Барокко ножками, накрытым белой скатертью, спиной к входной двери. Тихо переговариваясь, перемещая с места на место бумаги, они, как будто, играли в магическую таинственную игру. Даже можно было, с ужасом предположить, что ценой в этой игре могли служить человеческие тела, а белое лишь скрывает их черные замыслы.
-Можно? – осипшим голосом пролепетал посетитель.
-Нужно – не поворачиваясь, пробасила крайняя фигура, показав два пальца прижатых друг к другу, как это делают пятнистые спецназовцы, указывая направление движения.
За пределами «стола-консилиума», находилось еще более возбуждающее воображение – три обтянутых кожей вместилища. Как сочленения панциря жуков, с нависающим над ними жалом прожектора, ждущем своей жертвы.
-Что стоите? Садитесь – не спеша оторваться от своих ценных бумаг, вещала фигура.
-А куда?
-Куда понравится, сегодня большой выбор.
-Тогда, я вот тут, с краешка.
-Садитесь нормально, – фигура, на конец сдвинулась со своего места, тяжело сопя носом, приблизилась к посетителю, – ноги, вот сюда. Понятно? Хорошо.
За тем, толкнув посетителя в грудь, толстыми короткими пальцами, отчего тот влип в кожаную поверхность как муха, приклеенная крылышками к сладкому, включила жало прожектора.
-Откройте рот! Шире! Что я так разгляжу?
-Ха-ва-хо, – пытался ответить посетитель, все сильнее и сильнее впиваясь левой рукой в упругую кожу, а правой превращая в мятость, принесенные с собой, документы.
Фигура, пыхтя, манипулировала, нависая над креслом. Разведенные локти ее выписывали замысловатые дуги. Казалось, вот-вот из зияющего ротового отверстия начнут извлекать многочисленные лишние детали, и их будут безжалостно разбрасывать за спину, с цокающим звуком по кафелю.
-Что ж, коллеги, – констатировала мужская фигура, обращаясь к женским, – верхняя восьмерочка давит на нижнюю десну, вследствие чего, предлагаю ее удалить.
Со стороны женских, послышалось крахмальное шуршание, вероятно означающее – Браво, маэстро!
-Доктор. А как же снимок? – лепетал посетитель, наконец получивший на это возможность, протягивая мятые бумажки, – там же видно, что зуб растет не в ту сторону.
-Что вы мне тут суете?! – возмутилась фигура, и, обращаясь к «консилиуму», - вот видите, коллеги, пациент имеет свое мнение. Совершенно не возможно работать.
-Да, да, Сергей Анатольевич – закудахтали женские фигуры.
-Удалите мне его! – взмолился посетитель – я же по направлению, в вашу поликлинику.
-Не надо мне указывать! И вообще, операционная на ремонте – отрезала фигура, вновь присоединившись к таинству застолья, с перекладыванием бумаг.
Стало совершенно ясно, аудиенция закончена, и больше уже ни чего не произойдет.
-«Я ехала домой», - завывало назойливой фальшью.
-Надо же так испоганить старинный романс? Неужели и мой голос, со стороны, звучит так отвратительно? Вот ведь как, представление о своем голосе мы имеем субъективное. Нет, надо честно – эгоистическое. Ни голоса, ни запаха, не неуместной мимики, за собой не замечаем, а еще боремся за звание человека разумного, искренне веря в великую миссию. Прав, Чернышевский – сами виноваты. А вот что делать? Что делать. А вот что! Назад! Назад в «районную», мне там без очереди обещали.
С этими мыслями я втиснулся в переполненный троллейбус. Был «час пик», люди спешили домой после трудового дня, испытывая финальное удовольствие в награду за потраченные усилия.
-«Нарьян-Мар, Нарьян-Мар, городок не велик, не мал» - продолжал, покончив с романсом, «воспаленный» 32-ой.
-Какой еще городок? Я такой песни не знаю.
-Дурашка, я имел в виду, что у нас не такой уж и большой город.
-Ты о чем?
-Вот, видишь, впереди дедуля сидит? Он тебе ни кого не напоминает?
Да, действительно, на последнем двойном сиденье, вытянувшись сусликом, был мой утренний худощавый стоматолог. Извиваясь как шуруп в рыхлой древесине, я стал пробираться к нему, вызывая крайнее недовольство окружающих.
-Доктор, вы меня помните? – и, видя в его глазах не понимание, добавил, – вы мне без очереди обещали.
-А-а, но не до такой же степени, – совсем не обидно возмутился он.
-До такой, до такой. Просто не знаю, что мне делать, целый день гоняюсь за тем, что поймать нельзя.
-«Ай, нанэ-нанэ», - продолжал издеваться 32-ой, заставив дергаться половину лица.
-Что у вас с лицом? Молодой человек, вы меня слышите?
-Слышу конечно, это он, цыганочку… Убил бы!
-Вижу, дело серьезное. Вы, кстати, снимок сделали?
-Угу, – обрадовался я, доставая из пальто, смятые до неприличия бумажки.
-Так, все понятно, вам в больницу надо, все равно он не жилец.
-Чего!? Еще посмотрим, кто из нас раньше окочурится! – совсем ошалев от танцев, заявил 32й.
-Вы, молодой человек, не волнуйтесь. Я все равно как раз на работу еду. Память стариковская, портфель с подарком для внучки, забыл. Так что и направление вам выпишу. Правда это далековато отсюда будет, ну, да вам сейчас…
Сумерки. Тревожные морозные сумерки, встретили меня в неизвестной окраине. Печальные лики деревьев, темнели омертвевшими стволами, раскинув купола засыпанных снегом отяжелевших ветвей. Тусклый свет, кое-как расставленных фонарей, поджигал искорки загрубевших кристаллов, с хрустом ломающихся при каждом шаге, нарушая звенящую тишину больничного парка. Все терялось в суете лабиринта засугробленных дорожек, переплетая направление и сознание.
Где же ты, то место, в котором все разрешится? Где тот путь, ведущий к успокоению? Нет, и не видно его, лишь темнеют сонные тела корпусов, равнодушно взирающие лампадами окон. Но что это? Бордовая, как цвет крови, табличка с обронзовевшими, некогда золотыми, буквами – Отделение челюстно-лицевой хирургии.
Строгая, постаревшая фея приемного покоя, плавным движением руки указывает путь моего исхода. Это туда, вниз, по щербатой лестнице, по бесконечному арочному коридору из красного кирпича, пахнущим хлоркой и формалином, в конце которого виднеется лампа с зеленым стеклянным плафоном и стол, на котором она стоит, и человек, сидящий за этим столом, пишущий, с сигаретой во рту и угрожающе нависшим пеплом.
-Здравствуйте,– произнес я, протягивая принесенное.
-… - Ни чего не ответил «сидящий», устало, забрав мои верительные,– почему так поздно?
-Так получилось.
Он извлек снимок, поднеся его к лампе, прищуривая глаза.
-Больно будет – уверенно произнес он.
-А как же… Анестезия?
-А вы ее привезли?
Внутри что-то отвратительно звякнуло, я, медленно присел на стул, почувствовав слабость в ногах. Сидящий, бесцеремонно посмотрел на меня. Порывисто встал, раскрывая, ослепительным светом находящуюся за его спиной дверь – Идемте.
И была анестезия.
И был сверкающий острый скальпель.
И было долото, порыжевшее от многочисленных стерилизаций.
И был молоток, глухо бьющий по нему.
И была восьмерочка, мирно лежащая на ладони.
И было – СПАСИБО ДОКТОР!