I
Мы собираемся классом один раз в пять лет. Много времени прошло с тех пор, как закончили школу, но нам до сих пор радостно видеться. Мне даже кажется, это главное, что у меня осталось в жизни.
Обычно звонит Боб Брайнин, мой одноклассник, и говорит:
- Через три дня встречаемся у Лены Древновской. Придешь?
Я его не слышал и не видел пять лет, но отвечаю так, будто встречались вчера:
- Приду. Что принести?
- По своему вкусу. Бутылочку, закуски какой-нибудь.
У нашей Елены Прекрасной, нашей Леночки Древновской, большая квартира на Проспекте Мира, и хотя и раз в пять лет, мы находим этот дом и подъезд. Нас там ждут. Как хорошо, когда тебя ждут и встречают. Здесь удобно и уютно.
Галя Смирнова давно живет в Эстонии и приехала через много лет на нашу встречу. Она мало изменилась. В нее были влюблены когда-то все мальчики нашего класса.
Боб готовит плов. Рая Головкина принесла домашнюю выпечку, она все такая же строгая и справедливая. Поседела, но это ее красит. Все мы поседели.
Лена Коряева читает про себя мои африканские мемуары. Она серьезна, и непонятно, нравится ей или нет.
Лина Рузина сидит рядом. Я был влюблен в нее в седьмом классе, но она об этом не знает.
Боб берет гитару и поет. Эти песни звучат для нас, как гимны юности.
Мы пьем, кто вино, кто водку, кто воду, и понимаем, что мы родня, которой нас связало детство.
Я читаю свои африканские истории. Оля Громова, Марина Фукс, Тамара Рагулина слушают внимательно, и мне это нравится. Таня Гонсовская смотрит на всех приветливо и улыбчиво. Наташа Гринчар – философ по натуре, Саша Глазков стоит рядом, охраняя наши души, Миша Литвинов говорит:
- Я рад, что у меня друг писатель.
Мы все вместе, и совершенно неважно, кто кем стал: профессором или работягой, купцом или нищим, мы не завидуем никому, мы радуемся друг за друга.
Мы закончили одну французскую спецшколу и до сих пор говорим и поем, и читаем стихи по-французски. Это ли нас сближает, или то, что мы всегда помним себя теми юными, и знаем наверняка, что никогда не предадим друг друга.
Наша классная руководительница – Елена Самойловна – всегда приходит на эти встречи. Она никогда не стареет, так же, как и мы. И нам приятно, когда она говорит:
- Вы единственный класс у меня, который встречается до сих пор, через сорок пять лет.
Да, такие мы постаревшие, но не старые еще.
К сожалению, мы уже не полный класс. Кто-то живет за границей и не сможет приехать, кто-то умер. Шестеро наших девочек умерло. Умер Петя Дроздов. К нему я ездил в Подмосковье в каникулы, на профессорскую дачу, и он мне давал почитать запрещенного Мережковского.
Поминаем их.
Десять-пятнадцать лет назад мы показывали друг другу фотографии своих детей. Теперь – фотографии внуков или тех, молодых, из наших школьных лет, которых с нами уже нет и никогда не будет.
Елена Самойловна права: теперь это редкость, такие отношения. Счастливая для нас неистребимость памяти и близости. Что-то изменилось в нынешней жизни.
Как много связано с детством. Мы никогда не были разными или мажорами, как теперь говорят. Мы всегда были друзьями: мальчиками и девочками из одного класса. Мы вместе ходили в походы и вдыхали запах елки на Новый год, и получали подарки с мандаринами и конфетами в одинаковых картонных коробках с нарисованными на них снежными санями.
Мы всегда были одинаково своими и родными и никогда не задумывались, кто наши родители.
Мне кажется, что нынешним детям, для того, чтобы они стали не просто богаты, а счастливы, стоит вернуться туда, обратно, в наше время. Хотя это невозможно.
Мы были счастливы. Думаю, счастливы и теперь, когда встречаемся раз в пять лет.
* * *
Лет десять назад я разговаривал на такой же вечеринке с Еленой Самойловной о своей дочери. Кате тогда было шесть лет, и она собиралась поступать в первый класс.
- Елена Самойловна, дочка моя пойдет в первый класс, а мне хотелось, чтобы она училась в нашей школе.
- Понимаешь, Миша, школа ведь изменилась. Времена переменились, учителя стали другими. Это не та школа, которую вы помните. Когда вы у нас учились, мы даже не думали брать денег с ваших родителей. Мы просто вас учили. Теперь по-другому. К сожалению, это почти официально. Чтобы поступить, надо платить. Чтобы ребенка не мытарили в первом классе, надо платить. Пришли молодые учителя в школу, они не то, что мы, старые, им не надо учить, да и ничему они научить не могут, им нужны деньги, поборы. Вы до сих пор помните французский язык, кем бы вы ни работали, и любите его, я знаю. Мы вас этому учили – любить. А сейчас преподаватели, которые должны нести детям вечное и прекрасное, не знают даже русского языка. Все изменилось, и не в лучшую сторону. Подумай сто раз, прежде чем отдать дочку в нашу школу. Хотя и другие не лучше.
* * *
Я не отдал дочь в эту школу. Она поступила в другую. Я заплатил пятьсот долларов директору, чтобы она училась в лучшем классе. Даже это не помогло.
II
Первого сентября я шагала в первый класс, в новом платье, с букетом в руках, серьезная, гордая и счастливая. Рядом шли мама, папа и бабушка.
Сначала устраивают концерт во дворе школы, я стою среди первоклассников, и папа меня фотографирует. Потом я уже, как большая, иду без родителей в класс. Нашу классную зовут Марья Васильевна. Мы выходим после урока во двор и снова фотографируемся. Меня обнимают родители и бабушка. Я чувствую себя счастливой, я так боялась.
Мы носимся по школьному двору с новыми подругами, и я бросаюсь, запыхавшись, на руки к папе. Я – первая. Как оказывается, хорошо в школе.
* * *
Папа ушел от нас, и Марья Васильевна ко мне как-то изменилась. Я слышу дома, как мама говорит: «Денег не хватает. Марье Васильевне нечего платить».
Я знаю, что лучше всех в классе читаю стихи, но меня пересадили на последнюю парту, и Марья Васильевна будто не замечает меня, когда я тяну руку, чтобы ответить. Я люблю ее – мою первую учительницу – а она словно не видит меня. И когда она вызывает меня к доске, я забываю все, что учила. Марья Васильевна говорит: «Дура, иди на место», - и весь класс хихикает и отворачивается от меня. Теперь я знаю, что я дура, и меня не любят, а я не люблю их.
Я учусь в музыкальной школе. Мне там нравится. Там нет Марьи Васильевны и моих одноклассников.
Я слышу, как Марья Васильевна говорит маме: «Если вы не заплатите денег, вашу девочку переведут в школу для отсталых детей». Мне страшно, стыдно, меня показывают психиатру. Я понимаю уже, что я не такая, как все. Как другие, за которых родители платят в этой недоношенной школе.
Я уже большая, я учусь в третьем классе. Я все понимаю и Марью Васильевну тоже. Я ее ненавижу. Я ненавижу всех, потому что весь класс ненавидит меня.
Мы едем в музей, все парами, я – одна. Как я их ненавижу.
Музыкальная школа спасает меня от жизни. Я там ухожу от них в музыку.
Я уже в пятом классе и, кажется, избавилась от Марьи Васильевны, но, видимо, ее нелюбовь передалась новым учителям.
Я в седьмом, и знаю, почему на меня никто не обращает внимания. Если учителям не кладут денег в карман, значит ученик плохой. Мне уже наплевать: плохая я или хорошая.
* * *
Мы с мамой идем выступать на концерте в другой школе. Я играю на пианино, она – на виолончеле. Я привыкла, что нас никто не слушает, что никому там, в зале, не нужен этот Лист или Чайковский. Они и имен таких не знают.
Мы выходим из зала и прижимаемся к стене. По коридору идут мажоры-девятиклассники. Они идут, как бригада, мальчики с распахнутыми рубашками и девочки в коротких юбках. Они идут мимо, никого не боясь. А учителя прячутся в классах за дверью.
А мне хочется пойти вслед за ними. Я хочу, чтобы меня боялись. Я хочу катком пройтись по ненавистным учителям и по предавшим меня одноклассникам.
Я всех ненавижу. Я люблю музыку.