Глава1.
Великолепная вилла была сменена на неприглядную, с облупившейся до кирпича известкой кашину. Кашиной итальянцы называют дом в селе. Обычно когда-то подобное строение исполняло роль родового гнезда. Строили такие дома в два уровня; из кирпича, но почему-то без фундамента. Рассчитывались они на растущее поколение, в котором каждая новоиспеченная семья должна была иметь свой угол, и выглядели буквой «п». Мне в дальнейшем приходилось видеть много таких построек. Были среди них и очень ухоженные, модернизированные, однако та, куда попала я, поражала своей запущенностью. Ее помещения, в основном, занимались иностранцами, такими же нищими иммигрантами, как и я, приехавшими на заработки из Шри- Ланки, Южной Америки, Египта. Большую их часть составляли семьи с детьми, решившие обосноваться в Италии навсегда. Все они дружили со мной, были открытыми и веселыми. С ними двор не казался таким серым и скучным.
Работу мне помогла найти моя бывшая коллега, Валентина. Она решила перебраться в Рим к подруге. За место с меня не взяла ни копейки. Хотя от нее требовали 300 долларов. Впрочем, она их не отдала. И правильно сделала.
С новой хозяйкой я занимала две комнаты в кашине: нижнюю, где мы проводили день, и верхнюю, куда отправлялись спать.
Старые двери вели в темную сырую комнатку с единственным окошком, завешенным со двора, куда оно выходило, парашютной тканью, от дождя и солнца потерявшей свой былой зеленый цвет. Умывальник, газовая плита, печка, напоминающая буржуйку начала прошлого века, старый холодильник, сервант с неприхотливой посудой, телевизор, диван и стол с четырьмя стульями. С потолка свисала лампочка, «украшенная» простым абажуром. Пол в комнате был выложен плиткой, и зимними вечерами очень мерзли ноги. Сидела я обычно на одном из стульев, вынужденная смотреть по телевизору неинтересные для меня, но предпочитаемые бабушкой программы, грея руками по очереди ступни ног. Почти все пожилые итальянцы смотрят передачи, в которых идет игра на деньги. Возможно, потому что мозг не воспринимает уже ничего другого. Мне они совершенно не нравились.
В половине десятого вечера мы с Розеттой (так звали старушку) выходили из комнаты, закрывали ее на ключ, что, впрочем, были лишним: достаточно было дернуть посильнее ручку - и дверь открывалась; поднимались по ступенькам наверх и устраивались на ночлег в спальной. Эта комната не отапливалась. Один из сыновей Розетты принес мне небольшой радиатор для обогрева, который разрешал включать на один час перед отходом ко сну. Это было лишним: помещение все равно не прогревалась. Оконные рамы и двери светились щелями, через которое уходило тепло, поэтому я оставляла радиатор включенным на ночь.
Я забыла отметить, что туалет и ванная находились в специально оборудованной пристройке, и, чтобы туда попасть, нужно было пройти через двор. Розетта всегда следовала за мной, ожидая, когда я, наконец, выйду из ванной. Обычно ее терпения хватало на две минуты, потом она начинала грохотать в дверь, требуя срочно ее открыть. Мыться я старалась по ночам, отведя старушку спать.
Итак, комната наверху не отапливалась. Чтобы согреться, я приносила с собой две-три пластиковые бутылки, наполненные горячей водой. Ими прогревала простыни. Но, вот, что странно: Розетта холода совсем не чувствовала и все время спрашивала, зачем мне столько воды, не понимая, что так я прогреваю простыни.
Засыпая, старушка сразу начинала храпеть; причем храп ее был с каким-то неестественным подвыванием. Казалось, ее больной дух с радостью покидал на ночь старое тело. Часа в два ночи она просыпалась, будила меня, заставляя провести ее в нижнюю комнату, где и досыпала ночь.
Утром я появлялась внизу ровно в семь. Однажды, после приезда из отпуска, пробыв больше суток в пути, я проспала, и в семь десять была разбужена грохотанием ее кулака в двери.
По воскресеньям, в выходной, мне нужно было уйти из дому не позже восьми, иначе Розетта начинала стучать ладонью по столу, выкрикивая: « Да когда же, наконец, уберется отсюда эта женщина?»
Бругерио,куда я попала, небольшой городок, начавший застраиваться только в 70-годах прошлого века. Все жители старой его части знали друг друга, а со многими и роднились. Розетта была, своего рода, достопримечательностью узкой улочки, уходившей от центральной площади, на которой, по обыкновению всех маленьких городов, поселков и деревень Италии, стояла церковь. Старушка считалась здесь старожилом. Прогуливаясь по улице, мы обязательно встречали знакомых, которые радушно здоровались с нами и спрашивали: « Как дела?»
На Розетту я старалась не обижаться: она была слабоумной, с одним единственным зубом во рту, со впалыми щеками, мутным взглядом и извечной метлой в руках. Ей все время хотелось где-то подмести.
Привычки старой были не слишком обременительны для меня. По утрам, спускаясь вниз, я находила накрытый к завтраку стол. Уборки в комнатах и в ванной было мало. По указу Розетты я часто мыла окошко в нашей комнате, натирала до блеска ее недорогие безделушки, без конца меняла газеты в шкафчиках серванта и выслушивала ее незамысловатые истории. Розетта часто любила повторять фразы: «К счастью, постирано белье и даже успело высохнуть до появления туч». Или: «К счастью, мы успели поесть до прихода сына». По телевизору, как я уже упоминала выше, она смотрела только «денежные» передачи. Всегда старательно слушала новости, но ничего уже не понимала и спрашивала меня, о чем говорили. Но она хорошо помнила имена известных актеров, безошибочно называя их и неизменно повторяя: «Постарел (постарела), однако.»
Во дворе среди гама иностранцев обитала итальянская семья: пожилые супруги Каролина и Джованни и их очень добрая дочь, Катерина. Розетта, никогда словом не задевавшая иностранное, чужое сословие, постоянно бурчала на свою соотечественницу Каролину, обвиняя ее в том, что та развешивала свои драные панталоны, майки и тряпки наверху, на территории ей не принадлежащей. Для нее Каролина была злой, а, вот, ее мужа, Джованни хвалила, повторяя, что он мужик хороший.
Моя хозяйка любила подглядывать за жизнью других людей. Если не удавалось увидеть что-либо интересное воочию, она заглядывала в окна, подолгу останавливаясь возле них. Она всегда знала, кто с кем пришел или ушел, сколько машин стоит в нашем дворе и сколько в соседнем, которое видно через окошко. Только и радости было у Розетты: подглядеть чужую жизнь. Свою - то она уже прожила. Сыновей вырастила, овдовела рано, внучку воспитала, а вот с с невесткой не ужилась; и отправили старую век доживать из квартиры, купленной за годы семейной жизни, в « халупу», принадлежащую даже не ей, а родственникам.