«Родина моя, куда же ты катишься?.. Не дает ответа...»
Андрей Константинов «Бандитский Петербург»
Свистящим выдохом разъехались в стороны двери вагона.
- Удельная. Следующая станция…
Анна привычно шагнула на чисто выметенную платформу. Умытый Петербург стараниями трудолюбивых азиатов встречал новый день.
Тук-тук-тук, тук-тук-тук, отстукивали каблучки сапог.
Тук-тук, тук-тук, немного выбиваясь из ритма, вторило сердце, подскакивая к самому горлу.
Суб-бо-та, суб-бо-та.
Как-все-гда, как-все-гда! Пакет с фруктами и кефиром оттягивал руку.
Усталость после бессонной ночи сменялась чувством эйфории:
"Мир! Ты задумал растоптать меня?.. Мы еще посмотрим, кто кого!"
Утренний кофе, кружа голову, добавил уверенности.
Как там было предсказано в руне, которую тогда за чаем дала вытащить ей Эльвира:
«Прыгнуть с пустыми руками в пустоту»!
И разве сегодня она не прыгнула? Разве не победила свой животный липкий страх?
И во взвинченных до предела мозгах с гордостью прокручивалось:
«Мы – команда!»
Создавалась полная иллюзия, что позови только, и все те люди, которых она и не знала до тренинга, примчатся на помощь.
Твердо припечатывая каблучками заиндевело-скукоженные пожухлые листья к аллее прибольничного парка, Анна, повинуясь какому-то внезапному внутреннему порыву, обернулась и с удивлением обнаружила, что впервые с легкостью, не задумываясь, переступила границу ворот.
Ту самую, пугающую черту, разделившую ее жизнь на «до» и «после».
Ту самую границу, между миром рассудочности и безумия.
Ее просто больше не существовало.
Несколько румяных яблок, выложенных на тумбочку, оживили тусклый интерьер палаты.
- Я помыла, тебе разрезать? – уронив взгляд куда-то в проседь ее спутанных волос, дежурно спросила Анна.
И впервые в жизни, посмотрев отстраненно-изучающе, откуда-то извне, устало присела на край кровати.
Эта женщина ее родила… но разве ж она просила?
Любила ли мать Аню, или, может быть, больше всего любила свою работу, бросая ее на попечение бабушки Таси? Много ли моментов в жизни, которые можно было бы вспомнить, когда ее ласкали, тискали, целовали? Нет, увы, в их семье, видите ли, это было не принято, и точка. Боялась ли мама подсадить дочке микроб или просто искала оправдание своей холодности?
Пусть ее почти не наказывали, но, может быть, как раз потому, что были безразличны? Хорошо одевали, кормили? Да просто откупались за свое невнимание.
Детские обиды, всплывая невесть откуда, потоком горечи жгли сердце, травили, жалили. Тук-тук… тук-тук-тук, рваным ритмом стучало в висках.
- Анюся, что-то ты сегодня бледненькая, - внезапно живая искорка совершенно забытого здорового беспокойства мелькнула в глазах матери.
- Все нормально, мама, - с трудом скрываемое раздражение все же прорвалось и повисло немым упреком в больничной палате.
Слабая искорка тут же погасла.
- Анюся, я домой хочу, - затянула свое обычное.
- Мама, я делаю все возможное, понимаешь? Не все в моих силах! Я всего лишь человек, а не Бог!
- Я потерплю, доченька, ты не волнуйся. Сколько надо потерплю. Ты только сама держись, не болей. Господи! – вдруг всхлипнула она, - я тебе мешаю. Я стала тебе обузой. Я не нужна никому!
- Мама! Я все делаю! Все! Ну, чего тебе не хватает? И деньги плачу за эту отдельную палату, за нормальный уход, и сужусь с Константином за нашу квартиру. Хожу на все беседы с лечащим врачом и выполняю все его предписания. Разве ты заброшена? Ну, чего тебе не хватает? – слова вырвавшись наружу, казалось, хлестали по морщинистым иссохшим щекам изболевшейся женщины, отчужденностью леденили еще вчера родные души.
- Нет… нет… нет… не надо, не надо… - бессвязные слова слетали с мертвенно-бледных губ. Наконец мысль созрела, оформилась и выплеснулась, - иди, Аня, дай мне спокойно умереть. Я хочу умереть. Я не хочу больше жить. Меня Дима позвал. Аня, будь только спокойна и счастлива. – Ее выцветшие абсолютно сухие глаза потемнели и провалились, черты лица заострились.
Но сорвавшись однажды с тормозов, Анна уже не могла остановиться.
- Не надо меня шантажировать, мама! Только Бог знает, кому сколько отпущено! Может быть, я раньше тебя умру!
Ослепленная гневом, Анна не замечала, что мать не в силах отгородиться от хлестких ударов ее слов, худенькая беззащитная, корчилась под одеялом от боли.
- Нууу! Как мы тут? – в палату то ли планово, то ли услышав громкие голоса, заглянул лечащий врач.
- Как чувствует себя Татьяна Игоревна? Могу порадовать Вас, Анна Дмитриевна (надо же, он наконец-то выучил ее имя), мы сократили дозу психотропных, и надеюсь, Вы успели заметить, что заторможенность уменьшилась. Как и договорились, к Новому году готовим Вашу мамочку на выписку.
- Да, спасибо, - Анна смутилась, словно ее застукали за чем-то преступным, - это хорошие новости.
Но сегодня ей мало было просто хороших новостей. Притихшее было раздражение, накатило новой волной, придало решительности:
- Максим Леонидович! Я хочу, чтобы Вы разрешили маме прогулки. Я видела, некоторые больные гуляют.
- Обсудим, – он посмотрел на нее внимательней обычного, с каким-то даже профессиональным интересом просканировал колючим проницательным взглядом, - жду, как всегда, в кабинете, – и довольный собой вышел.
Ужас! Сегодня она забыла конверт, и в кошельке денег было только на дорогу. Как только не подумала вчера снять больше! Откуда эта рассеянность, неорганизованность? И вот итог, после оплаты тренинга и покупки передачи для мамы почти ничего не осталось. Теперь еще суд... Надолго ли хватит ее сбережений?
- Анюся, - вдруг сообразив о чем-то своем, слабым голосом сказала мать, - а зачем он тебя в кабинет вызывает? Чем он там с тобой занимается? Помни, что ты честная девушка из хорошей семьи.
- Мама! Какой кошмар! Ты о чем? Как ты могла обо мне так плохо подумать?
- Я только добра тебе желаю, дочка! Про него разное говорят. Вот соседка по палате, например…
Стало совсем бесприютно на душе, и Анна поспешила уйти:
- Я еще загляну, мама.
Ни испуга, ни слез, ни жалостливых нот в голосе, Максим Леонидович разглядывал ее все с большим любопытством. Осунувшаяся, но самоуверенная и напористая она производила совершенно новое впечатление.
- Хоть с сегодняшнего дня. Санитарку на первое время выделю. Оплата через неделю, – неожиданно быстро согласился он.
В конце концов, она все оплатит. Все-то они тут у него на крючке.
«Вот так! – наматывая шарф поверх пальто, Анна весьма довольная спустилась с крылечка отделения, - вот и первые результаты тренинга».
Георгий Васильевич сидел на той самой скамейке, где они познакомились в прошлую субботу.
- Как погода? – приветливо махнул он рукой.
- Так сами не видите?
- Да я насчет души! Не дождит?
- По-разному, - Анне хотелось поскорей уйти.
Но мужчину так и распирало поговорить.
- В церковь тебе надобно, девонька, - неожиданно без предисловий изрек он. – Блеск сегодня в глазах у тебя нехороший, чудной.
- Да я далеко от церкви живу, - немедленно отмахнулась от него Анна, - не по пути.
- А чего ехать-то туда? Ты в нашу сходи, больничную, Пантелеймона Целителя. Чудотворная она, - глаза Георгия Васильевича загадочно сощурились, похоже, ему страсть как хотелось скорей рассказать что-то важное.
Он многозначительно начал:
- Не далее как вчера человек, блуждавший по миру много времени, без ориентиров, без памяти, голодный, оборванный, окоченевший, вышел молитвами Божьими на свет купола этой церкви.
- Так она, наверное, для пациентов? – Анна рассеяно слушала. Сколько горя и бед у людей: и пропадают, и память теряют... где-то сейчас Сергей? Может быть, плохо ему и одиноко..., а еще холодно. Вон как похолодало, вот-вот снег выпадет. Анна невольно поежилась.
– Вот их-то как раз и не исповедают, и не причащают. Уж сколько раз говорил батюшке, а он все одно: «врачи не дозволяют». Хлопотно им, вот и молятся вроде за всех скопом. Да у кого родные есть, приходят свечку поставить.
- Так и что этот человек? – Анна из вежливости все-таки поддержала разговор, - какое чудо с ним случилось?
- Да меня ему Бог и послал! – не без бахвальства поведал Георгий Васильевич, – а я уж все и сорганизовал. Накормили, обогрели, а теперь, может быть, в Москву, в Склиф отправят. Там, говорят, лечат этот недуг. Ну, – закончил он не столь уверенно, - если деньги найдут на дорогу.
- Считаете, надо в церковь сходить? – Анна вдруг почувствовала утомление и безразличие, а мозг переставал воспринимать информацию. Он, мечущийся между эйфорией и апатией, сбитый с толку, совершенно запутавшийся, отказывался думать, анализировать. Думать своей головой, как всю жизнь учили ее старшие, становилось не по силам. Да и зачем? Проще было жить по уже готовым схемам и установкам.
И почему бы не пойти в церковь?
Она автоматически встала и, не попрощавшись, пошла прочь.
Георгий Васильевич проводил ее сочувственным взглядом:
«Эх, жизнь!»
Телефонный звонок тревожной мелодией остановил ее на ступеньках церкви.
- Девочка моя золотая…
Эльвира!.. Сердце трепетно отозвалось, и небо такое грузное, по-питерски серое и влажное, перестало давить на плечи.
- Мне сообщили, что ты успешно прошла вступительный курс. Вот звоню, поздравить. Теперь ты в команде. Не подведи меня. Мы не каждого принимаем.
- Эльвирочка… - Анне захотелось расплакаться, а мысли тяжелые неподъемные, сгустками-монстрами блуждавшиие в лабиринтах растерянного мозга, сразу весело, как звонкие монетки, зазвенели словами благодарности.
- Ласточка моя! Да ты мне как дочка. Когда пройдешь следующую ступень, мы тебе и с работой поможем.
Эльвира знала об Анне все, ей не надо было ничего объяснять, и какое же это было облегчение! Она знала те инструкции жизни, которым Анне надо просто следовать. Просто и удобно. И как только она раньше одна тащила бремя забот и ответственности?
- И что там у тебя с квартирой? – Эльвира словно читала ее, как открытую книгу, - суд на следующей неделе? Скажи когда, я пойду с тобой, поддержу.
- Спасибо… спасибо… - слезы защекотали в носу.
На такие поступки способны только друзья.
Ну, как она могла сомневаться в этой доброй бескорыстной душе? Деньги – сущий пустяк, этакая малость, надо отдать все! Пусть все будет у Эльвирочки. Анна была готова теперь не только отдать накопления, но и хотелось сделать что-то еще, особенное, очень важное для этого милого, светлого, бесконечно обаятельного человека. Например, посвятить стихи! А ведь в детстве она сочиняла…
- Обнимаю тебя, родная, - патокой лилось из трубки, - отзвонись вечером, держи меня в курсе.
«Вечером?» – тут же отозвалось мрачным эхом в опустевшей мгновенно душе. Но до вечера долго и холодно. Холодно! Ей нужна Эльвира, новые друзья, ведь у нее никого больше нет.
Мать никогда не любила и не понимала ее.
Сергей?.. Неизвестно где, и, может быть, она никогда уже не узнает о нем.
Леденя душу, за пазуху вползало сиротство.
Словно услышав ее одиночество, небо скуксилось и вдруг разверзлось ошеломляющим воображение снегопадом, не оставив в пейзаже ни единого серого пятнышка! Густые огромные хлопья снега, накрыли фигурку девушки, и уже через минуту Анна стала похожа на большую нахохлившуюся снежинку.
Он больше не пытался ничего вспомнить. Сейчас человек просто стоял и смотрел в зарешеченное окно палаты.
Он не знал, кем был раньше, и теперь просто наблюдал, созерцая и впитывая мир глазами новорожденного, каковым по сути и был.
Серость и обшарпанность палаты, тяжелый спертый воздух и тусклый фон неба за окном, создавали безрадостную картину, чувство подавленности, безысходности.
За его спиной вяло передвигались или неподвижно лежали, уставившись в одну точку, еще несколько приятелей по несчастью. Человека устраивало, что эти люди не пытались с ним общаться, с безразличием разделяя тесное пространство. Но кто знает где, на каких воображаемых просторах витали эти раненые души, и, возможно, в том их собственном мнимом мире им и не было тесно. Мужчины все были примерно одного возраста, где-то около сорока – пятидесяти лет, не буйные, скорее, заторможенные, и он чувствовал, что опасность от них не исходит.
Опасность таилась там, по ту сторону. Свобода за окном могла нести в себе смерть. Человек оценивающе осмотрел решетку, словно желая убедиться в ее надежности. Не разочаровался и снова стал вглядываться в парк, в виднеющуюся из прозрачных нагих ветвей церковь, купол, который вчера так поразил.
На мгновение сердце мертвенно сжалось предчувствием катастрофы. Небо над парком нависло угрожающе низко, и резко повалил снег. Что-то завораживающее было в этой живой густой лавине, накрывшей город, парк, аллеи, церковь… и девушку возле нее. Или ему только показалось, что она там была… хрупкая одинокая фигурка. Человек напряженно вглядывался в эту кромешную густую пелену, больше, пытаясь угадать, чем увидеть.
Зачем?.. Он не знал.
- Слышь ты, новенький, - кто-то бесцеремонно вторгся в его уединение, - ну, как устроился-то на новом месте?
Человек вопросительно оглянулся.
- Да не пугайся так. Это я тебя вчера сюда привел. Я Георгий Васильевич. Снег вот повалил, я и ушел из парка.
Без куртки и кепки вчерашний знакомец выглядел по-другому, как-то больше по-домашнему. От него веяло оживлением, прохладной свежестью, новостями.
- Там девушка в парке?
- Да там много сегодня и девушек, и дедушек. Сегодня суббота, посетители приходят.
- Нет, там за снегом? Девушка у церкви?..
Георгий Васильевич, всмотревшись в окно, в раздумье почесал затылок.
- Не видно ничего, - проворчал озадаченно, - может быть, и у тебя глюки?
В коридоре забрякала, задребезжала тележка, запахло гороховым супом, перебивающим все остальные запахи. Тут же включился звонок, приглашающий больных на обед.
- Пойдем есть, - оживился знакомец и, немного поразмыслив, добавил, - Василий. Буду называть тебя Василий, так моего отца звали. Не может жить человек без имени, а Василий хорошее русское имя. Вот и будешь у нас Василий, и доктору скажу. Я же тебя нашел.
Прошла всего лишь неделя с той самой роковой пятницы, а казалось, что сменилась целая эпоха, по крайней мере, в отдельно взятой финансовой империи. Если только что толпа любопытных, злорадно пожирая глазами смертельно раненного льва, свергнутого магната Сергея Горюнова, надменно отвернулась от него, то сейчас уже готова была топить и фискалить друг на друга, остервенело выслуживаться, прогибаясь под новым руководством.
Перспектива неизбежных увольнений, порождая страх, подозрительность, разобщенность, зловеще зависла в атмосфере коридоров и кабинетов. Там, где еще совсем недавно слышался раскатистый смех и беззлобные шутки безопасника Андрея Торопова, теперь спешили молча прошмыгнуть по своим рабочим местам. Службу безопасности поменяли в первую очередь.
Конечно, шептались, обсуждали, но осторожно, с оглядкой, и чаще всего там, куда не заглядывало руководство, в курительной комнате.
Анатолий Мельников, сломленный последними событиями, принципиально ранее не выкуривший ни одной сигареты в общей курилке, с маниакальным упорством начал посещать кулуары.
Отсутствие информации, полная неизвестность взращивали страх до неимоверных размеров. Он, как вирус, проникал под кожу, слизистые, парализовывал мышцы, сводил с ума. Анатолий с жадностью ловил каждый шепоток, пытаясь угадать смысл, примерить на себя. Он с раздражением замечал, что в его присутствии сотрудники умолкают, и слух его до того обострился, что он начал понимать по губам.
Твари, которые вчера еще считали за счастье поздороваться с ним за руку, искали расположения, сегодня насмехались в спину.
- Он на очереди!
Стриженый затылок побагровел.
«Ну, это мы еще посмотрим, кто на очереди», - мысленно огрызнулся он, мстительно пытаясь различить, чей это был шепот.
И фактически будучи не у дел, зная не понаслышке, что опального менеджера ждет волчий билет, он с завидным упорством старался попадаться новому директору на глаза, напрашиваясь с докладами и предложениями по улучшению работы банков.
Только в кабинете, из которого его пока не выкинули, он давал волю панике, замешанной на исступленной дикой ненависти. Он ненавидел всех подряд: Крючевского, Горюнова, сотрудников, собственную жену, которая донимала его истериками.
В курилке обсуждали аварию с участием Марины. Анатолий уловил кусочек фразы и сразу понял это.
- Марина Ва…, - оборвалось моментально, как только он зашел, и воцарилось напряженное молчание.
«Неужели догадываются?», - насторожился он.
Кто-то, вероятно, видел, как они вместе уезжали с корпоратива.
- Анатолий Маркович, - протягивая сигареты, напрямую спросила кредитчица Татьяна Евгеньевна, выпуская дым ему в ухо, - Вы случайно не в курсе, как там дела у Марины Валентиновны? Говорят, она в тяжелом состоянии.
- А почему Вы у меня спрашиваете? Нет, не в курсе, - отрубил он.
Марину ему, конечно, было жалко, ее жаркие объятья время от времени будоражили воображение. Но кто же думает о любовницах, когда земля из-под ног уплывает. В такое время на первый план выходит семья и жена. Жена…
«На коленях ползай, в любви признавайся, задницу облизывай, делай что хочешь, или развод. И детей заберу!», - вспомнил он вчерашнюю Ленкину фразу за ужином.
- Бедняжка, - подключилась еще одна кредитчица Нонночка, - хотя… нам-то здесь тоже не сладко. Новый шеф вот распорядился - завтра рабочий день. Так что теперь без выходных работаем.
У Анатолия ноги подкосились. А он ничего об этом не знает! Значит, его уже списали. Что он скажет жене? Она не желает ничего слышать ни про кризис, ни про обвал корпорации. Он затравленно посмотрел на курящих женщин и сквозь дым увидел, как губы их расползаются в злорадной ухмылке.
Они! Все! Плебс! Они еще будут пресмыкаться перед ним!
Смешной и жалкий, он молча развернулся и вышел.
Столкнувшись утром у своего кабинета с Мельниковым, Крючевский опешил.
- Что Вы здесь делаете? – вместо ответа на приветствие спросил он и, не замечая протянутой руки, раздраженно схватился за ручку двери.
- Я…, э…, так у нас же рабочий день, - наконец нашелся он, - вот подумал, может быть, буду полезен чем?
- Кто оформлял приказ? - набросился директор на новенькую секретаршу Эллу, временно присланную из бухгалтерии, - я просил только кредитный отдел! Почему здесь пиар-менеджер?
- Не знаю, я все сделала, как Вы сказали, – девушка испуганно моргала, – вот приказ! Она дрожащей рукой вытащила из стопки документов бумагу с приказом.
«Коза!» - чуть не вырвалось вслух.
Девчонка раздражала. При одной мысли, что она сидит на месте Анны, которая посмела так грубо опустить его, он приходил в ярость.
Неотмщенное самолюбие бешенством клокотало в нем. Месть становилась навязчивой идеей. Но Анна словно растворилась, не оставив никаких следов. Она не проживала по месту прописки, и в отделе кадров только пожимали плечами. Промежность ныла до сих пор. Сучка должна была ответить за все, и не важно, что боль была воображаемой, фантомной.
- Кофе мне, немедленно, и через полчаса вызови начальника кредитного.
Мельников все еще где-то сзади нерешительно переминался с ноги на ногу, наконец робко проблеял:
- Борис Валентинович, у меня конфиденциальная информация.
- Да? - Крючевский почесал затылок, на секунду задумался. Уловка, или что-то знает?
- Два кофе – бросил секретарше на всякий случай.
Информация всегда может пригодиться, даже из уст бывших. То, что Мельников бывший, Борис решил еще в начале недели.
«Шакалит», - удовлетворенно подумал Крючевский, открывая дверь в кабинет, и это унижение здорового образованного мужика было чертовски приятно.
«Звездится», - обреченно подумал в ответ Мельников.
Он действительно звездился! Кто бы только знал, насколько сейчас близок был к своей цели уважаемый законопослушный бизнесмен Борис Крючевский, или Борька Крюк, Бориска, отморозок из бывшей знаменитой банды «тамбовских».
Навряд ли Горюнов помнил, как пересеклись их следы в славных девяностых. Но он-то не забыл! Сколько лет Крюк пускал слюни на этот бизнес. И вот, когда Горюнов вырос до такой степени, что казался безнадежно недосягаемым, фортуна сама милостиво развернувшись лицом к Крючевскому, дала шанс.
Слишком лакомый кусок ушел тогда у него из-под носа. Зато сейчас, согревая душу, в сейфе хранились бумаги, подписанные собственноручно Горюновым. Документы гласили, что ему, Борису Валентиновичу, принадлежат аж семьдесят пять процентов акций процветающей корпорации. Остальные тридцать формально числились за различными горюновскими фирмами и предприятиями, и получение полного пакета было только вопросом времени.
«Отъелся!» - ехидно возвращаясь к одной и той же мысли, Бориска вспомнил девяностые. Тогда в их кругах ходил такой интересный термин, как «откормить бычка». Легальному бизнесу бандиты предоставляли так называемую «крышу», иногда даже помогали деньгами, но как только предприниматель дорастал до «убойного веса», последствия были до смешного предсказуемы: бизнес вполне законно переходил в руки банды, а голову незадачливого дельца находили отдельно от тела. Иногда не находили вовсе, на вкус заказчика. Как же он пас тогда Горюнова, энергичного, пробивного, хваткого!
В то время Петербург просто оккупировали всевозможные преступные группировки: казанская, пермская, чеченская, азербайджанская, воркутинская, а также «менты» и комитетчики. Они раздирали Питер на части, крышуя и контролируя все, что могло принести доход, в основном торговлю: от цветных металлов до энергоносителей и наркотиков.
Тамбовцы, самые сильные, наглые и беспринципные братки, тем не менее, начали уступать по влиянию казанским, а затем и другим бандитам. Если бы их группировку не обескровили многочисленными отстрелами и арестами лидеров среднего и высшего звена, таких как Бабуин (Дедовских), Степа Ульяновский, Жора Всеволожский, что дезорганизовало работу многих звеньев банды, судьба Крючевского уже тогда могла поднять на небывалую высоту. Но в итоге, спасая свою шкуру, он переметнулся в банду чеченцев и вынужден был передать Горюнова им.
Да, Горюнову просто везло! Он прошел бандитский передел без единой царапины, а после на долгие годы попал под крышу Ажаева, который доил его единолично.
И вот, по иронии судьбы, Крюк все-таки получил бизнес Горюнова.
Хотя и в качестве подставного лица, но как знать, как знать… Весть о смерти сына Ажаева разогрела в нем надежды, возродила нешуточные амбиции. При одной только мысли, что в предвыборной гонке Ажаев просто будет вынужден продлить его полномочия как руководителя и собственника, по коже головы щекотно пробегали мурашки, а редкие волосенки взбудоражено топорщились.
Он прошелся по кабинету размеренно, вкусно, наслаждаясь каждым своим шагом, жестом, невольно задержал взгляд на своем отражении в зеркале и, удовлетворенный, только потом вспомнил, что тут где-то топчется Мельников.
- Я готов выслушать Вашу информацию, - он свысока, царственно смерил взглядом рослого, но мгновенно ужавшегося Мельникова.
«Забавно!» - что-то знакомое, уже где-то виденное, сидело в глазах Мельникова. Бориске вспомнился затравленный взгляд крысы, которую однажды ему пришлось столкнуть в пролет пятого этажа.
В те годы у него ничего не было постоянного. Он менял съемные квартиры, женщин. Он уже не помнил, как звали ту очередную шлюшку, которую снял накануне в кабаке, но какой она подняла визг, уходя утром, помнил до сих пор.
Сонный, не соображая, что происходит, и в любой момент готовый убивать, он схватил первое, что попалось под руку. Вооруженный металлическим прутом для передвижения штор, Борис нагишом выскочил в прихожую.
За открытой дверью никого не было кроме огромной крысы, вжавшейся в угол лестничной площадки. Он до сих пор терялся в догадках, как она могла забрести на пятый, последний этаж гатчинки. Раззадоренный бабьим визгом, Борис приступил к убийству.
- Я… я прошу Вас, не увольнять меня, – начал издалека Анатолий, и взгляд готовой на все приговоренной к смерти крысы как живая картинка нарисовался в памяти Крючевского.
Они гипнотизировали друг друга - он и крыса. Затравленные ее глаза межу тем были полны решимости.
- Это все? – разочарованно перебил Крючевский. Он оглянулся, но ничего похожего на тот прут не обнаружил. Тем не менее мысль, что он бы нашел ему сейчас применение на спине этого урода, слегка подняла настроение.
Однако, как и подобало руководителю, он взял себя в руки и с видом обиженного божка, которого отрывали от важных дел, сказал, даже не глядя в сторону Анатолия:
- Тогда будьте так любезны, покиньте мой кабинет! У меня нет ни малейшего желания выслушивать Ваши проблемы. У меня сейчас важное совещание!
И чтобы уже добить окончательно, высокомерно добавил:
- Вам сообщат мое решение, – он выразительно смотрел на дверь как-то поверх и сквозь Анатолия.
То, что произошло дальше, было настолько неожиданно, нелепо и вместе с тем захватывающе интересно, что его рука невольно потянулась к тревожной кнопке. Первоначальный испуг на лице сменился крайним изумлением.
Мельников, эта груда накачанных мышц, прямо на его глазах отчаянно обрушился своим недюжинным весом на колени. Шаркая штанинами брюк по ковру, кланяясь и припадая ниц, подметая ковер полами расстегнутого по последней моде пиджака, он пополз в его сторону. Из бледных трясущихся губ обрывочно выдыхалось что-то невразумительное:
- Служить…. Я…, на все…, прикажите…, за Вас…, душу…, умру…, продам…
Палец застыл в воздухе, так и не дотронувшись до тревожной кнопки.
Небывалый кураж ударил в голову. Ну, когда ему еще представится возможность так развлечься! И он включил камеру мобильного.
Мельников растерялся и застыл в немой позе. Это была последняя черта, переступив которую, он становился чужой собственностью.
- Еще! – потребовал Крючевский, - служить! Хочешь работать? Служи! – и он, смеясь, достаточно сильно подтолкнул его ногой.
Анатолий взвыл протяжно, отчаянно, как обиженный пес, и, словно обезумев, следующие пять минут, выполняя команды Крючевского, ложился, садился, ползал вокруг него, вставал на карачки.
- Ай, молодец! Ай, умница! Ай да, сукин сын! Умеешь служить! Умеешь! Не зря тебя Горюнов любил. Послужи и новому хозяину. Служи! – крикнул он внезапно отвлекшемуся на щелчок открываемой двери Мельникову.
Изумленная секретарша застыла на пороге. Приборы на подносе, отбивая мелкую чечетку, начали медленно скатываться по наклонной. Лицо выражало крайнюю степень ужаса. В страшном сне она не могла представить, что Мельников, этот гордец, фаворит Горюнова, любимчик фортуны, в буквальном смысле слова ползал на коленях!
- Чего ты там стоишь? – Крючевский посмотрел на нее, как на досадную помеху, - принесла, поставь и уходи!
Элла, стараясь не смотреть на растерянного пиар-менеджера, запинаясь каблучками о мягкий ковер, проплелась мимо него на полусогнутых дрожащих ногах. Не дойдя всего шага до стола, она вдруг замерла. Ее коленки, выглядывающие из-под прямого кроя офисной юбки, под ставшим вдруг пристальным взглядом директора, судорожно сжались, а руки намертво вцепились в поднос.
Кураж набирал обороты. Борис с наслаждением вспомнил, как столкнув в пролет лестницы полудохлую крысу, отходил той же металлической штангой визжащую шлюху. И пригрозив убить, если пикнет, вышвырнул из квартиры.
- Что, боишься, что расскажет? – он взглянул на окончательно сникшего Анатолия. – Расскажет, как известный даже в интернете пиар-менеджер ботинки боссу лизал? Не боись, щас придумаю, чем ей рот заткнуть.
Мельников понуро молчал. У него не было сил даже подняться с колен.
Вот кто ему поможет, этот трусливый шакал!
Поднос с кофе наконец-то опустился на стол, и Крючевский в предвкушении удовольствия потянулся за чашкой. Кофейный аромат приятно щекотал ноздри, заставляя извращенный мозг работать с удвоенной силой.
- Мне надо домашний адрес Анны Дмитриевны Пупиной! Нет! – опередил он Мельникова, увидев подобие эмоции на его лице, - в отделе кадров нет. По месту прописки не проживает. С утра в понедельник, чтобы адрес был у меня на столе!
Он с наслаждением отхлебнул глоток бодрящего напитка.
Анатолий только преданно и согласно кивал.
- А давай, ты мне адрес, я тебе вот эту сучку прямо сейчас.
Мельников замотал головой.
- Это приказ!
- Давай, быстро, - сказал он оцепеневшей девушке, поворачивая ключ в двери, - не задерживай совещание.
- Взять! – скомандовал он Мельникову, непослушными руками расстегивающему ремень, и включил камеру.