Действующие лица:
Лондон, молодой человек 17 лет, живет один, родители в длительной командировке в Лондоне.
Варёнка - одноклассница Лондона.
Парфюм и Опухоль - тоже его одноклассники.
Сантехник — тридцати трех лет, ходит по домам, чинит краны и унитазы.
Соседи.
Действие происходит в квартире Лондона.
Лондон лежит на кровати и листает журнал. Затем садится
на кровать, кладёт журнал в ноги и ложится снова. Опять садится. Смотрит в журнал, как в нотную тетрадь, поет, переворачивая страницы.
Лондон: /на мотив песни "Мочалки блюз**/
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день, как будто поневоле,
И скроется за край окружных гор.
И скроется за край... Мочалки блюз.
Входят Опухоль и Парфюм, оба в наушниках, каждый напевает свой ритм, но все мелодии накладываются одна на другую. Выходит, что поют они одну.
Лондон: Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, не разделим и вечен -
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Парфюм: Срастался он под сень... Mочалки блюз.
Опухоль: /снимая наушники/ А клёво у нас получается.
Лондон: А ты хоть слышал? /Парфюм продолжает издавать звуки, подражая саксофону/ Лучше посоветуй, что мне делать с этой тварью. Совсем от рук отбилась.
Опухоль: Ты ей звонил?
Лондон: Звонил.
Опухоль: Ну и что?
Лондон: Говорит "алло", а потом молчит.
Опухоль: Ну и как она молчит?
Лондон: А никак. Молча.
Опухоль: И в трубку не дышит?
Лондон: Нет. Скажи Парфюму, пусть позвонит. Она его боится.
Опухоль: Зачем?
Лондон: Ну, позовет её сюда, например.
Опухоль: Парфюм, а Парфюм... /молчание/
Опухоль подходит к Парфюму и выдёргивает шнур из магнитофона.
Опухоль: Позвони этой твари.
Парфюм: Давай. Говори какой, и что я ей скажу?
Лондон: Скажи, что я не могу подойти к телефону и пусть
быстренько идёт сюда.
Парфюм: Зачем?
Лондон: К экзамену готовиться. Скажи, у меня в её присутствии тонус подымается.
Парфюм: А-а... Её наверное дома нет. Шляется где-нибудь.
Лондон: Как вы что ли?
Парфюм: Это когда?
Лондон: Да сейчас.
Опухоль: Ты так больше не скажи.
Парфюм: Мы не шлялись. Мы на Арбате были. По делу. Лондон: Ну и что ее ты там делал?
Парфюм: Попил кваску.
Лондон: Там что, квас особенный?
Парфюм: Там палатка возле видеотеки. Знаешь там дом возле овощного, в витрине стоит телек, и клипы всю дорогу крутят. Хотели Майкла Джексона увидеть.
Лондон: Увидел?
Парфюм: Нет. Опухоль наобещал... и больше ничего.
Опухоль: Хочешь знать, что он делал дальше?
Лондон: Что-что? Дальше он полдня проторчал у витрины. Опухоль: Это понятно. Ну а дальше?
Лондон: Заладил дальше, дальше. Дальше пусть сам рассказывает
Парфюм: Постоял, выкурил сигарету. "Мальборо".
Лондон: Кишиневскую?
Опухоль: Сан-Францисскую.
Лондон: У тебя ещё есть?
Парфюм: /достает пачку, вынимает сигарету, кладет пачку на стол, закуривает и убирает пачку в карман/ Стою вот так и смотрю. Вдруг вижу, подруливает белый "Мерседес" и останавливается рядом.
Лондон: Прямо на Арбате?
Парфюм: Ну и что с того?
Опухоль: Лучше послушай, что было потом. Из "Мерседеса" выходит сама...
Лондон: ...Алла Пугачёва.
Парфюм: Да, выходит, представь себе.
Лондон: /опускает ноги с кровати/ Да ты что! Вы бы мне позвонили.
Парфюм: Ага, так мы и разбежались. Подождите, Алла Борисовна, нам тут на минуточку, другу позвонить.
Лондон: Ну, что потом-то было?
Парфюм: Стою вот так, смотрю в упор и думаю: Алла Пугачёва. А она сама стоит, смотрит на меня и тоже думает...
Опухоль: Парфюм... Клянусь, она так и подумала. Если бы его имя знала.
Лондон: Вы, наверное, оба квасу перепили.
Парфюм: А вот и нет. Все было, как он сказал.
Опухоль: Мальчики, говорит она, вы кино любите. Любим, отвечаем мы ей. Тогда, говорит, поехали. Приезжаем мы к ней. В доме везде цветы, на столе, как положено, сухое вино, апельсины и горький шоколад...
Опухоль: Короче, посадила на диван, ставит нам фильм. Фильм - атас! Там один наш приезжает за границу. Ходит, ходит, ничего ему там не нравится. Даже бабы. А одна ему говорит: Ты можешь со мой изменить своей московской жене? А он ей: Ну не знаю, не пробовал. А потом он увидел другого чувака на велосипеде, и стали они ходить туда-сюда по улице и разговаривать. Наш ему: Ты зачем свою семью семь лет взаперти держал? А этот отвечает, мол, сделай одно дело, тогда поймёшь. А наш умный, кажется, уже понял. Короче, их чувак пошёл на площадь и сам себя поджёг, а наш зажёг свечу и пошел с ней по луже, и умер. Ничего не понятно, но здорово.
Лондон: Всё?
Парфюм: Все. Настоящий сюр.
Лондон: Это «Ностальгия» Тарковского. Во всех кинотеатрах идет.
Опухоль: Значит, не веришь. По-твоему, он врёт? Она ему свой телефончик дала. Можешь позвонить. На.
Лондон: Пусть он звонит. Она ему давала, пусть сам и звонит.
Парфюм: Она не в моём вкусе. Мне Мадонна нравится больше.
Опухоль: Нет, ты позвони, позвони.
Лондон: Хорошо, потом.
Парфюм: Потом мы готовились к экзаменам.
Лондон: Как это?
Парфюм: Там на Арбате столько мест, связанных с писателями... Гы-гы... Такие клёвые места.
Лондон: Это ты про дом, где Пушкин жил?
Парфюм: Это который? Там их много.
Лондон: Которые желтый, с мезонином.
Парфюм: Не жёлтый, а серый, четырёхэтажный. Там вдоль всего второго этажа великие писатели... гы-гы... с девками. Мы туда ходили.
Опухоль: Ага. Там Пушкин, Гоголь, Толстой с бородой и ещё
кто-то. Мы не разобрали.
Лондон: Иди ты. Где это?
Опухоль: Военно-Грузинская дорога знаешь? Потом тропа едешь. Плотников переулок называется.
Парфюм: Они, наверное, в этом доме встречались.
Лондон: Идиоты. Как же. Когда Пушкин умер, у Толстого ещё борода не росла... А! /машет рукой/
Парфюм: Ну-ну, издевайся. Ты же умный.
Опухоль: Погоди, а ты что всю дорогу лежишь?
Лондон: Я дома.
Опухоль: /Парфюму/ Дай сигарету.
Парфюм: На, кури, но только до сих пор.
Парфюм и Опухоль садятся за стол.
Лондон: Ладно, мужики, пока вы там шлялись, я сделал гениальное открытие. Только тихо.
Опухоль: Валяй.
Лондон: Прадедом Пушкина был не какой-то там эфиоп, а простой африканский мужик.
Парфюм: У нас завтра литература?
Лондон: 3автра у нас вторник, а литература в среду. Гляди, как его стихи ложатся на блюз:
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво;
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты.
И шумные нас радуют.. мочалки блюз.
А блюз это что? Изобретение африканских негров.
Опухоль: Лондон, ты действительно гений, если это,
конечно, Пушкин.
Парфюм: Это у нас каким билетом?
Лондон: Этого у нас в билетах нет.
Парфюм: Тогда скажи зачем? Ты вообще какой-нибудь билет знаешь?
Лондон: Ну знаю. Успехи коллективизации...
Опухоль: Какая же это литература?
Лондон: Привет! По роману Шолохова "Поднятая целина".
Парфюм: Быстренько расскажи.
Лондон: Ну там это... Ну а то... Значит... Короче, сами знаете.
Опухоль: Слушай, а может, по чайку? Где у тебя заварка?
Лондон: Я же ему вчера рубль давал, чтобы вы её купили.
Парфюм: Так я ж тебе только что рассказывал. Мы сюда с Арбата на такси приехали. Хотели тебя скорее увидеть.
Опухоль: Чем теперь воду подкрашивать будем? У тебя бальзам есть?
Лондон: Вьетнамский?
Опухоль: Нет, рижский.
Лондон: Посмотри, в холодильнике должен быть коньяк.
Опухоль: Сам иди. Хватит журнал листать /пытается вырвать журнал/.
Лондон: Тебе чаю захотелось, ты иди и смотри.
Опухоль: А сахар есть?
Лондон: Ты в каком смысле интересуешься?
Опухоль: Ну, чтобы в чай.
Лондон: Такой есть. Должен быть в духовке. От тараканов прячу.
Парфюм: Может ты наконец встанешь?
Лондон: Я же сказал - я дома /Опухоль уходит за сахаром. Парфюм и Лондон остаются вдвоём/. Скажи, что мне делать с этой тварью? Может ты всё-таки позвонишь.?
Парфюм: Давай. Я ей сейчас врежу... Этой динамистке /набирает номер/. Ну тварь, о чего довела моего лучшего друга. Алло /слышит ответ и передает трубку Лондону/. Ну, тварь...
Лондон: Варь, Варёнка, Варёночка. А что ты не заходишь?
Входит Опухоль.
Опухоль/поёт/: Над седой равниной моря
Ветер тучи собирает,
Между тучами и морем
Гордо реет буревестник... /на мотив песни Ю.Антонова/.
Лондон: Что делаем? Слышь? Экзаменам готовимся.
Опухоль:/в трубку/ А Между тучами и морем...
Лондон: Слышь, короче, мы тебя ждём /вешает трубку, после паузы/: А мне Уж больше нравится. Этот зануда Сокол: Рождённый ползать-летать не может. Ну попробовал человек полететь. Ну не вышло. Ну упал. Значит, не дано. Но ведь попытался же. Хотел бы я посмотреть на Сокола, который ползёт. Ни хрена он не поползёт. Не тот вид. Слишком много он о себе думает/пауза/. Я Ужа очень уважаю.
Парфюм: А это в билетах каким вопросом?
Опухоль: Дались вам эти рептилии и пернатые в творчестве
пролетарского писателя /разглядывая сахар в пакете/. Совсем от жизни отрываетесь. Вот ты, умный, лучше ответь, муравьи большие как называются?
Лондон: Ну эти - термиты... А тебе зачем?
Опухоль: Да так, хочу всё знать.
Звонок в дверь.
Лондон: Парфюм, ты ближе всех.
Парфюм: Ну да, вечно Парфюм. Пусть Опухоль откроет.
Опухоль: А что, мне не трудно /уходит/.
Парфюм достает одеколон. Прыскается, прячет в карман.
Парфюм: Это, наверное, твоя Варёнка.
Лондон: Наверное. Обещала скоро быть.
Лондон: С тортом.
Парфюм прыскается снова.
Лондон:/лезет под кровать/ Купи у меня спрей. Фирменный.
Парфюм: Какая фирма?
Лондон: Крутая. ОПХ 10. Слышал про такую? Вот то-то. Хочешь прысну? Тогда ставь рожу /достает огнетушитель/.
Парфюм: /испугано/ Кретин.
Входит Опухоль. У него лицо лопается от вопроса. За его спиной неизвестный с унитазом в руках.
Лондон: Впускай. Отец перед отъездом велел кран починить.
Опухоль: А зачем он унитаз тащит?
Лондон: Да надоело мне каждый раз на Казанский вокзал бегать. Я пакет муки в унитаз спустил.
Парфюм: Зачем?
Лондон: Зачем-зачем? Шёл мимо и уронил. Пропусти человека, у него от унитаза грыжа будет.
Входит сантехник. Ставит унитаз.
Парфюм: Унитаз советский. Он наверное самого Лазаря Кагановича видел.
Опухоль: А это кто?
Парфюм: Темнота. Кто–кто? Комиссар в пальто.
Опухоль: Все равно не тот прикид. Экспортный вариант для недоразвитых стран.
Сантехник: А в недоразвитых странах принято мочиться в раковину. Если ты недоразвитый, конечно.
Лондон: Как я не догадался?!
Парфюм: А если ты недоразвитая?
Сантехник: Среди вас, похоже, таких нет. Но вопрос интересный. Стоит обдумать. Хозяин, посмотри унитаз, чтобы был целый. Можешь присесть, проверить, чтобы был удобный.
Лондон: Ладно, я потом, когда поставите. Вставать не хочу.
Сантехник: Дело хозяйское.
Парфюм: Товарищ Сантехник. Вот вы тут про разные страны. Видимо многое вам известно, много знаете. К кстати у нас спор вышел как раз на тему: "В жизни всегда есть место подвигу". Расскажите нам про какой-нибудь подвиг.
Сантехник: Ты это как, серьёзно?
Лондон: Он из нас парень самый серьёзный.
Сантехник: Вам какую, длинную или короткую?
Опухоль: Для начала короткую.
Сантехник: А мало не покажется?
Опухоль: Пока-хватит.
Сантехник /садится на унитаз/: Когда в 21 году пришла
Советская власть...
Опухоль: В семнадцатом...
Сантехник: Это она там пришла в семнадцатом /показывает в сторону/. А к нам в двадцать первом...
Парфюм: Ну и как она к вам пришла?
Сантехник: Пришли три комсомольца... с винтовками, объяснили, в чём дело и погнали всех на митинг. А тут банда. Начали стрелять. Павлушка тогда ещё совсем мальчонкой был. Бегут они с папкой домой, а у папки дырка в голове. Попали все-таки гады. Прибежали домой, батька упал на свою кровать, Павлушка на свою кроватку. И говорит: Папка, не умирай «Я сейчас немножко полежу и окажу тебе первую помощь. Так Павлуша спас отца.
Лондон: А что потом?
Сантехник: Тогда за подвиг комсомольцы наградили хлопца алым пионерским галстуком.
Парфюм: Тогда пионеров ещё не было.
Сантехник: Не было,так скоро будут. Долго ли из человека пионера сделать. Чик-чик, галстук повязал, по попке хлопнул, и пошёл Павлушка жизнь своей меркой мереть. Всё, конец короткой истории. Заговорился я тут с вами /уходит/.
Лондон: Занятный паренёк.
Опухоль: Кстати, Парфюм, ставь чайник.
Парфюм: /берет чайник/ Тут воды мало.
Лондон: Возьми из крана /вдогонку/. Только смотри не погни.
Парфюм: Кран?
Лондон: Да чайник. Ты его один раз уже погнул /Опухолю/. Сказать, о чем ты сейчас думаешь?
Опухоль: Ни за что не угадаешь. О любви.
Лондон: Как бы не так. Ты думаешь, как бы тебе пожрать.
Опухоль: Точно. Откуда знаешь?
Лондон: Я сам об этом думаю /лезет под кровать/. У меня тут две консервы. Одна... открытая, другая... рыбная. Опухоль: Дай мне открытую. Я рыбу не ем /нюхает/. А что, свежая.
Лондон: Ага, она две недели под кроватью стоит. Но в темном прохладном месте.
Опухоль: Так не выбрасывать же. Столько хранили.
Лондон: Дай сюда. Ещё отравишься. Я тебе другую дам. Только к чаю /достает стеклянную банку, читает/... «Пикантна шарена сол букет. Болгария. Чубрица, пипер, пуканки, пощранак, кимеон, магданоз, смендух. Очень вкусно и особенно полезно.
Опухоль: Несу стаканы /идет за стаканами/.
Входит Парфюм.
Парфюм: Твой умелец воду отключил. Значит, чай пьём без тебя. Ты не хотел, а нам хватит.
Лондон: Вот ещё. Не хотел - захотел. Диалектика!
Со стаканами возвращается Опухоль. Разливает чай, то есть коньяк, заливает кипятком. Сыплет сахар.
Опухоль: /Лондону/ Тебе сколько сахару?
Лондон: Три.
Опухоль насыпает ещё три. Отходит в сторону, смотрит на стакан.
Опухоль: А мало не покажется?
Парфюм: Пусть настоится.
Лондон: Давай сюда /садясь на кровати по-турецки/. Выпьем за нашего первого и горячо любимого учителя.
Парфюм: А кто это?
Лондон: 3а Павлика.
Входит Варёнка.
Лондон: Фу, гадость!
Варёнка: Дверь, между прочим, закрывать надо. Привет мужики.
Опухоль: Здорово, баба. Торт принесла?
Варёнка: Фантики, это вам, начинка. Станете конфетками.
Чай, небось, грузинский пьёте?
Лондон: Нет, армянский. Попробуй.
Варёнка: Гадость!
Опухоль: У него дома даже чаю приличного нет. А всё туда же. Нравственные искания героев Толстого. Я ему говорю, прежде чем философию рассуждать, научись сначала принимать гостей. Сначала сделай так, чтобы мне было удобно, а потом можешь со мной и поговорить. У Толстого не так разве?
Парфюм: Это какой билет?
Опухоль: Восьмой... Записывай, пока я добрый. Идёт пьяный по шпалам. Смотрит, лежит крыса с оторванной головой. На рельсах. "Тоже мне, - говорит пьяный, - Анна Каренина.
Парфюм: Правда, что ли? Ха-ха, мужики. Зря я раньше не читал.
Варёнка: Дураки, там всё не так было. Там Наташа Ростова приезжает в Отрадное в поисках смысла жизни. Нам наша Мымра рассказывала. А у неё на свежем воздухе даже кожа другая становится. А Болконский, у которого только что жена умерла и который перед этим ничего кроме сморщенного дуба не видел, сам себе говорит: Как она похорошела! Даже посвататься решил... Мужики, поехали за город купаться.
Парфюм: А что, айда в Серебряный Бор...
Лондон: Валяйте. Я буду к экзаменам готовиться /снова листает журнал/. Постирала бы ты мне, Варёнка, что-нибудь к экзамену. А? Хочу быть чистым и красивым, как... Шварценнегер в Москве.
Варёнка: Вот ещё. По смотри, что у тебя осталось чистого?
Лондон: /ищет за кроватью/ Похоже, что только душа и желудок. Очень жрать хочется.
Опухоль: А где у тебя консервный нож?
Лондон: Ты мне его ещё со вчера не вернул.
Опухоль: Тогда дай топор. Буду её разбивать.
Лондон:/опять лезет под кровать/. На /показывает фигу/.
Опухоль/невозмутимо/: Тогда скажи где.
Лондон: Варёнка знает. Покажи ему.
Варёнка: Да вот же он у тебя под столом. /Варёнка и Опухоль вместе лезут за топором/.
Варенка и Опухоль : Мухина. «Двое с вещами».
Поднимают топор над головой.
Парфюм берёт банку, кладёт на стол и держит её двумя
руками. Опухоль бьёт топором по банке. Соседи стучат по трубе.
Соседи: Прекратите стучать.
Парфюм и Опухоль вместе: Сейчас /топают/.
Опухоль бьёт ещё раз.
Варёнка: А-а. Он ему руку отрубил.
Парфюм орет и скачет от боли. Опухоль его догоняет.
Опухоль /берёт руку Парфюма, нюхает красное пятно/: Да это же сок из банки.
Варёнка: О, господи!
Опухоль: Богомолки все в монастырях /пауза/.
Лондон: /привстает на кровати/ Шостакович. Прелюдия номер пять. Сочинение четыре.
Опухоль: Устный - два.
Лондон: Заткнись. Опус два.
Опухоль: Квартира 38.
Опухоль садится к роялю. Стучит по клавишам. Входит Сантехник. Останавливается против окна.
Сантехник: Ребят, вы что, Шостаковича исполняете?
Лондон: А вы откуда знаете?
Сантехник: Я эту штуку из консерватории помню.
Лондон: Вы там тоже унитазы чинили
Сантехник: Нет, учился.
Лондон: Значит это про вас: "А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб."
Сантехник: Про меня.
Опухоль: Да ну?/присвистывает/.
Сантехник: Мы в общаге и не такое бацали.
Варёнка: Товарищ Сантехник, вас как зовут?
Сантехник: Зовите меня по-простому, Пантелеймон.
Пауза. У вас там напротив что?
Лондон: Типография, а что?
Сантехник: Женщины переодеваются.
Лондон: И что? /опять ложится/
Сантехник: Думаю, как всё в мире относительно. В старину как было: поцеловал - сватайся, увидел голую - женись. А теперь? Вон их сколько.
Парфюм: Кого? Голых? /бежит к окну/.
Сантехник: /Варёнке/. А ты почему замуж не выходишь?
Варёнка: Молодая ещё.
Сантехник: А то выходи за меня. Я жених видный. Смотри, упустишь.
Варёнка: Нет, я мечтаю, чтобы красиво, как в старину /мечтательно/.
Сантехник: А мне и так всё видно. Насквозь. Ну, как знаешь. У меня и без тебя есть одна генеральша-вдова. Без конца вызывает кран чинить. Небось пронюхала, что у меня катер на Клязьме.
Опухоль: А теннисного корта у вас нет?
Сантехник: Есть. У Валерки в Калифорнии. Он теперь богатый миллионер. А унитазы у него все - с золотой каёмочкой.
Варенка: Мне бы такой!
Опухоль: А вы почему здесь?
Сантехник: Не могу. Убеждения не пускают. Я инвалид войны с развитым социализмом.
Лондон: Разве такие бывают?
Сантехник: "И вечный бой, покой нам только снится". В
нашей истории каких только ветеранов и инвалидов не было... Ладно, пойду унитаз починять /Варёнке/. Я тебя вчера не мог видеть на Семёновской площади? Ты в такси ехала на заднем сидении. Вся варёная.
Варёнка: Нет, не могли. Я там не была.
Сантехник: Значит, это была другая площадь /уходит/.
Опухоль: Ну, с ним всё ясно.
Лондон: Тоску нагнал.
Варёнка: Нет, почему же, он занятный.
Лондон: Конечно, замуж сразу берёт.
Варёнка: Дурак.
Лондон: Вот именно.
Парфюм: Ребята, чего ссоримся, давайте по чайку. А, мужики?
Варёнка: Заладил.
Лондон: Давай. Разливай.
Парфюм: Сейчас /разливает/. Ребята, к чаю анекдот. Идёт пьяный. Вдруг видит, на рельсах крыса.
Лондон: С отрезанной головой.
Парфюм: Да.
Опухоль: Я тебе этот анекдот рассказал полчаса назад.
Парфюм: Неправда. Мне его Милка рассказала. Вчера. Можешь у неё спросить... А какой у тебя конец?
Опухоль: Тоже мне, Анна Каренина.
Парфюм: Ха-ха, гы-гы-гы /не может остановиться/. И у меня такой же. Гы-гы.
Лондон: Ну хватит. По чайку и садимся шпоры писать.
Опухоль: Шпоры писать — последнее дело /выпивает/. Чем бы заняться? Может холодильник к соседям вынесем?Лондон: Пожалуйста, только твой.
Опухоль: Нет, у меня мать с работы пришла.
Варёнка: 0й, мужики, как мы экзамены сдавать будем?Лондон: Никогда не сдавала?
Опухоль: Бабы, они вечно паникуют. Как-как, а вот так. Садись за стол... /достает колоду карт, тасует, раскладывает/... Дорогие выпускники, вот и настало время подвести итоги... Короче, Лондон, ты самый умный, тяни билет.
Лондон: Вставать лень. Дай сюда третий слева.
Парфен: Один, два, три. Дама бубей. На /протягивает Лондону/.
Лондон: /радостно/. Смотрите, все смотрите. Угадал. Успехи коллективизации... Ну там этот, ну Нагульнов, партийный, Размётнов, коммунист, Давыдов, большевик из города и Лушка. Да чего, сами знаете /встает ногами на кровать/. Даешь ликвидацию кулачества как класс.
Все хором: Ура-а!
Лондон: Опять жрать хочется. Пойду-ка я лягу.
Опухоль: /Парфену/ Товарищ ГПУшник. Мой папка Морозов-кулак.
Парфюм /Лондону/: Гражданин Морозов, довольно на печи отлёживаться. Вы арестованы.
Лондон: Я честный человек, голодный простой советский крестьянин.
Варёнка: Молчи, там разберутся.
Лондон: Павлик, ты что, я твой папка.
Опухоль: Всегда готов. Ты мне не папка, ты мне враг народа без права переписки. Всё делают круг по комнате.
Вместе: Мы красные кавалеристы и про нас,
Былинники речистые веду рассказ...
Варёнка влезает на стул.
Лондон: 0 Баян нашего времени. Соловей эпохи. Разреши вручить тебе боевое именное оружие.
Варёнка: /берёт саблю и размахивает руками, как матрос на корабле/. Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та.
Опухоль: На границе тучи ходят хмуро.
Парфюм: Срочно будите Карацупу с собакой.
Лондон: Товарищ генерал, пока вы тут спали, мною поймано тридцать шесть и шесть шпионов.
Варёнка достает из холодильника курицу.
Варёнка: Буревестник. Над седой равниной... /поскальзывается, курица летит через всю комнату, попадает в лампу, сама Варёнка падает, больно ударяется о что-то твердое. Раздается телефонный звонок/.
Опухоль: /с шумом пробираясь к телефону/. Алло. Посольство Соединенных Штатов Америки слушает.
Варёнка: Вы зачем меня побили? За что?
Опухоль: Его нет.
Варёнка: Ничего не вижу.
Опухоль: Он улетел второго.
Лондон: Включите нижний свет. Лампу.
Опухоль: Когда вернётся? Неизвестно /кладёт трубку/.
Лондон: Это кого?
Опухоль: Рейгана.
Парфюм: Иди ты!
Зажигается свет.
Опухоль: Сам иди.
Входит Сантехник.
Сантехник: Вот это бойня. Ставлю унитаз, слышу вас и думаю: Небось интеллигенты опять царя за чашкой чая шлёпнули...
Парфюм: Чего это он?
Сантехник: Есть такая известная порода собак. Легко поддается обучению, не терпит оскорблении, сильных побоев, при первом ударе навсегда потерян для дрессировщика. Но если не сильно унижать и не бить, может быть преданным и верным. И рассуждать о внутренней свободе. /Варёнкe/ Ты приложи к голове своего мороженного буревестника. Пройдёт.
Пауза.
Хозяин, иди принимать унитаз.
Лондон: Я пока не хочу. Опухоль, сходи ты.
Опухоль: Мне тоже не хочется. Пусть Парфюм сходит.
Парфюм: А почему снова Парфюм?
Лондон: Парфюм, ты комсомолец?
Парфюм: Ещё бы, конечно.
Лондон: Тогда проголосуем за Парфюма. Кандидатура подходящая. Кто за?
Опухоль: Единогласно. Парфюм, тебе идти.
Парфюм: Вечно чуть что, сразу Парфюм /уходит/.
Пауза.
Лондон: А, вообще, кто дал вам право так с нами разговаривать?
Варёнка: Спасибо, товарищ Сантехник, голова немного отходит.
Опухоль: Тогда по чайку.
Лондон: По чайку само собой. Но всё-таки, кто...
Сантехник: Это уже будет не короткая, а длинная история. Лондон: О чем?
Сантехник: Ну, скажем, о собаках... Представь себе выставку. Собаки ходят по рингу, огороженному ленточкой прямоугольнику, друг за другом, нюхая чужой зад. И только первый идёт довольный, с поднятой мордой. Каждый хочет попасть в первые, потому что это комфортно. Но это зависит от масти, высоты в холке, прикуса, а главное, от умение служить хозяину. Арбитр своей волей начинает их переставлять: первого третьим, четвёртого вторым и так до тех пор, пока согласно его воле они не займут места в собачьей иерархии... Тоже и у людей, только ещё норовят влезть в твою душу... Но каждому отведён его ринг.
Лондон: И вы тоже ходили по такому рингу?
Сантехник: И я ходил. Но потом я понял, что человеку нужна площадь.
Лондон: Зачем?
Сантехник: А Бог его знает. Видимо, человек так рожден. Пятого декабря, в день сталинской конституции, десять лет к ряду я выходил на площадь к памятнику Пушкина. В этот день у памятника собирались люди, чтобы почувствовать себя людьми. К назначенному часу подъезжала милиция, огораживали турникетом памятник, потом появлялись люди с одинаковыми серыми лицами, в одинаковых серых пальто и изображали глас народа. Мы же стояли молча, сняв шапки, скорбя о поруганной свободе.
Опухоль: И всё? Разве так можно почувствовать себя человеком.
Сантехник: Всё. Тогда выйти на площадь было подвигом. Я думал, что подвиг делает человека свободным. Теперь же я знаю, что в основе любого подвига чьё-то чужое тяжкое преступление.
Парфюм: /Ловит таракана перевёрнутым стаканом/ Поймал!
Опухоль: Таракан-таракан, ты Высоцкого знаешь? А, молчишь, падла /давит таракана/.
Сантехник: Вы про своего дружка забыли.
Лондон: Парфюм, как унитаз?
Парфюм: Атас.
Опухоль: Расскажи.
Парфюм: На нём сижу.
Лондон: И как?
Парфюм: Как в ванной. В сидячей.
Сантехник /встаёт/: Тогда пойду инструменты собирать.
В дверях сталкивается с Парфюмом.
Варёнка: А что, ребят, этот мумрик диссидентом был? Лондон: Ну был. Интересно, почему он перестал.
Опухоль: Умные люди говорят, для этого нет социальной почвы.
Парфюм: Я пока там сидел, вспомнил. Гребень вчера такую песенку мочил, я торчу.
Лондон: Да заткнись ты.
Парфюм: А что, всё из-за этого... Да нафиг напрягаться.
За окнами раздается первый залп салюта.
Варёнка: /подбегая к окну/. Смотрите, ребята, салют. Как красиво огоньки мерцают.
Опухоль: Интересно, в честь чего сегодня дают салют?
Парфюм: А что, может что случилось?
Опухоль: Вахтанг сына родил.
Парфюм: Какой Вахтанг?
Лондон: Вахтангов что-ли мало?
Варёнка: Ребята, пошли на площадь.
Лондон: Зачем?
Варёнка: Просто так. Огоньки посмотрим.
Лондон: Слыхали, в старину на площадь просто так ходить было не принято. Шли либо послушать кого умного, либо что сказать. Или многозначительно помолчать... А салют можно из окна смотреть.
Варёнка: Ну и лежи. А мы пойдём. Правда, Парфюм? Парфюм: Опять Парфюм. Что, я салютов не видел?
Опухоль: Ладно, пошли. Надоело здесь киснуть. Проветримся.
Опухоль, Парфюм и Варёнка уходят. Лондон один. Ложится, кладёт руки за голову, смотрит в потолок. Потом садится на кровати, берёт журнал, достает ножницы, вырезает из журнала фотографию.
Лондон: Придёт Парфюм, я его обрадую. Мадонна!
Входит Сантехник
Сантехник: Всё, хозяин, пора расставаться. Генеральша-вдова ждёт.
Лондон: Вы не знаете, по какому случаю сегодня салют?
Сантехник: Обыкновенно почему. Язычество. Слабый человек хочет напомнить себе о своих успехах, сам себя восхваляет, чтобы удовлетворить жажду самопоклонения и подавить чувство собственной ущербности. То есть: боженька, смотри, я тоже кое-что могу.
Лондон: Больно запутано. Не думаю, чтобы они пуляли ради того, о чем вы сказали.
Сантехник: Так ведь не мы же первые живем на свете. Не нами все эти фейерверки выдуманы.
Лондон: Знаете, я не всё понимаю, о чем вы говорите. Сантехник: Ты что, один здесь остался?
Лондон: Один. Поговорим?
Сантехник: Куда они подевались?
Лондон: Пошли на площадь, салют смотреть. Поговорим?
Сантехник: Валяй.
Лондон: Постойте, выходит по-вашему, у каждого свой праздник. Одному весело на Рождество, другому-на майские, а ваш праздник- 5 декабря. Тоже от ущербности?
Сантехник: Дай-ка я сяду. И давай по чайку.
Лондон: Давайте с тортом.
Сантехник: И с тортом. Только торт будешь есть ты.
Лондон: Я могу целый съесть.
Сантехник: Ешь.
Лондон: А спорим, что могу.
Сантехник: Обожаю людей, стремящихся ограничить собственную свободу.
Лондон: То есть как?
Сантехник: Да по мне хоть в окно выбрасывайся. Человек должен сам ставить себе рамки, а не бродить в кругу, очерченным чужим дядей.
Лондон: Я это сегодня уже слышал.
Сантехник: Но понял ли? И вообще, понять это с наскока трудно.
Лондон: Я постараюсь. Не так уж я туп, как сперва кажется. Скажите мне правду, зачем вы туда пошли?
Сантехник: Съешь кусочек торта... /открывает крышку коробки, отрезает кусок/. Смотри, какой приятный кусочек. А почему? Потому что отделился от общей массы. Выпятился. Видна его начинка, ты чувствуешь его душок. Но зато именно его ты съешь первые. А если бы у него были мозги, то он бы непременно вознесся, исполненный страданием к себе... А между прочны тортик - дрянь... Так и я стоял, сняв шапку, скорбя о поруганной свободе.
Лондон: И на кого это было рассчитано?
Сантехник: К назначенному часу подъезжала милиция, огораживали памятник турникетом, потом появлялись люди с одинаковыми серыми лицами, в одинаковых серых пальто и изображали глас народа.
Лондон: Так я не пойму, что же вы хотели доказать? Сантехник: В этот день собирались у памятника люди, чтобы почувствовать себя людьми.
Лондон: Ага, пятого декабря, в день сталинской конституции, десять лет подряд, или как там у вас, я выходил на площадь к памятнику Пушкину?... Может, хватит меня дурить?
Сантехник: Обиделся. Это тебе не идёт. Оплыл как снежная Баба в марте... Это всё моё, сидит вон там, крепко. Веришь?... А ты хочешь, чтобы я вот так взял и всё тебе выложил?
Лондон: Слушай, давай на ты. Я за это готов весь торт сожрать.
Сантехник: И давай по чайку, только без воды, а то этот суррогат мне не в кайф. И пьянеть не пьянеешь, и в голове чище не становится /отрезает кусок торта/. Это тебе. Что ты на него уставился?
Лондон: Я думаю.
Сантехник: О чём?
Лондон: Сначала по чайку... Я не пойму, как ты решился выйти на площадь. Мы ведь все впитали с молоком матери лояльность к власти. После первого прессинга гласности я заболел цингой. Закупил в магазине ящик сгущеного молока и целый месяц пил его из банки. Не мог на улице показаться, так было гадко. И заболел. А потом посмотрел на всех: вроде живут. Как с гусей вода. И тоже привык. Но на площадь я бы всё равно не пошел. Думаешь боюсь? Нет, теперь не страшно. Но десять, пятнадцать лет назад...
Сантехник: У тебя не было старика.
Лондон: Какого еще старика?
Сантехник: В юности у каждого должен быть свой старик, как в старости должен быть свой ребёнок. Однажды я стоял на балконе и плевал с нашего третьего стажа. Плюнешь, я потом слушаешь, как твой плевок через секунду шмякается на асфальт. Плюёшь, пока в горле не пересохнет... Давай выпьем? /пьют/. На, закуси тортом... Балкон наш был прямо над подъездом. К подъезду через весь двор вела дорожка. По дорожке шёл почтальон. Старый, седой, с коричневой дерматиновой сумкой через плечо. На груди орденские планки. Я тебе сказал, что у него были костыли?
Лондон: Нет.
Сантехник: Так вот, у него были костыли. Они так скрипели, что я не мог оторваться от этого звука. И почему-то я подумал, что идет он именно к нам. Слышу, мать открывает дверь. Нам телеграмма. Она проводит его на кухню. Стала усаживать за стол, она как раз накрывала к обеду. Он отказывается. Мать настаивает. Он ей тогда говорит: Дайте мне только два кусочка белого хлеба, - взял и поковылял по коридору мимо наших картин, хрустальных ваз и всего бесконечного добра, что мать скупала впрок.
Лондон: Обычная сентиментальная история, моя мать их
очень любит. У неё потом глаз делается, как у рожающей кошки.
Сантехник: Может ты и прав. Но, наверное, с этого всё и
началось. Я подумал, раз есть такие люди, значит мир-дерьмо, и я - дерьмо. И вокруг один обман. Знаешь, у каждого в жизни должен быть свой старик. Только один пройдет мимо, а другого, как меня, заклинит.
Лондон: Всё равно не поверю, что после этого ты побежал
на площадь, как тот пионер пучеглазый... Что-то меня тошнит, от торта что ли?
Сантехник: И сладкого может оказаться много. Ты попробуй набрать в рот воздуха.
Лондон: Зачем воздуха?
Сантехник: Это верное средство от икоты.
Лондон: Я не икаю.
Сантехник: Я не знаю средства от тошноты. Может, и это
поможет.
Лондон: Лучше по чайку.
Сантехник: Можно и по чайку.
Лучше по чайку,
По крепкому чайку,
Грузинскому чайку.
Лондон: Чай Грузинский кипит в крови,
Сантехник: Будем гулять мы до зари.
Лондон: Армянскому чайку... ШШШшшшш. /шипит, подражая глушилке/. Голос Америки из Вашингтона передает /шипит/.
Сантехник: Под городом Горьким,
Где ясные зорьки,
Известный ученый
С женою живет.
Лондон: Ван-Гог – педагог.
Сантехник: Голос Америки из Вашингтона передает /шипит/. На фига, скажи, Володя, Если так живет народ, По долинам и по взгорьям Шла дивизия вперёд? /шипит/.. Лондон: Голос Америки из Вашингтона передает: Посланный к чёрту, иду вдоль Бутырки, Думаю: Ежкин ты кот, Здесь же когда-то в борьбе и тревоге шёл восемнадцатый год /шипит/.
Сантехник: Мнение американской прессы не всегда совпадает с мнением Американского правительства.
Лондон: А ты в Бутырке сидел?
Сантехник: Там не сидел. Я всё больше в родном пятьдесят седьмом. На Пушкинской улице. Первый раз из любопытства: загляделся на одну лысую голову. Очень забавно на ней снежинки таяли. Проверили документы и отпустили. Думал, на этом всё кончится. А они телегу прислали в консерваторию.
Лондон: Выперли?
Сантехник: Ещё как. Публично. Путём всеобщего явного голосования, с позором и нехорошими словами... Куда мне было потом идти?
Лондон: И ты пошёл к лысому? /Икает/
Сантехник: Почти. К его знакомому. Тот меня послал встретить одного придурка из Лондона. Тот идти на квартиру отказался и передал мне сумку. Скромный диссидентский набор. Знаешь, что там было? Смешно вспомнить: две Библии, книжка Войновича величиной с пачку горчичников, две книжки Некрасова, Виктора, и «Доктор Живаго». С этим меня снова взяли, не успел я завернуть за угол Малого театра.
Лондон: Прямо так и взяли? Ван–Гог – педагог!
Сантехник: Подошли двое, говорят, пройдёмте. Иду с ними. Зима, в руке сумка, рука мёрзнет, а сам думаю, плевать, пусть забирают. Продержали меня в пятьдесят седьмом до утра. Утром отвезли в суд. Там судья, за три минуты, гадкая халда, с начёсом: Пятнадцать суток за неповиновение властям.
Лондон: А книги? /икает/
Сантехник: Книги отобрали. Веришь, я был тогда счастлив.
Пострадал за дело. Узник совести. Обо мне сообщили по Би-би-си. Это я уже потом узнал, когда снег чистил в Боткинской больнице. Как узнал? Какой-то тип подошёл к ограде и крикнул мне... Эта новость вскружила мне голову. Я думал, что когда выйду, всем докажу. Поведу за собой, потому что человек - звучит гордо! Меня так воспитали, а после я понял, что человек - не звучит никак.
Лондон: То есть как никак?
Сантехник: Это было совсем потом. Пятого декабря... Лондон: Опять? Ну, я теперь точно икаю.
Сантехник: Да, опять. Я шел на площадь. Рядом идёт человек, смотрю, Валерка. Куда? Туда. Идем вместе. Ты зачем? Дежурить в оцеплении. И похлопал себя по заднице. Если прикажут стрелять, говорю, будешь? Буду. И в меня? - А ты чем лучше других. Мы дошли до турникета. Привет, сказал он мне и прошел сквозь посты, а я стал возле, увидел того самого лысого, которого уже окружили люди в серых кроличьих шапках, и пошёл прочь. Больше не ходил.
Лондон: Вот, значит, как всё было.
Сантехник: Жаль, всё выпили. Почему люди не летают. А то бы слетал. Добавили бы.
Лондон: А я-то думал, что не пропал ваш скорбный труд. Я, кажется, перестал икать!
Сантехник: И я, по началу, тоже. В теневой политике, как и в большой, та же карьера. Если к тебе приехал сенатор, значит, ты чего-то стоишь. Но всё бессмысленно. Теневая политика - болтовня без всякой реальности. В России привыкли к революциям сверху. От Крещения до Перестройки. Народ привык, ему необходимо, чтобы им кто-нибудь управлял. А жизнь-то как раз должна развиваться естественным путём, без насилия.
Лондон: Значит, убеждения ничего не решают?
Сантехник: Ничего. Убеждения - это политика, а политика только разобщает людей. Валерка устроен. Счастлив. Хотя попробуй с ним поговорить - не о чем. Не испорчен человек духовностью. Но путь свой он выбрал верно, исполнил свой шанс.
Лондон: Так как же быть?
Сантехник: У каждого человека в жизни есть такой шанс — шанс выйти на площадь и заявить о себе — вот я пришёл. Хотите — любите, не хотите, я сам по себе, авось полюбите.
Лондон: Так ведь ты же вышел?
Сантехник: Нет, не вышел. Вернее, вышел, но не в свой час и не с тем. И не на ту площадь. Мне бы выйти со скрипкой... А у меня теперь вот это.
Лондон: Но ведь кто-то должен делать и это.
Сантехник: Вот именно, кто-то. Но этот кто-то не я. А я что был, что не был. Что жил, что не жил. И памятником мне будет, сработанный в сортире унитаз. Это еще Маяковский сказал.
Лондон: Салют кончился, сейчас они вернутся.
Сантехник: Значит поговорили. Думай теперь, как распознать свой назначенный час. Расти крылья.
Лондон: Я подумаю.
Сантехник: Почему бы людям не лететь? Почему собакам не летать? Почему не взять и полететь? Разбегусь и полечу. А вот возьму и полечу. Разбегусь и полечу. Как птица. /Разбегается и выпрыгивает в окно. На подоконнике остаются его инструменты./
Лондон: /Лёжа на кровати/. И гагары тоже стонут, и гагары тоже стонут. Им, гагарам недоступно, что доступно резвой птице. Пусть же вырастают крылья /садится на кровати/. Разошлю я двести писем. Пусть пришлют мне двести перьев. Перья из своих подушек. Пусть смелее шлют мне перья. А из перьев будут крылья. Полечу я по Дунаю. На Дунае грянет буря. Пусть пришлют они мне перья.
Варёнка, Опухоль и Парфюм возвращаются. Опухоль и Парфюм вместе: Трах-Бах — ца-ца-ца-а. Трах-бух–ца-ца-ца-ца.
Варёнка: /Заливается смехом/. И-иииии.
Опухоль: Такой салют грандиозный.
Лондон: Какой буревестник не любит быстрого полёта?
Опухоль: Ты что, ку-ку?
Лондон: Буревестник всё же реет, ветер бури сильно веет, Птица в море перья мочит...
Парфюм: Он весь коньяк выпил.
Опухоль: А где умелец? Ушёл или попритих?
Лондон: Он только что вылетел. Навстречу Соколу.
Варёнка: Ой, смотрите, а инструмент на подоконнике остался. И окно открыто /подходит к окну/. Я боюсь /отскакивает от окна/.
Парфюм /подходит к окну/. Внизу никого нет. Если бы он упал отсюда, его бы отбойным молотком выковыривали из
асфальта.
Опухоль: Чего вдруг. Он сейчас вернётся за своим чемоданом.
Лондон: Не вернётся.
Опухоль: А вот посмотрим.
Лондон: /кричит/. Я сказал, он не вернётся.
Опухоль: Ну сказал, значит сказал. Псих. /надевает наушники/.
Лондон: Парфёнчик, дорогой, я тебе тут твою Мадонну вырезал.
Парфюм: Покажи /смотрит/ Моя Мадонна! Откуда ты её вырезал.
Лондон: Смотри.
Парфюм: Идиот, это же мой журнал. Я его Милке обещал подарить.
Лондон: Подаришь так.
Парфюм: У него теперь нет товарного вида.
Опухоль: Мужики! Нашёл! Хит. Гребень его вчера по телеку шмурдючил. Я торчу.
Варёнка: Я от Гребня фанатею. Боря, ласточка моя.
Парфюм, Опухоль и Варёнка танцуют. Лондон лежит на кровати и рвет по странице журнал. Открывается дверь.
Входит Сантехник.
Сантехник: У вас тут дверь была открыта /Лондону/. Я тут, извините, свой чемоданчик оставил?
Пауза.
Чемоданчик свой я у вас не оставил?
Лондон: Нет не оставил.
Сантехник: Там инструмент, ключи. Можно я пойду посмотрю. Может на подоконнике?
Лондон: /впервые встает с кровати, подходит, к подоконнику. Берёт чемодан и выбрасывает его в окно/ Нет, не оставляли. Посмотрите на площади. Может, вы его там потеряли? /снова ложится на кровать/
Сантехник: Ты что, рехнулся, мальчик?
Лондон: Зачем вы вернулись? Я же по думал, вот и настал ваш назначенный час.
Сантехник: Ты жесток, парень.
Лондон: Жестокий? А всякую хрень гнать не жестоко? А болтать не жестоко? Ну кто–то же должен отвечать за свои слова? /отворачивается к стене, надевает наушники/.
Опухоль: Как там у Горького было, кажется: «Эх, испортил пьесу, старик!»
Песня Гребенщикова звучит громко.
Занавес.
Москва, 1989