Везет тебе, Женька!

               
****
Как мне все-таки повезло
Быть частицей в суетном мире,
И душой прикоснуться к лире,
И познать ее ремесло…
Как мне все-таки повезло,
Разминуться с глупцом, невеждой,
И в согласии жить с надеждой,
И самой отдавать тепло.
Ася Горская

Женька вкатила в купе свой синий испанский чемодан, сбросила сумку с плеча и перевела дух. Деловито оглядевшись, она вытащила из сумки плечики, сняла и аккуратно устроила на вешалке свою шубу, переобулась, спрятала под сиденье остальные вещи, села к окну и только теперь взглянула на часы.

До отправления поезда оставалось сорок пять минут. Не удивительно, что в купе, да и в вагоне пока еще пусто. Женька знала о своей дурацкой привычке делать все слишком заблаговременно. Однажды эта привычка сыграла с ней опасную шутку. Нечаянно приехав в институт на зачисление за час до нужного срока, Женька минут пятнадцать бродила по пустому зданию, подумала, что опоздала и вернулась домой. Потом, испуганная и расстроенная, она стояла перед деканом, а та ей выговаривала, что никогда еще не видела столь наглых и самоуверенных абитуриенток, нахватавшихся неизвестно за какие заслуги медалей и не считающих нужным явиться на собственное зачисление. Такой случай был впервые в жизни декана. Женька плакала и оправдывалась, хотя ее так и подмывало сказать, что все когда-нибудь бывает в первый раз. Хватило ума промолчать, и она из абитуриентки превратилась в студентку. Через пять лет, вручая диплом, декан пожала ей руку и подмигнула. Видно, крепко запомнила…

Женька улыбнулась. В коридоре вагона уже слышались разговоры, шевеление. Люди размещали свои чемоданы, шутили, прощались. За три года самостоятельной жизни девушка привыкла, что ее никто не встречает и не провожает. Привыкла, но каждый раз грустно щемило в груди.
Вагон заполнялся, а попутчики не появлялись. Женька даже стала волноваться. Во-первых, неизвестность неприятна. И хотя ей всегда везло на попутчиков, она с тревогой ждала, кто же появится в дверях на этот раз. Во-вторых, девушка не любила, когда купе превращалось в проходной двор: едва привыкнешь к человеку, он уже исчезает, а в дверях снова стоит незнакомец. Дело в том, что Женька обладала счастливым талантом ощущать своим домом любое пространство, где она находилась. Вот и сейчас она уже заняла и заполнила собой купе, превратив его в жилой дом. А кому хочется, чтобы через дом шли транзитом?

Наконец в коридоре раздался особенно воодушевленный шум. В дверях появились два усатых улыбающихся мужчины в бушлатах. Сначала в Женьке что-то трусливо дрогнуло. Не очень-то удобно ехать в купе с двумя мужиками. Однако, настороженно оглядев военных, она поняла, что ее не обидят. Женька верила своему первому чувству, когда сталкивалась с незнакомыми людьми. Вошедшие мужчины очень шумели, но при этом они излучали какую-то добрую, спокойную и веселую энергию. В них было столько привычного и знакомого.

На столе стали появляться хлеб, картошка, колбаса и другие продукты из обычного набора путешественника. Все яства увенчались бутылкой сорокоградусной. Женька попросила Бога, чтобы эта бутылка оказалась единственной, и в этот раз Бог ее услышал.
Поезд тронулся. Проводники собрали билеты, принесли постельное белье. Третий сосед по купе так и не появился. Шутка за шуткой, слово за слово, и Женька разговорилась с попутчиками.

Мужчины ехали с пересадкой, много времени провели на вокзале и проголодались. Потому, едва последний проводник оставил купе, они уселись за стол. Пригласили и Женьку.
Девушка не знала, почему так происходит, но всегда замечала, что после обмена несколькими фразами для многих людей она вдруг становится «Женечкой», и к ней обращаются только на «Вы». Женька не была хрупким воздушным созданием, с которого хотелось бы сдувать пылинки, не была и ослепительной красавицей, но в ее огромных серых глазах пряталось нечто особенное, и это нечто позволяло ей притягивать к себе людей, заставляло их открыться, довериться и в тоже время оставляло прозрачную границу. Вот и сейчас она сразу превратилась в «Вы - Женечку». Стоило ей только заикнуться, что она – дочь военного и когда-то жила в гарнизоне, как для мужчин она стала своей. То, что она путешествует одна не просто так, а по делу, в командировку, подняло ее еще выше в глазах попутчиков. И несколько часов все трое без умолку болтали, вспоминая службу за границей в Венгрии, Германии, Чехословакии. Болтали на равных подполковник, майор и дочь прапора. Вспоминали особенности национальной кухни и принятия горячительных напитков, вольную сытую жизнь и шок, пережитый по возвращении в голодный Союз. Женька приправляла разговор еще и забавными историями об испанских застольях, в которых немного разбиралась после двухмесячного пребывания в Наварре с группой детдомовских детей. Молодая переводчица денег тогда не заработала, зато впечатлений хватила с лихвой.

Попутчики ели, выпивали, балагурили, но в разговор то и дело вкрадывались тревожные нотки. Ностальгия по былым временам смешивалась с горечью от нынешнего положения военных: нищета, неустроенность и опасность, потому что идет война. Война была в третьем тосте за павших, в упоминании о том, что дивизия, в которой служат Женькины попутчики, находится в Чечне. Да и в самой Женьке тоже сидела постоянная память о войне. Нет, она никогда не бывала в зоне боевых действий, и отец, слава Богу, не бывал, только когда ссорились, пугал одно время маму, что уедет в Афган. Потом наши войска вывели из Афганистана, отец никуда не уехал, и все же Женька знала о войне много. Это знание словно отпечаталось у нее на подкорке и никогда не отпускало.

Было уже поздно. Попутчики выходили на рассвете. И потому, прибрав со стола, все трое улеглись спать. Но Женьке не спалось. Память, растревоженная разговорами и мерным постукиванием колес, стала выдавать яркие, почти забытые картины детства, сказочного детства в военном гарнизоне в Венгрии.

Шел 1979 год, когда четырехлетняя Женька, ее мама и годовалая сестренка Катюшка впервые ступили на венгерскую землю. Встречал их отец, уехавший служить на полгода раньше, и несколько его друзей-офицеров. Женька, совершенно ошалевшая от разноязыкой вокзальной толпы, сидела в кузове грузовика, крытого брезентом, вертела головой и никак не могла понять, почему взрослые, переваливаясь через бортик кузова, первым делом спрашивают папу: «Ну, Леха, где твоя бурятка?» Оказалось, отец рассказал всем, что жена у него из Бурятии, и он ждет не дождется, когда же приедет его «табуретка с двумя стульчиками». Гарнизон тоже ждал прибытия экзотической особы, но в русоволосой женщине с лицом Эдиты Пьехи никто не признал бурятской крови. Не походили на бурятят и два курносых создания с огромными глазами.

Женьку сразу поразили КПП, ворота со звездочками, забор в три ряда колючей проволоки и мармеладные конфеты в форме детских пустышек.

Семью поселили в коттедже с подселением. А недалеко от дома виднелось озеро. Мама спросила: «Что это за озеро?» «Балатон», – ответил кто-то невзначай. Мама была в восторге. Надо же, знаменитое венгерское озеро находится прямо у них в гарнизоне! На следующий день мама нарядила Женьку и Катюшку, надела купальник, взяла полотенца и уже в дверях столкнулась с отцом. Когда папа узнал, куда собрался весь его выводок, он расхохотался и долго не мог успокоиться. Мама и Женька недоуменно смотрели на него, Катюшка хлопала длиннющими ресницами. Наконец папа успокоился и объяснил, что местные острословы прозвали Балатоном канализационное озеро-отстойник, куда спускали гарнизонные отходы. Вонял этот Балатон – не дай Бог! И уж конечно, никому в голову не приходило загорать возле него или купаться. Позже канализацию отвели в другое место, и года за два до демобы* озеро вонять перестало, на нем даже появились утки.

Женька быстро полюбила свободную жизнь в гарнизоне. Свобода появилась сразу, поскольку в детском садике было очень мало мест. Туда попадали только дети офицеров или работающих женщин, а мама долго не могла устроиться на работу. Поэтому Женька и Катюшка росли на улице, как и большинство гарнизонных детей. Среди главных развлечений были сначала походы в соседний двор, потом – на стадион, где на полосе препятствий тренировались солдаты. Когда солдаты маршем отправлялись в столовую, ребятишки пристраивались к ним и воодушевлением орали: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…»

Впечатляли и вылазки в солдатский сад, где незрелые груши и алыча казались райскими плодами. Можно было напугать маму и сбежать навестить отца на аэродром, где тот нес боевые дежурства. Походы на аэродром пресекались и наказывались. Это было опасно, особенно, когда шли полеты.

Немного повзрослев, Женька с остальной детворой любила лазить через колючую проволоку в кукурузные поля, откуда их гоняли венгерские крестьяне, или играть в прятки в сквозных подвалах четырехэтажек, построенных еще немцами. Но настоящим чудом являлись, конечно, походы с родителями на каналы, где отец ловил карпов и сомов, а мама с девочками собирала крупную, сочную ежевику. Или полная ванна отборных, душистых груздей. Или ведра и мешки слив, абрикосов, грецких орехов, привезенных из заброшенных мадьярских садов.

А еще Женька любила праздники, особенно 9 Мая. На стадионе или на плацу устраивали общее построение, в котором участвовали все военные гарнизона. Летчики были ослепительно красивы в своей сине-голубой с золотом парадной форме. Женщины и дети, надев лучшие наряды, собирались посмотреть на них. Затем несколько самолетов выполняло над стадионом фигуры высшего пилотажа, в небе появлялись парашютисты под цветными куполами, начинались соревнования или эстафеты. Потом откуда-то привозили воздушный шар, и он поднимал желающих в небо. Женька обожала отцовскую парадную форму, потому что она означала для девочки слово «праздник».

Но была у отца и другая форма, некрасивого болотного цвета, а в кладовке висели прорезиненная плащ-палатка и противогаз. Днем Женька ничего не имела против противогаза. Его можно натянуть на себя и пугать хоботом Катюшку. Плащ-палатка, вообще, незаменимая вещь летом, когда строят во дворе шалаши, или осенью, когда ее расстилают у печки и сушат на ней подсолнухи. Но ночью Женька не любила плащ-палатку и противогаз. Нет, она не всегда их не любила, только иногда…

Иногда, когда над гарнизоном пронзительно завывала сирена. Женька просыпалась от этого звука, ей становилось страшно, и она босиком выбегала в коридор. Папа вскакивал с постели, быстро надевал ту самую болотную полевую форму, а в дверь стучал посыльный с приказом немедленно явиться в расположение полка. Папа надевал плащ-палатку и сумку с противогазом, обнимал маму, Женьку и уходил. Мама доставала из кладовки чемодан, складывала туда белье и самые необходимые вещи, одевала Женьку и спящую Катюшку, садилась возле радио ждать. Женька всегда сидела рядом с мамой, и ей всегда было холодно и страшно, и всегда хотелось спать, но казалось, что, если уснешь, станет еще страшнее. Потом по радио давали «отбой». Мама раздевала Женьку и Катюшку, раскладывала в шкафу собранные вещи, прятала в кладовку чемодан, забирала в свою постель дочерей, и все трое засыпали, крепко обнявшись.

Да, Женька не любила отцовскую полевую форму, потому что эта форма была связана для девочки со словом «война», а войны в гарнизоне очень боялись. Во время ночных тревог и учений Женька тоже боялась со всеми за компанию, но потом наступало утро, светило солнышко, появлялось множество интересных вещей, и страх улетучивался.

А еще Женька не любила фильмы о войне. В них всегда убивали самых хороших, самых красивых, самых молодых, а некрасивые и нехорошие оставались жить. Это было несправедливо, и Женька горько плакала. Чтобы не плакать, она убегала на улицу или в другую комнату. Она уже знала, что если просто выключить телевизор, ничего не изменится, и любимого героя все равно убьют. Его убивали, даже если Женька не смотрела фильм. Она это понимала, и ей было очень грустно.

Девочка хорошо запомнила день 12 ноября 1982 года. Тогда она уже училась в первом классе. Во время урока раздался длинный непрекращающийся звонок. В гарнизоне такой звонок приравнивался к сигнальной сирене. Дети и учителя высыпали во двор. На крыльце появились завуч и директор школы. Объявили, что сейчас проведут линейку, на которой будет сделано сообщение государственной важности. Классы выстроились во дворе. Первоклашек поставили в первый ряд. И директор начала говорить. Со слезами и жутким надрывом в голосе она сказала, что умер Генеральный Секретарь Коммунистической партии, председатель Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев, что вся страна в едином порыве скорбит об этой утрате, и что наши ряды должны сплотиться, потому что американский и мировой империализм, воспользовавшись потерей главы государства, может развязать ядерную мировую войну. Кто-то из учителей упал в обморок, многие разрыдались. В связи с траурными событиями занятия отменили, и учеников отпустили по домам.

Дома у Женьки никого не было: отец дежурил, мама на работе, Катюшка у соседей. Телевизор сломался, а по радио звучали траурные марши. Сначала Женька просто размышляла, что такое империализм, и почему он хочет развязать ядерную войну. Она плохо представляла себе империализм и в лицо знала только жирного дядюшку Сэма во фраке и полосатых штанах. Она видела его в журнале «Крокодил». На картинках у толстяка была злобная улыбка, вытаращенные глаза, а в руках он держал огромные черные бомбы. Кроме того, у отца в шкафу лежал альбом, куда он наклеивал фотографии американских и английских бомбардировщиков, истребителей, самолетов-разведчиков. Папа вырезал фотографии из специальных журналов и говорил, что врага надо знать в лицо. По Женькиному уразумению самолеты из отцовского альбома тоже были частью мирового империализма, и ей совсем не хотелось, чтобы жирный дядюшка Сэм кидал в нее свои черные бомбы из американского бомбардировщика.

На улице темнело. Мама с работы не возвращалась. По радио продолжала звучать симфоническая музыка. И тут Женьку охватила паника. А что, если война уже началась?! Она заметалась по квартире, но ни в детской, ни в зале, ни на кухне не могла найти себе места. Свет не включала – демаскировка. И не выключала радио, пугаясь тишины больше, чем заунывного скрипа музыки. Ей очень хотелось, чтобы поскорее пришла мама. Наконец она уселась на полу у двери, прямо под радио. Вместе с пронзительным звуком скрипок Женьку пронзил ужас. Она сжалась в комочек и завыла на одной ровной дребезжащей ноте. За дверью заскреблись. Это Катюшка вернулась домой. Темнота, траурная музыка, вой сестры сразу и глубоко поразили малышку. Она села рядом с Женькой и тоже завыла. Девочки настолько прониклись своим занятием, что не заметили прихода мамы. От увиденной картины мама испытала шок. Потом, кое-как успокоив дочерей и выяснив причину происходящего, она обняла Женьку и сказала: «Доченька, наша партия большая, и в ней обязательно найдется человек, способный возглавить страну. Никакой империализм не успеет воспользоваться нашим горем!»
 На следующий день объявили, что Генеральным Секретарем назначен Юрий Владимирович Андропов. Восторженная Женька прибежала к матери: «Мамочка, какая ты умная! Как ты сразу догадалась, что такой человек найдется?! А вот директриса не догадалась!»
С тех пор мама стала непререкаемым авторитетом для дочки, и через год, когда снова звучала траурная музыка,  девочка уже не плакала, и через два – не плакала.

Мама умела найти для Женьки нужные слова, принимая всерьез ее мысли и чувства. Она всегда говорила с ней, как со взрослой. Старшая дочь была для нее большой девочкой, умницей-благоразумницей и помощницей. Как только родилась Катюшка, и папа уехал в Венгрию, оставив их втроем, Женька стала и дочкой, и подружкой, и очень серьезной особой. Порою они говорили с мамой о таких вещах, о каких даже многие взрослые не говорили тогда.
Однажды в гарнизоне во время полетов погиб летчик, и его в цинковом гробу в сопровождении молодой вдовы отправляли хоронить в Союз. Женька спросила у мамы: «Почему его не похоронят здесь?» «Потому что мадьяры оскверняют советские могилы, » – неосторожно проронила мама. Тогда Женька еще не знала, что на могильных плитах можно писать краской матерные слова, бить бутылки и даже испражняться. Маме пришлось аккуратно рассказать об этом дочери. Но девочка не могла понять, чем провинились перед мадьярами советские солдаты, освободившие их когда-то от фашизма, и чем провинился молоденький погибший лейтенант, и чем провинились Женька с папой и мамой. Ведь если что-то случится, их не похоронят здесь, потому что их могилы тоже могут осквернить. Девочка не могла долго мучиться одна столь сложным вопросом, и поэтому стала мучить маму.

Мамин рассказ о Венгерской революции, может и отличался от хроники реальных событий, но в нем открылась жестокая правда, глубоко поразившая и изменившая Женькино сознание. Она иначе стала смотреть на окружающий ее такой цветной и непонятный мир. Оказалось, что кроме Великой Октябрьской революции были другие, не только коммунистические. Оказалось, что взбунтовавшийся венгерский народ захватил в 1956 году Будапешт, и толпы возбужденных, разгоряченных людей жгли и крушили все, что содержало советскую символику. Толпы забивали на смерть прокоммунистически настроенных соотечественников. И эти же толпы ринулись против немногочисленных тогда советских гарнизонов. Туда, где стояли танковые войска, плохо вооруженные люди сунуться не посмели. А в Женькином гарнизоне стоял один авиационный полк. Янош, тот самый, что живет в соседнем поселке и торгует клубникой на углу серого дома, бежал тогда целую ночь, чтобы предупредить о мятеже летный гарнизон. И самолеты взмыли в небо. А на земле остались женщины, дети, небольшая наземная охрана. Их растерзала толпа.

Женька, конечно, не знала, было ли все это правдой или гарнизонной легендой, но в ее детской головке не укладывались многие вещи. Да, наши победили, когда окружили Будапешт и предъявили ультиматум: или мятежники сдаются, или Будапешт будут бомбить. Мятежники сдались. Конечно, они были убийцами, извергами, они не принимали единственно верной политики Советского Союза и коммунистической партии. Они не правы во всем, но… Но девочка не могла понять, как может быть неправым целый народ. Ведь толпа состоит не из одного человека, и даже не из десяти. Как среди толпы найти виновного, чтобы наказать?! И можно ли наказать всю толпу? Мама не могла ответить на Женькины вопросы. Более того, она просила дочку никогда и ни с кем не говорить об этом. Как ни странно, Женька ее поняла и молчала очень много лет. Только она уже знала, что находится в чужой, абсолютно чужой стране. И продавщицы в магазине, что, увидев Женьку и Катюшку, говорят: «Какой красивый кишлань*!», и водители, что бесплатно подвозят маму с детьми до городка, и многие другие, очень милые, улыбчивые люди, не хотят, чтобы Женька, мама, папа и его молодые, веселые друзья находились в этой стране. Женька теперь безропотно вставала по тревоге, сама одевалась, собирала вместе с мамой чемодан и, обняв плюшевую собаку, садилась ждать у радио «отбоя» или немедленной эвакуации. Слава Богу, что все пять лет после сигнала «тревога» звучала команда «отбой».

Однако, несмотря ни на что, Женька тепло и радостно вспоминала гарнизон: много фруктов, море солнца, неограниченная свобода и полное доверие к окружающим ее людям. Дома в гарнизоне не закрывались. За детей не боялись. Все светлое время суток ребятня проводила на улице. Женька росла во дворе, но это был особый двор. Она не могла припомнить ни одной драки или грубой ссоры среди детворы. Зато она помнила, как опекали малышей старшие, устраивали кукольные театры и представления с балконов, играли в дом и школу. Женька научилась писать и читать во дворе от старших девочек, когда ей было лет шесть. Освоив однажды непростую науку чтения, она уже никогда не расставалась с книгами, тем более что достать красивые детские издания за границей не составляло труда. Женькина библиотека потом еще долгое время оставалась предметом зависти подружек в Союзе.

Девочка хорошо писала и считала, поэтому она пережила большую трагедию, когда дворовые девчонки на год старше нее пошли в школу. Из всех подружек примерно одинакового возраста только Женька не надела школьную форму 1 сентября. Это было нечестно! Почему Анжелка, которая знает лишь букву «А», пошла в школу, а она, Женька, сама прочитавшая «Сивку-Бурку» и «Конька - Горбунка»,  нет? Вон они, там, в белых фартуках, с белыми бантами в полголовы и с букетами цветов стоят на линейке в первом ряду. Одну из них старшеклассник посадил на плечо, ей дали большой колокольчик, и она зазвонила. Первый звонок! Ура! Ученики ринулись в здание школы. Женька не могла перенести чужого торжества! Она прибежала домой, спряталась в своей комнате и разрыдалась. Рыдала долго и безутешно. Мама никак не могла ее успокоить. С этим надо было что-то делать! Мама пошла к директору школы и договорилась, чтобы со второго сентября шестилетнюю девочку взяли в первый класс. Женщины во дворе пообещали дать форму и ранец. Мама поспешила домой с радостным известием. Женька внимательно выслушала ее, осушила слезы и сурово заявила, что без праздника и в чужой форме в школу она не пойдет! Мама облегченно вздохнула: «Пусть у дочки будет еще годик беззаботного детства!»

Этот беззаботный год Женька самостоятельно училась с подружками, просто так, играя, и когда пошла в школу с праздником и бантами, ей было уже не интересно учиться. Ее держали в школе только новые друзья и красивая учительница-цевилька*. В школе работали в основном жены старших офицеров, по мнению девочки, старые и страшные, и лишь в ее классе была молодая и очень красивая учительница, приехавшая работать по контракту. Ради этого стоило ходить в школу.

Училась Женька в классе «Б», куда собрали детей прапорщиков, в «А» же были дети офицеров. Сначала девочка не чувствовала разницы, но постепенно, она заметила, что ее класс, более сильный и организованный, постоянно проигрывает спортивные состязания, музыкальные и строевые конкурсы, даже смотры отрядных уголков. Всегда стремившаяся быть первой и самой-самой, гордая Женька сильно переживала. Мама успокаивала ее: «Не расстраивайся так, доченька! Вы лучше пели, лучше маршировали. Вы все делали очень хорошо!» Возмущенная девочка кричала: «Если мы лучше, почему нам не дают первое место?!» Мама в ответ улыбалась.

Женька трудно перенесла отъезд из гарнизона. Отслужив пять лет, отец получил назначение в северный город Тикси. Мама же с девочками вернулась в родной сибирский город. Отец думал, что ему быстро удастся перевестись к семье, но разлука и разъезды туда-сюда растянулись на три года.

После гарнизона, тихого, мирного, похожего на украинский хутор, город оглушил и напугал Женьку. Она боялась ездить в транспорте, боялась активного уличного движения, не умела ходить в магазин с незнакомыми деньгами, забывала закрыть дверь на ключ и путалась во времени. Разница с Москвой составляла пять часов, с Венгрией – семь. По радио объявляли только московское время, и девочка забывала, сколько нужно прибавлять. Она никогда не опаздывала, наоборот, часто могла явиться куда-нибудь на два часа раньше и сидеть в ожидании под дверью кабинетов. Постепенно разница во времени стерлась, а привычка забегать вперед осталась.

Женька скучала по воротам с двумя звездочками, по своим подружкам и по воле. Она во многом была однолюбкой и с трудом принимала новое. Спасало ее то, что в новой школе и новом коллективе она стала экзотикой. У нее были иностранные вещи, редкие книжки, а главное, она без умолку могла рассказывать о самолетах, зарницах, эстафетах, после которых их кормили пшенкой из настоящей полевой солдатской кухни, о кукурузных полях и ночных тревогах. Для советских третьеклассников 1984 года Женька являлась инопланетянкой или сказочницей. Дар слова, дар сказочницы был дан Женьке Богом. Она еще не осознавала этого, и пользовалась своим даром интуитивно.

В третьем классе Женька впервые попала в больницу, организм с трудом приспосабливался к новым условиям. Соседки по палате почему-то невзлюбили ее и часто обижали. Но однажды в сончас она рассказала девчонкам сказку и с тех пор превратилась в палатную Шехерезаду. Она знала множество сказок, разных: русских, польских, украинских. У нее была удивительная память на слова. Женька любила обрывать сказку на самом интересном месте, притворяясь, будто уснула, и долго терзала потом подружек, обещая рассказать продолжение. Естественно, ни о каких обидах теперь не могло быть и речи. Девочка чувствовала, что так она обретает власть над людьми, манипулирует ими, хотя совсем еще не понимала этого.
Постепенно новые впечатления захватывали девочку все сильнее. В детстве время идет медленно и включает в себя миллион важных событий. Реагируя на них, невозможно долго огорчаться, радоваться или обижаться. И Женьке казалось, что гарнизона не было никогда в ее жизни, что он был только сном, почти нереальным миражом. Ведь так быстро менялась страна и мир, в котором жила девочка.

С одной стороны – талоны, пустые прилавки, ужасные очереди Перестройки. Женька навсегда запомнила, как она четыре часа отстояла, чтобы отоварить три мясных талона. Ее несколько раз выдавливали из очереди, у нее болели ребра, но она снова и снова продиралась на свое место и, как клещ, цеплялась за впередистоящего. Когда, наконец, подошла ее очередь, Женька обнаружила, что денег ей хватает только на два талона. Был конец месяца, и третий талон пропал. Растерзанная Женька брела домой и тихонько плакала. Она жалела неотоваренные 700 граммов колбасы.

В тот момент, когда с прилавков исчезли мыло, шампунь и сахар, Женька запретила себе даже думать о гарнизоне. Зачем вспоминать прилавки с десятками сортов колбасы или сыра, стаканчики кефира с фруктовыми наполнителями и фигурные горки из банок сгущенки? В реальности были только одна колбаса – вареная, один сыр – колбасный, один кефир – кислый, а сгущенки вообще не было.

С другой стороны – Женькин мир расцвел иными красками. Она почти влюбилась в нового Генерального Секретаря, ставшего потом Первым и единственным Президентом СССР. Горбачев мог говорить часами, и Женька могла часами слушать его, как зачарованная. Родители порою даже сердились, гнали ее от телевизора спать, но Женька приглушала звук, выключала свет и телом закрывала экран. Слова «перестройка», «гласность», «демократия» звучали для девчонки-подростка как песня. На белый свет из подполья вышли произведения Солженицына и «Дети Арбата». Заговорили о сталинских репрессиях и хрущевской оттепели. Потом Женька вдруг узнала, что кроме Венгерской революции была еще Чехословакия, и ее тоже задавили советскими танками. Если раньше девочка даже сомневалась, а не придумала ли мама просто так, чтобы ее напугать, о событиях в Венгрии, то теперь она поняла, что мама доверила ей самую чистую правду, о которой молчали все, и она, Женька, тоже молчала. Она впитывала в себя новую информацию, как воздух, она искала и находила ответы на вопросы, когда-то крепко засевшие в детской головке. В то же время Женька чувствовала себя жестоко обманутой, потому что рушились все устои и идеалы. Пионеры-герои, жизненные истории которых она знала наизусть, оказались совсем не героями. Великий народ-победитель над фашизмом погибал в собственных концлагерях и становился гробовщиком чужих революций. Самая народная, самая правильная коммунистическая партия превратилась в символ террора, насилия, коррупции.

Мир менялся стремительно, рушился, возникал в новых формах и рушился снова.

Женька часто болела, месяцами лежала в больницах или сидела дома. У нее было три отрады: театр, книги и телевизор. В пятом классе, прочитав «Графа Монте-Кристо», Женька влюбилась в Мерседес, но не в молодую, а ту, что пришла ночью к Дантесу с просьбой пощадить на дуэли ее сына. Девчонке так захотелось дать жизнь этой Мерседес, что она решила стать актрисой. Она сама отправилась во Дворец Пионеров и записалась в театральную студию. Ей не давали большие роли или роли принцесс, потому что она картавила, а принцессы должны правильно произносить букву «р». Но девочка не сдавалась, играла в эпизодах, посещала все репетиции, выполняла все этюды, знала наизусть все пьесы, что ставились в на сцене, и постепенно становилась ветераном студии.

Если Женька ленилась, забрасывала учебу, мама буквально шантажировала ее тем, что не отпустит на репетицию или спектакль. Худшего наказания нельзя было придумать.
Читала Женька запоем и без разбора: документалистику, приключения, фантастику, трех Толстых, Паустовского, Проскурина, знала наизусть десятки стихотворений Пушкина и Лермонтова, обожала Есенина и Симонова. Во время болезни, когда не хватало сил стоять на ногах, книги уводили ее в мир, где не было больничных коридоров и невнимательных медсестер.

Телевизор являлся еще одним проводником в иллюзорный мир. Сначала это были футбол, хоккей и фигурное катание. Потом Женька стала смотреть волейбол и баскетбол, лыжи и коньки, гимнастику и легкую атлетику. Словом, она полюбила спорт во всех его проявлениях. Отец даже шутил, что она специально заболевает к какому-нибудь чемпионату, чтобы не пропустить самое интересное. Сильные, мужественные люди, спортсмены с голубого экрана, вытаскивали девочку из ее болячек, давали возможность пережить острые, волнующие эмоции, которых ей не хватало в реальности.

Одноклассники терпеть Женьку не могли. В школе она появлялась редко, в шалостях и проделках не участвовала, слишком много знала, слишком хорошо училась и была слишком взрослой. Женька и сама понимала, что рано повзрослела. Не будешь же с двенадцати-тринадцатилетними детьми обсуждать съезд народных депутатов, гибель Анны Карениной или неудачную роль в спектакле. По сути, Женька-подросток была очень серьезным, очень взрослым и очень одиноким ребенком.

Женька смирилась со своим одиночеством, обжилась в нем. Ей так казалось удобнее и спокойнее. Она спряталась в скорлупку и никого туда не пускала. Даже маму. Женька не помнила и не понимала, когда и как произошло то, что они с мамой стали почти чужими. Мама не могла принять одиночества дочери, ее внешнюю апатию, была против театра, отбирала книги и заставляла садиться за ненавистные учебники физики и геометрии, которых Женька не понимала, но брала «задом» и зубрежкой. Порою девушке казалось, что они говорят с мамой на разных языках или как глухонемые. Женька скажет одно, а мама слышит другое. Женька просит о помощи, маме чудится упрек. Одни и те же события они видят теперь с противоположных точек зрения. Сначала Женька ссорилась с мамой до крика, до истерик, а потом замолчала. Они почти престали разговаривать. Девушка завела дневник. Бумаге она могла доверить свои обиды, мечты, огорчения. Маме – никогда! Ей хотелось бы вернуть отношения, связывавшие когда-то маму и маленькую Женьку. Даже если назревала вселенская катастрофа, раньше мама была способна предотвратить ее. Хотелось бы вернуть, но девушка не знала как.

 Воспоминания о гарнизоне стали теперь символом безмятежного счастья, свидетельством, что когда-то она умела смеяться, любила всех людей и не была одинока.
Однажды в новостях Женька увидела репортаж о выводе Южной группы войск из Венгрии. В кадре появились две звездочки на воротах, знакомая улица… Да это же ее, ее гарнизон! Женька прибавила звук. Диктор за кадром говорил о том, что венгерская сторона предъявляет Советскому Союзу претензии и требует компенсации за загрязнение окружающей среды и ухудшение экологической обстановки, вызванных длительным пребыванием советских войск в стране. В течение многих лет неиспользованное во время полетов плановое топливо летчики сливали на землю. К настоящему моменту под аэродромом образовалось подземное озеро-линза, заполненное горючим. Женька не верила своим ушам: линза из топлива под тем самым летным полем, где они с отцом иногда, если не было полетов, собирали шампиньоны. Романтический образ лопнул, как мыльный пузырь. Она поняла, что детство ушло и ушло безвозвратно.

…В дверь купе постучали. Проводница разбудила Женькиных спутников. Ничего себе! Ночь прошла, а она так и не уснула. Да, дурная голова ногам и всему остальному покоя не дает. Ладно, через час военные выйдут, а ей еще сутки в поезде качаться, успеет выспаться. Попутчики встали, отругали девушку, что она проснулась и поднялась вместе с ними, немного побалагурили до станции. Потом, надев бушлаты и пожелав «Женечке» «Счастливого пути», исчезли в коридоре. Женька еще слышала на перроне их голоса, а в купе уже появились две девушки и парень. Парень водрузил на сиденье сумки, сказал «Пока!» одной из девушек, другая выскользнула вслед за ним – прощаться. Оставшаяся в купе попутчица сняла пальто, повесила его на вешалку и тихо села у стола. Вернулась ее подружка, более живое и активное создание, пробралась к окну и стала жестами прогонять друга. На улице было холодно, градусов двадцать пять, а он стоял под окном без шапки, не обращая внимания на жесты любимой девчонки, стоял и стоял, пока не тронулся поезд.


Подружки обустраивались в купе, а Женька незаметно разглядывала их из-под ресниц. Милые девчонки с простыми лицами, студентки, лет по двадцать, не больше, определила она для себя. За прошедшие три года Женька повидала уже более двухсот студентов. Среди них появлялись разные люди: и ребятня, вчерашние школьники, и бывалые вечерники, и великовозрастные заочники. Разные. Объединяло их одно: они сразу влюблялись в Женькин предмет. Испанцы шипели и рычали в коридорах, юристы страстно желали заговорить на латыни, а лингвисты глубокомысленно закатывали глаза на языкознании.

Первое время Женька никак не откликалась на обращенное к ней «Евгения Алексеевна», оглядывалась вокруг под пристальными взглядами студентов, потом до нее доходило, что  «Евгения Алексеевна» и есть она, Женька, и тогда ее разбирал смех. Евгения Алексеевна, вообще, много смеялась и казалась очень несерьезным человеком, но студенты у нее прогуливали редко, учились старательно и охотно, даже очень старательно. Девушке порою самой не верилось,  что они принимают ее всерьез, хотя, конечно, ее трудно было загнать в тупик каверзными вопросами, а сама она вопросы задавать умела, умела и на место поставить с ласковой улыбкой на губах. Некоторые, особо отличившиеся, побаивались острого язычка Евгении Алексеевны, но в целом, отношения со студентами складывались радостные, радужные.
На работу Женька летела, а с работы шла медленно, наслаждаясь каждой минутой предстоящего отдыха. Работала она много и в охотку. Постепенно научилась различать возраст студентов, угадывать сразу тех, кто пришел из школы, а кто и в техникумах успел отучиться, отличала по говору городских и деревенских, понимала, с кем сразу будут рабочие отношения, а кого и подстегнуть придется. Она обнаружила в себе любопытный барометр, который словно подсказывал, какая атмосфера царила в группе, нужно ли снизить или увеличить темп, сбросить или усилить давление. Девушка знала, что с профессией она не ошиблась, и потому была счастлива…

Проводница забрала у соседок билеты, они закрыли купе и улеглись спать. Женька тоже с удовольствием закрыла глаза и провалилась в сон. Разбудила их все та же проводница, принявшаяся за влажную уборку. Женька сбегала в туалет умыться, пока не началась очередная затяжная санитарная зона, а когда вернулась в купе, попутчицы раскладывали на столе еду. Та, что помельче и пошустрее, объясняла подруге:
– Мне Саша сказал, чтобы эту колбасу мы съели в первую очередь, она вареная и может испортиться.
– А то мы без его указаний не догадались бы, – усмехнулась подруга.
– Да ну, тебя, Аленка! Как будто не знаешь, что он считает меня маленьким и глупым созданием, которое без его опеки пропадет. Думаешь твой Юрка лучше? Вот приедет, узнаешь!
«Юрка», – кольнуло у Женьки в груди, но она отогнала эту боль.
– Давайте знакомиться, девочки, – обратилась она к подружкам. – Меня зовут Женя. А вас?
– Аленка.
– Лариса. Присоединяйся к нам, Женя.
Женька выставила на стол свои запасы: печенье, кофе, мед, хлеб, колбасу.
–  Попробуйте нашей уральской колбаски.
– А ты – нашей, пермской, между прочим, тоже уральской.
Девчонки, и, правда, оказались студентками, учились в Пермском университете, ехали домой на каникулы в маленький городок, название которого тут же вылетело у Женьки из головы. Узнав, что она преподаватель, подруги попытались перейти на «Вы», но девушка со смехом сопротивлялась: «Не такая уж я старая да солидная, чтобы ровесники ко мне на «Вы» обращались!» Девчонки сразу оттаяли.

Поезд меж тем разогнался так, что кружку с чаем невозможно было поднести ко рту – вода выплескивалась. Девушки шутили над собственной неуклюжестью, а, когда от очередного толчка Аленкина сумка слетела с верхней полки и чуть не контузила хозяйку, расхохотались от испуга до колик в животе. Из сумки рассыпались самолетики, машинки, пупсики.
– Ой, мои подарки! – всплеснула руками Аленка и принялась собирать игрушки.
– Везешь своим ребятишкам? – удивилась Женька.
– Нет, что ты, – Аленка смущенно улыбнулась. – Это я племянникам мужа.
– Ага, – подала голос Лариса. – Аленка у нас женщина серьезная, замужняя, семьей обремененная.
– Скажешь тоже! – Аленка подняла на Женьку грустные, лучистые глаза.– Только-то и слово, что замужем. Что вышла, что не выходила.
– Как это? – удивилась Женька.
– А так, – Аленка поджала ноги на полку и, обхватив их руками, заговорила. – Мы с мужем моим, Юркой, дружили со школы, хотя он старше меня на два года. Он очень хорошо учился, занимался спортом и всегда мечтал стать военным. Мне это сильно нравилось в нем. Он закончил школу, уехал поступать в военное училище, поступил, приезжал летом на каникулы. Мы встречались каждое лето. Все нам свадьбу пророчили. Я тоже школу закончила, поступила в универ в Перми. В прошлом году Юра выпустился из училища и стал служить там же, где учился, а весною его полк перебросили в Дагестан. Он как узнал, что их в Махачкалу отправляют, взял недельный отпуск, купил обручальное кольцо и приехал ко мне: «Давай, Аленка, жениться». Я ему: «Давай, только, кто нас так быстро поженит?» Юра отправился в ЗАГС, обо всем договорился. И на следующий день я вместо института пошла замуж. – Аленкино лицо стало таким трогательным и нежным, когда она произнесла последние слова. – Представляешь, Жень, в тот день играла моя команда КВН, я тоже должна была участвовать, но раз такое дело... Прихожу к ребятам после игры, спрашиваю: «Я вас не подвела?» Они: «Ты где пропала?!» «Замуж выходила»,  – говорю. А они: «Ну, ты, Аленка, даешь!» Через три дня Юра уехал, а я осталась с теми же девчонками в общежитии, так же учусь и играю в КВН. Мы не виделись почти год. Юра по-прежнему в Дагестане. И я ни о чем не жалею. Хотя нет, жалею об одном, – лукаво улыбнулась Аленка.
– Хочешь, угадаю о чем? – спросила Женька.
– Попробуй.
– Что не было белого платья и фаты!
– Точно, – расхохоталась Аленка. – Ты откуда узнала?
– Наверное, каждая девушка мечтает о белом платье на свадьбу.
– Да, – Аленка зажала в ладошках зардевшееся лицо. – Но мама сказала, что если мы с Юрой захотим праздник, нам сделают венчание в церкви, и будет белое платье. Я когда ей по телефону сообщила, что замуж вышла, она чуть в обморок не упала.
– А мне моя мама теперь говорит, – вмешалась в разговор Лариса. – Не вздумай, как Аленка, сделать. Юрку-то мы все знаем, а ты своего нам сначала покажи!
– А как твой Юра сейчас? – обратилась к Аленке Женька. – Он не был там, где чеченцы прорывались? Его не отправляли в Чечню?
– Нет, слава Богу! Он все время в Махачкале. Должен был в отпуск приехать к Новому году, но со сменой президента отпуска отложили. Теперь я его в феврале жду. Если бы ты знала, Женя, как тяжело ждать!
– А я знаю, Аленка. Я знаю.
– Ой, – всплеснула руками девушка. – Что это я все о себе, да о себе? Вот ты, Жень, преподаешь. А какой предмет?
– Латынь, испанский…
– Как здорово! – оживилась Лариса. – А ты в Испании была?
– Да.
– Расскажи, расскажи что-нибудь.
– Что вам рассказать, девочки? – Женька задумалась.
– Ты на море ездила? По путевке? – теребила ее Лариса.
– Нет, я по работе. Переводчиком с группой детей из детских домов. Их было восемьдесят человек, а нас – руководителей трое.
– Ничего себе! Вот вам трудно-то пришлось!
– Нет, – покачала головой Женька. – Дети в семьях жили, а мы их навещали, сопровождали в больницу на обследования, если нужно, и, в основном, отдыхали. Там непривычно спокойно, тепло, безопасно. Очень быстро теряешь бдительность, и напряжение исчезает. Самым трудным было довезти детей на поезде до Москвы, промариновать их два дня в гостинице и в полном составе посадить в самолет. И обратная дорога нелегко далась. У каждого ребенка по два чемодана и два рюкзака: один сзади – с едой, а другой спереди – с игрушками, чтобы тот, что за спиной назад не перетягивал.
– И как вы с ними?
– Ничего. Детдомовцы – особые дети. Такой дисциплины, как у них, пожалуй, даже в армии нет. Представляете, когда каждый ребенок, а их в вагоне 52, подходит проситься в туалет, потому что в детдоме без разрешения воспитателя нельзя выходить из группы. Я чуть с ума не сошла с этой каруселью. Мы боялись, что кто-нибудь отстанет, потеряется, но они умные и очень внимательные. Их уже бросили однажды, они голодали и бродяжничали, и больше всего на свете они боятся снова потеряться. Они держат тебя постоянно в поле зрения, не позволяют о себе забыть, цепляются за тебя крепко. И они не жалуются, не клянчат, не капризничают. Они самостоятельны и независимы. И они не привязываются к взрослым. Знаете, что действительно оказалось трудным? Всю дорогу они были возле меня, не слазили с коленок, теребили за руки, за волосы, а потом, когда приехали, никто не обернулся, чтобы сказать мне «до свидания».
Подружки замерли, слушая Женьку, не перебивая, не расспрашивая. И она рассказывала о том, как меняются малыши, попав в семью, как расцветают и оживают. Иначе смотрят. Иначе смеются. Теряют страх. Как становится для них открытием поцелуй или щекотка. Как прирастают к своим временным испанским  родителям. Как те страдают, отправляя ребятишек назад в непонятную, изменчивую, изломанную страну, не зная, разрешат ли им встретиться через год… Женька остановилась. В купе – тишина, только мерный перестук колес.
– Знаешь, Жень, ты для нас словно новый мир открыла, – прервала тишину Аленка. – Вот живешь так, и не задумываешься, что есть детские дома и брошенные дети.
Лариса выглянула в окно:
– Ой, мы уже подъезжаем. Наша станция скоро.
Девушки торопливо засобирались.
– Мы сейчас выйдем, а к тебе долго потом никто не подсядет. Большая станция будет часа через четыре. Там поезд двадцать минут стоит, а у нас только две минуты, – сказала Лариса. – Ой, вот сейчас, за этим переездом.
Девушки подхватили сумки, обернулись, выходя в коридор:
– Большое спасибо тебе за рассказ, Женя. Счастливого пути!
– И вам удачи, девочки, особенно тебе, Аленка! Пусть минует Чечня твоего Юрку!
– Спасибо, Женя! – и девушки заспешили к выходу.
«Пусть минует Чечня и моего Юрку, – прошептала про себя Женька. – Хотя он не мой, – тут же одернула она себя. – И все же пусть минует!» Юрка – глубокая рана на девичьем сердце первая и пока единственная ее любовь, та, к которой она шла долго и трудно, но так и не дошла.

…До пятнадцати лет у Женьки была одна любовь – театр. Благодаря витаминам и южному климату Венгрии, девочка рано выросла и оформилась. В одиннадцать лет она вымахала под метр шестьдесят пять, грудь, бедра, все было при ней. В тринадцать лет Женька перешла из детского театра в юношеский. В студии занимались старшеклассники, студенты, даже взрослые, работающие люди. Здесь уже играли настоящие спектакли. Скованная в жизни, зажатая Женька-недотрога, девчонка-футляр, на сцене расцветала, становилась легкой, свободной, живой. Ей давали теперь женские роли, но, как обычно, небольшие. Мешала картавость. Однако Женька чувствовала, что отношение к ней изменилось.

В студии было два режиссера: мужчина, работавший только в юношеской группе, и женщина, у которой девушка начала заниматься в детском театре. Женщина по-прежнему видела в Женьке девочку-пионерочку, патетично читающую «Варварство» Мусы Джалиля в первый день отбора. Мужчина разглядел в Женьке нечто другое. Он давал ей с каждым разом усложнявшиеся этюды, и девушка справлялась. Если надо, она могла заплакать или разрыдаться, ее бросались успокаивать, а Женька хохотала. Это же просто этюд! «Талант», – говорили о ней в студии, в лицо мило улыбались, целовали ручку, а за спиной едко хихикали. Ей завидовали. Женька и здесь была одинока, но она любила сцену и пыльный запах кулис. Она страстно хотела стать актрисой и верила, что однажды станет. Может быть, девушка и исполнила бы свою мечту, но в дело вмешалась Судьба.

Класс, в котором училась Женька, расформировали, учеников распределили по остальным десяти классам параллели. Выпускной девятый Женьке пришлось начинать в совершенно новом коллективе, многих ребят из которого она даже не знала. Она волновалась первого сентября, как первоклассница. Раньше ей было плохо в школе. Станет ли лучше теперь?
Женька медлила прежде, чем войти в класс, набралась духу, вошла, и ничего страшного не произошло. Наоборот, ее хорошо приняли, подошли знакомиться, кто-то был знаком, завязался разговор с теми, с другими, и девушка ощутила, что попала туда, где ей давно следовало бы быть. Ее энергия и энергия окружающих ее людей совпали. Они еще оставались чужими, но уже идеально подходили друг другу.

Со сменой класса у Женьки поменялись учителя, она вдруг прониклась физикой и геометрией, но самым главным стало то, что у нее появился любимый учитель, вернее, учительница, хотя встретили они друг друга в штыки. Молчаливая, с пронзительным, пристальным взглядом, новенькая раздражала Светлану Васильевну. Однако первое сочинение расставило все по своим местам. Учительница увидела легкий слог и оригинальную мысль ученицы, начала подталкивать к тому, чтобы выпустить наружу Слово. Женька не заметила, как сказочница, долгое время не находившая себе применения, выскочила наружу, словно чертик из табакерки, и потребовала к себе от хозяйки все большего и большего внимания. К тому же Светлана Васильевна любила театр, и Женькин класс служил ей своеобразной труппой.

В добавление ко всему у Женьки появилась подружка. Сначала то та, то другая девочки садились рядом с новенькой, потом одна тоненькая, рыженькая девчонка, явно слабее по математике, стала подсаживаться к ней на самостоятельных и контрольных. Списывать Женька не давала принципиально, зато не отказывалась объяснять, и это, похоже, понравилось соседке. Когда Женька в очередной раз слегла с температурой и приготовилась закрыться в своем маленьком мирке, к ней явилась Лика, рыженькая соседка по парте, явилась, чтобы остаться на несколько счастливых лет.

Постепенно скорлупка, где пряталась девушка, потрескалась, лопнула и осыпалась. Женька обретала себя, ей становилось интересно жить не в иллюзорном мире театра, книг, политики и спорта, а в реальности, в своем настоящем. Каждый день открывал ей что-то новое, и она обретала веру в собственные силы. Так вместе с учительницей литературы она ставила в классе спектакль «Пушкин и декабристы». Шла очередная годовщина со дня восстания на Сенатской площади, и в родном Женькином городе, тесно связанном с именами и делами декабристов, эта дата отмечалась довольно широко. Девушка даже написала конкурсную работу о женах декабристов, и хотя никаких мест не заняла, работы своей больше не увидела. Кто-то из членов жюри незаметно увел ее. Может, понравился излагаемый материал, а может, рисунки, сделанные Женькиной подругой.

Совершенно неожиданно для себя девушка выиграла городскую олимпиаду по испанскому языку. Словом, жизненные горизонты расширялись, появились новые интересы, и успех кружил голову.
Девушка менялась, но пока еще верила, что хочет быть актрисой и после девятого класса поступит в театральное училище. За четыре года она приучила маму к этой мысли и заставила смириться со своим выбором. Ради достижения своей цели Женька, пятнадцатилетняя дылда, предстала перед логопедом. Детский врач-дефектолог не скрывала своего удивления, однако приняла близко к сердцу страстное девичье желание перестать картавить. Она несколько раз позанималась с девушкой, а затем дала ей специальные речевые упражнения для самостоятельных занятий, и Женька принялась изводить домашних ежедневным рычанием. Наконец, она довела родных до белого каления, и ей пришлось перенести тренажи в ванную комнату, где под шум воды ее декламации не были слышны.

Между тем обстановка в театре тоже менялась. Пока студией руководил мужчина, Женька играла, выдвигалась вперед. Как только мужчина уезжал в командировку, у нее отнимали роли, костюмы, задвигали куда подальше. Девушка начала конфликтовать с женщиной-режиссером, чего раньше никогда не делала, стала отстаивать свои интонации, свою трактовку роли, свои костюмы, которые, кстати, придумывали и шили сами студийцы. После конфликтов Женьку прогоняли со сцены, и она по несколько дней сидела в зрительном зале.
Шел уже март месяц, и до окончания школы оставалось совсем немного, когда Женька приехала домой в слезах после очередной репетиции. Это были первые и последние слезы из-за театральных конфликтов. Девушка выпустила на волю накопившиеся обиды и эмоции, а, затем, утихомирившись, решила разобраться в себе. И она поняла, что не хочет сидеть на вечных театральных качелях: понравишься режиссеру, и тебя несет вверх,  не понравишься – стремительно падаешь вниз. Чтобы нравиться, нужно исчезнуть, как самостоятельная личность, нужно превратиться в приемник, улавливающий любое движение творческой мысли режиссера, стать пластилином в его руках и вместе с ним вылепливать желанный ему, а не тебе образ. Женька осознала причину последних ссор и конфликтов. Она больше не хотела быть пластилином в чужих руках, не желала зависеть от чьей-то любви или нелюбви. Она сама, собственными руками, хотела создавать свою жизнь и чувствовала, что у нее есть для этого силы. Последнее время Женька насильно подчиняла себя чужой воле. Вода неудовольствия закипала в ее внутреннем котле, и вот котел лопнул. Она знала теперь, что не будет поступать нынче в театральное училище, что никогда не станет актрисой и, более того, она не вернется в  студию, где провела четыре года.

Мама с тревогой приняла Женькино решение: «Доченька, нельзя отказываться от мечты только потому, что тебя однажды обидели». Женька строго посмотрела на мать: «Мама, я не хочу быть актрисой не потому, что меня обидели, а потому, что я очень люблю свободу. Если я вернусь когда-нибудь в театр, то не актрисой, а режиссером. Хотя, как сказал Шекспир, весь мир театр, и в нем для каждого найдется своя роль».

С тех пор тема Женькиного актерского будущего была закрыта. Мама даже обрадовалась: «Пусть дочка закончит полную десятилетку и там решает, кем ей быть!»


А весна в тот год выдалась ранняя, теплая, солнечная. Бурлили соки земли. Оставшись без театра, Женька целиком погрузилась в жизнь своего класса, хотя сердце ее, внезапно лишенное великой цели и всепожирающей страсти, затосковало. Девушка теперь пристально смотрела по сторонам, больше общалась со сверстниками и словно заново открывала их для себя. Класс, как ей казалось сейчас, по-прежнему состоял из незнакомцев. Ведь с самого начала она не претендовала ни на какие роли в новом коллективе, так как думала отучиться здесь один-единственный год. Женька даже не заметила, что класс разбит на маленькие группы, и в каждой группе есть свой лидер. Однако, в отличие от других, лидеры здесь не враждовали, а сотрудничали. Вокруг царила особая творческая атмосфера, главным идеологом которой были не лидеры, и не классный руководитель, а все та же учительница литературы.
Женька со своим театром и сочинениями невольно попала в общее движение удивительного организма под названием «класс». Она стала постоянно оказываться в самом эпицентре событий, и легко, интуитивно, не прилагая никаких усилий, вдруг начинала управлять этими событиями, подчиняя себе одноклассников. Если же она замечала, что власть находится в ее руках, то испуганно бросала бразды правления и быстро закрывалась, уходила в тень. По старому опыту Женька знала, что лучше не высовываться. Если высунешься, то больно дадут по носу. Но вот она высунулась раз – по носу никто не ударил. Высунулась два – ей это даже понравилось. Высунулась три – и желание прятаться пропало. Женька почувствовала, что ее приняли такой, какая она есть, ей позволили быть другой, ни на кого не похожей.
Конечно, кому-то не понравилось случайное Женькино возвышение. И находились лидеры, у которых она не могла отнять власть. Например, у Димки. И только потому, что она никогда не была мальчишкой, а в Димку влюблялись все девчонки, некоторые – на всю жизнь, некоторые – на один день.

В воздухе так и звенело: «Димочка то, Димочка это. Димочка сел, Димочка встал, Димочка сказал …» Димочка, Димка, Дмитрий. Высокий, стройный, черноволосый. Женьке он сразу не понравился. Ей не нравилась его улыбка, его глаза, манера двигаться, манера говорить. В чувственном, влюбчивом, окутанном романтической дымкой парне Женька не видела особой мужской стати, не видела и силы характера. Если в нем и был какой-то стержень, то явно не из стали, а из каучука. Девчонок он менял как перчатки и очень этим Женьку раздражал.
Но вдруг, в разгар весны, во время каникул девушка почувствовала, что именно Димки ей не хватает. Ей захотелось увидеться с ним, поговорить, пройтись по улице, взявшись за руки, может, даже поцеловаться. Это было совершенно новое, незнакомое, очень горячее и очень прозрачное чувство. Женька одновременно чего-то стыдилась и чему-то радовалась. В ней звучала музыка, легкая-легкая, как дуновенье ветерка. И Женька тоже стала легкая-легкая. И по земле она теперь не ходила – летала. И десятки стихов, что она знала наизусть, обрели новый, скрытый от нее ранее смысл. И сама Женька начала писать стихи, сначала глупые и неуклюжие, типа «кровь-любовь», но вскоре музыка, нежно звучавшая внутри нее, передалась словам.

Появившись после каникул в школе, девушка обнаружила, что Димочка снова влюблен. Он часто краснел, смущался, менял рубашки и галстуки, то и дело поправлял свой роскошный чуб и благоухал неведомым Женьке одеколоном. Внутри нее задрожала тоненькая ниточка надежды: может, Димка на этот раз влюбился в нее? Ниточка быстро оборвалась. Женька страдала, ревновала, сохла, пытаясь угадать соперницу, но в оставшиеся два месяца Дима так и не вывел на свет свою зазнобу. Это был длинный и нетипичный для парня срок. Женька даже решила, что Димкина любовь обитает где-то за пределами класса. Однако она ошиблась. Все прояснилось во время первого в Женькиной жизни похода в тайгу.

В конце мая занятия в школе закончились, до экзаменов оставалась неделя. Ребят охватило чувство ностальгии. Многие уходили в техникумы и училища, тех же, кто продолжал учебу, обещали разделить на классы со специальным уклоном: гуманитарные и физико-математические. Они не знали, придется ли им еще учиться вместе. Хотелось использовать любую минуту для общения, поэтому все с восторгом приняли идею отметить в тайге окончание учебы. Заводилой в этом деле был Димка. Кого-то, конечно, не пустили родители. Женьку тоже не отпускали, но она стояла на своем, как никогда, и родители сдались.

Уже в электричке стало ясно, какую девочку старательно опекает Димка. По мнению Женьки, в этой особе не было ничего интересного. Лика, Женькина подруга, полностью разделяла ее мнение. Девчонки шушукались и хихикали. Кто-то из одноклассников забренчал на гитаре, ребята дружно подхватили разухабистый мотив и подняли на уши весь вагон. Женька принимала активное участие в общем гвалте, но в то же время она ощущала, что все ее высокие чувства становятся низкими, даже низменными. Сказать, что она была обижена, злилась, ревновала, – значит, ничего не сказать. Женька задумала отомстить за свои поруганные чувства, о которых Димка вряд ли догадывался. Как она будет мстить, девушка еще не придумала, знала только, что месть будет жестокой, оригинальной и тонко завуалированной. Бедный Димка! Он не преминул дать пищу для Женькиного вдохновения.

Под чутким Димкиным руководством ребята добрались до замечательно красивого места – до Вороньей скалы. Разбили у подножия лагерь и, опять же под Димкиным началом, вскарабкались на скалу.

Димке нравилось командовать, он следил за тем, чтобы все обязательно двигались на четырех точках, и сначала ребята безропотно выполняли его указания. Но дело в том, что внимание начальника, конечно, сосредоточилось на любимой девушке, а подопечных было слишком много, и они расползались вдоль, поперек и вокруг скалы. На вершине парень совсем утратил руководящий пыл, сконцентрировался на любимой, а остальные стали двигаться на стольких точках, на скольких представлялось удобным.

Общее застолье и ночной балаган принесли разочарование и Лике. Корабль ее любви тоже пошел на дно. Она горько сетовала на это Женьке, когда девочки наконец-то улеглись спать. Женька как могла, успокаивала подругу, но в глубине ее души злобно радовался маленький человечек, потому что хозяйка не одна взяла счастливый билет на любовный «Титаник». Вдвоем тонуть веселее.

Проснулась девушка ближе к полудню. Гулявшие всю ночь одноклассники еще спали. Чтобы чем-то заняться, Женька забралась на скалу, на одну из самых удобных плоских ступеней. Раскинувшийся внизу простор завораживал. Вокруг, куда ни кинь взгляд, были сосны, сосны, сосны. Вернее, их макушки. Они поднимались и опадали, поднимались и опадали, словно зеленые волны уходили за горизонт. Пронизанный солнцем воздух казался плотным и слегка дрожал. Порыв теплого ветра обнял девушку. Она ощутила, что, если ляжешь на это дуновение, оно удержит ее, и Женька сможет полететь. Девушка раскинула руки и наклонилась вперед.

– Не смей! Отойди от края!– раздался в Женькиной голове вопль, совсем не похожий на обычный внутренний голос. Женька невольно отступила и тут опомнилась. Господи, как она, совершенно трезвая, нормальная девушка, чуть не шагнула сейчас в пустоту? Холодный пот выступил на лбу. Мелкая дрожь сотрясала тело. Только сейчас, осознав опасность, она испугалась и, обессилев, опустилась на каменную площадку.

Камень был теплый, разогретый на солнце. Девушка постепенно успокоилась. Спускаться вниз не хотелось. Смотреть на счастливого Димку не доставляло никакого удовольствия. Женька улеглась на камнях, разомлела и размечталась о том времени, когда она уже не будет влюблена в Димку, вырастет, окончит школу, станет режиссером, поставит замечательный фильм или спектакль. Добрый-добрый, светлый-светлый. Люди будут смотреть ее постановку, будут смеяться и плакать. Или нет. Женька станет писателем, напишет добрую-добрую сказку о красоте, которая всегда побеждает. Дети будут читать эту сказку и будут верить, что мир действительно чудесен и красив. Или нет… Женькину идиллию нарушило воркование влюбленных. Даже здесь Димка умудрился ей досадить. Вместе со своей девушкой он забрался на вершину скалы как раз над Женькиной площадкой. Со своего места влюбленные ее не видели и говорили, говорили, говорили. Женька терпеть не могла подслушивать, поэтому теперь она вынуждена была спуститься вниз, так и не решив, кем она будет, когда перестанет любить Димку.

Лагерь уже поднялся и зашевелился. Многие проголодались, но отсутствовали дрова и вода. За водой надо было идти достаточно далеко, ради дров стоило немного помахать топором, но мальчишки ленились и хорохорились. Говорили: «Вот придет Димка, распределит обязанности, и мы все сделаем». А начальник совсем не спешил приходить. Хотелось есть, возмущение девчонок росло. Наконец в мужских рядах появился отщепенец. Он наколол дров, развел костер, взял канистру и отправился за водой. Женьке его самодеятельность понравилась. Лишь вчера она обратила внимание на этого коренастого, светловолосого парня, потому что только они вдвоем из всей честной компании попались шутникам на удочку и принялись искать пиявок в болотистой луже, где мыли посуду. У Женьки сработало Козерожье вечно притупленное чувство юмора. Потом она узнала, что Юрка тоже Козерог. Так что два сапога пара.

Димка с подругой спустился с горы как раз к обеду, когда девчонки накрывали импровизированный стол. Ни один парень, кроме Юрки, до его прихода даже пальцем не пошевелил, и Женька этого Диме не простила. Не простила, потому что командир, даже если ты сам себя им назначаешь, а тем более, если тебе доверяют, не имеет права бросить своих подчиненных на произвол судьбы. А если ты забыл о доверившихся тебе, ты не имеешь права быть командиром. Женька расправилась с Димкой жестоко и изящно. Она до конца не осознавала, что ею движет: обида, ревность или чувство высшей справедливости, но она выбрала единственное ей знакомое оружие – слово. По возвращении из похода Женька написала на парня едкую эпиграмму и раздала ее одноклассникам. Король, над которым смеются, уже не король, и Женька навсегда свергла Димку с его султанского трона. Он очень долго ненавидел ее за это, уважал и побаивался. Но Женьке было уже все равно. Гораздо позже она поняла, что несправедливо поступила с Димкой, и ревность ей не оправдание, потому что она уже не ревновала, потому что с ней уже случилось самое обыкновенное чудо.


…Поезд остановился на большой станции. Женька ждала появления новых попутчиков, но прошло двадцать минут, а в дверях так никто и не появился. За окном снова убегали вдаль белоснежные поля, и ничто не мешало девушке снова предаваться воспоминаниям…


Чудо случилось примерно десять лет назад, как раз по возвращении из злополучного и счастливого похода. На обратном пути в электричке Лика и Женька, рассерженные на весь мужской род, решили забавы ради поиграть в «гляделки». Суть игры заключалась в том, что девчонки выбирали жертву среди парней и начинали изводить ее пристальным, томным взглядом из-под ресниц. Охотница доводила жертву до кондиции, когда та не могла уже  выносить артобстрела, краснела, принималась елозить или, вообще, меняла свое местоположение. Девчонки поспорили, кто из них больше парней выведет из равновесия.
Женька выбрала первую жертву. Ох, ты! Как он насупился, зарделся, забегал глазками, чтобы увильнуть от девичьего взгляда. Все! Есть! Готов! Женьке такая реакция очень понравилось. Она вошла в азарт, подстрелив еще двух парней, и сосредоточилась, выбирая новую жертву. Ее лукавые глаза скользили по лицам мальчишек, и вдруг столкнулись с другими глазами. Синими-синими. Электрическими. Женька видела только эти глаза, не догадываясь, кому они принадлежат. И не могла отвести взгляда. И чувствовала, как тяжелый свинцовый комок, засевший у нее в груди, накалился и лопнул, растекаясь по телу приятным теплом. Ей казалось, она даже может потрогать горячую ниточку, протянувшуюся от нее к чужим напряженным глазам. Столп небесного света обрушился на Женьку, и весь мир перестал для нее существовать.

К реальности ее вернул голос Лики, от которого Женька вздрогнула: «Ну, вы с Юркой даете! Кто кого переглядел?» Значит, это были Юркины глаза? Юрка! Кто он такой? Какой он? Они проучились вместе целый год, но девушка о нем понятия не имела. Ей, пожалуй, хотелось еще повторить феерию от удивительного обмена взглядами, но Юра избегал ее глаз, и сама она чего-то пугалась, если он оборачивался в ее сторону.

Женька не сразу поняла, что пропала раз и навсегда. Диагноз поставила Лика: «Да ты, подруга, влюбилась!» Ха! Влюбилась она в Димку, а Юрка просто взял и занял все ее жизненное пространство. Одним  лишь взглядом он умудрился что-то с ней сделать, и от того, что он с ней сделал, Женьке хотелось умереть или кричать от радости. Она физически не хотела принимать новорожденное чувство, словно знала, что только оно способно причинить ей самую сильную боль и способно сделать ее самой счастливой на свете. А может, уже тогда на электрической ниточке Женька прочитала свою судьбу и догадалась, что больше будет боли? Может, изнуряющее слово «разлука» она разглядела в огненных письменах? Женька не принимала страдания и не желала называть свое чувство «любовью».

Юрка по-прежнему оставался для нее мистером Икс. Она пыталась хоть что-то узнать о нем, и Лика оказалась бесценным источником информации, так как  с Юркой подруга училась давно и даже ходила в один садик. То, что Женька узнавала, еще сильнее подогревало ее интерес. Во-первых, Юра был спортсменом, играл в футбол на том самом стадионе, что находился у леса на краю Женькиного микрорайона. Во-вторых, он был музыкантом и входил в состав школьного ВИА. В-третьих, он хорошо учился и собирался в физико-математический класс. Для Женьки, которая не занималась спортом и в спортзале появлялась только на скамейке для освобожденных от физкультуры, славилась отсутствием музыкального слуха и врожденным отвращением к точным наукам, Юрка являлся почти идеалом. До идеала он не дотягивал, потому что не попадал под Женькин эталон красоты. Но на красоту ей было наплевать, поскольку каким-то шестым чувством она угадала в парне мужскую силу, надежность и прямоту, каких никогда не находила в своем отце, единственном мужчине, которого девушка любила и с которым умела ладить.

А экзамены подходили к концу, и выпускная вечеринка в Диск-кафе неотвратимо приближалась. Все реальнее становился тот момент, когда класс распадется на отдельные частички. Внутреннее напряжение в Женьке усиливалось. Боль росла. Она воевала сама с собой и совсем перестала спать. Вернее, она проваливалась в сон и тут же просыпалась, проваливалась и просыпалась. В один из таких провалов девушка отчетливо увидела миг, когда она едва не шагнула со скалы, услышала голос, что остановил ее, а дальше был Юрка и вспышка яркого света. От этой вспышки Женька проснулась. Сердце бешено колотилось где-то у самого горла, а вот сознание стало ясным и спокойным. Она поняла, что какие-то высшие силы, может быть, сам Господь Бог, дали  ей жизнь, чтобы она, Женька, научилась любить и познала боль ради небесного света. В эту ночь девочка, бывшая пионерка и дитя коммунистической эпохи, приняла в свое сердце веру в Бога, сразу, безоговорочно, безусловно, приняла и любовь, дарованную ей небесами. Тихая музыка, однажды зазвучавшая в ней, разразилась многоголосым оркестром. Мир открылся сочетанием множества красок. Женька увидела каждую былинку, каждую песчинку, каждую мелочь, и эта мелочь обрела смысл. Счастье клокотало в ней и било ключом. Она не могла оставлять его только себе. Женька хотела осчастливить всех и, прежде всего Юрку. О своей любви она сообщила ему в смелой записке, которую Лика вручила парню за день до выпускной вечеринки. Неистовая, самоуверенная Женька надеялась, что Юра хотя бы предложит ей дружбу, поскольку она считала себя интересным человеком. Девушка настолько утратила страх и осторожность, что даже не осознавала, в какую ловушку она себя загнала несчастной запиской и предшествовавшей ей эпиграммой на Димку. Действительно, не рой яму другому… Юрка принял ее послание за очередной розыгрыш, и о записке узнали его друзья. Среди них был и Димка. Вот уж, он, наверное, позлорадствовал.

Войдя в зал кафе и увидев обращенные к ней лица парней, Женька сразу поняла, что произошло, она ведь была умная девочка. Похоже, о ее признании знали все и ждали, как она себя поведет. Удивительно, но это Женьку не обидело, не обожгло, ей даже не стало стыдно, ни капельки. Ей нечего было стыдиться, потому что от Юрки она ничего не хотела. Достаточно того, что он просто есть на свете так же,  как есть Бог, есть Солнце, есть Природа. И Женька не пыталась прятать свои чувства. Весь вечер, чтобы она ни делала: отплясывала ли среди друзей, а плясать Женька умела, сидела ли за столом, она не сводила с Юрки лучистых, широко распахнутых глаз. Ох, и неуютно было парню под таким взглядом! Неуютно вдвойне, потому что стало слишком очевидным, что записка предназначалась ему одному. Он пытался спрятаться от Женькиных глаз, но девушка была беспощадна в своем неистовом счастье. Лика несколько раз пыталась ее одернуть, но бесполезно. Наконец  она вытащила Женьку в коридор и устроила выговор:
–  Ты что, ненормальная? Совсем с ума сошла? На тебя же все смотрят! – тормошила Лика подругу.
–  Пусть смотрят, – отвечала Женька.
– Нельзя так откровенно выставлять душу напоказ!
– Почему нельзя, Лика?
– Потому что плюнуть туда могут, вот почему!
– Пусть плюют, от этого моя душа грязнее не станет!
– Ой, Женька, дура ты, блаженная! – махнула рукой Лика и вернулась в зал.
Конечно, Лика была права. В своей безмерной открытости и упоении счастьем Женька стала совсем беззащитной. Только, может, в день, когда она поверила в Бога, в небе загорелась ее звезда удачи или Ангел–Хранитель распростер над ней белые крылья, и Женьку никто не обидел. Ни в тот день, ни позднее, в течение двух лет, что они учились потом вместе. Затея с разделением на спецклассы в ее школе провалилась, и с большинством друзей она снова встретилась первого сентября.

Что сделала Женька с мальчишками своего класса? Чем покорила их сердца? Для нее самой это оставалось загадкой. Почему ни разу не услышала она грубого слова в свой адрес? Почему никто не пытался ранить ее насмешкой или больно задеть? Может, мальчишки тоже увидели в Женьке блаженную, а блаженных обижать – великий грех.

Однако Женька ничего о будущем не знала. Она, как в пропасть, ухнула в разлуку первого любовного лета. Юрка так и не подошел к ней, и ничего ей не сказал. Вместе с друзьями он исчез незаметно из кафе, и два месяца Женька его не видела. Ее душа превратилась в огненный смерч, который ломал ее, корежил и сжигал изнутри. Девушка ни минуты не могла усидеть на месте, ей нужно было выпустить дикую энергию, сидевшую внутри нее. Она взяла на себя все заботы по дому: стирку, уборку, кухню. На дачном участке она работала теперь наравне с родителями. Прополка, поливка, стройка, – ничто ее теперь не пугало. Бывало, отец с матерью сядут на крылечке под вечер, а Женька дергает и дергает проклятые сорняки. Ей казалось, что если она остановится, тоска сожрет ее. Разве можно жить на свете, если она не видит своего Юрку, Юрочку, его синих глаз и белозубой улыбки. Жить просто так невыносимо!

А иногда огненный смерч утихал. Женька убегала в лес, падала на траву, долго-долго лежала, раскинувшись на земле, и смотрела в небо, синее-синее, как Юркины глаза. Она постепенно переставала ощущать свое тело, сливалась с землей, трава прорастала сквозь нее, а сама Женька уплывала куда-то, цепляясь за колючие лапы сосен и огибая искривленные стволы берез. В этот миг она соединялась с необъятной вселенной.

Женька стала остро реагировать даже на мелкие ссоры родителей. Как может любящий человек обижать любимого? Как может ранить его? Ведь любовь – это нежный цветок с прозрачными лепестками и пушистым стебельком. Каждое грубое слово так и брызжет кислотой. А разве можно поливать кислотою цветы? Женька боготворила теперь и мать, и отца за то, что они дали ей жизнь, они – ее истоки, ее начало. Не будь их, Женька не могла бы полюбить и испытать те чувства, что переполняют ее сейчас. Однажды она по привычке огрызнулась маме и вдруг ощутила, словно она сама себя ударила тонким жгутом. Мама очень удивилась, когда дочь прибежала просить прощения, но постепенно привыкла слышать от дочки «мамка, мамочка, мамулечка». Ее радовало превращение медлительной, вальяжной, мечтательной девочки в живое, постоянно движущееся существо.

То ли разлука, то ли слишком ярко разгоревшийся душевный огонь истощили силы девушки, и она снова оказалась в больнице, в последний раз в детском отделении. Женька знала здесь многих врачей, медсестер и больных. Медсестры даже с радостью встретили ее. Еще бы, из Женьки получилась неплохая сиделка. Ее можно было оставить в процедурном кабинете следить за больными детьми и менять пробирки во время зондирования, или попросить понаблюдать за малышом под капельницей. Поскольку Женька была достаточно взрослой, ее отправляли с ребятишками на рентген, к стоматологу или на физиопроцедуры. Женька привыкла к вечным: «Мамочка, наденьте фартук» или «Мамочка, держите вашего ребенка». Почему-то рентгеновских медсестер и физиотерапевтов не смущало, что дети у мамочки часто меняются. Вот и нынче Женька ходила по отделению, увешанная детворой.

Ее желудок перенес жуткое испытание, когда одна из малышек отказалась зондироваться без нее, и девушке пришлось держать на руках ребенка, судорожно глотающего зонд. Малышка плакала, сопротивлялась, и молоденькая сестричка накричала на нее. Женька рассердилась и заявила медсестре, что та не имеет права орать на ребенка, если сама никогда не глотала резиновый шланг и не знает, как это противно. Медсестра смутилась, позволила Женьке успокоить девочку. Та все-таки проглотила зонд, мертвой хваткой вцепившись в Женькину руку, и не отпускала ее в течение всей процедуры. Голодная девушка просидела около трех часов с чужой малышкой, которая с тех пор от нее не отходила, называла только «Женечкой» и однажды в приемном отделении, где проходили свидания с родителями, в присутствии собственной матери бросилась к ней на шею с криком «Мама!». Женьке было неудобно, но приятно.

Пройдя испытание чужим зондированием, девушка перестала бояться неприятных и естественных человеческих рефлексов. Не боялась она и крови. Знала, что такое боль. Выписываясь из больницы, Женька подумала, а не стать ли ей врачом, но вскоре узнала, что маленький голубоглазый мальчик из ее палаты, болевший лейкозом, умер. Ледяная игла вонзилась в Женькину грудь. Нет, врачом она не станет никогда! Она никогда не сможет смириться со смертью человека, не сможет разбирать по деталям его тело, лишенное души. Женька любила свет чужих глаз, тепло прикосновений. Смерть гасила свет и отбирала тепло. Победить и понять смерть невозможно. Идти рядом с нею – больно. От боли нужно либо закрыться железной броней, либо разодрать душу в кровь. Ни то, ни другое Женька делать не хотела, поэтому в учебно-профессиональном комплексе, где было обязательным обучение старшеклассников, она выбрала педкласс. Уж с детьми-то девушка обращаться умела, и, хотя первая ее воспитанница –  младшая сестра так и не стала прилежной ученицей, Женька верила в свой педагогический талант. Ее поразила способность больничных детей любить безусловно и цепляться за нее в самые сложные минуты. Общение с ними ослабило испепеляющий огонь разлуки, а с началом учебного года внутренний Женькин оркестр вновь разразился бравурными маршами и головокружительными вальсами.

Если бы Женька до сих пор не любила Юрку, другие ее заставили бы влюбиться теперь. Сначала Юрка разбил сердце классной руководительницы, когда с напарником так отдраил кабинет, как это не сделала ни одна девчонка. Затем Юрка покорил одноклассниц тем, что на общешкольных генеральных уборках терпеливо таскал за ними ведра с водой, а уж тряпкой орудовал – любо-дорого посмотреть. На классные дискотеки он приходил первым, помогал убрать парты, вытаскивал из кладовки школьного ансамбля аппаратуру и устанавливал ее в кабинете. Весь вечер парень играл роль ди-джея и хорошо танцевал. Уходил с дискотек он последним, убрав аппаратуру и расставив парты по местам. Если Юрка обещал что-то сделать, то делал обязательно. Если говорил «нет», то никакими силами его нельзя было уломать. Когда Женька  обратила внимание на Юркины учебники, ей стало стыдно. У парня все книги и тетради – в одинаковых обложечках, одна к другой. Лохмотья на Женькиных учебниках трудно было назвать обложками. Пришлось девице привести в порядок школьную амуницию.

В педклассе Женька близко сошлась со своей одноклассницей Лидой. Лида была девушкой интересной во всех отношениях. Рядом с ней Женька казалась Дюймовочкой. Высокая, под метр восемьдесят, круглолицая, дородная, Лида не походила на супермодель, но, обладая неуемной энергией и открытым характером, была очень симпатичной. Все одноклассницы из педкласса собрались вокруг Лиды и Женьки. Лида выдвигала творческие идеи, заводила остальных, а уж реализовывать идеи и доводить дело до конца приходилось Женьке. Ей удавалось быстро пресечь девичьи «не могу, не хочу и не буду», прерывать ссоры и перепалки, да к тому же находить нужные слова, чтобы заставить других работать. В итоге лавры победительницы доставались Женьке, и первая ею восхищалась Лида, озаренная новой идеей. Двух девчонок связывали чисто деловые отношения, хотя Лида обрушивала на свою подругу-коллегу море восторгов и восхищения Юркой. Лида, похоже, не могла говорить ни о ком другом. Юра, Юрочка, Юрка. Девушку смущал только рост. Юра был на пару сантиметров ниже Женьки, которая так и не выросла с пятого класса, и Лидины метр восемьдесят не гарантировали, что другие равнодушно отнесутся к столь разительной разнице в росте. Женька поняла, что Лида влюблена и очень страдает, потому что стыдится и стесняется себя. Лида с Юрой знали друг друга с детского сада, вместе учились в школе, им было легко общаться. Они просто дружили. У Женьки не осталось общего прошлого ни с кем из одноклассников. Она сменила на своем веку четыре школы. Иногда девушка даже завидовала тем, кто всю жизнь прожил на одном месте и знал людей, которые его окружают. Завидовала она и Лиде, хотя догадывалась, что у нее есть важное преимущество над соперницей: Женька себя не стеснялась, не стеснялась своей любви и не собиралась  ее прятать.

Восторженные серые глаза неустанно держали Юрку под оптическим прицелом. Парень сначала нервничал и смущался, потом привык и стал специально привлекать Женькино внимание. Порою они, как два полюса, зависали на оси взгляда, и остальная вселенная вращалась вокруг них. Но Женька бесилась от отчаянья, потому что и расстояние между ними было, как между двумя полюсами. Их неумолимо притягивала и отталкивала какая-то неведомая сила. Женька искусно опутывала парня любовными признаниями на глазах у всего класса, хотя неизвестно, понимал ли это Юрка. На уроках литературы девушка постоянно стояла у доски, пересказывая повести и романы, намеренно выбирая самые откровенные сцены душевных мук и любовных терзаний. Словами других людей Женька говорила лишь об одном: о Любви, что жила в ней самой.
Не оставляла она своих преследований и вне класса. Вместе с Ликой она теперь каждый день дефилировала через стадион в лес и из леса на стадион. Вскоре подруги выучили расписание Юркиных тренировок и усаживались на трибунах задолго до начала действия, болтая о своем, о девичьем, или невинно шастали туда-сюда, туда-сюда, словно раскачивали маятник.
Мама в первый момент испугалась ежедневных Женькиных прогулок допоздна, но очевидных причин для беспокойства не было. Дочь делала уроки и выполняла домашние обязанности с невероятной скоростью и завидным постоянством. И все же материнское сердце ныло, когда дочь, крикнув: «Я вернусь после девяти, мамулечка!», хлопала дверью.

Осенние деньки становились короче. На исходе был октябрь, когда подружки познакомились на стадионе с довольно разухабистой компанией. Женька ни за что бы не стала знакомиться с этими «бравыми ребятами», но один парень очень понравился Лике, и Женька не могла бросить подругу. «Бравые ребята» собирались на трибунах стадиона, чтобы выпить пива или чего-нибудь покрепче, чтобы повеселиться. Веселье заключалось в разламывании стадионных скамеек и переворачивании футбольных ворот. Можно было еще разбить пару стекол в раздевалке, для особого шика. Ликин парень к тому же сносно играл на гитаре, распевая модные песни Цоя и «Ласкового мая». Женьку коробило от разговоров «бравых ребят», в которых мысли четко и недвусмысленно выражались отборным русским матом. Даже ради Лики она уже была не способна оставаться в компании, где ей одиноко и неуютно, хотя и нечестно оставлять подругу. Вода в Женькином котле закипала. Она знала, что нужно выбирать: либо Лика и бравые ребята, либо она сама. И Женька решилась пояснить для себя две вещи сразу. Для этого она выбрала день Юркиных тренировок.


Прожектора над футбольным полем погасли. Игроки потянулись в раздевалку. «Бравые ребята» перебрались под фонари у входа на стадион. Кто-то из них отпустил похабную шуточку в Женькин адрес, а та, обычно молчавшая, словно не заметила, в этот раз ответила ему едко и зло. Ребята одобряюще заржали, и тогда Женька накинулась на остальных. Она высказала все, что о них думает, и при этом умудрилась столкнуть и перессорить их между собой. Когда страсти накалились до предела, девчонка сказала: «Вы как хотите, а я пошла домой». Ей пожелали «счастливого пути» на истинно русском языке и посоветовали не возвращаться.
В воротах стадиона Женька увидела Юрку:
– Привет, Юр. Ты домой?
– Домой.
– Я с тобой пойду, можно?
– Иди, пожалуйста, – буркнул себе под нос Юрка. – С друзьями что ли поссорилась?
– С какими друзьями, – не сразу сообразила Женька, уже перестроившись на лирический лад: вечер, темно, рядом идет Он. – А, эти-то. Ну, если они друзья, тогда я балерина.
– Хмм, - ответил Юрка.
Женька еще попыталась сказать несколько фраз, но в ответ слышала лишь Юркино хмыканье. Почему-то все заготовленные слова вылетели из головы, во рту пересохло, а в горле застрял комок, который девчонка никак не могла проглотить. Она замолчала. Юрка тоже молчал, то и дело нервно сплевывал себе под ноги и вышагивал с такой скоростью, что Женька едва за ним поспевала. Напряжение росло. Ребята подошли к дороге, разделявшей микрорайон на две части. Дальше Женьке нужно было идти в одну сторону, а Юрке в – другую.
– Мне туда, – кивнула Женька головой направо.
– А мне туда, – махнул парень рукой налево.
– Тогда пока, что ли?
– Угу.
Юркино «угу» окончательно сломило Женьку. Она повернулась к парню спиной и стремительно пошла в свою сторону, а когда почувствовала, что он ее уже не видит, Женька побежала. Ее переполняла злость на себя, затеявшую ссору с «бравыми ребятами». На себя, потерявшую дар речи. На себя и на Юрку за его хмыканье и за то, что он даже не проводил ее.

Женька решила, что парень не стоит ее любви, а сама она, вообще, ничего не стоит. Нужно начать новую жизнь и перестать преследовать Юрку. Все! Хватит! Надоело!

Новую жизнь девушка начала с того, что обрезала волосы, и пришлось несколько дней спать в косынке с мокрой головой, чтобы прическа обрела приличный вид, а не стояла дыбом, как шапка одуванчика. Она продолжала обмениваться с Юркой горячими взглядами в классе, но на стадионе больше не появлялась. Обрезать волосы оказалось легко, а ниточка взглядов никак не обрывалась.

У Женьки появилось море свободного времени, и его некуда было девать. И себя девать было некуда. Пустота. Пустота. Пустота. Лика бросила ее ради «бравых ребят», и Женька ее понимала: любовь дороже подруги, тут уж не поспоришь. Она чувствовала, как затягивает ее воронка одиночества. Ни школа, ни домашние дела не спасали от тоски. И книги не помогали. В книгах у героев все истории когда-нибудь заканчивались, а Женькина тянулась и тянулась,  не обретая логической определенности. И телевизор больше не был лекарством. Казалось, что страна сейчас страдает нудизмом или сексуально одержима. На экране мелькали обнаженные тела и постельные сцены. Фильм  без этого был не фильм. В крайнем случае, вместо обнаженки появлялись проститутки. «Ночные бабочки», усевшись в удобных креслах телестудий, вещали об опасности своей нелегкой профессии или с гордостью сообщали, как они дошли до жизни такой. Женька совсем перестала смотреть телевизор. Осталось одно испытанное средство – театр.

В студии пожурили и приняли блудную дочь. Женьке вернули ее роли и костюмы. Она снова поднялась на сцену. И сразу стало очевидным, что в студии появилась новая звезда. На сцене Женька сжигала накопившуюся в ней энергию, репетировала так, что искры от нее летели. К тому же сказались девять месяцев ежедневных тренировок, и она научилась контролировать в речи злосчастную букву «р». Ей снова целовали ручки, а за спиной шипели: «Тоже мне талант». А Женьке было скучно. Как фальшивы и неестественны заученные и миллион раз повторенные слова! Как утрированы жесты! Вон на сцене целуются влюбленные и готовы жизнь отдать друг за друга, а за сценой грызутся, как кошка с собакой. Он опять развернул ее в объятьях не той стороной, и зал не увидел, как по правой щеке бежала трогательная слезинка. «Тьфу ты, ешкин кот, - комментировала про себя Женька. – Что, из левого глаза слезу выдавить не могла?» Пусто и холодно было девчонке в студии. Даже свет рампы, от которого бежал грим, не согревал душу и не заставлял сверкать ярче серые огромные глаза.
Из очередной командировки мужчина-режиссер привез современную, социально значимую пьесу о трагической судьбе проститутки, оставившей профессию ради любви. Роль прочили себе общепризнанные студийные примы, а ее, к всеобщему удивлению, предложили Женьке. «Женя, мы считаем, что эта роль именно для тебя, –  сказала женщина-режиссер, – но поскольку в студию ты вернулась недавно, можем ли мы на тебя рассчитывать?» Произнеси она подобные слова полгода назад, Женька бы визжала от счастья и отплясывала чечетку на режиссерском столе, а теперь ей было абсолютно все равно. Даже больше – неинтересно. Еще больше – бессмысленно. Девушка сказала «нет» и ушла из студии, в этот раз – навсегда.

   
Женька увязла в своей бесперспективной любви. Методы, поразительно действующие на других, оставляли Юрку равнодушным. Она не раз ловила восхищенные взгляды ребят, и уж точно кое-кто был в нее влюблен, но Женька не нуждалась ни в ком, даже в себе самой, если Юрка ее не любил. А может, любил? Почему он подолгу не отпускал ее глаз, водил на прозрачном поводке? Женька утопала в безнадеге. Круг спасения ей кинула все та же учительница литературы. Светлана Ивановна затеяла в классе постановку спектакля по рассказам Шукшина и усадила Женьку за сценарий. Когда сценарий был готов, девушка вновь обрела силу и власть над одноклассниками. И Юрке тоже пришлось ей подчиняться, раз за разом повторяя одну и ту же сцену, пока Женька не добивалась нужного ей эффекта.  Вместе со Светланой Ивановной она снова командовала парадом.

Одинокая и разочарованная Лика вернулась к подруге после того, как с наступлением холодов «бравые ребята» перебрались в подвалы соседнего микрорайона и развлечения ради стали бить стекла соседских общаг. Вместе с подвальной грязью, крысами и алкогольными парами испарилась Ликина любовь, а оплакать ее можно только с близкой подругой. Женька милостиво спрятала несчастную под крылышко. В безнадеге вдвоем легче.

… Поезд снова подходил к большой станции. В штабном вагоне поймали местное радио,  и голоса дикторов ворвались в купе. Женька проголодалась. За время стоянки она сбегала к титану, заварила кудрявую лапшу быстрого приготовления и душистый чай из пакетика. Снова пролетело двадцать минут. Девушка успела поесть в ожидании попутчиков, может, будет с кем отвлечься и поболтать. Поезд тронулся, а купе по-прежнему пустовало. Женька размешивала сахар в стакане с чаем, смотрела, как кружится вода, и ниточка от пакетика с заваркой обматывается вокруг ложки, когда из-под потолка полились звуки вальса. Сладко защемило в груди. Вальс. По крайней мере, об этом приятно вспомнить.

… В конце января шефы – завод электроприборов предложил десятиклассникам провести выходные на заводской базе отдыха «Электроник». Женькин класс с радостью согласился. Поехали они на базу с общим заездом, целый день развлекались вместе с другими отдыхающими: катались на лыжах, парились в бане, играли в теннис и бильярд, потихоньку от классной выпивали в палатах корпуса и резались в карты. Ближе к вечеру ребята разбрелись по своим комнатам в предвкушении дискотеки. Девчонки прихорашивались и нервничали. Чем занимались парни, Женька не знала, зато она знала, что у нее замечательный класс, где мальчишек больше, чем девчонок, и все девчонки немного влюблены в своих ребят. Вот и сейчас они охают и вздыхают, обмениваясь тушью и помадами, отбирая друг у друга единственную Ликину плойку и завистливо зыркая на подружек в красивых спортивных костюмах. Эх, жаль, тут не наденешь мини-юбку или декольте! Холодно! Остается только боевая раскраска и спортивный костюм. Женьке нравились ее облегающие красные трико и свитер с черными вставками. Красный цвет шел к ее смуглой коже и темным волосам, перехваченным черной тесемкой. Краситься она не хотела, лишь махнула пару раз кисточкой с тушью по ресницам и наложила блеск на губы, чтоб не сохли и не обветрились. «Везет тебе, Женька, – сказала Лика, отрываясь от зеркала. – Ни плойка тебе не нужна, ни румяна». «Может, и правда, везет», –  тряхнула Женька кудрявой головой.
К девяти часам ребята потянулись в клуб. Туда же стекались отдыхающие: большей частью рабочие с семьями и люди среднего возраста. Привезенная в клуб дискотека, очевидно, была рассчитана на них. Конечно, под «Не валяй дурака, Америка», «Эскадрон» и «Музыка нас связала» отплясывали все, под Николаевского «Котенка» даже изобразили медленный танец, но когда за быстрыми мелодиями последовали танго и фокстрот, молодежь прижалась к стене. За фокстротом включили зажигательный рок-н-ролл. Девчонки и парни оживились, потеснили взрослых, но после рок-н-ролла объявили вальс. Женька любила вальс и умела его танцевать. Перед Новым годом и подружки из педкласса научились делать это, но мальчишки…Тут Женька вспомнила, как Лида говорила однажды, будто Юрка занимался в детстве танцами. Она отыскала парня глазами. Он только что вошел в зал и стоял рядом с группой ребят, еще не успев снять телогрейку. Лика была уже ни в силах удержаться на месте под звуки чарующей музыки и тянула подружку за рукав: «Женя-а-а, пойдем танцевать». А Женька вдруг выдернула у нее рукав и пошла прямо к ребятам. Она тронула Юрку за плечо, заставив обернуться и сказала, глядя ему прямо в глаза: «Юра, я тебя приглашаю на вальс». Парень вспыхнул, снял телогрейку, бросил ее друзьям, взял Женьку за руку и повел в центр зала, в гущу танцующих пар. Свободной рукой он обнял девушку за талию, та опустила ему на плечо свою, и они заскользили в такт музыке.
Женька впервые видела Юрку так близко, чувствовала тепло его руки, и то, как уверенно он ведет ее в танце, и едва уловимый запах его гладкой, чистой кожи. На поворотах волосы девушки взлетали и касались Юркиной щеки, но лица своего он не отворачивал и кружил ее, кружил, кружил. Женьке казалось, что время остановилось, и она растаяла во вселенском восторге.
В начале танца они сталкивались с другими парами, но постепенно пространство вокруг них становилось все больше: люди уставали, покидали площадку. В центре зала остались две пары. « У тебя голова не кружится?» – спросил Юрка. «Нет», –  улыбнулась Женька. У нее просто не было сейчас головы. Вторая пара остановилась, отошла в сторону, а музыка не прекращалась. «Ты не устала?» – «Нет», – девушка покачала головой. И тогда Юрка повел ее по большому кругу. Женька только в этот момент заметила, что стены клуба отделаны стальными плитками, и в них отражаются огни светомузыки. Точно такие же огни метались в Женькиной душе. Наконец музыка стихла. В темноте раздались аплодисменты. Юрка отвел партнершу к Лике, забрал у ребят телогрейку и быстро вышел из зала. Женька осталась одна.

 Она прислонилась к стене, у нее подкашивались ноги, а внезапно появившаяся голова закружилась. Возбужденная Лика тормошила подругу:
– Молодец, Женька! Как это ты сама его пригласила? Здорово у вас получилось! Только ты далеко держалась, надо поближе и грудью его, грудью!
Женька рассмеялась:
– Ничего, Лика, в следующий раз исправим.

Однако следующий раз не наступил. Юрка в зал не вернулся, а Женька, пустившись во все тяжкие, так лихо отплясывала, что у нее разболелись колени.

Вернувшись с турбазы, девушка слегла с температурой под сорок, видно, простыла, пробегая в распахнутом полушубке от клуба к домику. Колени распухли, как два воздушных шара, и ужасно болели. Но даже метаясь в бреду и меняя компрессы, она слышала вальс, видела Юркино лицо и писала стихи, а мама с тревогой заглядывала в лихорадочно блестящие глаза дочери.

Женька появилась в классе как раз в канун Восьмого марта, когда мальчишки приглашали девочек на праздничный вечер и требовали обязательного присутствия, обещая сюрприз. Как назло, в этот вечер сработала старая Женькина привычка забегать вперед, и она явилась первой из девочек. Ребята в дверях забрали у нее пальто и отправили проветриться. Девушка сделала несколько кругов по школе, поболтала со знакомыми по параллели, а когда вернулась, дверь в класс уже была открыта, и на пороге ждали мальчишки с букетами крохотных тюльпанов. Женька шла не одна, а с одноклассницами. Каждой из них вручили по букету, и только Женька осталась с пустыми руками. Она вошла в кабинет. К ней сразу подскочила Лика, взахлеб рассказывая, как ее сейчас поздравлял Гриша, один из трех неразлучных Юркиных друзей, которых подружки между собой называли Д;Артаньяном и тремя мушкетерами. Женька слушала Лику, оглядываясь по сторонам и натянуто улыбаясь. Она уже поняла, что парни разделили между собой, кто какую девочку поздравляет. В дверях торчал дежурный, который, едва назначенная особа появлялась в коридоре, выкрикивал, например: «Коля, твоя идет!» Коля хватал букет из ведра, полного тюльпанов, и устремлялся навстречу входящей. Интересно, почему никто к ней не поспешил? Неужели она такая незаметная?
На пустые Женькины руки случайно обратил внимание Гриша:
– Жень, ты куда свои цветы дела?
– Никуда, а должна была?
Гришка смекнул, что дело неладно, и крикнул друзьям:
– Ребята, непорядок! Кто Женю забыл поздравить? – при этом он незаметно толкал локтем в бок Юрку, склонившегося над своей аппаратурой. Юрка только отмахнулся от друга.
 
– Кому доверили поздравить Женю, отзовись! – гаркнул Гришка в ухо другу.
Юрка вздрогнул, резко обернулся, увидел устремленные на него глаза, смутился: «А я что, не поздравил?» Девушка молча развела руками. Парень вытащил из ведра первый попавшийся букет и протянул его Женьке: «Поздравляю!» «Спасибо», - усмехнулась в ответ та и прижала цветы к груди. Дежурный у двери выкрикнул: «Лида идет! Чья Лида?» Юрка снова вытащил из ведра букет и направился к двери. Он расцеловал в обе щеки смеющуюся Лиду и вручил ей тюльпаны. Женьке захотелось провалиться на месте.

Когда собрались все девочки, началось чаепитие, а потом дискотека. Танцевать Женька еще не могла, колени давали о себе знать. Настроение окончательно испортилось, и девушка незаметно выскользнула из кабинета. Она бережно спрятала под шубу цветы, чтобы донести, не заморозив, до дома, сразу поставила их в воду. У одноклассниц тюльпаны стояли около двух недель, и лишь три аленьких цветочка недолго радовали Женьку. Они осыпались на следующий день. Цветы, подаренные не от сердца, не стоят. Значит, Юра ее не любил, но память о вальсе давала надежду, и поэзия не покидала ее.

Однажды Женька осмелилась показать свои стихотворения Светлане Ивановне. Учительнице девичьи творения понравились. Более того, она узнала, что ОблОНО в марте-апреле собирается проводить конкурс «Юные поэты Сибири», и предложила Женьке принять в нем участие. Девушка стеснялась, но Светлана Ивановна настояла на своем, и Женька отправила заявку на участие в конкурсе. Вместе с учительницей она выбрала и напечатала самые удачные на их взгляд стихотворения, однако перед городским туром девушка тяжело загрипповала и оказалась в постели. В ночных кошмарах, когда поднималась температура, Женька говорила только в рифму. Наутро мама позвонила учительнице и сказала, что дочь не сможет выступить на конкурсе. «Девочка не должна упускать свой шанс, –  ответила Светлана Ивановна. – Я пойду вместо нее. Это конкурс поэтов, а не чтецов. Пусть решает жюри!» То ли стихотворения действительно были хороши, то ли Светлана Ивановна их замечательно прочитала, но Женька попала в число трех городских участников, прошедших в областной финальный тур.

Солнечным апрельским деньком юных школьников, желающих оседлать Парнас, собрали в Доме писателей. Жюри на этот раз состояло не из работников народного образования, а из маститых городских поэтов, широко известных в узких кругах. На открытие пригласили областное телевидение, и Женькино лицо крупным планом мелькнуло в вечернем выпуске местных новостей. Проводили конкурс два дня. В первый день на отдельных заседаниях устроили мастер-класс, где слушали и анализировали стихотворения конкурсантов, во второй – подводили итоги. Женька не могла забыть, как несколько холеных, вальяжных, самодовольных мужиков, сложив руки пирамидкой и покручивая большими пальцами, препарировали детские произведения. И девочка в этот миг почти преклонялась перед ними, ведь это были состоявшиеся, взрослые поэты. Как они чувствовали рифму и ритм! Как изящно сыпали цитатами из своих стихов и творений знаменитостей! Женька верила в справедливость их критики, жестокой и лощеной. На конкурсе она познакомилась с двумя девушками и парнем, талантливыми и общительными ребятами. В сравнении с их легкостью слога, глубиной мысли и безупречностью рифмы Женькины стихи казались детским лепетом. Но разве можно сравнивать стихи? Ребята писали о любви, о судьбе страны, разваливающейся, бесхозной, безыдейной. Женька выбрала для конкурса другие темы. В ее стихотворении «Гарнизон» застыли детские впечатления, в «Афганском сне» она рассказала об эшелоне солдат, которых отправляют в Афганистан, но они об этом еще не знают, а в «Дожде» нарисовала дождь. Во время анализа ее стихам досталось больше всего. Их разобрали по косточкам, растащили по словечкам, и каждое слово то ли обсмеяли, то ли расстреляли. А в целом отметили, что, хотя девушка и страдает популизмом, –  взять ту же афганскую тематику, поэтические задатки есть и писать надо. «Дождь» взяли в общеконкурсную подборку для публикации в областной газете. «Дождь» даже хвалили. Женька вернулась домой потерянная и воодушевленная.

Во второй день объявили итоги. В Женькиной возрастной группе победителями стали те  самые трое талантливых ребят. Девушка аплодировала им, искренне восхищалась ими. Потом всем участникам вручали памятные дипломы и о каждом говорили что-то доброе. А Женьку забыли. Ее имя выпало из числа участников. Ей не выписали диплом. О ней не сказали ни слова. Словно не ее стихотворения убивали так остроумно, словно не ее лицо мелькнуло вчера в новостях, и не она сидит сейчас в актовом зале Дома писателя. О Женьке вспомнила лишь инспектор РОНО, сопровождавшая ребят на конкурс. Она-то и сказала организаторам, что еще одной участнице не вручили памятный диплом. «Неужели? – удивились члены жюри. – Конечно, мы исправим ошибку, но заполненных бланков больше нет. Мы потом отправим вам диплом в школу».

Женька еле дотерпела до дома, а едва переступила порог, слезы хлынули из глаз. Она никогда так не плакала. Тихо-тихо. Без всхлипываний и соплей. Только громадные, горячие, соленые слезы бежали и бежали по щекам. И Женька не могла их остановить. Мама не сразу поняла, почему дочь сжалась в комочек на кровати, а увидев слезы, стала допытываться:
– Не дали лауреатства?
– Нет.
– Из-за вчерашней критики?
– Нет.
– Тогда почему?
– Забыли. Обо мне просто забыли. Какая же я бездарная, если меня можно просто забыть!
Мама принялась успокаивать дочку:
– Ну, не вышла из тебя поэтесса. Ничего страшного! Ты главное учись, выбери себе обычную профессию… 
– Ничего ты не понимаешь, мама!

Женька плакала долго, слезы текли и текли. Все ее забывают. Человек-невидимка она, что ли? Потом она уснула и проспала целые сутки. Мама не будила ее.

В ближайшие выходные девушка собрала свои тетради, листочки, черновики и вместе с родителями отправилась на дачу. Женька развела костер на участке, где сжигали мусор. Когда мама увидела, что дочка бросает в огонь, она схватила ее за руку: «Не смей! Что ты делаешь? Если какие-то самодовольные ослы из зависти говорят, что у тебя нет таланта, ты не имеешь права ставить на себе крест!» Женька высвободила руку из маминых тисков: «Мама, это очень плохие стихи! Пусть они сгорят! А я никогда не поставлю на себе крест. Однажды я начну писать так, что меня не посмеют забыть! Захотят забыть, а не смогут!» Женька бросила в костер оставшиеся листки. Огонь радостно подхватил их, бумага скорчилась, съежилась и рассыпалась в черные лохмотья, а из-под них взметнулось новое, более сильное пламя от разгоревшихся веток и стружек.

Что было в таком добровольном акте самосожжения? Трагедия или игра в трагедию? Что сгорело на костре: стихотворения или сама Женька? Или в разобранных по частичкам стихах не осталось жизни, и девушка справляла тризну по погибшим? Женька не искала ответа на эти вопросы. Она завела чистую тетрадь, куда стала записывать новые стихи, другие, живые.

А репетиции Шукшинского спектакля продолжались. Премьера была назначена на 6 мая, как раз к Дню Победы. Школьный актовый зал быстро заполнялся. Администрация пригласила на спектакль ветеранов микрорайона, пришли родители, чтобы поддержать артистов, а также старшеклассники из разных параллелей. На авансцене появились две старушки, уселись на скамеечке и принялись сплетничать о деревенских новостях. Вспомнили они и чудика с микроскопом, и бухгалтера, что ходит к шустрой разведенке с дитем-музыкантом, посудачили о городской интеллигентке, спалившей сарай с навозом, похвалили мудрую бабенку, что ни в чем мужу не перечит, только и слышишь от нее: «Петя, Петя», видно, мужа сильно уважает. Под комментарии старушек оживали на сцене шукшинские герои, ссорились и мирились, влюблялись и разочаровывались, а зал вместе с ними смеялся и огорчался. Наконец старушки попрощались, и на сцене осталась одна из них. Эту роль Женька придумала для себя. Старушка, ведущая спектакль, завершала его монологом – рассказом Шукшина «Письмо».  Сгорбленная Женька шагнула на авансцену и заговорила: «Приснился мне нынче сон: молюсь, будто бы я богу, усердно молюсь, –  а пустому углу: иконы-то в углу нет. И вот молюсь я, а сама думаю: «Да где же у меня бог-то? Проснулась в страхе, до утра больше не заснула, обдумывала сон. Страшный сон. К чему?.. Не с дочерью ли чего?..» Старушкино повествование сопровождал гармонист в глубине сцены, и струился под грустную мелодию незатейливый рассказ. Гармонь затихла. Замолчала старушка. Женьке показалось, что она оглохла, такая тишина была в зале. Она стоит на сцене, а вокруг – тишина. Женька растерянно вглядывалась в лица  людей, сидящих перед нею. Она разглядела слезы на глазах у многих, увидела взметнувшиеся ладони, и только потом до нее докатился звук аплодисментов. Девушка впала в странное оцепенение. Ей не верилось, что она заставила зрительный зал плакать, что это она умудрилась сотворить такое с людьми. Ей не верилось, что даже когда подошли ветераны со словами благодарности, когда восторженная директриса пожала ей руку, когда Лика бросилась к ней на шею с криком: « Я так плакала! Так плакала! Хотя знала, что это ты, а никакая не старушка!» Неужели это она, Женька, а не какое-то властное, сильное, уверенное существо, на мгновение поселившееся в ней?

После спектакля Женька превратилась в ученицу номер один своей школы. Директриса вдруг полюбила ее и постоянно приглашала на школьные мероприятия и конференции выступать с приветственными речами. Почему бы ни выступить, если начальство просит? Женька ничего не имела против, хотя ее коробило от слащавого директорского «Женечка». Какая она «Женечка»? Она Евгения, Женя, для друзей – Женька! Ее стали узнавать на улице, с ней здоровались. Мелкая шпана обходила стороной: «Не лезь, это Женька из 10 Б!» Маленький человечек, сидевший внутри девушки радостно потирал ручки: она сделала, по крайней мере, один шаг, чтобы ее не забыли.

Прелесть и трагедия школьных спектаклей заключается в том, что они порою играются лишь раз и, едва родившись, умирают. Видевшие шукшинское представление до сих пор жалеют, что в то время видеокамеры были редкостью. Только память способна удержать и восстановить впечатление, оставшееся в душах его зрителей и участников.

Спектакль умер, а вокруг Женьки образовалось замкнутое пространство, и она с удивлением слышала: «Женя то, Женя это. Женя села. Женя встала. Женя сказала…» Юркины мушкетеры ее почти боготворили. Она научилась смеяться свободно и заливисто. «Женька – это та, что смеется в тридцать два зуба?» – говорил о ней Ликин брат.

Спектакль умер. Свободного времени стало, хоть отбавляй. Весна брала свое. Окрыленная успехом ее любовь набирала новые силы, надежда разрасталась в груди, и Женька с Ликой снова появились на стадионе, размеренно дефилируя туда-сюда во время Юркиных тренировок. А если тренировок не было, они просто гуляли.

Женька любила уйти на поляну за стадион, забраться на старую березу и разлечься в ее ответвлении. Лика усаживалась на другом изгибе ствола, и девчонки болтали обо всем на свете. Они обсуждали и сотворение мира, и существование Бога, и НЛО, информация о которых не исчезала со страниц газет, и Любовь, вообще, и предметы любви, в частности. С Женькиным предметом было все ясно. Ликино сердце, свободное в данный момент, размышляло, не склониться ли ей к Грише, или,  может, отыскать иной объект обожания.

На своих прогулках девчонки теперь часто сталкивались с Юркиными друзьями. «Мушкетеры» даже как-то предъявили им претензии: чего, мол, в нашем лесу разгуливаете. На что Женька задорно ответила:
– Может, у вас и справочка есть, что лес ваш? Там, наверное, написано, - тут она на мгновение замолчала и выпалила:
– Чьи на березках сережки?
То Дачко Игорешки!
    А на соснах чьи шишки?
    То Завгороднего Гришки!
– Ну, Женька ты даешь! Талант, – с уважением протянул Гришка.

С «бравыми ребятами» подружки на стадионе не встречались. Видно, те за зиму прижились в подвалах и на простор возвращаться не хотели. Зато девчонки познакомились с двумя парнями, что катались на скейтах по бетонной площадке перед стадионом и по дороге, круто спускавшейся в микрорайон. Джончик-большой и Джончик-маленький, в просторечии Женьки, сразу понравились подружкам. Выяснилось, что Джончик-большой, выше ростом и помладше, давно заприметил стройную, точеную Лику и неровно к ней дышал. Джончик-маленький заканчивал учебу в школе, занимался в ДОСАФ и мечтал стать летчиком. Женька быстро нашла с ним общий язык. Вот с кем можно поговорить о Чкалове и Покрышкине,  о Туполеве и Микояне, вспомнить дребезжащие  при полетах стекла гарнизонных домов и восхититься чужим стремлением в небо. Джончик-маленький был страстно влюблен в свою одноклассницу, встречался с ней, но никогда не осмеливался сказать ей о самом главном. Каждый раз Женька и Лика морально готовили его к решающему событию, но, возвращаясь со свидания, Джончик только вздыхал: «Нет, опять не сказал». Оба друга обожали фильм «Назад в будущее» и хотели ездить на скейте так же, как главный герой знаменитого фильма, поэтому каждый вечер они разъезжали перед стадионом, разучивая оригинальные трюки. Женька сначала боялась встать на скейт, но, попробовав однажды, уже отказывалась с него слазить. Если Лика могла лишь кокетливо, взявшись за ручку Джончика-большого, проехать по кругу на ровной площадке перед стадионом, то Женьке ровной площадки вскоре стало мало, и она принялась осваивать скоростной спуск в микрорайон. Девчонка пьянела от стремительного хода небольшой доски на колесах, от ветра, врезающегося в лицо, от риска упасть и от разбитых коленок. Попробуйте прокатиться десяток раз на скейте и ни разу не упасть! Конечно, Женька падала и ходила в синяках да ссадинах, как маленький ребенок. После очередного падения Джончик-маленький радостно отбирал у нее свой скейт, но, едва боль утихала, Женька начинала канючить: «Джончик, дай покататься…» Огромное удовольствие  девчонка получала, пролетая на полной скорости мимо Юрки или мимо Юркиных мушкетеров. К опьянению скоростью добавлялся иной восторг: «Вот я какая! Посмотрите на меня!» Из двух Джончиков, Женьки и Лики получилась занятная четверка: Лика и Джончик-большой влюблялись друг в друга, Женька и Джончик-маленький дружили просто так, преследуя каждый свой любовный объект.

Юркины друзья заволновались. Они теперь часто обступали подружек на переменах, допытываясь, с кем девчонки встречаются на стадионе.

– А вам какая разница? – смеялась Женька. – Вы нам не братья и не женихи, чтобы перед вами отчитываться.
– При чем тут это, – надувался обиженно Игорь. – Мы за тебя переживаем. Ты же наша, Женька. Вдруг тебя кто обидит.
– Ух, ты! Неужто меня защищать пойдете?
– А ты сомневаешься! Если надо, мы и морду набить можем.
–   Ой, ребята, только этого не надо. Вы за своими подругами следите, а я уж со своими друзьями сама разберусь.
Окруженная постоянными веселыми пер
епалками, Женька видела, как Юрка нервничает, краснеет, бледнеет, уходит из класса на переменах и подолгу торчит в коридоре. «Ревнует! Ревнует!» – хлопал в ладоши маленький человечек внутри у Женьки.

Май незаметно закончился, и вместе с ним закончился учебный год. Ребята вышли на практику в учебно-производственном комплексе, а потом ушли на каникулы. Женька работала вожатой на школьной площадке. С утра и до вечера на ней висели ребятишки. Детвора так и льнула к ней. Ласковые, послушные девочки не интересовали вожатую. В них все ясно и понятно. В мальчишках открывался новый мир. Они иначе играют, иначе ссорятся, иначе думают. Вот этот светловолосый крепыш, утверждающий, что у него папа –  тренер по лыжам, и он тоже будет заниматься лыжами, и выиграет много медалей, так напоминает ей Юрку. А этот чернявый с длиннющими ресницами, тонкий, звонкий, конечно станет девичьим сердцеедом, настоящий Димка. Или вон тот серьезный мужичок-боровичок, что всегда очень строго  следит за каждым движением вожатой, выполняет ее поручения и не спускает глаз с ее любимчиков, вылитый Гришка. Дети щедро отдавали Женьке свое обожание, свою беспричинную любовь, свои надежды и мечты, так щедро, что энергия снова заполнила девушку целиком и уже переполняла ее.
 
Женька представляла себе, будто она сидит внутри огромного шара из густой белой массы. Еще чуть-чуть, и шар лопнет, разлетевшись в разные стороны молочными брызгами, или, наоборот, сожмется и раздавит ее. И тогда она умрет от счастья, так ни с кем и не разделив его. Ей не хватало Юрки, пусть даже на расстоянии. Он один умел своим пронзительным взглядом, как трубочкой, вытягивать из Женьки энергию, совершенно опустошая ее. Но,  по крайней мере, в ней появлялось место, куда эту самую энергию можно было опять наливать. Девушка потихоньку сходила с ума, вертелась в постели по ночам и упрямо таращилась в темноту. В такую вот бессонную ночь она решилась повторить прошлогодний опыт, написав Юрке письмо. Она благодарила его за открытую ей радость и умение смеяться, за веру в Бога и многоцветие мира, в котором каждый человек идет по своей дороге. Она просила сказать «да» или «нет», потому что слишком трудно мечтать без надежды и бессмысленно сгорать. Женька сама отнесла письмо в Юркин почтовый ящик и стала ждать ответа. Юрка молчал.

   Летний стадион опустел без тренировок. Джончик-маленький окончил школу и уехал поступать в летное училище. Джончик-большой и Лика настолько были заняты друг другом, что Женька себя чувствовала третьей лишней. Она снова беспощадно сражалась с сорняками на огороде, варила варенья и помогала отцу на пилораме. Лето проходило очень быстро и очень медленно.

В начале августа, Женька с отцом, ночевавшие на даче, утром приехали домой. Отец сразу занял ванную, девушка, разбиравшая сумку с урожаем, включила телевизор. По первому каналу транслировали «Лебединое озеро». Женька переключила канал. Тоже «Лебединое озеро». Здесь что-то не то. Девушка прокрутила ручку каналов по кругу, но каналов-то было всего два, и на них одновременно порхали лебеди в белых пачках. Женька в недоумении отправилась на кухню и воткнула в розетку радио. Динамик разразился траурным маршем. Она узнала душераздирающий звук скрипки и внезапно увидела себя, маленькую девочку, сжавшуюся в комочек под дверью и завывающую в темном коридоре. Неужели?.. «Папа! Папа! – стучала Женька в дверь ванной. – Кто-то умер! Может, сам Горбачев!» Шум воды прекратился. «С чего ты взяла, дочка?!» – раздался за дверью встревоженный голос отца.- «А что могут еще означать «Лебединое озеро» по двум каналам и траурные марши по радио?»
Балет по телевизору сменился водевилем. Более странного сочетания придумать было невозможно. Женька с отцом еле дождались выпуска новостей по радио. Диктор говорил о временной недееспособности Президента Советского Союза М.С. Горбачева, отдыхающего на даче в Форосе, о создании органа государственного управления ГКЧП, о стихийных митингах и толпе, собравшейся возле Белого дома – здания Верховного Совета РСФСР, об объявлении чрезвычайного положения и вводе войск в столицу нашей родины – Москву. Танки в Москве? Женькины глаза расширились от ужаса. Это где-то уже было. В Чехословакии. В Венгрии. Теперь в Советском Союзе.

Отец быстро собирал в рюкзак вещи и продукты.
– Женька, придет посыльный, скажешь, что меня нет в городе. Я ушел в тайгу за ягодой. Поняла?

Дочь молча кивала головой. Собрав вещи, отец уехал на дачу. Женька осталась одна, прильнув к телевизору, но не хватало сил сидеть наедине со своими страхами и догадками. Она побежала к Лике и Джончику, и целый день ребята провели на стадионе, обсуждая последние события. Домой идти не хотелось, и не хотелось ничего узнавать. Незнание обнадеживало, а знание пугало. На лицах взрослых отчетливо проступали растерянность и страх.

Вечером мама с дочерью сидели на кухне до полуночи и слушали выпуски новостей, но из них невозможно было что-то понять. Каждое слово пропитано ложью. Неужели в Советском Союзе так легко произошел переворот, и они снова вернутся к голодным очередям, к тотальному контролю над каждым человеком, к единственно верной политике коммунистической партии и правильному коммунистическому мышлению? Неужели нельзя предотвратить все это? В полночь всесоюзное радио завершило свою работу. Мама и Женька побрели спать. И тут из динамика раздался треск, а потом голос губернатора области. Губернатор, обращаясь к жителям региона, сообщил, что его аппарат и областной парламент приняли решение подчиняться только законно избранным органам власти в лице президента Советского Союза М.С. Горбачева и Верховному Совету Российской Федерации. После слов губернатора в записи пустили обращение к россиянам Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР Б.Н. Ельцина. Мама и дочка сидели, обнявшись, обеих  от волнения била дрожь, и слезы невольно наворачивались на глаза. Есть, есть люди, которые не хотят поворота назад и знают, что для этого нужно сделать! Пусть Бог хранит их! Женька молилась почти всю ночь, а утром сообщили о неудавшемся штурме Белого дома и гибели трех парней под гусеницами танков.
Раньше девушка не знала, что такое ненависть. Она не употребляла это слово, не испытывала этого чувства. Впервые в жизни Женька ненавидела. Она не винила военных, выполнявших приказ и двинувших танки на безоружных людей. Она ненавидела отдавших приказ. В смерти людей повинны они, поставившие военных перед выбором между совестью человека и долгом «слуги отечества». Выбрав человеческое, военные оказывались вне законов государства, выполнив долг, нарушали моральные нормы человечества. Три дня в доме не выключали телевизор. Три дня молилась Женька, а потом вместе со многими ликовала и оплакивала погибших. Отныне девушка жила в новой стране, и у новой страны появился лидер, рядом с которым померк и стерся образ Горбачева. Женька словно в душе присягнула на верность победителю, как присягали, наверное, русские офицеры на верность государю. И никогда, как бы не менялись государь и его окружение, как бы ни было трудно, в какие бы коллизии не попадала страна, она ни словом, ни сердцем не изменила своей присяге, потому что выбирала будущее, а не прошлое.


… За окошком купе стемнело. Больше не было видно убегающие вдаль белые равнины, только вспыхивали фонари на будках путеобходчиков и тут же исчезали. Женька включила свет, снова сбегала к титану, достала печенье,  заварила чай. В эту дорогу Бог не был щедр на попутчиков, словно решил оставить девушку наедине с собой. Пусть она что-то вспомнит, что-то оценит, что-то простит…


… Вовлеченная в круговорот событий, происходящих в стране, Женька не заметила, как начался учебный год, и второго сентября она вдруг проснулась знаменитой. Правда, утром она об этом еще не догадывалась. По дороге в школу к ней подходили знакомые, поздравляли: «Молодчина! Так держать! Талант!» Женька ничего не понимала. Кто-то из ребятишек, с которыми она работала вожатой, подтащил к ней своего собрата и,  тыкая пальцем, сказал: «Вот она! Смотри!» Женькино  недоумение рассеяла Лика, влетевшая в класс с областной многотиражкой в руках. Там на последней странице специально к началу учебного года напечатали подборку стихотворений участников конкурса «Юные поэты Сибири». Среди опубликованных стихотворений был и Женькин «Дождь», а под ним имя, фамилия, номер класса и школы. Значит, напечатали, когда девушка совсем перестала ждать и вычеркнула конкурс из памяти, потому что памятного диплома ей так никто и не прислал. Одноклассники теперь еще больше гордились Женькой. Как же, с ними учится поэтесса! Но, если честно, Женьке было наплевать на гордость одноклассников и напечатанное стихотворение. Она желала только знать Юркин ответ на свое письмо и сделала все, чтобы узнать его.

 Вместе с Юркой, Лидой и другими активистами они организовали вечеринку «Здравствуй, школа». Ребятам хотелось пообщаться после бурно проведенного лета и как можно больше потанцевать. Женькины нервы в тот день натянулись, словно тонкие металлические струны. Стоит сделать неосторожное движение, и они порвутся. Девушка смеялась, болтала, без устали танцевала в кругу друзей, и, наконец, совершенно взмокшая, намеривалась улизнуть из класса, чтобы перевести дух, но Юрка остановил ее:
– Женя, мне нужно поговорить с тобой.
Ребята отошли в темный угол к сдвинутым партам, сели друг напротив друга. Лида тут же нависла над ними:
– Чего сидим, не танцуем?
– Не видишь, разговариваем, не мешай! – скомандовал Юрка.
– Подумаешь, - пожала плечами Лида и послушно отошла.
Женька, затаив дыхание, смотрела Юрке в глаза:
– Так что ты хотел сказать, говори!
– Это ты мне писала?
– Я.
– Что ты хотела узнать?
– Прямой ответ: да или нет.

Юрка отвернулся, промолчал. Женька видела, как по темному кабинету прыгают огоньки светомузыки.
– Ну, что ты молчишь? Говори!
Юрка поднял на нее глаза:
– Не знаю, Жень. Я думаю, что нет.
На мгновение девушка ослепла: тонкие струнки лопнули все сразу. В классе погасли цветные огоньки и снова появились. Она через силу улыбнулась:
– Хорошо, потому что честно.
Женька встала и пошла на негнущихся ногах, но не вон из класса, а к друзьям.
– Эй, расступись, наша Женька пришла, – круг разомкнулся, пропустив ее, и сомкнулся у нее за спиной.

Юрка еще долго сидел в темном углу, а Женька смеялась и танцевала до упаду вместе со всеми, хотя в груди ее разрастался черный ком. Никто так и не понял, что между ними произошло. По дороге из школы Лика тормошила подружку, но та молчала. Возле Ликиного дома девчонки уселись на скамейку.

– Женечка, не молчи! Что он тебе такое сказал? Он тебя обидел?
– Нет, Лика, он меня не обидел. Просто он не любит меня. Он сказал  мне «нет».
Женька произнесла эти слова, и черный ком в груди лопнул, растекаясь по всему телу липкой густой жижей, а Лика вдруг заплакала.
– Прекрати, Лика! Ты-то чего ревешь?
– Я думала, он тебя любит! Со стороны это так красиво! – всхлипывала подружка. – Это нечестно! Какой же он дурак, Женька! Какой дурак! – выкрикнула Лика и убежала в подъезд.
– Да, – прошептала Женька. – Меня отшили, а плачет другая.

Она не могла выдавить ни слезинки. Ей было омерзительно, противно. Она сама себе осточертела. Она словно вымазалась в черной, горячей смоле, и смола теперь сжигала ее изнутри. В ней не осталось ни одного чистого места. И маленький человечек исчез под смоляной лавиной. И небесный свет погас. И жизнь утратила смысл.
В школе Женька болтала и смеялась даже чаще и громче, чем обычно, а дома коченела на кровати в странной изломанной позе, глядя в потолок в единственную, только ей видимую точку. Так продолжалось до прихода мамы. С ее появлением Женька начинала шевелиться, как машина, выполняя быстро и отлажено  привычные функции. И в этот раз мама не заметила, что с дочкой что-то случилось.

А Женька хотела умереть. Нет, мысль о самоубийстве даже не закрадывалась в ее голову, потому что она с отчаянием ухватилась за веру в Бога, как утопающий хватается за хрупкую соломинку. Убить себя – великий грех. Не мы дали себе жизнь – не нам и отнимать. Но жить, как раньше, она не могла. Ей было темно и холодно. У нее не оставалось никаких источников энергии. И потому, засыпая вечером, она просила Бога лишь об одном: не просыпаться утром. Но Женька просыпалась и вынуждена была идти в школу, день за днем, день за днем.

Черная и пустая душа изменила ее зрение. Она видела теперь в людях все, даже самые мелкие, отрицательные качества и черты, вытаскивала их наружу, утрировала до безобразия, а потом высмеивала едко и зло. Она осознавала свою злобу и не прощала себя. Словно раненная волчица из норы, Женька следила теперь за каждым человеком, с которым общался Юрка, и ненавидела себя. Она ненавидела себя за то, что не была его мушкетером и не могла разделить с ним хотя бы часть его прошлого, за то, что она – не девчонки, с которыми он вечно перешучивается, острит и не лезет за словом в карман. Женька не подозревала, что ненависть и мрак, пожирающие ее душу, отражаются в огромных серых глазах. Но вскоре к ней подошла Анютка, одноклассница:
– Женя, что я тебе сделала? Чем обидела?
– Ты?– удивилась Женька.
– Да, я. Или может, ты меня ревнуешь к Юрке?
– Я? Тебя? Ревную?
– Ты смотрела на меня сейчас так, будто ты меня смертельно ненавидишь! У тебя были такие страшные глаза!
– Прости, – Женька смутилась. Ей стало стыдно. – Я не хотела. Честное слово, не хотела. Это случайно получилось. Прости.
– Женечка, я что угодно для тебя сделаю, только не смотри на меня так больше!
– Хорошо, не буду!

В тот же день Женька пересела на первую парту и перестала смотреть на класс. Никто не виноват, что ее не любят, что она такая никчемная. Никто не должен даже случайно попадать под удары, которые она себе наносит. Женька не имеет права ранить и уничтожать других. Не для того она пришла на Землю. Не для того! А для чего? Зачем? Девушка теперь часто задавала себе такие вопросы. Иногда дома, когда не видели родные, она опускалась на колени и страстно молилась Богу. Раз он не дает ей умереть, пусть откроет, почему она должна жить! Раньше была Любовь, и Женька считала, что должна раздать ее людям, что она обязательно должна что-то отдать. А теперь любви нет. Разве может она, пустая и черная, что-нибудь подарить?

Однажды во время молитвы Женька почувствовала, как тоненький солнечный лучик вонзился в нее. И там, где прошел этот лучик, смола оплавилась, расступилась, исчезла. Неожиданно она поняла, что всю свою сознательную жизнь щедро раздает людям Знания. Ведь что такое сказки или книги, которые она рассказывает и рассказывает? Это Знание о мире, о том каким удивительным и невероятным он может быть. И тогда, когда она стояла у доски, говоря о Любви для одного Юрки, ее слушал весь класс. И каждому доставалась частичка Женькиных знаний и Женькиного тепла. Ее любовь растянулась, как паутинка, и опутала друзей. Любовь оказалась многоликой. Она была и в Игоре, готовом за нее подраться, и в Гришке, заметившем, что ей не подарили цветы, и в Лике, расплакавшейся из-за нее, и в Джончике, прибегающем к ней за советом после ссор с Ликой. Вокруг Женьки так много любви, а она этого никогда не ценила! Нет, на свете есть зачем жить, и Женьке есть кому себя отдавать! Сладкие-сладкие слезы хлынули из глаз горячим потоком. Слезы смывали черную смолу с девичьей души, и там снова появился маленький человечек. Он раскинул руки и верещал от восторга. А над человечком разгоралось яркое золотое солнце, собственное, Женькино солнце, и его желтые лучи потянулись вверх с благодарностью к свету небесному.


Словно после затяжной и тяжелой болезни, девушка возвращалась к друзьям. Ее теперь все радовало:  и осеннее шуршание листьев, и красота холодного заката, и пенек у обрыва, на котором можно сидеть и смотреть на долину Иркута. Она постоянно смеялась заливисто и звонко, просто так, без причины,  оттого, что ей хорошо, что она живая. Люди вокруг тоже смеялись или крутили пальцем у виска: «И чего смеется? Ненормальная. Блаженная, что ли?»
Однако опьянение, вызванное возвращением к жизни, проходило. И в один прекрасный день девушка совершенно отрезвела. Как обычно они гуляли втроем: Лика, Женька и Джон, а мимо них шел, пошатываясь, не очень трезвый старик. Вдруг он остановился, уставившись на Женьку.

– Постой! – сказал он ей. – Дай я на тебя посмотрю!
Ребята лукаво переглянулись.
– Какая красота! Какая красота! – говорил старик, покачивая головой.
Джончик подмигнул Женьке, мол, смотри, какого мужика заарканила. Женька показала ему за спиной кулак.
– Можно я потрогаю твои волосы? – спросил старик.
– Потрогайте, – пожала плечами Женька. С пьяными лучше не спорить.
Старик сжал и отпустил прядь девичьих волос, снова покачал головой:
– Такая красивая и такой жесткий характер! Повезет кому-то с тобой. Ох, уж он и намается! – сказал старик и побрел дальше, бормоча себе под нос. – Какая красивая! Какой характер!

Ребята прыснули, но почему-то слова случайного прохожего задели Женьку за живое. Она примчалась домой и уселась перед зеркалом. Ну, и где красота-то? Губы потрескались и засохли, на лбу и щеках снова высыпали угри, брови широкие, лохматые, нос курносый. Глаза, без сомнения, большие, и волосы хорошие. И только! О глазах и волосах говорят, когда ни о чем другом сказать нечего. Ногти она опять обгрызла, болея за своих армейцев. Руки людям показать стыдно! И что это старику в голову взбрело? Может, она и симпатичная, но красивая, нет! Разглядывала себя Женька в зеркале, разглядывала, и понравилась сама себе. Конечно, такую девчонку Юрка полюбить не мог. Все в ней неприбранное, неухоженное. Совсем она себя забросила! И ему она не нужна. Но ведь старик сказал, что кому-то с ней повезет, кто-то ее оценит. Может, стоит ради неведомого кого-то постараться и превратиться в истинную Женщину, Женщину с большой буквы? Идея Женьку вдохновила. Она тут же представила, как будет кусать себе локти Юрка из-за того, что упустил ее, и как она осчастливит того, кому с ней повезет.

Интересно, какой должна быть настоящая Женщина? Наверное, ухоженной и красивой. Значит, Женьке надо браться за себя. Она сама поставила настойку из календулы на водке и стала протирать ей лицо, вытащила из маминой косметички ресфедр и привела в порядок брови, завела пилочку для ногтей и время от времени делала ванночки для рук. Постепенно вмятые ногтевые пластинки округлились и вытянулись. Девушке удалось отрастить красивые ногти, и она принялась экспериментировать с маникюром. К своему удовольствию она обнаружила, что у нее маленькие, хорошенькие, когтистые лапки.

Новаторство не обошло и Женькину голову. Волосы, обрезанные в прошлом году, заметно отросли, и она каждый день делала с ними что-нибудь новенькое: то заплетала десять косичек, то два хвостика, то собирала в шишечку, косу или валик, то подкалывала и подворачивала, словно в стрижке. Перебравшись из брюк в юбки, девушка перестала энергично размахивать руками. Ее движения приобрели плавность и размеренность. Женька радовалась своим успехам по превращению в настоящую Женщину. «Однако настоящая Женщина обязательно должна самореализоваться, иметь собственную профессию, увлечения, должна быть свободной в выборе своего пути», – размышляла она дальше, определяя следующий этап превращений.

Свободы у Женьки было хоть отбавляй, выбора тоже, но как и в чем она могла реализоваться? Девушка решила окончить школу с медалью, тем более что мама так этого хотела. Придется, конечно, потрудиться, но шанс еще есть. Женька училась хорошо, хотя круглой отличницей не была, поскольку делала всегда лишь то, что хотела, и умудрилась получить за десятый класс всего пару четверок. Так что если очень постараться и последить за оценками, можно заработать серебро. И Женька стала следить, никому не говоря о своих намерениях. Получится – хорошо, не получится – об этом никто не узнает.

Дальше настоящей Женщине предстояло выбрать профессию. А сделать выбор так сложно! И Женька пустилась на поиски себя. По маминому настоянию она пошла в кружок испанского языка при местном инязе. Ладно, испанский ей нравился, но хотелось еще чего-нибудь, хотелось испытать, проверить себя. И ей представился такой случай.

Девчонок из педкласса пригласили в городской Дворец пионеров на деловую игру. Среди этапов игры было психологическое тестирование. Увидев Женькины тесты и рисунок, психолог заинтересовалась девушкой и пригласила ее на собеседование. Внимание специалиста привлек рисунок под названием «Полет». Женька невольно нарисовала свой автопортрет с развивающимися по ветру волосами в голубых красках и тонах на фоне золотого солнца. Девушке было интересно, о чем собираются с ней поговорить. Почему из всей группы выбрали ее? Она пришла на встречу с психологом, и разговор получился долгим.

Елена Александровна задумала организовать в городе детский центр социальной реабилитации детей-инвалидов. Такой центр мог бы объединить и здоровых школьников, мечтающих стать врачами или педагогами, и детей-инвалидов, закрытых от мира в квартирах и домах-интернатах. Елена Александровна двадцать лет отработала в интернате и знала проблему изнутри. Она уже собрала вокруг себя несколько девочек-школьниц. Они были младше Женьки, и за каждой тянулся шлейф собственных психологических проблем. Психолог хотела построить работу Центра через принцип «Помогая другому, помогаешь себе». В Женькиных тестах скрывалось то, что редко встречается в подростковом возрасте. Она умела помогать себе и другим. Ее неистовая солнечная энергия отразилась в рисунке. А в личной беседе Елену Александровну привлекли Женькин ум, театральный и педагогический опыт. Она пригласила Женьку в Центр и попросила стать лидером, сделать из девчонок, пришедших туда, коллектив. Девушка растерялась. С ней еще никогда так не говорили и никогда так откровенно не льстили. Она сомневалась, стоит ли браться за столь непростое дело. Она сомневалась не в своих силах и способности организовать девчонок, нет. Ее беспокоило столкновение с физическим уродством, с человеческой болью, закрепленной в несовершенстве тела. В театре, спорте и литературе ее привлекала красота, прежде всего красота физическая. Но может, пора взглянуть и на другую сторону медали?

Вместе с Женькой в Центр «Они ждут нашей помощи» пришли Лика и младшая сестра Катюшка. С их приходом коллектив разросся до четырнадцати человек, и началось обучение. Каждое воскресенье они слушали лекции врачей о заболеваниях, приводящих к детской инвалидности, на тренажах пытались почувствовать и проникнуться состоянием, в котором находятся слепые, глухие, лишенные подвижности люди. За два месяца до Нового года эти девочки провернули огромную работу: проверили списки детей, зарегистрированных в городском обществе инвалидов. Каждая прошла примерно по тридцати-сорока адресам. К сбору информации подключили детей из нескольких районных школ, но основная нагрузка легла на плечи девочек из Центра. Если честно, Женька по своим адресам не ходила, за нее прошлись подруги из педкласса, между которыми она распределила обязанности. Зато обрабатывать собранную информацию и составлять новые списки пришлось ей, как самой старшей. Было установлено, что некоторые дети уже умерли, переехали, выбыли из города.

Следующим мероприятием Центра стала Новогодняя Елка для домашних детей с ограниченными способностями. Девчонки сами писали и рассылали приглашения, фасовали и распределяли подарки, предоставленные спонсорами, обслуживали детей во время Елки. За Новым годом последовали конкурс самодеятельности среди интернатов, выставка-распродажа изделий, выполненных детьми-инвалидами, театральное воскресенье – акция, которую поддержали все театры города.

Работа в Центре реабилитации отбирала у Женьки много времени и сил. Мама, да и одноклассники спрашивали ее: «Зачем тебе это надо? У тебя есть литература, испанский, педкласс? Зачем же так разбрасываться?» Зачем? Женька и сама не знала, но ей обязательно нужно было это пройти, испытать, почувствовать, познать. И может, будущее даст ответ на вопрос «зачем?». Чем больше знаешь и умеешь, тем больше можешь сделать для других. Почему бы и нет, если ты настоящая Женщина? Она уже увидела, что дети всегда остаются детьми, ограничены их физические возможности или нет. А больные дети – это еще и очень гордые человечки. Вон те двое из интерната с ДЦП застегивают друг на друге пальто, потому что на себе не могут, и не позволяют Женьке помочь: «Мы сами!» Словно чувствуют, что они ей нужны больше, чем она им. Словно знают, что помогая им, она бежит от своей боли: нелюбимая, нелюбимая, нелюбимая.

В какой-то момент Женьке казалось, что боль отпустила, и Юрка остался в прошлом, она останавливала сумасшедший бег, чтобы перевести дыхание, и тут тоска наваливалась на нее всей тяжестью безнадеги. Она снова пускалась в бегство от себя: оценки, списки, Центр. Только бы дойти до кровати, упасть и сразу уснуть! Мама переживала, что дочь так неразумно тратит свои силы. Как будто у Женьки был разум. Она шла не за разумом, а за внутренним ощущением жизни. Мама видела это и боялась за нее.

Больше всего она боялась Женькиного богоискательства. Когда дочь пошла в церковь и крестилась, мама махнула рукой. Пусть ее! Модно сейчас в церковь ходить, девочка не отстает от моды. Но православная церковь быстро разочаровала Женьку. Шипение черных старух по поводу накрашенных ногтей, стриженой челки и дерзкого взгляда раздражало ее. Женькиному Богу было все равно, как выглядят люди, во что одеты и как смотрят. Он любил всех одинаково, и его очень хотелось найти. Девушка стала посещать встречи с американскими проповедниками, что буквально наводнили город. Американский бог оказался шоуменом, и Женьку тоже не устраивал. Она побывала у адвентистов и баптистов. Там ее встречали с радостью, хвалили за правильные цитаты из Библии, но догмы сект смущали, настораживали ее, и она уходила. Мама боялась, что ее девочку с широко распахнутыми глазами втянут в религию, уведут от реального мира. К счастью, Женькин Бог был единоличником, ему не подходили никакие концессии. В конце концов, девушка смирилась с этим и престала искать единомышленников. Ее Бог заботился о ней, оберегал, толкал вперед и не давал сбиться с предназначенного ей пути. Он не был добреньким дядечкой, нет! Он постоянно учил девчонку, проверял и наказывал жестоко. Порою Женька не могла понять, за что. Если же Он награждал, то она опять не понимала, почему.

Между тем в богоискательстве, благотворительности и строгом обучении, так как Женька не признавала теперь никаких оценок, кроме «отлично», пролетела зима. В воздухе витали весенние ароматы, и в классе началась любовная лихорадка. Девушка не сразу ощутила признаки всеобщей болезни, потому что ее чаще лихорадило осенью. Однако приближались мартовские экзамены в учебно-производственном комплексе, и девчонки из педкласса сплотились вокруг Женьки. Они готовили вместе рефераты по истории педагогики, групповые постановки, макет школы будущего, и словно прикипели друг к другу. А тут еще то одна, то другая подружка стали приходить к Женьке со своей несчастной любовью и просить совета:
– Женечка, ты такая умная, столько книг прочитала, скажи, что нам делать?
– Девчонки, милые, – отвечала Женька. – Я хоть и умная, но дура дурой. Ни с кем не встречалась, ни с кем не дружила. Что мне вам подсказать? Одна любовь была, да и та несчастная.
– У тебя несчастная любовь? Не смеши, Женя. С кем?
– А то вы не знаете.
– Да с кем? Не томи, Женька!
– С Юркой, с кем еще!
–    У тебя с Юркой несчастная любовь? Врешь! Мы думали, ты его в сентябре отшила!
– Значит, неправильно думали.
–   Слушай, Жень, а чего он с тебя полгода глаз тогда не сводит? Выйдешь из класса, он: «Где Женя?» Только и слышишь от него: «Женя сказала … Женя считает…»
– Как будто от вас не слышно!
– Нет, правда, Жень, может, ты ошибаешься?
– Да отстаньте вы с ним, мне лучше знать!
–   Лучше, лучше… Толстокожая ты, Женька. Нам со стороны виднее, как он на тебя смотрит. Залюбуешься! А у тебя на спине глаз нет, ты не видишь! Изводишь парня, да и только! Ты, вообще, похоже, взглядов не чувствуешь. Мы на спор втроем на тебя весь урок смотрели: обернешься или нет. А ты хоть бы хны! Уставилась на доску, словно там что написано!

В чем-то подружки были правы. После того как Женька напугала своим взглядом Анютку, она совсем перестала смотреть на Юрку. Первое время парень еще пытался перехватить ее взгляд, нравилось, наверное, зависать на полюсах, только Женька больше в эти игры не играла. Она видела теперь не глазами, а ушами и каким-то шестым чувством. Она на самом деле научилась видеть спиной. По оттенкам голосов девушка понимала, что происходит вокруг нее. Звуки – это та же мимика, нужно лишь уметь слушать. А слушать Женька умела. Внешние звуки она воспринимала так же легко, как слышала музыку внутри себя. По мимолетному движению воздуха она догадывалась, что Юрка сейчас войдет в класс или, вообще, не придет. Иногда она угадывала то, что он скажет, еще до того, как он открывал рот там, за ее спиной. Лишив себя зрения, Женька превратилась в антенну, улавливающую эмоции, движения, взгляды. Конечно, девчонкам она ничего об этом не говорила. Зачем забивать чужие головы ерундой?
Сколько бы Женька ни сопротивлялась, подруги требовали от нее совета, как поступить  том или ином любовном случае, и вынуждали давать рецепты. Потом, когда рецепт не помогал, они возвращались к ней в слезах, умоляя о новом лекарстве. Женька успокаивала их, советовала что-нибудь еще, а сама удивлялась, глядя на девичьи слезы: «Надо же, как они страдают! И почему я так не умею?»

Девушка стала передвижным любовным лазаретом. Ей то и дело приходилось кого-то нянчить, с кем-то разрабатывать стратегию охмурения, а на кого-то и цыкнуть, чтобы не спешила, а шла размеренно к намеченной цели. Все влюбленности были невзаимными, и Женька сердилась:
– Зачем вы ко мне идете? Видите, мои советы не работают!
– А это ничего, Жень, – отвечали подружки. – Мы знаем, что ты еще что-нибудь придумаешь. Нам хорошо с тобой. Тебе расскажешь, пожалуешься, а ты возьмешь вот так, словно боль в комочек закатаешь, хоп, и с собой унесешь, и жить снова хочется.

Женьке совсем не жаль было закатывать в комочки чужую боль, однако своя почему-то меньше не становилась, хотя подруги ее настойчиво убеждали, что у нее-то как раз все хорошо. Вот и Юрка всегда где-то рядом, словно хвостик за спиной. И Последний звонок они готовят все вместе. И это Юрке пришла в голову мысль, что Женькину песню, написанную специально к торжеству, должен петь весь зал. Он сам набрал слова песни на компьютере и размножил несколько десятков экземпляров, чтобы разложить их на кресла актового зала перед церемонией. На репетициях Женькину песню никак не могла допеть до конца. Обязательно одна из хористок резко отворачивалась и, отмахиваясь руками, всхлипывала: «Что ты с нами делаешь, Женька!» А Женьке было солнечно, ласково, тепло. Юрка где-то рядом, а большего и не надо. Она не хотела ничего спрашивать, ничего знать. Она не готова была услышать «нет». Она боялась вновь оказаться под смоляной коркой. Во второй раз, вряд ли, ей удастся выбраться из мрака.

Девушка с любопытством отмечала, что на ее оценки никто не обращает внимания. Классная, и та с удивлением обнаружила, что у Женьки все годовые оценки – «пятерки». Просмотрев журнал за предыдущий год, она сказала:
– Женя, по-моему, ты можешь получить медаль.
– По-моему, тоже, – нагло отозвалась Женька.
– Значит, мне нужно готовить на тебя документы. Какая неожиданность!

Весть о том, что в классе может появиться медалистка, была воспринята с небывалым энтузиазмом. Девушка подозревала, что кто-нибудь да скажет презрительно: «Фи, заучка!», как говорили о двух других медалистках из параллельного класса, но о ней никто так не сказал. Зато ребята хвастали соседям по параллели: «Наша Женька идет на медаль. Здорово, да?» Соседи ничего здорового в этом не видели, но на всякий случай соглашались: «Здорово!»


Женька очень устала, сдавая выпускные экзамены. Приходилось выписывать каждую буковку, вырисовывать каждую циферку, так как работы проверялись в ОблОНО, и стоит допустить малейший просчет, прощай медаль!

Разнобой в ее устных экзаменах вызывал недоумение учителей. Она выбрали литературу, на случай, если пойдет на филфак, и биологию, если решит стать дефектологом. Женька, как тот богатырь, стояла сейчас на распутье. Мама настаивала, чтобы дочь шла на иняз, Светлана Ивановна советовала серьезно заняться литературой, а Елена Александровна обещала без конкурса провести в пединституте на психолога-дефектолога. Выбирай – не хочу!

Как настоящая Женщина, Женька нервничала, что надеть на Выпускной бал. Школьникам одиннадцатых классов выдали специальные талоны на обувь и материю. Это предполагало, что дети к празднику будут одеты. Загвоздка заключалась в том, что талоны можно было отоварить только в специально отведенных магазинах и отделах, куда завезли кроссовки и ткань, которая могла бы служить лишь подкладом для пальто. Никто не подумал, насколько привлекательно будут выглядеть прекрасные выпускницы в нарядах из подкладки и в белых кроссовках в зеленую полоску. Женька долго потом узнавала выпуск своего года по этим кроссовкам. Таким образом, государство позаботилось о своих детях, и родители рыскали в поисках более достойных нарядов.

Из двух кооперативных юбок, поскольку фабричных изделий было не достать, мама сделала своей медалистке чудесный костюм. Одну юбку пятьдесят четвертого размера ушили, а из второй и обрезков соорудили блузку с декольте. Нежный персиковый цвет, несомненно, шел Женьке. В отдаленном районе на задворках города случайно обнаружили туфли в тон к костюму, и девушка на радостях натянула их на ноги, о чем жалела весь выпускной. Туфли жали нещадно, и она еле дождалась момента, когда уже все были навеселе, чтобы переобуться в старые, стоптанные, удобные босоножки.

Женькина медаль стала общим достоянием. Каждый повертел ее в руках, даже на зуб попробовали, настоящая ли. Однако сама уставшая и переволновавшаяся девушка плохо помнила свой выпускной. Зато запомнилась поездка на Байкал, которую ребята организовали через день после выпуска, отоспавшись от ночного гуляния и обильных возлияний.
Кирилл, еще один Женькин одноклассник, привел друзей на живописную площадку с крутым спуском к берегу озера рядом с туннелем  Старой Кругобайкальской железной дороги. Место было удачным, и ребята вовремя успели. Выпускникам из другой школы, чуть отставшим от них с электрички, пришлось довольствоваться менее просторными биваком и лагуной.
Разбив палатки и разведя костер, друзья отправились в разведку. Парни хотели купаться и пошли искать песчаную отмель. Женьке после гвалта и долгой дороги не хотелось идти со всеми, и она, спустившись к озеру, по камням на узкой береговой полоске пошла в другую сторону. Незаметно она обогнула острый мыс и обнаружила за ним маленький песчаный пляж. Пусть ребята купаются, где хотят, а она будет загорать здесь, на тепленьком песочке. Да разве можно купаться в такой ледяной воде. Сейчас середина июня, и озеро еще не прогрелось.

Первый день на Байкале прошел смазано. Все ходили туда-сюда, выпивали в разнобой, так что к концу дня кто-то был хорош, а кому и совсем не досталось. Женька оказалась в последней категории. Слишком долго она с Ликой просидела на тайном пляже.

Двухместная и одноместная палатки были битком набиты успевшими выпить и сладко спящими, а возле костра остались обделенные. Женька ждала утра, чтобы выспаться на солнышке. Вместе с ней у костра остались Лика, Кирилл и Гришка. Часам к пяти утра ребята проголодались, решили потихоньку приготовить себе поесть и слопать назло спящим банку сгущенки из общего запаса. Кирилл бесшумно спустился к озеру и принес воды, бесшумно сварили макароны, бесшумно открыли консервы, стали накладывать еду, и вдруг Лика нечаянно брякнула ложкой по железной миске.

– Ребята, – раздался из палатки слабый Юркин голос. – Вы там не есть собрались?
– Не-е-ет, - прошептал Гришка.

И тут случилось невероятное. Такое Женька видела только в фильмах про упырей и вурдалаков, выходящих из склепов: обе палатки заколыхались, изо всех щелей поползли одноклассники. Они заподозрили неладное, едва сидящие у костра заговорили шепотом. Многие оголодали еще с вечера, и пришлось заговорщикам делиться пищей. А Юрка радовался тому, как вовремя он усек момент.

Едва пригрело солнышко, Женька, Лика и Анютка взяли плед и удалились спать на потайной пляж. Разбудила девчонок «мотаня» - трехвагонный поезд, ходивший по одноколейке раз в день с одного края кругобайкалки в другой. Когда подруги вернулись в лагерь, остальные тоже потянулись со всех сторон. Две  озорные девчонки Надька и Ольга уже приготовили обед, но стоило первому едоку донести ложку до рта, стало очевидным, что пересоленную кашу, заправленную салом и чем-то невероятно отвратительным, есть невозможно. Девчонок с позором отлучили от кухни и приговорили мыть посуду. Надька, взявшая с собой в поход косметичку, телогрейку и банку сгущенки, довольная хлопала густо накрашенными ресницами: «Я же говорила, что не умею готовить, а вы – твоя очередь, твоя очередь!» Голодные друзья лишь огрызались. Пришлось Женьке взять власть в свои руки. Кто-то отправился мыть котел, остальные чистили картошку, таскали хворост и рубили дрова, чтобы огонь горел ярче и вода быстрее закипела. Приготовленный общими стараниями супчик с удовольствием хлебали все  и хвалили Женьку. Та в ответ смеялась:
– При чем здесь я? Вы тоже готовили.
– Но только ты знаешь, что мы кидали в котел.

А Надька хлопала своими густо накрашенными ресницами и твердила:
– Я же говорила, что Женька хорошо готовит.

У Надьки с Женькой были особые отношения. Когда-то девчонки дружили, учились вместе в пятом классе. Надька вслед за Женькой подалась в театральную студию. Подружек объединяла любовь к театру и книгам, но Надя, длинноволосая блондинка с прибалтийскими скулами и яркими голубыми глазами, постоянно думала и говорила о мальчиках, которые Женьку в то время мало интересовали, хотя она со знанием дела, сугубо теоретическим, объясняла подруге о том, чем девочка отличается от девушки и откуда берутся дети. Потом Надька на пару лет уехала к бабушке на юг, а когда вернулась, класс уже расформировали. Девочки еще встречались в театральной студии, или «театралке», как они ее между собой называли, но существовали теперь в абсолютно разных мирах. Надя обитала во взрослых компаниях и играла в любовь. Женька погрузилась в жизнь своего класса. В десятом они снова стали учиться вместе, но почти не соприкасались, и дистанция между ними росла. Хотя бывали моменты, когда их притягивало друг к другу, и за чашкой чая они могли говорить обо всем, даже о самом сокровенном.

О Надьке ходило много недобрых слухов, но Женька не верила злым языкам. Просто Надька была такая: яркая, фееричная, экстравагантная. Надьке хотелось, чтобы ее считали лучше, чем она была на самом деле, поэтому она постоянно врала по крупному и по мелочам. Когда ложь открывалась, ее осуждали и считали хуже, чем она есть. И никто не знал, какая же она –настоящая Надька.  Женька жалела подругу и не судила. Ей нравилась изящная ложь, она ее видела, и ее забавляло, что другие верят Надьке. Своим враньем подруга вредила только себе и никому не причиняла зла. Женька принимала ее без оговорок, и та отвечала ей взаимностью. Надька тоже видела Женьку насквозь, знала, что та не ангел, и что нее тоже бывают темные мысли, но ее привлекали Женькино упорство, искренность и ум. Может быть, подруги потому и держались подальше одна от другой, что слишком хорошо знали силу и слабость друг друга.

Иногда Женька думала, что если бы были параллельные жизни, то в той, параллельной, она была бы Надькой. Но параллельных жизней не бывает, и она предпочитала оставаться сама собой.

Юрку на Байкале страстно опекали девчонки: и Надька, и Лида, и Ольга, и другие. Еще бы! Парень работящий, приспособленный к походной жизни. Его не нужно просить о помощи. Все, что надо, он увидит и сделает сам. Женька со стороны смотрела на девичий бедлам и хоровод вокруг Юрки. Ей там не оставалось места. И удивительно, что маленький человечек у Женьки внутри был почти спокоен. Он наслаждался Байкалом, всеобщим обожанием и почитанием, хотя порою ему становилось грустно. Тогда он печально опускал ручки и вздыхал, а Женька, бросив честную компанию, уходила одна по рельсам. Вода шуршала и билась о камни. Порывы ветра обдавали свежестью и прохладой. Сверкал на солнце снег в гольцах, покрывающий вершину горы на противоположном берегу. Высокое небо утопало в озерной глубине. Волна радости накатывала на Женьку, и та бежала к друзьям, чтобы балагурить и смеяться.
Вечером второго дня ребята собрались у костра, пели грустные песни, вспоминала забавные случаи из школьной жизни, мечтали о будущем. Женька притихла, слушая других и глядя на танцующие язычки пламени.

– А ты, Жень, кем хочешь быть? – обратился к ней Кирилл.
– Я? – Девушка мечтательно улыбнулась. – Я бы хотела работать переводчиком по какой-нибудь благотворительной программе. С детьми-инвалидами, например, или еще какими-нибудь детьми. По такой вот программе. И чтобы в Испанию ездить.
– Ну, ты, Женька, загнула, – недоверчиво покачал головой Кирилл. – Так не бывает, чтобы и дети, и переводчиком, и в Испанию.
– Может сейчас не бывает, а потом будет, – выпалила Женька. – А вот Юрка чем у нас будет заниматься? – перевела она стрелки.
– Не знаю, – ответил тот. – Сейчас институт надо закончить, а там посмотрим.
– Да ты не скромничай, Юрка, – подал голос Игорь. – Он у нас морским волком будет. Начитался об одиночных плаваньях на плоту через океан, теперь тоже в кругосветку пойти хочет.
– Кто тебя за язык тянул? – одернул друга Юрка. – Я же тебе просто так сказал.

Перепалку ребят прекратили девчонки, снова затянувшие душещипательную песню. Женьку клонило в сон, и она ушла в палатку, пока там было просторно, ведь в двухместку умудрялось набиться человек десять. Сквозь сон она ощущала, что спать улегся кто-то еще, и еще, и еще, потому что ее зажимали с обеих сторон все плотнее и плотнее. Проснулась Женька оттого, что окончательно продрогла, шея затекла на рюкзаке, а сдавленной грудью было трудно дышать. Спереди к ней приплюснули Лику. На Лике лежала Анюткина нога и рука Игоря, а сзади… Женька с трудом вытащила свое тело из общей свалки. Сзади спал Юрка. Он ровно, спокойно дышал во сне. Лицо его было бледным, а кожа – тонкой и гладкой. Интересно, он уже бреется или нет? Женька протянула руку, чтобы потрогать, но одернула. Разбудит, чего доброго. И вообще, неприлично разглядывать спящего человека. Он такой беззащитный во сне.

Женька выбралась из палатки, глянула на часы. Шестой час. Едва рассвело. И гора на том берегу пока закрыта туманом. Какой влажный и холодный воздух на рассвете! У костра сидел Кирилл.
– Доброе утро, Женька. Замерзла?
– Есть немного.
– Иди, погрейся.
– А ты чего не спишь?
– Задавили.
Женька присела на бревно. Как тихо сейчас! Только волны накатывают и накатывают на камни.
– Кирюш, набери воды в котел.
– Зачем? Он же грязный после вчерашнего.
– Вот и вымоем.
Кирилл спустился к озеру, принес воды. Женька собрала посуду, разбросанную по лагерю.

Ребята повесили котел над огнем и опять расположились у костра. Когда вода согрелась, они перетащили котел и посуду на берег. Женька мыла ее в горячей воде, а Кирилл ополаскивал в ледяных, набегавших волнах.
– Жень, вот скажи, почему тебе вечно больше всех надо?
– То есть, Кирюш?
– Например, эта грязная посуда. Она ведь никому не нужна. Ни Надьке, ни Ольге, никому.
– Сейчас проснутся, нужна будет. Чай пить.
– Я серьезно, Жень.
– И я серьезно. Я не специально, Кирюш, честное слово.
– Оно и понятно, что не специально. Я вот смотрю на тебя и понять не могу, как у тебя мозги устроены. Люди ведь так, как ты, не думают.
– Что же я, нелюдь, что ли?
– Ну, не знаю…
В этот миг солнечные лучи окончательно пробили туман, под острым углом вонзились в воду и отразились в брызгах разбивающейся о камни воды. Женька рассмеялась:
– Посмотри, как красиво! Словно бусинки!

Девушка выпрямилась, откинула назад рассыпавшиеся волосы и повернулась, подставляя лицо солнцу.
– Здравствуй, Солнце!
Наверху у спуска к берегу стоял Юрка и смотрел на нее. Глаза у него были странные-странные. То ли грустные. То ли потерянные. То ли словно он впервые увидел ее.
– Доброе утро, Юрочка!
– Доброе, – отозвался тот.

Женька не знала, что произошло. Только все изменилось. Юрка отдалился. Не подходил к ней сам, не подпускал ее. Она – в палатку, он – из палатки, она –к костру, он – от костра, она – на берег, он – с берега. Женька уходила на свой пляж, и маленький несчастный человечек недоуменно хныкал и скулил у нее в груди.

Когда ребята вышли из электрички и потопали в гору вдоль дороги к своему микрорайону, рядом с ними остановилась белая машина. В ней был Юркин отец. Парень закинул рюкзак и палатку в багажник, сказал друзьям: «Пока!» Захлопнулась дверца машины, взметнулся тополиный пух из-под колес, а когда пух осел, наступила разлука. Абсолютная. Длиною в пять лет…

…Проводники переключили свет в вагоне на ночной режим. Женька сходила умыться перед сном, закрыла купе на защелку, погасила лампочку, улеглась. Поезд шел на высокой скорости. Вагон раскачивало. Вверх взлетали то ноги, то голова. Не спалось…

Пять лет. Женька не любила вспоминать это время. Из-за того, что слишком часто болела тогда, и каждый раз после болезни  приходилось доказывать преподавателям, что она чего-то стоит. Из-за того, что ей слишком часто причиняли боль. Она перенесла уход из семьи и возвращение отца, скандалы, связанные с любовными приключениями сестры Катюшки, которая стремилась доказать, что она не Женька, она другая. На девушку навалились проблемы и уныние мамы. Пять лет слились в один серый год. В этом сером году Женька могла различить лишь черное пятно: война в Чечне. Страна была одержима некрофилией. Трупы в выпусках новостей, трупы в публицистических передачах, трупы в программах Невзорова. Женьку тошнило от телевизора, но он заставляла себя смотреть. Потому что это правда. Это реальность. Ее ровесники и даже те, что младше сгорали в танках, гибли в уличных боях в канун пятидесятилетия Победы над фашизмом. Женьку трясло от гнева, когда она слышала интервью министра обороны Грачева. Как смел он говорить о героизме солдат, о взводе, сражавшемся несколько дней без подкрепления, и продуктов у них было – банка тушенки на всех! Кому нужен такой героизм в конце ХХ века?! Если мальчишек заставляют воевать, пусть хоть кормят и одевают по-человечески!

  Женьке стыдно было смотреть на смерть, сидя на безопасном диване за железной дверью квартиры, в которой горел свет и текла горячая вода.

У Женьки нехорошо дрогнуло сердце, когда заговорили об отмене отсрочки для студентов вузов. Ее мальчишки, ее друзья могут тоже попасть в чеченскую мясорубку. Женька страстно молилась за них, потому что не знала, как иначе она может отвратить беду. Кошмары страны и кошмары семьи сводили ее с ума. Женьку спасли дети.

В конце третьего курса она устроилась учителем испанского и английского языка в младшие классы. Малыши, приходившие на ее уроки с пригоршнями игрушек из киндер-сюрпризов, декламирующие стишки, распевающие песенки и объявляющие все буквы в алфавите любимыми, возвращали смысл жизни. Дорога от школы до дома занимала час, и Женька полюбила дорогу. Целый час тишины, от гвалта школы до шумной неразберихи родных. Целый час она предоставлена сама себе.

Работа в школе закончилась скандалом. Она устала воевать со старыми завучем и учителями. Ее дети смеялись и играли во время уроков, пересаживались с места на место и водили хороводы. Проделывая это, они читали, писали и заговорили на чужом языке, пусть забавно и неправильно, но без страха и свободно. Однако отсутствие дисциплины никак не вписывалось в рамки школы, как не вписывалась и сама Женька, молодая, ухоженная, в ярких блузках и совершенно неприемлемых брюках. «Учитель должен носить серые платья, чтобы не отвлекать учеников от доски» – говорили ей. Дети бросились к Женьке на шею, когда она объявила о своем уходе, они просили ее остаться, но остаться она не могла. Не хотела воевать. Ей нужно было идти дальше. Идти к себе.

Серые тучи над Женькиной головой стали рассеиваться после того, как ее пригласили пройти преддипломную практику на кафедре в институте. Это означало, что Женьку оценили по достоинству, и она доказала, что может учиться, работать и знает язык. Она оказалась в институте единственной со всего курса, когда пришло приглашение на работу из какого-то университета на Урале. Приглашали выпускника Женькиного года для преподавания испанского языка на лингвистическом факультете. Заведующая кафедрой предложила Женьке принять приглашение. Девушка, подумав, согласилась. Судьба давала ей шанс, и Женька не хотела его упускать. Что ждет ее здесь, если у отца, молодого пенсионера из-за сокращения армии, и у мамы, инженера из развалившегося «Гражданпроекта», нет никаких связей? Два иностранных языка – это не профессия. Город полон такими, как она, и каждый второй окончил иняз. В лучшем случае ее возьмут в школу учителем английского языка, потому что испанский везде закрыли. И кому нужен ее испанский без акцента и красный диплом? Да и школой за год работы она сыта по горло. Уехать на Урал – это еще и возможность сбежать из дома, где она стала связующим мостиком между мамой и отцом, между отцом и Катюшкой, между Катюшкой и мамой. Родные ходят по Женькиному мостику, не замечая, как ей больно. Она сможет сбежать, защищая себя. И сбежать от себя, от надежды на встречу с Юркой.

Пять лет они не виделись даже случайно. С другими ребятами встречались на улице, в магазинах, в транспорте. С девчонками виделись часто. Многие женились, вышли замуж. О Юрке она знала, что он учится в техническом университете, вроде бы, хорошо, не женился. И все. Ни больше, ни меньше.

Сказать, что Женька намеренно хранила верность своей первой любви, ждала и сохла, нельзя. Она влюблялась в лагере, где работала вожатой, в школе, в институте. За нею тоже пытались ухаживать, но ничего стоящего из этого не получилось. Женька ускользала, как вода. Она не видела в юношах той опоры, прочности, силы. К тому же она им не доверяла. Отчасти виноват в этом был отец, который подорвал своими пьянками, скандалами, уходами и приходами веру в незыблемость мужской любви, доверие к себе и всему мужскому роду. Женька невольно видела в мужчинах врага и ничего не могла с собою поделать. Она никого не винила и надеялась, что недоверие однажды отпустит ее.

Юрка проявлялся в ней словно рецидивы хронической болезни, в разгар весны или осени. Женьку одолевала сладкая тоска, в серые будни прорывались воспоминания о Байкале, о Последнем звонке, о шукшинском спектакле и Вороньей скале. Потом наступало лето или выпадал снег, и болезнь затихала. Эмоции постепенно стирались. Оставались факты, события, которые теряли свою яркость и привлекательность. И лишь надежда, крохотная, как мизинчик маленького человечка, сидевшего у нее в груди, продолжала жить. Ей словно кто-то нашептывал, что одна-единственная встреча может все изменить. Женька запрещала себе слышать этот шепот, не желала верить ему. Нет! Решено! Женька окончит институт и уедет на Урал. Там, где нет ни родных, ни знакомых, она отбросит свое прошлое, как ящерица отбрасывает хвост, и начнет новую жизнь, в которой сама будет править. Пусть ждет ее Хозяйка Медной Горы! Отныне Женька мечтала лишь об отъезде и просила Бога, чтобы она ни в кого не влюбилась в этот год. Она не хотела выбирать между карьерой и любовью, потому что ей нужно было и то, и другое. Пусть она обретет себя там, на Урале! Если бы Бог услышал ее молитву…

Весь май девушка просидела над дипломом, отстукивая на машинке 120 страниц двумя пальцами, и душа ее сохраняла блаженное спокойствие. Наконец поставлена последняя точка. Цок! Все! Да здравствует тишина! Неужели адский труд позади? В голове трещало и щелкало. Женька на минуточку прилегла на кровать… Разбудила ее трель телефонного звонка. Полусонная она взяла трубку.
– Да.
– Здравствуйте, можно Женю? – раздался женский голос.
– Я слушаю.
– Женька, подруга, привет! Узнаешь?!
– Нет. Да. Кажется. Надька? Надька! Ты?
– Я! Помнишь, какой нынче день?
– Да. Нет. Суббота?
– Число! Число какое?
– Двадцать пятое мая, а что?
– Пять лет с нашего Последнего звонка!
– Ой, правда. Совсем забыла!
– Слушай, Женька, приходи ко мне. Мы собираемся в девять с ребятами. Такую дату надо отметить.
– Ой, нет, Надь, я устала.
– Женька, не будь занудой! Приходи! За одно и твою усталость вылечим. Тут и Юрка будет, и Анютка… – Надя знала, чем взять Женьку за живое.
– Ладно, приду.
– Знаешь, Жень, поесть захвати чего-нибудь, а то у меня закуси нет.
– В девять говоришь? Б-р-р. А сейчас сколько?
– Полвосьмого.
– Хорошо, жди.

Полвосьмого. Ничего себе, прикорнула! Часов пять, не меньше. Так, в холодильнике только окорочка и квашеная капуста. Окорочка – в духовку!  Капусту – заправить маслом! Что там Надька сказала о Юрке. Юрка будет? Ёшкин кот! Чего она тут расхаживает, как сонная тетеря! Умываться, приводить себя в порядок, марш! Женька заметалась по квартире. Она должна выглядеть, как королева, хозяйка своей судьбы! У нее впереди только радужное будущее, и Юрка должен это увидеть. Женька надела черную прозрачную разлетайку и черную прямую юбку. Ну, кому как, а себе – хороша! Окорочка получились на загляденье, румяные, душистые, в банку их! Где капуста? А за вареньем что спряталось? Салат? На закуску пойдет!

Ровно в девять Женька нажала на звонок Надькиной квартиры. Подруга вихрем налетела на нее, бросилась обниматься-целоваться. Ну, и наряд у Надьки! Сарафан что надо! Пышная грудь навыкат, и подол едва зад прикрывает. Подруга в своем репертуаре. Юрка вышел из кухни, кивнул головой: «Привет!»

– Привет, – улыбнулась ему Женька.

Первыми собрались девчонки. Кроме Женьки появились Анютка и Ольга. Юрка развлечения ради показал видеокассету с записью принятия присяги на военной кафедре в вузе. Он забавно комментировал происходящее на экране, девчонки смеялись, а Женьке было смешно вдвойне. Как маршируют цивиля в военной форме! Как неуклюже держат оружие! Слава Богу, их миновала Чечня!

Подтянулись Игорь, Кирилл. Остальных держали либо семья, либо работа. Слишком неожиданно назначили сбор.

Общими усилиями организовали выпивку и закуску, сели за стол. Сначала солировала Надька, большая мастерица по застольям. Постепенно разговор разросся, и загалдели все. Как давно они не виделись! Как соскучились друг по другу! Как много хочется узнать! Юрка и Женька заканчивают учебу в университете, Анютке учиться еще год, Игорь только поступил, Ольга собирается замуж, а Надька работает в милиции. «А ты? А как? А где?» - звучало с разных сторон. Женька едва успевала отвечать, словно парируя мячик от пинг-понга.

– Ребята, давайте танцевать! –  Ворвалась в общий шум Надя.

Погасили свет, зажгли свечи. Надька любила напустить романтизма. Из музыки, правда, было лишь радио, но удалось найти удачную волну. Немного попрыгав посреди комнаты, ребята потянулись на кухню курить. В комнате остались некурящие Женька и Юра. Из перетянутой изолентой магнитолы полилась нежная, испанская мелодия, бархатистый мужской голос запел.
 
– Потанцуем? – спросил девушку Юрка.
– Почему нет? – улыбнулась Женька. Ей все время хотелось улыбаться.
Юрка повел ее в танце.
– Ты изменилась, Жень.
– Подурнела? Похорошела?
– Нет, просто изменилась.
– Пять лет прошло, как-никак.
– Пять лет, – эхом отозвался Юрка.
Они немного помолчали. Только музыка наполняла комнату.
– А помнишь, Жень, как мы вальс танцевали в «Электронике»?
– В какой «Электронике»? Ах, да, вальс!
– Да, длинный такой. Я никогда больше так не танцевал. Ты тогда не устала?
– Не помню. Нет, наверное… Там еще сначала было много народа, а потом мы одни остались. Да?
– Да. Мы ведь никогда не сходим с дистанции, – многозначительно поднял бровь Юрка.
– Никогда, – прыснула Женька, и они снова замолчали.
– Жень, на каком языке эта песня?
– На испанском.
– И ты можешь перевести, о чем она?
– Конечно, могу. О несчастной любви, как все песни.
– Нет, так не интересно. Это любой может сказать. Ты дословно.
– Хм, дословно, – Женька прислушалась. –
Твои испанские глаза за мной следили.
Твои испанские глаза не замечал.
Твои испанские глаза меня забыли,
И лишь тогда я понял, что я потерял.
– Не надо дальше, уже понятно, – оборвал ее Юрка.
– А дальше и нет ничего. Один припев: «Твои испанские глаза», и все.

Песня закончилась. Юрка подошел к столу:
– Давай выпьем, Женька!
– Давай! А за что?
– За нас.
– Любопытный тост, – Женька взяла рюмку. – Ну, за нас, так за нас.

В комнату  ворвалась Надька:
– Ребята, непорядок! Мы там курим, а они без нас пьют! Всем, всем наливай!

Надька навалилась на стол пышной грудью и подмигнула Женьке. Хороша, чертовка. Красивая, как актриса! Жаль, располнела чуть-чуть!

Снова подняли тосты, ели, говорили. То Игорь, то Кирилл исчезали с Надькой в соседней комнате целоваться, а чуть позже смущенные парни и искрометная девица возвращались к друзьям. Женька лукаво наблюдала за ними. Ее сознание оставалось трезвым и каким-то отстраненным. Она и присутствовала сейчас здесь и смотрела на происходящее со стороны. Ей было просто и спокойно. Настоящее и прошлое слились. Время остановилось. Ей почудилось, что в Юркиных глазах сверкнул такой же лукавый отстраненный огонек.

Единственная бутылка быстро опустела, а веселье было в полном разгаре. Надька вызвалась сходить в ларек:
– Кто со мной, тот герой!
Парни дружно зашевелились, девчонки к ним присоединились, но Женька не испытывала горячего желания шастать в темноте:
– Надь, я  останусь. Там прохладно, а я большая мерзлячка. Лучше я дом посторожу, ладно?
– Ладно, – милостиво согласилась хозяйка.
– Я тоже не пойду. Устал, что-то. – Юрка картинно развалился на диване. – Я тут покараулю, чтобы Женька ничего не стащила.
– Караулила кошка сало, – прокомментировал Игорь.
– Что ж, предатели, оставайтесь!

Компания удалилась за горячительными напитками. Женька закрыла за друзьями дверь, вернулась в комнату. Юрка по-прежнему лежал на диване и следил за ней  полуприкрытыми глазами. Хитрый. Ждет, что она будет делать сейчас. А действительно, что бы ей сделать? Женька уселась у стола напротив парня и тоже прищурилась. Любопытно, как бы он отреагировал, если бы она кинулась к нему с распростертыми объятиями и криком: «Как я ждала этой минуты!» Напугался бы, наверное. Женька невольно хихикнула.

– Ты чего, Жень? – оживился Юрка.
– Да так. Это я о своем.

Женька заметила, что ей легко говорить, и нет знакомого комка в горле, и в жар не кидает, и дышится ровно. Спокойно-спокойно. Хорошо-хорошо. Можно не притворяться и не состязаться в острословии.

– Юр, вот ты сейчас институт оканчиваешь, и что дальше? – обратилась она к другу.
– Не знаю, Женя. Я до сих пор не пойму, чего я хочу от жизни. Может, поеду к брату на Камчатку, поступлю на флот, поплаваю годика три, мир посмотрю. А то потом женишься, осядешь, и будешь вырываться из дома только в отпуск.
Женька снова улыбнулась. Забавно, для нее семейная жизнь никак не связана с оседлостью, ведь так естественно передвигаться по стране.
– Значит, ты думаешь уехать. Я тоже уезжаю.
– Ты? – Юрка сел от неожиданности. – Куда?
– На Урал. Буду преподавать испанский.
– А что, здесь нельзя?
– Нет, здесь разве что в школу с английским, а я его до тошноты не люблю. Мой испанский стоит большего. Представляешь, я буду первой испанской в городе, и может, мне тоже удастся мир посмотреть.
–  Здорово. И надолго?
– Кто знает? Человек предполагает, а Бог располагает. Посмотрю, как пойдет. Может, на год. Может, навсегда.
– И не боишься?
–  Чего?
– Какая ты, Женька!
– Да уж, какая есть.

В дверь яростно трезвонили.
– Что, голубки, спугнули вас?
– Испугали до смерти, аж в краску бросило, – хохотала Женька.

Ребята еще долго выпивали, смеялись и говорили, говорили, говорили. Расходились, когда рассвело. Женька еле сдерживала смех, глядя, как Игорь пытается остаться у Надьки, а та его выпроваживает. Наконец хозяйке удалось выставить за двери всех гостей, и парень, казавшийся совершенно пьяным, вмиг протрезвел. Женька насмешливо прищурилась, когда Игорь принялся осуждать Надьку. Какая, мол, она развязная и вульгарная. Эх, мужики, мужики! Если бы оставила, да спать с собой уложила, была бы хороша! А прогнала, и стала шалавой!
Женька отмахнулась, было, от провожатых, но Юрка шел за ней, и девушка сбавила шаг. Как тихо сейчас! Микрорайон еще спит. Пошли первые троллейбусы. Воздух влажен после ночного дождя. Как легко вдыхать его полной грудью! Юрка вот беспокоится, не потеряют ли ее дома. А ее некому терять. Мама на даче. Катюшка у подруги, а отцу все равно. Можно идти спокойно, неспешно, и болтать ни о чем. Они немного постояли у подъезда. Женька махнула на прощание рукой: «Пока! Увидимся теперь. Звони иногда!»

– Доброго утра тебе, Жень.
– И тебе, доброго, – отозвалась она уже у дверей.

Женька пролетела через защиту диплома и государственные экзамены, как большая белая птица, сметая крыльями все преграды. Одногруппницы радовались за нее так же, как когда-то одноклассники. Десять девчонок, красивых, талантливых, за пять лет срослись друг с другом, стали чем-то похожи на семью. Отчаянное Женькино решение уехать из дома вызывало у них тревогу и уважение. Они переживали за нее. Им так не хотелось расставаться, но почти все были иногородние, и потому каждый день Женька прощалась с подругами на вокзале. В августе ей тоже предстояло уехать. Только они возвращаются домой, а она бежит из дома.
Маленький человечек в Женькиной груди загрустил. Виноват в этом был Юрка. Он не звонил, а когда Женька набирала заветный номер, друга не оказывалось дома. Хотя нет, даже не Юрка.

Просто после неожиданной встречи маленький человечек словно вытащил видеокассету и прокрутил перед Женькиными глазами все, что она давно загнала на задворки памяти, и девушка, как в пропасть, ухнула в старые, забытые чувства. Женька и радовалась, и сердилась на себя. Ну, что это такое! Тоже мне, Пенелопа! А освободившаяся от груза экзаменов и пробудившаяся после пятилетней спячки энергия раздувалась в ней солнечным ветром. Она носилась от одних друзей к другим, обмывая диплом, танцевала по дому часами, едва переступив порог, вела домашние дела и дачу. Однако больше всего она ждала, когда же, наконец, одноклассники соберутся отметить пять лет окончания школы. Неожиданная встреча так понравилась друзьям, что появилось желание повторить, но никак не получалось. Главные активисты то и дело выпадали из обоймы, и мероприятие срывалось.

Вот в такой сорванный организационный вечер Женька с Надькой оказались у подруги дома за столом, чтобы обмыть диплом и поделиться новостями. Сработал обычный девичий рефлекс, и подвыпившая подруга принялась изливать Женьке свои беды и печали. Поведала она о не сложившейся семье с любимым человеком, рядом с которым она прожила три года, о том, что до сих пор болит душа, а мужики – все одинаковые, им одного надо. Растроганная Женька кивала головой.
- Неужели я такая доступная? Ведь не шлюха же я! Не гулящая! – неистовствовала подруга. – А им одно – в постель!
- Красивая ты, Надя! Яркая, разбитная. Да и слухи о тебе ходят всякие.
- Не верь им, Женька! Слухи больше оттого, что не дала, чем дала.
- Я знаю, Надь, знаю. Это от злости. Мстят мужики тебе. Почему другому можно, а ему нельзя?
- Люблю я тебя, Женька. Ты всегда все правильно понимаешь, –пригорюнилась Надька. – А к тебе слухи не прилипают. И что ты с мужиками делаешь? Они на тебя молиться готовы. Завидую я тебе. Чистая ты какая-то, чистенькая. Хотела бы я побыть на твоем месте!
- А я на – твоем!
Надька удивленно уставилась на подругу.
- Ну, чего смотришь, Надь? Я же живая. Мне уже двадцать два, а меня все на постамент пихают, как статую, но, как сказал один философ, кому придет в голову поцеловать статую? Вот и хочется, чтобы кто-нибудь стащил тебя с постамента и в постель!

- Не смей, Женька! Просто так, с кем-то, из любопытства, не смей! Ты не такая! Тебе настоящего мужика надо, стоящего! Чтобы берег тебя! Чтобы ценил! Хотя все они тебя не стоят! Юрка, и тот подлец, тебя проводил, а сам ко мне вернулся. Видел, что я Игоря выставила, решил, может, ему что достанется, – и тут Надька, сообразив, что сболтнула лишнего, осеклась. – Прогнала я его, Жень, честное слово, прогнала.

- Ничего, Надь, если бы и не прогнала. Чем он лучше других? Мужик! Давай выпьем за мужское подлое племя! Пусть живут! Без них было бы слишком скучно и неинтересно!

Повеселевшая Надька подняла свой бокал:
- Люблю я тебя, Женька! Опять ты в самую точку попала!

Женька снова топала домой на рассвете. Белые крылья за спиной обвисли и волочились по земле. Черт бы побрал этого Юрку! Кто его просил вспоминать о вальсе?! Кто просил провожать? Хорош гусь! Засек, что другу не обломилось, и туда же. Золото ты, Надька! На тебе мужиков, как на лакмусовой бумажке, проверять можно. Только кто из них более нормальный: тот, кто на тебя клюнет, или тот, что равнодушным останется? Голубых мы в институте тоже видели, с избытком… А сама-то, сама! Дурочка романтическая! Чистенькая! Вот таких чистеньких да умненьких мужики как огня боятся.

Однако иной Женька быть не хотела. Она приняла душ, отряхнула свои крылья, сказала отражению в зеркале, что оно самое прекрасное на свете, и там, на Урале его ждет счастье, добралась до кровати и уснула крепким сладким сном.

Одноклассники собрались отмечать пятилетие окончания школы только в конце июля. Организовал это дело Юрка, вернувшийся из последипломного путешествия по городам и весям отчизны. Он снял домик на турбазе, нанял автобус, вместе с девчонками проехал по оптовым рынкам для покупки провианта.

В автобусе Юрка сразу оказался рядом с Женькой. Та от неожиданности проглотила на время язык и ком знакомый в горле ощутила, но в общем гвалте и оживлении скованность быстро прошла, и она снова отшучивалась и перемигивалась с Надькой. Кроме того, появилось новое чувство. Раньше у Женьки словно не было тела, а сейчас, когда они с Юркой случайно касались друг друга от автобусной встряски или слишком живого общения с окружающими, ее словно ударяло током. От неожиданности она одергивала руку и с удивлением глядела на парня. В Юркиных глазах тоже угадывалось недоумение. От каждого прикосновения разряды тока пробегали по телу, и Женька упивалась этим ощущением. Оно напоминало игру, азартную и волнующую. Да, у нее есть тело, еще ни кем не разбуженное, но Юрка… Почему его обжигает? Что значили для него прошедшие пять лет? Кто он, этот незнакомец? Женька тут же отогнала от себя ненужные вопросы. Все равно. Ей сейчас хорошо, маленький человечек распевает песни и хохочет до колик в животе. Пусть радуется! Он так устал сидеть понуро под серым небом. Женька на два дня вырвалась из дома и будет наслаждаться каждым мгновением. Пусть время остановится!

И время остановилось, вернее, пошло вспять. Друзья словно очутились в прошлом, словно и не было разлуки, и они совсем не изменились. Однако вскоре Женька поняла, что за спиной у каждого стояли пять долгих лет.

Получилось так, что на турбазу собралось больше девчонок, одиноких, холостых, а свободных ребят только двое. Был здесь и Гришка с женой. С Верой, той самой девочкой, восседавшей на вершине скалы рядом с Димкой. Это она разожгла первый огонь ревности в Женькиной груди. Как все изменилось теперь! Рядом с мужиковатым, коренастым и немного угрюмым Гришкой Вера казалась маленькой, нежной и хрупкой, но с какой незаметной, тонко рассчитанной силой управляла она мужем. Вера была умной и по-женски талантливой. Женька не могла скрыть своего восхищения. Для нее Гришка и Вера сразу стали единым целым, и это целое издавало ровное матовое свечение.

Домик на турбазе оказался просто замечательным. Кухня, столовая, зал и четыре спальни. Рядом баня и родник. Всем нашлось занятие. Играли в настольный теннис, бильярд, танцевали. Когда Женька и Анютка завладели, наконец, ракетками и добрались до теннисного стола, Юрка уселся напротив них. Анютка нервничала, стала попадать мимо мяча, потом рассердилась:
- Ну что ты смотришь, Юрка? Я не могу так играть!
- А я не на тебя смотрю. Я на Женьку.
- Пусть смотрит! Мне не жалко! – отозвалась Женька, приплясывая на месте.

Она не останавливалась ни на минутку, играла ли в теннис, смотрела ли, как играют другие. Музыка и ликование переполняли ее. И на речке она не купалась, а пока другие ныряли и плавали, набирала в ладони воду и подбрасывала вверх. Крупные капли сверкали на солнце, и Женька хохотала.

- Женька, прекрати брызгаться! Что ты как ребенок! – попыталась урезонить ее Лида.
-  Я не брызгаюсь, я смотрю, какая красота, Лида! – и пригоршни воды опять полетели в небо.

После купания в реке Юрка растопил баню. Все немного успокоились. Парни катали бильярдные шары в Лидиной и Надиной компании. Женька, Вера и Анютка удалились на кухню готовить ужин и посудачить о женских делах. Вера рассказывала о своем годовалом сынишке, о том, как его любит отец, и как он тянется к отцу.

- А я не могу спокойно смотреть на детей, – вдруг сказала Анютка. – Мне так хочется иметь семью и ребенка, что чужие малыши вызывают во мне черную зависть.
- Слушай, Ань, если зависть черная, лучше совсем не смотри. Сглазишь ребенка, и самой лучше не станет, и ему будет плохо, – подала голос Женька. – И потом, почему такой пессимизм? Тебе ведь только двадцать два. Все еще впереди.
- Уже двадцать два, – поправила Анютка.
- Только двадцать два, - с нажимом проговорила Женька. – Посмотри, какая ты хорошенькая! Неужели ты боишься одиночества?
- А разве ты не боишься, Женя? – спросила Вера.
- Я? – пожала плечами Женька. – Нет.
- Неужели, Женька? – Анютка поддалась вперед. – У тебя же ни друга нет, ни жениха. Нет, и не было, и не боишься?
- Может, я очень глупая, но я не боюсь, – Женька смущенно улыбнулась. – Мне кажется, что я никогда не бываю одна. Никогда. Даже если дома никого нет, мне чудится, словно кто-то есть рядом. Этот кто-то укутал мою душу в белый пуховый платок, и мне тепло и уютно. Нет. Я не боюсь одиночества.
- Странная ты, Женька, чудная! – дернула плечом Анютка и принялась помешивать гречку в кастрюле.

После бани девчонки нарядились в вечерние платья.
- Почему нас не предупредили? – возмущались парни.
- Сюрприз.
За столом не умолкал смех. Ели, пили, фотографировались.
- Эй, кто там меня под столом пинает? – возмутилась Женька, нечаянно перекрыв общий гомон.
- Я, - откликнулся Юрка с другого конца стола.
- Где тебе! – парировал девушка. – Не достанешь!
- Надо будет, везде достану.
- Так это, если надо!

Долго находиться в доме, если на улице теплая, звездная ночь, невозможно. Ребята выставили на улицу стол с едой и выпивкой, включили на всю громкость магнитофон и снова танцевали. Опьяневшая Лида вязалась и вязалась к Юрке: «Юр, а почему у тебя подруги нет? Может, у тебя ориентация не та? А целоваться-то ты умеешь?» Раззадоренный парень обнял Лиду и крепко поцеловал в губы. Поцелуй получился долгим. Женька смотрела на них, не моргая, с лукавой улыбкой на губах. Маленький человечек внутри нее топал ногами: «Тебе должно быть больно и обидно!». «Цыц! – приказала ему Женька. – Мне не больно. Мне завидно!»

Когда еще немного выпили, и Игорь вышел из строя, с девчонками случилось что-то невероятное. Лида, Надя, Анютка тянули Юрку в разные стороны, висли на нем, лезли целоваться. Женька уже давно сняла платье, надела удобные джинсы и уселась на бревнышке рядом с Верой и Гришкой. Они говорили о грядущем Женькином отъезде, о том, что страшно уезжать из дома в такое трудное время.

- Ребята, а когда у нас легкое время было! – усмехнулась Женька.
- И то верно, – согласился Гришка, пустившись в размышления о политике и истории. Это была его любимая тема. Жена и подруга поддакивали ему, не спуская глаз с бедлама, устроенного вокруг Юрки девчонками.
- Да они совсем с ума посходили! – не выдержала Вера. – Бедный Юрка! Они уже замучили его. Пойду их успокою.
- Оставь, Вера, - задержал ее муж. – Он сам взрослый мужик, разберется. Может, ему сейчас приятно, а ты весь кайф испортишь!
Женька прыснула. Нет, Юрка не кайфовал. У него были совершенно потерянные, ошалевшие глаза. Он не знал, что делать с диким фуриями, решившими его осчастливить.
- Кошки! Кошки, сдуревшие от одиночества и почуявшие свободного кота! – мелькнуло у Женьки в голове.
- А сама-то ты не кошка сдуревшая? – спросил ее угрюмо маленький человечек.
- Нет, я тигрица, а тигрицы за тиграми не бегают, - урезонила его хозяйка.
Утром Женька проснулась первой. Грех спать, когда такое замечательное утро. Она умылась в роднике, припеваючи перемыла посуду, вскипятила чай. Она так любила воду, бегущую, журчащую, любую, и потому ей нравилось мыть, стирать, просто плескаться. Вода ласкает, уносит дурные мысли, в ней скрыта жизнь, и радость тоже скрыта.
После того, как проснулись остальные, Женька с Надей сбежали на речку от общего шума и круговерти. Подруги растянулись на траве, спиной к берегу и лениво болтали.
- Жень, ты за Юрку не переживай, - ни с того, ни с сего заявила Надька. - Ему на этих девчонок наплевать, честное слово.
- А я и не переживаю, Надь.
- Да ладно, мне-то ты можешь сказать.
- Я, правда, не переживаю, - Женька перевернулась на спину. – Если бы ты знала, как мне сейчас хорошо. Так хорошо, что плакать хочется.

Высоко в небе парил орел. Очень высоко. Он казался маленькой точкой. Вот и Женька скоро вылетит из гнезда, и станет маленькой точкой в огромном небе. Что ждет ее? Полет красивой сильной птицы или болезненные удары чужих клювов?

Вода громко всплеснула.
– Господи, это какая-то большая рыба! – подруги склонились над водой, и прямо под ними вынырнул Юрка. От неожиданности Надька заверещала, а Женька расхохоталась до слез и никак не могла остановиться. Юрка ликовал от произведенного эффекта. Они просидели втроем на берегу до самого отъезда. Парню, очевидно, не хотелось возвращаться в домик к оголтелым девицам. С Женькой и Надей было спокойнее.
- Не могу я вас, женщин, понять, - вздыхал Юрка.
- Есть в каждой женщине загадка, - соглашалась с ним лукавая Женька.
В автобусе, чем ближе был родной микрорайон, тем грустнее становились лица ребят. Возле дома они совсем сникли. Расставание словно разрывало светлую, невидимую нить между ними.
- Ребята, ; вдруг воскликнула Аня, выпрыгивая из автобуса. – Я приглашаю вас всех к себе в следующую субботу, вечером, часиков в девять. Приходите! Я буду ждать!
Все сразу оживились, обнимались, целовались на прощание:
- Пока! До субботы!
- До субботы!

Всю неделю до новой встречи Женька провела в эйфории, порхая по даче, и дела спорились в ее руках. А в голове только Юрка. Вот он ловит ее взгляд, вот говорит, вот прикасается… И почему ей так легко? Раньше сгорала, а теперь звенит прохладой. Раньше замирала под его взглядом, как под гипнозом, а теперь ускользает и смеется.

В ночь с пятницы на субботу ей приснился странный сон. Она провожала в аэропорту Юрку и еще одного незнакомого парня. На Юрке была военная форма, шинель свешивалась с руки, через плечо перекинут вещмешок. Объявили посадку. Юрка подошел к выходу №1, в последний миг обернулся, бросился к Женьке, обнял ее и прошептал на ушко: «Я люблю тебя, Женя». Слезы брызнули у Женьки из глаз, она тоже обняла его обеими руками, взъерошила волосы, целовала в глаза, в губы, в нос: « Наконец-то ты сказал это, родной! Наконец-то!» Юрка оторвал ее от себя: «Пора!» и исчез в проходе.

Женька проснулась. Глаза мокрые от слез, сердце словно колокол, раскачивается внутри, ударяясь то в грудь, то в спину. Бум! Бум! Бум! Что за чушь? Уезжает она, а во сне провожала Юрку. Бум! Бум! Бум! Он сказал, что любит ее. Во сне. А наяву?
Женька с трудом дождалась вечера, и едва переступила порог, понеслось-поехало.
- Женя, с тебя тост!
- Женя, ты все еще пишешь стихи? Почитай!
- Женя, как ты легко пляшешь.
- Женя! Женя! Женька!
У нее кружилась голова. И не только у нее. Лида, отбросив свой давний стыд, так и льнула к Юрке. А тот почти не сопротивлялся. В какой-то момент он освободился от Лидиного внимания: «Потанцуем, Жень?» - «Давай!».

«Прощай, и ничего не обещай»,  - вещал из колонок голос Лаймы Вайкуле, пол уходил из-под ног, и хотелось остановить время. А маленький человечек у Женьки в груди отчаянно кричал: «Не отпускай меня, Юра! Не отпускай!»

Танец закончился. Разгоряченная Женька выскользнула на балкон. Там, сидя на полу, курил Гришка. Женька опустилась рядом с ним на разогретый бетон.
- Устала?
- Душно очень. Да и пьяная я.
- Шебутная ты, а не пьяная. Завидую я тебе.
- Так. И ты туда же. А ты-то чему завидуешь, Гриш?
- Ты у нас самая смелая. Уезжаешь сейчас, и столько всего успела сделать. Институт закончила, в школе поработала, вожатой была в лагере. Все смогла, со всем справилась. А я? Мне двадцать два, а я еще никто и ничто. У меня жена после техникума больше зарабатывает, а я с сыном сижу. В институт и то только нынче поступил. За деньги.
- Хочешь, я тебе секрет открою, Гриш? - Женька ближе наклонилась к другу. - Я тебе тоже завидую. Да-да! Не удивляйся. Я смотрю на вас с Верой и завидую. У тебя семья, Гриша, а это много значит. А еще я завидую, что у тебя есть сын, рыженький малыш, так на тебя похожий. И каким бы ты ни был: бедным или богатым, старым или молодым, он будет любить тебя всегда. Так, как даже Вера тебя не любила.
Парень сжал ее руку.
- Женя, дай я тебя поцелую!
- Целуй!
Гришка расцеловал ее в обе щеки.
- Люблю я тебя, Женька. Хороший ты человек. Только трудно тебе в жизни придется.
- Почему, Гриш?
- Жизнь у нас темная, а в тебе много света. Тебя в темноте видно. А тех, кого видно, бьют первыми.
- Ладно тебе, скажешь тоже! Пошли к ребятам, не то жена тебя ко мне приревнует, чего доброго.
- Не приревнует. Она хорошая, понимающая.
- А хороших и понимающих беречь надо!

Женька шагнула с балкона в комнату. То, что она там увидела, ей не понравилось. Обожгло. Юрка с блаженной улыбкой развалился в кресле, а у его ног, расправив вокруг себя по-цыгански юбку, сидела Лида. Крупная, дородная она показалась сейчас Женьке большим белым облаком. В ее глазах было такое нескрываемое, такое обволакивающее обожание, когда она незаметно прикасалась губами к Юркиной руке. Женька застыла, как завороженная, глядя на Лиду. Как она его любит! Женька так не умела! В невольном Лидином жесте она разглядела покорность, почти рабство и вознесение в счастье до небес. Нет, Женька никогда так не будет любить Юрку! Она не сможет стать рабыней даже на миг. Она не умеет  быть покорной, не может так самозабвенно отдаваться своим чувствам. Нет! Женька должна уйти, и Юрка будет круглым дураком, если упустит Лидину любовь. Лида сможет дать ему то, на что Женька никогда не будет способна. А для Женьки отныне здесь кончено все. Последняя точка. Финал. Занавес опущен. Ее здесь ничто не держит. Бежать, бежать отсюда!

Дома Женька залилась горючими слезами. Мама обняла ее, прижала к себе: «Дурочка ты моя! Эти школьные любови ничем не кончаются. Все проходит. Вот ты погуляла с друзьями, и будет. Не стоит вам больше встречаться. До добра это не доведет. Ты себя только изранишь». Женька выплакалась на маминой груди и к вечеру собралась с силами. Маленький человечек так и подзуживал ее: «Пойди к Лиде, узнай, чем закончилось для нее вчерашняя гулянка. Ничего, если будет больно, и она посмотрит на тебя глазами победительницы. Ты проиграла, потому что ты – это ты. Ты должна знать всю правду. Пусть у тебя не будет никакой надежды, чтобы ты смогла начать жизнь сначала, уже без него». У Женьки был формальный повод – забрать фотопленки с поездки на турбазу, и она пошла.

Дверь открыла Лида. Женька увидела набухшие от слез глаза подруги и отекшее лицо.
- Лида, что случилось?! Что с тобой?!
- Я прогнала его, Женька! Прогнала!
- Не понимаю, Лида! Почему?
- Я люблю его, это правда. Господи, ничего не могу с собой поделать! Но эта разница в росте! Я же выше его на голову. Это смешно!
- Но если любишь, Лида, зачем обращать на это внимание?
- Ты меня не поймешь, потому что ты никогда не была такой, как я! Я не хочу, чтобы надо мной смеялись всю жизнь! Он хороший человек, очень хороший, но… Он, конечно, стал ко мне подъезжать.  Мол, нравлюсь ему, и все такое, но он меня не любит. Он сам не знает, чего он хочет, кого он любит, и что ему от жизни надо. Это плохо, Жень, для мужчин это очень плохо. Они от этого спиваются. И Юрка в последнее время изрядно пьет, и по бабам ходит. А все от внутреннего разброда, от незнания, куда податься. Еще немного, и сломается он. Ему бы девчонку хорошую, пусть будет счастлив! А я? Что я! У меня есть друг, замуж давно зовет. Я уж было согласилась, а тут такое… Ох, Женька, опасно это погружение в прошлое. Страшно! Увязаешь! Не стоит нам больше собираться. Не стоит!

Женька шла от Лиды медленно, обдумывая услышанное и случившееся. Мама и Лида правы. Прошлое не вернешь и не исправишь. Они были счастливы когда-то, и одна встреча действительно была в радость, но их затянуло в водоворот, и они сошли с ума. Нет, в Юрке больше нет романтического идеала, и Лида струсила перед своей любовью, а она, Женька, не способна любить Юрку сильнее себя. Пусть все останется, как есть. Прошлым. Не ей спасать Юрку и давать ему смысл жизни. В ней нет самоотречения и жертвенности. Нет! Ей нужно вперед, к себе, к своему счастью. Встречай меня, Хозяйка Медной Горы!..


…Ну, вот. С этими воспоминаниями так разволновалась, что сна ни в одном глазу. И в купе душно. Какая-то станция. Ночь. Три часа. Выйти подышать, что ли?
Женька сунула ноги в сапоги, накинула шубу, прихватила сумочку и вышла из вагона. Свежо! Фонари яркие горят. Снежок сыпется. Возле фонарей, словно фейерверк, снег на свету играет. Хорошо! Женька поймала снежинку на кончик языка и, глянув на себя со стороны, рассмеялась. Ну, и что! Она может побаловаться, все равно никто, кроме проводницы не видит. Женька снова высунула язык.
- Девушка, пройдите в вагон! Поезд отправляется!
Женька вернулась в купе, улеглась. Снова раскачивает вагон: ноги вверх – ноги вниз. Вверх – вниз. Вверх-вниз…


Она уехала из дома, так и не встретившись больше с Юркой, не простившись. Когда проводник попросил провожающих покинуть вагон, Женька смахнула с глаз слезинку: «Прощай, родной город! Прощай, школьная любовь! Прощай, институт! Да здравствует будущее! Да здравствует свобода! Ура! Ура! Ура!» Она разговаривала с попутчиками, читала детективы Марининой, и чем дальше оказывался дом, тем легче дышалось. Она словно сбросила с себя груз чужих проблем, а своих еще не нажила. Женька чувствовала себя новорожденным младенцем в самом начале неизвестности, хотя у этого младенца уже были силы, чтобы принять неведомое и покорить мир.

Стоило выехать из родного края, где светило августовское солнце, зарядили дожди. Поезд въезжал в ливни и выезжал из гроз. Женька читала, когда ее внимание привлек голос детей в коридоре: «Радуга! Радуга! Мы едем под радугой!» Не может быть! Это противоречит законам физики. Женька выглянула в окно. Там действительно сияла только одна опора семицветного мостика, а сам он уходил дугою ввысь. Женька высунулась в коридор. Другой конец радуги опирался в равнину. Поезд мчался под сияющей аркой. Женькино внутреннее солнце разгорелось при виде свершившегося чуда. Она где-то слышала, что пройти под радугой – к счастью. Это судьбоносный знак! Женька на верном пути. Впереди ее ждет удача!

Впрочем, на перроне ее ждала не удача, а невысокий белобрысый паренек, будущий коллега. Они без проблем добрались до общежития, и у Женьки впервые появилась своя комната. Большая, просторная. Ничего, что кровать железная с сеткой, стулья ободраны, и на тумбочке лица девушек семидесятых годов. Какие прочные тогда были наклейки! Ничего, что окна выходят во двор и загорожены от света. Это ее, только ее комната! Больше не нужно прятаться в ванную, чтобы отчитывать тексты и учить диалоги. Никто не включит телевизор или радио, когда тебе позарез нужна тишина. Девушка развешала привезенные из дома оранжевые шторы и тюль, заправила кровать желтым мехом, застелила стол клеенкой в мелкий подсолнух, бросила на пол старенький пестрый палас, и комната сразу поняла, что в ней поселилась Женька.

На следующий день вновь прибывшая появилась на заседании кафедры. Еще приближаясь к кабинету, она услышала смех и звонкие голоса.
- Здравствуйте, я Евгения Алексеевна, Евгения, можно, просто, Женя. Буду преподавать испанский, ; сказала девушка с порога, разглядывая молодые, озорные лица своих коллег.
- Добро пожаловать, Евгения Алексеевна! Проходите! Будьте как дома! – услышала Женька ответ и переступила порог.

«Добро пожаловать!» - говорили ей залитые осенним солнцем просторные улицы. «Добро пожаловать!» - шуршали опавшие золотые листья, которых в этом городе было несметное количество. «Добро пожаловать!» - благоухали последние левкои на клумбе возле драмтеатра. Молодой факультет, молодой коллектив, молодые студенты. Даже профессор, взявшая новенькую под свою опеку, была молодая. Она тут же отправила подопечную на курсы  по подготовке к сдаче кандидатских экзаменов, усадила за тезисы к первому самостоятельному научному докладу, но, самое главное, она собрала для Женьки платную группу по обучению третьему языку, иначе неопытная преподавательница недолго бы купалась в радостной эйфории на свои 210 000 рублей. Теперь у Женьки появилась любимая работа, любимые ученики, любимая комната и неограниченные перспективы роста. Первый преподаватель испанского языка в городе, это тоже кое-что значило. Студенты прятали от нее объявления: «Требуется переводчик со знанием испанского языка». Боялись, что Евгения Алексеевна бросит их. Однако те же самые объявления приносили Женьке друзья-преподаватели, чтобы у странной девчонки был заработок. Женька бралась за любую работу, и ей казалось этого мало. Она без конца смеялась, пританцовывала, словно летом на турбазе, и удивлялась тому, как ее приняли здесь с восхищением и недоумением: «Как можно в такое трудное время добровольно уехать из дома в незнакомый чужой город?» А Женька в ответ: «Глупая я, наверное, неразумная!»

На первую большую зарплату Женька купила холодильник, а телевизор ей отдала шеф-профессор. Это был старый ламповый черно-белый телевизор «Электрон». Он беспощадно трещал и гудел, как самолет на взлете, показывая целых полтора канала: звук и изображение от ОРТ и звук от РТР. Девушка, постоянно занятая на работе, могла довольствоваться и этим, лишь бы знать, что происходит в мире.

Ее немного пугал успех и безоблачное небо над головой. Стремительно и бескровно заканчивались локальные войны с соседями, сантехниками и комендантом в общежитии. Студенты беспрекословно подчинялись ей: «В учебнике так написано, а Евгения Алексеевна сказала…». У Женьки нет, абсолютно нет проблем! А кто-то говорил, что ей будет трудно, будет тяжело.

Однако больше, чем успех, пугали девушку сны. Ей все чаще и чаще снился Юрка, таким, каким она его не знала. То он являлся ей обросший и больной, какой-то серый, грубый, напористый, то он брел через болото по колено в грязи, а то вдруг перед Женькой появлялся Гришка и кричал: «Как ты могла его бросить? Почему ты предала его?!» Женька просыпалась, сжималась в комочек и гнала, гнала от себя страшные сны. Она не предавала его, нет! Она не святая и не ясновидящая! Юрка ни разу не сказал, что она нужна ему. Он никогда не пытался ее остановить, удержать. Нет, она не предавала! Почему тогда так муторно и противно на душе, а маленький человечек грозит пальцем: «Ты же знала, что нужна ему! Ты знала!» «Ничего я не знала», - сердилась Женька.

Она, в самом деле, ничего не знала. Из одноклассников ей писала только Анютка, хотя Женька поздравила всех с Новым годом, 23 февраля и 8 марта. В Анюткиных письмах не было ничего особенного: она рассказывала о себе  и жаловалась на жизнь. Как всегда. И не строчки о Юрке.

Весною Женькины сны изменились. Теперь Юрка играл ей на гитаре и пел песни, или они бегали вдвоем по морскому берегу, смеялись и позировали перед фотокамерой, или сидели на кухне и пили чай с огромным тортом. Женька отгоняла от себя и эти сны. Что за подавленные мечты и несбыточные желания? Прочь! Однако в самые неожиданные моменты над ухом словно звенел серебряный колокольчик, сон всплывал из памяти, и ей становилось весело. Она напевала что-то себе под нос, прыгала на одной ножке и строила рожицы, как маленький ребенок. Однажды Женька поймала себя за таким занятием прямо у доски перед группой. Хорошо еще, что стояла к студентам спиной, иначе они бы долго вспоминали потом Евгении Алексеевне ее сморщенное лицо, изображавшее в этот момент ежика. Ей пришлось теперь внимательно следить за резвящимся маленьким человечком и серебряным колокольчиком.
Женькина жизнь была прекрасной и удивительной, даже когда стали задерживать зарплату, и кошелек ее опустел. Она потуже затянула пояс и занимала строго ограниченную сумму денег у коллег, к которым приходили живые деньги в виде репетиторства для поступления в институт. С испанским языком в институты не поступали, и у Женьки не было такого дохода. Каждую неделю, заглядывая в пустой кошелек и размышляя о том, на что она будет жить завтра, Женька приструнивала маленького человечка. «Пропадешь одна! И дома нищета, никто не поможет, но там сад, огород, картошка, а тут… Пропадешь!» - хныкал он. «Цыц! – отвечала хозяйка. – Я сама так хотела. Что хотела, то и получила!» Маленький человечек замолкал, обиженно раздувал щечки и смотрел на Женьку исподлобья: «Тоже мне взрослая, самостоятельная!» Вскоре деньги появились, девушка раздала долги, сменила весенний гардероб, сдала кандидатские экзамены, и маленький человечек снова прыгал на одной ножке: «Какая ты умница, Женька! Молодец!» «Сама знаю!» - отзывалась та. Она по-прежнему без устали бегала на работу с девяти до девяти, потом готовилась к занятиям следующего дня и засыпала, едва голова касалась подушки.

В конце мая Женьке приснился сон, будто она присутствует на шумном застолье, там, в родном городе. Юрка сидит во главе стола, а вокруг Женьки пьют, едят, галдят одноклассники и совсем незнакомые люди. «Господи, как я здесь очутилась? – испугалась девушка. – У меня завтра зачет с моими студентами. Если я им зачет не поставлю, их же к сессии не допустят. А отсюда поездом ехать пятьдесят шесть часов. Я до завтра не успею! Мне надо спешить!» Женька выбралась из-за стола, побежала к выходу, но дорогу ей преградил Гришка.

- Не смей уходить, Женя! Ты должна быть за этим столом! Ты обязана!
- Гриша, пусти. Меня ждут студенты. Я им нужна.
- Ты ему нужна, - Гриша кивнул на Юрку. – Вот кому ты действительно нужна.

Женька проснулась. Сердечный набат снова отбивал: «Бум! Бум! Бум!» Что значат эти проклятые сны? Сколько можно! Она устала жить в параллельных мирах. Как разрушить этот глупый миф о Юрке? Как избавиться от него? Почему он и здесь ее настигает? Так, нужно вернуться в реальность. Летом она поедет в отпуск домой, встретится с Юркой, попросит прощения за все свои реальные и нереальные грехи, и пусть он ее отпустит в ее новую жизнь, потому что ее жизнь теперь здесь, и в родной город она, вряд ли, вернется.
Через неделю Женька получила письмо от Нади, раньше ей не писавшей. Надька рассказала, что Юру забрали в армию, прошли проводины, - жаль, что на них не было Женьки, -и новоиспеченный лейтенант  уже отбыл в расположение части в Забайкалье. Девушка смотрела на письмо подруги, и буквы расплывались перед глазами. Все кончено! Судьба загнала ее в лабиринт, из которого нет выхода. Юрка затягивает ее в параллельный мир, а наяву их уносит друг от друга все дальше и дальше. Они не встретятся, и он не отпустит ее на свободу, в реальность. А часы отсчитывают время. Тик-так. Тик-так. И нужна семья, и нужен малыш, и нужно тепло прикосновений. Как Женька устала за этот год! Целый год ее никто не обнимал, не желал «Спокойной ночи!» Даже мама, милая, усталая, далекая мамочка. Конечно, есть коллеги, и белобрысый Алешка к ней неровно дышит, но он такой неинтересный, он так похож на нее. Что нового он может ей дать? Ничего. Есть студенты, но они, в сущности, дети, влюбленные в добрую, юную учительницу. Хотя друзья смеются над ней: «Ты сама еще дите!» Может, они правы, и Женька до сих пор не повзрослела? Может, она не готова взять на себя ответственность за других людей, и потому Бог не дает ей реальной, земной любви? Но уже двадцать три. Когда же она повзрослеет?


В отпуск Женька приехала с кучей подарков. Мама и сестра Катюшка не могли на нее насмотреться.
- Как ты изменилась, доченька! Самостоятельная, удачливая рабочая лошадка! Только счастья женского у тебя нет. Не научила я тебя женским премудростям! Уж ты не живи одной работой, родная, смотри по сторонам, ищи мужа!
- Я живу, как умею, мамка. Как хочу! Я не могу иначе! - сердилась Женька.
- И все же мужчина тебе нужен, - качала головой мама.
Словно дочка этого не знала! Нужен! А где его взять?

Женька закружила-загуляла в свое отпускное лето. Было интересно увидеться с друзьями, узнать, что произошло, что изменилось за год. Побывал она и в гостях у Гриши с Верой. Гришка встретил ее суровым вопросом:
- Ты на чьи деньги приехала?
- На свои, - опешила Женька.
- А-а, ну, проходи.
Женька с Верой расхохотались.
-Однако ты гостей встречаешь! Вопросы, как в налоговой инспекции.
Вера засуетилась, накрывая на стол, а Гриша рассматривал Женьку.
- А мы вчера от Юрки письмо получили, ; многозначительно произнес он.
- Да? - Женька улыбнулась. - И что же он пишет?
- Пишет, что все у него в порядке. Служба идет. Квартиру временную дали. Служит он в КЭЧ, квартирно-эксплутационной части, то есть.
– Я знаю, что это такое. Не объясняй, – заметила Женька.
- Откуда?
- У меня мама в КЭЧ работала в гарнизоне, сантехниками да плотниками командовала.
- А-а. Юрка тоже всякой шушерой командует, но ему там не нравится. Он, вроде бы, на учебу собирается в ракетное подразделение. Учеба там, у вас, в Оренбурге, от Урала недалеко.
Дзинь! Брякнул над ухом серебряный колокольчик. «Тихо ты!» ; оборвала его Женька.
- Женя, – сказала вдруг Вера, присевшая у стола. – Хочешь, мы тебе Юркин адрес дадим?
- Конечно, хочет, – отрезал Гришка, вытащил из шкафа какие-то бумажки, отыскал среди них конверт с треугольным штемпелем и протянул его Женьке. – Держи! Напиши ему обязательно! Знаешь, как в армии письма нужны.

Женька спрятала в сумочку конверт. Гришка сразу подобрел. Верина мама привела из садика маленького рыжика, и все внимание сосредоточилось на нем. Довольные родители рассказывали ей о своем чаде, а Женька – о своих больших детях, о локальных войнах с соседями в общежитии, о победах и поражениях. Стемнело. Все семейство отправилось провожать гостью. Маленький рыжик свесил ноги с папиной шеи. Вера шла рядом с мужем, а Женька любовалась чужим счастьем и болтала, не умолкая.
Возле Женькиного дома они попрощались.
- Удачи тебе, Женя! – пожелал ей Гришка, а когда девушка шагнула в подъезд, крикнул вслед, - Обязательно напиши Юрке!

Женька неделю ходила с конвертом, словно кошка с мышью в зубах, и размышляла, как ей поступить. Раз Гришка настаивает, может, стоит написать? Спустя неделю она уселась за письменный стол. Боже, куда делись слова? Она повторяла миллион раз виденную в кино сцену: начинала писать, черкала, недовольно комкала бумагу. Нет! Это невозможно! Как трудно написать простое, спокойное письмо, а ведь никогда за словом в карман не лезла. Она пересела на стол, поставив ноги на табуретку и разложив на коленях бумагу. Все равно ничего не получалось.

Старания сестры веселили Катюшку.
- Ты еще вверх ногами встань, может, какие мысли в голову придут!
- Не смешно, - отвечала Женька.

Через четыре часа письмо появилось на свет. Едва Женька запечатала конверт, Катюшка отобрала его у сестры, чтобы та не передумала, и убежала отправлять на почту. Сестры стали ждать ответа. Незаметно прошел отпуск, но Юрка молчал. В знак того, что на этот раз для нее действительно закончилась история любви, Женька обрезала волосы. Раз Юрка не ответил, значит, он отпустил ее. Так угодно Богу. Так угодно ее Ангелу-Хранителю.

О том, что у нее есть Ангел-Хранитель, Женька узнала 17 августа. Уезжая в отпуск, она положила деньги на обратную дорогу в банк СБС-Агро на карточку по срочному вкладу. Сделала она так, чтобы в поезде не рисковать, ведь столько слышно о дорожных кражах. Недели за две до конца отпуска кто-то стал ей нашептывать на ушко:
– Пойди, сними деньги!
– Еще рано, ; отмахивалась девушка.
– Пойди, сними, кому говорят!

Голос был слишком настойчив, и Женька решила послушаться. Шестнадцатого августа она сняла в банкомате всю вложенную сумму, а семнадцатого разразился кризис. Банк СБС-Агро перестал платить по счетам. Покидая родной город, Женька благодарила своего Ангелочка, а мама удивленно сказала дочери: «Выходит, есть Бог на свете. Чаще слушайся Его, дочка».

В дороге тревога не ощущалась, однако, когда Женька, оставив в общежитии чемоданы, отправилась в магазин, стало ясно: в городе царит паника, словно началась война. Прилавки опустели. Люди скупают мешками соль, сахар, крупу, муку. Из продажи исчезли растительное масло, консервы, все. Цены взметнулись до уровня нереальности. За хлебом очереди, потому что народ набирает по пять-шесть булок. Куда? Зачем? Сушить сухари. Возле пунктов СБС-Агро очереди, занимаемые в шесть утра, для перерегистрации вкладчиков. Люди нищали на глазах. У Женьки не было денег на массовые закупки, и назойливый ужас вкрадывался в душу.
                               
Вдобавок ко всеобщей панике девушка добавила себе собственные переживания, так как вслед за своим научным руководителем она переходила в другой университет, и бумаги исчезали в параллельном мире. Она не могла ни устроиться, ни уволиться. Из одного общежития ее выгоняли, в другое не заселяли: не было мест. Женька готова была расплакаться с досады, но когда вместе с секретарем проректора она искала свое третье заявление об увольнении, ее разобрал смех. Друзья говорили: «Может, это знак, чтобы ты осталась?» «Нет, – уверенно отвечала Женька. – Это меня мой Ангел проверяет, твердо ли я решила уйти».

В середине сентября бумаги появились в один день, в двух-трех экземплярах, все сразу, словно по команде «Отбой!». Женька получила комнату в общежитии нового вуза, однако не спешила с переездом. Среди общего хаоса и сумятицы над ухом настойчиво звенел серебряный колокольчик. Ей казалось, что она войдет в холл общежития, а там сидит Юрка. Женьке не удавалось заглушить упрямый колокольчик, но однажды он сам умолк. Она поняла, что Юрка не появится, собрала вещи и на следующий день переехала на другое место по дороге с зелеными светофорами.

Ее увлекло обустройство своего уголка и работа, которой было невпроворот. Помимо нового факультета она не смогла бросить своих студентов-испанцев и друзей в университете, где начинала трудовой путь. Испуганная мгновенным исчезновением денег, она взялась за дополнительную работу со школьниками. К тому же ее кормили платные языковые курсы. Женька носилась из одного конца города в другой и не жаловалась на трудности. Пусть во всех точках платят понемногу, но в разное время и от разных организаций. Если один источник перекрывался, другой одаривал девушку, и в ее кошельке всегда были деньги.

Дней десять спустя после Женькиного переезда студенты, проживающие в ее старом общежитии, принесли ей письмо. Евгения Алексеевна взяла в руки белый конверт с треугольным штемпелем. Неужели?.. Юрка! Он написал ей. Она едва дождалась звонка с урока, отпустила студентов, открыла конверт. Юрка совсем недавно получил ее письмо, потому что находился в Оренбурге на учебе, и друг из Забайкалья переправил ему Женькино послание. Значит, он в Оренбурге?.. Юрка тянул с ответом, так как полк в сентябре должны были отправить поездом к месту постоянной дислокации, тогда парень мог бы заехать к Женьке в гости, навестить ее, но в последний момент полк отправили самолетом. Девушка вздрогнула, увидев дату Юркиного отбытия. В тот самый день она сменила адрес, и замолчал серебряный колокольчик. Мистика! Как ей надоела эта мистика! Так жить невыносимо!
–  Невыносимо! Невыносимо! –  хлопал в ладоши маленький человечек.
–  Чему ты радуешься? – спросила его хозяйка.
–  Это не я радуюсь, это ты радуешься.
–  Я?
– А кто же? Он написал тебе, он хотел навестить тебя, он хотел тебя видеть.

«Он хотел навестить меня! Он хотел меня видеть!» – Женька несколько раз повторила эту фразу, как заклинание, и эта фраза ей понравилась. «Он хотел меня видеть!» – ликовала она, и за ее спиной в радужной оболочке разрастался прозрачный пузырь счастья. Пузырь был такой большой, что когда дул ветер, Женьку подбрасывало в воздух, и она чуть касалась ногами земли. Прохожие расступались перед девушкой, многие улыбались ей, а незнакомые малыши здоровались. «Здравствуйте!» – отвечала им Женька, и ее лицо озарялось солнцем, даже если небо закрывали серые тучи.

Она сразу написала ответ, но нового письма все не было. Ожидание превратилось в пытку. Кап! Падал на темечко один день. Кап! Падал другой. Кап! Кап! Кап! Проходила неделя, вторая, третья… Зачем она так жаждала получить письмо? Почему ждала? Теперь так не ждут! Школьная любовь ни к чему не приводит! Ненормальная она! Блаженная! Ей бы в прошлом веке родиться. Тогда тургеневские девушки были в моде. По крайней мере, она считалась бы современной! Хватит! Хватит ждать! Нужно внимательно смотреть по сторонам, искать мужа, как говорит мама.

Вот чем Олег не перспективный жених? И спокойный, и умный, и обходительный, и при квартире. Она быстро захватила лидерство над своим напарником, коллегой по новой кафедре. Он был старше, но энергичная Женька решала, какой материал давать студентам в группах, где они параллельно работали, когда проводить контрольные и в каком виде. Олег был хорошим другом, почти подругой. Ему Женька могла пожаловаться на все и всех, поскольку, конечно, она уставала на своих четырех работах и занятиях для аспирантов, которые она посещала, еще не поступив в аспирантуру. Олег уставал от студентов на одной единственной работе и постоянно спрашивал Женьку, зачем она берется за все подряд, зачем ей это надо. «Так интереснее жить!» – отвечала девушка. Она, наоборот, не могла понять, почему кому-то может быть ничего не надо. Нет, у Олега не было никаких шансов, хотя он провожал ее с работы до дома, они рядышком вышагивали из корпуса в корпус, постоянно встречались на переменах. Студенты из подгруппы Олега посмеивались над ними: «Сладкая парочка!» Но Женькины ученики утверждали, что Олег Андреевич их Евгении Алексеевне в подметки не годится: он такой вялый, что их преподавательница город трижды оббежит, пока он слово скажет. Женьку забавляли детские перепалки. Жаль, что Олег такой, жаль!

Два месяца от Юрки ни строчки. Девушка нечаянно влюбилась в преподавателя-программиста с соседней кафедры. Влюбленность продлилась целых семь дней. Объекту пристального внимания хватило пары неосторожных слов, чтобы разочаровать Женьку, и нежные чувства испарились. Еще через три дня пришло Юркино письмо. Девушка сердилась и забавлялась. Ну, и нюх у него! Только сорвалась с поводка и вот: «Получите, вам привет!» И она смиренно сует голову в потертый и привычный ошейник. Щелк! И снова Женькино сердце покорно виляет хвостом старому хозяину. А хозяин-то и обернулся к ней лишь затем, чтобы скомандовать: «Место!» Отдал команду, и опять три месяца ни строчки.

Женька раскачивалась по обычной траектории: радость – тоска – отчаяние – безразличие. И зачем он поздравил ее с днем Святого Валентина, потом с 8 марта, а потом замолчал? Женька пишет, а в ответ тишина. Служба идет. Тик-так. Тик-так. Женькина жизнь идет. Тик-так. Тик-так. Пустота. Нужна? Не нужна? Ти-ши-на… И тут Женьке предложили поехать летом в Испанию, на два месяца. Два месяца в стране, куда она мечтала попасть с детства, на  языке которой она свободно общалась, культуру которой она несла своим ученикам. «Испанка», – говорили о ней, а она никогда не была в Испании. Согласиться? Значит, она не попадет в домой, не встретится в отпуске с Юркой. А нужна ли ей эта встреча? От него нет никаких известий, если не считать единственной открытки. Отказаться? Да не полная же она дура, чтобы упустить шанс бесплатно провести два месяца в стране своей мечты! Когда еще представится такая возможность? Решено. Женька едет в Испанию Она сможет протянуть год без родных. А без Юрки? Без него она провела всю жизнь, и ничего, цветет и пахнет. Вот и пузырь счастья не усох. Юрка не писал, и Женька объявила ему бойкот.


В тот июньский день она принимала государственный экзамен у своих студенток на курсах. Десять учениц, с которыми Евгения Алексеевна провела два года, становились теперь ее конкурентками. Прибыло в городе испанское племя. Еще часть жизни отошла в прошлое. Женьке стало одиноко и грустно. Она вдруг разговорилась со Светланой Алексеевной, женщиной-методистом на кафедре, довольно общительной и доброй, и ни с того ни с сего рассказала ей о Юрке.
– Дурочка ты, Женька, – сказала Светлана Алексеевна. – Какой бойкот? Ты знаешь, как мужикам в армии несладко? Письма не доходят, а если идут, то веками. Да и природа у них такая: лишнего слова не напишут, о главном не скажут. Ты пиши ему, пиши! Вода камень точит. Парень он, видно, стоящий. Нельзя тебе отступаться.
– Не буду я ему писать! Я обиделась! – хмурилась девушка.
– Вот садовая голова! – засмеялась Светлан Алексеевна. – Упертое ты чудо, Женька. И все же подумай, напиши. Тебе самой легче станет!

Женька неохотно побрела домой. В дверях торчали три извещения от почтальона: телеграмма. Господи, что случилось? Там, дома, давно болел дед, и Женька пугалась телеграмм. Бросив ненужные вещи, она помчалась на почту.

Вот телеграфистка протянула ей серый листочек. Девушка отошла в сторону, прочитала: «Буду проездом. Можем увидеться». Дальше шли номер поезда, вагона, число. И подпись «Юрий». Женька непонимающе повертела телеграмму в руках. О состоянии здоровья деда ни слова. Это, вообще-то, ей отправили? Юрий какой-то. Юрий? Женьке стало трудно дышать. От волнения затошнило. Невероятно! Завтра она может увидеть его. Проездом. Куда? Почему? Зачем? Ой, мамочки! Ноги подкашиваются. Женька кое-как дошла до дома, пошатываясь, словно пьяная от счастья. Ночью спать не могла, вертелась, скручивая в жгут простыню и комкая подушку. В сознании пульсировали вопросы «куда?», «почему?», «зачем?».

Вот она уже стоит на перроне. Холодно. Даже пуховый свитер не согревает. Нос замерз. Пар идет изо рта. Лето называется! На нее надвигается тепловоз, она спешит к нужному вагону, а сердце екает: вдруг она его не узнает?

Они узнали друг друга, обнялись и тут же отстранились, вглядываясь в долгожданные лица. Заговорили оба невпопад. На перроне холодно. Поднялись в вагон, в купе, а там еще двое, и потому мысли разбегаются, трудно подобрать слова. Женька задает беспокоившие ее вопросы. Юрка едет в отпуск на море, через три недели вернется в родной город, и там проведет еще месяц.
– А ты когда домой? – спросил он ее.
– А я домой нынче не поеду, – тихо выговорила Женька, опустив глаза.
– Будешь все лето здесь?
– Нет. Я уезжаю. На два месяца, – она несмело глянула на друга. – В Испанию.
– Куда?!

Женьке показалось, что она ударила Юрку наотмашь, со всей силы, так он от нее отпрянул и побледнел.
– Почему так надолго?
– Везу детдомовцев на отдых по благотворительной программе.
– А раньше вернуться не можешь?
– Нет. Это же заграница. Виза одна на всю группу, и сроки для всех одни.
Они еще о чем-то скомкано говорили и смотрели, смотрели друг на друга. А двадцать минут стоянки сокращались с каждым ударом сердца.

И вот она снова стоит на перроне. Вильнул хвостом последний вагон. «Одна! Одна!» – стучат каблуки по асфальту. «Не одна! Не одна!» – распевает маленький человечек в груди. И развивается по ветру пузырь счастья. И не нужна ей никакая Испания – страна мечты, страна языка, без которого она уже себя не представляет. Перед отъездом Женька отправила Юрке страстное и по-философски грустное письмо, вложив в конверт стихотворения, написанные в последнее время. Она уезжала в заветную страну, а душа ее изнывала от радости, тоски и разрывающей надвое разлуки.

Сначала Испания опьянила и взбудоражила девушку. Ее все восхищало. Ей нравилось все. Новые друзья удивлялись: «Ты говоришь, как мы, Дженья. Ты думаешь, как мы. Ты умеешь радоваться жизни, как мы. У тебя такой беззаботный смех. Ты, как мы, только таких серых глаз у испанцев нет». «Потому что я русская», – отвечала им Женька. Она уже устала от камня и вечной фразы: «Это здание XI-XIII веков». Она устала от бессмысленных и постоянных праздников. Ее смех утратил беззаботность, как только среди привычных испанских новостей о том, как проводят лето  знаменитости, замелькали кадры и информация из Дагестана, куда вторглись ваххабиты и где завязались кровопролитные бои. Здесь празднуют лето, а дома снова льется кровь.

Когда в сентябре она вернулась в свой город на Урале, война в Чечне уже началась. Женьку охватила тревога. Она ждала от Юрки хоть коротенького известия: «Здоров. Все в порядке. В безопасности». Но известия не было. Ти-ши-на… Неужели она снова напугала его своими искренностью и страстью, спрятанными в словах? Или, может, он там, в Чечне, и не пишет, чтобы не беспокоить ее? Девушка старалась не пропускать выпуски новостей. Может, мелькнет хотя бы фраза о забайкальцах, или что-то еще. Она написала одно письмо, другое…

С каждым днем тишины напряжение росло. Женька прошла вступительные экзамены в аспирантуру, поступила, отмечала свой успех, а нервы вновь натягивались, как струны, и однажды эти струны лопнули. Она даже не поняла, почему так тихо на душе, почему она утратила способность воспринимать как плохое, так и хорошее. Женька перестала ждать писем. Более того, она не хотела их получать. И при этом ее внутреннее солнце не исчезло. Оно лишь утратило свою яркость, но обрело постоянное тепло и ровное свечение. Любовь переполняла ее. Только теперь Женька любила себя. Она любила свое тело, свое отражение в зеркале, своего маленького человечка. Она любила и понимала, что достойна любви. Она не признавала больше расстояний и молчания. Нет! Ей больше не нужен мир снов. Женька стоит реальности, бережного и чуткого отношения к себе. Ей не нужен сказочный принц или нереальный образ из десятилетних мечтаний. Ей нужен человек из плоти и крови. Пусть у него будут достоинства и недостатки, лишь бы к ним прилагались сила и ум, лишь бы он точно знал, что ему нужна именно Женька, и никто другой. Она была уверена, что готова к встрече с таким человеком, но он не появлялся.

В декабре пришло письмо от Юрки, обычное, простое. Слава Богу, он не был в Чечне, хотя попал в резерв и готовил к боям других. У него все в порядке, он едет в отпуск на Камчатку, а потом увольняется из армии. Ради такого письма стоило ли так долго молчать? Женька не обиделась, не испытала боли или облегчения. Нет. Это было письмо от незнакомого ей человека, потому что она разрушила, изгнала идола, созданного ее воображением. А без этого идола она ничего не знала о Юрке.

Он никогда не щадил ее, и она его не щадила. Она давно сделала свой выбор. Ее жизнь здесь. Здесь она хозяйка своей судьбы. Она способна решать свои проблемы. Она в ответе за свои поступки. И она не готова пожертвовать ни одной частичкой своего обретенного мира.


…За окном уже рассвело. В дверь постучала проводница:
– Подъем! Скоро прибываем! Через сорок минут санитарная зона! Туалет закрою! Подъем!
Крик проводницы подействовал на немногочисленных пассажиров. Они послушно поднялись и организовали очередь в туалет. Это рассмешило Женьку. Давно она не стояла в очередях! Она привела себя в порядок, позавтракала, сдала белье. Проводница принесла билет и квиток за постель. Женька достала папку с документами, чтобы убрать билет. В папке уже были командировочное удостоверение, направление в библиотеку, письмо в университет. А это что? Из папки высунулась новогодняя открытка: два серебряных колокольчика на еловой ветке. Женька взглянула на текст. Ах, да! Это Юркино послание, где он желает ей исполнения самых невероятных планов и желаний. Женька улыбнулась. У нее не было невероятных желаний. Они все исполнялись. Чаще, когда надежда уже покидала ее. Из несбывшегося, пожалуй, Женька могла выделить свою мечту о семье, где царили бы взаимные любовь, уважение и три малыша с такими же жесткими, как у нее волосами. Однако в этой мечте нет ничего невероятного. Да, ей уже двадцать пять, но она молода, вынослива и терпелива. Ей безумно интересно жить. И ей всегда везет на попутчиков.

За окном появился перрон. Женька спрятала документы, достала из-под полки свои вещи, оделась, в последний раз оглянулась по сторонам, перекинула сумку через плечо и выкатила из купе свой синий испанский чемодан.

Челябинск, 2000 год
Редактирование 2004, 2013 годы