Я не люблю животных. Страшно признаться, но это правда. Могу ли я быть при этом хорошим человеком, или хотя бы считаться таковым? - большой вопрос.
У нас по городу ходит странная женщина. При встрече надо успеть обойти её издали. Если не получится, она радостно с тобой поздоровается и, как только увидишь шершавые зубы, запузыренные слюной, захлёбываясь окутает тебя страстной проповедью добра. Дословно это звучит: надо делать добро, надо любить людей, надо всё отдавать людям! Следом она принимается за бога, естественно за Иисуса Христа, но эти его через неё «надо» несутся уже мне в спину.
И с какой стати людей любить? Вот так, абстрактно, не привязываясь к индивидуумам? Мне совсем недавно стала знакома строчка Марины Цветаевой: любите меня за то что я умру. Вот думаю и думаю над ней. С Мариной страшно не соглашаться, но я всё думаю и мне хочется ей возражать.
Я даже не уверена, что мужа своего люблю. А детей? Детей всё таки люблю, наверное.
Прежде всего, конечно, надо определиться со значением слова, а то запросто со всех сторон: люблю, не люблю.
С детьми проще всего. Жизнь отдашь за ребёнка? - Отдам. Вот и проверили любовь, вот и наполнили слово максимальным значением. А если ребёнок взрослый, и норовит всё наоборот, и против здравого смысла и против твоего понимания? И ты почти в истерике себя судорожно спрашиваешь: как жить, как жить? Ну что, отдашь? - Надо подумать. Ага! Вот и думай, думай, только о любви уж не распространяйся. Любовь – такой лакмусовый образец о двух сторонах: или Да, или Нет.
Обычно так экстремально рассуждают и чувствуют в ранней молодости, а с годами навык в компромиссах сглаживает резкость понятий и мы уже, как заправские математики, выставляем к каждому уравнению целый ряд дополнительных условий. Можно рассматривать любовь как уравнение? Пожалуйста. Как же тогда Да и Нет? А это частное решение чьей-то индивидуальности.
С мужем сложнее. Лет двадцать думала, что люблю. А однажды...
Была у нас дачка на левой, противоположной от города, стороне Днепра, в той его нижней части перед устьем, что шириной с километр. Из города привозили на дикий берег колёсами всё, что надо, и лодочкой потом переправляли. Однажды мы, как всегда, на дно металлической плоскодонки, прикрытое листами толя или картона, засыпали щебёнки с горой, да переусердствовали - бортики почти вровень с водой. Уселась я на этой горке, раскинув ноги, и брезентовыми рукавицами за спиной в камни упёрлась, муж на моторе и - взревели. Идём поперёк реки наискосок. Катера по реке не очень часто, но по расписанию ходили. И вот перед таким катером нас угораздило проскакивать на чихающем моторе. Возлежу на каменной кучке как жертвоприношение: держаться не за что. Волна за катером с нами играет в кошки-мышки. Смотрю алчно на наш единственный спасательный круг (муж плавает так себе и я – никак). Сильный страх перетерпели, пронесло, но то, что я готова была забрать себе круг, а любимого бросить, очень мои мозги повернуло. Вот такая любовь.
Недавно на Прозе.ру конкурс предложили на тему о любви к животным. Животные... Ну что животные? Если бы я смогла быть вегетарианкой, тогда можно было бы говорить о какой-то любви. Так что о коровах, овцах, баранах, козах что говорить, ведь их выращивают на мясо, сначала попользовавшись молоком. А потом всё равно... И жизнь им дарена, и уход, и кормёжка ради их святого предназначения и об этом грешно забывать, всё таки честным не мешает быть. А привязанность – да, иногда читаешь, да и сам себе представить можешь, что сельская женщина, один на один со своей кормилицей, то ли тёлкой, то ли козочкой, разговаривает с ней, гладит её, жалеет, а потом сталкивается с необходимостью её зарезать. Часто идут на компромисс – продают подальше, чтоб это сделал кто-то другой. Но в этом же есть прямое лицемерие. Богу богово, а кесарю... Коль мы их разводим на мясо, так и любить надо мясо. А слово «любовь» по отношению к животным надо заменить каким-то совсем другим словом.
Лошади – другое племя. Всадник сливается с лошадью в одном устремлении. Там невозможно без обоюдной приязни, пусть это любовью называется. Меня такая любовь обошла, не было поблизости лошади, может, и полюбились бы.
Всякие львы и тигры – в зоопарк, для знакомства с природой, несказанно интересно разнообразие форм, но о какой любви речь? Понятно, что те немногие, кто выбирает себе профессиональное место рядом с представителями живой природы, вступают с ними в отношения, так же как токарь в отношениях с такарным станком. Ах как я люблю свой токарный станок! А что, и такое бывает.
О хомяках, ежах, черепахах мне не говорите. Да, в детстве привезли из лесу ежа, пытались в доме держать, яблоками его обложили, он во двор перебрался, потом на улицу и исчез. Черепаху капустой кормили, потом она под дровами жила, не знаю, куда делась. Неправильно это – соединять несоединимое.
Рыбки в аквариуме – украшение дома. Отдохновение. Красота. Возня, конечно. Хлопотно, но того стоит. И детям же в воспитательных целях. Не могла я мимо рыбок пройти, завела самых скромных, сереньких гуппи. Учились с ними управляться, они размножились. Разжились на парочку оранжевых, уж не помню имени. Старшей дочке уже можно было поручить и воду поменять, младшая к ней в компанию. Однажды жарким летом во время такой процедуры они пересадили сачком рыбок в литровую банку, банку на солнечный подоконник, крышечкой прикрыли, да отвлеклись и надолго, а когда кинулись – рыбки плавали поверху в несколько слоёв, сваренные.
О кошке бездомной замолвите слово...
Кошка в доме моего детства была всегда. Бабушка котят отдавала соседке, та их топила. Старой кошке готовили замену из приплода. Поэтому временами их было две. Коты ценились - не было хлопот с потомством. Бабушка всегда выбирала мужскую особь, но часто ошибалась.
Ко мне коты и кошки были неравнодушны. Сколько бы человек не разместилось за столом, кошка только между моих ног будет ходить и ходить восьмёркой. Да, наверное избыток статэлектричества, наверное, она хотела мне помочь, но я-то её об этом не просила, ещё кошка будет навязывать мне свои желания-пристрастия и свою заботу! А когда родители отделили мне комнатку для семейной жизни, кошка переселилась к нам самовольно и её никак не удавалось вытащить из-за дивана. В многоэтажном доме, куда мы перебрались в свою кооперативную квартиру, коты кружили стаей возле мусоропровода и это была неприятная картина.
Потом дочки стали просить котёнка и старшая от подружки принесла двухнедельную серенькую. Назвали Дездемоной, то есть Дези. Научили лакать молоко и пытались приучить к песочку. Я примирилась, но муж перестал кушать в кухне, где эта жительница осваивала пространство, я как-то обнаружила, что он стоит в коридоре возле стенного шкафа-кладовки и там на полочке его еда. По выходным мы уезжали на дачу.Это была очень организованная и серьёзная операция. В пятницу я должна была в обеденный перерыв вовремя проскочить заводскую проходную, за углом в магазине купить необходимое из продуктов, успеть вернуться, пообедать, в буфете отовариться молоком и сметаной, с работы галопом на автобус к себе в микрорайон, ухватить старшую из продлёнки, младшую из сада, упаковать детское и взрослое плюс на случай дождя, плюс всё что надо для супа или борща и для оладий, а теперь ещё и кошечку на грудь, и все вместе мы мчались на троллейбус, потом на второй троллейбус, где таких как мы было мноого. Бег трусцой с сумками вниз к берегу на катер, чтобы успеть, был уже почти в удовольствие. На катере, если повезло усесться, целый час был кайф, вода, волна, воздух, плавни зелёные справа, вот только кошечка не могла успокоиться. Через месяц муж сказал: или я, или она. Навалились на старшую дочку и заставили её отдать котульку подружке в частный дом. Всё, - сказала я , - больше никогда!
Через много лет у меня всё таки случилась ещё одна попытка ужиться с инородным творением из семейства кошачьих. Была первая зима нашего репатрианского укоренения. Темным вечером я сидела на террасе перед входом в подъезд и думала очередную тяжёлую думу. Мимо меня размеренно вышагивал огромный белый кот, туда и обратно, туда и обратно, совершенно отрешённо, завороженный своими думами. Миф об этом коте уже сосредоточился в моих ушах. Он оказался в этом доме со своей хозяйкой, которая вознамерилась соединиться с проживающим здесь одиноким инвалидом. Из этой затеи ничего не вышло, женщина ушла, в наказание оставив обидевшему её наследство - породистого кота. Но тёртый женишок-хозяин провокации не поддался, дверь перед котом закрыл раз и навсегда. Кот был благородный, он падаль и отходы из мусорного бака не ел, спать где придётся – не спал, и я как-то невольно для себя переключилась на его трудности. Тут он остановился напротив меня, поднял голову и посмотрел в глаза молча, тяжело и с вопросом. И что мне было отвечать в момент нахлынувшей жалости к себе? -Пойдём, раз уж так вышло. Ты брошенный и мы отвергнутые, почти друзья по несчастью. Как- нибудь выплывем, если не пропадём.
Пропадать нам, конечно, при нашей трудоспособности было ни к чему, просто сиюминутный печальный всхлип. Кот, в общем, тоже себя бедным родственником не ощущал. В его поведении видна была привычка к главенствующему положению в доме. Ел он только специальный корм в гранулах и не любой фирмы, а самый дорогой, ни на какие уговоры и даже просто разговоры не шёл, спал посреди дивана, а к весне, когда стало жарко, облюбовал себе место у вентиляционной дырки под потолком в кухне на антресолях.
Пару раз он оттуда спрыгнул на пол через мою голову, когда я колдовала над варевом на газплите, в результате у меня были ожоги и стресс, никаких увещеваний кот не воспринимал. Квартирка, как почти и всегда первая съёмная, была тесная и неухоженная, нас было много, кот явно чувствовал себя оскорблённым полученными условиями и всячески это выражал. Приходили знакомые, восторгались котом, его размерами и белой шерстью, но никто не собрался осчастливить себя обладанием этого роскошества. Однажды, когда никого не было дома, я выпустила его за дверь и спокойно сказала: иди и больше не приходи. Он на минуту замер, как бы осмысливая, пошёл к лестнице своей царственной медленной походкой и больше не вернулся.
О кошках можно было бы не продолжать, кабы не инкарнация. Я в неё не уверовала, но судя по частоте выхода на меня этой информации – пришло время разбираться. Котов и кошек вокруг – тьма. Средиземноморье! При тёплой шубе для них зимы не существует, обилие на улицах баков с доступными продовольственными отходами, подношения от сердобольных бабушек, которым вполне хватает минимального пособия, свободного времени и желания благодетельствовать. И совершенно отстранённое отношение местных властей к ни чем не регулируемому размножению популяции. Живут они под управлением своей кошачьей мафии. Несут на себе отметины сражений и отсутствия медицинской страховки.Итак, кошек вокруг тьма. Облезлых, лишайных, с ободранными носами, одноглазых, хромых. Когда такой зверь переходит мне дорогу, показывая себя хозяином территории, или пугаясь, агрессивный или несчастный, я невольно о них думаю. О них и о себе. Без конца ловлю себя на озабоченности, что с этим делать? И нет у меня к ним никакой симпатии, только брезгливость, брезгливость и ощущение, что за эту брезгливость и невмешательство я отвечу лично. Если реинкарнация есть, быть мне в следующей жизни в шкуре самой обиженной кошки, чтобы собственным страданием искупить свою чёрствость.
Собаки мне ближе, собака – друг человека. Когда я вижу маленького щенка, умиляюсь. А в лифте иногда поднимается с хозяином мохнатый ньюфаундленд, высунув язык и натужно дыша, всю свою силу расходуя на преодоление жары. Бедное животное. Было время – мне колли нравились, мода на них пошла, если бы с мужем не бороться, наверное бы завела.
Когда младшая подросла, стала клянчить собачку. Как-то, занятая своими мыслями, я на какие-то её уговоры ответила согласием, даже не поняв, о чём речь. Вскорости, в день моего рождения, они обе утром просят у меня денег.На моё недоумённое выражение лица объясняют: мы идём покупать тебе собачку, ты обещала. И с этим « ты обещала» уже ничего нельзя было сделать. Денег я, конечно, не дала. Собачка никак не вписывалась в наш бюджет, но разрешение на собачку осталось в силе. Через пару дней звонок, открываю дверь, младшая, Маринка, девять лет, глаза как два блюдца, сияют, а пониже из приоткрытой голубой куртки сияют ещё два глаза и чёрный влажный треугольничек.
Так у нас появилась Ксюша, белая маленькая пушистая от мамы тёмной гладкошерстной дворняжки и явно болонистого папы. Первым наперво пришлось вывести глисты. С едой проблем не было. Спала она, невзирая на все запреты, только с Мариной. Выводили её на лужок по нескольку раз в день, но так и не смогли приучить отличать дом от клозета. Особо она старалась в кухне, где пол был шахматно покрыт квадратами линолиума. Она старательно принималась за один квадрат, когда тот в результате усилий, отклеивался, переходила к следующему. Любила она нас самозабвенно, также приходящих бабушку и дедушку, побаивалась только меня. При отпирании двери в прихожей под дверью взвивалась мистерия, ликование подбрасывало малютку до замочной скважины. Она валилась на спину, светила розовым животом, раскинув все четыре лапки и визжала до тех пор, пока вошедший не ставил на неё свою ногу, освобождённую от башмака. К Марине она взбиралась на руки, на плечи, визжа и облизывая, вдавливалась в неё горячим тельцем.
Через год Ксюша пропала. Обычно, выведенная на улицу, возвращалась она, взбегая на третий этаж, самостоятельно. Случилось это при моём дежурстве. До поздней ночи мы с Мариной бегали по всему нашему микрорайону, разыскивая пропажу. Назавтра всё обклеили объявлениями, привлекли городское радио. Во всех шести подъездах нашей девятиэтажки Ксюшу, вёрткую белую кудрявую симпатягу, знали и заигрывали с ней. Нам сочувствовали но ничем не могли помочь. Прошло десять дней. Уже как-то смирилась с тишиной в квартире. Марина на виду уже не плакала. В воскресенье рано-рано раздался звонок. Племянница, ровесница Марины, сказала, что видела Ксюшу с женщиной из их дома. От нас это минут пятнадцать идти. Ещё трубка в руках, а девчонки с кроватей подхватились, молниеносно одевшись, бросились к двери. Довольно скоро они вернулись, счастливые. Ксюша вся в зелёнке скулила на руках, увидев меня, зажмуривала глаза и втягивала голову в туловище. Кроме выпавших ей страданий, испуга, она, бедняжка, переживала, считая себя виноватой.
Она ещё несколько раз пропадала на даче, убегала за дедом на пароход без нашего ведома, но чудесным образом информация о ней к нам попадала быстро, большого беспокойства нам не пришлось испытать. В открытые Ксюшины дни собаки на улице атаковали Маринку, доводя до слёз, лестницу приходилось баррикадировать, собаки рвались к нашей двери. Приходила моя коллега с мальчиком-болонкой, мы их знакомили и даже создавали условия, но, то ли оказались неумелыми свахами, то ли пара не состоялась по неизвестным причинам. Деток у неё не было. Тем временем Марина выросла, закончила школу, паспорт ей не выдали, потому что страна не имела картона на книжицы, работы тоже не было. Рынок начинался у дома, чтобы покушать сначала надо было что-то продать. Маринка сидела дома, Ксюша скрашивала одиночество. Потом они попрощались и Марина улетела в самостоятельную жизнь.
Прощание оказалось навсегда. Через два с половиной года мы наконец собрались последовать за младшей дочкой в солнечную страну. Брать с собой восьмилетнюю Ксюшу было не по силам, надеялась оставить её у родителей. Старшая дочь слушать не хотела, кинулась организовывать собачий перевоз. Но не пришлось. Ксюша нас не обременила. Она снова пропала, и на этот раз навсегда. Версии разные ходили: может, её загнала стая осатаневших от страсти собак, может, корейцы, ночевавшие в теплопункте, съели толстенькую розовую, может, и это было бы счастьем, взяли соседи, знающие, что мы отправляемся в дальние края.
Всё оставшееся время в разных местах я кидалась к белым болонкам, они были чужие. Даже сейчас, когда приходится увидеть подобную и что-то тёхкает, я себе иронично напоминаю, что прошло уже намного больше ста двадцати лет.