Начало нового рабочего дня было отмечено солнцем, заглянувшим в проём штор, и тут же спрятавшимся, как будто оно за Семёном подсматривало. Тот в ответ задёрнул окно, налил себе в большую кружку молока и сел с ней за компьютер, сразу зайдя в Интернет. Надпись вверху экрана сообщила о том, что сегодня юбилей со дня рождения писателя Булгакова, и в честь классика литературы этот день будет не совсем обычным - кинопоказы, скромные торжества по телевизору, подобающие статусу умершего, но вечно живого писателя, и прочее. «Прекрасно,» - подумал Семён, сам не чуждый творчеству. «Мастер и Маргарита» была его любимой книгой, остальные творения этого автора, с которыми ему удалось ознакомиться, такого впечатления не произвели – ему нравились наглые и находчивые кот с Коровьевым, мрачный исполнительный Азазелло, развратная Гелла, властительный Пилат, и, конечно, главная героиня с глазами, сияющими в его мыслях дьявольскими искрами. Только Мастер в книге был несколько лоховат и непонятен, что, впрочем, легко объяснялось тогдашним страшным временем, и будь бы он сейчас - он бы наверное выглядел совсем другим. Да и сюжет романа без Мастера не вязался бы в одну цельную картину. «Поэтому не наше дело,» - подумал Семён, - «рассуждать о том, зачем гений пишет о тех или иных героях. Наше дело просто наслаждаться тем, что получилось, жить, и не забывать», - и открыл в Интернете страничку сайта знакомств.
- Привет! Что фотка такая мрачная?, - быстро застучав пальцами по клавиатуре, начал он разговор с незнакомкой двадцати восьми лет от роду с мутным унылым взглядом, который отпугнёт любого, держащей режущие глаз жёлтые цветы в руках на фотографии в духе махрового экзистенциализма, - у Вас депрессия?
- Привет!, - ответила ему незнакомка, - нет, депрессии нету, я не знаю что это такое. Ведь депрессия это болезнь, то есть то, что может быть вылечено? Была бы она – всё было бы проще…
- А всё-таки, откуда такая печаль?, - не отступил Семён, а сам подумал: «Кажется, то, что надо».
- Настроение…
В другом окне у Семёна был открыт целый список новых девиц, желающих знакомиться, который он неторопливо просматривал. Обратив внимание на анкету некоей дамы в кожаной одежде, как из фильма садо-мазо, он увидел на её странице длиннющий стих, начинающийся словами «Я такая как есть, и не буду другой», сказал вслух: «ну и оставайся», и закрыл бредовую анкету.
- Так всё-таки, что с настроением?, - не унимался он.
- Не хочу об этом рассказывать, да и почему я должна говорить об этом первому встречному?
- Да ладно, успокойся, - написал миролюбиво Семён и послал собеседнице поцелуй смайликом, - разумеется, не должна. Просто я думал, что, раз уж ты здесь бываешь, то, наверное, хочешь общаться, вот я и общаюсь. Может мне тоже плохо и одиноко, и не с кем поговорить. Слушай, а давай грустить вместе?
- Давай попробуем, - улыбнулась незнакомка через каналы связи, - да, наверное, ты прав, я хочу общаться. А кто же не хочет? Просто я в общение уже давно не очень то и верю, и поэтому скорее наблюдаю за людьми. И мне их жаль, и себя тоже немного жаль, потому что везде, где бы я не находилась, я окружена ими.
- Парня тебе надо, - подсказал ей Семён, - такого, с которым не пропадёшь.
- Надо, наверное, но совсем не такого, - поправила она, - мне надо человека, ради которого стоит и пропасть. Но таких нет, а я уже наверное и не ищу. Ты тоже не такой, поэтому мы просто разговариваем.
- А как насчёт отношений?, - как бы пробил почву Семён.
- Отношений чего к чему?, - уточнила она.
- Ну, между мужчиной и женщиной…
- Никак. Ещё Бог сказал «я есть любовь». К любви – отлично, а к отношениям – никак. Если бы в них была правда, он бы так и сказал - «я есть отношения». Любовь, только любовь, и никаких отношений, все отношения, даже зарегистрированные государством – это вторая свежесть. Но любовь у нас с тобой вряд ли получится.
- Но ведь ты же знаешь, - процитировал Семён свою любимую книгу, - что в истории о Боге и Христе нет ни капли правды, и на самом деле всё было совсем по-другому. У тебя, вон, жёлтые цветы на фотографии, наверное «Мастера и Маргариту» читала. Кстати, сегодня юбилей Булгакова, если ты не в курсе, поэтому нас, как читателей, можно поздравить.
- Нас-то с чем?, - удивилась незнакомка.
- Ну хотя бы с тем, что помним, читаем и восхищаемся, - ответил Семён, - нашли, вынули на свет божий шедевр, который укрывали от людей.
- Но ничего в нём не понимаем, - продолжила она, - видишь ли, наше время – самое печальное время, гораздо печальнее и того времени, и любых времён. Помнишь, как сказано в той книге? «Когда люди совершенно ограблены, они ищут спасения у потусторонней силы»… Сейчас у людей отобрали даже потустороннее – последнее, что у них оставалось.
- Кто отобрал? Враги, интервенты?
- Нет, обычные люди. Читатели.
- Странная ты, - написал Семён, - как же можно отобрать потустороннее? Вокруг в последнее время его просто куча – религия, мистика, инопланетяне, эзотерика с метафизикой – сколько угодно потустороннего. Надо просто уметь его видеть.
- Ты всё равно не поймешь, - продолжила незнакомка, - впрочем, об этом, как я вижу, мы не можем с тобой говорить. Давай поговорим о чём-нибудь другом.
- Хорошо, - согласился Семён, - давай о политике. Что ты думаешь о власти, государстве, и политической ситуации в стране?...
Так они и беседовали ровно до того часа, когда горизонты домов напротив наливаются огнём, а стрелки часов, как бы в бессилии от завершившегося дня, опускаются вниз. Рабочий день Семёна подходил к концу.
- Ну, всё, пока, - написал он на прощание, - мне нужно идти. Спишемся завтра, - и перевёл канал связи на защиту с шифрованием. Наступало время ежедневного отчёта, и по режущему слух писку он понял, что где-то в огромном кабинете на другом конце города его всемогущий шеф тоже вышел на связь.
- Добрый день, господин полковник!, - начал он диалог.
- Привет, Семён! Как работа, как день прошёл?
- Нормально, господин полковник, обычный, в общем-то, день. Один новый объект, какая-то долбанутая баба, а из двух, которые в работе, ни одна не появилась. Сейчас скину всю переписку.
- Да не надо, мы уже всё видели. У нас теперь техника новая, мы всё видим. Впрочем, давай, для архива. Ты, кстати, с этой бабой общение продолжай, ей нам заниматься пока рано, а ты выясни побольше. Не насчёт книжек, понятно, а про политику что-нибудь спрашивай. Она, как мы видели, власть не особо любит. Спроси листовки, литературу, скажи – интересуешься, если есть – попробуй выяснить, где берёт и кто печатает.
- Не первый день работаю, - с достоинством ответил Семён, - сами всё понимаем.
- Это хорошо, растёшь. А старые, которые не появились – ещё появятся, мы за одной уже наблюдаем, благо первый этаж – несложно.
И Семён представил, как будто увидел своими глазами, комнату, освещённую тусклой вечерней лампой, по которой ходила женщина в пошлом дешёвом халате, и думала мысли, которые занимают всё время людей, не желающих быть счастливыми, настолько, что уже нельзя называть их существование жизнью в полной мере, и не обращала никакого внимания на источающее мрак окно. А за окном во мраке, скорчившись на корточках, сидели разведчик и разведчица, и первый, как мелкий бесёнок, приподнимался время от времени, и заглядывал на женщину сквозь стекло, рассказывая что-то второй, а та смеялась молча, как и должны смеяться разведчики, и взмахивала руками от возбуждения и азарта.
- Кстати, зарплату получил?, - спросил полковник.
- Не знаю, карту не проверял, - ответил Семён, - но верю Вам как самому себе. Кстати, просьба к Вам одна есть, вполне материальная, Вы же всё можете…
- Давай, излагай свою просьбу.
- Квартирный, можно сказать, у меня вопрос. То есть квартирка мне нужна. Точнее, мне, и моей девушке, с которой у меня отношения.
- Неужто жениться собрался? Поздравляю. Ну нужна, так купи, зарплату вроде получаешь.
- Да нет, мне именно определённая квартирка нужна. Точнее, в определённом доме.
- Бывает. Как у нас говорят – чем бы дитя не тешилось, но мы всё понимаем. Про какой дом речь?
- Садовая, 302 бис. Любая квартира, лучше трёхкомнатная - с надеждой написал Семён, - я узнавал – там везде какие-то люди живут, все квартиры ими заняты, но ведь как-то, наверное, можно?
- Можно, но сложно. Но мы попробуем решить, и тебе сообщим.
- Спасибо заранее…
- Счастливой службы!
И Семён, бегая по комнате так, как будто ему приделали крылья, быстро собрался в дорогу. Выйдя на залитый лучами двор, в котором, как в раю, резвились дети, он прошёл мимо служебной машины, припаркованной тут же, и направился к остановке трамвая, потому что правила игры сегодня предполагали поездку именно на этом виде транспорта. Полчаса спустя он вышел и сел в другой трамвай, с которого и слез позднее уже далеко от своего дома, точнее не слез, а выпрыгнул, кинулся в объятия к стройной девочке в чёрном пальто, стоявшей тут же в ожидании на остановке.
- Светлая королева Марго!, - произнёс Семён с замиранием в голосе, и обнял её, вдыхая запах её длинных волос. И они пошли по ночному проспекту, взявшись за руки и говоря о многом.
Улица сверкала огнями и салютами. Влюблённые прошли мимо кинотеатра с огромной афишей «Мастер и Маргарита – 2», сегодня была премьера – в фойе за толстыми стёклами толпился народ, и снаружи к открытой двери кинотеатра подходили всё новые и новые люди. Возле входа стоял некто предприимчивый с фотоаппаратом, держа за узду задумчивую лошадь чёрной масти. Пьяненький мужичок в костюме пытался залезть на неё верхом, а дама интеллигентного вида стаскивала его с причитаниями: «Не надо, упадёшь!», - на что мужчина вполоборота огрызался: «Женщина! Не ломай мне руку!». Освободившись от обременяющей его заботы, мужичок взгромоздился на коня, фотограф накинул ему на плечи чёрную хламиду с блестящими точками из фольги, и, присев, заснял его на свой аппарат летящим на фоне звёзд. Наши же герои миновали освещённый ночной проспект и спустились к тихому пруду, где, не помня себя от восторга, пели свои песни лягушки. Зазвенел телефон, номер был скрыт.
- Добрый вечер!, - сказал Семён в трубку, - да, господин полковник. Да, помню. Квартира номер NN? На днях уже можно? Не знаю, как Вас благодарить, - и, завершив разговор, остановился, глядя в лицо своей возлюбленной со странной загадкой.
- Дорогая моя Марго, - начал он торжественно, - наш квартирный вопрос наконец-то решился. И догадайся, как он решился? В каком доме мы будем коротать наши вечера, писать романы, выводить, как Фауст, новых людей, и искать философский камень?, - и сам же ответил, - Садовая, 302-бис, тот самый дом.
Глаза девушки сделались мутными, как бы отпечатав навсегда некую скрытую внутри неё тайну, а после заблестели чёрным пламенем, как драгоценные камни.
- Не может быть!, - воскликнула она, воздела руки к небу, - всесилен, всесилен!, - и обняла его, и так и стояли они, обнявшись, под распускающимися в необъятной высоте звёздами.
- У меня для тебя тоже есть подарок, - сказала она, и, достав из сумочки нечто тряпочное и чёрное, расправила его руками, и надела на голову Семёна шапку с вышитой золотом литерой «М», - можно, я буду называть тебя Мастером?
Семён с достоинством промолчал, и только глаза его горели отражённым светом вспыхнувшего высоко в небе салюта. В шапочке с буквой «М» и сверкающими потусторонними бликами глазами он напоминал кондуктора адского трамвая, ведущего свой вагон с потерявшими надежду душами прямиком в вечную смерть.
- И, кстати, сегодня литературный вечер у Ивановых дома, будут все творческие люди, человек пятьдесят, и мы конечно тоже, я уже их предупредила, - сказала она, - ты наденешь подарок, о мой Мастер?
- Я и так в нём, - задумался Семён, - пошли к Ивановым.
Сверху, в небесах, знающих всё про всех, но молчаливых, как разведчики, распускались стрелы салютов, отражаясь спектром всех картин мира на их юных лицах. Спутница Семёна взяла его за вторую руку, а тот обнял её за талию, и они стали танцевать, потому что танцевать на этом самом месте уже было их нерушимой семейной традицией – нужно ведь семье, которая стремится стать образцом для подражания, иметь свои маленькие традиции. Так и танцевали они бесконечно, а разноцветные звёзды, с шумом взлетая в выси и тая в тёмной ночи, ласкали их и спускались к ним сверху светом небесного огня. Закончив танец, они пошли во тьму, и мысли каждого, поднимаясь над землёй ночным паром, сплетались и создавали в воздухе причудливые узоры.
- Что такое по сути творчество?, - думал Семён, - вот я – человек творческий, но почему? Я иногда пишу прозу, когда под Хармса – весёлую, а когда под Буковски – циничную. Когда-то в детстве думал, что это будет моей профессией, но вот неудача – выяснилось, что все творческие люди в городе тоже пишут прозу либо под Хармса, либо под Буковски, как будто им там мёдом намазано. И на самом деле, хотя и профессия у меня сейчас другая, я всё равно человек творческий. Почему? Потому что все, кто будет сегодня, про это знают. А что касается Мастера – то он гений, а мы, простые творческие люди – ценители, читатели, - теперь можем только жить, подражая его героям. «Начните изображать хотя бы этого Алоизия», - сказал Сатана Мастеру, но вот если бы я был как он, гением – как бы я мог его изобразить, если нет сейчас никаких Алоизиев, и всё встало на места – хорошим людям хорошо, а плохим – плохо? Нас как будто поместили в покой, и теперь мы должны просто жить. Вот по сути и вся польза от романа, что он помогает мне и моей избраннице в наших отношениях. Время покажет, какими они будут, но вроде она ничего – с ней можно строить жизнь, да и я к ней уже привязался, теперь важна психология – определить, кто главный, и расставить всё по местам. А творчество всего лишь часть жизни, мы всегда будем иметь к нему отношение – ведь главное то, кем нас считают другие люди. Квартирку уже получили, а лет через двадцать придём к Ивановым, и его жена, допустим, будет бегать туда-сюда, а я посмотрю на это и скажу: «А моя никогда не прикасалась к плите, мы в кабаках обедаем». Вот собственно то, чем всё и окончится – у всего рано или поздно, с этой или с другой - будет хороший конец.
- Задумался, - мысли его спутницы были короче и точнее, - мужчинам нужно делать маленькие подарки. Они любят подарки и игрушки. Только нужно не переусердствовать и не перехвалить, все так говорят, и правильно – чтобы не загордился. А переселимся в новую квартиру, родится ребёнок, дурь вся выйдет – и начнётся нормальная жизнь. Мы прекрасная пара и отлично смотримся – все подруги завидуют, а главное – с ним не пропадёшь.
Влюблённые остановились перед стеклянной витриной магазина, оканчивающейся тёмным подъездом, и стекло отразило их прекрасные лица.
- Я похожа на Маргариту?, - сказала спутница Семёна, расправив волосы, как будто в полёте, и блеснув пронзительно чернотою глаз. И правда, она выглядела отлично, было в её внешности что-то демоническое, она могла бы запросто принимать балы или ходить по подиуму, - а тебе, - продолжила она, любуясь на его отражение, - пошли бы благородные усы, в новой квартире, с усами, в кресле-качалке, накрытый пледом, ты был бы совсем благороден.
- Я с усами на лошадь буду похож, - ответил Семён, - я и без них благороден, - оглядел себя и её в стеклах, и, взявшись за руки, они вошли в тёмный подъезд.
Утром же следующего дня в одном из офисных зданий в центре города на последнем, шестнадцатом этаже, сидел за компьютером жилец квартиры NN дома 302-бис по улице Садовой некто Николай Сидоров. Позади него находилось окно, в которое было видно только небо, льющее рассеянный свет, и в нём над шумящим городом, как пули поверх голов, со страшной скоростью летали неизвестные мелкие птицы. Делать было пока что нечего, и Николай зашёл в Интернет и открыл сайт знакомств. По экрану побежали лица, такие разные – томно-задумчивые, игривые, прекрасные, обещающие спокойствие, заботу, ласку, удовольствия – но все со злыми, хитрыми, бесцеремонными, циничными, страшными глазами, в которых где-то внутри горел дьявольский огонь. Некоторых из них Николай знал – они приходили тайно от всех, ныли жалобно в магазине, куда он заходил за сигаретами, по пути в его квартиру: «Купи мне Henessey», умело ползали по его телу, скинув одеяло на пол, и затем уходили, потому что Николай не любил засыпать и просыпаться с чужими ему людьми, на прощание стрельнув глазами с намёком на дальнейшие отношения. Они не оставляли после себя даже повода для дальнейшего «здравствуй!», - ведь «здравствуй» - это нежное слово, а невозможно относиться нежно к тем, к кому ты равнодушен. Но вдруг среди бесконечной череды лиц появилось нечто новое, чего Николай никогда раньше здесь не видел. Она держала в руках тревожные жёлтые цветы, и глаза её – они были совсем другие, бесконечная боль и отчаяние читались в этих глазах. Увы, он ничего не знал о значении этих цветов, его поразил лишь их обречённый оттенок, ведь Николаю редко приходилось читать книги – вся его жизнь прошла в мучительной толкотне среди людей, и времени у него хватало только на чтение стихов, но он слишком хорошо знал тот сорт боли, который увидел в её взгляде, потому что и сам испытывал такую боль постоянно - она витала в воздухе вокруг и расходилась клубами, оставляя сзади реактивный след. «Странно,» - говорили ему те, кто случайно приходил к нему домой, - «а взгляд у тебя как у человека, у которого проблемы», хотя для Николая уже давно ничего не было проблемой – он давно перестал думать о себе, и чувствовал себя неким автоматом для жизни, что избавляло его от всех проблем сразу. «Но что они сделали с ней?», - ужаснулся он, имея в виду нечто неопределённое, либо весь мир, либо наоборот – ту его незначительную часть, которая скрыта от вездесущих глаз, но, как серый кардинал, диктует и навязывает миру всё, и понял не разумом, но чем-то, находящимся вне его и над ним, что перед ним сейчас та единственная, которую стоит спасти, пусть даже и вместо себя, так, как спасают беспомощного ребёнка, вынося его из горящего дома.
- Но что ей написать? Как сообщить ей о себе?, - мысли завертелись в его голове хаосом бесконечных хороводов, - Нельзя же написать человеку с таким взглядом просто «Привет!» - ведь так говорят друг другу и те, кто навсегда наградил её этим отчаянием. Как крикнуть ей, пока не поздно – «вот я! Иди ко мне!». А, будь что будет, - так подумал Николай, и уже было занёс руку над клавиатурой, как в ту же секунду дверь, находящаяся в другом конце длинного кабинета на восемь человек, вдруг открылась. Нелепо улыбающийся охранник, руки которого вздрагивали, как будто их тянули за верёвочки, завёл внутрь несколько людей в костюмах и при галстуках, и с видом растерянным указал им глазами на него, только-только собравшегося с мыслями. Один человек в костюме сразу пересёк комнату, пройдя напрямую в кабинет директора, другой встал возле окна, заслонив собой свет, третий занял место за спиной Николая, ещё несколько расположились по углам комнаты, как будто зашли сюда случайно, а последний взял пустой стул и сел прямо перед ним, улыбаясь во всю ширь своего округлого лица. Посетитель сидел, растекаясь в улыбках, и благожелательно наклонял голову то вправо, то влево, как китайское божество, пока Николаю окончательно не надоела эта немая сцена, и он осторожно не спросил доброго человека напротив:
- Извините, чем обязан?
- Добрый день!, - полным радости голосом пропел посетитель, - Николай Сидоров?
- Да.
- Ну, рассказывай, Николай, - и визитёр улыбнулся так широко, как, казалось, улыбнуться было уже невозможно.
- Что рассказывать?
- Всё рассказывай. Ты нам тут не юродствуй, мы тебе не менты какие-нибудь, мы серьезные люди, - и незнакомец весело достал служебное удостоверение в дорогой коже экзотического зверя, взмахнув им, как фокусник, перед лицом Николая, и спрятал обратно.
- Но про что рассказывать?, - переспросил тот, стараясь показать голосом готовность рассказать всё, что угодно.
- Ай-яй-яй…, - грустно произнёс посетитель, и лицо его, до того улыбавшееся, вдруг покрылось тенью мировой скорби за то, что люди живут на этой планете уже столько лет, а так ничего до сих пор и не понимают, - придётся тебе тогда проехать с нами.
Николай встал, выражая полную готовность поехать куда угодно, чтобы разъяснить сложившееся недоразумение. Накинул куртку-ветровку и вежливо показал рукой стоявшему возле окна мужчине в костюме – дескать, проходите.
- Иди, иди, - ответил тот, внезапно став серьёзным, - знаем мы таких. А то ещё в окно выпрыгнешь, - и мечтательно посмотрел сквозь стекло, за которым были только птицы и небо.
И компания, держа Николая в середине, вышла из кабинетной двери, и растворилась в здании, спустившись на лифте. Больше офисного работника Николая Сидорова никто никогда не видел, он сгинул незаметно, как мелкий планктон пропадает в пасти Левиафана.
Наши же герои через месяц въехали в новую квартиру, и закипел в ней шум ремонта. Как по волшебству, стены сдвинулись со своих мест и покрылись обоями, и только одна стена оставалась девственно чистой. В уютном доме, который теперь, без сомнения, стал известен каждому творческому человеку в городе, стали появляться интересные люди, когда по одному, но чаще компаниями, они пели песни, читали стихи, пили алкоголь, и однажды, пока хозяин, развалившись в кресле-качалке, декламировал что-то весёлое с потусторонними завываниями, а его жена спала у него на коленях, обняв его с нежностью, кто-то из гостей нарисовал на белой стене углём кота, запрыгивающего в трамвай. Затем на стене появилась хитрая рожа отставного регента в треснувшем пенсне, и, когда уже вся стена была изрисована, и на ней совсем не осталось чистого места, сам Семён под аплодисменты собравшихся вывел на стене поверх и наискось огненным красным мелом огромную надпись: «Булгаков – гений».