Времена часть восьмая заключительная

Лев Казанцев-Куртен
Ч А С Т Ь   В О С Ь М А Я

    Интерлюдия
   
    «Если начнёт хиреть дело марксистско-ленинского воспитания наших кадров, если ослабевает наша работа по повышению политического и теоретического уровня этих кадров, а сами кадры перестают в связи с этим интересоваться перспективой нашего движения вперёд, перестают понимать правоту нашего дела и превращаются в бесперспективных деляг, слепо и механически выполняющие указания сверху – то должна обязательно захиреть вся наша государственная и партийная работа. Нужно признать, как аксиому, что чем выше политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работников любой отрасли государственной и партийной работы, тем выше и плодотворнее сама работа, тем эффективнее результаты работы, и наоборот – чем ниже политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работников, тем вероятнее срывы и провалы в работе, тем вероятнее измельчание и вырождение самих работников в деляг-крохоборов, тем вероятнее их перерождение.
 
                И. В. Сталин».

                Автобиографическое

    ГКЧП. Это расшифровывалось как Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению. Руководство страны с 19 августа 1991 года отстранило Горбачёва от управления или он сам устранился на время (это осталось неясным), чтобы утихомирить народ, укрепить власть партии и усмирить разгулявшуюся оппозицию, возглавляемую Ельциным и компанией.

    В Москву ввели армию и танки.

    Ельцин и его сторонники, а их было немало, начали возводить баррикады вокруг Белого Дома и ждать атаки. Но приказ о штурме в войска не поступил. Армия не хотела воевать с народом.

    21 августа ГКЧП признал своё поражение. Стало очевидным, что народные массы отшатнулись от коммунистов и полностью поддерживает  сторонников Ельцина.

    Горбачёва привезли в Москву ради того, чтобы Ельцин, один из бывших руководителей партии, предавший её, мог при нём публично зачитать свой указ о роспуске КПСС.

    Удивительно, но мы восприняли это с радостью и шагнули в тёмное капиталистическое будущее с псевдо-свободой и с псевдо-правами человека.

    Михель со своей волшебной дудочкой сделал своё дело. А на поверхность вынырнули Чубайсы, Дерипаски, Прохоровы, Абрамовичи, Батурины, Ходорковские, Мавроди, Касьяновы, Березовские и иже с ними, и разнёсся над Россией запах человеческого навоза...

                ДИТРИХ   ЦАЙССЕР
 
   – Мавр сделал своё дело, мавр может уходить, – подумал Цайссер, узнав о подписании в Беловежской пуще тремя руководителями республик договора между Россией, Белоруссией и Украиной о роспуске СССР. – Не думал, что такую страну могли за одну пьяную ночь развалить три пьяных долбоёба. Дальше покатится всё само. Наше дело теперь – не мешать начавшемуся процессу.

    За два года, проведённые в Москве среди людей, называющих себя диссидентами, правозащитниками и ещё как-то, Цайссер устал. Ему хотелось из грязной, зачуханной Москвы поскорей уехать домой, в уютную и чистенькую Германию, увидеть аккуратные таблички:

                «Только для пешеходов».
                «Только для автотранспорта».
                «Запрещается сорить бумагой 
                и кожурой для фруктов».
                «Не ломать веток».
                «Собак водить только на привязи».
                «Вход закрыт».

    Немец в Германии не имеет права нарушать раз и навсегда установленный порядок. Каждый немец их знает и не осмелится переступить порог дозволенного. В России порядка нет, не было и, по-видимому, никогда его не будет.

   Да, Цайссер устал от беспорядочной жизни, когда ему приходилось мотаться из квартиры в квартиру, где собирались те, которые хотели очистить страну от коммунистов. Они спорили под звуки магнитофонных записей, под гитару пьяного или ширнувшего себе омнопон барда, упиваясь собой и водкой, кляня власть. В последние три-четыре года, когда власть объявила перестройку и дала народу свободу слова, это выглядело кривлянием дебилов перед тигром, запертого в клетку с железными прутьями.

    На любой квартире борцов за права человека окружали юные поклонницы, готовые трахаться тут же, возле обеденного стола или под ним, между ног выпивающих и спорящих о будущем политическом устройстве России. Цайссеру надоели и диссиденты и их поклонницы, не носящие трусики.

    В его мозгу билась одна мысль:
   – Домой!.. Подальше от картофельной шелухи, капустных листьев и использованных презервативов, валяющихся на асфальте, от серой и скользкой слизи, текущей по мостовой и ищущей, куда бы стечь, от воздуха, всасываемого лёгкими и воняющего похмельным перегаром, чесноком, потом немытых тел, фекалий, мочи, кухонным чадом, гниющим мясом, тухлой рыбой, нафталином, дешёвым одеколоном, бензином, плесенью и ещё чем-то, убивающим человеческий организм, от ртов с гнилыми зубами, от грязных рук, которые ты вынужден пожимать…

    Руководство распорядилось по-своему.

   – Вы назначены советником президента Ельцина по международным вопросам.

    Такая дикая карьера ошеломила Цайссера. Он воскликнул:
   – Что я должен ему советовать?   

    Руководство пожало плечами и ответило:
   – Всё, что выгодно нам…

    Цайссеру дали дачу в ближнем Подмосковье, двухэтажный особняк, из которого только что выгнали какого-то важного министра.

   – Если вам не нравится мебель, вы можете заказать себе на собственный вкус, – сказал Цайссеру начальник ХОЗУ – Хозяйственного Управления при Президенте.

                УЛЬЯНА   МИРАНОВИЧ

    Ульяне в последнее время стало казаться, что когда она глядится в зеркало, там стоит кто-то другой, не она. Она видит в зеркале своё лиловом платье, натянутое на потасканное существо с крашеными волосами и с наштукатуренным импортной косметикой лицом. Этим существом никак не может быть она, Ульяна. Она ненавидит это существо и задаёт вопрос: что ему надо? И осознаёт, что это существо и есть она, баба, которой стукнуло пятьдесят. Она ненавидит себя в зеркале, она отказывалась от себя, от своего лица с дряблеющей кожей, от седых волос, от затухающего внутри её  вулкана, называемого маткой и вместилищем души артистки, когда любовная страсть, вздымающая душу в райские блаженства, превращается в примитивный животный коитус, насыщающий тело, а не душу. А если душа умрёт в ней, то её телу нечего делать в этой жизни. И дела нет. Её никто никуда не зовёт. Кино умерло.

    По ночам она задыхается от хоровода сновидений: падения, погони, могилы, разлагающиеся трупы. Сегодня, в ночь перед днём рождения она провалилась в подвал, полный нечистот, истекающих из канализационных труб и наполняющих подвал под потолок. Она проснулась с последним глотком воздуха.

    Рядом храпел Роберт. Ульяна не знает, как назвать его. Он не муж потому, что они не расписывались в ЗАГСе, он не любовник потому, что она не испытывает к нему ни малейшей любви. Таких, как он, в народе называют ёбарями.

    Она не держится за его палку, хотя она и немалых размеров, её страшит не жизнь впроголодь, если Роберт уйдёт, а одиночество.

    Уже год она живёт на его содержании – нет работы, работы нет. Касса театра пуста. В павильонах киностудий гуляет ветер, заметая пылью забвения былую славу советского кино, погребая под этой пылью актёров и режиссёров.

    На днях они с Робертом зашли в забегаловку перекусить, и она увидела там Томку, заслуженную артистку РСФСР, ровесницу, собирающую объедки со столов. Томка не признала её, а она сделала вид, что не признала Томку.

    Ульяна боялась опуститься до такого, чтобы ходить по вонючим забегаловкам и собирать объедки или копаться на помойках, поэтому она держалась за Роберта.

    Весной прошлого года, ещё не потерявшая надежду на роль в кино, ещё получавшая какие-то деньги в кассе Театра, Ульяна за полночь возвращалась с вечеринки, устроенной приятельницей.

     Заночевать у неё она не могла, так как в однокомнатной квартире остался новый друг приятельницы.

    Она отправилась она по ночной Москве пешком в надежде поймать такси или попутку. Поймала такси. И только подъехав к дому, она спохватилась, что последнюю десятку спустила по дороге к приятельнице. Кошелёк был пуст. Таксист сказал:
   – Тогда плати натурой.

    Он откинул сиденье и начал подворачивать Ульяну под себя.

   – Погоди, – остановила она его и предложила подняться к ней домой.

    Таксист согласился.

    Дома она разглядела его. Это был мужчина лет сорока, крепкий, кряжистый, с проседью в чёрных волосах, обросший чёрным волосом по всему телу.

    Он управился за полчаса, потом, разглядывая спальню, поинтересовался:
   – Ты живёшь одна?
   – Одна, – призналась Ульяна.
   – Сейчас я спешу на линию, – сказал таксист. – Если хочешь, после смены я заеду к тебе… Я видел тебя в кино. Никогда ещё не трахал артисток. Ты мне понравилась…
   – Приезжай, – ответила Ульяна.

    Он не обманул её и около девяти часов утра позвонил в дверь. Он вошёл и остался у неё. Звали его Роберт Джабраилов. Он был дитя, рождённый от папы чеченца и русской мамы. Правда, папы он не помнил. Папа исчез в пятьдесят восьмом, когда Роберту не было и пяти лет.
    Несмотря на то, что ему было без малого сорок лет, Роберт оставался холостым.

    Он пришёл к ней, и содержит её, но надежды на него у Ульяны нет – как пришёл, так и уйдёт.

               УЛЬЯНА   И   МАЯ   МИРАНОВИЧИ

    Москва, несмотря на ранний час, встретила Маю сутолокой и суетой. Мая была здесь восемь лет назад, когда мать привезла её на неделю к себе показать столицу. Тогда они уехали с вокзала на маминых «жигулях». Сейчас Мае предстоит добираться до проспекта Мира самостоятельно на метро. С чемоданом это не очень удобно.

   – Доберёшься сама. Не маленькая, – ответила ей по телефону мать, когда она позвонила ей из Арбенина и сообщила, что едет в Москву поступать в университет. – В пять утра, чтобы встретить тебя, я не поднимусь, дорогая…

    Вспотев и оттянув обе руки чемоданом, Мая добралась до маминой квартиры.

    Ульяна встретила дочь без особого восторга, поцеловала в щёчку, провела на кухню, сказала:
   – Сейчас будем завтракать. Вымой руки.

    Ульяна заварила кофе, поджарила гренки. За готовкой, поинтересовалась:
   – Как там бабка с дедом?
   – Прибаливают, – ответила Мая. – Дедушка лежал в больнице, подлечивал сердце. Бабушка мается со спиной, но бегает.

   – Ну и хорошо, – проговорила Ульяна. – А ты что надумала в Москву?
   – Я хочу поступить в университет на факультет журналистики, – ответила Мая.
   – Туда трудновато прорваться, – скептически усмехнулась Ульяна. – Тут важно везение…
   – Тебе же повезло, – заметила Мая.
   – Лучше бы не повезло, – вздохнула Ульяна. – Поехала бы в Арбенин, пошла бы работать кассиром в сбербанк, жила бы себе спокойно…

    В комнате послушалось движенье, шлёпанье босых ног. На кухню, к удивлению Маи, вышел какой-то волосатый мужик в одних плавках.

   – У нас гостья?.. – удивился он, ничуть не смущаясь своим видом.
   – Да, Робик, – ответила Ульяна. – Это моя дочка Мая. Вот, приехала поступать в университет…
   – Э, зачем молодые годы тратить на это. С такой внешностью тебя с руками возьмут моделью, – сказал Роберт. – У меня есть знакомый, который занимается девушками. Хочешь, сведу тебя с ним?..
   – Я хочу стать журналисткой, – ответила Мая, стараясь не смотреть на почти голого «Робика».

    Роберт скрылся в ванной.

   – Кто это? – спросила Мая мать.
   – Это… – Ульяна замялась. Назвать сожителем, на содержании которого она живёт, у неё не поворачивался язык. – Это мой… друг.
   – А, понятно, – протянула Мая. – Он живёт у тебя?
   – Да, мы живём вместе…
   – Он тоже артист?
   – Нет, он таксист… 
   – Так-сист? – Мая удивлённо посмотрела на мать. До неё доходили слухи о её романах с артистами, режиссёрами, певцами,  художниками, но чтобы с таксистом…

   – И что? – Ульяна взглянула на Маю. – Неважно кто, главное, чтобы человек был хороший…

                МАЯ   МИРАНОВИЧ
 
    Мая лежала на диване, укрывшись лёгким покрывалом. Она видела окно, за окном – лиловое небо с бредущей среди невидимых звёзд одинокой зеленоватой луной и край стола, облитый её зеленоватым светом.

    Мая чувствовала себя такой же сиротливой на земле, как эта луна в лиловом небе. За закрытой дверью в соседней комнате спала её родная мать, обнявшая чужого волосатого мужчину с корявой фигурой. Её не волновали Маины проблемы.

    Окутанная ночью, Мая затосковала по дому, по таким милым и родным дедушке и бабушке, оставленным ею в Арбенине. Она не могла представить себе, как она сможет жить здесь, в одном доме со ставшей чужой матерью. Ей захотелось плакать и она, тихо всхлипывая, заплакала.

   – Завтра же уеду домой, – подумала она и, обхватив подушку, уснула.

    …Мая открыла глаза. В ясном прозрачном свете раннего утра она увидела Роберта. Он скинул с неё покрывало и склонился над нею лицом, покрытом чёрной щетиной. Он трогал её своей волосатой рукой.   

   – Уйдите!.. – придавлено вскрикнула Мая. – Вы – мерзавец!..

    Роберт вздрогнул, отпрянул от Маи, прижал палец к губам, прошептал:
   – Тсс, не кричи… Ушёл я, ушёл…

    Он скрылся в туалете.

    Мая оправила сорочку, натянула на себя покрывало. Испуга у неё не было, только омерзение, подобно тому, которое она почувствовала к Игорю, когда тот попытался её изнасиловать.

   – Уеду домой, – решила она.

                НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

    Николай Владимирович был поражён, когда получил приглашение придти к главе городской администрации. До сей поры он ни разу не удостаивался внимания каких-либо представителей власти. Изменника Родины не поздравляли ни в День Победы, когда поздравляли всех ветеранов Великой Отечественной войны, ни в День лесного хозяйства, когда поздравляли ветеранов, работавших на лесокомбинате. Ему  не вручали почётных грамот за перевыполнение производственного плана, не выносили благодарностей с занесением в трудовую книжку, не приглашали посидеть в президиуме профсоюзного отчётно-перевыборного собрания. Неужели у новой власти иное отношение к изменникам?

    Анна отгладила ему брюки и белую рубашку, повязала галстук, начистила полуботинки и проводила до дверей городской администрации. Там его встретила девушка в белой блузке и проводила в кабинет главы городской администрации.

    Глава города, по непонятной причине называемый на французский манер мэром, бывший директор школы Фёдор Гордеевич  Баталин, встретил Николая Владимировича выйдя из-за стола.

   –  Дорогой Николай Владимирович, – проговорил он, пожимая руку Арбенину, – рад вас видеть в полном здравии.

    Мэр усадил Николая Владимировича на кожаный диван и сел рядом.

   – Простите, что побеспокоили вас, – продолжал Баталин. – Дело в том, что городской совет и наша администрация приняли решение почтить память вашего батюшки, князя Владимира Николаевича Арбенина, который много лет проработал городским врачом и был уважаем всеми жителями, и назвать его именем одну из улиц города и нашу больницу. Мы хотели бы видеть вас на торжественном открытии первой таблички с именем вашего отца, которое состоится в эту субботу.

    Николай Владимирович не отказался и поблагодарил мэра за память об отце и за приглашение.

   – Кажется, в этом мире что-то меняется, – сказал он Анне, вернувшись домой. – Власти вспомнили о князьях Арбениных…

    …Переименовывали Пролетарскую улицу, до революции называвшуюся Кабацкой, по кабаку Артёмова. На этой же улице через три дома стояло известное заведение мадам Жозефины, из окон которого выглядывали полуголые девицы. Кабак снесли ещё до войны, в доме  же мадам Жозефины размещался многие годы детский сад, недавно закрытый. Теперь на нём висела вывеска, золотом по красному, одно слово «ИНТИМ». Всё возвращается на круги своя.

    Сначала выступил мэр Баталин. Он коротко рассказал об истории города и о князе Владимире Николаевиче Арбенине, чьи предки были причастны к основанию крепости, впоследствии ставшей городом Арбениным. За ним говорил председатель городского совета Веденеев. Вслед за Веденеевым стали выступать представители общественности города. Николай Владимирович слушал журчание речей. От них ли, от прохладного ветра ли у него начало свербеть в ухе, в левом, однажды в детстве болевшем, потом покалывать. Он покрутил в нём мизинцем. Колотье вроде затихло, затем опять закололо, стихло, заложило, запульсировало. 

    С трудом Николай Владимирович дождался, когда Баталин и Веденеев сорвали покрывало. На белой табличке чёрными буквами было написано: «улица им. В. Н. АРБЕНИНА».

    Раздались аплодисменты. Собравшиеся стали пожимать руку Николаю Владимировичу, поздравлять его, будто это его именем назвали бывшую Кабацкую улицу. А Баталин, взяв Николая Владимировича под руку, усадил в чёрную «волгу». Следующим номером программы была больница.

    И здесь, с трибуны, мэр Баталин высказал немало хвалебных слов в адрес Владимира Николаевича Арбенина и всему роду князей Арбениных. А Николаю Владимировичу вдруг вспомнилось прочитанное в одном, изданном ещё до революции, фолианте «Судебные дела ***ской судебной палаты второй половины XVIII века». Одно из приведённых там дел касалось и княгини Евдокии Алексеевны Арбениной, вдовы безвременно окончившего свои дни в молодые годы князя Никиты Ивановича.

    Княгиня Евдокия Алексеевна, мать двоих малолетних сыновей, ставшая в двадцать три года вдовой, была, видимо, натурой страстной и вести жизнь в воздержании не хотела. Она испытывала страсть к юным невинным девушкам.

    Девушек, что отказывались предаваться с нею греховному развлечению, лишала невинности посредством специального жезла, толщиной с бычий член.

    Новобрачных в первую ночь она укладывала с собой и заставляла их обоих любить себя.

    Так продолжалось много лет.

    Ни увещевания местного батюшки, накладывавшего на греховодницу епитимию за епитимией, ни угроза специально посетившего её епископа отлучить её от церкви не исправили Евдокию Алексеевну. И сколько бы это продолжалось, если бы она не покусилась на молодого батюшку, сменившего прежнего.

    Прослышавший о происходящем в имении княгини Арбениной разврате отец Димитрий решил провести с нею беседу о том, что ждёт грешницу-содомитку после смерти и приехал к Евдокии Алексеевне.

    Она встретила попа вкусным обедом под наливочку. Отец Димитрий неосторожно употребил сей напиток, содержащий «дурман-траву», и на следующее утро очнулся обнажённый на постели в объятиях голой развратницы, произнесшей, едва продравшему глаза бедняге:
   – Ох, и сильны вы, батюшка. Уездили меня за ночь, как никто.

    Отец Димитрий ничего не помнил, но по ощущениям в своём мужском естестве, понял, что негодяйка не врёт.

    Не учла Евдокия Алексеевна того, что отец Димитрий был крепко верующим и гнева Божия боялся больше гнева епископа и наказания здесь, в этой жизни. Покаялся он епископу. Епископ дал делу ход.

    Суд состоялся. Княгиню Евдокию Алексеевну насильно постригли в монахини и заточили в дальнем монастыре.
 
                ГЛЕБ   АРБЕНИН   

    Глеб не любил деда Кирилла и не уважал бабушку Тасю. Нет, внешне он относился к ним, души в нём не чаявшим, как и полагается, ласково. Свою нелюбовь к ним он держал внутри себя. Старики баловали его, покупали ему дорогие игрушки, когда он был маленьким, теперь достают ему крутые джинсы, кожаные куртки, дают карманные деньги и даже подарили мотоцикл, хотя бабушка и хватается за сердце, видя, как он гоняет на нём.

    Его какое-то время  удивляло, как это получилось, что дед Кирилл – отец его матери, бабушка Тася – мать его отца. Потом он узнал, что отец родился от бабушки Таси и второго дедушки, Николая, что живёт в Арбенине, а мать – от дедушки Кирилла и бабушки Лаймы из Таллина.

    К матери и отцу Глеб относился снисходительно и величал их предками. Они оба были погружены в работу и разговаривали только о ней, а Глеб к медицине был равнодушен. Вот, мотоциклы, автомашины, гонки, так, чтоб ветер бил тебе в лицо – это ДА! Если бы предки разбирались в технике, могли отличить стартёр от акселератора, тогда они могли бы найти с ним общий язык.

    В школе Глебу было скучно, всё, что ему давали учителя, он схватывал налету. Уроки готовил, как говорится, стоя на одной ноге. Учителям не хамил. Он их презирал за узкий кругозор, ограниченный преподаваемыми ими предметами.

    И хотя он находился в том самом возрасте, когда над верхней губой начинали пробиваться чёрные усики, он не обращал внимания на девчонок, пытавшихся с ним подружиться, даже на тех, что просили его покатать их на мотоцикле. Он не отдавал ещё себе отчёта в том, что его внешность приводит девушек, и не только их, но и молодых женщин к возбуждающим их эротическим фантазиям. Его страстью были автомобили и мотоциклы…

    Правда, женщину он успел познать. Это случилось в начале весны. Его пригласил Гошка Кунин посмотреть видик.

    Жил Гошка с одной матерью. Отец давно бросил их. Мать с недавних пор занялась челночным промыслом и в очередной раз уехала в Польшу за товаром.

    Они уселись поудобнее в кресла с бутылками пива в руках. Быстро пробежали титры, началось кино. Бал. Музыка. Женщины в роскошных бальных платьях. Мужчины в красивых мундирах и фраках.

    Главный герой – молодой повеса в белом мундире. Главная героиня – красавица с собольими бровями, длинными ресницами, голубоглазая в розовом платье с низким декольте.

    Они выбегают из зала, идут по анфиладе комнат. Он держит её под руку и что-то говорит ей по-английски.

    Фильм был не дублирован, поэтому ни Глеб, ни Гошка не могли понять, о чём герои разговаривают, а только догадываться по смущённому, розовеющему лицу красавицы и опущенным к полу глазкам, что разговор идёт у них о любви.

    Затем герои входят в какую-то комнату. Офицер поворачивает ключ в двери и прячет в карман. Героиня что-то лепечет, умоляя наглеца, но властные руки притягивают её к себе.

    Офицер настырен, тороплив, безжалостно мнёт кисейное бальное платьице. Очаровательные глазки красавицы во весь экран. Они полны слёз.

    Руки офицера бесстыдно вскрывают перед зрителями то, что скрыто под платьем красавицы: обворожительные очертания её ножек в чёрных ажурных чулках, трогательные подвязки, чёрный пояс с кружевами.

    Прелестная ручка пытается протестовать, но тщетно – застёжки подвязок разомкнуты, отлетают резинки, шурша, сползают по ножкам, словно шкура со змеи, тонкие чулки, обнажая ослепительно белую кожу бёдер.

    На вздрагивающую застенчивую ножку ложится рука обольстителя и скользит вверх к пенящимся кружевам белых пантолон…

   – Глеб, может, вызовем путану, – вдруг предложил Гошка. – Что-то потянуло на живое и тёплое…
   – А деньги? – ответил Глеб. – Ты знаешь, сколько она запросит?
   – Не больше этого, – Глеб достал из кармана пятидесятидолларовую бумажку. – У матери скоммуниздил.

    Глеб постеснялся возразить. Гошка набрал номер телефона, указанного в газетном объявлении.

   – Вы в объявлении пишете, что ваши девушки, готовы скрасить отдых и досуг состоятельному джентльмену, – сказал он в трубку.
    Ему ответили.
   – Брюнетку, – проговорил Гошка.
    Глебу было всё равно.

    Через полчаса в дверь позвонили . На пороге стоял парень в оранжевом спортивном костюме. У парня не было шеи. Бычья голова была начисто лишена волос. Он спросил:
   – Бабу заказывали?
   – Заказывали, – ответил Гошка.
   – На какое время?
    Глеб не знал, что ответить качку, протянул ему Гошкину «зелёненькую» и сказал:
   – На все.
   – Богато живёщь, парень, – качок сунул деньги в карман штанов. – В вашем распоряжение три часа.

    Вошла брюнетка в красной майке, обтягивающей груди и в коротенькой юбочке. Её челюсти лениво двигались, перекатывая от щеки к щеке жвачку. На округлом лице каменело безразличие. Ей явно было далеко за двадцать.

    Она окинула растерявшихся Гошку и Глеба выпуклыми чёрными глазами, густо обведёнными синим и, снисходительно усмехнувшись, спросила:

   – Я – Жаннетта, резвая кобылка. Во что будем играть, детки?

    Право, одно дело, фантазировать о любви со сказочной красоткой или с молоденькой учительницей литературы, и совсем другое, когда перед тобой стоит зрелая полуголая дама. Испуг и смущение сковали Глеба и Гошку. Пауза затягивалась.

    Жаннетта прошла в комнату, села на диван, достала сигареты, сунула одну в свои пухлые губы.

   – Что, пацаны, я так понимаю: вы, реально, ещё не трахали девок? – спросила она, выпуская дым изо рта. – Придётся вам помочь. Начнём с тебя? – обратилась она к Глебу. – Где тебе удобней, тут, на диване?
   – М-можно тут, – оробел Глеб.
   – Тогда снимай штаны и расстегни мне лифчик, – деловито распорядилась Жаннетта, спуская трусики.

    Подчиняясь даме, Глеб стянул с себя штаны, расстегнул ей лифчик, из которого выпали тяжёлые фляги грудей с коричневыми оттянутыми сосками…

    …Познание женщины для него оказалось, хотя и успешным и приятным, но не пробудило в нём доминирующей страсти, перекрывающей его любви к мотоциклам и автомашинам, к скоростям, захватывающим дух…
   
                ВЛАДИМИР   АРБЕНИН

    Всё, переговоры завершены, контракт подписан. Французы, предложившие ему возглавить создаваемую ими клинику хирургической косметологии, удалились. Впереди дела, много дел: нужно провести ремонт старинного особняка, переданного городом за круглую сумму французам, приспособив его под клинику, закупить и установить современное оборудование, подготовить персонал и, главное, хирургов, обязательно виртуозов, чьими руками и ловкими пальцами клиника станет зарабатывать деньги.

    В кабинете задержалась только переводчица Муза, приглашённая им из агентства по оказанию бытовых услуг. Странное приравнивание работы переводчиков иностранных языков с мойщиками окон, нянями и домработницами не удивило Владимира Николаевича: в наше диковинное время возможно всё.

    Муза, несмотря на свой возраст – ей только-только исполнилось двадцать четыре года, свободно владела французским, английским и немецким языками, могла говорить по-польски и чешски.

    Она была очаровательная девушка: светловолосая, голубоглазая, белокожая, словно фаянсовая статуэтка.   
 
    Владимир Николаевич предложил ей перейти на постоянную работу к нему в клинику. Муза согласилась. Согласилась она подучить его и французскому языку.

   Вторым был принят заместителем по хозяйственной работе и строительству Антонин Петрович Хрилёв.

    Антонин Петрович был одним из семи претендентов, явившихся к Владимиру Николаевичу по объявлению с предложением своих услуг. Всем им было обещано рассмотреть их кандидатуры и сообщить в случае положительного решения. Хрилёв был седьмым. Он не скрывал, что в середине восьмидесятых находился под следствием за экономические преступления.

   – Я зарабатывал на нерасторопности нашего планового хозяйства и на нерадивости, так называемых, капитанов нашей промышленности, – сказал он Владимиру Николаевичу. – К примеру, на одном машиностроительном заводе накопились горы металлолома. Заводу грозили штрафные санкции. Я предложил директору очистить территорию от металлического мусора за энную сумму. Директор согласился. Я нанял два грузовика, пяток грузчиков и за три дня всё вывез. Мы загрузили пять платформ и отправили на металлургический завод. С тамошним директором я тоже заранее договорился. Две курочки снесли мне два яичка. Аналогичную операцию я провёл на том же металлургическом заводе – вывез горы шлака и продал нескольким колхозам для обустройства дорог.

    В знак доказательства Антонин Петрович вынул из кармана аккуратно сложенную газету от февраля 1985 года. В ней был напечатан судебный очерк о махинациях, проводимых в течение ряда лет неким А. П. Хрилёвым, числящимся декоратором в одном из московских театров.
    При обыске у него был обнаружен чемодан, набитый пачками денег. Выяснилось, что из них он потратил сущие гроши. На суде его спросили:
   – Ради чего же вы проводили все эти махинации, если не ради денег?
    Хрилёв ответил:
   – Ради самого дела».
   – Дали мне семь лет, но отсидел я три – попал под амнистию, – сказал Хрилёв. – А потом и вообще мою статью отменили.

    Владимиру Николаевичу понравился бескорыстный махинатор.

   – Я принимаю вас на работу, – не раздумывая, сказал он Хрилёву.   
   – Только у меня есть одна проблема, – вздохнул тот. – Фирма у вас, как я понял, французская, а я иным языкам, кроме русского и матерного, не обучен.
   – А вам французский язык и не понадобится, – улыбнулся Владимир Николаевич. – Работать мы будем в Москве…

                УЛЬЯНА   МИРАНОВИЧ

    Ульяна в последние годы избегала заходить в магазины, торгующие одеждой, дорогой импортной косметикой, бельём, чтобы не травить себе душу. Шопинг ей не по карману.

    Последнее платье она купила, дай Бог памяти, три года назад, в девяностом, на последние деньги, чтобы хоть как-то блеснуть на кинофестивале, но, как она поняла тогда, ей не удалось даже искры высечь в ком-либо.

    Все жили предчувствием назревающей катастрофы. Даже именитые актёры были заняты собой, погружены в себя, продавали себя режиссёрам, чтобы заработать на хлеб. А режиссёры делали солидные мины и никому ничего не предлагали. Им нечего было предложить актёрам. Для съёмки фильма требуются денег, а денег у государства не было.

    Как и большинство москвичей, Ульяна ходила на рынок, где торгуют китайскими пуховиками, джинсами, сапожками и прочим барахлом. По-иному о китайских изделиях не скажешь. С приближением осени ей пришлось озаботиться покупкой новых демисезонных сапог. Старые по весне развалились.

    Выйдя из дома, Ульяна направилась к метро. Вдруг возле неё, прямо въехав на тротуар, остановилась ярко-красная, сверкающая лаком, иномарка.

   – Миранович!.. Ульяна!.. – услышала Ульяна.

    Это кричала женщина из машины. Ульяна узнала её – Кристина Арабская, гримёр со студии Горького.

    На Арабской был крутой лиловый костюм из переливающейся ткани, стильная причёска, на лице – тонкий макияж. Благоухала Арабская тончайшими землянично-горьковатыми духами.
   – Ульяна, как я рада тебя видеть! – продолжала шумно радоваться Арабская. – Я сегодня с утра вспоминала тебя…

    Ульяна тоже улыбнулась.

   – Здравствуй, Кристина, – поздоровалась она и поинтересовалась: – Что тебя заставило вспомнить обо мне?

    Арабская прикоснулась губами к её щеке.

   – Конечно, по делу, – ответила Арабская. – Но сначала вопрос: ты свободна?
   – В каком смысле?
   – В смысле: ты не замужем сейчас?
   – Так, серединка на половинку.
   – То есть, можно считать, что ты не замужем?
   – А ты хочешь предложить мне мужа?
   – Точно. Ты угадала, – обрадовалась Арабская. – Ты не торопишься?
   – В общем-то, я хотела заглянуть в одно место, но не горит…
   – Тогда садись в машину, говори куда ехать, я доставлю тебя до места.
   – Не стоит, Кристина, – проговорила Ульяна. Ей не хотелось говорить Арабской конечную цель своего передвижения. – Говори здесь.
   – У моего мужа отец вдовец, – сказала Арабская. – Не подумай, он не старик. Ему ещё нет и шестидесяти. Человек он состоятельный. У него автомобильный бизнес. Недавно он попросил нас с мужем найти ему в жёны порядочную женщину лет сорока пяти-пятидесяти, но приятной наружности. Я почему-то сразу подумала о тебе и даже попросила мужнину секретаршу отыскать твой домашний адрес, а тут – как раз и ты…
   – Ты хочешь меня выдать замуж за своего свёкра?
   – А ты против? Он ведь всё равно женится на какой-нибудь сучке.
   – Нужно взглянуть на него, – сказала Ульяна. – Может, он мне не покажется или я ему…
   – Покажешься, покажешься… Ты в его вкусе… – заверила Ульяну Арабская.
   – Я не против того, чтобы познакомиться с ним, но так, чтобы это выглядело естественно…
   – Конечно, дорогая, – воскликнула Арабская. – И я даже знаю где. Послезавтра в Шведском посольстве приём. Свёкор будет на нём. У него же бизнес в «Вольво». Мы с мужем тоже приглашены. Кстати, у моего Толика банк. Он компаньон Березовского. Знаешь такого?
   – Слышала фамилию.
   – У! Зверюга. Зазеваешься, без штанов оставит, последние трусики снимет…
   – Нет, посольство мне не подходит, – покачала головой Ульяна, вспомнив о своём гардеробе. – Где-нибудь попроще… Я малость отстала от моды…
   – Об этом ты не волнуйся, – ответила Арабская. – Мой гардероб в твоём распоряжении. У нас же с тобой практически одни габариты…
   – Разве что.   

    Да, в этом Арабская была права. И в пятьдесят Ульяна выглядела довольно молодо, не хуже тридцати трёхлетней Кристины, и сохранила стройность фигуры.

   – Поехали ко мне, подберём тебе наряд, потом в моём салоне приведём в порядок твои волосы и личико, – проговорила Арабская, подхватывая Ульяну под руку.
   – В твоём салоне, – удивилась Ульяна.
   – В моём, – гордо подтвердила Арабская. – Мне Толик помог. Работаю, можно сказать, по специальности.

                С Е Р Г Е Й   Г О Р Е Н К О

    Всё произошло банально. Май. Солнце. Синее небо. Парк Горького. Зелёная, только что распустившаяся листва деревьев. Бирюзовая трава с жёлтыми головками одуванчиками. Из парковых динамиков вырывается жизнерадостная музыка. Скамейка. На ней сидит девушка лет восемнадцати в белом платье. Она одна. Она ест эскимо, подставив своё очаровательное личико под ласковые лучи солнца.

    Сергей шёл мимо. Он обратил внимание на девушку, чтобы завязать разговор, пошутил:
   – Девушка, скамейка окрашена.

    На него устремились испуганные глаза прелестной незнакомки, отчего она сделалась просто неотразимой.

    Девушка вскочила и попыталась заглянуть себе за спину. Действительно, на белом штапеле проступила пара тонких зелёных полосок. Краска на скамейке уже почти высохла, остались непросохшими только толстые затеки в пазах. Платье было испорчено.

   – Что же делать? – спросила она растеряно Сергея. – Как же я теперь доберусь до дома?
   – Далеко живёте? – поинтересовался Сергей.
   – В Новогиреево.
   – Далеко, – сказал Сергей. – Разве что на такси.
   – Такси – дороговато, – ответила девушка.
   – Если позволите, я вас доставлю, – предложил Сергей, радуясь тому, что появился повод познакомиться с красавицей. – Только скажите, как вас зовут.
   – Лена.
   – Сергей.

    Они вышли из парка. Девушка опиралась на его руку. Такси им удалось поймать сразу.

    Подъехав к дому, Лена поблагодарила Сергея. Но тот не хотел так скоро расставаться с нею.

   – Может, угостите чаем, Лена, – попросил он девушку.
   – Мама дома, – зардевшись, ответила Лена.
   – Здорово, – воскликнул Сергей. – Вот сразу и познакомлюсь с нею…

    Мать Лены и впрямь была дома. Когда Сергей увидел её, у него невольно вырвалось:
   – Можно подумать, что вы – старшая сестра Лены…

    Инна Павловна, так звали женщину, довольно улыбнулась и пригласила Сергея пройти в комнату и подождать, пока Лена переоденется.

    Затем они пили чай с тортом и разговаривали. Сергей признался, что работает в милиции, в уголовном розыске, похвалился, что недавно получил старшего лейтенанта.

    Хозяйки рассказали о себе. Живут они вдвоём. Муж Инны Павловны пять лет погиб в автокатастрофе. Лена после десятого класса пошла по стопам матери и стала продавщицей, работает в ЦУМе, где и Инна Павловна – мама в обувном отделе, а Лена – в галантерее.

    Сергей пригласил Лену в кино. Инна Павловна присоединилась к ним. Настоящего любовного свидания не получилось.

   Вечером, после кино Сергей проводил Инну Павловну и Лену до дома и попрощался, не договорившись с Леной о новом свидании. Только Инна Павловна сказала на прощанье, протянув ему свою узенькую ладонь:
   – Заходите, Сергей. Буду рада вас видеть.

    На следующий день, улучив часок, Сергей заскочил в ЦУМ и разыскал Лену и пообещал вечером встретить её после работы.

                ДИТРИХ   ЦАЙССЕР
   
    Приём в посольстве Швеции. Цайссер приехал к самому началу. Гостей встречал господин Посол, высокий мужчина, типичный скандинав с замкнутым лицом и его супруга с приветливым, улыбающимся лицом.

    Пожимая руку советнику Президента России, Посол слегка изогнул узкие губы в улыбке, поинтересовался здоровьем Президента. Цайссер тоже улыбнулся и ответил:
   – Прекрасное.

    Начиналась обычная тусовка, как всегда бывает на таких приёмах, чинная, скучная. Люди с бокалами вина сходились, перебрасывались фразами и расходились. Мужчины в смокингах, женщины в элегантных платьях.

    Для одних гостей это важное мероприятие, где они в непринуждённой обстановке пытаются решить свои проблемы, для других – просто развлечение: людей посмотреть, себя показать, для третьих – обременительная протокольная обязанность оказать честь принимающей стороне.

    Сегодня Цайссера следует отнести к последним. Он не получил ни от Президента, ни от главы его администрации никаких поручений. Президент третий день не просыхает на даче, а для всех непосвящённых он – в краткосрочном отпуске.

    Точно в назначенный час господин Посол пригласил гостей за стол. Цайссер оказался за одним столом с банкиром Арабским. Ещё молодой мужчина одет по протоколу, но в лацкане смокинга вколота игла с крупным бриллиантом, на руке часы стоимостью, Цайссер знал точно, восемьсот тысяч долларов. Слева от него жена сидела в открытом платье фисташкового цвета, явно подобрано к её зеленоватым глазам, на шее ослепительное бриллиантовое колье, которое было бы уместно разве что на шее английской королевы, на пальцах два перстня с бриллиантами. Выглядит она тоже на миллион долларов.

    Удивительные люди эти русские. Вчера этот банкир командовал райкомом комсомола, прокламировал главенство социалистических ценностей над частнособственническими, а сейчас, наверняка, приехал на «мерседесе», одевается у итальянский кутюрье, строит трёхэтажную дачу на Рублёвке и плюёт на тех, кому не повезло, на тех, кто вынужден копаться на помойках.

    Цайссер презирал нуворишей, «новых русских», неожиданно возникших в стране, словно плесень в отсыревших углах.

    По правую руку от Арабского занял место пожилой мужчина, Цайссер по нескольким их репликам понял, что это отец банкира. С ним была дама в скромном сиреневом платье, украшенном лишь жемчужным ожерельем, лежавшим на её атласной коже. Она сама по себе выглядела драгоценностью. А как она держала голову. В ней чувствовалась аристократическая порода.

    Цайссер опустился на стул рядом с дамой с другой стороны от старшего Арабского. Впрочем, это было его законное место. Арабский узнал его и улыбнулся:
   – Господин Цайссер, рад вас видеть.

    Цайссер тоже согнул губы серпиком, ответил:
   – И я вас, господин Арабский.
   – Что там слышно о нефтянке? – продолжая улыбаться банкирской улыбкой голодного питона, сразу поинтересовался Арабский: – Когда будут раздавать участки? Мы с господином Березовским могли бы прикупить один-два…
   – Я советник Президента  по другим вопросам, господин Арабский, – холодновато ответил ему Цайссер и повернулся к даме. Потеплевшим голосом он спросил её: – Разрешите за вами поухаживать? Кстати, меня зовут Дитрих.
   – Ульяна, – ответила дама.
   – Что вам положить?   
   – Немного этого салата, – склонив голову к правому плечу и бросив на Цайссера заинтересованный взгляд, ответила Ульяна.
    Выполнив её просьбу, Цайссер положил и себе, но ограничился звёздочкой морковки, веточкой петрушки, кусочком помидора и ломтиком мяса.

   – Давайте выпьем вина, господа, – воскликнула жена Арабского. – Хочу вина. Поддержи меня, Ульяна. Папа, – она обратилась к старшему Арабскому: – поухаживай за дамой.

    Но Цайссер опередил, налил Ульяне «Шардонэ» и, подняв бокал, бросил: – Прсст.

    Он слегка коснулся краешка Ульяниного бокала и сделал глоток.

    Закатное солнце спустилось к крышам домов, стоящих по ту сторону улицы. В открытые двери банкетного зала шведского посольства, выходящие в сад, золотым воздухом вплывало московское бабье лето. Солнечные лучи играли хрусталём люстр. Подходил к концу ужин. Ульяна поднялась и направилась в сад. На улице посвежело.

   – Прекрасное время года, – сказал вышедший следом за нею Цайссер.
   – Как и всё, что уходит от нас:  лето, люди, время, – ответила Ульяна. – Прошлое лучше настоящего…
   – О, да вы философ, Ульяна, – сказал Цайссер.
   – Нет, Дитрих, я простая баба, которая медленно, но верно старится…
   – Не согласен, – Цайссер взял её за руку. – Вам ещё далеко до старости. Вы красивы и милы…
   – Возможно, Дитрих, – кивнула головой Ульяна. – Как это бабье лето…
   – Простите, я знаю, что я слишком тороплив, но скоро мы разъедемся и увидимся ли вновь, если… если не договоримся о новой встрече…

    Ульяна посмотрела на него долгим взглядом. Розовый цвет окрасил её щёки.

   – Дайте мне ручку и листок бумаги, – попросила она Цайссера.

    Он вынул из кармана записную книжку с небольшой шариковой ручкой, вставленной в специальное гнездо, и протянул Ульяне. Она быстро черкнула несколько цифр.

   – Это мой домашний телефон, – пояснила она. – Захотите встретиться со мной, позвоните.

    Приём подошёл к концу. Первыми ушли Арабские и с ними Ульяна.

    Посол был по-прежнему серьёзен, но в глазах его плескалась усталость. Жена посла улыбалась застывшей улыбкой.

   – Передайте привет господину Президенту, – сказал Посол Цайссеру.
   – Передам – ответил Цайссер, склонив голову.

                АРТЁМ   СЕРДЮК

    В половине восьмого вечера 19 октября 1994 года генеральный директор логистической фирмы «Альянс» Артём Гаврилович Сердюк отправился отдохнуть и расслабиться в клуб «Fabrique».

    День прошёл в заботах и волнении. Особенно обозлило его очередное посещение посланцев Креста, местного криминального авторитета, требующего платить дань за право работать на его территории.

    На этот раз к нему явились не бритые братки в спортивных костюмах, а вошёл без шума и мата молодой мужчина в модной куртке, в очках в золотой оправе и с кейсом в руках, вежливо представился:
   – Яков Израйлевич Рабкин, адвокат. Я пришёл к вам по просьбе Григория Егоровича Тишина.
   – Кто это? – поинтересовался Артём Гаврилович.
   – Это смотрящий территории, на которой размещаются ваши склады, известный вам как Крест.
   – Вы от этого бандита? – удивился Артём Гаврилович.
   – А кто сейчас не бандит и не вор, если не промышляет на помойке или не загибается под забором? – вздохнул Рабкин. – Вы, Артём Гаврилович тоже из их воровской шайки. Все вы ходите под одним паханом, Ельциным.
  – Пардон, господин адвокат, прошу вас не оскорблять меня, а то… – возмутился Артём Гаврилович. – Я по закону получил своё имущество…
   – А я и не спорю, что по закону, – согласился Рабкин, – по воровскому закону…
   – Вы это… говорите, да не заговаривайтесь, а то… – прикрикнул Артём Гаврилович на визитёра.
   – Что «а то…»? – сказал Рабкин. – Вы мне ничего не сделаете. Разве что ударите по лицу. А  господин Тишин выносит вам последнее предупреждение: или вы платите ему установленный налог, или…
   – Тысяча пятое китайское предупреждение? – усмехнулся Артём Гаврилович.
   – Я не знаю, какое по счёту, Артём Гаврилович, но на этот раз последнее, – печальным голосом произнёс Рабкин. – Мне прискорбно будет увидеть в вечерних новостях о вашей безвременной кончине.

    Артёму Гавриловичу сделалось нехорошо, но он собрался с духом и сказал Рабкину:
   – Передайте этому мерзавцу, что Сердюк никогда не будет платить бандитам. А об угрозе я сообщу, кому следует. Если Крест осмелится убить меня, компетентные органы будут знать, кто это сделал…
   – Мне действительно жаль вас, господин Сердюк, – снова печально проговорил Рабкин. – Но наши компетентные органы давно уже куплены Крестом и его собратьями. Это одна шайка. Поверьте мне, адвокату.

    Артём Гаврилович покачал головой:
   – Нет, господин адвокат. Если Крест покусится на мою жизнь, он долго не проживёт…

    Артём Гаврилович блефовал, ссылаясь на мифическую силу, которая может отомстить за него. Но даже если бы и была бы такая сила, Кресту, заявившему своим браткам о том, что он или согнёт в дугу директора фирмы «Альянс» или сотрёт его с лица земли, хода назад не было: слово вором произнесено, слово следует выполнять, иначе его самого поставят на воровскую правилку.

   – Всего хорошего, господин Сердюк. Прощайте, – опечаленной физиономией простился адвокат Рабкин и покинул кабинет.

    Артём Гаврилович подумал: совсем оборзели бандиты, и вызвал секретаршу Нонну.

    Белотелая, с томными глазами раненной газели, с розовыми нежными пальчиками, с улыбкой, прячущейся в её пухленьких алых губках, источающая миндальный запах духов, она была услужлива и предана ему до последней клеточки своего полноватого тела.

    Нонна присела на стул, она закинула ногу на ногу, положила блокнот на бедро.

   – Опять она без трусиков, – подумал Артём Гаврилович о верной секретарше, готовой в любую минуту подставиться ему, но сегодня у него были другие планы. Он распорядился срочно вызвать начальника охраны.

    Бочков, начальник охраны фирмы, пообещал Артёму Гавриловичу незамедлительно подыскать тройку опытных специалистов для его личной охраны.   

    …Мощный «мерседес» мчался посредине Тверской, по полосе, предназначенной только для правительственных машин, заглатывая улицу, словно итальянское спагетти. Завидя номер автомобиля, гаишники отдавали ему честь. За окном «мерседеса» стелился сизый туман, мелькали витрины магазинов, разноцвет неоновой рекламы, жёлтые ореолы вокруг уличных фонарей.

    Артём Гаврилович откинулся на подушки сидений, закрыл глаза и стал думать под довольное урчание пожирающего бензин мотора о тех прохиндеях, что на днях очистили домашний сейф главы строительной фирмы Ильи Штепы.

    Тщательно замаскированный за книжными стеллажами, сдвигаемыми с места тайной кнопкой, со сложным кодом сейф, подключённый к сигнализации, воры успели обработать, пока Илья, отлучившись из кабинета, полировал пупок своей горничной Любе, на что у него ушло от силы двенадцать минут. На пять миллионов долларов нагрели оборотливые ребята Илью. Понятно, что это мог сделать человек, посвящённый в тайны хозяина сейфа. Подозрение пало на адвоката Штепы Попятника, которому тот на всякий случай передал конверт с кодом доступа в сейф. Адвокат вполне мог заглянуть в конверт, стакнуться с бандитами, и задорого продать им секрет клиента. Однако, каким образом, бандиты смогли пройти незамеченными по дому, полному охранниками и прислугой? Загадка.

    От Штепы  мысли Артёма Гавриловича перескочили к похищению дочери депутата Государственной Думы Акатова, за которую потребовали немалый выкуп. Потом выяснилось, что головастая пятнадцатилетняя девочка пряталась у своего парня, трахалась с ним, а деньги нужны были парню, чтобы открыть своё дело.

    Вот они, современные дети. Взять, к примеру, его Лильку. Девке двадцать один год. После школы удалось впихнуть её в МГИМО на международные отношения. Нет, не понравилось ей учиться на дипломата, бросила. И где её обнаружили? В ночном клубе подвизается стриптизёршей и живёт у какого-то бармена Фреда. О возвращении домой и слышать не хочет. И Гера не лучше. Бросил Плехановское и занялся шоу-бизнесом. Продюсирует каких-то взятых им из детдома трёх нимфеток, кривляющихся в полуголом виде перед публикой и что-то орущих невнятное под фанеру. Разве такому можно оставить дело, которое он с таким трудом начал и поставил на ноги?

    Артём Гаврилович вспомнил конец восьмидесятых, когда советская власть начала расползаться по швам. Правда, тогда никто не думал, что конец её так близок. Горбачёв надеялся на экономическую реформу, которую начал. Пошли кооперативные магазинчики, кафе, ларьки, мастерские. Не успел. Всё рухнуло в одночасье. На руинах прежней власти начался передел собственности. Вот тогда он и сообразил взять под себя значительную часть складов, несколько десятков трейлеров и грузовиком и создать арендно-коллективное оптово-торговое предприятие «Мосопт». И во времена катаклизмов люди хотят жрать.

    Дело пошло. В 92-м ему удалось на базе «Мосопта» создать закрытое акционерное общество «Альянс». К  настоящему моменту у него пятьдесят с лишним процентов акций АО. Он фактически единоличный владелец фирмы, монопольно поставляющий в Россию импортный алкоголь, за что Артём Гаврилович был негласно прозван «московским винно-водочным королём».

    …«Мерседес», промчавшись по Тверской, свернул на тихую улочку и остановился под неоновым светом вывески ночного клуба.

    Артём Гаврилович выбросил ноги на асфальт, затем вылез весь. Взойдя по ступенькам, он без задержки миновал фейс-контроль и вошёл в интимно-освещённый зал.

    В первом зале гремела музыка, непрерывно тряслась перед подиумом молодёжь, во втором, за звукопоглощающими перегородками и дверями сидели за столиками люди постарше и смотрели на раздевающуюся девушку блондинку, чем-то похожую на Лильку.

    Она снимала клочки одежды и кидала их в публику. Оставив на себе только крохотный написьник, она сделала несколько па и удалилась за кулису. Музыка сменилась и на сцене появилась брюнетка…

    Не задерживаясь и в этом зале, Артём Гаврилович прошёл дальше и попал в коридор, в который выходили двери нескольких комнат.

   – Третья, – сказал он парню в синей ливрее с серебряными полосами.    

    Парень звякнул ключами и отпер одну из дверей. В комнате царила тишина и полумрак. Светило единственное бра над широченной кроватью, застеленной бордовым покрывалом. На окнах висели тяжёлые бордовые шторы, и стены были оклеены бордовыми обоями.

    Усевшись в кресло, Артём Гаврилович закурил сигариллу. Комната стала наполняться ароматом горящей сигареты. Не успела сигарилла догореть до середины, как в дверь стукнули, и вошла  Королева Марго.

    Она откинула назад голову, грудь выдвинула вперёд – под красной мини-блузкой только сиськи в чашках, всё остальное белое и пухлое – наружу, и выставила полную стройную ногу в вырезе чёрной юбки. Вырез – до пояса.
   – Привет, старичок, – слегка в нос произнесла она.

    Она была почти на тридцать лет моложе Артёма Гавриловича и   могла так ему сказать. 

    Артём Гаврилович поднялся из кресла и направился к девушке. Он схватил её за плечи, скинул с них лямки блузки, упали чашки с лилейно-белых слегка отдавленных книзу грудей с торчащими кверху вытянутыми бордово-коричневыми сосками, впился во влажные её и солёные губы.
    Королева Марго прижалась к Артёму Гавриловичу, обжигая его горячим и упругим своим телом, полном жизни и пьянящей страсти. Она была искренна каждым своим вдохом, каждым своим движением.

    Высвободившись из объятий Артёма Гавриловича, Марго на ходу скинула блузку и юбку, державшуюся на одной пуговичке, под ними больше ничего не было, и направилась к ложу, играя мышцами на крепком крестце, а там, повернувшись лицом к мужчине, позвала:
   – Иди ко мне, старичок…

    …Сладко шумело в ушах Артёма Гавриловича, когда он вышел на прохладный воздух. В теле его была необыкновенная лёгкость, подаренная ему Королевы Марго.

    По небу плыл тонкий рог месяца, то и дело ныряя в клочки быстро летящих туч, озаряя их серебряным своим светом. Накрапывал дождь. Редкие крупные и холодные капли падали на землю, на непокрытую голову Артёма Гавриловича.

    Две озябшие проститутки с голыми посиневшими от холода ногами, дежурившие у входа в ночной клуб, в один голос окликнули его:
   – Мужчина, вам дама не требуется?..
   – Не требуется, – ответил им Артём Гаврилович и направился к «мерседесу».

    Он отключил сигнализацию, открыл дверцу, сел за руль и подумал:
   – Жизнь прекрасна…

    Мотор издал первую ноту и в тот же миг Артём Гаврилович почувствовал, что какая-то неведомая сила во внезапно окружившем его огненном шаре, возносит кверху… и наступила непроглядная темнота.

    Две проститутки у входа в ночной клуб, ослеплённые ярким огнём и оглушённые грохотом, возникшими на месте только что стоявшего элегантного «мерседеса», присели на корточки и завизжали. На крыльцо выскочили два охранника в чёрной униформе.

   – Ё-моё!.. – воскликнул один из них, глядя на полыхающий автомобиль…

                ЭРИКА   АРБЕНИНА

    Берёзовая роща, озарённая ласковым нежно-тёплым солнышком. Девушка в лёгком голубом платьице бежит по голубой траве, взявшись за руку юноши в белом, развевающемся хитоне. У юноши крепкие ноги и торс ловкого гимнаста. Между ними какая-то нервозная электрическая  связь. Мелькают розовые стволы берёзок.

   – Сейчас, сейчас, – говорит ему девушка, переполненная страстным желанием любить и быть любимой. – Но не здесь, не здесь…

   Она ищет уединённое местечко, скрытое от глаз возможных соглядатаев их любви.

    Вот оно, уединённое место – густые заросли кустов и высоких трав. Она падает на спину, погружаясь в траву, и тянет за собой юношу, но вдруг что-то происходит: он тает в колеблющемся воздухе и исчезает…

    Эрика открывает глаза. Это был только сон. Она просыпается, приходит в себя, но ощущение возбуждения, того возбуждения, которое возникло в том сне, перенеслось в явь.

    В распахнутое окно спальни глядит серебряный шар луны. Он огромный и от него светло. Июнь.

    Эрика откидывает руку на Володину половину их супружеского ложа, но оно пусто – Володя снова уехал во Францию. Эрика чувствует, как её глаза наполняются слезами, отчего луна в окне двоится и колеблется, как маятник ходиков. Конечно, это его работа. Она должна бы привыкнуть к его отлучкам, но что-то не привыкается. В голову  ей лезут неприятные мысли, точнее, мысль одна: Володя там не один, он там с женщиной. Он там развлекается, наслаждается любовью, а она здесь, одна, страдает и мучается, впадая в глубокий амок, готовая бежать на улицу и ловить первого попавшегося мужика. И не удивительно – последний раз Володя прикасался к ней полгода назад, а за  два года – раза три-четыре. Он очень устаёт на работе: операции, клиника с её административными, финансовыми и хозяйственными заботами…

    Эрика думает:
   – Заведу любовника…

    Она так думает, но заведомо знает, что так не поступит. Ей нужен Володя, а не вообще мужик. У неё была одна попытка, но она окончилась полным провалом.

    В конце прошлого года, когда Володя, как и в этот раз, был в командировке, она, мучимая таким же приступом амока, невольно проговорилась своей подруге с институтской скамьи Алле Блохиной, дважды побывавшей замужем и дважды разведённой, о своём желании завести любовника.

   – В чём проблема? – удивилась та. – Было бы желание, а мужики, охочие до бабьего тела, найдутся. Бери моего Стасика. Он всё равно мне надоел.

    Стасику тридцать лет. Он не из альфонсов. Он спортсмен, баскетболист. Высокий, как и должно быть в этом виде спорта, накачанный, всегда одет с иголочки. За ним ходят стаями девочки, готовые ему отдаться по первому его требованию, но он их игнорирует. Ему нравятся женщины в возрасте.

    Алла устроила небольшую вечеринку, пригласив на неё Стасика и Эрику. Было выпито шампанское, по три рюмки коньяка. В середине вечеринки зазвонил телефон. Звонок был, конечно, подстроенный.

   – Ах, – с сожалением сказала Алла, – меня срочно вызывают на работу. Привезли мою беременную, из тех, платных. Супруг требует, чтобы я присутствовала при родах.

    Алла работала акушер-гинекологом в женской консультации.

    Стасик собрался уходить, но Алла сказала, чтобы они подождали её.

   – Я съезжу на пару часиков, посмотрю пациентку, побеседую с мужиком, успокою его и вернусь.

    А в прихожей она шепнула Эрике:
   – Я как бы проговорилась Стасику, что ты без ума от него и не прочь с ним переспать. Уверена, что он попытается тебя соблазнить…

    Она не ошиблась. Едва защёлкнулся за нею замок входной двери, Стасик включил магнитофон и пригласил Эрику танцевать. Он был скор и нагл. Двух минут танца ему оказалось достаточным, чтобы расстегнуть кофточку на Эрике и положить ладонь на атлас бюстгальтера.

    Поскольку она не противилась, то дело пошло ещё скорее и через пять минут она уже лежала голая на Аллиной постели. Длинное и тяжёлое тело Стасика придавило Эрику. У неё перехватило дыхание. Её трогали чужие руки. Всё было не так, как с Володей, а ей хотелось именно тех ласк, как ласкал её Володя, ей хотелось тех слов, которые в такие минуты говорил Володя, ей хотелось ощущать Володин запах.

    Прикосновение чужой руки к тому местечку и испугало Эрику, и возмутило. Она столкнула с себя баскетболиста, выскочила из кровати и, глотая слёзы, принялась одеваться. Она не дождалась Аллы, убежала.

   – Что ж ты убежала? – спросила её Алла, позвонив на следующее утро, а узнав, что между Эрикой и Стасиком так ничего и не произошло, заметила – Ну, ты и дура. Хотя ты его здорово завела. Он меня так оттрахал, как никогда…

    Нет, она не способна изменить Володе. С этой мыслью она повернулась на правый бок и уснула.

                С Е Р Г Е Й   Г О Р Е Н К О               

    Совещание у полковника Снеткова. В последнее время полковник нервозен, резок с подчинёнными, не говоря прямо, груб. Сергей понимает его: за последние два месяца три жестоких убийства, похожих одно на другое: какой-то мерзавец убивает молодых женщин в уединённых местах, раздевает их догола, распарывает им живот от паха до горла, запихивая вывалившиеся кишки им в рот. Их одежду он уносит с собой. Сегодня утром сообщили о четвёртом убийстве. И хотя оно произошло на соседней территории, но поскольку первые три уже числятся за их отделением, то и это повесили на них.

   – Что нам известно об убитых? – спросил полковник и сам же ответил – Это женщины разного социального положения, не имеющие между собой ничего общего, никак не связанные между собой. Первая, мелкая предпринимательница Ильина, двадцати четырёх лет, владелица пошивочной мастерской, в которой работала она сама и её мать. Вторая, студентка консерватории Бармина, девятнадцати лет, по словам знакомых и родственников, натура утончённая, изнеженная. Третья, проститутка Пыльцова, двадцати одного года. И вот, четвёртая жертва. Тоже молодая женщина. Места убийства тоже разные: площадка детского сада, задний двор ресторана, подвал многоквартирного дома и парковая зона. Конечно, все эти места в ночные часы безлюдны, но жертвы могли сопротивляться, кричать. Однако никто ничего не слышал, да и на телах их не обнаружено никаких следов насилия, кроме того, что все они имели половую связь с неизвестным, причём Бармина была лишена им девственности. Сперма принадлежит одному и тому же мужчине. По четвёртой пока идёт экспертиза, но я уверен, что это дело рук того же маньяка.

   – Я не отклоняю возможности того, что все они были убиты в другом месте, а на места обнаружения жертвы были доставлены уже мёртвыми, – сказал майор Звягин.
   – Это предположение было бы правомочным, если бы не место обнаружения Барминой – задний двор ресторана. Туда убийца мог доставить труп, только пройдя через ресторан. Вокруг ресторана, кроме фасада, бетонный забор высотой в три метра с железными воротами, которые ночью на запоре. В самом здании круглосуточная охрана. Преступник мог жертву заманить во двор ресторана. Это не было бы удивительно, если бы Бармина была пьяна, но экспертиза показала, что она не сделала ни одного глотка алкоголя.
   – Может, все они нуждались в деньгах, – подал голос старший лейтенант Горбенко, – а за деньги чего ни сделаешь. Особенно, если были обещаны большие деньги.
   – Мы проводим углублённую проверку всех знакомых мужчин, общавшихся с жертвами, – сказал майор.
   – Очередной «висяк», – сказал майор Звягин, когда они вышли от полковника. – Будем ждать, пока эта сволочь сама не проколется…

    Никто с ним не спорил: одним «висяком» больше, одним меньше…

    …День прошёл, и ладно. Сергей поздним вечером возвращался домой. Дома его ждала Инна.

    Вот так бывает, познакомился с дочкой, а женился на её маме.
***
    …Лена провела в тот день Сергея за нос. Он ожидал её у главного входа в ЦУМ, а девушка вышла через задний, где её ждал другой парень. Поняв, что прозевал возлюбленную, Сергей поспешил на метро. Но Лены не оказалось и дома.

   – Да вы не спешите уходить, Серёжа, – сказала Инна Сергею, когда он, выяснив, что Лена ещё не пришла, удручённо направился к лифту. – Зайдите, посидите со мной, попейте чаю, а, если хотите, то я накормлю вас ужином. Наверно, проголодались, не ужинали после службы.

    Сергей действительно был голоден и остался поужинать, а получилось насовсем. Он поел, выпил четыре стопки водки и три стакана чая, посмотрел телевизор. Когда спохватился, часовая стрелка стояла на одиннадцати: пора и честь знать.

   – Ой, простите, засиделся я у вас. Лена, видимо, не придёт, – воскликнул он, поворачивая голову от телевизора в сторону Инны, и опешил. Он словно в первый раз увидел женщину, с которой провёл несколько часов. Она была молода и привлекательна.

    Инна сказала:
   – Лена, наверно, решила заночевать у подруги. Да и вам, на ночь глядя, под таким дождём, наверно, лучше никуда не ходить, а остаться у меня.

    Действительно, погода за вечер резко переменилась. За окном лил дождь, как из ведра, чего Сергей до этой минуты тоже не замечал.

   – Спасибо, – произнёс Сергей и потянулся к Инне.
   – Что вы… как можно… – прошептала женщина, прильнув к его груди. – Я не ожидала такого от вас…
    Сергей подхватил её на руки…

    Уже потом, отдышавшись и придя в себя, Сергей понял, что никто иной, кроме Инны ему не нужен.

    Сергей поведал Инне историю своей жизни, о детском доме, о маме Татьяне Кимовне, разумеется, без интимных подробностей, о службе в армии и на море, о своих милицейских буднях. Инна рассказала ему о себе.

    Рассказ Инны.

   – Мы жили втроём: мама, старшая сестра Света и я. Отец нас бросил, когда мне было полгода – ушёл и сгинул. Я не помню его. Мужчина в нашем доме появился только тогда, когда Света вышла замуж.
    Арсений уже отслужил в армии и работал шофёром.
    Вскоре после свадьбы Арсений сломал руку. Когда кость срослась и ему сняли с руки гипс, он меня изнасиловал.
    Это произошло ранним летним утром. Мама и Света ушли на работу, а я ещё сладко спала. Я сопротивлялась, но он был сильнее. Я побоялась об этом сказать маме или сестре, и Арсений продолжал насиловать меня.
    Я молчала до тех пор, пока не почувствовала, что моя талия стала увеличиваться в объёме и всё с большим трудом я могу натянуть его на живот, превращающийся в барабан. Я поняла, что беременна и только тогда призналась маме. Я не стала выдавать Арсения, перепуганного случившимся, чтобы не обидеть сестру, которая тоже была уже на сносях, и сказала, что летом меня изнасиловал какой-то мужик в парке, когда я вечером возвращалась домой от подружки. И хотя мне исполнилось к этому моменту лишь четырнадцать лет, врачи отказались делать аборт – шёл шестой месяц. В апреле я родила Лену.
    Не прошло и полгода, Арсений снова стал приставать ко мне, обещая быть осторожным, и даже показывал мне презерватив. Я отвергала его, но его настырность пугала меня. Я ощущала отвращение и к нему, и ко всем мужчинам.
    К нам часто приходил дядя Устин. Его жена, мамина сестра, умерла от рака и он жил один. Он часто приходил к маме в гости, сватал её. Это была у них такая игра. Как-то раз он снова пришёл её сватать, а мама в очередной раз отказала ему. Я была дома и сказала ему:
   – Возьми меня в жёны, дядя Устин. Серьёзно, возьми.
    Мы поженились, хотя он был на тридцать три года старше меня. Я прожила с Устином двадцать четыре года,  и была счастлива.

    Сергей был поражён рассказом Инны, совпадением своей и её судеб.

    А Инна посмотрела на него и закончила:
   –После Устина ты первый мужчина, которому я захотела отдаться…      
   – А ты первая женщина, которую я впустил в моё сердце. Всех прежних я не пускал дальше прихожей, – ответил Сергей Инне и обнял её.
***
    …На углу проспекта Сергею перегородила дорогу женщина в цветастом халате.

   – Мужчина, не желаешь разрядиться? – спросила она хрипловатым голосом и распахнула халат, надетый прямо на голое тело. – Я живу рядом.
   – Спасибо, мне некогда, дорогая? – ответил Сергей.         

    Проститутка вздохнула и попросила:
   – Тогда хоть угости сигареткой…

    Сергей отдал ей початую пачку.
   – А то, может, зайдёшь? – повторила приглашение проститутка.

    Инна была дома. Она открыла дверь, поцеловала Сергея. Сергей положил ладонь ей на взбухающий живот.

   – Ну, как он, толкается?
   – Не то слово, – улыбнулась Инна. – Дерётся…
   – Значит, мужик, – сказал Сергей, вдыхая земляничный запах волос жены.

    ИЗ   ДНЕВНИКА   ТАСИ   СТРУКОВОЙ  (ША РОВОЙ)      

    «12 июля 1995 года. Проплакала весь день. Ездила на кладбище. Посадила на могилке Кирюши цветы, а у изголовья – берёзку.

    Умер Кирюша скоропостижно 25 июня в московской. Мы были с ним вдвоём. Он смотрел телевизор и неожиданно откинул голову на спинку кресла. Я окликнула его. Он не ответил. Он был уже мёртв. А было ему всего лишь 73 года.

    Я растерялась. Володя во Франции, Эрика на даче под Москвой, Глеб сразу после сессии махнул на мотоцикле в неизвестном направлении. Я позвонила Эрике и Кирюшиному сослуживцу Хазарову,  затем набралась наглости и позвонила Коле. Володе отправила телеграмму на его парижский адрес. 

    Эрика приехала скоро. С тех пор, как Володя подарил ей «пежо» и она научилась водить машину, добраться с дачи и на дачу для неё не составляет проблемы. Хазаров пришёл утром и не один, а с двумя товарищами. Коля приехал через сутки.

    С похоронами нам здорово помогли люди из ФСК, хотя все заботы о захоронении теперь берут на себя похоронные агентства, но важна и моральная поддержка. От Эрики этого не дождёшься. Спасибо и Коле. Он тоже поддержал меня.

    Володя явно не спешил и приехал только через две недели после смерти тестя. Он загорел, волосы выгорели, взбодрился, повеселел, и в глазах его бегают чёртики. Зато у Эрики в глазах тоска.

    Я спросила Володю:
   – Почему Эрика такая печальная?

    Он пожал плечами:
   – Хандрит от безделья.

    Но Эрика не бездельничает, она работает в гомеопатической поликлинике, её любят пациенты.

   – У тебя появилась другая женщина? – спросила я Володю. – Только не ври, отвечай матери прямо: да или нет».

    Он замялся. Тогда сказала я:
   – Мне всё понятно. У тебя другая, а с Эрикой ты не спишь. Смотри, она тоже найдёт себе партнёра…
   – А мне всё равно», – ответил Володя.

    Хорошо, что Кирюша этого не узнает...

                ГЕРМАН   СЕРДЮК   

   – В двадцать семь лет пора бы тебе, как мужчине, увереннее держаться на ногах, а не просить подачки у мамочки, – сказала Татьяна Андреевна Герману. – С меня достаточно Лилии. Я дензнаки не печатаю, я их зарабатываю потом и кровью… 
   – Мама, я говорю тебе о грандиозном проекте, а не просто о раскручивании очередных нимфеток, – ответил Герман. – Я не обратился бы к тебе за помощью, но на мне повис долг из-за Верки. Если бы я знал, что эта дура забеременела, я не стал бы заключать контракты на концерты.   
   – Не ты ли сам её обрюхатил? – усмехнулась Татьяна Андреевна. – Пресса сколько шумела о твоих похождениях…
   – Сама знаешь, больше половины – враньё и сплетни, – ответил Герман. – Один раз с пьяных глаз дёрнул её. Но когда это было…
   – Не можешь держать в узде своих посикух, меняй занятие, – проговорила Татьяна Германовна. – А то они тебя обанкротят. Займись нашей фирмой. Я назначу тебя техническим директором.
   – Скучно, мама. Мне нравится блеск, музыка, гламурные девочки, известность, а твоё дело требует тишины, скрытности. Мне не подходит такая жизнь.

    Герман встал на колени перед сидящей в кресле матерью.
   – Мама, дай мне хоть половину того, что я прошу…
   – Половину? Четверть миллиона пустить на твою мишуру? Дам только на карманные расходы.

    Татьяна Андреевна открыла ящик стола, вынула пачку тысячерублёвок, бросила перед Германом.

   – Возьми. Здесь сто тысяч рублей…
   – На виллу в Испании у тебя нашлись двенадцать миллионов долларов, а родному сыну…

    Герман запихнул деньги в карман куртки и поднялся с колен.

   – Благодарю тебя, мамочка, – склонив он голову, сердито проговорил он.

    Татьяна Андреевна проводила глазами сына, вздохнула.

   – В кого они такие уродились? – подумала она.

    Впрочем, думала ли она до того октябрьского вечера, когда раньше милиции телевидение донесло до неё известие о гибели Артёма.

    После похорон обгорелых костей, после траурных речей и соболезнований на неё навалилось полученное в наследство от мужа дело, в котором она в то время была ни бум-бум.

    Ничего, справилась и с делом, и с Крестом, который наехал на неё. Обошлась и без милиции, и без бандитов. Сыграла под дурочку: дорогой друг, я ничего не понимаю в этих делах, помоги, бери половину.

    Она была уверена, что против стройных женских ножек и широкой попы и матёрый бандит не устоит. А Бог её не обделил прелестями. И сорок три года – ещё не старость.
   
    Она не ошиблась. Запал на неё Крест. Переспала она с ним, от неё не убыло. А через несколько часов бедняга умер от сердечного приступа. Возмездие настигло бандита. Все мы смертны. Никто не может избежать своего конца.

    А на фирме дела пошли неплохо. Ей повезло с ближайшими помощниками. Каждый из них работал за то, чтобы есть свой хлеб не  только с маслом, но и с икрой.

    Только вот дети не  радуют её. Герман безуспешно возится со своими безголосыми звёздочками, Лиля продолжает трясти перед мужиками сиськами. Ей нравится раздеваться перед толпой мужиков…

                МАЯ   МИРАНОВИЧ

    Окончив факультет журналистики, Мая полгода безуспешно искала работу по специальности, сидя на шее матери. Благо, что мать к этому времени в свои пятьдесят с хвостиком лет нашла себе состоятельного мужа, да к тому же немца. Правда, этот немец имел русские корни.

    Новоявленный отчим, будучи советником Ельцина, мог бы пристроить падчерицу в престижное издание или на телевидение, но Мая гордая.

    Известно, что под лежачий камень вода не течёт, и Мая стала действовать.

    Она захотела написать очерк о жизни стриптизёрш, а чтобы прочувствовать всё изнутри, решила побыть в шкуре девушки, которая танцуя раздевается перед сонмом мужчин.

    В одном, самом элитном клубе, ей отказали сразу: ты старовата для нас. Каково услышать такие слова в двадцать два года? С меньшим апломбом она обратилась с предложением во второй клуб.

    Её принял южанин в золотыми зубами на обе челюсти. Он, без лишних слов, приказал Мае раздеться догола и долго рассматривал её прелести, щупал груди, ягодицы, словно покупал баранью тушу для шашлыка.

    Мая хотела разозлиться на него, но тот включил магнитофон и попросил Маю подвигаться в такт музыке. Это она могла. Танцевать она любила и умела.

   – Хорошо, – сказал Ашот Гургенович. – Я могу тебя взять с месячным испытательным сроком. Для начала я буду платить тебе двести пятьдесят баксов. Согласна?

    Мая согласилась. Деньги для неё не были главной целью.

   – Подойди ко мне, – сказал Ашот Гургенович, расстёгивая брюки.

    Она подошла, поняв, что за этим последует. Брюки и трусы Ашота Гургеновича упали на его ступни.

   – Встань раком, – распорядился Ашот Гургенович. – Знаешь как это?

    Позиция была знакома Мае и, кстати, очень ею любима. Она легла грудью на письменный стол. В следующую секунду она почувствовало, как твёрдый жезл, раздирая её ягодицы, вторгается в неё, но не во влагалище, а в прямую кишку. От боли она вскрикнула. Но хозяин ночного клуба шлепнул её по спине, цыкнул и принялся «пилить».

    Боль постепенно отступила.

    Кончив, Ашот Гургенович похлопал Маю по ягодицам и сказал:

   – Хорошая жопа. Беру. Будешь получать триста долларов в месяц.

    В клубе Мая продержалась почти три месяца. Она могла бы считать это подвигом, если бы не судьба её временных подруг, обречённых так жить до того дня, когда их, посчитав вышедшими в тираж, не вышвырнут на улицу.

    Очерк, без каких-либо купюр, только с изменёнными именами и фамилиями, получился первоклассным и был с руками взят одним из самых известных журналов и напечатан на самом почётном месте.

    Главный редактор, прочитав Маин опус, поинтересовался у неё:

   – Этот азербон действительно трахал тебя в задницу?
   – Действительно.
   – Ну, ты и оторва, – покачал головой главный.

    Очень скоро Мая стала одной из ведущих сотрудниц журнала. Её материалы перепечатывали зарубежные издания.
На гонорары она купила себе «фольксваген».

   – Не хочешь съездить во Францию? – спросил главный Маю.
   – Кто бы возражал? – усмехнулась Мая. – В Париж?
   – Нет. Есть такой городок Сен-Поль-де-Венс – один из международных центров натуризма, – ответил Главный. 
   – Съездишь, покрутишься там среди них. Знаю, что раздеванием тебя не смутишь. Сама не засмущаешься раздеться перед сотней мужиков и голой станцевать перед ними на столе.
   – Если это нужно для дела, – ответила Мая.
   – Понятно, – кивнул Главный. – Но ты поедешь не одна. С тобой поедет Антон. Он хоть и молодой ещё, но опыт имеет. Ты в своём очерке отразишь вопрос с женской точки зрения, он – с мужской.
   – С ним, так с ним, – пожала плечами Мая. – Мальчик в форме.

    Антон в журнале работал меньше года, но ещё в университете он вынужден был зарабатывать себе на жизнь. Но для этого он не ходил на сортировочную станцию разгружать вагоны, а подвизался альфонсом, ублажая пожилых дам с толстыми кошельками падких до юношеских тел и пенисов.

    Мая с Антоном заняли двухместное купе в поезде «Москва – Берлин». Антон сел на диван, откинулся на спинку и спросил Маю:
   – Как, подруга, предпочтёшь: спать друг над другом на разных полках или друг на друге на одной?
   – Я предпочитаю второй вариант, – ответила Мая.
   – Тогда, давай, не будем тянуть, – ответил Антон, стягивая джинсы.
    После нескольких пересадок: с московского поезда они пересели на поезд «Берлин – Париж», из Парижа – на марсельский, из Марселя они в комфортном автобусе, наконец, добрались на Сен-Поль-де-Венса.

    Город сиял белизной зданий под жарким южным солнцем, плывущим по опрокинувшемуся над городком синему небосводу.

    На такси они по шоссе, обрамленному платанами, доехали до отеля.

    Немолодой таксист, услышав название отеля, всю дорогу мозолил Маю, раздевающими глазами, на которой итак кроме кургузой блузки, едва прикрывающей её груди, и коротенькой белой юбочки ничего не было.

    Подъехав к воротам отеля, на территорию парка въезд городскому транспорту был запрещён, водитель прищёлкнув языком, с южно-французским темпераментом, ничем не отличающимся от кавказского, проговорил:
   – О-ля-ля, мадемуазель, хотел бы и я быть нудистом, если б не моя набожная Валерии, чтобы любоваться вами, какая вы есть без всех этих тряпок. Ваша грудь, ваши ножки сведут с ума самого холодного мужчину…

    Мая улыбнулась и легко освободила одну грудь из блузки и сказала:
   – Можете даже потрогать. Она натуральная…

    Водитель ухватился за Маину грудь. На лице его отразился восторг.

   – О! Теперь можно и умереть… – проговорил он, облизнув губы.
   – Не умирайте, живите… – ответила Мая. – Может, нам доведётся свидеться, когда мы поедем обратно…

    За воротами Маю и Антона встретила молодая служащая отеля в коротком полупрозрачном платье, сквозь которое чётко просвечивались маленькие холмики с тёмными сосками.

    Она проводила новых постояльцев до их номера. Оттуда Мая и Антон вышли обнажёнными.

                ГЛЕБ   АРБЕНИН               

    Май Глеб провёл в Венеции. Он плавал на маленьком пароходике вапоретто, заменяющим венецианцам всё – трамвай, автобус, троллейбус, на гондолах с поющими весёлыми гондольерами, по дороге устраивающими шутливую перепалку с рассыльными, спешащими вдоль каналов и перебегающими перекинутые над каналами мостики:
   – Эй, Марко, отдай дукаты!.

    А те отвечали откровенным жестом: нате, мол…

    Глеб жил в «Эксельсиоре» по соседству с американским миллиардером, раскланивался с ним по утрам, направляясь позавтракать в кафе.      

    Он просиживал в кафе «Флориан» за одним из разноцветных столиков, ел крем карамелата, наслаждался маленьким струнным оркестриком, любовался щебечущими на разных языках девушками с голыми ножками на площади смятого Марка.

    Из Венеции Глеб посетил Париж, а оттуда со своей новой знакомой по имени Сесиль, переехал на Средиземноморское побережье во французский Сен-Поль-де-Венс.

    Некогда тихий и спокойный старинный городок в двадцати километрах от моря с недавних пор облюбовали нудисты, приезжающие сюда на машинах большими компаниями.
    Сначала они жили в небольших бунгало на берегу моря, бегали голышом, потом начали оккупировать небольшие отели в самом городке, шокируя местных жителей тем, что по утрам некоторые из них шли голяком к припаркованным машинам.

    Жители по этому поводу высказывали муниципалитету своё возмущение, но слышали в ответ:
   – Эти мерзавцы приносят городу немалые деньги, на которые живёте и вы…

    Ради этих мерзавцев на окраине городка, той, что ближе к морю, был построен отель «Ню-де-Венс» и огорожен высокой бетонной стеной, увитой плющом. А на самой территории отеля между деревьями и лужайками разместили бассейны в виде небольших прудов. Возле этих прудов грели под жарким южным солнцем разновозрастные приверженцы естественной красоты обнажённого тела, белотелые, приехавшие из северных стран и загорелые южане, молодые и старые.

    Здесь можно было увидеть юношу лет восемнадцати, прогуливающегося под ручку с пожилой матроной с отвисшим животом, по которому перекатывались мешки отвисших грудей, старика итальянца, натирающего защитным от солнечных ожогов кремом лилейную спину юной шведки с пепельными волосами. Только здесь можно блеснуть искусством тату-художника на твоём теле.

    Глеб не был почитателем нудизма, но Сесиль, подцепленная им в парижском закрытом элитном ночном клубе Les Chandelles (в переводе с французского означает «свечи») была поклонницей натуризма. Она снялась в двух запредельно откровенных порнофильмах, что не помешало её успешным занятиям на философском факультете Сорбонны. Она, потомок русских эмигрантов, сносно говорила по-русски. Это и явилось поводом к их более тесному знакомству с его стороны, а её он привлёк тем, что был депутатом Государственной Думы.

    …Посетить Les Chandelles Глебу посоветовал его приятель француз Поль, сын отельного магната и плейбой. Поль окончил славянское отделение Сорбонны, неплохо говорил по-русски. Он занимался изучением русского фольклора и писал исследование о творчестве эротического поэта XVIII века Баркова.

   – Тебе нужно обязательно побывать в этом клубе. В нём бывают воротилы мирового бизнеса, ваши олигархи, голливудские кинозвёзды, известнейшие топ-модели, спортсмены и политики. Конфиденциальность гарантируется.

    Сам Поль улетал по делам в США и  не мог сопровождать Глеба в клуб, куда человеку со стороны без высокой рекомендации попасть было нельзя, поэтому он поручил его своей жене Клод, невысокой, с живыми глазами южанки брюнетке. Она занимала какой-то пост в министерстве финансов Франции.

    Вечер, когда мы с Клод собрались в клуб выдался прохладным и дождливым. Она вышла к Глебу в бежевом плаще Burberry и в шляпке.

    Здание клуба находилось на тихой малолюдной улочке. В небольшом уютном холле их попросили снять верхнюю одежду. Клод сняла плащ и Глеб обомлел.

    До сих пор он видел мадам Клод только в строгих костюмах, но сейчас на ней был только розовый корсет, чёрные чулки на подвязках и узеньких чёрных стрингах.

    В своём чёрном смокинге Глеб почувствовал себя словно бомж в фуфайке на президентском приёме. А Клод вынула из сумочки несколько пачек с презервативами и протянула их ему, чтобы он положил их к себе в карман.

    По узкой лестнице они спустились в подвал, залитый розовым светом, миновали будуар, где в серебряных блюдах были выложены клубника, шоколад и прочие сладости, и вошли в бар с небольшим танцполом, на котором двигались под тихую музыку несколько пар. На девушках были надеты вызывающе сексуальные одеяния, открывающие всё. Их  партнёры мужчины, как и Глеб, были одеты строго.

    Клод села на высокий стул у стойки бара и, хлопнув ладонью по соседнему табурету, пригласила Глеба. Бармен подал им бокалы с шампанским. Клод улыбнулась, что-то негромко произнесла по-французски, русским в отличие от Поля, она не владела. Глеб разобрал только одно слово – амур, и понял, что она предлагает ему выпить за любовь.

    По соседству с ними сидели блондин в расстёгнутой до пояса рубашке и девушка в платье-футляре, спущенном до плеч. У неё небольшие загорелые холмики грудей. Девушка улыбнулась Глебу, что-то сказала ему, и, взяв его руку, бесцеремонно положила себе на грудь и, что-то щебеча, стала медленно водить его ладонью по твёрдым соскам.

    Глеб несколько озадаченно посмотрел на улыбающуюся Клод. Блондин слез со стула и подошёл к Клод, что-то сказал ей и, погладил её по бедру, при этом оттянул подвязку и легонько щёлкнул ею. Клод ответила ему. Блондин посмотрел на Глеба и растянул рот в широкой улыбке:
   – О! Руссо!

    Он похлопал свою девушку по ноге и весело сказал на смеси французского и матерного русского:
   – Мари ест май аматер. Компрене?.. Еби её свой ***, мошна… Я еби твоя аматер. Компрене?

    Глеб «компрене» его, но взять Мари, чужую девушку, за руку и вести её следом за Клод за кулисы тяжёлых штор в клубные глубины, откуда доносились вполне понятные пронзительные женские крики стоны, не спешил. Мари сама, соскочив со стула, повела его в царство «любви и разврата».

    Там царил полумрак, густо пахнет духами, косметикой и женщинами.

    Мари откинула одну из тяжёлых штор. Глеб увидел женщину средних лет с молочно-белой кожей и с распущенными волосам, мулатку и двух мужчин. Они занимались любовью.

    Мари тронула пальчиками ширинку Глебовых брюк, развела «молнию» и показала рукой, чтобы он лёг на ложе. Глеб лёг.

    …Глеб вышел из «тёмной комнаты». Мари осталась там. Он присел на диван. Рядом с ним присела полуголая девушка. От неё пахло свежевымытым телом. Она только что вышла из душевой кабинки. Глеб несмело потянулся к ней, и она пошла с ним. Они вошли в «тёмную комнату»...

    На высоте блаженства девушка закричала. К удивлению Глеба, это был отборный русский мат:
   – Еби меня… Еби…
   – Ты – русская? – едва кончив, спросил он девушку.
   – Мои предки были русские, – ответила девушка – а я – француженка…

    Девушку звали Сесиль. Она поднялась с ложа, обернула таз набедренной повязкой.

   – Трусики порвались, – пояснила она с улыбкой и предложила: – Пойдём, выпьем. Ты отличный парень.

    Под утро Глеб увидел Клод. Она сидела в будуаре и уплетала сласти и выглядела, хотя и утомлённой, но сытой кошкой. Сесиль тоже принялась за клубнику.

    На улице светало. В муках серого рассвета блестела мостовая. Клод отвезла Сесиль домой. Глеб остался с Сесильей.
    Из Парижа он повёз Сесиль на Средиземное море. Она назвала городок Сен-Поль-де-Венс…

    Сотня обнажённых женщин и девушек, красивых и не очень, молодых и старых, вперемешку с мужскими телами, прогуливались по парку, валялись на лежаках у бассейнов-прудов, играли в мяч, обедали в ресторане при отеле…

    Подчиняясь общему требованию, Глеб тоже ходил голый. Первые дни это его смущало. Ему было странно входить в ресторан в чём мать родила и сидеть по соседству с голой дамой, лицезреть её разъехавшиеся в стороны груди со слепыми сосками, тыкающимися в столешницу, видеть девушку, похожую на топ-модель, с покачивающимися голыми тощими ягодицами, от которых тянулись длинные худые ноги или мужчину с шарообразным животом … Но через несколько дней он уже смотрел спокойно на обнажённых людей, так, если бы на них была одежда…

    Иногда в голову ему приходила весёлая мысль:
   – Что подумали бы его избиратели, застав своего депутата в таком месте и в таком виде?
 
    Незадолго до отъезда, Глеб увидел в зале ресторана, как ему показалось, знакомое лицо. Молодая женщина была новой гостьей.

    Она непринуждённо разговаривала с сидевшим за одним столом с нею молодым мужчиной. Разговор шёл на русском языке. Глеб не выдержал и подошёл к ним и спросил:
   – Простите, вы русские?
   – Русские, – ответила женщина.
   – Из России?
   – Неделю назад ещё ходили по Москве.

    Женщина окинула Глеба изучающим взглядом и поинтересовалась:
   – Вы тоже русский?
   – Русский, – ответил Глеб. – И тоже из Москвы.
   – Тогда давайте познакомимся. Мая, – женщина протянула Глебу тонкую кисть.
    Глеб поцеловал кончики её пальцев и тоже назвался:
   – Глеб.

    Спутник Маи поспешил ретироваться.
   – Я пойду, прогуляюсь.
    Сесиль, не знающая чувства ревности и не страдающая стеснительностью, направилась к нему.
   – Можно, я присоединюсь к вам?

    Сесиль и Маин приятель удалились в парк, а Глеб спросил разрешения у Маи сесть за её столик.

   – О! Вы – настоящий джентльмен, – улыбнулась она и разрешила ему присоединиться. – У вас аристократические замашки.
   – А я и есть настоящий аристократ, – ответил Глеб и, привстав, представился: – Князь Арбенин. 
   – Вот как? – удивилась Мая. – У меня дед был князем. Его звали Николай Владимирович Арбенин.
   – Он и мой дед! – воскликнул Глеб. – Выходит, ты моя какая-то там сестра… 

    В этот момент они, словно Адам и Ева, вкусившие яблоко от Древа Познания, почувствовали себя смущёнными из-за своей обнажённости. Мая покраснела и прикрыла груди рукой. Глеб отвёл глаза в сторону.

   – Какая неожиданность, – проговорила Мая.
   – Да, сюрприз, – ответил Глеб. – Никогда не виделись, и на тебе встретились, и где… Но тем не менее я рад тебя видеть.
   – Я тоже рада, – сказала Мая, потихоньку приходя в себя и думая, что ей делать. Сорвать задание редакции она не имела права.
   – Пусть смотрит, – решила она про себя, размышляя, как эту ситуацию правдиво или хотя бы правдоподобно подать в очерке и убрала руку от груди.
   – Ты красивая, – сказал Глеб, невольно упираясь глазами в Маину грудь.
   – Глеб, я рада с тобой познакомиться, но я приехала сюда по заданию редакции, – сказала Мая.
   – Ты хочешь сказать, что я мешаю тебе?
   – Я не хотела бы тебя обидеть, но, признаюсь, выставляться перед тобой голой мне не хотелось бы. Ты будешь смущать меня…
   – Я понял, – ответил Глеб. – Я сегодня же уеду. Только я не хотел бы терять тебя из виду, коль судьба свела нас. Давай обменяемся московскими координатами.

    Глеб подозвал официантку. Та подошла. На ней был только белый фартучек для блокнотика, ручки и получаемых с клиентов денег. Глеб попросил у неё листок бумаги и ручку. Он написал на листке свой адрес и телефон. Мая продиктовала свои координаты. Глеб поднялся из-за стола и сказал Мае:
   – До встречи.

    Через час он уехал. Сесиль отказалась покидать обитель натуризма столь скоропалительно. У неё закручивался роман с Антоном.
 
                НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

    Николай Владимирович, сидя в кресле на балконе, вдыхал свежий весенний воздух. Что осталось, кроме болезней, старому немощному старику в этом мире, когда давно уже осталось позади время надежд и мечтаний, когда остаются лишь воспоминания о прожитом и пережитом, всплывающие в неясных сновидениях во время коротких забвений.

    Иногда его, под присмотром Анны, выносили в этом же кресле во двор. Там он беседовал со старушками или с молодыми парнями, распивающими на соседней скамейке пиво или что покрепче. Он рассказывал им, в который раз, как бомбил мост через реку Березина. Давно уже фанерный «У-2» превратился в скоростной истребитель. Он руками показывал все виражи и мёртвые петли, при помощи которых он, расстреляв весь боезапас и сбив один… два… три немецких «мессера», уходил от преследования оставшихся, и как загорелся его самолёт, и как его серебристая птица упала на землю, и как спасло его то, что земля оказалась болотом, и как спасли его жившие недалеко от места падения самолёта женщины. Старика слушали и не слушали. Иногда насмехались, говоря:
   – Дед, не три «мессера» ты сбил, а четыре.

    Николай Владимирович задумывался, потом качал головой и, глядя бесцветными, слегка помутившимися глазами на насмешника, серьёзно отвечал:
   – Нет, не буду врать, три…

Он сам верил тому, о чём говорил. Как было на самом деле, он давно уже забыл.

    А мост он действительно взорвал и тем самым спас от окружения, плена или гибели целую армию. Это была правда, о которой давно уже все забыли…

    На шестидесятилетие Победы Николаю Владимировичу вручили медаль, первую и единственную в его жизни, – «За отвагу». Нашла-таки награда своего героя.

    Вечером Анна помогала перебраться ему из кресла на постель. Он долго лежал с открытыми глазами, слушая её шёпот перед иконами. Она верила в Бога, в загробную жизнь и умоляла Бога, чтобы и на том свете не разлучал её с любимым Коленькой. А он в Бога не верил, зная наперёд, что там ничего нет,  там – небытие. И был спокоен, зная, что дальше на этом свете за него продолжат жить Володя, Глеб, Ульяна, Мая, их дети, их внуки. После него останется город его предков – Арбенин. Пусть новые люди живут не так, как жили они, пусть они живут по-другому, они и должны жить по-другому…
   – Всё же жизнь – прекрасная вещь, – подумал Николай Владимирович, полагая, что он погружается в сон, но на самом деле он погружался в небытие…

    Начинался новый день. Серая рассветная муть вползала в комнату, бросая бледные блики на пол. Свежий утренний ветерок отклонял белые тюлевые шторы. Земной шар продолжал вертеться вокруг своей оси и свой бег вокруг солнца.


Конец.