Как-то недавно, проснувшись рано утром, я вышел на балкон у себя в доме на пятом этаже, где мы жили. В это раннее утро конца мая месяца на улице еще было безлюдно, не было никакого движения. Стояла тихая теплая погода, хорошо дышалось чистым, еще не загазованным автомобилями воздухом. С балкона, с высоты пятого этажа, хорошо просматривалась и влево и вправо пустынная улица.
Я глянул влево и увидел летящую по направлению к нам вдоль улицы на высоте пятых-шестых этажей какую-то большую птицу. Когда она пролетала у меня перед глазами, я увидел, что это был дикий гусь. Заметно было, что он летит на исходе своих сил, тяжело взмахивая большими крыльями, вытянув далеко вперед длинную и прямую, как палка, шею.
Справа от нашего дома улица заканчивалась Т-образным перекрестком, а за перекрестком был крутой обрыв. Сразу под обрывом начинался парк, за вершинами которого виднелась гладь залива. Туда то и летел гусь. Видимо, обессилев, он отбился от стаи и из последних сил старался дотянуть до спасительных вод залива. Вскоре он скрылся из вида, а я все смотрел ему вслед и гадал: долетел ли он туда?
Я еще долго был под впечатлением увиденной необычной картины и думал о судьбе одиноко летящего из последних сил гуся. Что-то не давало мне сходу забыть того гуся, что-то шевелилось в моей памяти, схожее с его необычным полетом.
И вдруг я вспомнил, что это было, что мне его напоминало! А было вот что.
Я был тогда пятнадцатилетним подростком. Была зима 1943 года. Шла война. Наша армия только что освободила наше и другие села от немцев, тесня их дальше на запад. Фронт, пройдя через нас, остановился километрах в пятидесяти западнее; в тихую погоду оттуда доносилась, ослабленная расстоянием, артиллерийская канонада.
Рядом с нами, сразу за селом, на ровном обширном поле военные оборудовали временный полевой аэродром, на котором базировались штурмовики и истребители, постоянно летавшие к фронту на боевые задания. Часто прилетали немецкие Мессершмидты, и в небе над аэродромом завязывались воздушные бои.
Для охраны от нападения с воздуха рядом с аэродромом была установлена огневая точка: спаренный 4-х ствольный пулемет на турельной установке. Он был установлен возле большой скирды из ячменной соломы, которая располагалась метрах в трехстах от крайних деревенских хат. Я каждый день, взяв с собой санки, ходил туда за соломой для коровы. За неимением сена, она хорошо ела эту солому.
Однажды, надергав из скирды соломы и увязав ее на санках, я направился, было, домой. В этот раз на посту у пулемета дежурил довольно пожилой солдат, по виду то ли казах, толи киргиз. В подвязанной под подбородком шапке-ушанке он ходил вокруг установки и, чтобы согреться, хлопал себя по бокам руками в рукавицах. Стояла ясная, морозная погода.
Глянув налево, я обратил внимание на приближавшийся к нам со стороны, противоположной фронту, летящий на небольшой высоте, метрах в ста от земли, какой-то самолет, размерами явно превышавший штурмовик или истребитель. Я остановился метрах в 15- ти от установки и стал наблюдать за самолетом.
Пулеметчик, похоже, был озадачен, и засуетился, явно не зная, что делать. Наверное, он даже подумать не мог, что чужой самолет мог лететь так низко и так близко от нашего аэродрома. А когда уже стало явно видно, что летит немецкий бомбардировщик, он совсем растерялся.
Самолет медленно пролетал перед нами. Это был грозный немецкий бомбардировщик Юнкерс. Отчетливо видны на хвосте и на фюзжелязе кресты, и даже за стеклами кабины угадывается какое-то движение. За самолетом тянулась негустая полоска дыма. Он летел на одном моторе, из которого, видимо, выжимали все возможное, чтобы долететь до своих за линию фронта.
Какая мишень была для пулеметчика! Я ждал, что вот-вот прогремит пулеметная очередь, хотелось кричать: «Ну, давай же, давай!» Но пулемет так и не застрочил, а самолет все удалялся и, наконец, скрылся из вида.
И тут же со стороны хат показался бегущий к нам военный. В расстегнутом полушубке, с выбивавшимися из под шапки волосами, он бежал и кричал, безбожно матерясь:
«Почему, мать твою так, не стреляешь? Под трибунал пойдешь, негодяй!»
Тяжело дыша, подбежал к установке и стал громко отчитывать пулеметчика, как только его не обзывая. Тот стоял перед ним, виновато нагнув голову и что-то бормоча в оправдание. Жалкий вид был у него. А ведь мог бы стать героем, сбив летевший прямо ему в руки вражеский самолет.
Вот что напомнил мне пролетевший у меня перед глазами отставший от стаи одинокий дикий гусь.