Привели их в юрту. Это было уж совсем диковинное жилье. Павло цокал языком, желая показать свое восхищение тем, как мудро оно устроено: и просторно, и костер горит, а дыма нет, и, видать, быстро разбирается-собирается, и вообще они, казахи, говорят, народ хороший, и он давно хотел бы посмотреть, познакомиться... Иван тайком дернул его за руку: имей совесть, не передергивай, они же все понимают...
Юрту еще вчера раскинул гость аула казах Касымов.
Теперь он рассказывал аульчанам о виденном в кочевье.
Знакомились сдержанно, и странно было сначала слушать непривычный слуху говор; впрочем, казахи говорили на своем языке мало и к прибывшим обращались только по-русски. Угощали лепешками, чаем, на гнутом подносе оставалось немного баранины.
Похмельный бережно отщипывал кусочки от лепешки, налегал на чай и деликатно отодвинул от себя поднос, но так, чтобы своим спутникам было ближе...
Председатель Байжанов оказался старше годами Похмельного, говорил легко, почти без акцента, много шутил; по всему чувствовался в нем человек бывалый. О назначении Похмельного он уже знал и хотел, по его словам, сам наведаться в Гуляевку познакомиться: как-никак соседи.
Похмельный мигом ухватился за сказанное, припомнил все, что знал, о добрососедстве и только тогда объявил о цели своего приезда. В юрте сразу замолчали. Он на другой отклик и не рассчитывал — готовил себя к разговору долгому, терпеливому. Главные доводы он приведет позже, а пока пусть поразмышляют над его просьбой. Пил чай, поглядывал на казахов и про себя посмеивался: гляди-ка, чужой народ, а насупились по-гуляевски...
— Нет, голова, лошадей мы тебе не дадим, — мягко, но решительно отказал Байжанов и долил ему кипятку в чашку.
Похмельный со всей приветливостью, на которую был способен, улыбнулся:
— Ну и какие мы, в таком случае, соседи? Дашь, аксакал, никуда не денешься!
Невольный смешок молодого казаха он расценил как одобрение и продолжал:
— У хороших соседей взаимовыручка — первое дело. Дашь, еще и в Гуляевку отогнать поможешь.
Байжанов отставил пиалу:
— У тебя двадцать лошадей и сто десять быков. У нас в ауле всего пятнадцать лошадей...
— А сколько у тебя на зимовке? — весело сощурился Похмельный.
— Все знает! — восхитился Байжанов.
— Ты же знаешь, сколько у нас скота. Ну, договорились? Выручим друг друга, как и полагается хорошим соседям?
— Вы можете, — вздохнул казах, — у вас есть чем, а мы бедные. Жалко такому человеку отказывать, но лошадьми тебя не выручим. Езжай в аул к Хасенову. У него есть лошади. Хороший аул. С ним поговори.
— Далеко отсюда?.. О, тогда что ж ты предлагаешь? Это пока я туда, да обратно, да и он откажет... Ты все-таки объясни: почему не хотите дать лошадей на сев? Я же не просто так прошу: дай — и все, я с обменом. Вы мне — лошадей, я вам — людей в помощь. Построим вам чего-нибудь... У нас знаешь какие мастера? Ого! Что хочешь склепают. — Похмельный потянулся, доверительно приобнял Байжанова: — Дорогой ты мой! Да если мы с тобой столкуемся, мы такие дела развернем, что в районе только ахнут. Ведь есть у вас лошади, чего же ты...
— Понимаю тебя хорошо, — Байжанов мягко отстранился. — Спасибо, что людьми помочь хочешь...
— Э-э, у них свои люди туда-сюда бродят без дела, — пренебрежительно прервал его Касымов и развернулся к Похмельному: — Что строить? Кому? Скоро все аул бросят. Пусто будет.
Сказанное выглядело поддержкой, Байжанов уважительно дал понять, чтоб продолжали. И гость продолжил:
— Очень много стали к казахам ездить. Нужны стали... Один приедет, кричит: «Разве мы хуже русских? Давай колхоз строить». Другой приедет, кричит: «Не колхоз — артель пока надо». Третий: «Колхозы и артель рано, давай малкерсиги — тоз, значит». Еще один приедет, кричит: «Казахи, бросай тоз, пошли на завод казахский рабочий класс делать». Еще кто приедет, кричит: «Молодые, айда учиться, нас везде принимают!»
Все едут, все кричат, и все разное. У казаха голова вот так идет! — он остервенело очертил несколько кругов над головой.
Остальные сочувственно согласились.
— Я сейчас по аулам много ездил, — продолжал гость. — Пусто кругом. Нет скота, нет людей. Кто в свой род уезжает, кто опять кочевать. Говорят казаху: сей пшеницу, картошку... Зачем? Пусть русские пашут. Казах привык за скотом ходить. Это трудней, чем пшеницу сеять. Вы только весной пашете, осенью убираете, а потом всю зиму на теплой печке зад греете. А скот надо круглый год ухаживать. Сколько сена косим! Складывай, вози, укрывай, волков гоняй, сторожи. Буран, мороз, воды скоту нету, голод, падеж, налоги большие, все баем зовут, выслать грозят... Теперь все хорошо; скот угнали, лошадей нет, сиди, казах, чай пей!
Теперь казахи согласились не столько с сочувствием, сколько с негодованием, раздраженно заговорили на своем языке, видимо дополняя сказанное.
Похмельный так потерянно качал головой, с таким сожалением внимал непонятной для него речи, будто его самого неразумное начальство лишило скота. А что ему, не знающему ни края, ни положения дел в аулах, оставалось делать, как не разыгрывать печаль над бедами аульчан, и тем самым отделить себя от тех, кто создал это положение. Аульчане должны зачислить его в особую графу.
— Вот оно что... Да это прямое издевательство! Гнали бы их в шею! Я-то думаю, почему бы и не одолжить лошадей на время, а здесь такое горе... Форменное безобразие! Надо же по-хорошему. Берете скот — дайте что-нибудь взамен. Вот я, например. Я к вам с большой выгодой, товарищи! Я вам не кто-нибудь. А что Гнездилов?
Касымов брезгливо поморщился:
— Кроме Гнездилова еще сто начальников.
Вошел Карабай. По тому, как ему ответили на приветствие, как он несмело присел к раскинутой кошме, Похмельный, даже не зная местного уклада, понял, что старик особым уважением в ауле не пользуется, потому что живет в русском селе, о чем и предупреждала квартирная хозяйка, поэтому на поддержку с его стороны рассчитывать не следует.
Похмельный осторожно продолжал свое:
— Непонятна мне позиция Гнездилова. Говорит одно, на деле — другое. Ему-то какая выгода? Но бог с ним... Вы, товарищи казахи, понимаете, что я не Гнездилов. Я человек деловой. Засеемся — сразу верну ваших лошадей. Вы потом с меня — чего ваша душа пожелает. Дед, подтверди!
Но Карабай промолчал. Ответил Байжанов с явным недовольством в голосе:
— Слышишь, что люди говорят? — он указал на гостя и двух пожилых казахов, которые особенно горячо поддерживали кочевника. — Трудно им сейчас. Люди ходят на работу, потому что еще лошади есть. Отдам тебе — скажут, последних забрали. Тогда все пропало — разъедутся.
Похмельный удивился:
— Неужели они тебе, председателю, и не поверят?
Байжанов замялся:
— Кто знает... Ты в своем селе правильно объяснить можешь, там грамотных много. Я что скажу? Вот он, — Байжанов кивнул на молодого казаха, сидящего в сторонке, — разобраться может. Он понимает, где Советская власть, а где заготовитель. А им что скажу? — он повел рукой в сторону стариков. — Для них Советская власть ты и я, а не Казкрайком. Что ему думать? Зачем лошадей отдал? Куда отдал? Когда вернут? Может, вообще не вернут?
Похмельный хмыкнул, да так язвительно, что Байжанов загорячился, акцент в его речи усилился.
— Не поверят нам люди. Очень много их обманывали.— Он снова указал на стариков. — Вот у них царские люди забрали джайляу и вам отдали — стройте Гуляевку. Тебе, казах, найдем другое место. Лошадей у него чиновники брали, налоги брали, много обещали, но ничего не дали... Должен он обижаться? Почему не знаешь? Ты бы обиделся? Он тоже обиделся. Но обижался он на царскую власть, а не на гуляевцев. Пшеницу твою огнем не палил, посевы не топтал. Он знал, кто виноват. Как сейчас ему думать, когда власть народная, его власть? Кто виноват, что из аула сотни лошадей угнали? Кого ему винить?
— Да не верю я этому! — веселым высоким голосом прервал его Похмельный. — Не верю. Неужто твои люди... Все собрал! При чем здесь Советская власть, Казкрайком, налоги? Давай как-нибудь без Казкрайкома, по-соседски.
Байжанов посмотрел на гостя.
— Не знаю... Лошади нам самим нужны. Наш аул тоже в этом году пахать хочет. Меньше, чем вы, но засеем... Боюсь за людей...
— А ты не бойся. Твои люди поймут всю выгоду обмена, что я предложу. У вас лошадей хватит и самим засеять, и нам помочь. Я даже знаю, какой они масти...
Ты можешь завтра собрать своих людей? Активистов. Сможешь? Я с ними сам переговорю. Сам-то ты не против?
Он не успел получить ответа: справа от него послышался вскрик, возня и смех.
Это Павло, осоловев от еды и чая, уснул и потерял равновесие, опрокинул заварничок и теперь отчаянно дул себе на руку.
Байжанов нагнулся к Похмельному.
— Кто это? — тихо спросил он.— Высланные?
— Высланные, — вздохнул Похмельный. У него с непривычки затекли ноги, он устал за день и его самого тянуло в сон, да и разговор этот, хоть и готовился к нему, тяжело давался. Он понял, что без согласия аульчан Байжанов лошадей не даст. Дальнейшая беседа не ладилась. Казахи не хотели при гостях говорить на своем языке — неуважительно; кратко поинтересовались выездом на пахоту в Гуляевке и стали определяться с ночевкой. Ивана и Павла Карабай повел к себе, Похмельного пригласил Байжанов.
Словно извиняясь за отказ, по пути он продолжал рассказывать о бедах аула.
— Он кто, этот приезжий, гость ваш? — спросил Похмельный, когда они подошли к дому. — Ты, извиняй, может, я в обиду тебе скажу, но мне показалось, будто ты его опасаешься или зависишь в чем-то?
— Молодец, хорошо увидел, — одобрил Байжанов. — Он бывший бай. Когда-то в нашем ауле жил. Потом кочевать ушел. Весь скот с собой увел. Долго о нем не слышали. Говорят, белым помогал, на юг, к Китаю, уходил, нищим был. Пять лет назад сюда вернулся, опять разбогател. Много родичей у него. Когда жил в наших местах, много скота в долг давал. Ему и у нас должны. Сейчас по аулам ездит, лисой вынюхивает. Для нас он нехороший человек. Плохо говорит о Советской власти. Думает о ней еще хуже. Кто хочет жить по-новому, тех пугает: долг потребую. Говорит, скоро казахов отсюда всех выгонят. Еще много врет...
— Чего же вы до сих пор не наладили его в прохладные края?.. Я говорю: чего вы его не выслали, — пояснил Похмельный, чувствуя, что Байжанов не понял.
— Нет, его нельзя... Не дадут. У него должники и в городе есть. Все хотят хорошее мясо кушать...
— А что это он все талдычил: ездят к вам, кричат, и все по-разному. О чем он? Объясни мне. Я в ваших делах ни хрена не смыслю.
Байжанов засмеялся в темноте:
— Я бы тебе еще в юрте объяснил, но не хотел, чтобы он слушал... Стой здесь, я постучу...
Постель хозяин готовил в комнате, заваленной мешками с сортовой пшеницей и наваленной в угол сбруей. Он стопой укладывал кошмы вдоль стены и между делом разъяснял Похмельному:
— В этом прав Касымов. Кричат все по-разному. В прошлом году приезжал Байсулатов. Давно его знаю. Когда-то у алашевцев был. Как теперь коммунистом стал — не понимаю. Стариков собирал, долго говорил, что казахи не должны в ауле артель создавать. Я говорю: артель — постановление правительства, надо создавать. Отвечает:- пусть правительство у себя в России артели и колхозы делает, у них все равно выхода нету. А нам ни колхозы, ни артели не нужны, они нас разорят. Пусть аулы за землю налог платят скотом. Русским выгодно, и мы сможем много держать скота по закону.
— Так у тебя тоз?
— Артель. Потому и плохо... А говорил Байсулатов хорошо. Все поняли: артели и колхозы не нужны. Землю пахать всем вместе не надо. Все будут заниматься тем, чем отцы занимались — скот разводить, и его будет много. Кто хочет кочевать, пусть уходит, кто не хочет — пусть остается. Старикам Байсулатов очень понравился.
— А молодым?
— Молодым не понравилось. Молодые не хотят по-старому жить. Они хотят, чтобы весело было, чтоб на курсах учиться, близко к городу, к железной дороге или к заводу. — И засмеялся. — Чтоб к русским девкам ближе бегать... Они потом собирались, ездили в Н-ск. Их там пожалели и назад отправили.
— А тебе понравилось?
— Мне тоже не понравилось. Сначала послушаешь — Байсулатов о нас беспокоится, хорошо подумаешь — уводит аулы в стороны, словно в пустую степь табуны гонит. Даже если все сильно захотят по-старому жить — ничего не выйдет. Все изменится. Так умные люди говорят.
— Ты бы собрал одних молодых да постановил по-новому жить.
— Что сделаешь с молодыми! — воскликнул в досаде Байжанов. — Они только шуметь могут. Я сказал, что им надо... А землю пахать и скот разводить они сами, без старших, не станут.
— Не понимаю... Ты говорил, что сеяться собираешься... Единолично или артельно?
— Кто хочет, пусть пашет, силой заставлять никого не хочу.
— А урожай как поделишь? Хлеба-то у тебя все попросят.
— Не знаю! — бесшабашно ответил Байжанов. — К черту всех! Видишь, где пшеницу храню? Семена под расписку выдавать буду. Кто посеет, тот останется, кто не хочет — пусть уходит. Уже три аула разъехалось. Теперь наша очередь. Надоело уговаривать.
Похмельный стянул сапоги, бросил их к мешкам.
— Дела у вас. Я-то думал, только у нас трудно. У вас, гляжу, не легче. Конечно, если таким манером ру-ководить...
— Ну-у, здесь хуже,— заволновался в своем углу Байжанов.— Народ не сильно грамотный. Много ислам верует, много родов, много старых обычаев, законов. Здесь трудней... Еще слушай. Через месяц приезжает Абдыкалымов. Опять всех собирает, долго говорит. Сказал, что Байсулатов ничего не понимает. Нам надо колхозом жить. Не для того, говорит, казахи помогали белых бить, чтобы теперь по степи туда-сюда бродить. Все русские хорошо в колхозах живут. Мы — по-старому: зимой в буран клок сена ищем, сами мерзнем, болеем, скот от джута гибнет, летом — жара, докторов нет, ветеринаров нет, молодых за собой таскаем, им учиться невозможно. Если так и дальше будет, то казахи никогда не станут большой нацией. Не создадут свою республику. У нас, сказал, потому много скота уводят, что мы не живем колхозом. Когда колхоз будет — никто не имеет права забирать. Станем окончательно оседлым аулом. Нам школу откроют, больницу, молодые учиться поедут, старикам на одном месте легче жить... Будем сеять немного, немного скота держать, свой хлеб будет, мясо, овощи... Очень хорошо говорил. Проводили лучше, чем Байсулатова. Почти весь аул хотел сразу в колхоз идти. Только три бая уехали — были против. Через неделю приезжает Гнездилов. Никаких колхозов и артелей, кричит. У вас еще много старых отношений. Есть богатые и бедные. Колхоз даст барыш не раньше, чем через год. Вы не выдержите. Переругаетесь и разъедетесь. Нам, сказал, сначала тоз нужен.
— Вот и надо было выслать своих богатеев. Выслали бы, и делу конец. Колхоз для вас — милое дело.
— Нам нельзя выслать! Я тебе говорю: много родов, законов. Если хоть одного вышлем, со всех сторон съедутся, драка будет. Мне трудно тебе объяснить, потом скажу... Говорит: давай сначала одних бедняков соберем, обобщим их хозяйства. Если хорошо выйдет, к вам со всей степи бедные казахи приедут. У баев потихоньку будем отбирать лошадей и вам давать. Аул сохраните, людей... Гнездилов умный, хорошо нашу жизнь знает... Помогать обещал. Я стал говорить с людьми. Видим: самое мудрое решение. Никого не обижаем. Каждый, кто вступил в тоз, дал сколько мог скота. Совсем немного времени прошло — приезжают начальники из Н-ска. Сказали, Гнездилов ошибся. Тоз — прошлое дело. Артели нужны. Везде создаем, у нас тоже. Меня стали ругать: почему мало людей в тоз собрал? Почему одних бедных, почему много людей еще раздумывают? Сами взялись за дело. Целую неделю у нас жили, даже милиция приезжала... — Здесь Байжанов замолчал, но Похмельному было ясно, что стало с аулом, когда за него взялось приезжее начальство...
— Да-а, — протянул он, думая, снимать кожанку или спать в ней, — дела у вас...
— То, что весь аул загнали в артель — еще туда-сюда, — грустно продолжал Байжанов. — Самое плохое, что много людей из аула выехало и еще больше лошадей забрали. Когда все обобщили, видят — лошадей много. Тогда сказали, что нам столько лошадей в артели не потребуется. Семьдесят голов увели. Сказали: нужно на стройки, железные дороги строить. Дали взамен пшеницы, деньги зачислили на наши кредиты... не знаю, как назвать правильно по-русски...
Похмельный подсказал. Ему стало ясно, что в ауле, пожалуй, хуже, чем в Гуляевке.
— Зачем нам деньги? — тускло спросил Байжанов.— Нам лошади нужны. Теперь все недовольны: и старые и молодые. Обманул нас Гнездилов. Сейчас кто ни приедет — никого слушать не хотят. Плюются. Не знаю, кто выйдет пахать...
— Гнездилов знал об этом?
— Что он сделает? Он сам ездил к Айдарбекову, просил, чтоб в аулах артели не делали, не угоняли скот. Не слушали его. Говорят, заводы — главное дело, аул терпеть может...
— Да зачем же вы показывали лошадей? Загнали бы в леса, там сам черт не сыскал бы! Ты-то понимаешь, что твой аул к развалу идет? Что же вы творите на пару с Гнездиловым! Эх, ребята, бить вас некому!..
Чужая бесхозяйственность согнала сонливость. Он со злостью швырнул кожанку в изголовье.
— Мне одолжить не хочешь, а кому-то даром отдал! Ты коммунист?
— Да. Почему так спрашиваешь?
— Потому, что толковый коммунист должен заботиться о своем деле. Лично ты — о своем ауле. А ты что творишь с ним?
Байжанов повысил голос:
— Хороший коммунист обязан думать обо всех. О тех рабочих, кто уголь добывает, — тоже. Меня в отряде Джаигильдина учили...
— Думать ты должен обо всех, а дело делать на том месте, куда тебя партия послала. Дело делать и не распылять его на пустые речи... Делай здесь хорошо — где-то отзовется... Что? И опять не верю! Что ты врешь на своих людей? Лошадиное село довести до такого состояния... Брось ты мне про веру! Затуркали их вместе с Гнездиловым, теперь: ве-ера не та! Советская власть потому и стоит, что в нее поверили самые забитые народы, в том числе и твои казахи. Стыдно тебе... Ты мне своих людей дураками не выставляй!
Похмельный откинул стеганое одеяло и уже не думал о том, что шумит среди ночи в доме того, у кого приехал просить, что через стенку спят родители Байжанова с внуками. В злости бил наотмашь:
— Кто ты есть? Кто ты теперь? Министр без портфеля — вот ты кто на данный момент! «Приезжают, кричат, все по-разному!» — ядовито напомнил он разговор в юрте. — А сам-то ты чего бездействуешь? Почему людей не сколачиваешь. На кой хрен тебя избрали? Ты должен вести народ! Ты, а не твой гость, бай или как его там...
Байжанов даже опешил от неожиданного наскока:
— Я тебе говорю: у нас все по-другому... Осторожно надо… Требуют осторожно с людьми... Сам черт не поймет... Гнездилов говорит одно, остальные — другое, кого слушать?
— Коммунистов! — рявкнул Похмельный.
— К нам не коммунисты не приезжают, — тоже вспыхнул Байжанов.
— Слушай только умных коммунистов!
— Глупых в окружкомы не назначают, — вновь нашелся казах.
— Тогда совесть свою слушай, к людям прислушайся, они всегда лучший выход подскажут... Я в толк не возьму: тебе, председателю, и не верят! У тебя есть в ауле активисты или сочувствующие партии?
— Два-три человека... Тебе все твои гуляевцы верят? — насмешливо спросил Байжанов.
— Да что я! Я неделю в селе, а ты здешний, — с досадой на собственную неуместную горячность ответил Похмельный. Спор сейчас затевать не стоило, и он уже мягче добавил: — Тебе веры должно быть больше, чем какому-нибудь приезжему. Люди всегда поймут, кто им добра желает. Не такие они наивные, как ты рассказываешь.
Но Байжанов уступку не принял:
— Я вижу, ты тоже можешь хорошо говорить. Только почему все время хочешь сказать, какие мои аульчане умные? А? Думаешь, поможет?
Намек был унижающ и обиден: Похмельный искренне сочувствовал неизвестным ему аульчанам, без всякого расчета на предстоящий разговор с ними.
— Поможет не поможет — не знаю, но людей мне жаль. Мы и так их в этот год...
— Вот ты завтра пожалей их, похвали за ум. Посмотрим, что у тебя выйдет, дадут они тебе лошадей или нет.
— Посмотрим, — пошел на попятную Похмельный, укрываясь толстым одеялом, — Ты-то свое слово скажешь? Поддержишь меня?
— Попробую, — буркнул казах и погасил лампу.
Постель была холодной. Похмельный зябко потер плечи, плотно завернулся в одеяло.
— Ты не обижайся, Байжанов. Я не со зла... За наши ошибки они расплачиваются. Уж кто-кто, а я-то хорошо знаю... Мне ведь без разницы — казахи, русские, украинцы, хоть китайцы с неграми, — лишь бы нам верили, наше дело строили... Кто мне гуляевцы? Да никто, Такой же черт, что и у тебя в ауле. А сегодня, когда они бригадами в поля выехали, — от души благодарил. Завтра наверняка опять грызню затеем, но нынче утром — расцеловал бы каждого, — тихо говорил Похмельный, привыкая к темноте, в которой медленно проступал едва различимый переплет оконца. — А кроме колхоза, у меня еще двести человек сосланных, вместе с детишками. С гуляевцами трудно, а с ними и того хуже. Вот где крест мой, и нести его мне никто не поможет... Ты спишь?
Байжанов невнятно отозвался, и Похмельный замолчал. Уже засыпая и не в силах отогнать картин пережитого за день, бессвязно низавшихся в памяти одна к другой, он вдруг вспомнил и приподнялся на локте:
— Слушай, аксакал, у тебя можно козу купить?
Байжанов спросонья не понял.
— Какую козу?
— Обыкновенную, но чтоб доилась. В селе семья сосланных есть, голодают они, сам не понимаешь... На корову у меня денег не хватит, но козу я бы с удовольствием... Ты мне по сходной цене, по-соседски...
— В нашем ауле нету. Скажу своим людям, они найдут. Тебе самому надо много молока пить. Худой… Почему называешь меня аксакалом? Так только старых людей зовут. Завтра так не скажи — весь аул смеяться будет.
Похмельный мысленно выругал Гарькавого за его совет чаще обращаться к казахам именно так, и тотчас уснул...
часть 2 глава 3 http://www.proza.ru/2013/02/25/1565