Тренировалась я одна. Владимир Васильевич никого не брал. Я удивлялась и другие тоже удивлялись. Еще он стал очень подозрительным. Запретил мне разговаривать с другими девчонками. Почему-то он думал, что они мне про него говорят нехорошее. И я стала их избегать, чтобы он не кричал.
Когда на меня смотрели другие тренеры, мне было стыдно. Особенно на вольных. Мне так и не поставили хорошие вольные упражнения. Старые я делать стеснялась и часто отказывалась. Но все равно перед самыми соревнованиями приходилось делать. И тогда было еще хуже, потому что я не успевала подготовиться. К бревну я тоже не успевала подготовиться. Тренировать элементы по многу раз было страшно. Я отказывалась и говорила, завтра, еще успею. На соревнованиях я, конечно, падала. А тренер кричал: «Ты нестоящая спортсменка. Из тебя ничего не выйдет. На других посмотри. Ты только одна не умеешь настраиваться перед выступлением». А я всегда знала, что упаду, хотя и мечтала быть чемпионкой.
Владимир Васильевич был странный. То очень добрый. Смеялся. Позволял мне выпендриваться, нести всякую чепуху. То злой. А в последнее время он часто был злой. Но он никогда не кричал на весь зал, а шипел мне всякие гадости на ухо, и свинья, и говно, а я даже радовалась, что он не позорит меня перед другими, и что я у такого тренера занимаюсь, а не у Лианы, которая орала на своих девочек будь здоров.
Я знала, у меня капризный характер. Думала, если брошу, то навсегда. К другому тренеру не перейду. Кто меня такую возьмет? Другой на месте Владимира Васильевича еще бы сильнее стал орать. Нет. Лучше бросать навсегда.
Помню, однажды я полезла по канату. А рядом стояла тренер Любовь Викторовна. Она ко мне всегда была добрая. И вдруг мне захотелось ее рассмешить. Я качнула канат. Мой тренер всегда смеялся, когда я перед его носом качала канат. Но эта как закричала: «С ним можешь такие штуки вытворять, а не со мной. Как он еще терпит тебя? Просто удивляюсь!» И я тогда тоже подумала, что меня невозможно терпеть.
Я мечтала все бросить. Когда я шла на тренировку, мне казалось, что я нахожусь в кольце. Я хотела преодолеть его, перешагнуть, но у меня ничего не получалась.
Заходить в зал мне было страшно. Я озиралась по сторонам. Я мечтала, чтобы не было никого, особенно тренеров и начальников. А Владимир Васильевич однажды заметил и зашипел: «Чего озираешься, как бедная родственница?» Тогда я стала делать так, чтобы он не замечал.
В зал приходила часам к трем после уроков. Но однажды тренер сказал: «Приходи в два. Снаряды в это время свободны. Ничего страшного, если будешь пропускать один урок». Я пришла к двум и мне понравилось. А потом мне тренер сказал, приходи к часу. В это время зал был совсем пустой. Работала я молча и быстро, чтобы все успеть до трех.
Так прошел год. В зале я тренировалась одна. Школу забросила. Вечером домашнее задание не делала, гуляла с подружками во дворе. Только там не было этого круга, который я не могла преодолеть. А в школе тоже был. В школе я была очень серьезной. Все думали, что я целеустремленная и что скоро я стану чемпионкой. Поэтому мне многое прощали. И смотрели сквозь пальцы, когда я не успевала делать уроки.
Я была замкнутой, не умела разговаривать. Уроки делала только письменные. Устные редко. А когда меня заставляли говорить, то всегда ставили тройки. Помню, в пятом классе историю у нас вела старенькая бабушка. Она никогда не спрашивала, сама себя что-то бубнила под ноc. Пятерки ставила тем, кто тихо сидел. Тройки – кто шумел. Я сидела тихо, поэтому у меня была пятерка. Но в шестом классе у нас появился другой историк, строгий. У него я, конечно, стала получать тройки. Папа удивлялся. Он думал, что я знаю историю. А я знала только одну математику. Другие учителя меня жалели, поэтому ставили четверки. А папа всегда говорил: «Лучше крепкую четверку иметь, чем слабую пятерку».