ЗОНА МОЛЧАНИЯ.
И все-таки обыкновенный дверной звонок – удивительное устройство.
Вот вроде бы простейший по современным меркам агрегат для производства звука – кнопка, кусок провода да обыкновенная электрическая брякалка. Это тебе не скрипка работы Амати, да и сам принцип работы звонка вроде бы начисто исключает саму возможность музыкальных импровизаций со стороны индивидуума нажимающего на кнопку, однако насколько же по-разному звенит он у разных людей! Вот мне, например, без всякого труда удается отличить длинный и усталый звонок вернувшейся с работы жены от нетерпеливого позвякивания прибежавших с прогулки детей или же уверенный сигнал заглянувшего «на огонек» соседа от робкого нажатия на кнопку позабывшего номер нужной ему квартиры незнакомца ...
На этот раз звонок был длинным, уверенным, нахальным и, как мне показалось, каким-то даже слегка разухабистым.
Я добросовестно попытался не реагировать на звук.
Дело в том, что я валялся на диване и откровенно ленился. Причем имел на это полное право, так как во-первых был с понедельника в отпуске, во-вторых только вчера отправил свое семейство погостить к теще, в третьих мне нужно было набраться сил и энергии перед предстоящим ремонтом квартиры, а в четвертых мне просто хотелось пару-тройку дней пожить в свое удовольствие, то есть полежать вот так, полениться, подремать, почитать, попить пивка вечером перед телевизором и почувствовать, что я свободен – то есть никому ничего не должен, нигде никому не нужен и ничего не обязан делать.
Не знаю кто как, а я иногда нуждаюсь в такой вот «расслабухе» .
Именно поэтому я поплотнее зажмурил веки и, как говорят мои дети, «прикинулся веником», то есть притаился и затих. Одновременно с этим я попытлся убедить себя в том, что звонок не имеет ко мне никакого отношения. Что это просто кто-то ошибся дверью и сейчас этот «кто-то» потопчется немного на лестничной площадке, а потом осознает свою роковую ошибку и «отвалит» восвояси.
Не тут-то было – звонок повторился.
И был он при этом еще более длинным, еще более уверенным, еще более нахальным и чем-то неуловимо знакомым. Похоже было на то, что мой нежданный посетитель вовсе не собирается никуда «отваливать» и скорее всего прекрасно знает о том, что я нахожусь дома.
Ничего не поделаешь – пришлось оставлять свои надежды на безмятежный отдых, с кряхтеньем подниматься с дивана, всовывать ноги в шлепанцы и ковылять открывать дверь.
А за дверью стоял Сережка Дубаков!
Собственной персоной!
Сказать, что при виде Сереги я обрадовался – это значит ничего не сказать.
Я просто обалдел от радости..
Серега был одним из лучших моих друзей, но мы с ним не виделись, наверное, лет десять – с тех самых пор, как умерла его мать, которая жила в лесопункте Палово, что в полусотне километров от нашего райцентра. Сам Серега служил мичманом в Североморске и после похорон матери в родных краях не появлялся – предпочитал проводить отпуска где-нибудь южнее, а я хоть и собирался все время сьездить к нему, да все как-то «не вытанцовывалось» – то с документами для вьезда в погранзону накладки получались, то дома возникали какие-нибудь неотложные проблемы, то еще что-нибудь, да и вообще-то, честно говоря, я по природе своей был слегка ленив, а отдых на «южном берегу Северного Ледовитого» был с моей точки зрения слегка сомнительным удовольствием .
Так что с Серегой мы лишь созванивались иногда – примерно раз в полгода.
И вот на тебе – «нарисовался»!
За прошедшие годы Серега почти не изменился – был все таким же крепким, коренастым, с продубевшей от северных ветров кожей на лице, с постоянно чуть прищуренными глазами в которых таилась хитрая и нахальная смешинка, со слегка оттопыренными и будто бы норовившими свернуться в трубочки ушами. Только вот на голове у него начали свой неторопливый путь ото лба к затылку две порядочные залысины, да лицо слегка избороздили морщинки, которые раньше почти что не были заметны.
И голос у Сереги остался прежним – «боцманским», как он сам говорил – хриплым и раскатистым одновременно, даже в спокойном разговоре звучавшим так, будто ему нужно было заглушить работающий рядом дизель.
-- Привет, доходяга! Сачкуешь?! Диван протираешь?! -- гаркнул с порога Сережка и облапил меня своими слегка коротковатыми, бугрившимися накачанными мускулами ручищами.
По подьезду – от входной двери до чердачного люка и обратно – загуляло эхо.
-- Здорово! -- я тоже от всей души обнял Серегу – Только не ори ты так – соседей перепугаешь. Они же у меня не морские волки и к боцманским воплям не привыкли.
-- Да ладно тебе! -- ничуть не сбавив тона ответил Серега, -- по нашим законам я до двадцати трех ноль-ноль никого напугать не должен. – а потом отстранился от меня на вытянутые руки и внимательно осмотрел с ног до головы.
-- Сойдет. – наконец-то хмыкнул он почти удовлетворенно – Сохранился вроде неплохо. Живот вот только зря отращиваешь.
-- Так ведь у нас, у мужиков, все, что выше коленок – это грудь. – отшутился я.
-- Ну ладно, грудастый, -- хлопнул меня по плечу Серега – Веди на камбуз .
На «камбузе», то бишь на кухне, мы быстренько соорудили довольно неплохой стол. Благо Сережка, как и раньше бывало, пожаловал не с пустыми руками – приволок в обьемистых баулах обычные свои северные деликатесы -- оленьи языки и просто копченую оленину, рыбу всяческих видов и приготовлений, да и о водке тоже не забыл.
Мой холодильник тоже не пустовал – жена перед отьездом позаботилась обо мне, непутевом, и загрузила его продуктами на неделю вперед. А уж о том, чтобы было чем эти продукты запивать я и сам позаботился.
За столом мы просидели долго – едва ли не до утра. Нам было о чем поговорить – все-таки десять лет не такой уж малый срок и очень многое успело произойти за это время. Вот даже и страна стала другой, так что уж говорить о нас, грешных ...
Под конец нашего застолья, когда оба мы уже изрядно осовели от ночного бдения и здорово отяжелели от выпитого и сьеденного, я спросил у Сереги:
-- Ты, друг, надолго ли прикатил-то в этот раз? На весь отпуск или как?
-- Какой там отпуск. – ответил Серега зевая и потягиваясь на стуле – Отслужил я свое. Даже медному котелку в конце концов срок службы выходит, а у нас на северах еще и выслуга год за два... Так что отслужил я свое, отплавал, отстрелял, отподчинялся и откомандовался. На пенсии я теперь. Так что осяду в родном своем Палове, домишко материн поправлю, да и заживу себе. Хозяйство, понимаешь, заведу – курей-поросей каких-нибудь или корову как кот Матроскин. А то еще возьму да и женюсь на старости лет... У тебя, часом, вдовушки какой-нибудь озабоченной на примете нет? А то познакомил бы...
-- Обойдешься со вдовушками и без меня. – отмахнулся я от Сереги – Я тебе не сваха... А сейчас пошли-ка, давай, на боковую. А то неравен час поотключаемся тут рожами в салате...
* * *
Серега прогостил у меня еще день и ночь, а потом с утра пораньше я провожал его до автовокзала.
Полнотелая и добрая на вид кассирша, одарив нас с Серегой через окошечко кассы загадочной улыбкой Моны Лизы, певучим и томным голосом сообщила, что автобусных рейсов до Палово вот уже лет пять как не существует в природе по той простой причине, что они стали экономически нецелесообразными. В ответ на ее улыбку Серега тоже расплылся от уха до уха и голосом, похожим на воркование влюбленного голубя поинтересовался, как же ему быть в данной ситуации. Кассирша дернула увесистым плечиком, брезгливо выпятила нижнюю губу и буркнув презрительное: «Ваши проблемы.» -- захлопнула окошечко перед Серегиным носом.
Вот и доверяй после этого улыбкам Моны Лизы!
На лавочке около автовокзала я задумчиво пускал в небо сигаретный дым, а Серега, который по причине трепетного отношения к своему здоровью был некурящим, просто сидел с задумчиво-хмурым выражением лица и глядел куда-то в неведомую даль. Что и говорить – перспектива перед ним разворачивалась безрадостная: ехать Емецким автобусом до отворотки на Палово, а потом десяток километров «пилить» пешком по колдобистой лесной дороге уповая на то, что подвернется какая-нибудь «попутка». И это со здоровенной сумкой и увесистым чемоданом на руках.
Вдруг Серегино лицо просветлело:
-- Слушай, а ведь почта-то у нас даже и после перестройки один хрен работает!
-- Ну и?! – своей слегка похмельной головой я не совсем ясно улавливал ход Серегиной мысли.
-- Так ведь почту-то на машинах возят. Причем регулярно и во все закоулки района, где только есть почтовые отделения. Понял ?
Я кивнул.
Когда мы уже шагали в сторону узла связи, Серега заговорил озабоченно:
-- Вот только бы не оказалось, что не только я один такой умный. Раньше-то, бывало, я частенько с почтовыми машинами домой добирался. Особенно если с деньгами туго было. Тогда, правда, у меня все шоферюги почтовские знакомыми были, а как сейчас получится – не знаю… Ну да ладно – с русским мужиком завсегда договориться можно – если не за «пузырь», так за деньги…
Сереге повезло.
Почтовая машина еще не ушла, место пассажира в ней было свободно, а «водилой» неожиданно оказался молодой шустрый мужичок Сашка – мой сосед по подьезду. С Сашкой мы быстро нашли общий язык и единственное, что нам пришлось сделать – это пройти по улице метров триста, чтобы уже там Серега смог сесть в машину, потому что суровые почтовские инструкции категорически запрещали перевозку посторонних людей спец. автотранспортом.
Перед тем, как угнездиться со всеми своими вещами в кабине видавшего виды «уазика» Серега взял с меня строгое обязательство заглянуть к нему недельки через две, чтобы посмотреть и оценить как он устроился на жительство, а заодно и отдохнуть так, как мы, бывало, отдыхали в старые добрые времена, то есть порыбачить, побродить по лесу, попариться в баньке, и просто попить водочки «на природе». Я, конечно же, клятвенно обещал ему приехать как только покончу с ремонтом в квартире и на этом мы расстались.
* * *
Ремонт у меня затянулся почти что на месяц и это вовсе не потому, что обьем работы в квартире был таким уж большим – просто мне неожиданно понравился сам процесс.
Случается, знаете ли, иногда такое: начнешь заниматься делом на первый взгляд нудным и неинтересным – делом, которое откладывал и оттягивал как только мог, но все-таки вынужден был совершить героическое усилие воли и заставить себя его сделать. И работаешь сначала со стиснутыми зубами, поддерживая свою работоспособность единственной мыслью о том, что сделать это надо, что никто кроме тебя этого не сделает… а через какое-то время замечаешь, что и на душе уже вроде как полегчало, и зубы стискивать уже не нужно, да и вообще, похоже, ты всю жизнь только и ждал, что в конце концов займешься именно этим делом, да только сам не знал чего хочешь.
Так же и у меня с ремонтом.
Я с удовольствием укладывал плитку в ванной, шпаклевал трещины в потолке и стенах, белил, красил, клеил и в конце концов с превеликим сожалением накладывал последний штрих – протирал мокрой тряпкой свежеокрашенные полы.
Так или иначе ремонт у меня закончился, от отпуска оставалась еще неделя и я решил выполнить данное Сереге обещание – наведаться к нему в Палово. С вечера я договорился с Сашкой о поездке, «выкатил» ему затребованную в качестве оплаты за проезд «полторашку» пива (которую мы тут же вместе и выпили), а утром уже трясся по Вологодской дороге на переднем сиденье «уазика».
По пути мы с Сашкой болтали как обычно болтают соседи – о многом и ни о чем одновременно. Пару раз остановились на обочинах – один раз Сашка купил у какой-то девчонки трехлитровую банку черники, а во второй раз просто поприценивался к паре подвешенных на палку стерлядок, около которых топтался потрепанного вида мужичок – подобных торговцев много стояло вдоль дороги. А когда уже свернули с шоссе на Паловскую дорогу я спросил не видал ли он случайно Серегу во время своих поездок.
-- Видал один раз издалека. – как-то неохотно ответил Сашка и после короткого молчания неожиданно добавил: -- Крепкий он, видать, мужик если почти месяц здесь прожить умудрился. Я бы на его месте и недели не выдержал.
Надо признаться, что Сашкины слова, да пожалуй что даже и не слова, а какие-то злые и мрачные нотки в его голосе меня изрядно поразили.
-- А что так? – спросил я.
-- Ты сам-то давно в Палове был? – ответил Сашка вопросом на вопрос.
-- Да лет двенадцать назад, а то и больше.
-- Заметно… Сейчас там нормальному человеку не выжить без того, чтоб не свихнуться... Спились они там все под корень… Это ладно еще – сейчас лето, а зимой если тебе человек навстречу идет, то и не определишь мужик это или баба. Все в штанах, все в лохмотьях каких-то, скукоженные все, черные как кирзовые сапоги… Только и отличия, что у женок борода не растет.
-- Ну, нынче везде крепко пьют…
-- Везде-то везде, да только здесь ситуация своя. Ты вот прикинь, что здесь после того как леспромхоза не стало и работать-то негде больше, и заняться нечем. Тут даже воровским способом на лесе ничего не заработаешь, потому что давным-давно всю путнюю древесину выщелкали уже – одни дрова остались. А кому тут дрова нужны?.. Да ты вон глянь на елки.
Я, кстати, и сам уже давно заприметил, что на подьезде к поселку многие из растущих вдоль дороги елей стали какими-то странными – не остроконечными, а какими-то округлыми, с будто бы срезанными вершинками.
-- А что с елками?
-- Ничего. Просто три года назад сильно умные ребята из лесхоза додумались шишки на семена закупать. У нас в райцентре за такие деньги никто бы и не почесался даже, а здесь аборигены чуть не у всех елок вокруг поселка вершинки поспиливали, чтоб шишки с них ободрать. И кому какая польза, скажи, от этого? Из тех шишек когда и что вырастет неизвестно, а деревья, считай, загубили… Лесопользователи, мать твою… А уж что в самом поселке творится – смотреть страшно. Хуже, чем после войны – тогда, говорят, от сгоревших хат хоть трубы оставались… А-а, ладно. – Сашка мотнул головой – Что тут говорить – сейчас сам все увидишь.
И я действительно увидел.
Увидел, что строй домов на поселковой улице сильно поредел, а от почты, а так же от столовой и пекарни, что когда-то рядом с почтой стояли, не осталось и следа. Только какой-то хлам, да обломки досок на их месте.
-- Вот те на! – не сдержался я – А куда же ты почту-то возишь?
-- Какая сейчас почта. – отмахнулся Сашка – Пара газет, столько же писем, де еще раз в месяц пенсия пенсионерам. Закидываю почтальонше на дом, да и все.
-- А здания что – перевезли куда-то?
-- Да кто их куда-то перевозить будет? На дрова раскатали. И не одну только почту со столовой разобрали – клуб тоже, контору, дома многие… Техники-то в поселке нет сейчас никакой – только у лесника «шассик» (легкий трактор Т-16 (авт)) задрипанный имеется, так что за дровишками в лес разве что с саночками на веревочке. А тут сухие дровишки прямо под боком, да еще и кирпич с бетонными блоками от фундаментов продать можно... Да что там дома – узкоколейку и ту на пятнадцать верст от поселка раздербанили и в металлолом сдали. И как только умудрились из такой дали рельсы вытаскивать – непонятно… Ладно… Ты звякни мне, когда обратно домой соберешься – я буду иметь в виду, что у меня есть пассажир на обратный путь. Телефон у почтальонши на квартире. Один на весь поселок.
-- У меня вообще-то «мобильник» есть.
-- От «мобилы» здесь толку никакого. Не берет здесь «мобильник» – зона такая. Так что звони на домашний.
На это мы с Сашкой расстались.
* * *
Вид Серегиного дома меня слегка насторожил – даже на фоне облезлых и покосившихся соседних домов он выглядел запущенным – окна были кое-как заколочены кусками старой фанеры, рубероидом и просто обломками досок, обшивка на одной стене была ободрана, а на крыше не хватало нескольких листов шифера. Что-то было сильно непохоже на то, что хозяин делал здесь хоть какую-либо попытку всерьез и надолго обосноваться. Я уж было начал подумывать, что Серега нашел-таки себе какую-нибудь «вдовушку» и теперь беззаботно проживает у нее, но тут заметил около крылечка некое подобие летней кухни – сложенную из десятка кирпичей накрытых железным листом печурку, над которой слабо колыхался прогретый воздух.
Можно было не сомневаться, что в доме кто-то все-таки жил.
Я поднялся на крылечко, приоткрыл дверь и громко спросил:
-- Есть тут кто живой?
-- Заходи. – послышался в ответ хриплый Серегин голос.
Через тесноватые сени и кухню с настежь распахнутыми дверями я прошел в комнату и увидел Серегу.
Он лежал на старенькой раскладушке посреди комнаты. Около раскладушки стояли две сдвинутые вместе обшарпанные табуретки служившие, по всей видимости, в качестве стола, поскольку были застелены старыми газетами, а на газетах в беспорядке стояли немытые чашки, миски и закопченный чайник с помятым боком. Другой мебели, если не считать сумок и чемодана, в комнате не было.
Эта более чем спартанская обстановка меня неприятно поразила, но еще более поразил сам Серега – минимум три дня как не бритый, весь какой-то помятый и потускневший, он почти что ничем не напоминал сейчас того бравого мичмана, которого я привык видеть. Сейчас он разительным образом отличался от привычного мне «служаки», который даже с величайшего перепоя всегда бывает выбрит, свеж и бодр, а немытую посуду на столе воспринимает как личное оскорбление.
-- Привет. – поздоровался я. – Ты что, в запой, что ли, ушел?
-- Какие там запои. – Серега сел на раскладушке и протянул мне руку для приветствия – Тут и без запоев голова пухнет… Давай-ка мы с тобой чайку малость побулькаем – я как раз недавно согрел. Электричества-то у меня, знаешь ли, нет. Провода сперли, счетчик тоже. Так что приходится хозяйствовать первобытным способом… Ладно хоть сам дом еще по бревнышкам не раскатили. Тете Нине, соседке, спасибо сказать надо – присматривала тут за хатой. Я ей писал иногда, да и она мне тоже.
Серега выбрал на импровизированном столе пару кружек почище и налил в них ядреного, почти что черного чаю.
-- Так может покрепче чего-нибудь «дерябнем». – я выразительно показал ему свою сумку, где у меня лежали несколько бутылок водки (я рассчитывал на «плодотворный отдых» и спиртным запасся с лихвой).
-- Не хочу пока. – ответил Серега. – Да и не дадут нам спокойно посидеть. Если я хоть что-то понимаю в этой жизни, то сейчас тут паломничество начнется.
По поводу «паломничества» я ничего не понял, однако переспрашивать не стал, а просто присел на раскладушку рядом с Серегой, потому что садиться больше было некуда, и взял свою кружку. Некоторое время мы молча прихлебывали чай из кружек так, как оба любили – вприкуску с карамельками, а потом во входную дверь дома кто-то постучал.
-- Началось. – тяжко вздохнул Серега и, поднявшись с раскладушки, пошел к дверям.
Пришедшего я не видел, но слышал глухо доносившийся из сеней разговор:
-- Слышь, Петрович, рыбы не надо? – голос спрашивавшего был явно заискивающим.
-- Нет. – коротко ответил Серега.
-- А че? Гостя вон своего ухой покормишь.
-- Я же сказал: -- не надо.
-- Ну купи, Петрович.
-- Слушай, Пашка, вали отсюда, а? Дай мне с человеком спокойно поговорить – мы сто лет не виделись.
-- Ну давай я морошки принесу – у меня еще трехлитровка есть.
-- И морошки не надо.
-- Ну Петрови-ич… ну дай хоть «чирик» взаймы тогда.
-- Не дам. И так уже столько наотдавал. что скоро самому жрать нечего будет.
-- Тогда плесни хоть стопарик – жалко тебе, что ли?
-- Не пьем мы. Кореш ко мне приехал кодированный.
-- Ладно… так и скажи, что стопаря другу пожалел… жила ты, Петрович. – разочарованно протянул пришедший.
-- Лучше быть жилой как я, чем «хроником» как ты. – услышал я грубый ответ, за которым последовал скрип закрывающейся двери.
Серега вернулся в комнату и снова взялся за кружку.
-- Кто это был? – поинтересовался я
-- А-а! – отмахнулся Серега – Пашка. Одноклассник бывший. Спился совсем, а когда-то классным трактористом на трелевочнике был… Да он не один здесь такой. Сейчас еще человек пять-шесть припрутся, вот увидишь.
Серега оказался совершенно прав – примерно в течении получаса ему еще раз пять пришлось выходить в сени чтоб отказаться от предлагаемых рыбы, ягод, грибов и даже от несколько двусмысленно предложенных сексуальных услуг какой-то чересчур разбитной и явно подвыпившей дамочки.
Когда поток посетителей вроде как поутих я поинтересовался:
-- У тебя что – каждый день так?
-- Сейчас нет. Сначала, когда приехал, отбою от них не было, тем более, что я имел неосторожность кое-кому деньги в долг давать… ну… вроде бы как в долг. А сегодня просто увидели, что ты ко мне прикатил – вот и потянулись на свежего человека.
-- Да, изголодался народ по общению. – попробовал я пошутить, но Серега шутку не принял:
-- По какому, нахрен, общению! По спиртяге они тут все изголодались!
Серегин голос при этом прозвучал очень резко и зло. Потом он вдохнул полной грудью, резко выдохнул воздух и уже нормальным тоном продолжил: -- Ладно… давай-ка мы с тобой на рыбалку соберемся. Лодка у меня есть – я ее тут вроде как бы арендовал на лето. Не крейсер, конечно, но для рыбалки сгодится. Сейчас только вещи соберу, тете Нине на хранение закину, и мы с тобой двинем. Надо только забраться подальше куда-нибудь, а то порыбачить спокойно не дадут – достанут и на природе.
-- А вещи-то зачем отдавать? –не понял я.
-- Целее будут… Да и ухарей здешних незачем в соблазн вводить…
* * *
Арендованный Серегой «не крейсер» оказался довольно обшарпанной, но очень легкой на ход, двухместной алюминиевой лодочкой, на которой мы всего-то за два с половиной часа сумели забраться километров на семь вверх по течению. Там, в небольшой тихой заводи, мы весь остаток дня ловили удочками и на спиннинг, а поближе к вечеру поставили несколько жерлиц, небольшую сеть, окончательно высадились на берег и вплотную занялись тем, ради чего, собственно, и поехали на рыбалку – «культурным отдыхом».
Несмотря на свое поморское происхождение, в прошлой жизни я, наверное, был все-таки южным человеком, потому что зимние морозы я и в этой жизни не сказать чтобы очень уж люблю, а самым желанным для меня временем года является конец лета, когда добрый дух тепла еще не совсем покинул наши северные края, но воспетые множеством поэтов белые ночи становятся по южному темными и загадочными.
В этот раз все было именно так, как обычно мечтается – и тихая темная ночь, и тоненький, малосильный пока еще серпик молодой луны, и завораживающий своей неведомой магией огонь небольшого бивачного костерка, и божественный аромат свежей двойной ухи, и отдаленные крики неведомых ночных птах, и протянувшиеся из темноты к огню лохматые еловые лапы, и многообещающе поблескивание выложенных в рядок бутылок и, самое главное – то самое не поддающееся никакому описанию просветленное состояние души, когда в ней умудряются одновременно сосуществовать и тихая радость, и легкая грусть, и щемящее ожидание чего-то неимоверно хорошего, и едва ощутимая боль по чему-то утраченному и Бог его знает что еще, но все такое хорошее, доброе… Иногда я даже начинаю думать о том, что именно такие чувства должны испытывать попавшие в рай праведники.
Вот только непременный в таких обстоятельствах «душевный» разговор у нас с Серегой почему-то не клеился.
Даже под водочку не клеился.
Нет, мы конечно же разговаривали о том и о сем. Однако я чувствовал, что Серега поддерживает разговор только потому, что надо же нам было о чем-то говорить, а на самом-то деле мысли его очень и очень далеки от тем наших разговоров. Так продолжалось довольно долго – мы уже почти что допили первую бутылку водки – и вдруг Серегу прорвало.
Прорвало после моего вроде бы невинного и даже полушутливого вопроса:
-- А ты, господин мичман в отставке, вдовушку-то себе не нашел еще?
-- Вдовушку!.. – по Серегиному лицу прошла, будто от боли, гримаса. – Ты что, не понял еще, что в поселке творится?! Какие тут могут быть вдовушки? Да они тут все кроме нескольких человек спились к чертовой матери! Смотреть на них и то сил нет, а ты говоришь вдовушки… Уеду я отсюда… Хотя, знаешь, сразу бы мне надо было уезжать. Не задерживаться здесь. Или вовсе не приезжать. Ведь тетя Нина писала мне о том, что здесь происходит, но я и подумать не мог, что все именно так… Что до такого дошло... А сейчас я умом понимаю, что надо бы бежать отсюда и чем быстрее тем лучше, а на душе противно. Будто бросаю я их здесь. Будто предаю кого-то. Ведь как ни крути, а я здесь родился. Жил здесь, в школу здесь ходил… Друзья у меня здесь… были друзья. Некоторые живы еще, не успели от спиртяги передохнуть, но теперь-то их даже людьми назвать трудно, не то что друзьями…
-- Да ты-то тут при каких делах? – удивился я – Ты же не виноват, что они спиваются.
-- А кто виноват по-твоему?
-- Сами и виноваты. Никто же их пить не заставляет…
-- Сами?! Я вот пока в Североморске жил, тоже так же думал. Думал, что водку им насильно никто в рот не заливает… А знаешь, что мне Пашка ответил, когда я его жизни учить попробовал и сказал, что он сам в своем пьянстве виноват? Тот самый Пашка, одноклассник мой, который к нам сегодня первым заходил? Он ответил, что для того, чтобы семью хоть как-то прокормить ему как минимум сотню рублей в день нужно – у него же жена и двое ребятишек. А где он возьмет эту сотню? Заработать негде и даже украсть тоже негде. Зато за двадцать рублей он может купить триста грамм спирта и напиться так, чтоб ни о чем уже не думалось. «Лучше я буду жить в пьяном угаре, ни о чем не буду думать и сдохну где-нибудь под забором, потому что если я пить перестану, то задумываться начну и повешусь через неделю». Вот что он мне сказал. И я ему верю… Ты бы жену у него видел. Худая – кожа да кости. Тень бледная, а не человек. А глаза… знаешь, однажды меня попросили собаку пристрелить – думали, видимо, что ежели военный да еще и охотник, то кого хочешь «завалить» могу. Так вот у той собаки такие же глаза были. Сидела та собака и смотрела на меня. Все понимала, не дергалась, не скулила, а просто смотрела… Не смог я тогда выстрелить… Так вот и у Пашкиной жены глаза такие же. В них посмотришь – жить не хочется. Хорошо хоть еще, что не пьет она как большинство. Держится пока. Ради ребятишек держится. Женщины – они крепче нас, мужиков. Физически слабее, а духом крепче, особенно когда дело детей касается. Но уж если срываются… -- Серега безнадежно махнул рукой и замолчал.
-- Ну ведь должен же быть хоть какой-то выход. – не хотел я так вот сразу сдаваться и признавать Серегину правоту. – Это в начале девяностых с работой напряженка была, а сейчас можно же уехать куда-нибудь, работу где-нибудь найти, на худой конец на учет по безработице встать и хоть какое-то пособие получать…
-- Пособие? А ты не подумал, что для этого надо кучу бумаг собрать, а собрать их невозможно, потому что леспромхоза давно уже нет и справки эти долбанные взять негде? Да если и удастся на учет встать, то потом еще надо будет мотаться два раза в месяц в райцентр за пятьдесят километров на обязательные отметки – иначе с учета снимут. А пособие твое – это около трехсот рублей в месяц – вот и прикинь выгоду. И уехать они никуда не могут, потому что те кто мог еще в девяностых уехали, а тем кто остался ни жилья, ни работы никто нигде не припас – они же всю жизнь на лесозаготовке работали и ничего другого почти не умеют… да и какие из них сейчас работники. Пьянь. Сам знаешь, что человек опуститься может легко и быстро, а вот подниматься тяжело и долго приходится… Этим уже не подняться…Им просто незачем и некуда… Так что у них одна дорога – спиваться и помирать. А здесь или в другом месте – какая разница. Здесь у них хоть крыша над головой есть.
Серега перевел дух, а потом налил себе половину кружки водки и выпил одним махом, не закусывая. Потом как-то брезгливо посмотрел на кружку и поморщился.
-- Во, блин, и я на ту же дорожку сворачивать начал – совесть водярой глушить.
-- Зря ты так. – я тоже налил себе немного и выпил. – Твоя-то совесть тут при чем?
-- Правильно. – в Серегином голосе зазвучали явные нотки злости. – Моя совесть тут не при чем. И твоя не при чем. И вообще никто тут не при делах… Вот телевизор смотришь – там вроде бы очень умные люди очень умно рассуждают о причинах пьянства на Руси, о том, сто в стране без иностранной рабочей силы не обойтись, о том. что рождаемость снижается… Сюда бы их, чтоб посмотрели, откуда у пьянства ноги растут, что со своей рабочей силой делается да как в таких условиях рождаемость повышаться будет… Вот ты знаешь, к примеру, чем сейчас Пашкины ребятишки занимаются? Они картошку в ближнем совхозе воруют. Выкапывают втихаря на поле и прут на себе по полмешка за десять километров, потому что зимой жить как-то надо, а здесь, без навоза и на песке, никакая картошка никогда не росла и не будет расти. А жена его наверняка еще затемно в лес ушла – наберет там черники с полведра и на дорогу – авось кто купит. А придет зима – они втроем дрова из лесу воровать начнут и на саночках домой волочить, потому что купить их не на что и выписать тоже не на что. А вот скажи-ка мне, хватило бы у тебя совести такое воровство осудить?
Я промолчал.
-- А у властей хватает. И ловят, и штрафуют, и сажают. И за картошку, и за лес, и за то, что рыбу ловят и потом на дороге продают. И сроки за тот же мешок картошки или пару рыбин дают такие, что на трех олигархов со всеми их наворованными миллиардами хватило бы… Власть, мать твою… Здесь давно уже своя власть – Его Величество Спирт. Другой нету. Тоже, понимаешь, выгодно кому-то, чтоб такие как Пашка этой отравой заливались. Кто-то на этом состояния делает. Двойная выгода – и деньги с этих нищих в карман сыплются и покой в стране обеспечен. Алкаши не чеченцы – они скорее передохнут, чем на демонстрацию выйдут или воевать начнут. А-а! – Серега махнул рукой и замолчал.
Я тоже молчал, курил и смотрел в огонь.
Говорить ни о чем не хотелось, да и что тут можно было сказать?
* * *
И все-таки «культурный отдых» у нас с Серегой получился.
На реке мы прожили еще пару дней, и было у нас все – и душевные разговоры у ночного костерка под водочку, и непередаваемое никакими словами чувство, которое испытываешь, когда на другом конце удилища начинает вдруг упруго биться большая и сильная рыбина, и то самое «единение с природой», ради которого, собственно, и затеваем мы все эти выезды на рыбалки и охоты. Вот только на душе у меня после того первого разговора с Серегой остался тяжелый и неприятный осадок, который не проходил все эти дни, да и сейчас еще часто возвращается, стоит мне увидеть на улице какого-нибудь неприкаянного пьянчугу или неумытого малолетку одетого в тряпье с чужого плеча.
А на обратном пути, когда я все с тем же Сашкой возвращался домой, я уже совершенно другими глазами смотрел на выстроившихся вдоль дороги людей, торгующих своим нехитрым товаром – рыбой, молодой картошкой, грибами, молоком, ягодами… И думал о том, что этим-то еще повезло – у них хотя бы есть возможность выйти вот так на дорогу и стоять в надежде на то, что кто-то остановится и купит. А сколько таких же людей живет там, где нет оживленных дорог и так далеко до больших городов – хотя бы в той же Лешуконии, на Мезени, в бывших лесопунктах и колхозах разбросанных по нашим северным просторам. Им-то куда и на какую дорогу выходить со своими картошкой и грибами?
И еще я думал о том, что и вот эти стоящие вдоль дороги люди, и те что остались а Палове, и еще многие-многие живущие в нашей стране, брошенные сейчас за ненадобностью, отодвинутые даже и не на второй, а на какой-то десятый план ради достижения никому неведомых великих целей – это ведь, в сущности, и есть наш народ. Тот самый народ, о котором так много говорят и так мало помнят политики и который виноват сейчас перед всем миром – перед прибалтами, перед грузинами, перед евреями, перед Европой, перед своими некогда репрессированными согражданами и Бог весть еще перед кем. Это вот этих людей называют сейчас оккупантами, националистами, шовинистами, осколками империи и это они должны сейчас каяться перед всеми, посыпать головы пеплом и просить у всех прощения…
За что же их так, Господи?..
Может быть действительно за то, что молчат?..
* * *
Серега, конечно же, уехал.
Сейчас он живет в небольшом городке Кола который когда-то дал название всему Кольскому полуострову, получает свою военную пенсию, подрабатывает охранником в какой-то фирме и вроде бы вполне доволен жизнью. Он по прежнему изредка звонит мне и приглашает к себе в гости – полюбоваться красотами заполярья, побродить с ружьишком по сопкам, сьездить на «настоящую», как он ее называет, рыбалку…
Скорее всего я как-нибудь к нему поеду.
Холмогоры 2001г.