Эта книга является вымыслом. Любое сходство с реальными людьми, будь то живыми или умершими, случайно.
«Все же будь осторожен, змий все еще живет в месте, открывающемся временами миру. Невидимыми обитают они среди вас в местах, где совершались обряды. И снова по прошествии времён примут они облик человеческий».
Изумрудные таблички Тота.
«Лёгок путь в ад. Днём и ночью ворота в мир тьмы открыты…»
Вергилий. Энеида.
Глава 1. Мёртвая голова.
Летом Маша опять собиралась с друзьями на сплав. Маршрут похода они проложили ещё зимой. Сначала встретятся на вокзале в Архангельске: съезжались ведь все из разных городов. Затем на нанятом микроавтобусе доберутся до местечка Красная горка, где на высоченном холме остались руины древнего монастыря, основанного ещё на заре семнадцатого века монахом Макарием. В старину эта местность, заросшая вековыми лесами с непроходимыми дебрями, имела пугающий и дикий вид. Поэтому гора звалась Черною, соответственно ей монастырь – Черногорским. Самоотверженный труд иноков преобразил природу вокруг обители, и стало это место прекрасным. Тогда и переименовали монастырь в Красногорский. Однажды в храме появилась чудотворная икона Грузинской Божьей Матери, которая привлекла сотни верующих и сделала монастырь известным на всю Русь. После революции его закрыли, икона пропала, и до настоящего времени никому не известно её местонахождение. Ещё в Красногорском монастыре был погребён князь Василий Голицын, известный русский боярин, политический деятель и дипломат. Это благодаря ему был заключён «вечный мир» с Польшей и предотвращена война с Турцией. Но он впал в немилость царя Петра I, был лишён боярства и отправлен в ссылку на Пинежье. Монастырь стал его последним пристанищем.
Кстати, место это интересовало туристов не только с исторической точки зрения. Над ним определённо витало какое-то проклятье. Некогда в монастыре, ещё не разрушенном, недолго размещалась психиатрическая лечебница, которая вскоре сгорела. При пожаре погибло много людей, и все несчастные – душевнобольные, у которых не хватило ни сил, ни ума выбраться из пламени. Потом здание начали ремонтировать, планируя сделать в помещении санаторий, но, слава богу, пожар на этот раз приключился ещё до его открытия, так что обошлось без человеческих жертв. Теперь от монастыря мало что осталось, но на стенах храма частично сохранились потертые фрески.
После осмотра столь мистической достопримечательности, группа планировала начать сплав на катамаранах по Пинеге – реке достаточно широкой, но со спокойным течением. По рассказам туристов, ходивших по ней, несмотря на песчаное дно, рыба там водилась самая разная и в избытке. По окончании похода в точке икс их опять встретит тот же водитель на микроавтобусе и привезёт назад в Архангельск, откуда они отправятся на Соловки, конечный пункт их путешествия.
Компания подобралась дружная, проверенная не в одном тяжёлом походе. И хотя все ребята жили в разных городах России, это совершенно не мешало их тесному общению между собой. Регулярно переписывались в социальных сетях и были в курсе событий жизни каждого. Ухитрялись выкраивать время из плотных рабочих графиков, чтобы съездить за сотни километров друг к другу на дни рожденья, а если никак не получалось выбраться, обязательно отсылались бандероли с подарками. Друзья были молоды, полны энтузиазма и одержимы туризмом.
Маша никогда не понимала, что за радость от пассивного летнего отдыха? Лежать на шезлонге и подставлять обнажённое тело под ультрафиолет солнца – ну, что может быть на свете скучнее такого времяпровождения? Прохладная чистая вода северных рек привлекала её гораздо больше тёплого киселя любого южного моря. Мать девушки всё никак не хотела свыкнуться с дочкиным увлечением туризмом. С той поры как Маша вышла из-под родительского контроля, запретить ей она уже не могла, а вот пилить – пилила, доказывая, что в компании провонявших дымом, небритых и вечно поддатых мужиков дочь точно себе мужа никогда не найдёт. Для них девушки в походах несерьёзный вариант: потискают, попользуются, а женятся на других. В каких бы красках Маша ни расписывала скептически настроенной матери красоты тайги, та не желала её слушать и искренне недоумевала, какое удовольствие может испытать современная горожанка от жизни в палатке? Ни помыться по-человечески, ни по нужде сходить. Ладно раньше, при «совке» пролетариям податься некуда было, вот они и устраивали вылазки на природу, всё романтику искали. Но теперь, когда можно, если позволяют финансы, отправиться в любую точку мира, лазать по буеракам и гнус в лесах кормить – глупость несусветная. Да и чем дачный отдых пришёлся дочке не по нраву? Ещё до развода родители столько сил, нервов, времени и главное – денег вложили в постройку загородного коттеджа! Участок купили – загляденье. Двадцать соток. Специально дизайнера по ландшафту нанимали, чтобы и альпийская горка, и газон, и голубые ели, и бассейн с очистителем воды. Всё для них, для своих доченек ненаглядных. Дом, как игрушечка: два этажа, все удобства. Мебель итальянская, полы с подогревом, шкура зебры перед камином. Отдыхайте и радуйтесь.
Младшая, Лизонька – утончённая и манерная шатенка, внешне копия матери и полная противоположность Маши, дачу просто обожала. Только начнёт пригревать весеннее солнышко – Лизку дома не удержать: собирает закадычных подружек и на природу. Куролесили, конечно, девчонки, чего греха таить. И винишком баловались, и с мальчиками миловались. Старая нянька Марьяна ворчала, сокрушалась, а порой не выдерживала и о Лизкиных проделках матери доносила. А та только отмахивалась: сама молодая не без греха была. Когда же ещё гулять, как не по молодости?
Нянька Марьяна жила в семье с рожденья Маши. Была она какой-то дальней-предальней родственницей по материной линии. Сколько помнила себя Маша, ни разу не видела она Марьяну усталой или раздражённой. Всегда радушна и приветлива к людям, но на язычок остра. Лжи старуха не терпела, поэтому Маша никогда не врала ей. Недоговаривала – да, а врать себе дороже выходило. Когда девочки подросли, услуги Марьяны стали вроде как не нужны. Нянька была одинока и бездетна, а собственного жилья у старухи не стало лет двадцать назад. Брат её, непутёвый гуляка, спьяну заснул с папироской. Сжёг хлипкую хибару в глухой Псковской деревне, да и сам сгорел, окаянный. Сжалилась ли мать или совесть не позволила выгнать, но оставила она старуху в семье. С недавнего времени Марьяна постоянно на даче проживала: за домом и охраной присматривала, да ожидала хозяйских наездов на выходные дни.
Только одна Марьяна разделяла Машины романтичные порывы. В нечастые визиты девушки в дачный дом старая няня подолгу расспрашивала её о местах, где побывала та с друзьями. О чистых карельских озёрах и суровой красоте Белого моря, и о северном сиянии в Ловозерских тундрах. Рассматривала фотографии, охала-ахала и всему удивлялась.
За несколько дней до отъезда Маша отправилась на дачу: уж очень ей с Марьяной повидаться захотелось. После недолгих причитаний, что заранее её не предупредила, не дала как следует к желанной встрече подготовиться, старуха усадила воспитанницу за стол на светлой веранде, а сама принялась вокруг неё хлопотать. Маша с весёлым недоумением смотрела, как на столе перед ней выставлялось угощение: блюдо малюсеньких пирожков с черёмухой, баночка прошлогоднего крыжовенного варенья, специально припасённого Марьяной для любимицы, кружевные блинчики, настолько тонкие, что просвечивались, как пергаментная бумага, и миска густой сметаны.
– Да, куда столько всего, няня? Я же лопну, – попыталась отвертеться от кормёжки Маша. – И так на диету пора садиться. Скоро ни в одни джинсы не влезу.
Маша полила блин вареньем, свернула в трубочку, макнула краешек в сметану, откусила и зажмурилась от удовольствия. Ох, и знатная же кулинарка её няня! Такое объедение ни у матери, ни у Маши никогда не получалось. Не иначе Марьяна какой-то уникальный рецепт от них скрывает.
– Вкусно?
– М-м-м…Пальчики оближешь!
– То-то! Натощак неспоро и богу молиться, Машутка! Ешь, пока рот свеж, да помалкивай! Не влезет она! – укорила её старушка. – Костлява, как тарань! А не влюбилась ли ты часом, девонька?
Маша от неожиданности даже поперхнулась.
– С чего ты это взяла, няня? Да и не в кого…
И, чтобы усыпить любопытство Марьяны, принялась рассказывать ей о предстоящем походе на Пинегу.
– Счастливая ты, Машутка! – с затаённой завистью заговорила старуха. – Ох, счастливая! И не слушай ты энтих двух клуш! Я их тяперича «две хэ» прозвала. Мать твоя хапуга из хапуг. Много, много – а ей ещё бы столько. Всю жизнь под себя гребёт, токмо в окно всего света не втянешь... А Лизка – так та выдала надысь, дескать, хепстёр она теперь! Да какая же порядочная девушка так себя назовёт?
– Хипстер, няня, хипс-тер...– грустно улыбнулась ей Маша.
– Это что ж за напасть такая? Нешто секта? – Марьяна схватилась за сердце.
– Ну что ты, конечно же, нет! – поспешила успокоить старуху девушка. – Это субкультура такая молодёжная. Ничего страшного. Просто одеваются соответственно, о моде много знают…
– Слава богу! – быстро перекрестилась Марьяна. – А то я невесть что надумала... Про моду – это Лизка любит. Вон сколько по дому журналов пошвыряла. Уж в них крали даром что расфуфыренные, смотреть не на что – кожа да кости. А то, что субкультура, оно и видно. До культуры нос не дорос! Здоровущие очки нацепит и строчит что-то в напоминальнике. Чудно так называет его – моллюском* что ли...
Маша не выдержала – захохотала в голос.
– Смейся над старухой, смейся! Только третьего дня сестрица твоя меня давай мытарить: « Куда мою библию дела?» – передразнила Марьяна Лизку. – Вот ведь греховодница! Я-то думала правда, молитвенник потеряла, а она – стрекоза, ойфон али эйфон, бес его разберёт, искала. Он у неё в такой кожаный чехольчик вложён, да богато так сделан, с буквами золочёными – и впрямь похож. Вот что я тебе скажу, детка. Хрен редьки не слаще. Что мать твоя, что сестра – мещанки. Потому отец твой и сбежал от этакой жизни. С молодой жёнкой-то, глянь, сам как помолодел! Ходит гоголем! Другие дедами в его возрасте становятся, а он опять папаша! Мальца такого сварганил, любой обзавидуется! Намедни заезжал Лизку уму - разуму учить, карточки мне показывал. Богатыря растят! И – поди ж ты! – пацанёнка Елисеем назвали. Это ж надо до такого имени додуматься было? Щекастый бутуз. Вылитый отец! А с твоей матерью-то, что ждало его? Только о тряпье и деньгах баба думает. Ничего для души, для сердца. Терпел мужик, терпел, да терпелка кончилась. Уж Лизка, та один в один мать – личико беленько, да разума маленько. Для чего им ум да честь, коли денег не счесть! Ты, деточка, из другого теста замешана. Вся в отца пошла!
– Больно предвзято ты относишься к ним, няня, – увещевала старушку Маша. – У родителей отношения давно разладились, и сама знаешь, не из-за тряпок и денег. Мама с Лизкой живут, как им удобно. Они к комфорту привыкли, к уюту. А мне суровые условия больше по нраву. Там я волю чувствую, свободу!
– Свободу! Ишь ты, загнула… Лизка вон тоже, как на дачу со своими вертихвостками понаедет, такую свободу устраивает, волосы на голове шевелятся, – в который раз доверительно пожаловалась Маше няня. – Дым коромыслом стоит! Я уж ей говорила: «Люди столько не живут, сколько вы пьёте, Лизонька!» А она в ответ только гогочет.
– Ты только матери ни слова, я сама с Лизой поговорю, – попросила она, расстроившись от поведения сестры. – Это всё бравада, перед подружками хочет крутой казаться.
– Да уж круче некуда! – язвительно продолжала старушка. – На той неделе приезжали, так и опять парней с собой привезли. Вот развратницы! Ночь напролёт парами по комнатам постелями скрипели. Не дай бог в подоле Лизавета принесёт, что я тогда матери скажу? Что не уследила дура старая? Да и кавалер Лизкин, прости Господи, непотребный дюже. С таким дитё разве можно растить? Портками срам обтянет и смолит папироски вонючие. А глаз под очками не видать, прячет бесстыжие!
Маша, не перебивая, выслушала жалобы Марьяны, обняла старушку и чмокнула в румяную и налитую, как у молодухи, щёку.
– Не переживай ты так! – внешне ей с трудом удалось сохранять самообладание, хотя внутри бесилась от беспутства сестры. – Лизка не маленькая уже, третий десяток дитятку. Сама разберётся, с кем спать и как предохраняться.
– Так-то оно так. Но сама знаешь, худая слава за порог быстро бежит. Ну, да ладно, хватит про Лизку, – Марьяна беззвучно пожевала губами и выдала, – неспокойно мне что-то, девонька. Сны страховитые совсем измучили. Может, не стоит ехать тебе в такую глушь, Маняша?
– Что ты, Марьянушка! – Маша заметила, как от близких слёз заблестели глаза старухи, и порывисто прижалась к ней. – Первый раз что ли? Да и мальчики мои в обиду меня не дадут…
Машу вовсе не угнетало, что она – единственная девушка в мужском коллективе. Ребята относились к ней трепетно и бережно, всегда готовые прийти на выручку и взять на себя трудности, неизменно выпадающие в любом дальнем походе. Парней было пятеро. Братья-близнецы из Владимира – Олег и Стас, слесари-автомеханики, оба умники и на все руки от скуки, незаменимые люди в походе. Высокие и русоволосые, настоящие былинные богатыри – они обладали особой степенностью и статью. Всё у братьев спорилось, а уж починить могли, казалось, любую сломанную вещь. Они держали автомастерскую со смешным названием «Братья Марио», и клиенты у них не переводились. Вениамин из подмосковной Балашихи. Жгучий брюнет и записной красавец с фигурой атлета, любимец женщин и сердцеед. Профессиональный гитарист, Веня сам писал слова и музыку к своим песням и исполнял их приятным бархатным баритоном. Ещё Андрей, увалень и добряк с виду, с полусонным взглядом светло-голубых глаз и невозмутимым выражением лица, на самом деле хваткий и жёсткий, принципиальный следователь Калининградской прокуратуры. Ну и последний – Ванечка, которого обычно все звали Вано: застенчивый и угловатый, как подросток, очень восторженный и романтичный до сентиментальности и её самый лучший и преданный друг. Одно время он даже немного нравился Маше, но симпатия так и не стала чем-то большим. Питерский интеллигент бог знает в каком поколении, Иван окончил Гарвард и мог бы сделать карьеру не только благодаря блестящему образованию, но и высокому положению своего отца в финансовом бомонде северной столицы, тем не менее, он преподавал в английской гуманитарной гимназии литературу, русский язык и историю искусств. Учеников своих Иван обожал, и дети платили ему тем же. Взяв с неё клятвенное обещание молчать, Веник под большим секретом рассказал Маше, что Вано из-за чего-то вдрызг разругался с отцом и отказался работать вместе с ним. Из-за этого отец отрёкся от него и навсегда отлучил от семьи и наследства. Только всех подробностей, и что именно послужило причиной разрыва, Веник не знал.
Парни были такие разные, но всех их объединяло одно – страсть к путешествиям. Может, в их совместные первые вылазки у кого-то из юношей и крутилась мыслишка о необременительных сексуальных упражнениях с ней, но девушка сумела доходчиво объяснить, что кроме товарищеских отношений им рассчитывать не на что. Сестра частенько в порыве гнева бросала ей оскорбительно «походная жена», на что Маша вроде не реагировала, хотя после горький осадок долго жёг глаза сухими слезами.
За годы их дружбы все парни, кроме Вано, поочередно переженились. Стас и Олег даже успели стать папашами, Андрей и Веня же пребывали в счастливом ожидании отпрысков. Но семейные статусы приятелей компании не разрушили. Как и прежде, два-три раза в год они ненадолго покидали свои душные загазованные города и устремлялись на поиски приключений. В леса, к озёрам и рекам. К ночным посиделкам у костра под тихие переборы гитарных струн. К предрассветной рыбалке и душистой наваристой ушице. Ко всему тому, что долгие месяцы в ожидании следующего похода и согревало, и бередило душу.
– Мальчики твои! – Марьяна промокнула глаза кончиком головного платка. – Когда ты только замуж выйдешь, неугомонная? Хоть бы уважила бабку, дала перед кончиной с дитём твоим понянчиться…
– Ты у меня до ста лет жить будешь, и не возражай! Сама меня учила: грешно живому о смерти думать.
– Грешно, – кивнула головой старуха. – Токмо, детка, ни на жизнь, ни на смерть поруки нет. Ты бы поостереглась, Маняша. Предчувствие у меня нехорошее…
За разговорами засиделись они с няней допоздна. Марьяна не хотела отпускать воспитанницу, уговаривала заночевать на даче. Но с раннего утра на работе Маше было необходимо оформить пакет документов, поэтому она наотрез отказалась, за что ругала себя, робея в пустом вагоне вечерней подмосковной электрички, нёсшей её к столице. Чтобы отвлечься от лезших в голову страхов, Маша перебирала в памяти слова Марьяны. Сердце щемило от нежности к старухе, практически заменившей им с Лизкой мать, которой в погоне за призрачным женским счастьем было вечно не до дочерей. Потом мысли переключились на выходки сестры. Маша представила предстоящий неприятный разговор с Лизкой и поморщилась. Особой близости между сестрами никогда не было: слишком большая разница в возрасте, почти восемь лет. Маленькой Лизка вечно возле Маши крутилась. Таскала тайком у неё косметику и лазила любопытничать в личный дневник, который Маша исправно вела каждый день. Однажды, уже перед окончанием школы, она поймала Лизку за чтением своих записей о любви к юноше, с которым вместе училась, надёргала за уши и выставила вон из комнаты. В отместку вредная малявка донесла о секрете сестры самой злостной сплетнице в классе, а та разнесла новость дальше. На выпускном вечере, после торжественной части всё хихикали и перешёптывались у Маши за спиной, а юноша, который безумно нравился ей, бесцеремонно затащил её в тёмную школьную раздевалку и по-хозяйски облапил. Маша, глубоко оскорблённая его выходкой, вырвалась и отвесила ему оплеуху. На что он с глумливой ухмылкой заявил, мол, ломается она зря. Полшколы знает, как ей хочется его ласк. В тот раз Маша с сестрой полгода не разговаривала.
Чем взрослее становились девочки, тем сильнее росло отчуждение между ними. Но с того момента, как Елизавета на втором курсе познакомилась с Филиппом, отношения сестёр усложнились ещё больше. Он был странноватым парнем. Маша, увидев его в первый раз, подумала было, что Филя гей. Узкие джинсы так обтягивали его мосластые ноги, худосочный зад и признаки мужественности, что казалось, вот-вот лопнут, как кожура переспелого банана. Даже в лютые морозы он не расставался с кедами «Converse», и на официальное мероприятие вполне мог заявиться в клетчатом кардигане и майке с принтом, изображающим чудика с гитлеровскими усиками и роговыми очками в пол лица. Переносицу Фили тоже всегда венчали стильные Ray-Ban**, причём явно родные, а не их китайский аналог. На тощем плече болталась дорогущая винтажная сумка, из которой он каждые десять минут доставал зеркальную фотокамеру и делал бестолковые «луки» себя любимого, ну, и ради приличия, их с Лизаветой. Попав под его влияние, Лизка, заядлая фанатка отечественной попсы, отдававшая особое предпочтение «ВИА Гра» и Стасу Михайлову, начала вдруг слушать инди-рок и патетично рассуждать о фильмах Уэса Андерсона и романах Чака Палански. Все эти мысли вслух были не Лизкины, будто сестра прилежно заучила урок на заданную тему. Маше порой казалось, что Филипп каким-то образом извлёк Лизкин мозг и пересадил ей чужой. Общаясь с ним, её сестрёнка потеряла себя, как личность, поменяв душу на тренды и сверхмодные аксессуары.
Всё же, на правах старшинства Маша не раз пыталась вразумить Елизавету. Та огрызалась, злилась, требовала не учить её жить. И не стесняясь в выражениях, упрекала Машу в зависти. К тридцатнику катит времечко, а мужика так и нет на горизонте. После таких ссор сёстры подолгу не общались и, пересекаясь в огромной городской квартире, ходили, не замечая друг друга. Со временем обида отпускала, и слабое подобие сестринской дружбы снова воцарялось между девушками. Впрочем, ненадолго – до следующего неприятного разговора…
Сзади резко разошлись и громко стукнули, сойдясь, раздвижные двери. Маша вздрогнула и оглянулась. В вагоне кроме неё никого. Свет задрожал, несколько раз мигнул и погас. Теперь вагон освещала только луна, подглядывающая в окна за припозднившимися пассажирами. У Маши пересохло во рту. Она медленно встала и вышла в проход. Внезапно состав дёрнулся и начал резко тормозить. Маша не удержалась и полетела вперёд. Она упала на колени, больно стукнувшись ими о грязный пол.
– Чёрт! – тихонько ругнулась девушка.
«Маша, Маша, Маша»…
Шёпот был настолько тих, что сначала ей подумалось, что показалось. Она замерла, не поднимаясь с колен, и вся обратилась в слух.
«Маша, Маша… – голос, жуткий и бесполый, произносивший её имя, шёл из динамика на панели с кнопкой экстренной связи с машинистом. – Заберу твою душу…»
Не отдавая себе отчёта в действиях, она словно сомнамбула встала с колен и медленно подошла к панели. Динамик молчал. Маша наклонила лицо и, почти касаясь губами металлической пластины, за которой тот находился, шепнула в узкие прорези:
– Кто вы? Что вам от меня надо?
Голос молчал, только слабый шум, как от радиопомех в эфире.
– Что вы хотите? – она со всей силы ударила ладонью по панели.
Внутри что-то щёлкнуло, из прорези высунулись и исчезли тонкие усики – антенны, и тут же в одно из отверстий начало протискиваться огромное насекомое. Маша, как заворожённая, наблюдала за ним. Через щель на панель вылез большущий мотыль и расправил крылья. На его спинке был явно виден рисунок, напоминающий собою человеческий череп.
– Это же мёртвая голова! Фу! Ну и мерзость! – девушка брезгливо передёрнулась. – Но откуда?
В голове началась сумятица, мысли перескакивали с одного на другое: суеверия, что бражник напрямую связан с колдунами и нашёптывает им людские имена тех, кто умрёт в ближайшее время. Что древние греки считали их душами умерших, да и в старину на Руси крестьяне, увидев мотыля, залетевшего на огонёк, поминали усопших. Свой детский испуг, когда глухой ночью с фонариком под одеялом, чтобы не разбудить чутко спавшую Марьяну, читала «Сфинкса» Эдгара По. И холодящие душу сцены с бабочками в недавно вышедшем в прокат фильме ужасов «Шкатулка проклятий».
– Нечего бояться. Это всего-навсего ночная бабочка…– попробовала успокоить себя она и протянула к нему руку.
Девушка хотела лишь легонько прикоснуться к пушистому тельцу, но насекомое вдруг пронзительно запищало и затрепетало крыльями. Маша быстро отдёрнула руку и мгновенно, каким-то шестым чувством поняла: рядом с ней кто-то стоит. Прямо за спиной. Стоит и дышит ей в шею. Она собрала всю свою храбрость, стремительно обернулась и завизжала. Там громоздился некто весь в чёрном и угрожающе двигал рукой, в которой сжимал блестящий продолговатый предмет, похожий на нож. Тут же вспыхнул свет, из динамика раздался громкий треск и искажённый микрофоном голос проорал: – Ну, чё там у тебя, Василич?
Помощник машиниста, высоченный здоровяк, напугавший Машу до полусмерти, чертыхнулся и разразился витиеватой матерной фразой. В руке он держал обычный фонарь. Спустив пар, мужчина, наконец, вспомнил более-менее пристойные слова.
– Да нормалёк всё, Петрович! Барышня тут на ровном месте кипеш подняла. Истерички, понимаешь ли, по ночам в одиночку шастают. Сами на всю голову больные, так и нормальный человек от таких воплей заикой сделается.
– Ты, это, успокой там народ. Сейчас в нагон пойдём. Двигай, давай, назад…
В динамике хрюкнуло и прошипело «ша-а-а-шу-у», а затем хорошо поставленный женский голос, ранее записанный на плёнку, объявил: «Поезд следует до станции Москва Павелецкая. Следующая станция Бирюлёво-Товарная».
Маша истерично рассмеялась, подумав, какой идиоткой она себя выставила. И что в темноте так легко удариться в панику, приняв шумы неисправной техники за потусторонние голоса. Громила, бурча что-то о психах, пошёл к выходу из вагона. Маша проводила его взглядом, потом внимательно осмотрела всё вокруг. Мотыля нигде не было. Как и когда он исчез, она не заметила. Видимо выпорхнул в щель приспущенного окна.
* блокнот итальянской фирмы Moleskine, неизменный атрибут хипстера.
** Ray-Ban – бренд солнцезащитных очков.