— Нет, Верушка, ты как хочешь, а бабка твоя Пелагея Васильевна, царство ей небесное, была ведьма!
— Ну что ты несешь, теть Жень! Ну, какая ведьма?
Отправленный по позднему времени спать, я лежу на софе в зале. За стеной в кухне разговаривают мама, приехавшая девятичасовым автобусом, и тетя Женя, старый друг нашей семьи, считай, родной человек, — они с моим покойным дедом выросли в одной деревне. Деревенька Кулаково находилась неподалеку от этого городка, куда тетя Женя перебралась после войны. А потом и дед с бабушкой обзавелись тут дачей, — в двух кварталах от дома, где я сейчас валяюсь, прислушиваясь к разговору в кухне.
Бабушки не стало минувшей зимой, и потому лето я провожу у тети Жени, окруженный ее заботами. Интересно, одному в нашей избушке мне жить не разрешается, поскольку 13 лет — это слишком мало или слишком много?..
— …а такая и ведьма. Самая настоящая.
— Теть Жень, ты ж знаешь, как папа мать любил. Слова дурного никогда о ней не сказал. Ни в жизнь не поверю, чтобы бабка Пелагея кому-нибудь навредила…
— Нет, я зря говорить не стану. Зачем же напраслину на человека возводить?.. Грех это великий. Так что никакого зла Пелагея Васильевна никому никогда не сделала. А только ведьма она была, царство ей небесное.
— А если зла никому не делала, то с чего ты взяла, что она ведьма? Ну, с чего! — мама едва не кричит.
— С чего, с чего! — сердится на мамино упрямство тетя Женя. — Да все говорили, мол, тетка Пелагея — ведьма!
— Гос-споди-и! Мало ли, что о ком говорят. Как будто сама не знаешь — на улице вон хоть бы о тебе спроси, такого нарасскажут… Да не хочу я, убери! — стонет мама сквозь кашель. Она приехала из Москвы тяжело простуженная, и тетя Женя в лечебных целях поит ее самогоном с перцем. Средство, по ее убеждению, безотказное.
— Выпей. Сразу помягчает. Вер! Выпей, говорю. Во-от. А про бабку твою, если хочешь знать, я и сама все знала. Без чужих разговоров. Сама все видела… — тетя Женя многозначительно замолкает.
— И какое же такое «все» ты видела?
— А вот такое самое! Пошли мы с девками на престольный праздник в церкву к заутрене. До села далече, так что вышли в ночь. Через лес идем, темно-о. Но тропинка-то хорошо видна, да и нас много, галдим, — не страшно. И вдруг… — тетя Женя снова театрально замолкает, а потом неожиданно громко, — У-у-у! У-у-у!
— Да что еще за «у-у»?! — раздраженно отзывается мама, с трудом справляясь с кашлем.
— А то! Летит мимо нас тетка Пелагея на метле и вся светится! — в тетиженином голосе слышится торжество. Доказательство кажется ей абсолютно убедительным и совершенно неопровержимым.
— Ох, ты ж, Господи! — снова стонет мама. — Да не хочу я, теть Жень, больше этой дряни пить! Что ж за ерунда-то такая! На какой метле? Куда летит?
— А-то ты не знаешь, какие метлы бывают… Будь здорова! Ух! Эх ты, как пробирает!.. На, сальцем заешь… На обнаковенной на метле. А летела известно куда. В церкву. Я ее потом там увидала… Да… Летит, значит. У-у-у! Вот тут-то мы уж испугались… Попадали все сразу и глаза закрыли. Так что, я тебе точно говорю: колдунья была твоя бабка.
— Да-а?.. — ехидно переспрашивает мама. — А что ж это ей в церкви-то понадобилось, раз она была колдунья? А?!
Но тетю Женю не так просто сбить с толку.
— Мало ли, что ей в церкви надо было, я ж не спрашивала. Ни тогда, ни после. А как спросишь? “Чегой-то вы, тетя Пелагея, на метле в ночь летали?” Так что ли?... И потом… — она на мгновение задумывается, и тут ее осеняет, — Так может, она была добрая колдунья!.. А? Вот то-то и оно. Царство ей небесное…