Презумпция вины

               

               

Артур чувствовал себя крайне паршиво. Конечно, ему случалось проигрывать и раньше, но чтобы так, оказаться практически в роли убогого мальчика для безответного битья. Тренировка закончилась полчаса назад, тем не менее, нездоровое чувство унижения черной сколопендрой все еще ползало где-то внутри сознания, болезненно скобля мелкими острыми коготками его гипертрофированное высокомерие, заставляя скрипеть зубами и страдальчески кривиться, снова и снова воспроизводя в памяти подробности злосчастного боя. Оно усугублялось еще и тем, что противник был ему хорошо знаком и, до сегодняшнего дня, все спарринги заканчивались однозначно с его, Артура, неоспоримым приоритетом. Понятное дело, товарищеская схватка в рамках рядовой тренировки, не предполагает биться «кость в кость», намеренно нанося акцентированные удары в голову и короткие предательские по бедрам и коленям противника, но, все-таки, и свободное «фехтование» руками и ногами, не доходя до жесткой драки, тоже является вполне убедительным способом доказательства мужских амбиций.

Однако в этот раз произошло нечто странное: то ли навалилась геомагнитная аномалия, замешанная на пониженном атмосферном давлении, отозвавшаяся в его рефлексах отвратительным чувством замедленной реакции, или, может быть, у молодого, прежде неопытного, вдруг случился в спортивной форме качественный скачок, но его, Артура, ставшие такими вялыми выпады, не достигая цели, неизменно проваливались в пустоту; на контратаках он всегда не успевал, напарываясь на уверенные блоки противника, который, в свою очередь, мгновенно реагируя на грубые ошибки, словно и не торопясь, спокойно вгонял босую ступню Артуру под ребра, или обозначал сквозь открывшуюся в его защите прореху удар рукой в лицо. Когда он, пытаясь заставить непослушное тело отзываться быстрее, начинал напряженно суетиться, получалось еще хуже – движения становились дергаными и беспорядочными, а спарринг-партнер, словно чувствуя его заведомую несостоятельность, снова и снова наносил уверенными шлепками крайне оскорбительные по своей точности удары. 
 
Особенно досадным был заключительный проход в голову чистого «маваши» (круговой удар ногой в каратэ), когда было понятно и ему и, что более обидно, следившими за поединком одногруппникам: доведи противник удар до конца – поехал бы Артур в реанимацию под синей люстрой «неотложки» в сопровождении весьма неблагозвучной двутоновой сирены. Традиционное «спасибо» после схватки, сопровождаемое нескрываемой довольной улыбкой – Артуру прекрасно было знакомо это несравнимое ни с чем чувство превосходства  – тоже добавило немало дров в пылающий костер его уязвленного самолюбия.

«Ничего, на следующей тренировке отыграюсь, – подумал Артур, шаря взглядом по стоянке спортклуба в поисках машины. – Пусть щенок пару дней порадуется, и не таких ломали. Раскатаю, как ребенка». Переживая «испорченную» тренировку, он запамятовал, где оставил свой Форд «Фокус», и сейчас, не усмотрев на полупустой темной площадке знакомых очертаний, ощутил, как в предчувствии беды екнуло сердце, и бритая голова, несмотря на осеннюю прохладу, мгновенно покрылась испариной.

– Не может быть!  – растеряно проговорил он, лихорадочно шаря по карманам в поисках ключа от машины, безотчетно озвучивая вполне естественную паническую мысль любого автовладельца: «Боже помоги! …только не мою…».

Коротко, отзываясь на нажатие кнопки, из дальнего угла квакнула сирена, и дважды вспыхнули габаритные огни, милосердно сообщая о том, что худшее пока еще не наступило.

– Козерог! … больше не нашел куда воткнуть?! – Артур обошел угловатую черную массу «Хаммера", перекрывавшую издалека его «хетчбек», который хоть и обладал некоторой демонстративной раздутостью обводов, но, по сравнению с псевдоармейским внедорожником, смотрелся как мелкий кабанчик против носорога. Заманчивое желание мерзко проскрипеть ключом по полированному борту кольнуло его слегка, однако, считая себя выше того, чтобы столь мелко пакостить, плюс ко всему, опасаясь, что за непроглядной тонировкой может оказаться весьма содержательный хозяин, он только презрительно сплюнул на асфальт.

 Автомобиль, преодолев изначальное предназначение в качестве «средства передвижения», уже давно обрел способность безошибочно обозначать социальный статус своего владельца, а престижная модель, кроме очевидной стоимости, окрест кричащей о его материальном благополучии, своими агрессивными очертаниями еще и характеризовала с точки зрения несомненного мужского превосходства. Но желание иметь в своем распоряжении подобный «индикатор мужественности», пока что разбивалось, как в притче о доме и козе, о реальные возможности, вследствие которых Артур довольствовался купленным в кредит, хоть и новым, пусть также угрюмо-черным, но все-таки однозначно тривиальным «Фокусом», постоянно испытывая при этом безотчетное чувство неполноценности, выражающееся в неприязненном отношении к предмету своей скрытой зависти.

– Рыдван задрипанный! – кривя душой, пробормотал он, берясь за ручку двери. 

На лобовом стекле лежала бархатная морось и мельчайшие капельки воды, отзываясь на вибрацию запущенного двигателя, ломаясь в отблеске далеких фонарей, тонкими дорожками проворно побежали вниз, словно рисуя русла рек на листе контурной карты. Мягко шикнули «дворники», сметая примитивный географический узор; лунным светом засветилась панель приборов и вызывающе красным в сумраке салона вспыхнула подсветка сидиолы, настоятельно требуя соответствующего цвету музыкального оформления.

Артуру нравились агрессивные мелодии. Сразу после покупки он начерно затонировал по кругу стекла, поменял все штатные динамики на значительно более мощные, в багажнике разместил громоздкий куб сабвуфера, и, превратив, таким образом, автомобиль в некое подобие глухого музыкального ящика на колесах, в пути неизменно наслаждался чистым ритмом низкочастотных колебаний, незамутненных смысловыми элементами примитивных текстов. Современные электронные мелодии были интересны еще и тем, что своими проникающими вибрациями, словно допинг, вздергивали эмоциональный тонус, доводя порой психику до пограничного состояния, когда тебе все параллельно, перпендикулярно и наискосок, а водители попутных машин не более чем «чайники», вызывающие неизменную досаду тем, что так назойливо и бестолково толкутся перед бампером.

Мягко, уверенно нагнетая децибелы, задышала за спиной мощная диафрагма. Артур, настраиваясь на акустический наркотик, двинул вперед ручку переключения передач и двигатель, утробно заурчав, потащил «Форд»  в сторону выезда на дорогу, навстречу длинной веренице ходовых огней машин остервенелых дачников, которые, несмотря на пасмурный сентябрьский минор, традиционно в поздний вечер пятницы бесчисленной ордой спешили покинуть шумный мегаполис.

   У Артура дачи не было, для компенсации естественной тяги к природе ему вполне хватало приглашений от знакомых собственников загородного жилья – шашлычок там замутить, или барбекю – а за отсутствием таковых можно было прекрасно отдохнуть и в ночном клубе, где, собственно говоря, он и собирался провести ближайшие несколько часов.

«Закроем дело женским телом», подумал он, чуть дрогнув от сладкого предвкушения, представляя загорелую Ликину мордашку, ее вздернутую попку и выразительные ноги в длинных легких сапожках.

Не имея привычки подвозить попутных пассажиров и даже, более того, остро ненавидя «ошпаренных» «бомбил» рвущихся к бордюру с любой точки дороги при виде поднятой руки, Артур, тем не менее, три дня назад притормозил у стройной голосующей фигурки. Номер телефона, оставленного симпатичной девушкой оказался на удивление подлинным, и теперь он спешил к станции метро, где еще с утра условился встретиться с Ликой. Стремительное развитие знакомства, позволяло предположить, что сегодняшнее свидание, скорее всего, закончится в его, Артура, постели, что было, само собой, волнительно, хотя не так уж и принципиально, ибо женским вниманием он был, до сих пор, совсем не обделен. Однако острота свежего знакомства, конечно же, не шла ни в какое сравнение с периодической ротацией слегка наскучивших текущих связей. 

– А задницу я тебе все же в понедельник надеру! – нарочито во весь голос заблажил он, стараясь перекрыть электронную долбежку, не в силах окончательно удавить в себе чувство унижения, даже при помощи столь сильнодействующего средства, как перспектива реализации позывов «основного инстинкта».

Пустая полоса дороги в центр мокро блестела в свете сотен встречных фар. «Ту-ту, ту-ду, ту-ту, ту-ду…, – бились в динамиках оглушающие импульсы, ощутимо раздувая корпус «Форда», заставляя вибрировать тонированные стекла. Со стороны казалось, что окна вот-вот, не выдержав звукового давления, выплеснуться наружу потоками стеклянного крошева.

Артур довольно улыбнулся, чувствуя, как болезненно-приятно, на грани мазохизма, отзывается на инфразвук грудная клетка, и резко нажал педаль акселератора.    

                *  *  *

Высота скрадывала размеры, и вечерний перекресток у станции метро с девятого этажа казался идеально сделанным, искусно подсвеченным архитектурным макетом. Накатывали и уходили в согласии с цветовой игрою светофора волны четырехколесных коробченок; под неоновым изломом красной буквы «М» творилась издалека весьма схожая с муравьиной людская суета, и широко распахнули на все четыре стороны дорожного креста свои страницы рекламные щиты. «Возьми кредит и построй свое счастливое будущее!» – уговаривал один, выполненный в красно-зеленых тонах. «Продай квартиру по выгодной цене! Только у нас, у нас и еще раз у нас, вас не обманут!» – манило с другого лукавое личико милой девушки. Более мелкие «завлекаловки», в силу иного ракурса, были сверху нечитаемы. Гостеприимная надпись «Продукты – 24 часа» повисшая над стеклянным павильоном, расположившимся на противоположной стороне проспекта, гарантировала избавление от голода и жажды в любое время дня и ночи. 

– Чего-то хочется, а кого не знаю! – громко озадачился Петюня, и выщелкнул в форточку окурок. Он провожал взглядом стремительную искру, пока та не канула в многометровой глубине; хотел, было, по укоренившейся привычке во всеуслышание протяжно с переборами рыгнуть, но почему-то сдержался и, ожесточенно скребя войлок рыжей шевелюры, больше похожей на спутанную массу медной проволоки, придвинулся к столу, благо кухня была габаритами чуть больше кабины грузового лифта.

Он некоторое время, пытливо нахмурившись, машинально ковыряя грязным пальцем кучку костей куриного остова, исследовал безобразие разгромленного застолья; зачем-то заглянул в расписанную ромашками кружку, прочерченную по краю полоской малиновой помады, и поочередно перевернул один над другим мутные граненые стаканы. Кружка, кроме присохших ко дну скукожившихся чаинок, ничего не содержала; стаканы были отвратительно, прямо-таки до неприличия пусты. Около ноги стеклянно звякнуло. Просмотр бутылок на свет тонко зудящей в мушиных точках лампочки ничего позитивного не дал – незначительные капли вяло расползлись по прозрачным стенкам. Петюня попытался, применяя оригинальный метод, выжать из стекла хоть малую толику жидкости, но как не напрягался, жестоко душа прозрачные цилиндры, ничего существенного из горлышка не вышло. Это была плохая новость, потому что вечер еще только начинался, обещая, на фоне стандартной пьянки, кое-какие приятные моменты, которые, без поддержания постоянного «горения», были бы неисполнимы, да и, в конце концов, даже при реализации, менее интересны.

– Эй, чучело, очнись! – Петюня небрежно хлопнул ладонью  по плешивенькой башке, приютившейся на краю столешницы. Башка, не поднимая набрякших век, перекатила небритое лицо по зубьям грязной вилки на другую щеку, тревожно подергала проваленным носом, пытаясь избежать соседства банки из-под шпрот, набитой до верха окурками остро смердящими горелым маслом, и, наконец, принюхавшись, снова замерла, расквасившись в идиотической улыбке, обнажившей редкие осколки коричневых зубов.   

За стенкой послышалась невнятная скороговорка активированного унитаза, открылась дверь и осоловевшая Ирина, оправляя полы халата, вывалилась в кухню. 

– Это зачем тут валяется?! – Петюня неприязненно ткнул пальцем в консервно-человечий натюрморт.

Минуты хмельной дремы, проведенной в туалете, слегка вывели Ирину из действительности; она прищурилась, разглядывая хаотическую сервировку стола, пытаясь понять, в чем суть вопроса и, распознав знакомые черты, укоризненно пробормотала:   

 – Ты че, дурак?! Это ж Витек! Муж мой! А ты Витька не обижай!!! – внезапно вскинувшись, почти крикнула она и, после паузы, мешая пьяное сочувствие с пошловатой иронией, длинно и громко протянула. – Он у меня такой ху-у-у-енький!

Петюня, словно донимаемая мухами лошадь, мотнул головой, пытаясь восстановить последовательность событий, вследствие которых он оказался в обществе «***нького» Витька и его не в меру сострадательной жены. Угнетенная алкоголем память схематично набросала картину сумбурного разговора у магазина на предмет совместного приобретения сорокаградусного «счастья»; бурное обсуждение оптимального количества жратвы, что являлось немаловажным моментом, ибо здесь, несмотря на ограниченный материальный ресурс, необходимо было соблюсти определенную пропорцию, потому как, с одной стороны, известно – «лишний закус убивает градус», однако с другой, давиться едким суррогатом тоже не хотелось; затем следовал угрюмый полусвет несущей мочой коробки дергающегося лифта и, наконец, облезлые чертоги «гостеприимной» квартиры. Промежуточная амнезия особенного значения не имела – данность вечеринки была очевидна, и это было главное.

А Витьку, наверное, снилось детство. Точнее, судя по благостной улыбке, только оно и могло бы ему сниться. Почему бы и нет? Ведь каждый человек когда-то был ребенком, независимо от того, где ему повезло быть зачатым и в дальнейшем произрастать, наливаясь перспективной юной силой: среди благопристойного индивидуального изящества «упакованной» квартиры, или в тесной коммуналке, пронизанной классическим букетом сопутствующих благоуханий, состоящим, без особых вариантов, из плотных ароматов подгоревшей дешевой снеди, струящихся из общей кухни, оттененных острыми миазмами загаженной уборной, обильно сдобренными истерическими воплями бранящихся соседок.

Однако удачная версия начала бытия, естественным путем перетекая через умеренно беспокойное отрочество в терзаемую гормональными страстями юность, в дальнейшем, как правило, продолжается вполне себе счастливой сытой жизнью, изредка тревожимой сентиментальными просмотрами семейного альбома, тогда как у ущербного героя второго варианта оно, не зафиксированное детскими фотографиями, всплывает в снах лишь немногими счастливыми фрагментами: случайной прихотью похода в зоопарк; невероятным вкусом впервые испробованного мороженного, купленного сердобольной мамкой на сдачу после приобретения бутылки «бормотухи», или короткими мгновениями звенящего июля, когда вода и небо сливались в голубом единстве, а снисходительный родитель, в порыве пьяных чувств изволил пару раз, пока еще был в силах держаться на ногах, швырнуть визжащее от страха и восторга тщедушное тельце в сверкающую солнечными брызгами круговерть, кажущейся тогда бескрайней местной речки.

Но это все, конечно, была бессмысленная лирика. На самом деле Витьку уже давно ничего не снилось. Вектор его памяти, тянущийся от дня рождения, размытый потоками дешевой водки, оборвался пару лет назад, и теперь он существовал одним мгновением, перемещаясь по линии жизни словно микроскопическая точка, не оставляя за собой следа, не задаваясь мыслью, что ждет завтра. Черные колышущиеся тени, иногда пронизавшие плотную завесь сиреневого тумана, заполнившего сознание Витька, можно было не принимать в расчет – это были всего лишь призрачные отголоски недавних событий, состоящих, в основном, как петли «ленты Мёбиуса», из двух взаимоперетекающих моментов – дурного опьянения и мутного, словно плохой самогон, похмелья. 

– Н-ну! Что будем пить? С кем будем жить?– задал Петюня два животрепещущих вопроса, определив их в порядке приоритета, тем не менее, сведя в одну общую насущную проблему.

– Может чайку? – заискивающе предложила Ирина, зная достоверно, что ничего более «горячего» в доме не осталось.

Не дожидаясь ответа, она бухнула в покрытую толстым слоем жирного серого налета раковину когда-то бывший снежно-белым, а ныне бурый в пятнах сколов эмалированный чайник и повернула вентиль крана.

– Чай не водка, много не выпьешь! – разочарованно озвучил Петюня общеизвестную истину, задумчиво рассматривая ее спину.

Спина была широкая и плотная, перетянутая глубоко врезавшейся в тело соблазнительной полосой лифчика. Сквозь тонкую ткань засаленного трикотажного халата выпуклый силуэт застежки весьма прозрачно намекал на приятную возможность потрудиться позднее над этим хитроумным механизмом.

Желание попользоваться прелестями хозяйки дома зрело в нем с самого начала застолья. Прелести были, с точки зрения искушенного мужчины, весьма сомнительного качества, включая в себя, смахивающую на мятую морду мопса, отекшую физиономию, пару кокетливых косичек, больше похожих на засаленные тесемки, и, как апофеоз «привлекательности», жесткий левосторонний макияж, выполненный в глубоких фиолетовых тонах. Однако Петюню это нисколько не смущало – градус, как известно, украшает человека, тем паче присутствующую даму – гораздо хуже было наличие в квартире третьего представителя гомо-пьянус, имевшего, как выяснилось, к предмету его порочной страсти непосредственно-имущественное отношение.   

Он воровато оглянулся на недвижного Витька, скользнул вперед, и, приложившись растопыренными пятернями к аппетитным полушариям пониже осадистой, как круп у сытого пони, поясницы, нежно возлег на вожделенную спину.

– А что это у нас, прелестная Ирина!? – игриво пробормотал он, дыша ей в ухо сладковатым перегаром, не подозревая о невольном плагиате, изъятом из когда-то прочитанной и впоследствии успешно забытой рождественской истории.

– Отстань, – игриво отозвалась Ирина, для порядка тыча локтем назад, что, впрочем, не произвело на Петюню никакого впечатления. Тонкие нюансы женского поведения были ему доподлинно известны, и сейчас он интуитивно понимал, что формальное сопротивление, не более чем дань естественному дамскому кокетству. Он скользнул ладонями по крутым бокам, продолжая исследование монументального объекта, чувствуя, как ранее смутное желание переходит в следующую стадию, становясь осязаемым и неудержимым. Ирина дернулась слегка, когда его жаждущие пальцы поползли вверх, однако чувственный посыл животной страсти захватил уже и ее, и она замерла, млея, пока Петюня жадно тискал ее грудь.

– Хотелось бы того, осуществления интимного момента, – витиевато выразился Петюня, ерзая, как по банной лавке, по широкой Ирининой спине, где-то в глубине сознания поражаясь «высокой поэтичности» собственного слога.

Звук его голоса и брызги с бульканьем из наполнившегося чайника вернули Ирину к действительности. Она закрыла кран, поворачиваясь, дернула боком, небрежно стряхивая с себя алчущего Петюню, и, опершись задом о раковину, задумалась, рассматривая предложение одичавшего от страсти гостя на предмет немедленного воплощения. Супружеские обязанности Витек, по причине отсутствия соответствующего потенциала, не выполнял уже давно, поэтому ей частенько, для утоления любовного томления, приходилось пользоваться случайными обстоятельствами.

Однако выбор был невелик, вернее, его не имелось вовсе. Кухня, кроме стола, двух табуреток с выпадающими ножками и пластмассового ящика из-под стеклянной тары с разделочной доской под тощим седалищем согбенного супруга, в своем интерьере ничего подходящего не имела, а активно суетиться в тесной ванной, при ее габаритах, было как-то неудобно. Единственное лежбище в виде продавленного дивана находилось в комнате, и она совсем уже было собралась, в который раз пренебрегая матримониальными заветами, увлечь туда изнывающего от нетерпения поклонника, когда Витек, обеспокоенный суетой, равно как и уходящим хмелем, вдруг начал тревожно шевелиться, подергивая плешивой головенкой, в попытке выбраться из пьяной комы. Он дергался, не в силах разлепить веки, страдальчески кривя физиономию, героически борясь со слабеющими алкогольными путами. В конце концов, трезвеющее сознание победило, он сел прямо, смешно вытаращив на жену изумленные белесые глазенки.

– Наконец-то родилось! – неприязненно оценила Ирина восставшего супруга. – Вот уж не ждали. Мог бы, и повременить с полчасика.

Мимолетная жалость к доходяге мужу мгновенно растворилась в мировом пространстве, придушенная накатившей страстью. Петюня, незаметно для Витька, опять оглаживал шаловливой ручонкой ее мясистые достоинства и она, желая грохнуть одним выстрелом двух жирных уток, одна из которых предполагала освобождение плацдарма для греховного соития, другая же обозначала доставку напитка для заключительного возлияния, значительно провозгласила:

– Не послать ли нам гонца?..

Вопрос, конечно, был чисто риторический. Витек, находясь в состоянии «зомби», был готов перемещаться в любом направлении, в котором буде сориентирован, хотя сам и не имел пока что особенного желания опохмелиться – его тщедушный организм, словно перенасыщенная губка, уже не принимал спиртное. 

– … за бутылкой водовца! – радостно подхватил конструктивное начинание Петюня, высыпая ему на ладонь скудное содержимое своего кармана.

– А-а-а?.. – Витек, хотя и не обрел еще в полном объеме способность соображать, подсознательно понимая несоответствие задания с размером отпущенных для его реализации средств, озадаченно уставился на горку мелочи.

– А если не хватит, возьмешь в бессрочный кредит, – развеивая его сомнения, веско посоветовал Петюня, затем без церемоний сдернул Витька под подмышки с ящика и, развернув, повлек в прихожую, похожий на балетного танцовщика по окончанию акта уносящего за кулисы свою невесомую партнершу. Витек медленно, будто бы шагая, перебирал в воздухе надетыми на босу ногу стоптанными кожаными шлепанцами, крепко зажав в потном кулачке горстку десятикопеечных монеток. Он уже практически был в пути, запрограмированно следуя по давно натоптанному маршруту.

Красноречиво, извещая, что досадная помеха наконец-то устранилась, бухнула входная дверь; загремела, падая, потревоженная рухлядь; коротко мявкнула дремавшая в углу на тряпке облезлая кошка по кличке Скотина, и сияющий Петюня обозначился в темном проеме. Ирина уже сидела на диване под желтоватым светом бра, нежно поглаживая серую наволочку бесформенной подушки.

– Ну, наконец-то! – выдохнула она, театральным жестом простирая к нему руки. От ее резкого движения подол халата разошелся, обнажая массивные ляжки, покрытые спектральными пятнами застарелых синяков.

Петюня замешкался на мгновение и, наконец, двинулся к дивану, широко вышагивая в стороны полусогнутыми ногами, обозначив вытаращенными глазами и разъехавшимся ртом дурацкую улыбку, жаждуще поводя раскрытыми вперед ладонями, всем своим гаерским видом изображая непреодолимую страсть…

                *  *  *

– Тачка-то, того, древнее дерьма динозавров будет! – Леха небрежно пнул колесо бежевой «восьмерки». Машина покачнулась, чуть скрипнув сухим амортизатором. Из-под изъязвленной ржавчиной арки крыла посыпалась мелкая рыжая труха. Блик от подъездного фонаря дрогнул на исцарапанном покрытии капота. 

– Чего б ты понимал! – немедленно оскорбился Серега. – Да и вообще, нет, чтобы порадоваться. Тоже мне, друг называется.

Водительские права, худо-бедно научившись крутить баранку, Серега получил еще до ухода в армию, но о приобретении собственного авто, в силу отсутствия достаточных материальных средств, тогда не могло быть и речи. Тем не менее, каждый вечер, перед тем, как провалиться в благословенный сон, одним махом на восемь часов остригающий, кажущийся бесконечно долгим, год солдатских незадач, он грезил о четырехколесном чуде. И в самих сновидениях ночная широкая дорога, ревущий мотор и визжащие девчонки, непременно десятки восторженных девчонок, частенько крутились в стремительном круговороте его мечтательного подсознания. Он тогда громко вскрикивал, сучил ногами, топча воображаемые педали, и немилосердно торкал локтем спящего на соседней койке сослуживца, представляя, как поворотом виртуального руля вытаскивает скоростной болид из неуправляемого заноса.      

Освободившись от конституционного долга, несмотря на крики матери, что надо идти учиться, Серега устроился работать грузчиком в супермаркете, начал скрупулезно копить трудовые рубли и, наконец, сегодня, аккурат накануне своего двадцатилетия, его заветная мечта приобрела очертания, пусть изрядно потасканной, однако крепко тюнингованной, непохожей на своих конвейерных собратьев, бежевой «восьмерки». Плевать, что пластиковый обвес местами полопался и кое-где держится единственно на проволочных скобках – это была его частная собственность, своим, пусть не совсем свежим салоном, определяющая личное, только ему принадлежащее пространство, к тому же еще и имеющее «волшебную» способность свободно перемещаться по городу с им же самим регламентированной скоростью.   

Серега обиженно замолчал, остро переживая недопонимание товарищем торжества события. Он смахнул с крыши машины пронзительно пахнувшие прелью пожухлые сентябрьские листья, достал из багажника старую футболку и прошелся ею по боковому окну. Мягкая ткань с легким скрипом вбирала в себя осевшую дождевую влагу. 

– Да ладно, что ты сразу дыбишься. Это я так, для порядка, чтобы не перехвалить, а то не попрет, – осознавая свою нечуткость, пробормотал Леха. – А это что за страшная дудка? – он ткнул пальцем под задний бампер, пытаясь заинтересованностью сгладить остроту момента.

– Прямоток, – немедленно оттаивая, объяснил Серега. Он мгновение помедлил, собираясь протереть покрытые мутной пленкой фары, но вопрос товарища вернул его к багажнику. Ему нравилось, как звучало это слово. Слышалось в нем что-то скоростное, урчащее, отдаленно-родственное в терминологии с реактивной авиацией. Он легко толкнул ногой диаметром схожую с водосточной закопченную трубу. – Обычный глушак тупит и мощность жрет, а здесь выхлоп напрямую вылетает, так что лошадок десять, как минимум, считай, что пристегнул.

Он забрался в машину, любовно погладил объемный бублик спортивного руля и повернул ключ зажигания. Резко, словно протестуя, завизжал стартер; двигатель чихнул несколько раз, стараясь истрепанной диафрагмой бензонасоса продавить забитые жиклеры карбюратора, дал пару выстрелов и, наконец, заработал ровно, утробно рокоча, изредка короткими провалами намекая новому хозяину, что неплохо было бы сменить свечи и подрегулировать сбитое зажигание.

– Чувствуешь, звучок? – Серега с каким-то сладострастным удовольствием поиграл педалью газа. – Это тебе не серийный вариант.

Он полностью утопил акселератор, и двигатель густо заревел, акустический шрапнелью разнося в клочья благостную тишь осеннего вечера.

– Эй, вы, дебилоиды! – донеслось из-за еще по-летнему густой тополиной листвы, скрывающей окна дома. – Валите отсюда со своей перделкой, а то пущу сейчас торпеду и будет в вашем корыте дырка!

В подтверждение того, что угроза представляет собой не пустое словоблудие, наполненная водой пластиковая бутыль, продравшись сквозь затрещавшие ветки, глухо шваркнулась об асфальт в двух метрах от машины.

– Это только пристрелочный! – с опасным энтузиазмом завопил все тот же голос. – Следующий пойдет на поражение!

Друзья не стали обострять ситуацию, вступая в перепалку с растревоженным соседом, тем более что и сами прекрасно понимали всю справедливость озвученных претензий.

– Ну, что, пройдемся по району!? – скорее утвердительно, нежели испрашивая согласия, предложил Серега, остановив «восьмерку» на повороте выезда из двора на уличную трассу. 

– Давай к метро, – Леха опустил боковое стекло и демонстративно, по самое плечо, высунув наружу руку с зажженной сигаретой, воздел ее к влажному осеннему небу. – Там кто-то из наших должен сейчас тереться, есть возможность впечатлить народ, ну, и, само собой, проставиться.

– К метро, так к метро, – напряженно пробормотал Серега, вывернув шею, высматривая просвет между мчащимися мимо машинами.

Станция метро находилась слева, разворот был далеко, да и там нужно было стоять на светофоре, дожидаясь пока пройдет встречный поток. А на кой черт пилить более километра, если можно одним решительным рывком преодолеть несколько метров дорожного полотна и спокойно покатить туда, куда потребно. Зря, что ли спортивная баранка так плотно и удобно держится в руках, давая уверенность в себе, подпитанное ощущением пространственной свободы. Нужно только выбрать подходящий момент.

Автомобильный поток, осуществляющий традиционный пятничный исход, уже изрядно поредел, но машины все-таки шли по проспекту с достаточно высокой скоростью, так что с ходу пересечь его не представлялось возможным.

Необходимого просвета все не появлялось, и Серега, подергав сцеплением «восьмерку», совсем уже было собрался тащиться к развороту, когда пара машин, еще издалека включив сигналы поворота, начала жаться к обочине, желая, видимо, припарковаться. Серега не стал медлить и с воплем: «Понеслась!!!», – вбил в пол педаль газа.

Изношенный двигатель, взрыкнув, выбросил машину на середину полосы, но затем, захлебнувшись, сбросил обороты и медленно потянул, норовя заглохнуть, не успевая переварить впрыснутый бензин. Серега заворожено смотрел на приближающийся слева сонм тревожно мигающих дальним светом фар. Было предельно ясно, что через пару мгновений его карьера автомобилиста, как, впрочем, и жизнь, может закончиться толком не начавшись, однако никакого страха он почему-то не испытывал. По какому-то наитию он бросил педаль и снова, отпуская сцепление, теперь уже плавно, придавил ее. Освобожденный от излишней порции горючего движок облегченно взревел, выбивая сизый выхлоп из трубы; шины, провернувшись с мерзким скребущим звуком, мешавшимся с набегающим воем клаксонов, рванули влажный асфальт, вынося «восьмерку» через двойную линию разметки на противоположную полосу дороги.

– Ну, не хрена себе, коррида! – Леха, изображая глазами изумленного омара, несогласного с перспективой искупаться в кипятке, с трудом согнул, казалось намертво вросшие в пол ноги. Он подергал носом, справляясь со щекочущим ноздри нервным чихом, и сунул в рот обратным концом раскуренную сигарету. Тлеющий табак коротко шикнул на языке. Леха, словно ужаленный осой, немедленно завопил, вышвыривая ее в открытое окно.

«Восьмерка» стояла у бордюра на противоположной стороне проспекта; навстречу, как и мгновения назад, с безостановочным шоркающим звуком текла автомобильная река. 

– Что, обделался?! – ухмыльнулся Серега. – Не боись, еще поживем, похрюкаем! 

Ему было совсем не страшно, даже наоборот, как-то бесшабашно весело, словно в последний момент миновавшая опасность лишний раз доказала его личную неприкосновенность, только дрожала, слегка подгазовывая, правая нога, да чуть покалывали предплечья рук, вцепившихся в кожаную оплетку руля. Серега разжал стиснутые пальцы. Нераспечатанная пачка дорогих сигарет «Собрание», специально купленных для создания крутого антуража, валялась у рычага переключения передач. Словно совершая некий ритуал, он медленно надорвал целлофановую обертку, вместе с бумажным лепестком выбросил ее в окно и, полувыбив щелчком снизу пару сигарет, протянул пачку другу.

– Не переживай, – Серега вытянул губами вторую сигарету и чиркнул зажигалкой. – Вот тебе вкусная отрава, порадуй организм, а пивка я чуть позже обеспечу.

Глубоко затянувшись, он глянул в зеркало заднего вида, пропустил, свистнувший мимо черный «Форд» и, не включая «поворотников» – чего их включать, если дорога пуста, как несуществующий бумажник у бомжа – теперь уже со знанием дела, плавно и быстро придавил акселератор, согласованно работая сцеплением, с восторгом автонеофита слушая мажорный рев «понтового» глушителя, в дуэте с дискантом полирующих асфальт изношенных покрышек.

                *  *  *

«Жизнь дала трещину, жизнь дала трещину, жизнь дала…», долбила навязчивая, раздражающая своей тупой банальностью, мысль. Юрий Иванович перебрал, цепляясь за педали, затекшими ногами; поерзал на сидении, разминая поясницу и снова замер, обреченно глядя через лобовое стекло на торчащий впереди в тридцати метрах плоский навес остановки троллейбуса. Из-под ларька с расхожими напитками выскочила крыса. Рыжая девчонка, смешно подбрасывая ноги, истерически визжа, спрыгнула с тротуара. Крыса, не замечая произведенного эффекта, по-хозяйски, рыская в стороны, похожая на серую шерстяную рукавицу, короткими скачками пробежалась по пустой остановке и снова юркнула в свое убежище.

Юрий Иванович коротко хмыкнул. 

Работы не было. Ее не было вчера и, скорее всего, не будет и завтра. Пресловутый кризис, пройдясь финансовой метлой по всем слоям населения страны, с усердной тщательностью вымел из их бумажников и кошельков немногие излишки, за счет добровольного пожертвования которых Юрий Иванович поддерживал бренное существование своей семьи. Конечно, желающие воспользоваться его услугами все же находились, в гигантском мегаполисе таковых не могло не быть совсем, однако их число в последнее время изрядно сократилось. Юрий Иванович, в отличие от аэропортовских и вокзальных, предпочитающих значительные ходки, а также городских «бомбил», цепляющих клиента от бордюра,  работал по принципу короткого «плеча», вращаясь от метро по улицам района в замкнутом маршруте; длинные «перелеты» случались крайне редко, поэтому от количества местных ездок напрямую зависел его заработок.

По «встречке» из центра потоком шли машины. Он с завистью вздохнул, представляя свою собственную дачу, которую, опять же, по причине необходимости зарабатывать деньги, посещал не так часто, как хотелось бы. Белые линии разметки на фоне темно-серой, почти черной от недавнего дождя дорожной полосы лежали перед ним незначительно-тонкими штрихами. «Чисто моя жизнь, – мелькнула порочная в своем пессимистическом окрасе мысль. – И почему же, хотя бы, не как «зебра» перехода?».

Средств, заработанных на ниве частного извоза, едва хватало для удовлетворения первостепенных нужд, коими являлись: само собой, вечная забота об утробе «ненасытного» холодильника, и, разумеется, обслуживание «кормильца», то бишь, потрепанного суровой пятнадцатилетней жизнью «Опелька», который с каждым годом, в силу интенсивной эксплуатации, требовал все больших вложений. К тому же, было нужно еще оплачивать учебу сына в институте, занятия дочери-подростка в танцкружке, ее курсы английского языка, и делать множество иных, за месяц неизменно собирающихся в большую финансовую кипу, мелких трат.

Жена, естественно, тоже вносила свой посильный вклад в семейный бюджет, трудясь по дому и в районной школе учительницей младших классов, терпеливо перенося все тяготы и лишения современной жизни, однако, в последнее время, стал замечать Юрий Иванович в ее глазах тусклый огонек усталости и раздражения, что было для него крайне болезненно, потому что жену он, несмотря на прожитые совместно годы, любить не перестал, как в переносном, так и в прямом смысле этого, весьма значительного слова. Единственное, что неизменно радовало его, были дети. Но это было иное, идущее параллельно, лишь частично скрашивающее тупое времяпровождение чувство. Хотя, собственно, ради их будущего и приходилось ему терпеливо торчать в жару и холод у станции метро, словно рыболову на берегу убогой речки, компенсируя не частый клев количеством потраченного времени жизни, которое, как прямо-таки физически ощущал Юрий Иванович, утекало также стремительно, что и заработанные рубли. И это ощущение невосполнимой потери, столь бездарно уходящих лет, терзало его неизмеримо больше, нежели просто недостаток материальных средств. Однако альтернативы не было: достойную карьеру, в силу исторических причин, построить не удалось, а деньги были нужны еще вчера.   

«Но где-то же осел этот шуршащий вал презренной целлюлозы? – в который уж раз за всю свою сорокадевятилетнюю жизнь обидно озадачился Юрий Иванович. – Ежели у кого-то убыло, то всенепременно кто-то должен поиметь. Закон сохранения массы вещества неизменно распространяется и на эквивалент труда. Не растворились же госзнаковские бумажки бесследно в мировом пространстве». Будучи бывшим специалистом по оборудованию ткацких фабрик, но отнюдь не в вопросах глобальной экономики, вернее познавая ее исключительно на самом низшем уровне, то есть через посещение гастронома, он интуитивно понимал заведомую искусственность периодически поднимаемой в стране цунами кризисов, но, как и всякий обыватель, мог только бурно злобствовать, награждая нелицеприятными эпитетами, как отечественных, так и зарубежных персонажей журнала «Форбс», тех, кто однозначно находился вне пределов досягаемости этих самых разрушительных волн.

Загрустивший Юрий Иванович скосил глаза налево. Рубиновая звездочка сигнала светофора на недалеком перекрестке, сверкавшая в боковом зеркале, сменилась изумрудной и, спустя несколько секунд, малая свора идущих в центр машин, шипя шинами по мокрому асфальту, пронеслась мимо него, подняв мельчайшую взвесь, осевшую на стеклах мутной пленкой. Подкатил, жалобно скуля электромоторами, и умчался, жадно всосав в себя пугливую девчонку и парочку малоимущих пассажиров, светящийся аквариум троллейбуса.

«… девятнадцать, двадцать», примитивно развлекаясь, досчитал период Юрий Иванович, когда сигнал, моргнув янтарным, снова переключился на запрещающий. Он чуть отодвинул спинку, устраиваясь поудобнее, понимая, что теперь придется ждать, по крайней мере, минут восемь до прихода очередного поезда метро, а значит и выхода потенциального клиента, и застучал пальцем по кнопке магнитолы, бегло перемещаясь по станциям FM-диапазона.

Современные «напевы», тем более «шансон», Юрий Иванович категорически не выносил, а шлягеры прошлых лет, напоминающие далекую молодость, были уже сотни раз прослушаны и сентиментально, порой с горючей ностальгической слезой, переварены в соответствии с ассоциативными воспоминаниями. Дебаты же на тему «Кто виноват и что делать?» во всевозможных интерпретациях, с некоторых пор, тоже стали малоинтересны.

Юрий Иванович ранее, простодушно попадаясь на удочку «популярности» именитых оппонентов, остановившись на зацепившем его любопытной тематикой канале, неоднократно принимал одностороннее участие в жарких спорах, и сильно переживал, удивляясь, когда слышал из вещих уст очевидные глупости, и даже, в сердцах, приложившись кулаком по безответному рулю, пытался дозвониться по «мобильнику» в студию, дабы донести до аудитории радиостанции и участников передачи свое оригинальное мнение по обсуждаемому вопросу, но так ни разу и не преуспел. Однажды осознав, что если в споре двух вроде бы неглупых экспертов, бьющихся насмерть за диаметрально противоположные концепции, оперирующих при этом весьма убедительными аргументами, подкрепленными как документально, так и философически, и делающих, казалось бы, вполне обоснованные логические выводы, истина почему-то так и не рождается, оставляя каждого при своем, то, может быть, ее в окружающем пространстве, в общем-то, и вовсе не имеется.

«Оттого что жизнь борьба, у меня есть два горба, – несколько переиначив и поменяв, по его соображению, на единственно верную взаимосвязь процесса и результата, пробормотал Юрий Иванович кинематографическую философскую выкладку, впервые вынесенную в народ в небезызвестном фильме «Гараж». – А со злом, положим, надо бороться, –  непоследовательно заключил он вслед, подводя итог своим сумбурным рассуждениям, выключил магнитолу и откинулся на спинку, рассеяно уставясь наискосок на противоположную сторону проспекта».

Сияние дорожных фонарей неожиданно притухло, мигнуло, затем они отключились совсем, чтобы через мгновение снова загореться в полнакала, едва справляясь с нависшей осенней темнотой. Рассеянное гало, повисшее во влажном воздухе вокруг рекламных щитов, нимало не способствовало освещению проспекта, темным коридором уходящего в глубину района. Угловатая фигурка, вынырнув из мрачной черноты придорожного двора, миновала три синих будки мобильных туалетов, на краткий миг обзаведясь контрастной тенью, пересекла полосу света, широким фартуком стелившейся из витрины цветочного фургона и, не останавливаясь, словно гонимый ветром рваный полиэтиленовый пакет, выскочила на дорогу.   

За время своей работы у метро Юрий Иванович уже много раз видел этого тщедушного мужичонку, периодически мотающегося через дорогу дергающейся походкой марионетки: порожняком на его сторону и обратно с неизменно зажатыми в кулаках прозрачными «убойными гранатами». Он даже как-то привык к знакомым очертаниям, во всякое время года облаченным в одну и ту же серую футболку, не по размеру широкие, лохматящиеся неровной бахромой, обрезанные по колено грязные джинсы и домашние шлепанцы, считая «пьяного курьера» чем-то вроде местной достопримечательности.

Мужичонка, тем временем, благополучно проскользнув между машинами, едва катящимися на красный светофорный свет, недвижно торчал на «разделительной», покачиваясь слабой былинкой на ветру, словно собираясь с духом перед стаканом спирта, хотя дорога перед ним лежала, в общем-то, пуста. Он беспокойно перебрал на месте ногами, набирая обороты, и неожиданно сунулся вперед, будто падая, шагнув на полосу под клонящееся тело. Немедленно заблажило набегающее крещендо сигнала. Черный «Форд», пройдя перекресток на только что открывшийся зеленый, нервно заскоблил асфальт заблокированными колесами. Едва коснувшись его бортом, он проскочил мимо мужичонки, который, крутанувшись вокруг себя, остался стоять, как ни в чем не бывало, лишь взмахнув руками, изобразил что-то вроде неприличного жеста автомобилистов.

– Идиот! – хмыкнул Юрий Иванович. – Ведь добегается.

Он уже, считая инцидент исчерпанным, в очередной раз собрался просканировать разверстую глотку выхода из метро, однако нервная машина, секунду постояв, словно водитель принимал какое-то решение, вдруг, ускоряясь, понеслась обратно. «Что-то будет!», индифферентно констатировал Юрий Иванович. Ему, в общем-то, было все равно. Подобные картины с участием бестолковых пешеходов приходилось наблюдать уже не раз, хотя, до сих пор, никто боками не толкался, назад со свистом не сдавал, и, соответственно, дальше вербального обмена идиоматическими оплеухами, сопровождающими технику художественного жеста, дело не заходило.

Резко оборвался протяжный вой задней передачи и сразу обозначились глухие бухающие ритмы, распирающие черный кузов, тормознувший в трех метрах от пьянчужки. «Как они там существуют? Это ж надо быть с чугунными мозгами и иметь, как минимум, жестяные перепонки», мимоходом успел подумать Юрий Иванович. Тщедушный мужичонка, склонив на сторону плешивую головенку, стоял посредине полосы, с наивным любопытством щенка присматриваясь к бритому наголо парню, вывернувшемуся из-за борта своей машины. Тот не стал тратить время на выяснение, кто здесь из них двоих рогатый с бородой: стремительно и плавно проскользнув вперед, он с ходу, красиво выхлестнув ногу, жестко ударил ей пьянчужку в голову. Юрию Ивановичу показалось, что он услышал резкий щелчок, хотя через вибрирующее от инфразвука стекло, это было, конечно, невозможно. Сложившись, словно из тела разом выдернули все кости, мужичонка мягко осыпался на асфальт, а парень, четко повернувшись, как если бы завершал показательное выступление по «ката» (комплекс регламентированных движений в каратэ), исчез в салоне «Форда» так же проворно, как и появился из него всего каких-то пять секунд назад.

Юрий Иванович только и успел, что тихо охнуть. Происходящее на середине проспекта в тусклом свете едва горящих фонарей выглядело инородным действом, вырванном из дешевого кинобоевика, насильственно втиснутом в привычную картину местного дорожного пейзажа. Конечно, можно было посчитать, цинично анализируя стычку, что, в общем-то, столь беззаботно попирающий дорожные правила одиозный персонаж, понес заслуженное наказание, хотя, возможно, и в несколько преувеличенных размерах. Он проводил взглядом габаритные огни неспешно уходящего «Форда», мимоходом отметив в зеркале мгновенный перескок с желтого на красный сигнал светофора, и снова уставился на ворох серого тряпья, едва заметного на фоне темного асфальта.   

«Ну, и что дальше? – досадливо озадачился Юрий Иванович. – Идти тащить это убожество?». Он зябко передернул плечами, чувствуя, как тревожащий разум естественный порыв вступает в мучительное противоречие с элементарным житейским принципом «моя хата с краю»; осязаемо представил обвисшее в руках грязное тело, от которого обязательно должно нести застарелой мочой и свежим перегаром, затем сморщился и тряхнул головой, отметая ненужные терзанья, невольно снова задержавшись взглядом на красной искре светофора, которая, словно на что-то намекая, настороженно сверкала в мутной амальгаме зеркала.

Он еще какое-то время бесцельно муссировал текущие обстоятельства, представляющие собой нехитрую комбинацию, состоящую из убегающих секунд запретного периода, едва горящих фонарей и валяющегося на крайней левой полосе бессознательного тела.

– Черт! – саданувшее вдруг осознание момента заставило его дернуть ручку двери и выскочить наружу.

Юрий Иванович уже успел сделать несколько шагов, когда не столь услышал, как почувствовал всем телом стремительно нарастающие вибрации, порожденные низким рычанием облегченного глушителя. Ему частенько приходилось слышать этот бьющий по нервам, появляющийся ниоткуда звук, и каждый раз, судорожно вздрогнув, он посылал проклятия вслед уносившемуся вдаль дурному реву очередной отечественной «автопеределки».

«Ну, развлекаются детки, – думал тогда Юрий Иванович, понемногу приходя в себя, стараясь все же объективно относиться к современной небогатой молодежи. – Да и ладно, нужно же им как-то друг перед другом рисоваться, хорошо бы хоть водку не пьянствовали и «дури» не курили».

Он быстро полуобернулся, поднимая руки, желая упредить, остановить, но сорвавшаяся со светофора машина, подслеповато тлея угольками замызганных фар, несясь по средней полосе, и, очевидно, приняв его жестикуляцию за неадекватную попытку поймать такси, не сбавляя скорости, резко ушла левее. Два мягких удара бухнули один за другим, когда колеса преодолели едва видимый барьер. Тело, выбитое из-под задней подвески, расслабленно взмахнув безвольными конечностями, словно пытаясь взлететь, подпрыгнуло и снова упало на асфальт, разбросав неестественно вывернутые ноги и руки, похожее очертаниями на старый тряпичный манекен.

– Ё… твою мать! – не в силах сдержаться, всплеснув руками, Юрий Иванович ударил себя кулаками по бедрам.

Он давно уже волевым усилием, порядочно при этом изведя себя, изгнал из речи ненормативные выражения, тем более упоминающее в таком контексте «святое» слово, но сейчас все поставленные мыслеблоки были моментально сметены, освободив крайние эмоции, выразившиеся в коротком мате.

Первый раз в жизни, за все время двадцатилетнего водительского опыта, ему случилось лично приобщиться к автодорожному насилию. Он, конечно, не раз видел, проезжая мимо, бликующие красно-синими сполохами черные безликие мешки лежащие на асфальте; конечно же, сильно переживал, вплоть до влаги на глазах, вдруг ослепительно представив, проецируя последствия инцидента, ватную беспомощность человека, неожиданно услышавшего, что случилось непоправимое и нужно ехать в морг на опознание отца, сына, или дочери, но все это быстро уходило, сметенное в глубины памяти дорожной суетой, и он катил дальше, один из всех, кто на «большой» дороге, привычно работая баранкой и толкая педали.

– … две секунды! … только две секунды! … две сраные секунды! – в какой-то прострации, как заведенный, снова и снова повторял он теперь, беспомощно качая головой, глядя на распластанное тело.

Моргнула и, разогреваясь, засветила, переходя от мрачно-синеватого к слепящему, цепочка дорожных фонарей, бесстрастно проявив четкий след протектора на желтоватой коже лысины пьянчужки. Он лежал ничком, будто отвернувшись, и его лица не было видно. Тонкая, блестящая струйка крови, словно пугливая змея, выглянула из-под странно вывернутой головы, чуть помедлила, заметно набухая, и поползла дальше, неторопливо пробираясь сквозь звездчатую россыпь десятикопеечных монет. Светофор уже заморгал зеленым оком, упреждая о закрытии проезда. Встречные набегающие машины, шипя шинами, тормозили у стоп-линии. Юрия Ивановича будто пригвоздило к месту: теперь он сам стал частью последнего акта трагической дорожной постановки и лица водителей и пассажиров – большинство с сочувствием, но кое-кто и с болезненным жадным любопытством, глазели из партера левой полосы на двадцатисекундную трехролевую мизансцену в надежде, что им самим никогда не доведется играть в подобной пьесе.

Он стоял посреди дороги, еще окончательно не осознав своей причастности к случившемуся, в трясущемся сомнении: поспешно ли вернуться, трусливо забившись в уютное нутро своего «кормильца», потому что теперь-то уж какая разница, или идти и что-то делать с тем, что еще мгновения назад было живым человеком, вдруг разом, так ничего и не поняв, превратившееся в изжеванную колесами пустую оболочку.

Бежевая «восьмерка», развернувшись боком, тихонько урчала в десятке метров впереди. Выпадающая из привычного контекста дорожной динамики неуклюжая перекошенность стоящего автомобиля своей настороженной обособленностью создавала тревожное чувство неопределенности дальнейшего поступка. Казалось, что вот-вот, сию секунду, она вдруг реактивно зарычит, чтобы с визгом буксующих покрышек поспешно скрыться в пустой перспективе ярко освещенного проспекта. Но широкая дверка, наконец, обозначилась медленно растущей щелью, и Юрий Иванович побрел вперед, навстречу белому пятну лица молодого человека, который с усилием, словно преодолевая сопротивление некой нравственной оттяжки, представляющей всю его недолгую, относительно благополучную жизнь, выбирался из темного салона.

                *  *  *

– Ну, и где этот твой ***нький? – с оживленным беспокойством вопросил Петюня. – Его только за смертью посылать.

Свербящее в его чреслах неудержимое желание, было, наконец, успешно удовлетворено и теперь, для полного счастья, требовалось не так уж и много – добавить крепкого и поговорить. Он уже совсем забыл, что ссудил гонца средствами однозначно недостаточными для приобретения хотя бы даже бутылки пива. К тому же, ненавязчиво терзаясь позывами извращенной совести, Петюня испытывал к обманутому мужу – постфактум, естественно – чувство сентиментальной снисходительности и желал бы, глухо брякнув гранеными стаканами, побеседовать с убогим Витьком по-мужски «за жизнь», и даже, двусмысленно хихикнув, позавидовать, доходчиво объяснив, каким сокровищем, в лице «прелестницы» жены, тот обладает. Однако прошло уже более получаса, а звонка в дверь, возвещавшего о прибытии «пьяного конвоя», все не раздавалось.

– Да чтоб он провалился! – беспечно ответила Ирина, комкая оскверненное прелюбодеянием постельное белье и засовывая его обратно в ящик облезлого комода. Устранив видимые признаки адюльтера, она качнула задом продавленный диван, прижимаясь к новоиспеченному дружку, желая получить, как водится, «послеобеденную» ласку. 

Петюня, однако, уже изрядно поостыл к экспресс-любовнице.  Проявляя худшие черты мужского эгоизма, он небрежно отпихнул обтянутое лоснящимся трикотажем остро пахнущее потом плотное плечо.

– Да ладно, чего лизаться, – развязно заявил он поднимаясь, и с откровенной угрозой в голосе, добавил: – Ты бы лучше сбегала за своим, а то, ежели выжрать не найдется, я, пожалуй, пойду, потому как делать тут у вас больше нечего.

Пренебрежительные нотки в голосе Петюни сначала несколько озадачили Ирину, и она, мрачно насупившись, долго смотрела на него снизу, постепенно осознавая утилитарную подоплеку недавних Петюниных признаний. Несмотря на хмельную расслабленность и чисто женскую естественную благодарность к проявившему себя достойным образом случайному самцу, очевидное озвученное хамство заставило ее восстать навстречу гаденькой Петюниной улыбке.         

– Мерзавец! – раздумчиво сказала она, наседая на Петюню могучим передком. – А ну, лети отсюдова, моль рыжая, облезлая, а то сейчас шерсть твою повыдергаю и на валенки пущу!

Петюня понял, что развлекательный ресурс нынешнего вечера истощился практически до нуля, да и грех бы было жаловаться: все-таки, кроме разве что «на посошок», он ухитрился поиметь все «деликатесы», что только водились в этом доме, и сейчас самым разумным, дабы не подпортить накопленное послевкусие, следовало спешно «делать ноги».

Потревоженную Скотину вышибло из темной прихожей. Дрожа изогнутым хребтом, она, ощетинившись, коротко шикнула навстречу звуку захлопнувшейся двери, затем скользнула мимо голых ног хозяйки и, мягко прыгнув, взлетела на диван. «Кис-кис-кис», машинально сказала Ирина, ласково потрепав по облезлому кошачьему загривку. Испуганная Скотина рефлекторно дернулась, но затем, сладострастно выгибаясь, завибрировала всем телом, издавая мягкое проникновенное урчание.

«Вот ведь, какая сука!», по инерции пробормотала Ирина, ступая на покрытый сопревшим мусором цементный пол балкона. Все-таки рыжий гаер Петюня, несмотря на бурный постельный экзерсис, был преходящим эпизодом, оставившим в ее памяти размытый силуэт, который, по уходу с глаз, с каждым мгновением становился все эфемернее, предполагая через короткое время исчезнуть вовсе; ущербный же мужичонка Витек, будучи хозяйственно бесполезным, словно стертый веник, как-никак представлял собой неотъемлемую часть совместно прожитых лет, включающую великое многообразие разнополярных ситуаций, связавших их незамысловатое бытие в единый крепкий узел. Своей наивной беззащитностью Витек был похож на малого ребенка, и Ирина, не удосужившаяся вовремя использовать его, для того чтобы завести собственных детей, компенсировала вспышки материнского инстинкта трогательной заботой о нем же, особенно обострявшейся после подобных нынешней блудливых вечеринок. 

Она шумно вдохнула воздух, осенним влажным холодком отфильтрованный от острого замеса городского смога, витавшего над далеким асфальтом. Внизу, на середине проспекта, в дискотечных красно-синих вспышках спецсигналов, творилась какая-то суета, но для нее в этом не было ничего необычного – машины бились на оживленном перекрестке чуть ли не каждый день. Ирина, коля локти острой шелухой облупившейся краски металлических перил, некоторое время с тревожным интересом вглядывалась в ночную панораму, напрасно пытаясь обнаружить среди редких зевак, праздно торчащих по краям дороги, тщедушную фигурку мужа.

«Где ж тебя, сволочь, носит?! – беспокойно подумала она, скользнув взглядом по укрытой черным покрывалом массе, лежащей на мокром асфальте между «Газелью» «скорой помощи» и машиной ДПС. – Неужто опять к кому-то привязался? Как бы не обидели!». Она потерла ладонью под левой грудью, массируя невесть с чего вдруг защемившее сердце, и ушла в комнату, нырнув в убогий интерьер, пропитанный привычным липким смрадом завершившегося дешевого застолья.


                *  *  *

 Артур чувствовал себя просто великолепно. Уязвленное чувство самолюбия съежилось, плотно концентрируясь, словно вселенский «черный карлик», в незначительный комочек, и опустилось куда-то в глубину сознания, не исчезнув вовсе, потому как, куда же нынче без крепких мужских амбиций, но, во всяком случае, временно нейтрализованное ощущением реализованной агрессии, потеряв адресную установку, перестало назойливо зудеть, призывая к немедленному устранению пусть мелкой, но все же осязаемой занозы унижения. Он даже благодушно решил оставить в дальнейшем без сурового возмездия борзоватого противника, столь недальновидно рискнувшего нарушить бойцовскую субординацию, снисходительно определив свой нынешний прокол собственной нерасторопностью. К тому же, мощно добавляя позитива, предмет его непосредственного интереса уже находился рядом, сладко тревожа с соседнего сидения тонкой эманацией хорошего французского парфюма и худощавой стройностью голых девичьих коленок.

До последнего момента, несмотря на предварительную договоренность, Артура мучили сомнения – придет ли Лика на свидание, и только увидев у выхода из метро ее стройную фигурку, он как-то разом успокоился, одновременно почувствовав, удивляясь при этом самому себе, как глухо бухнуло сердце и незнакомое прежде волнующее чувство стеснило грудь. 

«Может быть, вот оно, настоящее, именно то, что так долго искал?! – Артур едва сдерживал рвущуюся с губ довольную улыбку. В любовь с первого взгляда он, до сих пор, не верил, считая ее литературным вымыслом, или, по крайней мере, производной от сексуальных претензий взрослеющих подростков, для которых, в общем-то, неважно, как выглядит объект их пубертатных вожделений. – А детишки у нас могли бы получиться очень даже ничего! – проскочила неожиданная мысль, удивляя столь глубокой экстраполяцией еще толком и не начавшегося романа».         

– Какая прелесть! – Лика окунула лицо в бархатистый беспорядок розовых бутонов. – Мне еще никто таких букетов не дарил.

– Пустяки! – Артур небрежно хмыкнул. – Перспективный менеджер среднего звена может себе позволить и не такое. Было бы ради чего.

Лика смущенно промолчала, лишь, не поднимая головы, ласкаясь щекой о влажный бархат бордовых лепестков, искоса бросила лукавый взгляд, как бы говоря, что «ради чего», конечно же, имеет место быть и, мало того, это самое «чего» решительно готово к развитию бурных отношений.

Тонировка стекол приглушала навязчивое сияние уличной рекламы, изолируя салон машины от внешнего мира, создавая ощущение уединенности, почти интимной обстановки. СД-ченджер, отзываясь на пожелание хозяина, слегка помедлил, перебирая репертуар и, наконец, запустился, выдавая в динамики комбинацию вибраций, волшебным образом сплетающихся в плотную узорчатую ткань легкой инструментальной мелодии.

Артур небрежно крутил баранку, безотчетно привычно играя в дорожные «шашки» с такими же, как и он, любителями клубных развлечений, шныряющими по ночным улицам центра города в поисках заведения, где можно было бы осесть и до утра повеселиться. Невнятное смятение, предшествовавшее свиданию, сменилось оживленным возбуждением. Слова лились свободно, сами по себе, и он увлеченно болтал «ни о чем», как и любой другой на его месте, стараясь выглядеть уверенным, остроумным и абсолютно беззаботным. Прежние интрижки, накопленные за последние годы его двадцативосьмилетней жизни, канули в прошлое, исчезнув из памяти, как будто их и не было вовсе, освободив в душе широкое пространство для, как ему сейчас казалось, чего-то большого и чрезвычайно важного.

– Прелестная вещица! Это что? – прерывая его речитатив, Лика кивнула на панель. Фигурка каратиста, тускло посверкивая разноцветными бликами неоновых огней, падавших сквозь ветровое стекло, тянулась ногой вперед и вверх в уверенном ударе.   

Фигурку Артур делал на заказ из серебра, угробив на нее половину семейного столового набора, используя, в качестве модели, собственный снимок одного из наиболее острых моментов какого-то ответственного боя. Статуэтка получилась весьма удачной, реалистично передавая стремительную динамику решительной атаки, и потому он весьма ею дорожил, суеверно считая талисманом, неразрывно связанным энергетическими узами с его собственным жизненным потенциалом.      

– Это?.. – Артур помедлил, короткой паузой добавляя ответу значимой весомости. – Это, можно сказать, образ жизни, своего рода терапия социального безумия, в котором мы все сегодня варимся. Ну, как клапан, выпускающий излишний пар душевных напряжений, – он усмехнулся, глядя на несколько комичную озадаченность, слегка исказившую Ликин лоб. – Слишком витиевато? Хорошо, попробуем более доходчиво.               
               
И он пустился в длинный пространный монолог, основной темой которого была философия боевых искусств. Он увлеченно рассказывал, приводя исторические факты, сопоставляя их в развитии применительно к современному обществу; иногда бросал руль и бурно жестикулировал, излагая незыблемые принципы человеческой справедливости, защищаемые потом и кровью наработанными в зале бойцовскими навыками и строгую нравственную правомочность их, этих самых навыков, применения на практике.

Лика внимательно слушала Артура, изредка кивая и заинтересованно поддакивая, но ей, по большому счету, было все равно. Двадцать лет – совсем не подходящий возраст для рассуждения на тему взаимоотношений добра и зла. Главное, что рядом находился спортивный, состоявшийся, да еще и довольно-таки привлекательный объект, с которым вполне можно попытаться завести серьезные, далеко идущие отношения. А если сорвется, да и черт с ним: сегодня погуляем, а дальше … – вон их сколько вьется окрест и выше, словно майские жуки вокруг цветущей груши.

Она покачнулась, когда машина валко перебиралась через «лежачего полицейского» и словно невзначай, стараясь удержаться, скользнула шаловливой ладошкой по бедру Артура. Впереди и чуть правее светилась вывеска ночного клуба.

– Иди, я через минуту догоню, – Артур кивнул в сторону входа, вытягивая «ручник».

Лика не стала задавать глупых вопросов. Надо, значит надо. Она послушно выпрыгнула из салона «Форда» и пошла к стеклянным дверям, за дымчатой прозрачностью которых просматривалась рамка металлоискателя, оформленная по сторонам монументальной композицией обязательных «секьюрити». Броуновская толкотня разноцветных кофточек в глубине вестибюля ясно говорила, что в клубе наблюдается «аншлаг» и вечеринка обещает быть весьма насыщенной и интересной.

«Неудобно получилось, – подумал Артур, открывая «раскладушку» телефона. – Да ладно, еще будет время извиниться и возместить».

Забитый в памяти кнопки «любимый» номер, коротким словом «мама» высветился на дисплее. Он подождал, вслушиваясь в длинные гудки, глядя вслед тоненькой фигурке. Поднимаясь к входу, Лика споткнулась о высокую ступеньку и, чтобы не упасть, неуклюже взмахнула руками. Артур рефлекторно дернулся, как будто бы стараясь подхватить ее, но она, выровнявшись, оглянулась и, приветственно махнув, потянула тяжелую пластину стеклянной двери. Он снова почувствовал какое-то невнятное, ранее совершенно не свойственное ему чувство неловкости, но не делиться же с девчонкой на первом свидании о своих нежных взаимоотношениях с матерью, о ее больном сердце и о том, что он неукоснительно, если предполагал провести ночь вне собственной квартиры, отзванивался ей, делясь планами на ближайшие несколько часов.

Коротко пикнул, соединяя, зуммер телефона и в трубке послышался, высоким тембром похожий на наивный детский говорок, такой близкий и родной голос матери: «Это ты, Артурчик? А я тебе все звоню, звоню, и никак не соединяет».