Из воспоминаний Якова Драгуновского, записанных им в госпитале в 1915 году
14-15 ноября 1914 года Польша
Шёл мелкий снег и уже начал покрывать землю. Прибыл командир полка, верхом на лошади, поздоровался с солдатами, и мы тронулись в путь. Прошли версты три, встретили человек сто солдат, которые вели перед собой одного немца. На наш вопрос:"Откуда идёте?" они ответили:"Идём с позиции, были в нескольких боях, и вот это все люди, оставшиеся в живых от полка." Как-то не верилось: неужели воюют до такой степени, что от целого полка осталась горстка людей?
Невдалеке слышался гром орудий. Солдаты шли и крестились на ходу, призывая в помощь Бога и Христа, который завещал любить врагов. Шли как серые бараны.
Нам было дано задание: взять деревню Белявы, где засел противник. Шли мы по ровному вспаханному полю. На небе редкие, быстро бегущие облака, из-за которых начала выглядывать луна: то стемнеет, то сделается светло, торжественно! Природа звала к тишине, счастью, а куда и зачем мы шли? Но такие вопросы редко вспыхивали в мозгу, одурманенном заблуждениями, дисциплиной, массовым государственном гипнозом.
Мы двигались всё вперёд и вперёд, и прошли уже версту, как вдруг над нами завизжали пули: дзынь! дзынь-дзынь! Мы быстро полегли на землю. Всё чаще и чаще визжали пули, но мы не стреляли...Ротный командует перебежку вперёд, мы перебегаем, но при сильном визге пуль ложимся, стараясь попасть в борозду. Вдруг з-з-з-бу-у-ух! После взрыва поднял я голову, посмотреть, где взорвался снаряд. Недалеко впереди нас поднималось густое облако дыма. За этим стали ещё и ещё разрываться близко от нас:б-у-ух! бу-у-у-ух!
Ну вот, подумал я, тут, наверное, и конец. Попадёт снарядом прямо и разнесёт на мелкие кусочки...
Наша рота двигалась на видневшиеся в зареве пожара домики деревни, от этого наша двигающаяся цепь была хорошо видна противнику, но ротный командир заставляет идти всё вперёд и вперёд, и никто не посмеит ослушаться его. Разве это не гипноз?
Шагах в двухсот-трёхсот от нас видим незанятые немецкие окопы, поспешили их занять. Засевши в них, начали усиленно стрелять по немцам.
Тем временем наши войска стали обходить деревню с левого фланга. Немцы, увидевшие этот манёвр, открыли по ним сильный огонь. Попавшие под этот огонь наши солдаты подумали, что это мы по ошибке открыли по ним стрельбу и закричали:"Русские, не стеляйте! Свои!" Немцы ещё более усили по ним стрельбу, тогда наши стали отходить от деревни.
Вдруг несколько немцев вылезли из окопов и побежали прямо к нам. Мы не могли понять, чего они хотят: в атаку бегут или в плен сдаваться? С нашей стороны закричали :"Ура-а!", и мы побежали им навстречу. Немцы испугались и бросились назад, но мы их преследовали. Тогда они остановились и стали сдаваться...
Проходя мимо немецкого окопа, я увидел жуткую картину. Он был полон убитыми и большинство, видать, в голову, а у некоторых и черепа снесены. В другом окопе было полно раненых, некоторые из них уже храпели, но многие просили помощи.
Но чем я им мог помочь, один - многим?
Мы подошли к сараю, и там стонут раненые немцы, просят помощи у нас, у врагов своих. Были среди них и нераненые, которых тут же отвели в штаб полка.
Идём дальше, и вот слышу, зовёт меня солдат нашей роты. Подошёл к нему, он попросил перевязать ему спину. Я взглянул на спину и ужаснулся: как я буду перевязывать эту огромную рану, выхваченную куском шрапнели, её и двумя ладонями не закроешь! Шинель вся пропиталась кровью. Я сказал, что такую рану перевязать не смогу, тогда он попросил у меня воды. К счастью, у меня была полная фляжка с водой, и он с жадностью напился. Стал просить меня, отвести его в часть:"Я, - говорит, - не соображаю, куда идти." И мы пошли. Идём мимо тех окопов, где лежат убитые немцы. Вдруг слышу, кто-то просит помощи. Подошёл я, смотрю: раненый немец просит пить. Дал я ему потянуть из своей фляжки. В знак благодарности немец приложил руку к груди. Идём дальше. Теперь слышу уже, что кто-то кричит и машет мне рукой. Я говорю своему раненому товарищу: постой немного, потерпи, а я узнаю, в чём дело. Подошёл ближе и вижу - опять раненый немец, лежит, растянувшись на животе, и подаёт рукой знак:"пить". И этому дал напиться. Тогда немец указывает мне на карман своих шаровар. Я полез туда рукой, вытащил старенький бумажник, спрашиваю: это? Он мотает головой и что-то говорит. Я лезу глубже в карман, там мокро. Выдёргиваю руку - она вся в крови. Немец указывает мне на свою ногу выше колена, чтобы я перевязал его. Но что мне делать? Тут свой товарищ тяжело раненый, еле стоит, ожидает меня. Щемит сердце от жалости, а помогать - не помогаю. Приложил я руку к груди, говорю:"Не могу, брат!" Понял он, не стал больше просить, и я ушёл, посмотрев с глубоким сожалением на страдальца.
Идём дальше, опять раненый немец просит пить; и этому дал, и товарища своего ещё раз попоил. Не знаю, откуда у меня столько воды появилось - столько людей напоил и вода ещё осталась.
Вышли из деревни в поле. Под деревом лежали две убитые лошади и недалеко от них более десятка мёртвых людей: русские и немцы. Видно, была рукопашная схватка, и все они легли, как безумные братья...
Cтало почти темно. Попробовали мы копать окопы, но земля уже замёрзла и короткой лопаткой ничего нельзя было поделать. С передовой доносились крики: "ура-а!", мы их долго слышали, но на помощь не пошли. Генерального сражения не состоялось.
Мало -помалу всё затихло.
Нас построили, и мы куда-то двинулись. Шли долго, временами делали остановки, во время которых я начинал засыпать, да и другие тоже. Стало сильно подмораживать, подул холодный ветер. Наконец, был устроен привал. Мы легли на мёрзлую землю, прижались друг к другу, как-будто немного согрелись и стали засыпать. Но спать долго не получалось: ноги замерзали до боли и онемения, тогда мы вскакивали и начинали бегать до изнеможения, а согреться всё-равно не удавалось. Измученный ложишься, начинаешь засыпать, но через пару минут вновь вскакиваешь и бегаешь, бегаешь...
Думалось: зачем всё это нужно? Вспомнил, что как раз было воскресенье, и пернёсся мысленно на родину, к милому семейству. Подумалось, знают ли родные, где я? Как я мёрзну и страдаю? И за что? Очень смутно, как во сне рождается мысль: а ведь мы, солдаты - стадо серых баранов, и гонят нас пастухи, куда хотят,а мы не думаем своим умом и слепо подчиняемся...
Настал день. В соседнем окопе старый солдат читает Часослов и молитвы; в словах и голосе слышатся душевный стон и почти рыдания.
Вдруг совсем близко разорвался немецкий снаряд; солдаты насторожились. Из окопчика
по-прежнему слышится жалостное пение молитв. Снаряды начали рваться один за другим, но все они пока то не долетали, то перелетали наши окопы, и мы благодарили Бога.