С О В Х О З
- Первая рота стройся! Старшинам учебных групп произвести перекличку - какой-то, совсем не по военному – спокойной и обыденно- уставшей интонацией, произнес капитан третьего ранга Лебедев.
Его, волею провидения, пару дней назад, утвердили командиром роты первокурсников, вчерашних десятиклассников. И теперь - разномастный строй из ста сорока трех пацанов 17 – 18 лет, толкаясь и гудя, как пчелы в улье, пытаются выстроиться в шеренгу по двое в длинном коридоре, на пятом этаже общежития.
«Рота! Равняйсь! Смирно!» - громогласно, с украинским акцентом, командует старшина роты. Он, как и все старшины групп, отслужили в армии и выглядели намного увереннее и старше остальных.
«Товариш капітан третій рангу! Перша рота, побудований ваше замовлення! За планування відсутні два!"- докладывает старшина роты командиру на украинском, то ли от волнения, то ли от важности происходящего момента.
На пару секунд, над строем повисает гробовая тишина… Командир роты округляет глаза, мысль его лихорадочно работает, пытаясь осознать, что такое ему сейчас выпалил этот двухметровый хохол и каким штормовым ветром его занесло с далеких степей Украины на Дальний Восток.
Строй, пытаясь сдержать дикое ржание, издает стон на высокой ноте. Но это в центре строя – прямо на глазах у командира роты и старшины. «Голова» и «Хвост» строя, нисколько ни скрывая своих эмоций, хватая воздух ртом и держась за животы, от души хохочут.
- Отставить смех! Равняйсь! Смирно! - сам, еле сдерживая смех, командует капитан третьего ранга.
- Здравствуйте товарищи курсанты! - приветствует он их.
-Здравие желаем товарищ капитан третьего ранга! - доносится в ответ нестройный ответ.
- Поздравляю Вас с поступлением на первый курс Дальневосточного Института Рыбной Промышленности и Хозяйства!-
-Товарищи курсанты! До начала занятий – 2 октября, еще больше месяца! За это время, Вам необходимо получить и подогнать курсантскую форму и заселиться в роту. Все это время -11я, 12я, 13я, и 14я группы, сформированные из иногородних, будут работать на стройке новых корпусов и уборке общежитий.
Пятнадцатая группа, состоящая из местных, под командованием капитана третьего ранга Гудкова, послезавтра выезжает в совхоз, в деревню Малые Лучки. -
Г У С Ь
Поезд, постукивая на стыках, медленно, как бы нехотя набирает скорость и увозит нас все дальше от вокзала. Двадцать пять человек – свежеиспеченных курсантов первого курса мореходного факультета Дальрыбвтуза, толкаясь и весело галдя, пытаются расположиться на вторых и третьих полках общего вагона.
Большая часть ребят уже пострижены «под ноль», но есть и схитрившие. Подстриглись под «спортивную». Среди них я и весельчак и балагур, небольшого роста, широкоплечий, с открытым русским лицом – Сашка Суханов.
« Гусь» - представляется он при первом знакомстве. - Почему Гусь? - изумленно переспрашиваю я, пытаясь найти в нем сходство с гусем. - Не знаю! В школе так прозвали!-
-А ты на Верещагина похож из кинофильма «Белое солнце пустыни! - Он тут же приклеивает мне кличку, которую я буду носить все пять с половиной лет учебы
.
- А вон тот – с усиками, Григорьев кажется. Вот он похож на штабс-капитана Овечкина. Так, что теперь вы – белогвардейское отродье! - задорно подтрунивает он.
- Раз я Верещагин, тогда ты – Сухов! - парирую я со смехом. Интуитивно я чувствую – обижаться нельзя. Заподначивают.
- А вон тот – прыщавый, с крючковатым носом. На кого похож? – я вступаю, в предложенную игру.
- Гончарук? На индейца! Чингачгук – Большой Змей! - не раздумывая выстреливает Гусь - Сухов.
- Слушай! Да у тебя талант! И в самом деле – индеец! Только рыжий!- изумляюсь я его необычному таланту.
- А тот – небольшого роста, с усиками и хитро прищуренными глазами, похож на обожравшегося сметаны кота – Киса Воробьянинов!- добавляет Гусь.
Я начинаю задыхаться от смеха и предлагаю Гусю-Сухову сигарету. И мы довольные друг другом идем в тамбур курить.
- А я живу в этом доме - показываю ему, еле различимые очертания дома на Западной. Окна квартиры, на первом этаже не светятся. Почти час ночи. Родители и младший брат уже спят.
- А я на Кооперашке живу, недалеко от ТОВВМУ - спешит поделиться он, сплевывая сквозь зубы.
- Не напоминай мне о ТОВВМУ. Сейчас мои двое одноклассников на Русском острове, на карантине. Поступили в ТОВВМУ. Офицерами станут. А моя мечта – коту под хвост! Вот, в вагоне еду, хрен его знает, куда и зачем?- с тоской произношу я.
- А ты, что не прошел по баллам?- с сочувствием интересуется Гусь.
- Если бы! Баллов хватило! Заболел ветрянкой! Сразу после вступительных экзаменов! Младший братец подхватил на пляже, а я от него! Две недели с температурой под сорок и весь в прыщах, дома провалялся и на мандатную комиссию, естественно, не мог явиться лично.
Заявление и справку от врача передал через одноклассников! Бесполезно! Не зачислили! Мотивировали, что на мандатной комиссии требуется личное присутствие! Козлы! Вот и пришлось подать документы в Дальрыбвтуз, где приемные экзамены на месяц позже и по второму кругу вступительные сдавать. – нахлынувшая обида и злость стали царапать горло.
Но и это была не вся правда. И я не намерен был делиться этой правдой с кем- либо. Я уже не слышу, что там рассказывает Гусь о ТОВВМУ. В голове начинают крутиться картинки ужасного воспоминания, почти, месячной давности.
Свалившись с ветрянкой, я запретил ей приходить ко мне. Она переболела ветрянкой в детстве и не могла заразиться вновь. Но я настоял. Кому приятно предстать перед любимой девушкой в таком ужасном виде.
Весь! От макушки до пяток, я был покрыт водянистыми волдырями – оспинами. Дважды в день я мазал себя раствором кастелани, но рядом с лопнувшим волдырем появлялся другой. Так продолжалось почти две недели.
Осунувшийся, бледный, со следами подсыхающих оспин, с опозданием на две недели, я плетусь в приемную комиссию ТОВВМУ, где и получаю « от ворот – поворот». И, уже, через час подаю документы в Дальрыбвтуз, на специальность «Судовождение на морских путях».
Еще десять минут пешком и я на ул. Мордовцева, где живет моя девушка. Я уже знаю, она сдала первые два экзамена на пятерки. Она поступает на юридический факультет ДВГУ.
- Ой! Саня! Как ты осунулся!- дверь открывает ее мама. – Ее нет дома! Последнее время, все в университете пропадает – говорит она виновато, не глядя мне в глаза.
- Передайте, что вечером зайду – говорю я и прощаюсь.
- Странно, даже не расспросила! Поступил? Не поступил? – тревога и чувство, надвигающейся беды, ядовитой змеей заползает под сорочку…
Не застаю ее и вечером. – С полчаса назад, с Иркой, упорхнули куда-то! Нафуфырились! - ставит меня в известность ее отец.
– Послал бы ты ее куда подальше! Вертихвостку! Доведет она тебя до беды! – выдает он тираду приперченную матом.
Я в ступоре. В солнечном сплетении начинает надуваться резиновый шарик, он сдавливает сердце и легкие. В ушах звенит.
Прихожу в себя только на улице, и после двух выкуренных сигарет, осознаю, что ничего не понимаю. И тут, до меня доходят слова Витьки Плетова, ее одноклассника, который поступал вместе со мной в ТОВВМУ и навещал меня во время болезни, что бы передать справку о болезни в приемную комиссию.
– Чичеров из армии вернулся! Он, до армии, за Ленкой бегал! Ты, тут, долго не болей! –
- Да нет! Не может быть! – уговариваю я себя, вспоминая, как, буквально пару недель назад, она, узнав, что после зачисления, меня отправят на два месяца на Русский остров, устроила вселенский потоп из слез у меня на груди. Решаю ждать на лавочке, недалеко от ее дома.
В начале двенадцатого, на противоположной стороне улицы останавливается трамвай. Она выходит и машет рукой в сторону трамвая. За ней вышагивает Чичеров. Они медленно переходят улицу в мою сторону. Я поднимаюсь со скамейки. Я абсолютно спокоен. Внутри звенящая пустота. Я раздавлен и унижен…
В этот момент они замечают меня и останавливаются, словно наткнувшись на невидимую преграду. Я отворачиваюсь и начинаю уходить прочь.
- Саша! Постой! Я все объясню – слышу я ее голос.
- Не надо! Не надо ничего объяснять – шепчут мои губы в такт шагам…
Всю ночь я лежу с открытыми глазами. В голове зреет решение забрать документы из института и идти осенью в армию. Наконец, под утро, забываюсь тяжелым, тревожным сном.
Она появляется на пороге моего дома ближе к полудню. Я не ожидал ее прихода. Мне не надо объяснений и извинений. Но вместо объяснений она обнимает и целует меня в губы.
– Я его отшила! Мне никто не нужен! Кроме тебя! Прости меня!- шепчет она…
- Наплевать и забыть! Тебя сам ангел – хранитель уберег от ТОВВМУ! Там ведь палочная система! Солдафоны – они в Военно- Морском Флоте - солдафоны! – продолжает успокаивать меня Гусь.
- Пошли лучше занимать полки! Под стук колес моментом забудешь свою голубую мечту! Нашел о чем мечтать – о подводной лодке! Ни выглянуть наружу, ни спрыгнуть на ходу!- вбивает он последний гвоздь в мою мечту о золотых погонах!
П Е Д О Г О Г , Г В О З Д Ь , Б О Б И К – Ч Е Р Н А Я П Я Т О Ч К А и Д Р У Г И Е .
- Ребята подъем! Приехали!- трясет, поочередно, за плечи разомлевших от вагонной духоты курсантиков, старшина группы Гена Петрулевич.
– Выходим на перрон и строимся! – вполголоса подгоняет он ребят, что - бы не перебудить всех пассажиров.
- Вот блин горелый! Только пять утра! Спать хотца! – вывихивая челюсть от зевания, нараспев произносит, мелкий, похожий на семиклассника, Сашка Масленников.
Всех знобит от предрассветной прохлады. К тому же погода не предвещает ничего хорошего. Небо затянуто низкими облаками. Ветерок гоняет опавшую листву.
- Хороль!- читает он вслух вывеску на фасаде вокзала. – Слышь! Командор!- обращается он к хорошо сложенному, возрастом - явно не со школьной скамьи, рыжеватому парню.
– Дай закурить! -
- А, ой-е хохо ни хохо!- огрызается тот. Ты у меня полночи стрелял! Я, в твои годы, свои сигареты имел!
Мелкий обиженно надувает губки, поглубже натягивает кепочку на бледную, стриженную под ноль голову. Они живут в одном районе и давно знают друг друга.
Тот, кого Масленников называет «Командор» - Слава Гвоздков. Он, почти, на пару лет старше и держится нагловато пренебрежительно, то и дело сверкая стальной фиксой и цитируя, по любому поводу Остапа Бендера.
За неполные пять минут, пока ребята выходили из вагона и строились для переклички, он уже трижды «Покомандовал парадом» и раз шесть отдал распоряжение Масленникову, что бы «Шура заплатил за кефир».
-Да! С ехидцей, но беззлобно шепчет Гусь,- наблюдая за ними. – Гвоздь и его верный гонец - Бобик Черная Пяточка!-
-Все! – подумал я. – Ведь не приживется гордая кличка «Командор» за Гвоздковым. Быть ему -«Гвоздем» -
- Слишком длинно звучит – Бобик Черная Пяточка – возражаю я Гусю. – Но верно!
- Тогда, пусть будет – БЧП! – поправляет он.
- Привет Санек! А ты где в вагоне расположился, я тебя потерял! – подходит мой знакомый Виктор Макаренко. Он родом из Томска и второй раз поступил в Дальрыбвтуз.
Первый раз, учеба не заладилась, и ему пришлось отчислиться или отчислили. И теперь, он начинал все с чистого листа.
- Привет! В купе для некурящих ночевал, на уровне третьей полки – острю я.
- Знакомься – Санька Суханов, - Гусь!
- Привет! Протягивает и жмет руку Макаренко Гусь.
- А ты, стало быть – «Педагог»?
- Кто «Педагог»?- не врубается Макаренко.
- Ты – уверенно, но с озорством произносит Гусь.
- Макаренко! У тебя знаменитая фамилия! Беспризорников перевоспитывал кто? Педагог- Макаренко! - Витя расплывается в довольной улыбке и приглаживая усики, всем своим видом показывает, что такое почтительное обращение будет снисходительно приветствоваться и впредь.
- Товарищи курсанты! – официально командует, одетый в гражданское, капитан третьего ранга Гудков.
– Сейчас следуем на привокзальную площадь. Там ожидает грузовик. Не разбредаться! –
Бортовой Газик, с добрый час трясет нас по каким-то, одному ему известным дорогам. Есть время поближе познакомиться и приглядеться к остальным. На свет извлекается гитара и Коля Гаевой, хорошо поставленным голосом затягивает :– Осень - рыжая, осень – красавица… -
Грузовик останавливается на краю села у барака с двумя входами под одним большим крыльцом.
Перед крыльцом – огромная лужа, метров десяти диаметром и глубиной, похоже, с Марианскую впадину. По другую сторону лужи – туалет, естественно, типа «Сартир». Другой туалет пристроился поодаль, метрах в тридцати.
Каптеранг Гудков, балансируя на скользком грунте, на самом краю лужи, проскакивает на крыльцо барака. Он понимает, что рано, а скорее, что очень даже рано, не он, так кто-то из пацанов искупается в этой луже.
- Геннадий Иванович! – кричит он старшине группы. – Четырех человек в цепочку и все вещи сюда на сухое крыльцо! Остальным – рвать полынь и бросать в лужу, пока не замостите это болото.
- Что прямо в этой одежде? Давайте, хоть в робу ребята переоденутся! Они же - в чистом! –проявляет заботу Петрулевич. Народ одобрительно гудит. И только БЧП скулит жалобно: – Жрать охота! Может сперва покормят? –
- Завтрак будет в 08.30. Сейчас без пяти семь. Хорошо! Пускай все переоденутся в робу! –смягчается Гудков.
К 08.15-ти, вся полынь, на расстоянии тридцати метров от барака, уже выдрана с корнем и уложена в лужу. Длинная комната в бараке подметена, все той же полынью.
Матрасы, попахивающие плесенью и помнящие еще переход Суворова через Альпы, разложены на грубо сколоченном, деревянном настиле - нарах. Каждый, не без толкотни, занял и оборудовал себе спальное место по вкусу.
Для Гудкова и старшины установили две кровати за занавеской, ближе к выходу.
-Привіт! Що ти все аматорські! – раздаетсяся женский, приятный голос.
На пороге стоит миловидная, среднего роста женщина, лет сорока, в ватнике и резиновых сапогах по колено.
- Здравствуйте! Гудков! Николай Иванович! Старший - над этой армией! А вас как по имени- отчеству?
- Оксана Яковлевна меня зовут! – переходит женщина на русский. – Заведую совхозным консервным цехом!
Если расположились, сбирайтэсь! Приходьте, показати вам, кухня та їдальня. Готувати млинці вже напекла! – произнесит женщина с улыбкой и по матерински гладит по лысой голове самого «откормленного» из нас – Бобика Черную Пяточку.
- Ой! Боже ж ти мий! А у чем дитятки по поселку пийдут! У нас є бруд по коліно, після дощу! –
- Еще раз пожалуйста! Только по русски, если можно! – взмолился каптеранг Гудков. Он слегка осоловел от вида этой симпатичной женщины. А более умудренные опытом курсанты заметили в глазах командира странную поволоку…
- Грязь в поселке по колено! Без сапог, как черти будем! – выступаю я в роли переводчика.
- Ну да нечого! Прийдэм до фабрыки, выдам усим по паре! Поспешаем! Вже млинци встынут! -
Дважды повторять не пришлось. И разношерстно одетая толпа в б/у, выданном специально для поездки в совхоз, потянулась по улице вслед за бодро шагавшей по обочине и выбиравшей места почище Оксаной Яковлевной.
- Оксана Яковлевна? А что такое млынцы? – на разъезжающихся по грязи ногах, обутых в «гады» неимоверного размера(матросские рабочие ботинки, сделанные из грубой кожи на толстой подошве), семенит за женщиной БЧП.
- Так – блинчики это! Блины! – со смехом отвечает она.
- А? А я думал, что это мясное блюдо! – с разочарованием выдыхает он.
- Ну! На мясо вам еще только заработать предстоит! Вы на хозрасчете будете! Сколько заработаете за месяц, минус питание… Глядишь, чего и останется – побаловать любимую девушку по возвращению. Невестой, поди, уже обзавелся?
Бредущие следом, начинают беззлобно хихикать…
-Нет. Да ну их! Эти девчонок! – на полном серьезе отвечает тот. Он уже забыл о своем покровителе – Гвозде, и интуитивно старается держаться поближе к этой по-матерински надежной женщине, так приятно перемежающей русскую речь украинскими словами.
К О Н С Е Р В Н Ы Й Ц Е Х
- Вы, тилько, хлопчики ни пириусердствуйте с молочком! Це парное, тилько надоено! Вашим желудкам не привычно – конфуз може случиться! – наставляет Оксана Яковлевна, уплетающих за обе щеки блины с молоком курсантиков.
- Все не могу больше! Спа-ак-сибо! – икает и первым сдается Черная Пяточка. Раздутый живот, делает его похожим на рахита.
- Давай! Давай! Еще кружечку! И блинчиков с собой возьми! Ты же через пять минут – опять голодный будешь! – подкалывает его Гвоздь, но сигаретой угощает. Видно, что ему скучно без адъютанта.
После короткого перекура, Оксана Яковлевна ведет всех в цех, метрах в ста от импровизированной столовой, а попросту навесу со столом и скамейками. К столовой приставлена глухонемая повариха неопределенного возраста.
Цех – одноэтажная несуразная постройка, обнесенная покосившимся деревянным забором с настежь открытыми воротами. Вдоль забора – огромный сарай с пустыми трехлитровыми банками в деревянных ящиках. Внутри – производственный цех.
Технологическая цепочка – простая, как русский мат. Цех будет выпускать соленые огурцы и помидоры.
Начало цепочки – четыре двухметровых эмалированных ванны. По две для мытья овощей и банок. Два огромных стола, оббитых нержавейкой для укладки овощей в банки и розлива тузлука.
Котел, как в большой столовой, для варки тузлука. Конвейер, подающий банки на закатку. Закаточный станок и автоклав, где будущие соленья будут проходить стерилизацию.
И на все это хозяйство – два десятка оболтусов, у которых на уме подольше поспать, поесть и стрельнуть покурить.
- Сегодня, к вечеру приедет еще группа из Владивостока. Автобаза присылает сотрудников. Хоть бы женщины среди них были! – с надеждой делится Оксана Яковлевна с Гудковым.
- У ваших курсантов, руки у большинства, уже мужские. А тут маленькие нужны! И банки изнутри помыть и огурцы уложить опрятно!- вздыхает она.
Распределив по желанию (выбирать было, особо, не из чего) и объяснив, что будет входить в круг обязанностей нас отпускают. Первые овощи поступят на завод только к вечеру.
Резиновые сапоги достаются не всем. Самые большие – 41 размер, и то всего три пары. Больше всех повезло малоросликам, в том числе и БЧП.
- Слушай! А тут конопля под всеми заборами растет! Удачно мы приехали! – случайно подслушиваю разговор, идущих впереди меня с обеда ребят. Фамилий я их, еще, толком, не знаю, но кличка одного – Волос! Держатся они особнячком.
Разве, что Валерка Козелов – Киса Воробьянинов, вхож в их компанию. Название – Конопля, у меня не вызывает никаких ассоциаций и я моментально забываю об этом.
Завтра первый рабочий день, но мысли мои совершенно в другом месте. Они в другом совхозе, на другом конце Приморского Края, куда отправили первокурсников юр.фака ДВГУ. Куда отправили Ее – мою Ленку-Аленку.
Я провожал ее на поезд за неделю до своего отъезда. Она, как и мечтала, поступила на юридический.
Елена А. Мы учились в параллельных классах и стали встречаться летом, сразу, после окончания девятого класса. Первая – настоящая, трепетная, юношеская любовь!
Я был подчинен ей – всецело, забросил уличных друзей, подтянулся в учебе. Мы осторожно строили планы на будущее. Ее мать доверяла мне и отпускала ее со мной в походы с ночевкой, где душными августовскими ночами, в палатке, на берегу Уссурийского Залива, мы покрывали друг друга поцелуями до исступления.
Днем купались, ныряли и собирали гребешок. Ночью все повторялось! С утра меня мучили странные боли внизу живота, но ни разу в голову не пришла мысль сделать ЭТО…
- А напрасно!- говорил мне внутренний голос. - Рос, ты рос в бандитском районе…, а вырос в эдакого паиньку – мальчика! Положительного и благополучного!
- Нет! Не напрасно! – спорил я с ним. – Люблю я ее и не хочу, что бы ЭТО было до свадьбы! –
- Идеалист! Пожалеешь еще! – огрызнулся голос и оказался прав…
Быстрым шагом, насколько позволяет скользкая, липкая грязь, обгоняю ребят. Снимаю свои «гады» на крыльце барака и в два прыжка заскакиваю на свои нары.
Достаю из-под подушки тетрадку и ручку и начинаю писать письмо. Сердце мое стучит и рвется к ней. Я ее простил и не могу представить свою жизнь без нее. Написав письмо, запечатываю его в конверт, пишу адрес и прячу его под подушку.
Плотный обед и бессонная ночь делают свое дело. Я засыпаю. Мне снится наша последняя поездка на мыс Песчанный. Жаркий, солнечный августовский день, вдруг затягивает темными тучами и начинается ливень.
Мы, укрывшись с головой покрывалом, бежим от берега залива в лес, под защиту деревьев. Начинается гроза. Небо разрывают молнии и оглушающий гром. Мы мокрые до нитки стоим, прижавшись к огромному дереву.
Я обнимаю ее, пытаясь согреть и защитить от холодных капель дождя. Мои губы начинают, нежно, целовать ее шею. Одна рука, машинально, расстегивает верхние пуговицы ее блузки и мои поцелуи опускаются ниже.
Разгоряченный, не обращая внимания на природный салют в виде треска молний, я нежно ласкаю ее соски губами… Но, что за ужас! Откуда такая горечь!
Просыпаюсь от того, что горло ужасно першит. Едкая, горькая слюна рвет в кашле горло. Вместе со слюной выплевываю крошки горького табака. Вокруг ржут товарищи.
– Вот Черт! Табак в рот подсыпали, пока я губами, во сне, чмокал! – мелькает в голове.
- Кто? Кто это сделал? – я готов кинуться в драку со всеми разом. И тут замечаю ехидно – трусоватую ухмылочку Чингачгука.
Он бочком пытается выбраться из толпы ребят и дать стрекача. В последний момент, извернувшись с кошачьей прытью от почти настигшего его пинка, он выпрыгивает в носках, прямо в полынь. Он стоит по колено в жиже – зато в безопасности.
- Вот там и ночевать будешь! – я делаю на лице Бармалея и начинаю закатывать штанину спортивных брюк, делая вид, что полезу за ним в это болото.
Чингачгук дергается, старается вытащить ноги из вязкой жижи и не удержав равновесие плюхается на пятую точку. Всем своим видом он просит пощады. Теперь хохочут над ним.
Моя злость быстро проходит. Ну, не умею я долго держать обиду…, но всех кто присутствовал и смеялся надо мной – запомнил. Так! На всякий случай!
К Т О Ж Р А Л Г У С Е Й ? К Т О Ж Р А Л Г У С Е Й? Я С П Р А Ш И В А Ю?
- Всем! Построиться! – каким то зловещим тоном приказывает старшина, заходя в барак. Следом, весь пунцовый, глаза мечут молнии, входит каптеранг Гудков.
- Геннадий Иванович! Проведите перекличку – с хрипом выдыхает он.
- Я пересчитал по головам! Все в наличии – Гена еще больше сутулится.
Повисает липкая тишина. Мы ничего не понимаем…
- Кто жрал гусей? Кто жрал Гусей, я спрашиваю – голос Гудкова срывается на фальцет.
- Ладно бы голодные были? А то убили, ощипали( и не лень было) и даже зажарили на костре! Вы, что? В деревню первый раз выбрались? Не знаете, что у гусей в это время мясо горькое от травы? Весь берег речки перьями усыпан и остатки костра… Где зажарили, там и бросили! Паршивцы!- голос Гудкова предательски задрожал.
- Кто бы он ни был? Теперь он мой личный враг! – на полном серьезе выпаливает Гусь – Сухов.
- Руки ему не подам! И списать, если, что даже, пусть и не просит! Родню порешили! Изверги!
Строй ломается. Приступ, дикого хохота валит всех с ног. Смех душит нас. Лица красные. Из выпученных глаз льются слезы. Мы бы и рады остановиться, но не можем. Еще немного и некоторым понадобится медицинская помощь.
Старшина с испугом смотрит на Гудкова. – Ну, все! Отучились! Отчислят к ****и матери! Всех! – проносится в его мозгу. Он ничего не понимает. В его голове, только недавно демобилизовавшегося сержанта, никак не укладывается тот факт, что какой- то салага, вчерашний школьник, запросто острит в лицо начальству.
Не смеется только Гусь. Он стоит по стойке «смирно», с лицом, выражающим неподдельную скорбь. Смоктуновский в роли Гамлета – отдыхает!
- Ка-кк-ую родню?- уже не скрывая гнева орет Гудков.
Старшина складывается вдвое и шепчет ему на ухо кличку Суханова. Кадык у каптеранга совершает несколько вертикальных движений.
-Тренированный, кадык-то. Как пить дать! Сегодня напьется! – думаю я, устав смеяться. Становиться страшно за Гуся…
Смех повсеместно прекращается и все с ужасом осознают, что Гусь - Герой! Он перевел весь гнев начальства на себя и теперь запросто, без страха ожидает своей участи.
Гудков с изумлением смотрит на Гуся, шумно набирает воздух в легкие и неожиданно мягко произносит : - В общем так! За гусей я заплатил червонец, по пять рублей за единицу загубленной птицы. Червонец высчитаю из вашей общей зарплаты в конце месяца! С душегубами разберетесь сами! Курсанту Суханову объявляю благодарность! Устную! За сочувствие! А сейчас быстро организовать влажную приборку в соседней комнате и закидайте, наконец, хоть чем ни будь эту лужу перед крыльцом! Стыдно! Дамы, с минуты на минуту пожалуют! -
Д А М Ы
Через час, к бараку подкатывает Пазик. Народ, толкаясь, вываливает на крыльцо. Всем интересно поглазеть на вновь прибывших.
Дверь автобуса открывается и совсем не по сезону одетая в нарядное платье женщина, лет тридцати, весело кричит своим подругам:
- Девочки! Переобувайтесь сразу в сапоги! Здесь очень сыро! –
«Здесь очень сыро» - звучит кокетливо и, даже, ласкательно - приуменьшительно в отношении грязной жижи по щиколотку.
Народ на крыльце барака сохраняет гробовое молчание. Большинство из них, втайне, надеялись, что дамы будут помоложе.
- Кто ни будь, подаст руку? – спрашивает она строго.
Пока каптеранг Гудков, балансируя на кирпичах и досточках, пытается пробраться с крыльца на дорогу, старшина, на своих длинных ногах, как на циркулях, ступая прямо по луже, в два шага оказывается у автобуса и помогает сойти всем женщинам. За что награждается многообещающим, испытывающим взглядом и коротким «Мерси».
Мы бросаемся помогать заносить вещи. Женщин всего восемь. На глаз, от 23-х до 30-ти лет.
На их фоне, особо выделяется одна. Она выглядит моложе остальных. Темноволосая, стройная, с тонкими чертами лица. К ней, толкая друг друга локтями, устремляется Волос и Киса.
– Мальчики! Аккуратней, аккуратней! А то, в грязь ее уроните! - прикрикивает на них старшая.
- Рита! А ты пользуешься успехом! Только, не доводи мальчиков до дуэли! – подтрунивает она над подругой.
- Опираясь на руку старшины, она осторожно проходит на крыльцо барака.
– И где наша комната?-
- А вот! Пожалуйста! Комната с печкой! Мы и полы помыли! – обезьянкой вьется Черная Пяточка и распахивает дверь.
- Не полы! А палубу! Привыкай Масленников называть вещи своими именами, по-морскому! – отодвигает его каптеранг Гудков и представляется старшей группы девчат.
- Все юноши! Все! Оставьте нас! Нам надо привести себя в порядок! Кстати! А где тут наш туалет?- в ее голосе слышны властные нотки.
- А вон! Выбирайте! – показывает Гудков на деревянные, незамысловатой архитектуры, домики.
- Вон тот! Дальний! И пожалуйста, проинструктируйте своих гардемаринов. Вы меня понимаете?- в ее голосе слышатся интонации, начинающей сердиться, львицы.
Через полчаса, мы, возглавляемые Гудковым, тащимся по грязи на ужин. Женщины стараются держаться вместе. Замыкает колону старшина Петрулевич.
Он придерживает под локоток Людмилу. Так зовут старшую группы девчат. И даже неопытным пацанам видно, что ей приятно его внимание.
Вечер, после ужина проходит весело, под гитару и песни. Большое крыльцо барака не вмещает всех желающих подпевать Коле Гаевому и Гвоздю, которые по очереди состязаются в умении обращаться с гитарой.
К Р Ы С А
Незаметно прошли две недели. Дождей больше не было. Земля подсохла. Наступила вторая половина сентября и, кажется, ненадолго вернулось лето.
Мы пообтерлись в цеху и выдавали на гора банку за банкой огурцов и помидоров.
Я стою на первичной мойке овощей и банок. Затем перекладываю их в соседнюю ванну с более чистой водой. Там трудятся Рита, Татьяна и Черная Пяточка. Они, своими маленькими руками, отмывают банки изнутри. Остальные девчата работают на укладке овощей в банки.
- Перерыв! Всем собраться во дворе! – слышим мы властный голос Людмилы.
Во дворе застаем заплаканную Оксану Яковлевну. Она сидит на лавке и молча вытирает слезы. Перед ней, на ящике, стоит банка с огурцами, с вздувшейся крышкой.
Она молча разворачивает банку на 180 градусов и мы видим мертвую крысу с оскаленными зубами и открытыми глазами.
- За что?- всхлипывает Оксана Яковлевна и убегает в цех. За ней, весь багровый, спешит Гудков.
Все понимают, что такое не могли сделать женщины на укладке. Скорее всего, крысу подложил во время обеденного перерыва, кто-то из курсантов. Кто?
- Ребята! – выступает вперед Педагог. От волнения его глаза горят, правая рука непрерывно разглаживает усики.- Среди нас урод завелся! Или уроды! – все непроизвольно смотрят на Волоса и его дружбана – любителя конопли.
Волос стоит на закатке с первого дня. А Дружбан укладывает банки в металлическую корзину и опускает в автоклав на стерилизацию.
- Гусей, тоже вы порешили? – со злостью спрашивает Гусь-Сухов.
- Гусей мы, крысу не мы! Она уже дохлая была! – понимая, что проговорился, дрожащим голосом, пряча глаза, произносит Волос и тут же получает подзатыльник от Дружбана.
- Еще крысы, лягушки, кузнечики или другое непотребное было? – к допросу приступает Петрулевич.
- Честное слово! Один раз! – оправдывается Волос.
Краем глаза замечаю, как щурится и кривит ехидной улыбкой Киса. Теперь Волос не конкурент в обхаживании красавицы Риты.
- Я думаю, что вам лучше написать рапорт Гудкову и уехать. - ставит точку Петрулевич.
На следующий день, в цеху перестановка. На закатку становится Педагог. На контроль и укладку в автоклав – сам старшина. Волос и Дружбан отчалили еще с вечера, не попрощавшись, но с карманами набитыми листьями конопли.
Ц И Р К
С куревом становится совсем плохо. Особенно страдает БЧП. Мои запасы, тоже на исходе и я пишу домой что бы выслали пять рублей. А пока из последних сил стараюсь растянуть последние две пачки Опала.
- Саша! Смотри! Делегация к нам! – толкает меня локтем в бок Татьяна. В ворота цеха, смущенно заглядывают три старшеклассницы в школьной форме.
Безошибочно узнаю в одной из них дочку Оксаны Яковлевны. Сходство просто - поразительное.
- Это не к нам! Это к БЧП! На днях, он удостаивался чести, знакомится с жизнью сельских жителей и пил чай в доме самой Оксаны Яковлевны. А эта, что глазами стреляет и есть ее дочка! -
- Похожа! – поддерживает мое мнение Татьяна!
- Санька! Масленников! Кажись к тебе! – шепчу ему в ухо. Он стоит над ванной, спиной к входу и не видит происходящего.
БЧП разгибается, оглядывается и на его простецкой физиономии расплывается такая нескрываемо-глупая улыбка, что я начинаю переживать за его психическое здоровье.
Вытирая мокрые руки о штанины и, на ходу, снимая фартук, он вразвалочку, не спеша, с чувством собственного достоинства дефилирует к школьницам.
Работа останавливается. Все с интересом, как в театре, смотрят на Масленникова. За эти пятнадцать шагов, из забитого и вечно стреляющего чинарики доходяги, Бобик превращается в первого парня на деревне. Морской Волк – не иначе!
Надо отметить,что у БЧП, несмотря на мелкие, некрасивые черты лица, были красивые глаза. Огромные ресницы, как у грустной коровы, были загнуты вверх.
- Перекур десять минут! – кричит старшина и усаживается с Людмилой во дворе на лавочке.
Выходим во двор. После искусственного освещения цеха, глазам больно от солнечного света.
Задумавшись о своем, машинально подхожу к ящикам с помидорами. Выбираю три, что позеленее и начинаю жонглировать. Вначале, неумело. Руки отвыкли, я не упражнялся в этом занятии с конца весны. Потом увереннее.
Под занавес подбрасываю один помидор повыше и ловлю его на шею, мягко погасив падение. Перекатываю помидор с шеи по плечу и ключице в руку и продолжаю жонглировать. Вволю размявшись, бросаю помидоры опять в ящик и только тут замечаю, что все с интересом, молча смотрят на меня.
- Еще! Еще! – просят школьницы и с восхищением хлопают в ладоши!
- На Бис бесплатно не выступаю – шепчу я, подходя к ним. Приобнимаю и отвожу их в сторонку. Затылком чувствую сверлящий, ненавидящий меня, взгляд Черной Пяточки.
- Девчата! На бис, только за папиросы для вашего хорошего знакомого – юнги дальнего плавания Масленникова Александра Геннадьевича!
Волею злых волн и штормового ветра, он остался без своего сундука с золотом и ароматного табака, без которого и пребывает уже две недели, и постоянно находится в подавленном состоянии духа и настроения! – шепчу я серьезно, на одном дыхании, подбивая девчонок на преступление.
– Отцы то, небось курят! Много не надо! Две-три папироски в день и вы спасете его уши от окончательного опухания! -
Они разом оборачиваются и пристально смотрят на уши Пяточки. Они, и впрямь, непропорционально большие и оттопыренные. Девчонки молча исчезают с озадаченным видом.
- По местам! – слышу голос старшины. Еще целый час до обеда. Хватаю ящик с помидорами и несу высыпать в ванну…
- Где ты так научился? – спрашивает Татьяна, ей двадцать четыре, и у меня с ней сложились почти братские отношения.
- Я не рассказывал? Занимался в цирковой студии! – отвечаю я односложно.
- То-то я гляжу, ты – не такой, как все!
- В смысле? Не такой? В чем?
- В телосложении и движениях! Через лужи перепрыгиваешь не так, как все! И грудь не плоская! – говорит Татьяна и краснеет.
- Это я здесь отъелся! На свежем воздухе! Когда мы сюда приехали, я же дрыщ дрыщом был после шестнадцати сданных экзаменов и почти двухнедельной горячки! – рассказываю я ей свои злоключения с поступлением в ТОВВМУ.
- Что ты им там нашептывал?- в вопросе Пяточки слышна ревность.
- Как что? Предупреждал их, что бы вели себя, с тобой, осторожно! Берегли, так сказать, честь смолоду! Что ты наградил одноклассницу беременностью еще в восьмом классе, а жениться отказался! – на полном серьезе говорю я.
Татьяна оборачивается и они на пару с Ритой, округлив глаза, смотрят на Пяточку. Они воспринимают мой треп за чистую монету.
- Ты это! – нижняя челюсть Пяточки предательски дрожит. Он готов расплакаться от обиды.
Ощущаю себя полной сволочью. Ведь совсем недавно сам исходил на г…о от ревности.
- Я пошутил! Свидание назначил сегодня вечером Оксаниной дочке. Жонглировать буду учить! – вместо того, что бы сказать правду, усугубляю я его положение, в полной уверенности, что в драку он не полезет.
И ошибаюсь. С отчаянием щенка, он неумело бросается на меня с кулаками, но натыкается, на просчитавших ситуацию Риту и Татьяну.
В этот момент, в наш закуток прошмыгивает предмет раздора и, оглядевшись, сует за фартук Бобику две пачки папирос «Север». БЧП в прострации, то ли от свалившегося богатства, то ли от присутствия дамы сердца .
- На бис, когда будет перерыв на обед, через полчаса – бурчу я, и демонстративно отворачиваюсь к ванне. Мне стыдно. Подбил девчонку на воровство.
Через полчаса, к восхищению девчонок и женщин, я устраиваю десятиминутный мастер-класс по обучению жонглирования тремя предметами.
В результате - минус ящик помидор. Двор завода – залит томатным соком. Все хохочут и неумело подбрасывают помидоры вверх. У некоторых, начинает получаться.
- А без порчи Социалистического имущества, никак нельзя? – взмолилась Оксана Яковлевна.
- Можно – и достаю старый стул, без сидушки из сарая. Пробую его на крепость. Он весь скрипит и шатается.
Снимаю тяжелые «гады» и делаю на нем уголок, со всех сил тяну носки в струнку и медленно, не без труда, выхожу в стойку на руках. Стул предательски скрипит и с треском разваливается.
Успеваю поджать голову и сгруппироваться. Перекатываюсь и через кувырок, оттолкнувшись лопатками от земли, встаю на ноги.
- Ну ты! Верещагин – артист! Молодец! Не ожидал! – заключают меня в объятия Педагог и Сухов.
- Я тоже так могу! – кричит Гусь-Сухов. Он валится спиной на землю и дрыгнув ногами, оказывается в вертикальном положении, словно Ванька-Встанька.
Начинается эпидемия среди курсантов. Многие хотят показать, что им это сделать – раз плюнуть. Но не тут-то было. Они валяются на спине, смешно дрыгают ногами, вызывая гомерический хохот и подначки не рискнувших попробовать себя на этом поприще. Цирк уехал – клоуны остались…
Б У К Е Т
-Послезавтра, в воскресенье – выходной! – объявляет каптеранг Гудков. – Устроим санитарный день с утра, постирушки и прочее. После обеда – личное время. –
Народ одобрительно гудит. Вечером подхожу на приватный разговор к Гудкову.
- Николай Иванович! Тут, километрах в тридцати деревня Манзовка! У меня, там, тетка живет! На чердаке мешок махорки! Еще от деда остался, если тетка не выбросила! А то пацаны, уже, спитую заварку курить пытаются, а нам еще две недели. – выдаю я страшную тайну.
– И вино из дикого винограда в погребе! Вкусноеее! – пускаю я в ход неотразимый аргумент.
- Доставим к вечеру в лучшем виде. А постирушки, мы с Педагогом и с вечера в субботу успеем. Автобус ходит от Ярославского. Деньги на билеты у меня есть. Рубля хватит! – выкладываю последний козырь.
В воскресенье, даже не позавтракав топаем пять км до Ярославского. Успеваем на переполненный автобус и через час с гаком, мы в Манзовке. С нами еще Славка- Боцман. Он отпросился навестить кого-то из знакомых, работающих на полях Манзовского совхоза.
Боцман остается на автовокзале дожидаться деревенского автобуса(до базы студентов еще десять км), а я с Педагогом бредем по знакомой мне с детства улицы в сторону теткиного дома, где еще три года назад жили мои дед и бабушка.
Не доходя до дома метров двести, слышим хриплый радостный лай Букета.
- Жив недостреленный! – радостно кидаюсь в калитку навстречу ушедшему детству и обнимаю, очумевшего от радости пса. Он подпрыгивает выше моей головы, делает кульбиты. И все это сопровождает оглушительным визгливым лаем, как бы говоря:
- Ты почему так долго не приезжал. Я так ждал! Я так ждал! –
- А почему – недостреленный? – в калитку смело проходит Педагог. Это была его ошибка и мой просчет…
Пес молча кидается в сторону Педагога. Я хватаюсь за цепь, в надежде удержать его, но как соломенный падаю на землю. Педагога спасает реакция и не закрытая калитка. Не раздумывая, он вываливается спиной на улицу. На его лице, не столько испуг, сколько восхищение.
- Фу! Букет! Фу! – изо всех сил ору я и перехватываю собаку за ошейник. Букет Хрипит и рвется порвать Педагога на мелкие лоскуты.
- Фу! Букет! Свои! Свои!– успокаиваю я его.
На шум, выбегает на крыльцо дядя Миша, муж моей родной тетки Ани.
- Сашка? Чертяка! Перепугали! Я думал Букет треплет кого-то! Вы откуда? – с радостью суетится дядя Миша.
– Проходите в хату –
- Неа! Сперва Букета выгуляю! Я ведь три года не был! Как дед умер, с тех пор и не был! А кроме нас с Васькой, его никто выгуливать, наверняка, не решался? Он ведь тащит, как сумасшедший! Его вдвоем держать за цепь нужно!
При слове гулять, Букет устраивает – светопреставление, не передающееся никакими литературными выражениями.
- Если погуляешь с ним, сразу примет тебя в друзья – обращаюсь я к Педагогу, отстегивая цепь от провода. Но Витек, уже метрах в сорока, от греха подальше.
С полчаса, Букет таскает меня на буксире по улице от дерева к столбу, от столба к дереву. Это доставляет ему не мысленное удовольствие.
- Он, что? Все три года копил? – удивляется размеру мочевого пузыря Букета Педагог, не сокращая расстояния до нас.
- Да не бойся! Подходи! Он уже понял, что ты свой! Просто показал, кто в доме хозяин! – я даю Букету обнюхать, остолбеневшего Педагога.
- А где тетя Аня? – спрашиваю, входя в дом.
- С госпитальными, на КРАЗЕ по грибы поехала. К вечеру будет. А вы, какими судьбами? – вопросом на вопрос отвечает дядя Миша.
- Мы в Малых Лучках работаем. Поступили в Дальрыбвтуз. Будем учиться на штурманов! Сегодня выходной! Вот и решил приехать, махоркой разжиться для ребят. Там у деда, на чердаке, почти полный мешок стоял. Самосад! Сухенькая!
- Так, ты глянь! Я туда не лазаю! Я сейчас отлучусь, на работу вызывают, а вы располагайтесь! Еда на плите! Анна наготовила, как чувствовала, что кто приедет! Дедов, заветный бочонок, помнишь, где стоит? Нацедите себе, только не переусердствуйте! Ой, и сонливое оно! Умел дед Василий! Что умел, то умел!- заспешил на выход дядя Миша.
- Он много чего умел – с грустью подтверждаю я.
В И Н О, М А Х О Р К А, В И Н О Г Р А Д
- На чердак! - командую я и моментом взлетаю по лестнице под крышу.
Чердак обдает меня запахом детства. Запахом, настоянным на сваленных в углу старых вещах, на подвешенных за косицу связках лука и чеснока, запахом печной трубы, проходящей через чердак, и еще тысячей, кружащих голову, и не передаваемых ароматов.
Мешок с самосадом раскапываю под грудой тулупов и ватников. В нос бьет знакомый с детства запах махорки.
- Насколько себя помню, этот мешок всегда здесь! Сколько ему лет? Одному деду известно было! Может двадцать, может тридцать, а может все сорок! Отец рассказывал, что дед после войны табак выращивал на продажу, когда Рокоссовцы понаехали на войну с японцами! – просвещаю я Педагога.
- А это что? – пробует он сухофрукты из другого мешка.
- Похоже на сушенный виноград! А это – сушенная ранетка! А вот и семечки!- показываю я ему.
- Вкуснотища! Только немного кислит! Берем все! – деловито распоряжается Педагог.
- Конечно! Не все! Сколько унесем! – поправляется он.
Мы неумело скручиваем большие кульки из газет и насыпаем в них махорку, сухофрукты и семечки! Затем я ныряю в погреб и цежу целый кувшин вина.
Мы располагаемся на веранде и устраиваем себе царский обед. Нас хватает минут на двадцать. Благо на веранде стоит раскладушка и поверх нее – матрац.
Из последних сил, почти теряя сознание, сбрасываю матрац на пол и замертво валюсь на него. Педагог, как подкошенный падает в раскладушку.
Нас будит незлобный лай Букета. За калиткой маячит голова Боцмана. Он уже проведал, кого хотел и теперь нашел нас по названному адресу.
- Мы назад поедем или как?- Боцман старается перекричать лай собаки. Мы с ужасом осознаем, что проспали больше четырех часов.
Напротив дома тормозит огромный, военный КрАЗ и я бросаюсь помогать тетке, выгружать дикоросы.
В конечном итоге, мы благополучно, опаздываем на последний автобус на Ярославский и полночи, нагруженные, бредем пешком. По дороге я рассказываю про Букета и почему назвал его - недостреленный.
- Лет десять назад, Букет пострадал из-за любви. У соседа, через два дома была сука, на цепи! Видать, пришло ей время гулять! Сами знаете! Как это бывает у собак! На запах любви, все псы сбегаются! Вот и Букет, каким-то образом стащил с себя ошейник и к невесте!
Перемахнул два забора и сходу… Одним словом! Выглядывает хозяин в окно, а там полный мир и согласие в новоиспеченной собачьей свадьбе!
Хозяин суки зарядил, гад, ружье жеканом, и дождавшись, когда псы отцепятся друг от друга, выстрелил в Букета, почти в упор. Пуля вошла в бровь, выше левого глаза, а вышла за левым ухом. Как он умудрился после такого выжить – непонятно!
- Заливаешь? – неуверенно возражает Славка-Боцман.
- Не заливаю! Букет выжил и отомстил! Через год, еще раз сорвался с цепи и передушил всех кур, у того мужика, во дворе. Деду пришлось откупаться!
На наше счастье, уже после полуночи, почти у самого Ярославского, нас подбирает случайный Пазик и подвозит до Малых Лучков. Вымотанные, на стертых ногах, стараясь не шуметь, мы пробираемся к себе на нары.
Утром, старшина отмеряет, «по честному», самосад стаканом каждому курящему.
Семечками и сухофруктами угощаю я. Две бутылки вина перекочевывают в сумку каптеранга Гудкова, одну приберегаю.
- Николай Иванович! Гольный наркоз! Лучше на ночь глядя! От бессонницы! – шепотом, предупреждаю я его.
Народ бросается крутить самокрутки! Более опытные разворачивают ликбез, как правильно свернуть «козью ножку». После первых затяжек, глаза, у всех, на мокром месте. Многие, после первой затяжки, хватают воздух, как рыбы, выброшенные на берег.
- Во! Блин! Продирает! До самого геморроя!- выдает похвалу БЧП.
Т А Т Ь Я Н А
Сегодня, двойной праздник! Получаю сразу два письма, от родителей, с вложенными пятью рублями и от Ленки. Она уже в городе. Письмо написано сухо и мое « внутреннее я» начинает надувать резиновый шарик ревности, в районе солнечного сплетения.
С горечью думаю, что этот «внутренний я», уж очень часто, последнее время, оказывается прав. До отъезда в город остаются всего три дня.
- Тань? Посмотри, пожалуйста! Похоже, заноза в пальце! Никак нащупать не могу! – прошу я Татьяну, выходя на солнце в обеденный перерыв.
Таня, а потом и Рита долго изучают мой палец.
– Да нет никакой занозы! Наверное, сам уже вытащил!- успокаивают они меня.
Но я чувствую, как внутри подушечки пальца правой руки, ближе к ладони прощупывается болезненное уплотнение. Но терпеть можно. – Пройдет! – думаю я, и шагаю за всеми в столовую.
Ближе к концу рабочего дня - ЧП. Татьяна ранит руку о расколовшуюся банку. Рана – глубокая, прямо от сустава большого пальца до запястья. Оксана Яковлевна, трясущимися руками, неумело бинтует ей руку. – Зашивать надо! Я договорюсь насчет машины на утро! Поедешь в Ярославку в травмпунк!
Утром, мой палец напоминает сосиску. Он приобрел пунцовый оттенок и не гнется в суставе. В довершении ко всему, появляется тупая, пульсирующая боль.
- Николай Иванович! Наверное, и мне надо показаться врачу! – тычу, я под нос Гудкову, свой распухший палец. И через час, на пару с Татьяной, мы трясемся в кабине грузовика, по дороге в поселок Ярославский.
Около часа жду в коридоре больницы, пока врачиха колдует над рукой Татьяны.
– Решили не зашивать! Кровотечения нет! Только обработали и укол от столбняка сделали! – показывает Татьяна руку в аккуратной повязке.
- Ну и что изволите с вами делать? – пожилая, уставшая врачиха, укоризненно рассматривает мой палец.
- Н-не знаю! Болит и дергает! Может его слегка проколоть, что бы гной вышел! – пересиливая страх перед предстоящей экзекуцией, шепчу я жалостно.
- Проколо-о-лоть! – передразнивает меня врачиха. - Тут вскрывать надо и чистить! Когда домой уезжаете? – спрашивает она.
- Завтра ночным поездом! –
- До дома потерпишь? А там гляди и само прорвет! Может и резать не надо будет! – вопросительно глядя на меня, предлагает она решение.
Слово «Резать», действует на меня волшебным образом. Палец сразу перестает дергать.
- Потерплю! – уже мужественно произношу я.
– Ну ты и трус! – тут же, подначивает меня, мой внутренний голос.
Грузовик подвозит нас прямо к цеху. Но нас, тут же, отсылают обедать и подменять дневальных в бараке. Теперь мы с Татьяной – бессменные дневальные по бараку, до самого отъезда.
В бараке, давно уже наведен порядок, и мы сидим на крыльце и лущим семечки. Из комнаты девчат доносится музыка.
- Пригласи меня на танец! Слышишь? И музыка подходящая! «Листья желтые над городом кружатся!-
Я смотрю на свою обувку. «Гады» явно не подходят для такого мероприятия. Выпрыгиваю из них и бегу доставать «корочки». Линялые, грязно синие, рабочие матросские брюки смотрятся с «корочками», как телогрейка поверх фрака. Но Татьяну не смущает мой туалет, и здоровой рукой, она тащит меня на женскую половину барака.
Мы танцуем. Я стараюсь оттопыривать больной палец, что бы, ненароком, не задеть им Татьяну. Временами боль возвращается с новой силой.
- А мы называем эту песню «Марш Китайских десантников» - несу я глупость от смущения.
- Почему? – смеется Татьяна
- Как почему! Слышишь слова? « Лица желтые над городом кружатся…»
Татьяна заразительно смеется: - И в самом деле- Лица желтые…, а кружатся, надо полагать, на парашютах? –
Мы хохочем. Но дергающая боль в руке, заставляет меня вздрагивать и морщиться.
- Давай подорожник привяжем! Может, натянет и прорвет?
Сказано – сделано! Боль притихает.
- Слушай! А у меня еще домашнее вино осталось с поездки в Манзовку! Вот оно точно – обезболивающее! Ты как?- предлагаю я без всякой задней мысли.
- Ой! Какое вкусное! Сладкое, как кагор! И терпкое! – нахваливает Татьяна.
Она опять тащит меня танцевать и расслабленная от одной рюмки вина, обнимает меня за шею двумя руками. Дыхание ее учащается, она, почти виснет на мне. Даже мне, неопытному юнцу, становится понятно. Она ждет от меня, как минимум, поцелуя. В моей голове – непонятный розовый туман. Я боюсь наделать глупостей…
- Таня! – шепчу я, осторожно пытаясь высвободиться. – У меня девушка в городе. –
- Не убудет от твоей девушки из-за одного поцелуя – жарко шепчет она, и еле касаясь губами, начинает осторожно и нежно целовать и покусывать меня в губы. Я стою истуканом, но в какой-то момент, меня начинает трясти, как в лихорадке. Мои губы, непроизвольно, начинают отвечать.
Мы сливаемся в едином, страстном поцелуе. Мое естество звенит, кажется, еще минута и я наброшусь на нее и начну рвать на ней одежду…
Теперь осторожно отстраняется Татьяна. Я перевожу дыхание и стыдливо отвожу глаза.
- Не надо! Не смущайся! Все хорошо! И спасибо тебе! – Она чмокает меня в щеку и смеется.
- Будь ты, годика на три постарше! – с легкой издевкой рассуждает она и пристально, изучающе смотрит мне прямо в глаза и замолкает.
– Давай лучше останемся друзьями! Но обещай! Пригласи меня потанцевать в парке, как вернемся!
- Обещаю! – с готовностью говорю я и добавляю. – Тань! Ты как то странно целуешься! У меня голова звенит, как колокол!
- Ничего Сань! Это от того, что я женщина, а ты еще… - Татьяна задумывается, подбирая слово.
- Юноша! И у тебя все впереди! – на лице ее читается смятение. – Давай еще по одной! –
Ночью, я почти не сплю. Руку дергает так, что хочется выть. Встаю и босыми ногами шлепаю на крыльцо, поливаю руку холодной водой из рукомойника. На некоторое время наступает облегчение. Я уже тысячу раз пожалел, что не настоял - разрезать этот внутренний гнойник к едрене-фене…
Руку разносит на глазах, особенно ладонь. В голову лезут мысли, одна страшнее другой: - Так можно и без кисти остаться! Ох, скорее бы домой! Но до дома еще больше суток!-
Далеко за полночь, измучившись, вспоминаю про дедов «наркоз», и с надеждой на чудо, допиваю остатки вина, прямо с горлышка. Чудо происходит! – Царство Тебе Небесное дед Василий – я, если и не засыпаю, то просто медленно проваливаюсь в вязкую, болезненную дремоту.
Утром рука напоминает желтую резиновую перчатку, наполненную воздухом, но острые прострелы прекратились, перейдя в тупую ноющую боль.
Время от времени, окунаю руку в бочку с водой и получаю временное облегчение. Все на работе. Сегодня сокращенный рабочий день. Вечером, должен прийти грузовик и отвезти нас в Хороль, на станцию.
Татьяна посматривает на меня с сочувствием, трогает своей холодной кистью руки мой лоб и хмурится. – У тебя температура! Небольшая! Давай я помогу тебе собрать твой рюкзак! – не терпящим возражения тоном, говорит она.
- Постой! Полотенце и мыло далеко не прячь! Ребята вернутся, я пойду в цех помыться и переодеться в чистое! Не ехать же в робе!
- Вместе пойдем! Я тоже собиралась!
В З Л Е Т И П А Д Е Н И Е Ч И Н Г А Ч Г У К А
- Давай! Ты первая иди! – говорю я Татьяне, заходя в опустевший цех. – Я покурю пока во дворе.
- Саша! Не уходи!- говорит она и надевает на забинтованную руку полиэтиленовый пакет.
- Вот бинт! Завяжи, пожалуйста, края пакета на запястье! Мне повязку нельзя мочить!
- Ты, все равно, старайся руку держать вверх и в сторону, а то затечет! – проявляю я заботу.
- Далеко не уходи только! Я позову! Спину потрешь! Как я с одной рукой? – Татьяна быстро снимает ветровку и платье и оказывается в цветном купальнике в мелкий горошек. Развешивает одежду на стуле, и захватив пакет с мочалкой и мылом ныряет за дверь тесной душевой.
- Аай!- Кричит она и выскакивает опять наружу, левой рукой прикрывая голую грудь. – Вода ледяная! Помоги настроить теплую!
Теперь я протискиваюсь в узкую дверь и начинаю манипулировать левой рукой с вентилями холодной и горячей воды.
– Забегай! А то простынешь! – уже в открытую, я любуюсь ее стройной фигуркой.
- Раздевайся до трусов и заходи! Спину потрешь!- минут через десять, зовет Татьяна.
- Во! Ты попал! В семейных! По колено!- умирает от хохота мой внутренний голос.
– Она точно, твоей смерти хочет! Вчера не доконала, так сегодня точно! – издевается он.
Я тру мочалкой ее спину, и собрав, всю волю в кулак, стараясь не сопеть, делаю вид, что для меня это обычное дело. Но природу не обманешь. Трусы начинают предательски топорщиться.
- И вот, здесь! Пожалуйста! – поворачивается она боком и поднимает здоровую руку вверх.
Я почти в обмороке и стараюсь не смотреть на ее небольшую, но округлую грудь с розоватыми сосками.
- Может, хватит издеваться! – мой голос хрипит. В голове начинает ухать басовый колокол.
- Да хватит! Развернись! Теперь я тебя намылю! Подожди! Придержи мочалку, я ее мы-ылом, мы-ылом – нараспев, смеясь, командует она и начинает намыливать и тереть мне спину.
- Грудь, сам потрешь?
- Сам!- я перехватываю мочалку из ее рук.
– Тогда не оборачивайся.-
Краем глаза вижу, что она, ловко, управляясь одной рукой, снимает плавки и начинает намыливать темный треугольник, внизу живота.
- Не подглядывай! Я все вижу! – пресекает Татьяны, мои попытки, слегка повернуть голову.
- Не больно то и надо! – обиженно бурчу я.
Вернувшись в барак, застаем импровизированный концерт на крыльце барака.
- Зачем, вы, девочки, красивых любите? Ненастоящая у них, любовь! – душевно выводят девчата, под аккомпанемент гитары.
Все в сборе. Ждем, только грузовик. Только шесть вечера, а поезд, в два ночи.
Опускаю руку в бочку с дождевой водой и держу ее, пока не начинает ломить от холода. Боль ненадолго отпускает. Я устраиваюсь верхом на перилах крыльца и слегка, в такт песне, баюкаю руку, как ребенка. Не могу себе представить, как я вытерплю эту боль до приезда в город.
Из барака появляется Чингачгук. Окинув всех, гордым взглядом предводителя всех индейцев Дальнего Востока, он в обход, так и не просохшей лужи, направляется в уборную.
Тут надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что на двери уборной, изнутри, отсутствовала, какая либо надежная защелка или шпингалет. Вместо этого, к двери, какой-то умелец, прикрутил обыкновенную медную проволоку, коей, всяк входящий и фиксировал дверь в закрытом состоянии.
Защиту, от не прошеного посетителя, эта проволока представляла чисто формальную. И посему, уединившись по мирским делам, кто как мог, соблюдал одно правило, а именно – вовремя подать голосом предупреждение, что заведение – ЗАНЯТО! Благо, обзор за происходящим снаружи, через неплотно сбитые доски двери, был превосходным.
Вот, в этот, интимный уголок и направился наш Костя, так сказать: - "На дорожку!"
Никто и не заметил этого обыкновенного, естественного поступка. Гитара продолжала выдавать одну мелодию за другой. А девчата показывали чудеса владения голосом и знания многих песен.
Никто и не обратил внимания, как из женской половины, вышла Наташа. Она была самая, так сказать, коренастая из женщин. Фигурой и красотой она не блистала, но с лихвой компенсировала этот недостаток отзывчивостью, веселым характером и прекрасным аппетитом. В общем, про таких, как она, можно смело сказать: – Кровь с молоком! В квадрате! -
Наташа оглядывается, недолго раздумывает, надевает сапоги, и по застланной полынью луже, скорым размашистым шагом, идет прямо к нашей, мужской уборной.
Я замираю. На какое-то мгновение, даже перестаю баюкать руку. Я хочу ей крикнуть, но не успеваю. Чингачгук, занятый своими делами, тоже не подает признаков жизни и не кричит заветное слово: - ЗАНЯТО! –
Наташа берется за ручку уборной и резко тянет дверь на себя!
Прошло уже столько лет, но у меня перед глазами, до сих пор, стоят эти кадры, как в замедленной киносъемке.
Рывок стокилограммовой Наташи, буквально выкидывает с толчка, ухватившегося за проволоку Чингачгука! На какое- то мгновение, он зависает в воздухе со спущенными штанами и приземляется в лужу на живот!
Быстро подскакивает, натягивает штаны и отпускает такое количество, абсолютно бессвязной брани, что привлекает внимание всех собравшихся на крыльце. Гитара и голоса смолкают.
- Только краснокожий может сесть в одну и ту же лужу – дважды – с серьезным видом, комментирует Гвоздь.
- Взлет и падение Чингачгука! – почему то приходит мне на ум. Сил и желания злорадствовать и смеяться, у меня нет!
О П Е Р А Ц И Я
До поезда почти два часа. Мы коротаем время в железнодорожном вокзале. Старшина подзывает нас по одному и дает расписаться в ведомости. Получаем каждый по 25 рублей. Для вчерашнего школьника – большие деньги.
Ко мне подходят Людмила и Татьяна и осматривают руку.
– Пойдем! – говорит Татьяна. – Люда договорилась с дежурной медсестрой медпункта. Покажешь руку, может обезболивающий укол сделает. –
Медсестра, выпученными глазами, смотрит на мою руку. Еще чуть-чуть и укол, или как минимум нашатырь, понадобиться ей самой.
- Может, анальгин с димедролом сделаете? – выводит ее из ступора Татьяна.
- Что? Прямо в руку? – задает глупый вопрос медсестра.
- Зачем в руку? Сделайте внутримышечно! Пять кубиков! – вступает в разговор Людмила.
И по тому, как это было сказано, до медсестры, наконец, доходит, что от нее хотят.
- Вот и хорошо!- подбадривают меня женщины после укола.
- А теперь поищите в вашем холодильнике пенициллин! – голосом, не терпящим возражения, командует Людмила. Я начинаю понимать, что на своих ногах, мне с медпункта не выйти!
- Отлично! – Разводите два флакона пятью миллилитрами новокаина каждый – продолжает распоряжаться Людмила. Мне остается думать, что она знает, о чем просит: - Хуже, все равно, уже не будет! –
Вот и долгожданный вагон. Нижних и средних свободных полок – нет! Лезу на третью, под потолок. Толком не успеваю приладить свой рюкзак под голову, как состав сильно дергается и лязгает всеми сцепками.
Машинально взмахиваю больной рукой, ловя равновесие на левом локте и со всей силы, ударяюсь ей о потолок вагона. Руку пронзает острая боль, в долю секунды достигающая мозга! Сноп искр и затем свет гаснет. Я, конечно, не осознаю, что нахожусь в глубоком отрубе…
- Верещагин просыпайся! Приехали! – трясет меня за колено Гусь. Я ничего не понимаю. Память сохранила, только, ужасную боль в руке. Но сейчас ничего не болит. И, похоже, я выспался.
Ноющая боль возвращается, как только я сползаю с полки на пол. Вижу, как ко мне пробирается, переступая через сумки и рюкзаки, разложенные в проходе Татьяна.
- Поторопись! За Людмилой машину, Шеф прислал! Подбросит тебя до дома! Или сразу в травмпункт? – выпаливает она скороговоркой.
- Сперва домой! Спасибо! – чувствую себя обязанным, за такую заботу.
Раннее утро! Нет и семи утра. «Волга» пролетела от вокзала до Западной за считанные минуты.
- Удачи тебе! Позвони, как сможешь! – Татьяна сует мне в карман клочек бумажки с телефоном.
Мать, увидев руку, чуть не падает в обморок. И наскоро переодевшись, я шагаю за ней в сторону травмпункта на Уткинской.
Дежурный врач травмы, перефутболивает нас в поликлинику к хирургу. Благо поликлиника находится в одном здании с «Травмой».
Сидим под дверями кабинета хирурга и ждем восьми часов – начала приема.
Я привычно баюкаю руку, а очередь из поранивших пальчики бабушек, ждущих повторную перевязку, с квадратными, настороженными глазами, наблюдающими за моими покачиваниями.
Мое лицо не выражает никаких эмоций. Глаза уставились, в какую то, одному мне известную точку на полу… И только одна мысль крутится в голове:
- Почему так много бабушек? Почему так много бабушек?-
- Кто первый? Заходите! – приглашает медсестра.
- Пускай молодой человек идет первый! – перебивая друг друга, бабушки пропускают меня вперед.
- Граждане! Часа полтора, приема не будет! Придется подождать – встревоженная медсестра вылетает из кабинета и несется по коридору.
- Сколько, ты так терпишь? – мягко спрашивает врач – сухонькая, пожилая женщина в больших очках.
Я, кратко излагаю суть своих бед и мытарств.
В кабинет вваливаются человек шесть, одетых в медицинские халаты студентов во главе с запыхавшейся медсестрой.
- Знакомьтесь! – важно произносит хирург. – Ее Величество – "ФЛЕГМОНА"! Ждать и отправлять в больницу не будем! Слишком дорого время! Будем оперировать! Всем одеть маски!
Меня проводят в соседнюю комнату, укладывают на операционный стол и привязывают руки к выдвигающимся из-под стола полочкам. С этого момента, я вижу только огромную, нависающую надо мной хирургическую лампу.
- Новокаин пятитипроцентный! Необходимо обколоть всю ладонь, указательный и средний пальцы! Но вначале, обработаем всю кисть йодом – я поворачиваю голову и вижу, как медсестра обмакивает салфетку в склянку с йодом, и буквально красит им мою кисть на два раза.
Студенты, в основном девчата, обступают стол и с нескрываемой жалостью смотрят на меня.
– И на том спасибо. –
- Теперь начинаем обкалывать новокаином! – продолжает практическое занятие хирург и вводит иглу мне в ладонь. Вначале неглубоко. Я ощущаю холодное распирание и так раздувшейся ладони. Потом все глубже. Рука начинает деревенеть.
- Ай! – взвизгивает одна из студенток. Это струя желто-красной жидкости вырывается тонкой струей из прокола, когда хирург вытаскивает иглу.
- Вы видите? Вся подкожная клетчатка, в районе ладони, превратилась в жидкость! А попросту в – гной! Это и есть – воспаление клетчатки! Флегмона! –
Краем глаза замечаю, парочку чересчур впечатлительных студенток. Вот – вот! И побегут отчисляться из мединститута!
- Теперь, кто мне скажет? Как необходимо сделать разрезы скальпелем? Вдоль или поперек ладони? Правильно! Вдоль мышечных волокон! – сама себе отвечает женщина и рисует зеленкой три полоски, там, где необходимо делать разрез.
-Ну, что помолясь! – она делает три разреза.
Ощущение, словно я держу голой рукой кусок льда, а кто-то царапает лед ножом.
- Снимайте! Снимайте салфеткой! – просит она медсестру, явно избегая произносить слово гной.
Мне эта экзекуция не нравится, особенно на глазах этих студенточек, но я терплю, наивно полагая, что основные мучения позади. Как я заблуждался!
- А теперь приступим к основному! Что бы помочь очистить от гноя ладонь, нам необходимо что? Правильно! Через эти небольшие разрезы между пальцев, ввести турунды, пропитанные лекарством, под кожу ладони, аж до запястья!
Что такое турунды, я не имею не малейшего представления и продолжаю держаться молодцом!
Поворачиваю голову, что бы посмотреть на эти турунды и вижу всего лишь марлевые жгутики, длиной сантиметров 15-20, которые медсестра обмакивает в баночку с резко пахнущей мазью.
- А вот смотреть тебе, необязательно! – ободряюще говорит врачиха и сует мне в рот рулон бинта. – Придется немного потерпеть!-
В следующую минуту дикая боль, несмотря на местную анестезию, разрывает мне ладонь. Я ощущаю, как тонкий пинцет или другой медицинский инструмент, разрывает остатки не сгнивших тканей под кожей ладони от пальцев до запястья!
- Есть одна! Давайте вторую! –
- Больно! - кричу я, не разжимая зубов, и выгибаюсь в дугу.
- Держите ему левую руку – строго командует хирург студентам. Те виснут на мне, и только одна хватает мою ладонь двумя маленькими ручками. Нахожу ее сочувствующий взгляд под маской, и смотря ей прямо в глаза, еще дважды мычу и делаю мостик, каждый раз, как очередная турунда разрывает мою ладонь!
- Все! Все! Больше не будет больно – ласково произносит врачиха. Сейчас, только пенициллином ладонь обколем и до послезавтра!
- Отпустите, пожалуйста, руку! Мне больно! – только сейчас осознаю, что сжимаю левой рукой, ладонь сердобольной студентки. – Извините! Я не хотел!- меня начинает потряхивать, как в лихорадке.
- На сегодня все, молодой человек! Послезавтра, я с утра! Будь добры,- на перевязку! Турунды поменяем! – накладывает мне повязку хирург. - Если, что будет не так, - я завтра с тринадцати принимаю! –
Расстаемся с матерью у входа в поликлинику. Она спешит на работу. Я делаю вид, что иду домой, а ноги несут на улицу Мордовцева. Иду медленно, как бы прощупывая почву под ногами. В голове – непонятный шум. Анестезия отходит. Рука начинает ныть, а повязка пропитываться смесью сукровицы и мази Вишневского. У меня очень плохие предчувствия.
Дверь, как и в прошлый раз, полтора месяца назад, открывает ее отец.
- Нет ее! – он отводит глаза.
– Саня! Она уже дней десять под ручку разгуливает с этим кучерявым! – врать он не умеет.
Стою, держась левой рукой о подоконник, надо переждать эту проклятую слабость и туман в глазах от наворачивающихся слез. Еще чуть-чуть, и разревусь от обиды и бессилия.
- Ничего! Дядь Саша! Все нормально! Ничего так не помогает перенести муки душевные, как муки физические! – говорю я дрожащим голосом, смахивая слезу и осторожно начинаю спускаться по лестнице подъезда.
Я уже не ощущаю боли в руке. Другая, более страшная боль разрывает мне сердце и туманит мой разум. Я бреду, как во сне. Выхожу на Колхозную и опускаюсь на ту самую лавочку, возле булочной. Надо передохнуть и отдышаться.
- Ноги, совсем, не слушаются! - последнее, что успеваю подумать и погружаюсь в спасительный обморок.
- Эй, парень! Тебе плохо! Может, скорую вызвать? – толстая тетка, в белом халате с надпись «Хлеб» на высоком колпаке, сует мне под нос, ватку с нашатырем.
- Н-не надо! Спасибо! – резкий запах прочищает мне сознание и придает силы.
Я беру из ее рук ватку и, покачиваясь бреду, вниз по Колхозной. Время от времени подношу ватку к носу.
- Мне нельзя быть слабым – уговариваю я сам себя.
Мое второе «Я» - молчит. Теперь, мы одно целое и нам нельзя ссориться.
Ни он, ни я, еще не знаем, что до окончания института и получения диплома остается – 1977 дней.
Что из группы в 25 человек, смогут доучиться только – четверо: Петрулевич, Киса, Гусь и я.
Что Педагога, заберут в армию в конце первого курса. Что Гусь, погибнет в автокатастрофе, в день своего двадцатишестилетия.
Что на четвертом курсе, пьяный Чингачгук, чуть не убьет меня, лежащего в постели, в общаге, железным стулом, в ответ на замечание выключить свет и не горланить.
Но это будет все в будующем, а сейчас, я и мое второе "Я", обнявшись, тихонько напеваем: -Зачем ходить, бродить по кабакам? Зачем сидеть, дышать в дыму табачном? На то она и ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ! Чтоб быть ей, не особенно удачной! –
Февраль 2013 г.