Понедельник начинается в субботу
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокой. Солнце садилось уже который час, все никак не могло сесть и висело низко над горизонтом…
Я потряс головой. Бред какой-то. Как будто все это не со мной, а с кем-то другим. Отчего так?
«С голодухи, наверное» - решил я.
Моросил нечастый, но неумолимый дождик. Небо как будто присело на корточки, чтобы рассмотреть получше, что там творится внизу, на этой размякшей глине.
Я шел в свою армию, загребая сапогами по черноземной грязи. Вдалеке, и слева, и справа – виднелись барашковые стада и зеленые фигурки пастухов в защитных химических одеяниях ОЗК.
«На вино меняют» - отметила моя умная голова. Значит, воинская часть была близко.
Три дня добирался я до места новой службы. Сначала большую группу из нашей учебки, человек пятьдесят под командой капитана - отправили поездом в Одессу. Потом электричкой в Кишинев – уже с дюжину, вместе с прапорщиком. Назавтра была суббота, и он остались в молдавской столице на выходные. Меня же, с грозным матерным напутствием, он всадил в автобус на райцентр Бельцы:
- Там рядом совсем – село. Там спросишь.
- А можно подождать до понедельника, товарищ прапорщик?
- Можно Машку за ляшку, солдат! А к месту службы прибыть не вовремя – нельзя!
- А можно…
- Козу на возу! Отставить борзоту! Смотри мне!
- Что хоть за часть-то, товарищ прапорщик?
- Да там найдешь, военный, там одна часть. Вот тебе – туда. Не бзди – не промахнешься!
А, и правда – чего я кипишую? Без меня не начнут.
На тряском пазике я дотащился до конечной точки, указанной в предписании: «с. Радои, в/ч такая-то». Но никакой воинской части в этом селе не было. Кроме того, обнаружилась вообще странная штука: оказывается, не все в нашей родной стране понимали язык межнационального общения. За час я обошел небольшое поселение дважды – военными и не пахло. Денег у меня почти не было, сухпай мы смолотили еще на вокзале в Одессе. Жрать хотелось до глубины души.
- Где военные, батя? – присел я на бревно возле замызганного даже по сельским меркам мужичка.
Труженик-винодел поднял голову и ответил на древнем певучем наречии.
- Батя, где у вас – пуф, пуф! Ура, ура, атака! – изобразил я солдатские будни в меру своего актерского недомыслия.
Уроженец виноградной долины снова излил на меня мелодичный напев, из которого я понял только последнее вопросительное слово «доль*оёб?», колоритно смягченные мягким «ль».
Я отрицательно помотал головой:
– Младший сержант. – Я постучал двумя пальцами по лычкам. – Где Красная Армия? Где ать – два, батя?
Он вздохнул и, подхватив мой куцый вещмешок, потянул меня за руку. Мы поднялись по ступенькам в ветхозаветную столовку при автостанции. Добрый пейзанин взял два кувшина вина, которое здесь совершенно открыто наливали всем трудящимся юга, и один беляш. Упираться я не стал.
..Время текло, а ясности с местом службы не прибавлялось. К нашему столику подходили друзья славного винодела, и, выслушав мой тревожный рассказ, качали головами. Каждый наливал мне очередной стакан и давал наставления на сладкоголосом перегарном наречии. Чтобы не раздувать межнациональный конфликт, я соглашался со всеми.
И только ближе к вечеру встретился русскопонимающий товарищ.
- Мэй, селькретый часть ищешь? Там, тебе, там! В лес ходиль! – замахал за горизонт полутрезвый дядька. – Мэй, селькрет большой! Там ракеты, там!
Я икнул. Вспомнилось одесское: «хочешь попасть в Америку, просись в ракетчики».
Ну и кислятину тут у них наливают!
Пенно-вожделенное
- Что это за «здравствуйте, я ваша тетя»? – дежурный по части, майор - связист, повертел в руках мой военный билет.
- Млядший серь-жат… Серь-жань. Ть. – я опять икнул. – Эль... Элетри-чес-кого расчета.
- Кого-кого?
- Эльэктро-техни… чес-кого, - тщательно выговорил я. Блин, это мягкое «ль» пропитало меня насквозь!
- Ого, военный, как ты набрался международной дружбы! Что пил?
Я обвел взглядом дежурку - кроме майора и двух капитанов, в углу нахохлился долговязый прапорщик. Одни враги для хмельного солдата – подсказки ждать неоткуда.
Как законопослушный советский гражданин, я знал: говорить надо правду. Но не всю. Какой алкогольный напиток послабее? Какой?
…В размягченной вином голове промелькнуло школьное воспоминание: весна, солнце, мы с Лешкой дома у нашего друга Андрея. Мы выпили бутылку портвейна перед учебно-производственным комбинатом. Этот УПК был в городском вычислительном центре, и нам весь десятый класс там рассказывали про один бит и восемь байт. А что? Скажите спасибо, что не на мотальщицу и не на сновальщицу учили: чулочно-носочная фабрика в городке тоже была.
Так вот, мы забежали к Андрюхе за какой-то мелочью, но перед этим с Лешкой уже переглянулись предварительно согласно. Дальше… Солнце… Весеннее солнце во все окно… Я отвлекаю Андрюху разговором на кухне, а Леха заскакивает в ванную, где у отца Андрея стоит выварка с бражкой. С пенной, вкусной такой бражкой, которую трогать нельзя совсем-совсем. За которую Андрюхе батя оторвет голову.
Его отец был мастер на все две золотые руки. Он работал слесарем на втором судоремонтном и, в перерывах между починкой малых и больших противолодочных кораблей, собрал уникальный самогонный аппарат. Агрегат напоминал машину времени из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» и разбирался на множество блестящих деталей, для которых был сделан специальный ящик. Это чудо современной алканавтики было оснащено даже манометром.
Если бы на ВДНХ был зал «Малая механизация в семейном хозяйстве», то сия вершина хмельной мысли по праву собирала бы вокруг своего стенда толпы заинтересованных почитателей.
…Следующий кадр - Лешка утирает пену с губ и кивает мне. Лицо такое… Как у прилетевшего Гагарина… Счастливое лицо.
Я влетаю, срываю крышку, окунаю кружку в серую пену… Дальше... Солнце, светит так ярко солнце. Весна… Андрюха орет, что это мать замочила бельё… Он вытягивает из выварки какие-то тряпки… «Мыльный раствор, - кричит, - мыльный раствор...»
Дальше… мы с Лешкой рвем с балкона четвертого этажа… прохожие задирают головы… весна…
- Ты что заснул, электрический сержант?
- Пивом, товарищ майор.
- Что – пивом?
- Меня молдаванин один пивом угостил.
- Пивом? Молдаванин? Гы-гы…
- Я голодный был…
- Пиии-вом… Может кефиром еще… несвежим…
Отсмеявшись, офицеры задумались.
- Куда ж тебя пристроить, сержант? Что умеешь?
- Технику ремонтировать могу.
- Какую?
- На железнодорожном ходу…
- Ты лес вокруг видел, железнодорожник? Что еще можешь?
- Копать могу, носить. Цементировать еще.
- А учился чему?
- Ядерщик. Атомные станции и установки.
- Чур тебя! Пошел на *уй, военный! И так замполит плешь проел – что на нас по три атомные бомбы у вероятного противника припасены… Что еще умеешь?
- Рисовать могу, художественную школу кончил, - двинул я последнее.
- Да ну? – скучающий в углу прапорщик оживился. – А что рисовать?
- Море, горы. Небо. Звезды могу хорошо рисовать, - вспомнил я Сашины экскурсы по ночным галактикам.
- Я его заберу, - сказал прапорщик.
Секреты звездописцев
…Дальше давай! – я обмакнул кисть в баночку с водой и старательно побултыхал ее по часовой стрелке.
- Так, светимость – десять в минус четвертой, спектральный класс – мм…ммы, - Саша сидел на высоком железном стульчике и задрав голову, щурился в телескоп.
- «Мы» или ты мычишь?
- Ммы! Ммы!
- Да понял я. «Мы» так «мы», не надо так менжеваться, - круговым проворотом запястья я набрал на кисточку золотистой охры.
- Так, теперь блеск. Абсолютная звездная величина… ноль сорок семь. Яркость…
- Подожди, ты что мне диктуешь? Это что – белый карлик? – я промокнул тряпочкой колонковую кисточку.
- Ну да.
- Ты что, уху ел, боец? – я повторил любимое кулинарное ругательство нашего ротного. - Это ты кому – начальнику Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота - белого карлика на погонах рисовать хочешь?
- Да мы ему уже два красных гиганта зафигачили, надо же разнообразие какое-то...
- Совсем боец отмороженный! Ты еще черную дыру скажи намазюкать! Это же главный партиец Красной Армии! Он даже Министру Обороны не подчиняется!
- Да знаю я!
- Знаешь? Да? А ты въезжаешь своей головой дырявой, что в Красной Армии могут быть только красные карлики? – со злобой швырнул я тряпку на пол.
- Красные – прекрасные! – тоже разозлился Саша. - По диаграмме Герцшпрунга-Рассела красные карлики встречаются гораздо реже. Вот, - он расстегнул х/б и вытащил из внутреннего кармана потертую на сгибах страничку учебника астрономии за десятый класс, - смотри сам. У них ведь ядра нестабильные.
- В особом отделе это расскажешь! Когда тебе твои ядра в дверном проеме стабилизируют! Давай, ищи сверхновую – Маршальскую Звезду Ахромееву малевать будем…
Мы с Сашей служим в специальной художественно-астрономической погонной роте при особом портном полку спецкроя и шитья. В нашу дивизию, ордена Трудовой Славы Краснознаменную гвардейскую особую дивизию обеспечения прохождения службы Высшим Командным Составом Вооруженных Сил СССР, собрали со всего Союза самых уникальных специалистов. Даже не буду говорить каких: подписку я дал такую… Короче, дешевле себе язык откусить, чем твердое слово, данное товарищу нашему, другу нашему особому из отдела соответствующего - нарушить. Полезней для здоровья выйдет.
Укрыты мы в лесу, на окраине нашей необъятной Родины. Естественно, замаскировано все так, что со спутника видны были только окурки на плацу, и то - нечетко. Да, секретность у нас – будь здоров! Немые рот руками закрывали и еще глаза на всякий случай зажмуривали, чтобы не проболтаться. В соседней, «космонавтской», дивизии обеспечения РВСН, и то не так жестко. Но оно и понятно: что им там охранять – рецепт борща в тюбике?
Просто для генералов и примкнувших к ним маршалов все изготовляется вручную, с тщательной подгонкой-примеркой. Все-все, от зубочистки до самоката, от трусов до валенка. И все это - жутко секретно. Замкомандира полка по вышивке, кавалер медали «За трудовую доблесть девятой степени», учит нас так: «Семь раз у генерала отмерь, один раз отрежь и сразу съешь». Петька Стёжкин, наш дружок из петличношевронной роты, влепил ему кликуху «храбрый портняжка».
А мы отвечаем за погоны. Каждый эполет, выходящий из нашей мастерской – уникален. Каждый требует напряженной работы и срисовывается с настоящих звезд. Без халтуры.
Заправлены в планшеты космические карты
Для начальника Главпура, генерала армии, надо было нарисовать два погона, по четыре звезды каждый. Мы развели нашего ротного, раскидав чернуху, что нам на работу нужна неделя. Хотя, если честно, и трех часов хватило бы. Но, как говорил школьный учитель истории про древний Рим - таковы издержки рабовладельческого строя. Без туфты и аммонала не построили б канала!
Всю захомяченную неделю мы, если честно, пробухали с дедушками соседнего сапожного полка, где в первой – левой - стелькиной роте у нас были кореша по Одесскому политеху. Мы меняли у местных мотки обычной золотой нити на жгучий классный самогон 585-й пробы, а пацаны за угощение отоваривали нас спецваксой, чернющей, как не скажу какая часть тела негра в жопе.
Наша погонная обсерватория заныкана в самой заднице части, в глубине расположения, между бляхопряжечным складом портупейной роты и пакгаузом шевронов, по левую руку от арсенальной площадки, на которой в шести прикрытых брезентом кучах насыпом хранятся адмиральские кортики. Дальше идут только ряды пуговичных хранилищ: восемь приземистых каменных бараков для обычных серебряных генеральских пуговиц, четыре для золотых маршальских, и совсем уже небольшой тридцатиметровый спецсклад из мраморных шлакоблоков с пуговицами из чугуна метеоритного, заморского. Даже не знаю, для кого он.
На прошлой неделе наш комроты конкретно хотел припахать нас, как молодых - карандаши точить! Ну, блин! Кахиноровских карандашей, для эскизов звезд которые - он пробил, наконец, триста килограмм. А меньше и нельзя, а то в будущем году урежут снабжение. Два салабона носилками перетаскали их в расположение, а карандашики-то – не точены, блин! Как комроты ругался! Ну и что? Духов на такую тонкую работу не поставишь – у них руки под лопату загнуты. Вот и хотел нас дернуть. Сашка спас.
Так красиво отмазался и меня отмазал: затеял полный ремонт телескопа! Разобрал его до винтика и не спеша протирал солярой линзы. А ротный ходил кругами, как горный орел, и клекотал матом: вот я вам, веселым человечкам, нах, покажу небо в алмазах, вот вы у меня, ёпст, Карандаш хренов и Самоделкин туев, дорисуетесь до черных квадратиков, тля, уши вам пообрывать нах, гогены хреновы. Но потом он пропал где-то на пыльных тропинках далёких планет соседнего поселка, и мы вздохнули свободно.
Так что никто нас не беспокоил все это время, и мы не спеша смаковали аппетитный мутный самодур всю неделю. И даже два раза ходили в расположение медальной роты регального батальона, чтобы начистить морды этим козлам-орденоносцам.
Тоже мне, золотая рота! Они взяли моду, завидя нашу топающую в столовую коробку, орать: «Стой, стой, батальон, пуговку нашел! Марш, марш вперед - без ушка!»
Нет, ну нормальные, суки? Жируют там себе в своих спецмастерских! Работа, правда, у них нелегкая – из квадратных заготовок вручную, напильничком, выкозюливать кругляшки медалей и орденов. Навык нужно иметь, руку набитую – поначалу-то кругленько не выходит. Как их ротный говорит: эллипс - это круг, вписанный в квадрат размером два на четыре. Но зато ж и навар нехилый – опилок одних серебряных три камаза в месяц от них вывозят, да золотых - два. Как не заначить центер-другой?
- Так что там у тебя? Расширяется еще твоя Вселенная? – я загасил бычок и взялся за кисть. - Кончай перекур, давай диктуй дальше!
Саша прильнул к наглазнику окуляра, как бывалый наводчик сорокопятки. Телескоп у нас был старенький, рефракторный, весь обмотанный изолентой, но в работе безотказный, как трехлинейка.
- Расстояние - сто тридцать семь с половиной парсеков, масса…
- Не надо мне расстояние! Плотность давай, мне краску разводить надо.
Глазомер, конечно, у парня – закачаешься! Недаром его здесь держат.
Погонные мэтры
После обеда забежал наш командир роты, подполковник Звизденко. Он задыхался от бега и никак не мог отдышаться. Медали «За трудовую неутомимость» и «За трудовое настырство» свисавшие с кителя, болтались и звенели, как колокольчики у козы Машки.
- Ну что корперники, корпите? Где епишевские погоны?
Ай, блин! Вот и пришло время держать ответ по ветру. Позвольте вас спросить как художник художника: вы рисовать-то умеете?
Комроты был злой, как черт после дозы паленого ладана. У него забирали зажимногалстучный взвод в соседнюю аксельбантно-галунную роту. А это ведь не только зажимы, но и запонки там, заколки всякие – квоты на драгметаллы, фиониты, камушки! Вопрос решался на уровне замкомандующего тылом Вооруженных Сил.
- Работаем, товарищ подполковник! Вот смотрите – немного осталось, - подал я ему блестящий прямоугольник.
Лицо отца солдат налилось выпитой из нас кровью.
- Ты что, боец!!! Импрессионист-сионист хренов! Генерал армии, с семьдесят четвертого – не четыре звезды, а одна большая и одна маленькая в веночке! Звездочерти лупоглазые!
- С семьдесят четвертого? Я не знал, товарищ подполковник. Мне тогда девять лет всего было.
- Да мы перерисуем! Тут звезд-то всего - раз, два и обчелся. Мы быстро, пару секунд! – вступился за меня Саша.
- Сколько точно?
- Немного…
- Не врать мне, не врать! В глаза смотреть! В звездную пыль сотру!
Вообще-то он добрый. Это из-за взвода он на взводе каламбурит с четверга. Мы в роте неделю не показывались, но пацаны рассказали – вчера опять ужрался в бриллиантовой каптерке, обтошнился вкруговую на заготовки шлифовочные, роту на взлетке построил и орал матом: на хрена мне эти рыгалии!? Потом раскидал кимберлитовые трубки по всей казарме, крошки алмазной накрошил – молодые до утра подметали. Короче, блин, укатал всю роту, укатаев подпалководецный. Алмазный всем резец!
- Ну… - потянул я и оглянулся на астронома-подельника. – Если бы снабжение было нормальное…
- Сколько!?
- Спирта на протирку не допросишься, вот и альбедо на погонных звездах слабая, - тянул я.
- Звезда крупная, как маршальская, - рассматривая фото, изрек Саша. - Тут надо с Ригеля или Альдебарана копировать. А у нас параллакс сломался.
- Быстро не получиться, товарищ подполковник, - по-слесарному подытожил я, вытирая руки заляпанной тряпкой.
- Сколько, альдебараны!!?
- Месяц… - я глянул на Сашу, - на звезду и…
- На каждую! – втиснул Саша.
- Сколько??! Звездануться!
- Две недели, меньше нельзя!
- Охренели! Звездец полный! Трое суток!
- Неделя, товарищ подполковник. Ригель же в перигее!
- Да вы, геи-перегеи… озвездели тут! Ригель -*уигель! Матом мне, командиру роты, материтесь! А завтра этими же самыми руками хлеб брать будете?
- Там же веночек!
- *уёчек! Живете, как свиньи в берлоге, сапоги по трое суток не чищены! Самогон в три глотки вдвоем дудлите!
- Дубовые листья. Мы такого еще не рисовали, - Саша твердо стал рядом.
- Пять дней!
- Шесть. И спецпаёк.
- И два увольнения. В закрытый «Космос».
- Да вы, военные, - лицо командира налилось багряным, растянулось, потом раздулось… И с треском разлетелось на куски! Свет, молния, вспышка сверхновой! Визгливый рев заполнил Вселенную.
- Тревога! Тревога! Тревога!
Я грохнулся на пол, больно так - и локтем, и копчиком сразу! Что за черт? Почему в этой армии подъем всегда приводит к перевороту?
Привычная запарка
…Афоня, здоровый солдат по кличке Слон, орал «Тревога» и методично скидывал спящих сослуживцев с матрасов. Это я сам когда-то приказал: реви во всю глотку и всех – на хрен с коек!
- Тревога! На выезд!
Черт! Черт! Черт!
Пожар!
У нас девяносто секунд. Если через девяносто секунд задние колеса нашего зилка не пересекут створ ворот гаража – нам крышка.
Водитель впрыгнул в широкие брезентовые штаны одним движением, как ковбой в лошадь.
- Быстрей, пацаны! – теперь и я заголосил обалдело.
Дежурный по части, сука очкастая, точно сейчас с секундомером в окно зырит. Ждет – уложимся в норматив? Нет, нам-то пофиг. Но прапора нашего вздуют, а он потом нам такое небо в алмазах явит, мало не покажется.
Он-то живоглот отчаянный, когда недобрый. И может дрючить нас и день напролет, и два. «Пожар на складе ГСМ. Сержант, развернуть пожарный расчет! Через сто восемьдесят секунд - приступить к тушению!» И мы летаем по части, раскатываем рукава, носимся с лестницей-трехколенкой, как верблюды со списанным горбом.
Нет, он вообще-то нормальный. Честно – классный прапорщик. Не западлистый. Жить с ним можно. Я, если честно, рад, что попал сюда.
А взял он меня из-за моей художки. Я умел рисовать, а прапору надо было переделывать всю наглядную агитацию, все конспекты и плакаты противопожарные.
…Нахлестом я закинул на поясницу широкий пояс с карабином и топориком. Девяносто секунд судного дня! Норматив – с утра накатив!
- Заводи! Все тут? – запрыгивая в машину, крикнул я водителю.
Так, Луцик. Серега Луцко, метр пятьдесят с пилоткой. На гражданке - машинист какой-то скоростной дрезины в шахте. Витек, водитель, он из Запорожья. Афоня-здоровяк, Валерка. И один дежурный остается в пожарке. Все вроде.
Нас шестеро. Мы пожарный расчет. Мы должны сидеть безвылазно в нашем пожарном депо, день и ночь на страже затухающей боеготовности, в робкой надежде на пожар.
Потому что нас никуда не выпускают. Четыре комнаты и гараж. Отлучиться нельзя. Из культурных мероприятий – только пожар. Оттого-то он для нас – праздник. И кино, и театр с балетом.
Еще у нас есть зилок стотридцатый. Красавец наш алый с белыми полосками. Две с половиной тонны воды в задке. И насос.
- Чего стоим?
- А того, что гараж никто не открыл!
- Блин, поусаживались! Расселись! Бегом!
Теперь все. Опять захлопнули двери. Вперед!
- А башмаки стопорные из-под колес?
- Блин!
Рассветало. Где-то полпятого.
Ну что там горит, с утра пораньше, черт?
Что-то снилось мне перед тревогой, что-то хитрое такое. Черт, забыл!
Выскочило совершенно...
На КПП Витек притормозил и дежурный вскочил на подножку:
- Огнеборцы! Дуйте в село!
- Что там?
- Опять у вас, пацаны, банный день!
- Не завидуй, военный! В женскую нас не пускают, а в мужской – неинтересно!
Все понятно. Опять горела баня в соседнем селе. Там у них котел старый. А они, как соберутся его топить… Оставь одежду, всяк, сюда входящий!
Нет, конечно, каждый знает, что приятное с полезным лучше совмещать слегка нетрезвыми. Но не каждый же месяц пожар устраивать! Ну что за народ-пожароносец!
Село было недалеко. А иначе нас бы не вызвали. Нам ведь дальше, чем десять километров от части – нельзя. Режимный объект. Секретность страшная. Подчинение - Генштабу напрямую!
Через сто метров, за поворотом, когда нас уже не было видно, Витек дал по тормозам. Мы выскочили из кабины и выстроились вдоль кювета. Пенясь, забурлил желтоватый поток.
- И пенной струей блеснет за кормой, - затянул Афоня.
- Давай быстрей! – недовольно буркнул я.
- Быстрей не получается – пропускная способность рукава низкая!
- Увеличить рукавоподачу воды к горящему объекту! Уменьшить коэффициент рукавосопротивления!
- Да хватит стебаться! Скорее давай! – я совсем разозлился.
- Что сгорит, то не сгниёт!
Долбаные нормативы – утренний туалет при тревоге-то не предусмотрен. А что вы хотите – на полный мочевой пузырь пожар тушить струями водяными?
Ага, сейчас!
Всевоенный потоп
Совсем светло уже стало. Я огляделся. Лес по сторонам грунтовой дороги стоял свежий, как будто ребенок, умытый к приезду бабушки-наследницы.
Красотища-то какая!
Мне вспомнился такой же живописный, только – закат. И в степи. Пару месяцев назад, в Николаеве еще.
Чёрти чем нас в этой учебке кормили и того было совсем мало! Господи, как голодны мы были, но - верили в себя. Могли съесть что угодно, лишь бы внутри этого была бы хоть одна калория.
И вот на разводе половину роты запрессовали в камазы и привезли, - нет, не цемент разгружать насыпной, не щебенку лопатами кидать, а - убирать… арбузы!!!
Мы рассыпались по полю как настоящие солдаты на тактических учениях в передаче «Служу Советскому Союзу!». Окрестности мгновенно огласились хрустящими ударами и счастливым чавканьем. Десятки давно и сильно голодных восемнадцатилетних тел припали к пище. Через десять минут один солдат отбежал на край поля, потом второй, десятый, двадцатый...
Чего это я вспомнил?
Питание входило в организм огромными кусками, заглатывалось отчаянно. Но оно быстро превращалось в питье и просилось наружу. Слева от поля, пенясь, уже тёк приличный ручей.
Еда была. Ее было много. Никто не запрещал ее есть.
Еда была, но наесться ей было невозможно. Прямо фитнес какой-то!
В поражение не верилось. Кто-то крикнул, что надо просто быстрее жрать и не бегать часто, чтобы организм успевал впитывать калории. Быстрее есть вроде бы получалось.
..В этой суматохе время струилось незаметно. Я тогда, помню, поднял голову над арбузом и замер. Никогда в жизни не видел ничего подобного - арбузный ручей, промыв себе русло, тёк на закат, к темно-красной скибке спелого солнца. В принципе, поле было убрано – арбузов почти не осталось.
- Ну все, поехали! – я захлопнул дверь передней кабины.
- Пусть лучше лопнет моя пожарная совесть, чем мой мочевой пузырь!
- Давай, давай, закругляйся!
- Ничего, напишем потом докладную: "Приехали вовремя, тушили правильно, сгорело все".
- А я в детстве, когда спрашивали кем будешь, когда вырастешь, отвечал всегда: «Пожарным! Буду назло бабушке лить воду, куда захочу!»
- Сбылась мечта идиота!
- Поехали, поехали в эту баню, Луцик!
- Да бегу, дай заправится.
- Вот время летит – вроде недавно горела, а месяц уже прошел!
- Витек, как они восстанавливают ее все время?
- Списывают они средства, что ты хочешь.
- К грязным рукам деньги липнут, а к чистым – стройматериалы!
- Рука руку в этой бане моет!
- С ногами сложнее.
Расцвело совсем. Туман опускался все ниже, беззастенчиво обнажая деревья.
Красавец-лес, раскрашенный в охру и киноварь, победно развернули свои знамена к стеснительному осеннему солнцу.
Я неожиданно вспомнил все, что мне снилось перед подъемом: и про полк спецкроя и шитья, и про нашу с Сашей службу в погонной роте, и про епишевские погоны… Столько всякой чуши! Черт, привидится же такое!
Наш зилок радостно взревел и вырулил на центр проселка.
Нас ждала очередная баня.
Я войду в невесомый рассвет, Я доверюсь реке тумана,
Где давлеет неброский цвет Нереальности и обмана.
Приглушаемых красок и звуков Осязаемый колорит,
Трудной легкостью, легкой мукой В глубину, не вперед, манит.
Близок день. Но трезветь - так рано! Сохнут росы в сплетениях трав...
Исчезает разлив тумана, Тайну ночи в себя вобрав.