Прогулки по городу становились чем-то обязательным в программе общения писателя с Неколасом. В результате их, Адам Стейн открывал для себя всё новые стороны существования людей в потустороннем мире.
Некоторые вели ту же размеренную жизнь, что и на земле, словно, не подозревая, что она протекает теперь в другом измерении времени. Они привычно приходили на работу, получали зарплату, посещали магазины, в выходные дни шли в кинотеатры или концертные залы, знакомились, заводили друзей, в общем, одним словом - жили, стараясь не думать, насколько всё это временно. А если и задумывались над этим, то спешили переключиться на другие мысли и чем то себя занять, чтобы не испытывать тоскливого чувства. Они были, по своему счастливы, потому что в загробной жизни, сбывались их надежды, а мечты обретали реальность, пусть и окрашенную в серый цвет. По существу, для них это была жизнь во сне, который длился бесконечно долго.
Адаму встречались и другие люди, кто прекрасно сознавал своё положение, тяжело переживал разлуку с прежней жизнью, со всем, что осталось там, за тёмной чертой горизонта. Они были особенно беззащитны в этом сумрачном мире, потому что всегда носили с собой неисчерпаемую боль. В конце концов, они замыкались в себе, пытаясь таким образом построить свой маленький мир из оставшихся воспоминаний.
Встречались и те, кто смог перечеркнуть всё, что было в прошлом, вытеснил из памяти всё земное и со временем превращался в безликую мрачную тень.
Удивительней всего, что они спокойно уживались все вместе на этой тёмной планете, не навязывая никому своих убеждений. Возможно, это качество было чисто земным или, в силу каких-то других обстоятельств, но никто, никого из них, не звал за собой. Да и куда позовёшь, когда, не то, чтобы горизонт, на расстоянии нескольких шагов, уже ничего не видно. Одно из отличительных качеств тёмной планеты было состояние покоя, в котором она пребывала. Сплошные серые будни, без взрывов и посвиста пуль, без катастроф и эпидемий, без войн и митинговых страстей, без житейской суеты, в общем, без всего, что могло бы нарушить их кладбищенский покой.
Как-то, зайдя в магазин, который, как и другие подобные заведения, работал в течение всех суток, Адам увидел на прилавке необычный зонтик. Раскрываясь, он не только защищал от непогоды, святящееся приспособление высвечивало тротуар, по которому шёл, и, казалось, в этот миг, зонтик укрывал тебя от всех неприятностей, от всех волнений и тревог. При случае его можно было сложить и опираться на него как на посох. Его легко можно было превратить в удобное кресло, чтобы сесть и отдохнуть. И ещё, можно было, снова раскрыв над головой, так закрутить, что всё начинало мелькать перед глазами и становилось легко и весело, будто уносили тебя, куда-то далеко, волшебные качели.
Адаму казалось, что многие из тех, кого он встречал на улицах, несли над собой такие же, только невидимые глазу, зонтики, и обретали под ними, на какое-то время, чувство покоя.
После всех этих размышлений, в книге « Человек из поезда » появлялись новые страницы. Просматривая их, писатель иногда вносил поправки в текст, они тут же занимали свои места, вытесняя не совсем удачные, по его мнению, строчки.
В конце одной из прогулок, уже собираясь вернуться в гостиницу, Адам обратил внимание на здание, где располагалась редакция журнала. Разумеется, писатель не мог пройти мимо. Неколас, сначала не возражал, но потом, увидев, как снуют по коридору люди с видом неоценённых гениев, а их было так много, что от этой, сплошной гениальности, начинало рябить в глазах, сказал: - Слушай, а зачем они нам? Разве недостаточно иметь на один город одного писателя? Этого писателя я вижу перед собой, а остальные меня не интересуют.
И хотя, сказано всё было в шутливом тоне, Неколас действительно не собирался здесь задерживаться. Больше всего опасаясь, какого-нибудь сочинителя с его скоропортящемся товаром, который он непременно постарается дать им попробовать, чтобы узнать их мнение. Причём, это обязательно будут стихи и, читая их, поэт будет закидывать назад голову и делать широкие жесты рукой. Уж, кого-кого, а поэтов, в загробном мире, Неколас навидался вдоволь.
Вот и сейчас, он точно определил, что юноша, переступивший порог кабинета редактора, начинающий поэт и пришёл он, чтобы узнать, напечатают в ближайшем номере его стихи или нет.
На начинающего поэта обратил внимание и Адам Стейн, он напомнил ему его молодость, когда, вот так же, обивал он пороги различных издательств. Пройдя вслед за юношей, в кабинет редактора Адам Стейн и Неколас оставались незамеченными в тени большого шкафа, делившего кабинет на две части. Их не было видно, но зато они прекрасно видели и слышали всё, что происходило в комнате.
В ответ на приветствие, человек за столом указал на стоящий рядом стул. Когда юноша сел, он снял очки, и спросил, по какому вопросу тот пришёл.
- Я приносил рассказ, неделю назад, - ответил юноша, с робкой надеждой глядя на человека, от которого, возможно, зависела сейчас вся его дальнейшая жизнь.
- Как же, помню, помню, - редактор водрузил на прежнее место большие очки в тонкой золотой оправе и стал, что-то искать в ящиках своего стола. Пока он рылся в бумагах, Неколас тихо прошептал с разочарованием: - Надо же, писатель. А я был уверен, что поэт.
Адам, приложил палец к губам. Неколас пожал плечами, как бы говоря, - пожалуйста, если нужно, могу и помолчать.
- Вот он, ваш рассказ, - наконец-то нашёл, что искал, редактор. Положил перед собой страницы рукописи.
- Да, я прочитал ваш рассказ. Довольно интересно, особенно отдельные места, а так, в целом…
- Что, нужно, что-то переделать?
- Ну, почему же так сразу и переделать. Можно и оставить, всё как есть, разве что немного подправить кое-где, а так…
Глядя на юношу, он снова снял очки и с улыбкой произнёс: - готов поспорить, что вы, молодой человек, когда вошли, думали, что я верну вам рукопись. Признайтесь, ведь так?
- Да, в общем - то, - замялся юноша, сидя на краешке стула.
- Вот, видите какая у нас работа, не только то, что написано, читаем, но даже невысказанные мысли. Как говорится, - мысли вслух.
Довольный произведённым впечатлением редактор, откинулся на спинку стула. Несколько мгновений сидел, раскачиваясь на нём, затем, приняв окончательное решение, придвинулся плотней к столу, где лежала рукопись.
- А, в общем-то, вы правы. Вашу рукопись, я вам верну. Видите ли, всё, о чем вы пишите, всё это уже было. Вы, дорогой мой друг, повторяетесь.
Юноша поднялся, в его глазах, где ещё совсем недавно искрился луч надежды, была глубокая печаль.
- Я могу идти, - тихо спросил он.
- Да, да, - засуетился редактор, снова приблизив к лицу очки, - и рукопись свою, тоже возьмите.
Из здания редакции они вышли почти одновременно с этим юношей. Он шёл впереди, ссутулив худые плечи и выделяясь белым пятном в сером полумраке.
- Мы все нуждаемся в поводырях, - неожиданно и неизвестно к чему, сказал Неколас, то ли имея в виду юношу, идущего впереди, то ли в целом, обо всех, глядя, как торопливо пересекают улицу одинокие прохожие. Возможно, это были просто мысли вслух.
Адам Стейн, прибавив шаг, поравнялся с вышедшим из редакции молодым сочинителем.
- Извините, так случилось, что я слышал весь ваш разговор с редактором.
- Да, рассеянно посмотрел на него юноша, - признаться, я вас там не заметил.
- Мне кажется, - продолжал Адам, - редактор был не прав. Вы только не отчаивайтесь. Конечно, я не читал ваш рассказ, но всё же…
- Но, он так сказал, и может быть, так оно и есть на самом деле.
- И, что же вы, – сдадитесь? Так вот, сразу?
- Не знаю.
Он теребил в руках сложенную вдвое рукопись. И в эту минуту действительно не знал, как поступит дальше. Сядет ли за стол, обуреваемый желанием изложить на бумаге новый сюжет. Или, уже сейчас, перечеркнув задуманное, больше никогда к нему не будет возвращаться. Он не знал. И эта его нерешительность, читалась в том, как он стоял, опустив голову, как смотрел, куда-то вдаль, грустными глазами.
- Не знаю, - ещё раз произнёс юноша.
- Смотрите, - тронул его за плечо Адам Стейн, указывая в ту же даль, и, словно приближая её, стал говорить настолько искренне, что всё, что он сейчас говорил, обретало реальные очертания.
- Смотрите, указывал он юноше рукой: - Влюблённый в женщину, сказал слово, за сотни лет до этого, произнесённое другим: - Люблю! А как восприняла его любимая признанье? Как будто слово это в первый раз, единственно лишь для неё звучало. Видите, - цветы, редактор бы сказал, - что здесь такого, обычные цветы. А это - жизнь, в неповторимом, новом проявленье. Вот, женщина прошла с ребёнком на руках, какою нежностью её наполнен взгляд, с какою беспредельною любовью она глядит на собственного сына. Но это тоже было. Все чувства, что ведут по жизни нас, не отличаются особой новизной. Восторг и гнев, страданья, радость и печаль, стыд, гордость, величие и униженье, - всё это тоже, уже было. С кем-то и когда-то, всё это было, было, было и, каждый раз, опять, впервые, проявлялось в новой нашей жизни.
С каждым новым словом, сказанным Адамом Стейном лицо юноши преображалось. В нём уже не было той удручённости, с какой он вышел из редакции журнала. Его глаза приобрели прежний пытливый взгляд, запоминающий все детали. Он выпрямился и казался выше ростом. - Спасибо, - горячо благодарил он Адама Стейна, он крепко жал руку писателя и снова говорил: - Спасибо вам, вы обнадёжили меня, как будто бы опять вернули к жизни. И, если можете, послушайте, стихи написанные мной. Мне кажется они как раз о том, что вы мне только что сказали. Вы, разрешите, я прочту?
Неколас, всё это время стоявший рядом, развёл руки, - мол, что я говорил, всё-таки, - поэт! Не обращая внимания на этот его, красноречивый жест, Адам подбодрил юношу: - Конечно же, прочтите, вы уже заинтриговали меня, я вас слушаю. И, юноша, преодолевая волнение, прочёл:
Всё в первый раз,
И, каждый раз, сначала.
И солнце, не такое как вчера,
И даже, бесконечная волна,
Нахлынет, и, уже идёт другая.
Роса, на тонком стебельке цветка,
И на холсте оконном, капля дождевая,
Не повторятся больше никогда.
И, жизнь моя, не повторит другую,
Другая жизнь, не повторит мою…
Он остановился, повторил ещё раз последнюю строчку и, потирая рукой лоб, смутился, от того, что забыл следующие слова.
Адам Стейн одобрительно качал головой: - Просто прекрасно, очень хорошие стихи. Я бы, на вашем месте, прочёл их тому редактору в ответ на его замечание. Так, что, - не отчаивайтесь. Я уверен, вы ещё напишите много замечательных книг.
- Спасибо, вы дали мне надежду.
- Так не теряйте же её, - сказал, прощаясь с юношей, Адам Стейн.
Когда тот ушёл, окрылённый надеждой, Неколас заметил: - Я же говорил, всё кончится стихами.
- Не всё потеряно, пока звучат стихи, - с удовлетворением отметил Адам Стейн, снова думая о том, как всё же похож этот юноша, на того нескладного паренька, который когда-то принёс в редакцию свои первые стихи и представился как Адам Стейн.