- Да ведь он голый! - сказал вдруг какой-то ребенок.
- Господи боже, послушайте-ка, что говорит невинный
младенец! - сказал его отец.
И все стали шепотом передавать друг другу слова ребенка.
- Он голый! Вот ребенок говорит, что он голый!
- Он голый! – закричал, наконец, весь народ.
Г.Х. Андерсен. Новое платье короля.
Предисловие
1800 году впервые увидело свет печатное издание общеизвестного литературного произведения – «Слово о полку Игореве». С этого времени начался процесс, подобного которому нельзя найти во всей мировой культуре. За два с лишним века было создано, по некоторым сведениям, более тысячи лингвистических, научных, объяснительных, поэтических и всяких других трудов, - по поводу этого удивительного памятника российской истории. Существует немало иностранных произведений, ко-торые вызывали и вызывают объяснимый интерес разных переводчиков: пьес, романов, стихов… - Несколько вариантов «Гамлета», «Короля Лира», «Фауста». Пять переводов сонета Шекспира № 66, десяток – знаменитого «Если» Киплинга…. Но что заставляло переводить и переводить с русского на русский или объяснять десятки, а то и сотни раз, «Слово»? Рационального ответа на этот вопрос не существует. Поэтому, изучение этого необъяснимого процесса следует начинать с того, что произош-ло примерно десятью годами ранее, когда ярославский священник Иоиль Быковский передал извест-ному собирателю старины – Мусину-Пушкину потрепанный сборник, где и находилась переписанная якобы в XV или XVI веке непрерывно в одну строку древняя поэма. Которую в течение десяти лет переводили на понятный народу язык «знающие люди» (термин Мусина-Пушкина) сам обладатель рукописи, два служителя архивов – Бантыш-Каменский и Малиновский, и еще никому неведомый будущий историк, автор «Бедной Лизы» и зачинатель сентиментализма - Н.М. Карамзин.
После опубликования «Слова» с самого начала сразу возникло два противоположных мнения по поводу поэмы. Одни, назовем их «почитатели», видели в ней совершеннейшее литературное и очень ценное историческое творение, подтверждающее высокий уровень древней культуры Руси еще в XII веке. Другие – «хулители», называли никчемной и бессмысленной абракадаброй из никому не-ведомых терминов, слов и понятий. Позднее в этом двуполярном мнении выделились еще и «скепти-ки», которые хотя и не отрицали исторической и художественной ценности произведения, но считали ее искусной подделкой, исполненной неизвестно кем уже в XVIII веке. В эдаком окостеневшем «тре-угольном» виде информация о «Слове» сохраняется до сих пор, и разглядеть истину, которая подоб-но центру тяжести названной фигуры должна находиться где-то посередине, не удается до сих пор. По выражению известного исследователя и поклонника «Слова» - писателя В.А.Чивилихина, кото-рый почти не сомневался в том, что автором не только поэмы, но и архитектурного шедевра в Чер-нигове – храма Параскевы Пятницы, является сам князь Игорь: «Написать новую работу о «Слове о полку Игореве» очень трудно. Трудно потому, что в десятках книг и многих сотнях научных статей рассмотрены и изучены едва ли не каждое слово, каждый образ, каждый термин знаменитого па-мятника древнерусской литературы (О. Творогов). И все же никаким изучением даже каждого сло-ва, образа и термина нельзя достичь подлинного понимания поэмы – за пределами таких исследова-ний остается неимоверно многое, быть может, самое сокровенное». (В.А.Чивилихин. «Память»).
Известный современный лингвист, академик А.А. Зализняк, который совсем недавно очеред-ной раз, по его мнению, доказал подлинность «Слова», за что удостоился премии Солженицына и прочитал серию лекций на 5-м канале ТВ по данной теме, скорее всего ухмыльнется и процедит не-брежно: «Ну что можно взять с дилетанта?», ибо по его убеждению, - современной науке известно о поэме ВСЕ (он так и заявил на всю страну, и лишь один вопрос с его точки зрения не имеет оконча-тельного ответа – время ее написания). Вообще-то о дилетантизме Андрей Анатольевич говорит очень много и часто. С его слов именно дилетанты являются самым главным злом для истинной гу-манитарной науки. Эти малообразованные люди постоянно стремятся отыскать какой-то глубинный смысл во всем. А т.к. смысл, получается, настоящую науку совсем не интересует, а лишь сбивает с пути истинного, то дилетанты оказываются просто наказанием для серьезных исследователей. При этом академик по-отечески советовал корифеям никогда не вступать в любые дискуссии, тем более - публичные, ибо по его словам дилетанты всегда одержат верх, ибо аудитория зачастую тоже невеже-ственна, ее также интересует лишь смысл обсуждаемого вопроса, и она может понять только диле-тантские, в отличие от научных и «бессмысленных» рассуждений профессионалов. Ну что тут ска-жешь? Как-то стыдно после этого уподобляться дилетантам, но мы вынуждены поступить по-дилетантски и поэтому зададимся вопросом: в чем смысл открытия почтенного академика, и прило-жим его итоговые выводы по данной теме к утверждениям других исследователей сделанных ранее.
«Если «Слово о полку Игореве» создано неким мистификатором XVIII века, то мы имеем дело с автором гениальным. Это ни в коем случае не развлечение шутника и не произведенное между про-чим стилистическое упражнение литератора. Мы имеем здесь в виду не писательскую гениаль-ность, хотя именно на нее нередко ссылаются защитники подлинности СПИ. Оценка этого рода ге-ниальности слишком субъективна, и мы к ней не апеллируем. Речь идет о научной гениальности…
Ничего подобного в истории человечества, в истории всех возможных имитаций и подделок неиз-вестно. Так, что, опять-таки, повторяю: если такой имитатор существовал, то это был единст-венный случай в истории человечества, который достиг того, что, чего нигде другой никогда не дос-тигал».
Из стенограммы лекций А.А. Зализняка, вышедших в эфир 28 и 29 апреля2010 года на телеканале «Культура» в рамках проекта ACADEMIA. Тема выступления: проблема подлинности древнерусско-го литературного памятника «Слово о полку Игореве»
«Несомненно, что чем многозначительнее и талантливее оказывается текст «Слова», тем нелепее сама мысль о возможности фальсификации его в XVIII веке даже сообществом просвещен-ных мужей России. И дело не только в том, что не было поэта соответствующего дарования, но и в том, что обширные и точные исторические сведения «Слова» были в то время «знаниями ниотку-да» и не могли подтвердиться много лет спустя. Они стали известны уже в наши дни в результате длительных научных разысканий. Вероятно, наступило время, когда спор со «скептиками» стал скорее традицией, чем необходимостью, так как на данной стадии исследования можно уверенно назвать время создания «Слова».
Ю.В. Подлипчук. «Слово о полку Игореве».
Научный перевод и комментарии. М. «Наука». 2004
«Работы В.А. Козырева и С.И. Коткова не только прочнее прикрепили поэму и ее автора к Чернигово-Северской земле, помогли расшифровать некоторые загадки «Слова», раскрыли кое-какие его семантические тайны, но и явились, одним из самых веских аргументов, доказывающих подлин-ность памятника. Совершенно исключено, чтобы фальсификатор XVIII века, будь он хоть семи пя-дей во лбу, узнал, активно освоил и с виртуозным мастерством использовал столь мощный пласт народной диалектной лексики; это филологическое сокровище, добытое современными исследова-тельскими методами в многолетних специализированных экспедициях, только что введенное в науч-ный оборот…»
В.А. Чивилихин. В 4-х томах. Т.3. «Память». М.: Современник, 1985.
Интересно, что из данных отрывков мы можем выделить целых два смысла. Первый, не слиш-ком интересный для нас заключается в том, что очередное доказательство А.А. Зализняка представ-ляет собой лишь введение им в оборот термина «имитатор», ибо о невозможности подделки «Слова» гово-рили, что Ю.В. Подлипчук пятью годами ранее, что В.А. Чивилихин четверть века назад, ссылаясь на Козырева и Коткова. А вот второй, глубинный смысл, гораздо интереснее первого и озвучен всеми авторами почти хором. И этот «смысл» уже противоречит элементарным законам природы и общест-ва, ибо совершенно непонятно, на чем основано утверждение, что в XVIII веке вообще никто ничего не мог знать о законах, по которым будто бы создано «Слово», находясь по времени гораздо ближе к древнему автору, чем современные ученые. Как эхо от звука через какое-то время может оказаться сильнее самого звука, или волна от брошенного в воду камня необъяснимым образом превратиться почти в цунами, или как некий пра-пра-пра…правнук конкретного исторического лица расскажет о нем в мельчайших деталях и подробнее, чем это сделает, к примеру, его внук или сын? Без пришель-цев, потусторонних сил или торсионных биополей в данном случае явно не обойтись. Возможно, именно поэтому дилетанты и вызывают столь сильное неприятие у представителей официальной тра-диционной науки, ибо она просто не имеет логичных и ясных ответов на поставленные вопросы.
В названной выше книге Ю.В. Подлипчука, кстати, очень ценной с точки зрения рассмотрения огромного исторического материала от разных авторов выстроенного параллельно, показано на-сколько призрачно и условно все то, что «наисследовано» учеными за два с лишним века по отноше-нию к «Слову». А когда припоминается недавнее выступление двух пересмешников («коими изоби-лует ныне отечество мое»), представителей, заметьте, не самого дремучего сообщества в стране – участников программ КВН, которые на радио FM на всю Россию под дружный хохот нарекли «Сло-во о полку Игореве» - «фигней». И в этом веселье больше похожем на шабаш, где витало в воздухе несколько другое слово, не удалось расслышать ни одного строгого упрека «почитателя», или хоть чуточку встревоженного научного мнения «скептика». – Дружный хор откормленных и здоровых «хулителей». То подумалось: вот приди новая генерация российского интеллекта в гуманитарную науку, взращенная на гоблинах, телепузиках, чуви-аках, орках … и прочей антирусской современ-ной мировой нечисти, и древняя история России будет навсегда похоронена в глубокомысленных рассуждениях о том, - когда и кто написал «Слово»: Игорь – не Игорь; в XVIII – не XVIII веке.
Чтобы не быть голословными, приведем три конкретных примера. Первый – известная всем фраза из «плача Ярославны»: «На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ, зегзицею незнаема рано кы-четь: «Полечю, - рече, - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ в Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле»». «Не нужно иметь семи пядей во лбу» (Чивилихин), чтобы понять смысл данного отрывка. Разве что поэты в меру своей индивидуальности дадут разные поэтические варианты. – Любящая жена, узнавшая о несчастье, стремится хотя бы мысленно птицей улететь к мужу, чтобы облегчить страдания любимого человека и утереть раны на его теле…. Историческая наука не могла довольствоваться лишь поэтическими образами. Ей нужна была научная точность. Вначале, в девятнадцатом веке, пытались в образе птицы утвердить чибиса или чайку, что, в общем-то, вполне понятно для тех, кто хоть однажды слышал их тревожный клик. Позже, видимо после из-дания справочников по орнитологии, стали порхать ласточки, чечетки…, а в настоящее время проч-но утвердилась – кукушка. Доказательство нашлось в лингвистике. В Белоруссии и на Украине ку-кушку до сих пор называют зозулей – на букву «з», а ее общеизвестное «ку-ку» тоже начинается на «к», как и «кычет». Вот вам и вся наука. Но ведь лесная птица кукушка никогда не летает над по-верхностью воды, а к голосу любой птицы зачастую применяют особый термин: журавль – курлы-чет; гусь – гогочет, синица – тинькает; воробей – чирикает и пр. Пернатое существо из поэмы – «к-ыЧ-ет», т.е. в ее голосе должен слышаться отчетливый звук «Ч». Вы его слышите в «КУ-КУ»? Да и использование рядом - «незнаема» у автора «Слова» указывает на полную неопределенность этой пичуги, птахи, птицы, наконец. Выходит, по логике ученых-историков, у него были и «знаемые» ку-кушки, т.е. древний поэт мог различать особи по их индивидуальному «ку-ку»? Что же касается чис-той лингвистики, то имеется и более подходящая птица – зимородок, у которой целых две одинако-вый буквы с зигзицей - «ЗИ». А вдруг он самым похожим образом тоже «кычет», как и существо в поэме? Ученые слышали голос зимородка, который постоянно порхает над водной поверхностью?
Какой же дилетантский вывод можно сделать на основе этих «научных» переводов, в которых обряженная в кукушку Ярославна летает по Дунаю и подобно тому, как играют с детьми в прятки, издает потешное «ку-ку», предназначенное плененному на берегах далекого Дона за сотни верст от Дуная израненному мужу? Облаченная в рубаху с рукавами то ли из шелка, то ли бобра, то ли про-сто белыми, ибо точного перевода «бебрян», оказывается, не существует до сих пор, несмотря на все «филологические открытия». Вывод: Историки имеют смутное представление о животном мире, гео-графии, да и значении некоторых старорусских слов, а своими научными и лингвистическими объяс-нениями лишь разрушают поэтику произведения, превращая его в сатирическую пародию.
Пример второй еще более интересный: «…Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти – удалыми сыны Глебовы». Термин «шереширы» или «ширеширы» (неустойчивость гласных в про-шлом), безусловно, несколько расплывчат, но раз рядом стояло «стреляти», то начались поиски того, чем бы можно стрельнуть в разных языках. В русском, тюркском, латинском, турецком, татарском и пр. И ведь стали находиться: пики, стрелы, копья, арбалеты, огнеметы. А напоследок, несмотря на вроде бы найденные то ли «чары-чиры», то ли «чиры-чары» на языке фарси, Ю.В. Подлипчук пред-ложил это понимать как: «живая шуга – лодки». Как стрелять шугой или лодками повторять даже не решусь, ибо точно запутаюсь, но еще в XIX веке Лев Александрович Мэй дал очень образ-ный и понятный ответ по поводу «шереширов», предложив их заменить шерешперами, т.е. жерехами. Очень, кстати, точный образ, правда, для тех, кто хоть однажды наблюдал охоту жереха за рыбной мелочью. Его мощные удары хвостом, а затем характерное «шамканье» в процессе подбора оглу-шенных рыбешек. Полагаю, что если бы кто-нибудь из ученых, пытавшихся рассказать о «Слове» хоть однажды увидел это захватывающее зрелище, а потом взял в руку пойманную рыбу, весом эдак килограмма на три, вопрос по поводу «ширеширов» был закрыт. Сразу бы нашлось объяснение, - что «ширешир» и «ширешпер» это, в общем-то, одно и то же, ибо характерная часть тела жереха – его хвост. И он шире - ш - «пер», т.е. плавников, и шире ширины его тела, чем разительно отличается от хвостов других рыб. Да и термин «стреляти» сплошь и рядом можно услышать в рыбацких разгово-рах: «Смотри, как щуренок (или тот же жерех) стрельнул…», т.е. метнулся в сторону. У Мэя, кстати, есть еще один термин, на который не обратили внимания поздние исследователи. Так и стал в муд-рых переводах историков и лингвистов безумный Всеслав метаться ночами по Руси, опираясь «о ко-ни», т.е. на коней, наперекор тому, что название лошади в древности было единственное – комонь.
Третий пример мог бы распухнуть до размеров толстой докторской диссертации. Здесь что ни слово и выражение, то загадка. Поэтому приводится лишь толика из «Золотого слова», или «Сна Свя-тослава»: «…Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ. Всю нощь съ вечера бусови врани въз-граяху у Плесньска, на болони беша дебрь Кияня и несошася къ синему морю». Смысл сна объясняют так. - После того как Святослав был опоен (или сам испил) уксус, зелье…, в общем, какую-то гадость, он оказывается на смертном одре и как бы со стороны наблюдает, что с ним происходит. Его «нежат», осыпают жемчугом из «пустых вражеских колчанов», а потом начинается разборка кровли, чтобы его вытаскивать наружу через крышу. По словам Д.С. Лихачева – это было обычное дело на похоронах. Логика рассуждения академика такова: «кнес» – это «князь» он же конек, т.е. верхнее бревно на кров-ле, которая на Руси делалась из досок. Если убрать конек, то можно разбирать крышу и в проем вы-таскивать покойного – дескать, такова традиция, а если крыша разворочена, значит в доме покойник. При этом Дмитрий Сергеевич почему-то не замечает, что терем назван «златоверсим», т.е. на золоче-ной медной крыше просто не могло быть никаких коньков, князьков и пр. Далее уже все другие исто-рики наперебой и одинаково поясняют, что нужно делать дальше с усопшим. - Его следует погрузить в сани и волочить в церковь, на кладбище…, ну, в общем, в каждом случае по-разному. Делать это можно «вручную», как поступает Святополк, таща Св. Владимира в киевскую церковь в конце июля, или на лошади – как в известном романсе «Пара гнедых». Ю.В. Подлипчук предлагает запрячь в сани осла, ибо слово «несошася» прочитал как «нес ошля», и тащить по киевским дебрям усопшего Свя-тослава в мае месяце. По поводу саней он же указал источник, откуда взялось их применение в каче-стве похоронного средства. В какой-то вологодской деревне на кладбище увидали, (вероятно, - это и есть «добытое современными исследовательскими методами в многолетних специализированных экспедициях» научное пояснение), что на могилах (или могиле) находились сани. Это, мол, и под-тверждает версию о повальном применении саней на похоронах в любое время года.
Перед тем, как подвести некоторые итоги хочется высказать собственную дилетантскую версию хотя бы по поводу «кнеса». Проживая на Смоленщине, зачастую слышал от многих плотников, сто-ляров – всех людей связанных с обработкой дерева, в том числе и от собственного отца, что «кнес» - это просто шероховатая деревянная поверхность, т.е. «доски без кнеса» - гладко остроганные доски. Эти доски сплошь и рядом применялись в качестве многоместных сидений на: юбилеях, праздниках, свадьбах и, конечно, похоронах. Но когда идет подготовка к свадьбе, - то смех, веселье и пр. просто витают в воздухе, а вот когда гладкие доски стоят у жилища в полной тишине – знай: в дом пришла беда. Т.е. в доме покойник, а когда его унесут на кладбище нужно срочно готовить поминальные сто-лы для многочисленных знакомых и родных. И эти доски должны быть рядом, чтобы успеть, вовре-мя пристроить их лавками к столам. Очень точный и понятный символ, на который указал древний автор. По поводу же саней, хотелось думать, что наши предки не были полными идиотами, чтобы на санях таскать на лошадях ли, ослах или вручную живых или мертвых в летнюю жару.
Если основным занятием дилетантов должно являться нахождение смыслов, причин и прочих «ненаучных» параметров, то им не следует провозглашать глубокомысленные выводы. Пусть напос-ледок докторам гуманитарных наук, академикам, бесчисленным «доцентам с кандидатами» - служи-телям славной музы Клио, на протяжении двух веков изучавших, переводивших и разъяснявших «Слово», лучше скажет несколько слов полузабытый «батька Ангел» из далекого советского много-серийного фильма: «Ты не суди их строго, Никита. Это они заучились, маненько».
А теперь хотелось бы обратиться к братьям по разуму – дилетантам. Будь они хоть «скептики», хоть «почитатели», хоть «хулители». И поделиться с ними неожиданными открытиями, что удалось сделать автору сиих строк после исследования Великой Русской Поэмы – «Слово о полку Игореве». Которые были сделаны в результате того, что несколько лет назад им был задан самому себе глупый дилетантский вопрос: «О чем написано «Слово»?». Посему поднимаю как знамя над собой бес-смертные слова Булгакова, да простит меня Михаил Афанасьевич за невольную дерзость.
"За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной ИСТОРИИ? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую ИСТОРИЮ".
Как и было сказано вначале, исследование нужно начинать с того, что у известного собирателя старины в самом конце XVIII века оказался в руках потрепанный рукописный сборник. Прочитав «Слово», что, в общем-то, было не столь трудно для опытного библиофила, Мусин-Пушкин сразу понял, что у него в руках смертный приговор для всей «научной истории», что за несколько десяти-летий состряпали иноземные академики-историки, нанятые Романовыми для доказательства их за-слуг перед Россией. Однако, помня о судьбе Новикова и Радищева, понимал, что их наказание пока-жется материнским шлепком в сравнение с тем гневом императрицы Екатерины, которое обрушится на его голову, если вдруг полный перевод «Слова» будет показан российскому народу. Собиратель старины оказался ушлым и дальновидным. Он смиренно предъявил свою находку не народу, а лично царице, ожидая ее мудрого совета по поводу дальнейших действий, и не прогадал как собиратель. С этих пор в его коллекцию со всей России по высочайшему указу стали возами сами собой «собирать-ся» древние книги и списки из церковных и монастырских библиотек. А сам он стал участником грандиозной аферы под названием «перевод на русский язык «Слова о полку Игореве»». В список «знающих людей» еще были включены: ученик и соратник Миллера, большой мастер по «составле-нию древних актов» Бантыш-Каменский. Молодой служащий архива его соратник - Малиновский и начинающий литератор Карамзин, чей дар извлекать слезу из русского читателя мог пригодиться при ваянии героической и одновременно грустной истории о судьбе русского князя Игоря. Те факты, что никак не вписывались в Миллеро-Шлецеровскую лживую концепцию прошлого России, следовало выбросить из текста «Слова», а их следы тщательно загладить. В поэме при этом появлялись явные смысловые лакуны, которые нужно было еще и как-то объяснять. Поэтому начался «перевод» произ-ведения. Отдельные фрагменты, фразы и их обрывки выдергивались и рассовывались в смысловые пустоты, но к счастью царица запретила вставлять в текст отсебятину, пусть даже талантливую и слезливую. И все равно поэма представляла собой при этом жалкое зрелище, несмотря на литератур-ную гениальность древнего автора и его умение очень кратко и образно описывать события, что до сих пор совершенно справедливо отмечают и «хулители» и «почитатели». Выправить положение ре-шили с помощью параллельной «летописи», которую и в аккурат и вовремя «составили» и «обнару-жили» в рукописях Мусина-Пушкина Бантыш-Каменский, Карамзин и Малиновский, которую обоз-вали - «Летописной повестью об Игоревом походе» и вплели в Ипатьевскую летопись. А затем сюда же добавили и «Летописную повесть о Борисе и Глебе», переиначив истинную историю о первых и великих русских святых. Поразительно, как эту совершенно очевидную «туфту», содержащую массу смысловых, логических, географических нелепостей и ошибок ученые гуманитарии могут принимать за летописи или «летописные» повести? Кончина Екатерины II ускорила события, и еще сыроватый «перевод» «Слова» был все-таки издан. Возможно, поживи царица еще десяток лет, и поэма оказа-лась более приглаженной, а так, в результате разгорелась нешуточная борьба читателей вокруг этого первого издания, что, видимо, не на шутку испугало уже внука императрицы. Это стало толчком для дальнейшей фальсификации прошлого, ввиду скудости и убогости исторических фактов, уничто-женных, переиначенных, вывернутых наизнанку иноземными академиками. С 1803 года Карамзин за солидное вознаграждение (3 тыс. рублей в год) вместе с подельниками берется за «подготовку к со-ставлению истории России». В этот момент мощным потоком появляются и «летописи», что стран-ным образом будут потом возникать и бесследно пропадать в работах у Карамзина, и повести «древ-ней» Руси в виде всяких других «Слов», «поучений» и пр. материалов. Которые позже, вместе с пе-реведенным на русский язык пятитомником Шлецера, будут заложены в основание «Истории Госу-дарства Российского». За написание которой, Николаю Михайловичу будет выплачиваться уже по 50 тыс. рублей в год. Это очень беглый, условный и, конечно, предположительный перечень собы-тий, что случились в конце XVIII – начале XIX века, к которому следует добавить, что, воспользо-вавшись нашествием Наполеона, все материалы по «Слову» были уничтожены, возможно, при уча-стии самого Мусина-Пушкина. Несомненно – одно, что примиряет и хулителей и почитателей и скеп-тиков. «Слово» - действительно древнее и выдающееся произведение Киевской Руси. В 18 веке дей-ствительно была создана фальшивка, но только это был не сам текст «Слова», а детально описы-вающая поход Игоря - «Летописная Повесть…» (далее ЛП). В оскопленном «Слове» действительно много несуразностей, но это проявляется только из-за того, что читатель не понимает – о чем повест-вует поэма. К этой расшифровке мы сейчас и приступим, рассматривая параллельно «Слово» и ЛП вместе с традиционными сведениями ученых.
«Итак, в путь?», - когда-то сказал В.А.Чивилихин.