...На его юбилейный творческий вечер, проходивший в переполненном громадном зале Дворца судостроителей 12 февраля 1988 года, я сорвался буквально с больничной койки. Жить в Николаеве, писать стихи и не воспользоваться случаем увидеть, услышать Лисянского - это казалось немыслимым, невозможным! В память о вечере храню книгу стихотворений "Навсегда", подписанную автором-юбиляром в числе многих.
А потом приснился мне сон. Будто бы еду я в троллейбусе по Ленинградскому проспекту - от Белорусского вокзала в сторону писательского квартала у метро "Аэропорт". И они тоже в этом троллейбусе едут - Марк Самойлович и Антонина Фёдоровна. И будто бы мы знакомы. И будто склоняюсь к ним, сидящим, взволнованно лепечу о том, как люблю его стихи. И даже, вроде, пытаюсь что-то прочесть наизусть... Лисянские улыбаются в ответ...
Сон оказался вещим. Тот же - "двенадцатый" - троллейбус в один прекрасный день домчал меня до большого московского дома, где жил Александр Галич, а в соседнем корпусе работал Константин Симонов...
- Из Николаева? - просиял вышедший на мой робкий звонок Марк Самойлович. - Николаев для меня - первый пароль!
И были после другие встречи - и в гостеприимном этом доме, и в зеленеющем апрельском Переделкине (памятна наша прогулка от Дома творчества писателей к "дому-кораблю" Бориса Пастернака), и в нашем Николаеве...
Не позабыть мне сердечности, трогательной заботливости, которыми окружали гостя радушные хозяева - Марк Самойлович и Антонина Фёдоровна. В разговорах чувствовался искренний, неподдельный интерес к собеседнику. Советы мастера были ненавязчивы, деликатны, мудры, шла ли речь о литературе, поэзии, или о каких-то житейских, человеческих проблемах.
В конце Марк Самойлович обычно предлагал:
- Прочти несколько своих стихотворений, из недавно написанных. А я тебе свои стихи почитаю. Из новой рукописи. Договорились?
И он читал своим сипловатым голосом, негромко, чуть нараспев, с мечтательной улыбкой:
Нурия, Нурия,
Бог тобой любуется,
Ну и я, ну и я,
А со мной вся улица...
("Нурия")
А ещё - трепетно и торжественно:
Я памятью пронизан благодарной,
Вбирая опрокинутые дали,
Иду зелёной улицей Бульварной,
Которую мы Пушкинской назвали...
("Пушкин в Николаеве")
Лисянский родился в Одессе и многие годы - полвека! - прожил в воспетой им "золотой Москве". И всё же по-настоящему родным для Марка Самойловича всегда оставался Николаев, взрастивший и воспитавший поэта. Он дышал Николаевом, грезил им, любил нежно и страстно. Пел его!
У меня, давно живущего вдали от Николаева, достало нахальства как-то вступить с Лисянским в полемику относительно нашего города.
"...Не могу забыть, - писал мне Марк Самойлович из подмосковного дачного Красновидова 31 июля 1992 года, - что с городом Николаевом связаны такие имена, как Пушкин (он пять раз побывал в Николаеве), Даль - автор "Толкового словаря", Бунин, Гаршин, Маяковский, Багрицкий, в нашем городе пели Шаляпин и Собинов, играл Мейерхольд, жили великие моряки Нахимов и Корнилов, Истомин и Макаров, и Грейг - главный командир Черноморского флота... В Николаеве всегда были театры, музеи, библиотеки, институты, первоклассные заводы, здесь строили и строят океанские корабли, сюда приходят корабли из всех морских стран. И в Николаеве была большая литературная группа, и даже известный заводской литературный кружок "Шкив", о котором писали литературные газеты Москвы и Киева. В Николаеве выходил журнал "Стапели", издавались книги, я, например, держал в руках и, конечно, не однажды читал сборники стихов Якова Городского, А. Пульсона, Я. Цейтлина. У Городского книга называлась "О самом простом", у Пульсона - "Высокая равнина", у Цейтлина - "Жажда". Все эти книги изданы в Николаеве.
Ты безусловно прав. Всё это сейчас убито и забыто. Но традиции на то и традиции, чтоб их помнили и продолжали...
Николаев - один из красивейших городов на Украине, окружённый с трёх сторон Бугом и Ингулом, с прямыми и зелёными улицами, достоин лучшей участи и славы..."
А вот фрагмент другого письма:
"...Николаев - столица нашего судостроения, город индустриальный, студенческий, с прекрасными традициями и литературными, и театральными, и живописными... Один сочинитель даже написал: "Я и в городе Париже Николаев вспоминал". Это - город моряков, поэтов и прекрасных женщин, раньше говорили: город моряков и невест..."
"Один сочинитель", на берегах Сены вспоминавший волны Бугского лимана, - это, разумеется, сам Марк Лисянский.
Из письма ко мне:
"...Сегодня мне принесли синенькую книгу "Николаев" (Страницы истории)", вышедшую в этом году. Приятно, что николаевцы вспомнили литературный заводской кружок "Шкив", который затем превратился в "Стапель". Я был организатором "Шкива". Вспомнили приезд Э. Багрицкого в Николаев, вспомнили и меня грешного. У меня за стеклом фотография членов "Шкива". Многих уже нет. Очень многих нет..."
- Походите по земле, - напутствовал молодого поэта Эдуард Багрицкий.
"Я по свету немало хаживал..." - в строках этой песни, сыгравшей особую роль в жизни автора, и запечатлённые вехи биографии героического поколения, и по-настоящему счастливая доля поэта-воина Марка Лисянского.
Знаменитое стихотворение 28-летний поэт написал осенью сорок первого в Ярославле, и правил по дороге на фронт, в грузовике с подарками бойцам переднего края.
"В Москве машина остановилась на полчасика, - рассказывал Лисянский, - и я помчался в редакцию журнала "Новый мир", где и оставил блокнотный листок со стихотворением. В декабре вышел девятый-десятый сдвоенный номер журнала, в котором была опубликована "Моя Москва". Но прежде чем увидеть стихотворение напечатанным, я услышал его по радио как песню... Песня меня догнала на фронтовой дороге, я слышал, как в Берлине в мае 1945 года наши солдаты пели: "Дорогая моя столица, золотая моя Москва!"
Всё бы ничего, да только услышанная Лисянским песня в исполнении Зои Рождественской, к его большому удивлению, вдруг "приросла"... чужим текстом, восхваляющим Сталина, с поэтически беспомощными рифмами "славы - державы", "народ - живёт"...
Как подобное могло произойти? А очень просто.
Позже, уже после войны, Исаак Осипович Дунаевский поведал Лисянскому о рождении песни. Композитор прочитал стихотворение и тут же, на журнальной странице, записал мелодию. Слов, однако, показалось мало, неизвестный автор сражался на фронте, и находчивый "Дуня" поручил одному из участников своего ансамбля Сергею Аграняну... досочинить "недостающие" куплеты, в каждом из которых, однако, оставались первоначальные ключевые рефрены о "дорогой столице, золотой Москве"...
- Это нарушение авторского права, можете подавать в суд, - на полном серьёзе заявили Лисянскому юристы.
Марк Самойлович в ужасе отшатнулся: судиться за исключение из песни о Москве имени усатого генералиссимуса - кто в здравом уме в те времена мог решиться на такое?!
"...Между прочим, однажды в Николаеве моя тётя Рива обратилась с таким же вопросом, как ты. Она меня спросила: "Марочка, а ты часто встречаешься с товарищем Сталиным?"
Нет, Саша, я никогда не разговаривал со Сталиным, хотя видел его раз десять на трибуне Мавзолея... Первый раз видел до войны на первомайском параде. С ним стоял рядом Горький. В последний раз видел Сталина в Мавзолее, в гробу..."
Со своим невольным "дописчиком" Лисянский не общался, и в дальнейшем печатал в поэтических сборниках собственный вариант, без аграняновских "вкраплений", ритуальных славословий вождя.
"Раньше мне казалось, - признавался Марк Самойлович, - что песню нельзя сочинить, она должна как-то сама родиться, как легенда, как сказка, как нечто услышанное в народе. Никогда не думал, что такие сугубо личные строки, как "Я по свету немало хаживал, жил в землянках, в окопах, в тайге, похоронен был дважды заживо, знал разлуку, любил в тоске" будут петь другие".
Спустя четверть века автор снова встретился с этим стихотворением.
"На двадцать третьем километре от Москвы, по Ленинградскому шоссе, там, где был остановлен враг, молодые москвичи воздвигли монумент Славы... Огромные гранитные противотанковые "ежи" взметнулись над шоссе. На барельефе памятника я прочитал строки из "Моей Москвы": "И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова".
Немногим поэтам выпадала подобная честь!
Песня "Моя Москва", ставшая подлинным знаменем защитников Отчизны, уже в наши дни (Лисянский так и не узнал об этом, не дожил) обрела статус официального гимна главного города России, осеняя бессмертный подвиг рядовых и командиров Великой войны, непреклонное стремление народа - выстоять и победить.
А задушевная лира Марка Лисянского продолжала петь о вечном, возвышенном, волнующе отзываясь во множестве сердец. Его поэтическому слову внимали индустриальный Урал и заполярный Норильск, раздольное Поволжье и нефтяная "страна Тюмения"... Вестниками безграничной читательской признательности, восхищения слетались к нему на столичную улицу Черняховского письма друзей, знакомых и незнакомых.
В век кризиса эпистолярного жанра Марк Самойлович старался ответить на каждое послание, адресованное ему. Не в пример некоторым литераторам, умудрявшимся даже стихи слагать в скорописи пишмашинки, писал от руки - фиолетовыми или синими чернилами, красивым чётким почерком, выводя каждую буковку с поистине каллиграфическим изяществом. Особенно любил листики из школьных тетрадок в арифметическую клеточку - говорил, что в них есть что-то из детства...
За пять лет нашего знакомства я получил от него больше сорока писем, и в письмах этих слышался голос неравнодушного, тактичного наставника, доброго старшего друга.
"...Самое трудное в поэзии - короткое стихотворение или поэма. В двенадцатистрочное стихотворение надо вместить огромный мир, а для поэмы необходим хорошо поставленный поэтический голос. Но не боги лепят горшки, надо браться за большую работу, ставить перед собой великие цели...
А на мир поэту следует смотреть более широко, с открытыми глазами и душой, влюблённой в мир, в человека, в жизнь..."
С воодушевлением говорила мне о стихах Лисянского Зоя Ивановна Воскресенская:
- Читаю и перечитываю. Вся молодость, вся жизнь нашего поколения - со всеми радостями, горестями, разочарованиями и надеждами - проходит перед глазами. Ты знаешь, Саша, что я вообще-то никогда не плачу, но тут... Изумительный поэт! Великолепные стихи!
По-доброму отзывались о творчестве моего земляка в беседах со мною и знавший его много лет писатель-солдат, главный редактор журнала "Дружба народов" Сергей Алексеевич Баруздин, и знакомый лишь с песнями и стихами поэта "старый николаевец" народный артист СССР Сергей Владимирович Образцов, и литераторы Украины, Тюмени, бажовского уральского края...
Когда в 1992-м вышла в свет "Одна мелодия", автор получил множество читательских откликов на книгу. Из Питера отозвался Вадим Шефнер, чьё мнение поэты ставили очень высоко:
"...Прочёл (...) с интересом и радостью за автора. И за читателей!.. Книжка эта тем хороша, что в наше время, насквозь прошитое, пронизанное политикой (и политиканством), она - глубинно лирична, и вся - от сердца. Ещё раз - поздравляю! С лучшими чувствами и пожеланиями дружескими В а д и м Ш е ф н е р".
А вот строки из Перми от 94-летнего Василия Васильевича Молодцова:
"..."Одна мелодия" - книга, которая оправдывает своё название, ибо полна прекрасной музыки. Многие стихи этой книги доставят ценителю поэзии истинное наслаждение. Что может быть выше этих духовных радостей? Это разговор с вечностью. Пушкин обнял бы Вас за стихотворение "Женщина", назвал бы Вас своим братом..."
Марк Самойлович писал мне по этому поводу:
"...Конечно, наш брат любит, когда его хвалят. Может, это от того, что за долгие годы очень уж редко раздаются в печати подобные голоса. Единственное спасение: письма читателей. Тут я не могу пожаловаться. Вспоминаю Илью Сельвинского, его стихотворение о читателе. Поэт вспоминает в горестные минуты о письме, присланном из дальней бухты: "Это великий читатель стиха почувствовал боль своего поэта". Кажется, я точно цитирую Сельвинского..."
Меня сближали с учителем его вдохновенные строки о нашем родном, неизбывно любимом Черноморье, прекрасных, поэтичных городах Николаеве, Одессе, о далёкой земле сургутской (с нефтяным северным краем я связан судьбою вот уже больше трёх десятилетий), а главное - человеческая доброта, порядочность, редчайшая в нынешнюю эпоху прагматизма верность дружбе прославленного мастера по отношению к "зелёному" юнцу, вообразившему себя пиитом.
"...Зря тебе показались "двусмысленными" строки из стихотворения "Никуда не деться": "Словно речка в море, я впадаю в детство". Это же сказано с ироничной улыбкой, а дальше идут строки о детстве, где я люблю есть хлеб с маслом да с мёдом, особенно на улице... Ещё дальше пояснять не стану. Эти строки вросли целиком и полностью в стихотворение. Их нельзя вырвать..."
Слушая и читая мои рифмованные "откровения", он, возможно, усмехаясь в глубине души, вспоминал собственную молодость.
- Я в твои годы писал в сто пятьдесят раз хуже тебя, - однажды сказал он мне.
Слава богу, у меня хватило ума воспринять это не совсем всерьёз, лишь как дружеское ободрение...
"...Сейчас трудно жить, а работать в поэзии ещё труднее, - делился со мною своими думами Марк Самойлович. - То, что делалось в нашей стране, - страшно. Но надо же понять: это делалось вопреки прекрасным людям, коими всегда была богата Россия. Очень надеюсь, что история всё поставит на своё место. Но нынче мы должны готовить это справедливое место..."
...В последний раз мы свиделись в начале девяносто третьего: 13 января Лисянскому исполнилось восемьдесят.
Поэт приехал - проститься с Николаевом и николаевцами, хотя и молчал о том... Со сцены Русского драматического театра звучала проникновенная лирика "самого николаевского" поэта на свете, но "Одна мелодия" уже готовила нас к расставанию:
Я оставляю вас
В большой надежде...
Надежда была на то, что у нас, остающихся на земле, станет "светлей и чище". Но главный тревожный вопрос доныне, увы, безответен:
...Как души уберечь
Сумеют люди!
Затем были письма от него. Перечитываю... До чего современны те, уже давние, размышления поэта!
"...А вообще-то наш народ выдумщик и фантазёр. Я люблю сказки, но не верю в "летающие тарелки", в предсказателей и ведьм, которые сейчас растут как грибы. Это естественно - в стране смутное время. Прошлое оплёвано, настоящее ужасающее, а будущего не бывает без прошлого и настоящего. Именно в такое время и плодятся колдуны и ведьмы, пророки, божьи посланники и прочая чертовщина..."
Мне не сиделось на месте. Из холодного Екатеринбурга я перебирался в солнечную Одессу, родной город Лисянского, и Марк Самойлович восторженно приветствовал моё возвращение к колыбельным берегам, перечислял неоспоримые достоинства черноморской жемчужины ("Может, и ты когда-нибудь скажешь: я жил тогда в Одессе... Пусть Одесса станет твоим вдохновением"), не забыв подчеркнуть существенную географическую подробность: город Николаев - рядом...
Я надеялся на сентябрьскую нашу встречу в Москве, по пути в родимые пределы:
Я даю вам слово,
От зимы оттаяв,
Возвратиться снова
В город Николаев...
Но пришёл день, когда узнал, что на последнее моё письмецо ответа не дождаться...
Вспоминал Борис Аров, старейший николаевский журналист:
"Было осеннее утро, листопад. И мне показалось, что я слышу строки из его песни:
Осенние листья шумят и шумят в саду,
Знакомой тропою я рядом с тобой иду...
Лисянский был полон творческих замыслов, и умер, как солдат, на посту, работая до последней строки.
Настоящий поэт не умирает, потому что живут его стихи, пробуждающие в людях добрые чувства".
Родился бы только поэтом,
А там не умрёшь никогда...
"...Не всё успел сказать. Страничка кончается. Остальное - сам додумаешь. В нашем деле не думать нельзя..."
И характерная приписка, венчающая письмо:
"КЛАНЯЮСЬ ГОРОДУ НИКОЛАЕВУ. М а р к Л и с я н с к и й".