Темно. Радует настоящее летнее тепло. Воздух напоён сочными ароматами свежей зелени. С улицы ни за какие коврижки уходить не хочется, но Витька прекрасно понимает, что строгая матушка за опоздание не поблагодарит. Сказано, чтоб в десять был дома, значит, кровь из носу, а выполни. Иначе в другой раз и не пустит.
Не доходя до своего переулка, слышит голоса женщин. Определяет, что это ещё не разошлись посиделки около бабы Дони. Та живёт в старой меловой хате, аккуратненько крытой камышом. Рядом буйно цветут две громадных белых акации, источающих густой дурманящий аромат.
Это строение славится как музейный экспонат. В Коротояке не осталось ни одного подобного. В войну город сравняли с землёй. Только у неё и выложили мастера новый домик, который больше походит на игрушку. Раньше, говорят, вся улица была из таких, один другого краше. Из меловых блоков, искусно сработанных старыми умельцами. С вырезанными наличниками, изукрашенными резьбой. Тут тебе и лианы с чудными цветами, и над каждым окошком восходящее солнышко. Благо, что мела в достатке. Материал такой, что ножом режутся всякие узоры. Вот и красовались хаты по всему пригороду.
Мальчишка поравнялся с акациями. Со стороны улицы полукругом, у самой стены, сидят женщины, человек пятнадцать. Витька сразу различает в негромком общем хоре материн голос. Подойдя поближе, приветствует старушек:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте и вы, молодой человек, - отзывается мать. – Нагулялся?
- Нет! – честно признаётся Витька.
- Ну ничего, завтра догуляешь! – звучит в ответ. – Твоё дело молодое… Ну что, женщины, мы до дому, пока провожатый подвернулся!
- До свидания, Антоньевна! Ты про нас не забывай. Завтра приходь! Ещё что интересное расскажешь!..
- Постараюсь, если вон хлопцы делов не прибавят. Не прибавите, Вить?
- Постараемся? До свидания, бабушки.
- Всего доброго тебе, внучок… Отдыхай, намаялся, поди, за день!..
Когда немножко отошли от женщин, Витька интересуется:
- Ма, а почему они тебя Антоньевной зовут? Они ж тебе почти все в матери годятся!
- Да как бы тебе объяснить? – не сразу нашлась та. – Понимаешь, сынок, у них это вроде знака уважения… А у нас ведь всегда почитают людей грамотных, начитанных, умеющих рассказывать что-нибудь интересное. А что они знают? Всю жизнь в трудах да заботах. Радио - и то не всегда слушают, некогда им, бедным. Книжки читать не приучены. Это мы все книгочеи… вот я им и рассказываю то, что прочитаю. Видишь, уже вон и Гагарин в космос в прошлом году слетал. А они ведь успоряли, что твердь небесную никогда не проткнёшь, да и Господь не допустит, чтобы в его владения вторгались. Вот им всё и интересно слушать: что про Эсмеральду с Квазимодой, что про Гагарина.
- А это кто такие?
- Ты про кого?
- Да вот ты только что сказала, про этих – Эсмальду и Кзивамода?
Мать потихоньку смеётся и треплет за вихры:
- Эсмеральда и Квазимодо – это в книжке такие есть. Вот подрастёшь, тоже обязательно прочитаешь про настоящую любовь.
- Нужна она мне здорово, ваша любовь!
- Нужна, Витёк! Ой, как нужна! Всему своё время… От неё ещё никто не убежал…
Да ещё про жизнь свою сегодня рассказывала, про сестёр своих, - материн голос дрогнул.
- А чего про них рассказывать? Тётю Соню они и так знают. А тётя Зина далеко, в Балашове. Они про неё, небось, и слыхом не слыхали, а значит, неинтересно!
- Э-э, сын! Так у нас было всего двенадцать сестёр, это вместе со мной…
- Сколько? – оторопел сын.
- Ага, двенадцать… Двенадцать девочек, все погодки…
- Ничего себе! – он даже задохнулся от такой новости. Сколько уже прожил человек на свете, а про такое слышит впервые! Нет, ну, тётю Соню он знает прекрасно, живёт через три улицы от них, как идти к пекарне. Да он и ночевал у неё тыщу раз. Да больше даже! Просто так, из интереса.
Тётка всегда рада его приходу. У неё добротный домик, прилепившийся на крутом косогоре и обшитый маленькими дощечками в ёлочку. Всегда сияет свежей зелёной краской. Кажется, что даже зимой от него попахивает олифой.
Живут они вдвоём с дочерью. Двоюродная сестра Ольга вдобавок доводится Витьке крёстной. Он так её и зовёт. Правда, она намного старше его. По его разумению, так тоже уже старуха. Сколько ей лет, точно не знает. Наверно, около тридцати. Крёстная никогда не выходила замуж. Смеялась, что хороших женихов поразобрали, а худые им ни к чему. Почему она так не любит худых, он не знает. Сама как самая сухая таранка, а вот поди ж ты…
Отдельно от них живёт старший сын, тёзка, тоже Виктор. Тот работает в лесхозе конюхом, лошадей любит пуще всего на свете. Если подвыпьет, то и домой не пойдёт, в яслях спать уляжется. Вот и вся её семья.
Другая тётка, тетя Зина, живёт в далёком неведомом Балашове. Витька её в жизни не видел. Знает только, что та замужем за военным. У них два сына и две дочки. Раз-два в месяц приходят письма, мамка сразу на них отвечает. Тётя Зина человек уважаемый, работает начальником почты при вокзале, а её муж где-то в лётной части. Конечно, Витьке страшно интересно побывать бы у них в гостях. Вон, у тётки поезда на работе под окном гудят. Дядя Лёня с самолётами дело имеет. Позавидуешь ихним детям. Но они люди грамотные, в гости к ним никто не ездит. Это ж где-то на краю света. Батька говорил, что будет километров триста-триста пятьдесят.
На этом его познания о далёких родственниках кончались.
И тут – нате вам с кисточкой! Выходит, что где-то живут ещё целых девять тёток, а он про них впервые слышит:
- Ма, - открывая калитку, спрашивает он. – А где остальные тётки?
- Ну, во-первых, не тётки, а тёти! – одёргивает мать. Потом добавляет с грустью. – Не знаю, сынок, не знаю. Где они? Живы ли они? Ничего не знаю!
В доме Витька никак не может успокоиться. Такая новость! Его распирает от желания прознать мельчайшие подробности. Наворачивая разогретую мятую картошку с солёными огурцами, он не унимается:
- Ма, расскажешь?
- Расскажу, пострел, расскажу. Вишь, нам с тобой вдвоём скучно, вот поужинаем, ляжем спать, я тебе всё и поведаю, как мы жили раньше-то… Фу ты, боже мой! Поразбежались все из дома, прямо пусто у нас стало! Отец магазин сторожит. Юлька в Прилепах работает пока. Валерка в Москву поехал на неделю от Дома пионеров, Верка в лагере. Одни мы с тобой никому не нужны!
- Почему это не нужны! Очень даже нужны! У нас и батя нормальный, и все в семье нормальные! – заверил Витька.
- Ладно, защитничек! Поел? Вымой ноги, да давай укладываться. Только с мылом мой, как следует! А то цыпки заведём – позора не оберёмся!
- Да они чистые, я ж в носках!
- Знаю я твои «чистые», - передразнила мать. – Мой, а то ничего не стану рассказывать!..
Делать нечего. Приходится усердно драить ноги. А что ему, жалко? Он яростно намыливает в тёплой воде ступни, вдобавок чуть ли не до костей надраивает пемзой. Юркает под одеяло. Вскоре в комнату входит мать, шаркая в темноте кирзовыми тапками.
- Не замёрз тут?
- Не, нормально! Ну давай, рассказывай, - тормошит он её, поудобнее укладываясь на подушке.
- Ну, слушай, коли охота пришла. Есть тут километрах в двадцати пяти выше по Дону село Урыв. Большое село, знатное. Оно наподобие нашего Коротояка. Раскинулось по склонам оврагов по берегам. Так тоже такая же круча, как и нас за огородом, только мела нет. Жили когда-то почти у самого съезда на переправу семья... Казьмины… Это такая фамилия была у твоих дедушки и бабушки. Старшая была дочь Шура, за нею Юлия, потом Соня, потом я, а за мною шли Зина и ещё и ещё семь девчонок. Батька чуть не плакал. Что ни год, то девка! Что ни год, то девка… Да… И вот жили-то они небогато, даже, можно сказать, очень бедненько…
Шура вышла замуж сюда, в Коротояк. Тогда тут была железная дорога от Копанища, маслозавод, пять церквей, в центре двухэтажные дома повсюду. Женская гимназия славная такая, я там два года проучилась, монастыри. Вот, она и устроилась на завод, а вскорости к ней и сватов заслали. Потом они с мужем Юлю забрали к себе, так в ту поляк влюбился. Ухитрилась они как-то пожениться. Они, поляки, что-то там после гражданской на заводе делали, специалисты были хорошие – механики. А в двадцать четвёртом тиф пошёл. Первой слегла матушка. Недолго металась в горячке. А за ней и батюшка. Перед смертью наказывал Шурке и Юльке, чтобы не бросали сестёр в беде.
Вот, похоронили и дедушку Антона твоего. Сидим вечером после похорон, ревём все, мужья старших сестёр в хату не заходят. Цигарки смалят, да думы думают. Вот… А утром объявляют нам, что меня и тётю Соню забирает к себе Шура, а Зину – Юля. Так они порешили. В то время ни у кого своего жилья не было. Сами стояли на постое. Сказали, что хозяева не разрешают.
- А остальные как же?
- А остальных, решили, Господь в милости не оставит. Пусть, дескать, поживут маленько. Мир не без добрых людей. Похристорадничают, мол, малость, а там что-нибудь старшие придумают… Да…
- А что такое «похристорадничают»?
- Ну, значит, побираться будут, просить Христа ради… Вот идём мы по лугу в Коротояк, ревём, как коровы, всё на Урыв оглядываемся. Его далеко видать с луга-то! Когда уходили со двора, там такой вой стоял, что до сей поры в ушах звенит.
Через неделю сняли другие «хоромы», без хозяев. Кинулись, а сестёр – ни одной! Сказывали, будто пошли по соседним деревням да и сгинули. Туда!.. Сюда!.. Нет нигде! Старшие сёстры волосы на себе рвут. Мужики ихние ещё больше помрачнели. Шутка дело – дней десять мотались, а те как сквозь землю провалились!.. Ни слуху, ни духу.
- Что, так и не нашли?
- Нет, сынок, не нашли! Может, люди добрые приютили. Может, с голоду померли… Может, от чумы, как родители наши.
- И так ни разу и не объявились?
- Нет, никаких следов. Мы их и до войны искали, и после войны… Правда, после войны больше занимались поисками Шуры и Юли.
- А они тоже пропали?
- Да, война, проклятая, разбросала всех. Шура – та вообще неизвестно в какую сторону в эвакуацию подалась и неизвестно, что с нею. К тому времени Зина замуж вышла, дядя Лёня её тогда в Острогожске служил, потом они в Балашов перебрались, к нему на родину. А твоя тётя Шура запропастилась. И куда её судьба занесла – нам неведомо. Мы и в газеты писали, и на радио. Думается, что нет её в живых-то. Папка наш говорит, что была бы живой – давно бы сама написала. Нас-то, почитай, весь Коротояк знает…
- А тётя Юля?
- Тётя Юля? Они со своим поляком летом тридцать девятого выхлопотали разрешение съездить в Польшу, вместе, вдвоём, к его родным. Только-только уехали, как на них Гитлер напал. Адрес-то они оставили, только оттуда никогда ответов не приходило. Мы даже не знаем, что и думать.
Так вот и остались мы три сестры. Тётя Соня вышла замуж в тридцать пятом. Мне приказали освоить кинопередвижку. Несколько лет моталась по всему району, крутила кино. Ох, и натерпелась тогда страху. Дома своего не было, я у Сони жила до самого замужества. Да и как жила? Мотаешься-мотаешься по деревням и хуторам, раз в месяц приедешь в Коротояк, там дадут новые плёнки – и снова вперёд!
- А кто тебя возил?
- Кто меня возил? Да лошадка и возила. Дали старую подводу, клячу, вот и крутилась. Не сидеть же на чужой шее!
- Что ли ты одна ездила?
- Одна, Витёк! Одна… И зимой одна, и летом одна… По пустым дорогам, днём и ночью. Зимой ещё пустят переночевать. А летом так в бричке и спала…
- А волки?
- Что «волки»?
- Да волки-то были?
- У-у! Они и сейчас-то есть, а тогда полно было!.. Да, видно, Господь меня берёг!
- Так ты ж в Бога не веришь!
- Да это я так, хорохорюсь!.. А в ту пору и слёз два ведра за поездку прольёшь, и «Отче наш» миллион раз прочитаешь! Натерпелась страху столько, что на три жизни хватит!
- А папка как тебя нашёл?
- Да что папка! Нашёл вот… Я ж тебе говорю, что моталась по всем деревням. Вот и встретились. Я-то поначалу не хотела за него идти. Он же на четыре года младше был! А он, видишь, какой у нас! Героем с войны пришёл! Медалей полную грудь принёс, орден есть.
- А где они сейчас?
- Кто?
- Да медали!
- Медали-то? Да их Валерка растаскал, когда ещё малой был. Батька их ему вместо игрушек отцепил, а куда он их дел, кто его знает!
- Во, паразит. Хоть бы одну оставил – посмотреть.
- Ну что ж ты так на брата-то?
- А чего он их пораскидывал! Вон на демонстрации все мужики щеголяют медалями, и батька наш пусть бы щеголял. Что ли, он хуже всех?
- Нет, не хуже! Ну, опростоволосились мы с ними, не убивать же за это старшего брата?
- Не, убивать не надо, а порки дать не мешает…
- А что, если ему порки дать, то медалей прибавятся?
- Так пусть вспоминает, где бросил или кому отдал!
- Да я ж тебе говорю, что он тогда под стол пешком ходил, не понимал ничего.
- А сколько ему было?
- Да года два-три, не больше.
- Ну, тогда ладно. Действительно, малой ещё, чтобы пороть, - успокаивается Витька. – Хотя медалей жалко!
- Да ясное дело – жалко. Только теперь-то ничего не поделаешь… Ну, давай-ка будем спать, а то завтра Белку проспим в стадо выгонять. Да и делов по дому прорва. Всё надо успеть. – Стало слышно, как сладко зевнула мать. – Да и на посиделки ж завтра обещалась прийти. Дюже ж им интересно про Эсмеральду слушать. Надо ж историю до конца рассказать, а то сами прибегут: «Пойдём, Антоньевна, а то без тебя нам скучно…»
Последних слов Витька уже не слышит. Вконец разомлев от тепла, сладко посапывает.
Снится ему, будто красавица Эсмеральда идёт по зелёному в белых ромашках лугу рядом с бравым солдатом Квазимодом. У того полная грудь медалей, до самого низа пиджака, больше, чем у самого маршала Жукова. А за ними сзади вьётся стайка маленьких детишек в платьицах, – и все до единой девчонки…