повесть
- Сестра, позволь мне покататься на челноке! - стремглав вбегая в рубку, я даже
поклониться забыла. Моя наставница Ро подняла от панели седую голову, на
иссечённом временем смуглом лице молодо улыбнулись изумрудные глаза:
- Ты заскучала, Ви?
- Для вахты у меня нет опыта, для лаборатории – терпения!
- Не раскисай, успеешь! Лэн собирается с тобой?
- Лэн старше всего на один круг! Я сама!
- Хорошо, пополни космические впечатления, -Ро застегнула на моём запястье браслет, -
Будь осторожна, не задержи отлёт корабля.
Адски чёрное пространство царило над прозрачной бронёй челнока, махровые медузы
астероидов мелькали с пьянящей скоростью. Туманный шар неизвестной планеты
угрожающе приближался. Я развернулась бы, но из-за бока планеты выползло нечто,
вращаясь и поскрипывая. Бесформенное переплетение решёток и антенн, искорёженный
металл – обломок спутника! Я взмыла вверх, оставляя под собой древнетехническое
недоразумение. Но вдруг оно опрокинулось, торчавшей трубой проскрежетав по днищу
моего челнока. Свист двигателя смолк. Вокруг помутнело: челнок зацепил край
атмосферы. Автоматика сработала, и прохладная капсула плотно обволокла моё тело.
Резкий толчок остановки – и я проломила тонкую оболочку, высвободилась, как
птенец из яичной скорлупы. Удушливый перенасыщенный воздух царапнул бронхи,
но не зря Ро тренировала нас – я подавила кашель. Остатки капсулы таяли у ног,
передавая импульс тревоги и мои координаты. Где я? Куда я попала? Колючий страх
разбежался по нервам, включил браслет. Впитывая и диктуя мне информацию, он так
усердствовал, что кожу под ним защипало.
Итак, я на плоской крыше здания. Чужой мир открывался с её кромки: скопления
каменных параллелепипедов с мелкими окошечками, как в термитнике, снующие по
улицам человечки, уголки жёлто–зелёной растительности с пожухшей от кислотных
дождей листвой на высоких деревьях, дымки ядовитых газов от множества машин на
линиях дорог, сизые и бурые клубы над колоссальными промышленными трубами. В
угрюмое место меня занесло!
Внезапно ослепительный луч прорезал тучи, моментально очистилось нарядное небо,
а низко на западе лимонное светило румянило причудливую облачную арку, неспешно
закатываясь за синеватую гору.
Опомнившись, я нейтрализовала силу тяжести, плавно опустилась вдоль стены и
зависла на уровне раскрытого окна. В тесном закутке, заставленном мебелью до
невозможности передвигаться, сидело пожилое существо мужского пола, немытое,
нестриженное, небритое и нечёсаное. По спектральному анализу браслета жидкость в
сосуде, поглощаемая им, была кустарным алкогольным напитком. Создание размахивало
верхними конечностями и неумолчно говорило. Лёгкий паралич языка и глубокая
деградация делали речь его невнятной. Он проглатывал слоги, съедал окончания, тонул в
паузах. Благодаря браслету я уже усвоила местный диалект, но понимала только
предлоги и междометия.
-Господа! –привстав, произнёс он громко, с величественным жестом вождя, - Посидели
– и будет! Пора и честь знать!
Тут блуждающий взгляд туземца наткнулся на меня, сидящую на подоконнике,
бедняга заволновался, издавая утробные звуки.
Я переместилась на соседний ограждённый выступ. Чёрный магнитный зверёк, не
прекращая вылизываться, наблюдал за мной с перил всезнающими глазами охотника.
За стеклом горячо ссорились две женщины с пылающими лицами и охрипшими
голосами. Младшая вопила:
- Какого лешего ты ко мне с этой чашкой привязалась! Третий раз пристаёшь! Что, она
немытая полчаса не постоит?!
Старшая возмущалась:
- Слова не скажи, рычит, как зверюга! Давно бы помыла!
- Да пропади она пропадом!
Звон кокнутой чашки просверлил моё сердце, оно бешено забарабанило. Теряя
равновесие и сознание, я навалилась на перила. Когда оглушение прошло, губительная
склока уже прекратилась. Мать удалилась, грубо хлопнув дверью, дочка, вытирая слёзы
и тяжело дыша, села на мягкую подставку возле большой жёсткой. Пальцы её быстро
перебирали и раскладывали кусочки цветного картона – подобие нашей мозаики
из цветных камушков. Занятие стирало следы недавнего срыва: реже вздрагивали
ресницы, гасли пятна румянца, яснел затуманенный ореол.
- Мир дому сему! –выбрала я из земных приветствий, шагнув в комнату.
Землянка поднялась, картонки разлетелись из разжатых пальцев. Мать её, выглянув,
ошеломлённо всплеснула руками. Шелковистая зверушка, выгнувшись, как бескостная,
потёрлась о мою ногу, исследуя мои параметры усовыми и ушными датчиками.
Расшифровав дружелюбие, она взлетела на подпорку возле девушки, урчанием и
прикосновением снимая с неё внешний заряд напряжения. Я направила руку с
браслетом – на стене замельтешили кадры моей аварии.
- Бедная девочка! Ты же голодная! – в заботливой истерике причитала тётя Рая,
введя меня в каморку, забитую диковинной посудой.
- Это лаборатория?
- Это кухня! – засмеялась Неля.
Она творила нечто невообразимое. На раскалённой чугунной пластине жир кипел,
как вулканическая лава. В масляную магму Неля опускала комья сложной смеси ( в
основном из молотых злаковых зёрен). Без скафандра, коротким ножом она снимала
лепёшки, уворачиваясь от жгучих брызг.
- Кушай оладьи, пока горяченькие! – ворковала тётя Рая, смешивая для меня с
чашке порошок кофейных бобов, сахар и кипяток.
- Я не могу! Я сожгу пищевод!
Через минуту стол чуть ли не гнулся под тяжестью съестного. Состав блюд озадачивал,
например: кости убитой коровы ( это крупное травоядное) варят два часа в воде с солью,
травами и десятком овощей, или: в месиве из воды, муки и сахара разводят колонии
дрожжей, а потом запекают их живьём при огромной температуре. Продукты смешивают
в различных комбинациях и концентрациях, замораживают, кипятят, процеживают,
сбраживают, маринуют, квасят…
- Зачем всё это? – спросила я.
Славные хозяйки переглянулись:
- Чтобы вкусней было!
Значит, немыслимый кухонный ритуал – не часть религиозного культа, а
прихотливое желание пощекотать рецепторы языка оригинальным сочетанием вкусов?!
Остывшие оладьи мне понравились, но больше – круглые алые и продолговатые зелёные плоды, похожие на гипейские. Неля полюбопытствовала:
- Вы – вегетарианцы?
- Мы всеядные. Едим мясо вербяков. Они водятся в полярных пустынях и к зиме
отращивают курдюки из мяса и сала. Если их зимой кормить, они не впадают в спячку,
курдюки подсыхают и отпадают. Но мы никого не убиваем, ничего специально не
выращиваем, достаточно природной пищи: плодов, орехов, грибов.
Сколько странных предметов предложили мне для мытья! Мыльные брикетики,
пенные жидкости, мочалки, губки, щётки, тюбики с пастой и кремом, полотенца, кран
с горячей водой. Как охала тётя Рая, когда я залезла под холодный душ, когда сполоснула
свою накидку и тут же надела её! Им неизвестен сетчатый материал. Многочисленные
земные одежды, занавеси и подстилки стирают в химическом растворе (необратимо
отравляя природу), с усилием выжимают, долго сушат и разглаживают нагретым
металлическим грузилом.
- А вы всегда носите лёгкие плащики? – спросила тётя Рая.
- Это очень удобно. Можно задрапироваться, повязать на пояс, на голову, накинуть
на плечи, укрыться. Для защиты от холода, влаги, вредных излучений у нас есть
скафандры.
- И все одеты одинаково? – удивилась Неля.
- А зачем одеваться по –разному?
- Чтобы выглядеть красивей.
- Вызвать повышенное внимание мужчин и лестную зависть подруг, - дополнила я по
подсказке браслета.
- Пожалуй! – признала Неля с улыбкой.
- Разве не унизительно позволить одежде влиять на человеческие взаимоотношения?
Разве не жаль тратить на это силы и время? Творческий поиск человеческого мозга
должен быть направлен на преобразование мира, на изучение вселенной, на
самоусовершенствование.
Я устроилась на незастелённом участке пола, отказавшись от груды мягких подстилок
и подставок.
- И спите на полу? – посочувствовала гипейцам тётя Рая.
- Мы не строим жилищ, одни больницы. Здоровые люди ночуют на свежем воздухе,
в укромных гротах, под переплетёнными кронами, в нишах скал, на тёплом
песке пляжа, в дуплах, в мшистых ямках на лесных пригорках. В полярных областях никто постоянно не живёт – слишком велики затраты энергии.
- Как же без домов? А дикие звери? – ужасалась тётя Рая.
- Мы им внушили, что не годимся в пищу.
- А если дождь? – спросила Неля.
- На Гипейе ласковые ливни. Я люблю прохладные поцелуи первых капель, будящих
меня. Мы с Лэном и Сю танцуем под упругими струями, как побеги ванильной вербы
при лунном бризе.
Мать Нели включила телеприёмник. Я не понимала жадного интереса к ничтожным
интригам сериала,но ещёнепонятнее была реклама сотни бесполезных вещей:жевательной
резины, чистящих средств, отдушек, корма для собак… Артисты восклицали с
ликованием дебилов:
- Моя блузка стала чистой!
- У меня исчезла перхоть!
- И кариеса больше нет!
Политические новости были темны для непосвящённых, сводились к «встречам в
верхах», «переговорам при закрытых дверях» и «сделанным заявлениям». Так и в
передачах об искусстве не звучало конкретной информации. Не сами поэма, картина или
фильм, а высокопарные рассуждения о таланте, вознесение творчества на недосягаемые для простых смертных высоты.
- Ви, расскажи о твоей планете, - прошептала Неля, и пока она не задремала, я
рассказывала ей о гроздьях гипейских лун и горных ручьях – водопадах, о речных
приливах, когда теченье мчится вспять, к верховьях, и о цветах, подвластных разным
лунам.
Истошный вопль пронизал извилины спящего мозга, вызвал неистовый приступ
сердцебиения. Браслет обеспокоенно гудел: аллергия, аллергия…Никогда не поверила
бы, что человеческий голос может быть таким противным. Ночная женщина звала
на помощь притворно и злобно, чтобы досадить своему партнёру, а тот отвечал
площадными ругательствами, к которым Неля не сумела подыскать приличные
синонимы.
- Опять разгулялись, алконавты проклятые! – пробормотала из спальни сонная тётя
Рая.
На рассвете меня разбудил писк браслета – сообщение со звездолёта с координатами
и временем посадки спасательной ладьи.
Собираясь на работу, Неля полчаса сосредоточенно причёсывалась перед
зеркалом, хотя её волосы не длиннее моих, лишь более фигурно подстрижены,
завивала пряди щипцами, бережно раскрашивала веки, ресницы и губы, посыпала
лицо пудрой. Я умылась и увязалась за ней.
- За это время мы сделали бы две тысячи шагов! – взмолилась я, изнывая от долгого
стояния на остановке электро– рельсового транспорта.
Трясясь и дребезжа, подполз обшарпанный вагончик, наполненный до отказа.
Выходившие с тычками и матом продирались сквозь заслон лезущих внутрь. Нас с
Нелей втянуло на ступеньки. Водительница прохрипела в сломанный усилитель, двери
еле - еле сомкнулись, трамвай тронулся. Утрамбованные пассажиры встряхивались на
поворотах, стонали от боли, застыв в неестественно скрюченных позах, дышали
исходившими из многих ртов перегарами табака, спирта и отвратительных острых
приправ. Над нашими головами разразилась ссора. Неукротимо прорываясь к выходу,
дородная девица сумкой огрела по уху щуплую старушку. Через три секунды не
только две женщины - десяток присутствующих перебрасывался свирепой бранью,
багровея на грани инсульта. Мне поплохело. Неля под руку вывела меня из трамвая.
- Боже милосердный! – повторяла я в полуобмороке, инстинктивно лечась
молитвой.
- Ты не переносишь крика, - расстроилась Неля, - А мы часто грызёмся с мамой, и по
пустякам. Обе вспыльчивые. Ведь знаю – нельзя, а прекратить не могу!
- Это просто, особенно с близкими: можно отступить в разгар битвы, замолчать, уйти,
пошутить, приласкаться. Но какой жуткий трамвай!
- Обычный.
- Ах да, ты не воспринимаешь биоволны. Смотри!
На выщербленной стене переулка заплясал луч браслета.
Чёрные сгустки антиэнергии метались между кричащими, лопались, пятная ауры
окружающих, отскакивали от лучезарной защиты одних и властно обволакивали других,
умножая их раздражение и отчаяние.
- Кошмар! Ты и сама это видишь? – прошептала Неля.
- Не так отчётливо, как прибор.
- А если наоборот?
Картинки изменились. Два мальчика и девчушка хохочут на качелях – и в такт
переливам смеха золотистый костёр разбрасывает снопы синих, оранжевых и зелёных
искр. Мать достаёт малыша из коляски – и ассиметричный цветок осеняет их радужными
лепестками. В сутолоке людского потока двое украдкой переглянулись – и в точке
соприкосновения взглядов выметнулся пунцовый язык, забил сиреневый фонтан,
окружённый мерцающим маревом…
- Счастливые вы с вашим шестым чувством!–вздохнула Неля.
- Биочтение – седьмое чувство, - поправила я, - шестое – равновесие.
Нелины джинсы и клетчатая рубашка покусывали кожу, туфли сдавливали пальцы,
стирали пятки до кровавых пузырей, поэтому передвигалась я медленно. После утреннего
дождя воздух не был по–вчерашнему пыльным и дымным, зато наполнился
тошнотворными испарениями. В выбоинах асфальта скопились грязные лужи, в них
плавали обгорелые спички, корки, шелуха семечек, размокшие обёртки и объедки. В
городе не было мусорных урн. Хотя войн и катастроф здесь уже полвека не случалось,
улицы были изрыты и перегорожены во многих местах, как после землетрясения.
Люди с озабоченными лицами и омрачёнными аурами, боясь опоздать, почти бежали под
пасмурным небом. Мужчины на ходу сосали подпалённые бумажки с табачной пылью,
бросая окурки посреди дороги. Некоторые принародно с кряканьем выплёвывали
слизистые комки испражнений, скопившихся в носоглотке. Меня передёргивало,
когда такое происходило рядом, будто плевали мне в лицо. Зазевавшись, я дважды чуть
не погибла: неожиданно провалилась в открытый парящий люк, чудом не угорев и
не сварившись, а вскоре с трудом вынырнула из-под колёс машины, непохожей на
управляемую человеком. Земляне любят ездить в полированных футлярчиках на колёсах
для одной семьи, ещё более тесных, чем их комнатушки.
Полдня бродила я с тётей Раей по инстанциям, и было мне скучно. Земные
учреждения устроены в просторных зданиях,отапливаемых и освещаемых искусственно,
хотя в них не живут, лишь несколько часов в день выдают справки, рецепты и
документы. Лекарства и еда платные, отсутствие денег – смертельно. В больнице
трясущегося старика послали на четвёртый этаж за подписью. В хлебном магазине
продавщица взревела при виде двухсотрублёвок:
- Коллекционируете вы их, что ли?!
В отделе социальной защиты после изнурительного ожидания тёте Рае отвечали так
враждебно, что проснулась моя аллергия. В домоуправлении служащая утверждала, что не
знает, чем занимаются за соседним столом. Это противоречило бы логике, если бы она не
притворялась. Здесь часто лукавят, чтобы убавить себе работы и придать значительности.
К вечеру я вытянулась на полу, придавленная тяжестью первого земного дня,
грузом нелепых дел и обычаев. С поразительным кошачьим чутьём маленькая гибкая
хищница Мушка, вчера мостившаяся у моего сердца, сегодня мурлыкала у
смозоленных ног. Неля тоже от меня не отходила, засыпая вопросами:
- Ви, почему у нас столько чёрной энергии?
- Светлую биомагнитную энергию отнимают болезни, кровотечения, слёзы, стрессы.
Антиэнергия занимает её место сама, без усилий. Она разъедает нервы, разрушает
здоровье, как ржавчина. На Земле неправильно организована жизнь, слишком
безрадостны и труд, и отдых.
- А на Гипейе?
- Очень просто. Для нас главное – развить свойства психики и тела. Согреваемся
самовнушением, летаем с помощью вестибулярного аппарата, без технических
конструкций. Путей много. Вы для обогрева разведёте огонь, другие натрут кожу соком
растений, третьи генетически усовершенствуют свою кровь. Для передвижения в
пространстве некоторые цивилизации вывели породы космических птиц или ящеров, в
других же, чтобы переплыть океан, преспокойно растворяются в воде у ближнего берега
и мгновенно абсорбируются у дальнего.
В дверь позвонили, и в комнату ввалился первый землянин, увиденный мной вчера.
Окинув углы мутным взглядом, он забасил:
- Антоновна, у тебя выпить есть?
- Нету, - сердито сказала Нелина мать.
- Налей сто грамм, а?
- Нет, сказано тебе!
- Дай на пузырь!
- Иди-ка ты, Максимыч, по добру, по здорову!
- Дай на пузырь, Антоновна,- не отступался Максимыч, - дай, а то всем расскажу!
- Что ты расскажешь –то?
- Тайну!
- Какую это?
- Секретную! Эта, которая у тебя живёт…
- Ну?
- Летает! Всем расскажу!
- Иди рассказывай! – вытолкнула его в подъезд тётя Рая.
Через десять минут среди соседок возле подъезда загремел неуёмный смех:
Максимыч разглашал мою тайну.
Лэн соорудил качели из лиан высоко между узловатыми стволами столетних аритаций.
Раскачавшись, мы отталкивались, и прыжок придавал полёту штормовую скорость…
Внизу цвели живые орнаменты – призвание нашей Ро: лиловые венчики стрекозиных
лоз, рубиновые стебли перцовой пальмы, синеокий медвежий камыш...Сю, невесомая,
как пчелиное крылышко, упорхнула, паря в воздушных струях. Лэн удержал меня за
локоть. Просто не отпускал, молчал и улыбался, но от его румянца веяло теплом на
леденящем ветру поднебесья…
Стук и звонки, звонки и стук… Утро в разгаре, я заспалась, пленённая сновидением,
хозяйки отсутствовали, а в дверь кто-то ломился. Как спала, обнажённая, второпях
обмотав бёдра накидкой, я открыла. Две соседки на площадке остолбенели:
- Ты что, одичала?!
- Вам тётю Раю? Её нет.
- Бесстыдница! – плюнула на пол одна из них, закрывая мою дверь.
Позже я наблюдала, как наперебой кипятились эти тётки, остановив Нелину мать у
крыльца:
- Что за проходимку ты к себе пустила?! Она голая шляется! Чему она твою дочь
научит? Где ты её подобрала, на вокзале?!
Тётя Рая в долгу не осталась:
- Оставьте девочку в покое! Вечно ты, Шура, в чужие дела лезешь!
- Ты мне рот не затыкай! Я – человек прямой! – оскорбилась объёмная Шура.
- Чем к ребёнку цепляться, прокипяти своё бельё, а то срам смотреть: застиранное,
пятнистое!
- Не тебе меня учить! Свою девку поучи, как замуж выйти!
- Пусть лучше одна, чем с полкодроном зятьёв, как твоя!
- Ах ты, стерва, недаром ты мужика в могилу свела, - и Шура разразилась словами,
которые браслет перевёл как непристойные.
Дома тётя Рая устало отмахнулась:
- Швабры дубовые! Да ну их! Я в сад поеду! Кушай побольше, Ви, ты осунулась,
щёчки ввалились.
Конечно, невозможно мне глодать ноги мёртвых куриц, но похудела я не от голода.
Я больна. Какой-то зигзаг моей психики не мирится с агрессивностью. Тётя Рая уехала.
Сады (точнее, огороды) : убогие хилые клочки, засаженные овощами - коронное занятие
перегруженных землян. Кроме общественной восьмичасовой работы ради денег,
женщины вязнут в непрерывных мытье, чистке, стирке, глажении, варке и жарении.
Надорванные силы подпираются внушённым чувством долга и ценности неблагодарного
труда. Одна Нелина знакомая, увезённая из цеха в больницу с пеной на губах,
через неделю снова работала, шутя о своих поминках. Другая гордо хвасталась тем, что,
дублируя сломанный подъёмник, сама занесла на девятый этаж мешок муки, вскользь
упоминая о начавшихся болях и головокружениях. По-моему, обществу было бы проще и
дешевле централизовать и механизировать перевозку тяжестей, обработку огородов,
ремонт, уборку. Отупляющая, нудная, недостойная мыслящего существа деятельность
ведётся вручную, индивидуально. Зато,как в насмешку над разумом, высшее филигранное
искусство воспитания коллективизировано. На Гипейе ребёнок неразлучен с наставником,
родственником или просто старшим. Даже я воспитывала маленького Яра. Он не
прожил ещё и круга на свете, его мать заболела, а больница – не место для детёныша. Ро
мне разрешила взять его, и чудесно было играть с неугомонным упрямцем, кормить
его, учить танцам, плаванию, полёту, сочинять сказки и песенки. На Земле детей
с младенчества содержат группами. С раннего утра в детском саду напротив слышался
протестующий рёв невыспавшихся, насильно притащенных, сдаваемых туда на хранение
малышей. Сейчас их, косолапых, необученных правильному дыханию, разбили на
команды для состязания в беге, причём победителей хвалили, а отставших высмеивали:
- Эх ты, слабак!
Абсурдные соревнования в спорте, учёбе, труде и искусствах; оскорбительное,
несправедливое деление на первых и последних; очень сомнительные, но обязательные
нормы – эти пережитки звериной борьбы за существование воспитывают зависть,
деспотизм, желание возвыситься, озлобленность. Воспитательница не пыталась вникнуть
в душевное состояние двадцати питомцев. Будь они щенками или жеребятами, ей не
удалось бы одной выдрессировать столько. Она пресекала явный шум и драки,
отмахивалась от жалоб:
- Дай сдачи! Не можешь за себя постоять! Перестаньте!
Я слышала пакостные дразнилки, издевательские клички, видела слезинки и гримасы.
Несколько малышей дружно рылись в песке, белобрысенький толкнул рыженького,
тот ответил. Они шалили, но толчки учащались и усиливались… Угадав неладное, я
спрыгнула с балкона, но поздно: беленький от удара в живот согнулся вдвое и заскулил.
К счастью, врачебная машина не задержалась. Ребёнка увезли на операцию.
Перепуганная воспитательница ругала виновника:
- Что ты наделал?! Зачем ты ударил Юрика?!
- Он первый начал!
Первый начал, сам виноват, плохой, враг –значит, в отместку его можно бить, обижать,
шельмовать без зазрения совести. В детских мультсериалах не стихают жестокие войны, громоздятся горы фантастического оружия, а восхитительный всесильный
супергерой, защищая мягкосердечных недотёп, разрезает вредных мутантов на куски,
пропускает их через мясорубку, скальпирует и свежует заживо. Строптивые
существа окончательно не уничтожаются, воскресают. Их клоунада при пытках
выглядит отвратительным кощунством над неповторимым, уязвимым чудом жизни.
- Тётя – дурочка! Тётя – дурочка! – вдруг услыхала я.
Дразнился темноглазый крепыш с озорной рожицей.
- Ваня, ты зачем тётю дурочкой зовёшь? – строго спросила кудрявая девочка.
- Она пучеглазая и с балкона прыгает!
- Ну и что?
Я рассмеялась, раскланялась, сгибаясь до земли, схватила плутишку, всплыла с ним
к верхушкам тополей и закружилась. Пленник верещал испуганно и счастливо.
Чудачки Шура и Нина загородили мне дорогу. Взбудораженная, с раздувающимися
ноздрями, Шура съехидничала:
- Ты что, из деревни сюда приехала?
- Нет, я инопланетянка с Гипейи.
Меня сразу же пропустили, провожая ошалелыми взглядами, но ядовитые щупальца
осуждения и злорадства тянулись следом, заставляя меня видеть вместо лестничных
ступенек радужные разводы городских луж.
Я безуспешно учила Нелю летать. Плавать умеет, а ведь летать гораздо легче –
меньше сопротивление среды. Как они выдерживают без весёлого, вольного движения,
в духоте, без светлых эмоций?!
Под балконом шелестела многорукая масса деревьев, вверху мигали звёздные
кристаллики. Где–то там – невидимый звездолёт, недоступная Гипейя… Постепенно
поднимаясь ввысь, я запела:
- Смешаю волосы с нитями трав,
Волью мой голос в зыбкое эхо,
Алчным пескам скормлю мои кости.
Гипейя, моя Гипейя!
Заслушавшись, Неля прижалась к косяку с открытым ртом. Зачарованные соседи и
прохожие замерли внизу, со слезами на щеках покачиваясь в такт мелодии.
Неля зарделась и сбилась в дыхании, предлагая поехать к бабушкиной подруге:
- Там очень красиво и тихо. Мария Карповна такая спокойная и остроумная. А её сын,
Влад… он меня в детстве учил играть в шахматы… На твоей планете играют в шахматы?
- В хоровод зверей. Не на клетчатой доске, а на опушке леса, и фигуры живые. Ты
влюблена, а меня хочешь использовать как детектор.
- Ви, как ты догадалась?
- Разве не видно? Как вы умудряетесь спутать ложь с правдой, любовь с симпатией,
дружбу с корыстью? Почему на Земле скрывают награду природы – неутаимую любовь?
На скамейке Шура оголтело мстила за вчерашнюю власть пения:
- Слышали, что ночью Райкина дебилка вытворяла? Нализалась пьяная, залезла на
перила и голосила на весь квартал!
Тёмно-зелёные горы, пологие и островерхие, пестрели жёлтыми и красными
островками. На ближней, сложенной из шахтного щебня, трепетали под солнечным
ветром прозрачно – золотые юные берёзки. Жалкие домики теснились у подножия.
Лобастый телёнок просительно замычал нам навстречу. Из-за некрашеных ворот сквозь
собачий лай донеслось:
- Иду!
Хрупкая женщина распахнула дверь, растроганно обняла Нелю, но и мне стало
уютно, как младенцу на материнских руках. Угощая нас, Мария Карповна живо
расспрашивала Нелю о матери, саде, работе, с юмором делилась вычитанной мыслью,
любопытным наблюдением, озарившей догадкой, забавным воспоминанием. Она не
лелеяла обиды, обуздывала горькие чувства, не позволяя им смутить и отравить покой
незапачканной совести и здравого, скептичного ума. Когда Неля посетовала на
свежевведённую разрушительную реформу, Мария Карповна безмятежно отшутилась:
- Ну и ладно, как прикажут, сверху видней!
Уже в воротах, затягивая провожание, она улыбнулась:
- Жаль, Владика нет дома. Знаешь, Неля, он непонятный стал. Я его спрашиваю:
- Ты что, жениться надумал?
А он отвечает:
- Может быть…
Поникшая Неля примолкла, но через несколько шагов встрепенулась, устремилась к
сероглазому, сероволосому парню. По заметавшимся выплескам её биосферы было ясно –
это Влад. Я не слышала разговора, не видела её лица, она стояла спиной ко мне.
С Влада слетела доверчивая приветливость, всё более растерянно парировал он
запальчивые выпады Нели. Она неловко мотнула головой и убежала, хотя Влад с
болезненной иронией ещё медлил, ещё прощался…
Как хорошо, что есть браслет! Без него я не нашла бы, не опередила бы эту безумную!
С каким трудом я изловила Нелю в её эффектном прыжке с железнодорожного моста! С
моим торможением мы мягко шлёпнулись в илистую речку. Она ещё и отбивалась, пока я
её отстирывала, и твердила в идиотизме стресса:
-Отстань! Не хочу! Ты ничего не понимаешь, Ви! Он со мной и говорить-то не захотел:
«С чего ты взяла?» , «Не знаю», «Первый раз слышу!». Будто мы незнакомы! Зачем жить,
кому я нужна?!
- Хватит бредить! Всё живое, рождённое на свет, необходимо в биоцепочке.
- Как корм для могильных червей?
- Как тебе не стыдно! Даже у этой вот черёмухи многогранная роль в целесообразном
мире: кормить пчёл, птиц, людей, создавать кислород и душистые вещества, украшать
планету, продолжать свой род. Так это растение, а ты – человек! Кроме биологической, у
тебя эмоциональная, творческая, умственная нагрузка.
- Ви, а у вас есть религия? – задумчиво спросила она.
- Наши легенды говорят о высших силах, явившихся с небес и создавших людей.
Древние поклонялись им на особых скалах. Сейчас мы читаем мантры, чтобы привести
в порядок расстроенные нервы.
- Вы верите, что душа бессмертна?
- Устройство мира подразумевает это. Вечны переходы из кристаллов в жидкости
и газы, переливы материи и волн. Биопсихическая сущность – не исключение.
- Земные религии учат полагаться на произвол бога, бояться его кары за грех, особенно
за самоубийство…
- И произвол, и кара – в нас самих. Следуя совести (божественной составляющей
души), мы подчиняемся законам мироздания, даже неизученным, непостижимым.
Причиняя вред – нарушаем их, идём против всемирного течения, изнуряя, уничтожая,
превращая в безликую кляксу собственную душу. Не суровый бог отвергнет её после
Страшного суда, нет, сама она уплывёт в отдалённые от добра области. Ей будет
противопоказан свет.Кстати, на Гипейе людей в состоянии аффекта считают общественно
опасными. Их погружают в летаргию, иногда на годы. Хочешь, я тебя усыплю?
-А работа? А сад? А мама? Нельзя, к сожалению. Ви,- она скривилась от воспоминания,
- я ему сказала:
- Тогда прощай!
А он с усмешкой:
- Почему «прощай»? До свидания!
А я говорю:
- Нет, прощай!
Ви, миленькая, ты глубже видишь, неужели он совсем не любит меня, нисколько?!
Что можно сказать об урагане страстей, противоречащем жестам и мимике? И
провокация, и разведка, и месть, желание уязвить, и ревность, и комплексы ущемлённого
самолюбия… Ни спокойствия, ни равнодушия…
Необъяснимо влияет тележвачка сериалов на землянок! Даже Нелю с матерью не
оторвать от экрана. Виноваты отсутствие жизнерадостных впечатлений, сердечный голод,
духовная косность будничной каторги.
Возвращаясь домой, мы с Нелей услышали, как на скамейке смакуют прошлую серию
и гадают о будущей, до слёз сочувствуя положительной героине, запутавшейся в браках,
притворстве и распутстве. И тут подоспела баба Зоя с трагической новостью: прошлой
ночью неподалёку в гараже погибли от выхлопных газов мужчина с женщиной.
Несчастные любовники были членами разных семей, то есть имели официальные
обязательства перед другими. Земная пара, даже надоев друг другу до тошноты, скована
вместе из-за детей, жилья, вещей и денег. Муж вправе требовать, чтобы жена подавляла
свои склонности. Жена считает мужа личной собственностью, закабаляя его с редкой
бесцеремонностью. Поздно встретившись, влюблённые обречены либо на развод
(скандальную ломку семьи), либо на самоотречение (подвиг сверхстойких натур), либо
на трусливый обман. Им не позволено проявить симпатию даже в невинном общении,
они не всегда рискнут публично поздороваться.
Реальность была страшней и трогательней фильма. Но зря я думала, что романтические
поклонницы сериалов не найдут ничего нового в измене и внебрачной связи. Порядочные
(то есть более хладнокровные, неспособные увлечься, или более удачливые в браке)
баба Зоя, тётя Нина и Шура обрушились на бедную парочку покойников, клеймя их
последними проклятьями со спесью и остервенением. Ух, и раздраконили бы Софи
Кепвелл, живи она в их дворе!
- Эти преступники мертвы, - напомнила я, обнимая дрожащую Нелю, - Их наказал
или благословил сам всевышний. Их обстоятельства нам неизвестны. Хотя бы у края
могилы мы должны уважать неподвластные запретам чувства. Жена – не куртка, муж –
не холодильник, оба смеют выбирать, желать, менять мнения и привязанности. А
ревность, обидчивость, недоверие, эгоизм, боязнь унизиться и желание возвыситься –
это психические комплексы, требующие серьёзного лечения.
Моя тирада прошла мимо. На меня уставились, как на ископаемую рептилию,
потом обругали «гадюкой паршивой», остальных выражений не поняли ни я, ни браслет,
ни Неля. Нечистые иглы распалённой ярости кололи со всех сторон.
Я пошатывалась, Неля страдала, но на день города мы всё–таки пошли. Я изголодалась
по счастливому пению, мудрым стихам, чарующей музыке, играм и танцам, обязательным
на частых гипейских собраниях. Здесь всё было не так. На центральной площади
земляне сгрудились вокруг деревянной эстрады, пассивно глазели на завывающих певцов.
Некоторые зрители пританцовывали, визжали, свистели, улюлюкали. Под старинными
тополями парка танцевала молодёжь, старшие не присоединялись. Ни гармоничной
музыки, ни грациозных пируэтов – танцующие извивались и тряслись, как
идолопоклонники под грохот шаманских бубнов.
Кое-где валялись обломки торжества: на лужайке разметалась, широко раскинув ноги
и руки, зрелая дама. Пустые бутылки поблёскивали под вспышками иллюминации. Брёл
зигзагами по дорожке рослый молодец с потухшими глазами. На скамейке скорчилась
юная леди, восковое лицо исказилось судорогой, роскошные волосы свисали космами,
слюна стекала в подол мини-юбки.
Бушующий разгул затихал, никаких сил не хватило бы на продолжение. Радио
объявило об окончании танцев, музыка смолкла, свет погас. Блюстители порядка
выстрелили пару раз над головами ропщущих. Ревущее стадо хлынуло к узким
воротцам ограды. Нас с Нелей молниеносно разбросало. Распластанная на решётке
под гнётом обезумевшего табуна, я перестала сопротивляться припадку.
Последние сутки я пролежала пластом, наяву слыша рокот гипейского ручья,
бьющего из-под валунов, обтянутых серым бархатом мха. Три часа до прилёта ладьи,
а я не в силах шевельнуться от пульсирующей боли в черепе. Неля нервно сновала
по дому в тысяче дел, придумывая спасительные рецепты. Она выбежала с мусорным
ведром, а в прихожей послышались нетвёрдые шаги: к нам затесался Максимыч.
- А-а, притворяешься! – прошипел он грозно, потом всхлипнул, - не верят, гадины! Ну
они у меня поверят! Ты у меня полетишь!
Бухнувшись на колени, он порылся в карманах, щёлкнул стальным кубиком и поджёг
ковёр:
- Лети, птичка!
Едким чадом затянуло комнату. Но тотчас кто-то ворвался вместе со сквозняком,
и вот уже Максимыч с матом кувыркался по лестнице, а залитый водой ковёр
дымился на балконе. Подоспевшая Неля, узнав моего спасителя, прислонилась к стене.
- Вас что, бомбили? – спросил Влад.
Размазывая по щекам сажу, он многословно объяснил, что его мама послала Нелиной
маме черенок розы, и вот он принёс его. Услышав мою историю, Влад не удивился:
- Довели девчонку!
Меня, закутанную в накидку, Влад вынес из дома на руках. Как во сне, проплывали
недоумевающие соседки, шумный автобус, озирающиеся прохожие. Браслет запищал на
склоне лесного пригорка. Влад развёл крошечный костёр. Я уткнулась в Нелино плечо,
поглядывая на апельсиновые струйки огненного фонтанчика. Лохматая темень с
запахами прелых листьев, осенних трав и влажной хвои охватила нас троих, не балуя ни
звуками, ни звёздами.
Правда, одна из них пробила облака, и я знала, что это за звёздочка. Над полянкой
возник светящийся цилиндр. В смотровой линзе мелькнуло встревоженное лицо
Лэна. Отстранив плачущую Нелю, Влад подбросил меня в воздух, шлюзовой раструб
засвистел, пропуская меня внутрь, и только искорка сверкнула внизу на прощание.
1997